Эскиз

1

Где-то вдалеке залаяла собака, и я, проснувшись, резко сел на постели.

Со лба тёк пот, заливая лицо, и мне на несколько мгновений показалось, что это вовсе не пот, а слёзы. Что они всё-таки настигли меня, если не наяву, то хотя бы во сне. Мне очень хотелось заплакать последние две недели, но я сдерживался — мужчины ведь не плачут, это все знают. Если плачешь — слабак.

И я не плакал. Сглатывал боль и горечь, зажмуривался, старался глубоко дышать, чувствуя солёный привкус во рту… То ли это была кровь от прокушенной губы, то ли слёзы всё-таки пролились, но внутрь меня. Я бы не удивился, если бы оказалось, что это действительно так.

С того дня, как мне позвонила староста нашей институтской группы и сообщила, что Полины больше нет, я не мог нормально спать. Всё время снился один и тот же кошмар — как она посреди ночи встаёт с кровати, идёт на крышу собственного дома и… прыгает с неё.

Так и было в реальности, ровно две недели назад. Но я не верил, не мог поверить, что она сделала это сама! Она была не способна на такое! Жизнерадостный, открытый и добрый человек — Полина, которую я знал со времён детского сада, а затем и школы, не стала бы совершать подобное преступление по отношению к самой себе. Кроме того, в отличие от меня, Полина была по-настоящему верующей.

Нет, она не могла. Но вердикт представителей власти был однозначным и неутешительным, никто не собирался расследовать это дело. Как будто это нормально, когда молодые девушки прыгают с крыши, не оставляя даже короткой записки.

Я пытался выяснить что-нибудь сам, но ничего не добился. Только обзавёлся кошмарами. Спать почти не мог — всё время приходил этот сон про Полину. И было у меня ощущение, что, пока я не докопаюсь до правды, это не закончится.

Я даже с Ирой, своей девушкой, перестал видеться, хотя вовсе не потому, что был занят расследованием или мучился от бессонницы из-за кошмаров. Просто мне казалось, что Ира не особенно огорчена смертью Полины, и это мне не нравилось. Да, они не дружили, да, Ира порой позволяла себе общаться с Полиной чересчур высокомерно и даже слегка пренебрежительно, но это же не причина столь откровенно плевать на гибель хорошего человека. Тем более что Полина была моим близким другом, и Ира могла бы проявить хотя бы немного эмпатии по отношению ко мне, посочувствовать. Но ничего подобного! Она словно даже немного радовалась, и это коробило.

Поэтому я вот уже почти две недели как отказывал Ире во встречах — если не считать тех, что случались сами собой в институте. Но мы учились на разных потоках, на лекциях и семинарах не пересекались, поэтому избегать Иру было просто.

Я встал с кровати, залпом выпил стакан воды, который поставил на тумбочку перед сном, зная, что он мне понадобится, и вытер пот с лица бумажным полотенцем. Сердце заполошно и отчаянно билось, и мне казалось, что я холодею не только по причине того, что взмок во сне, но и из-за страха.

Мне было страшно, что я так и не узнаю правды. Не узнаю, сделала ли Полина всё сама или её убили? И если первый вариант, то почему она так поступила с собой? И не только с собой — с нами…

Дождь звонко барабанил по наружному подоконнику. В этом звуке мне чудилось даже что-то радостное, и это раздражало. На часах светилось время: половина четвёртого ночи. Ещё три часа можно было поспать — в институт мне вставать около семи, — и относительно спокойно поспать, ведь я знал, что Полина в эту ночь мне больше не приснится.

Сон не повторялся дважды за одну ночь. Но после него я, как правило, всё равно не мог уснуть.

Слишком много мыслей, слишком много вопросов без ответов. Тошнота и страх до озноба… Всё это не было комфортными условиями для сна, поэтому я решил даже не пытаться вновь лечь в постель.

Умылся, выпил чаю, дожидаясь, пока кончится дождь, и около пяти утра вышел из дома.

2

На улице было пронзительно тихо. Ещё бы — те, кому утром на работу, пока не проснулись, и даже собачников толком не было. По улицам медленно и сонно ездили редкие машины, ещё реже попадались автобусы. Метро и вовсе было закрыто, и к нему сейчас не стекались десятки людских ручейков, как это обычно бывало днём.

Я достал сигарету и направился вниз по улице. Куда идти, я не знал, поэтому просто шёл вперёд — авось ноги куда-нибудь вынесут.

Да и некуда мне было идти. Раньше я мог в любое время дня и ночи прийти к Полине — она жила в пяти минутах ходьбы от моего дома, — но теперь это было невозможно.

Сигарета показалась какой-то горькой. Я выкинул её и брезгливо сплюнул на землю.

Так уж получилось, что у нас с Полиной не было людей ближе, чем мы друг для друга. Она рано осиротела, а я… Мои родители огорошили меня своим намерением развестись четыре года назад, когда я учился на первом курсе института. Я был в шоке. Нет, я, разумеется, давно видел, что отношения у них не очень… Но до какой степени — не подозревал.

Отец уехал работать за границу. Я даже не знал, есть у него кто-нибудь или нет, — он не рассказывал, а я не спрашивал. В общем-то, мне это было безразлично — я считал, что к его новой семье, если она всё-таки есть, не имею ни малейшего отношения, и знакомиться не собирался. С отцом мы перезванивались раз в месяц, не чаще, общались ни о чём, а потом я клал трубку и моментально забывал содержание этого разговора. Потому что это была чистейшей воды формальность со стороны отца, я сердцем чувствовал, что ему не слишком интересно со мной разговаривать. Но так было всегда. Он, стопроцентный технарь, физик по образованию, никогда не понимал, как у него мог получиться я — гуманитарий-маркетолог. И когда я притаскивал из школы трояки по физике и четвёрки по математике, презрительно кривился. Даже пытался со мной заниматься дополнительно, но в итоге плюнул и признал, что ничего путного из меня не получится.

Так и сказал: «Ничего путного». И пусть мне было лет одиннадцать-двенадцать, я обиделся и запомнил. Может, если бы в дальнейшем я почувствовал, что отец заявил это сгоряча и на самом деле он так не думает, впечатление от тех слов стёрлось бы, ушло в прошлое. Но он, увы, год за годом доказывал мне, что не изменил своего мнения и я по-прежнему для него то самое «ничего путного». Когда-то я стремился переубедить отца, но со временем смирился. И даже стал отвечать ему взаимностью.

С мамой всё было гораздо сложнее.

После развода она два года была одна. Ходила на работу, занималась домашними делами, в мои — не особенно лезла, но всё же мы с ней много общались, постоянно проводили семейные вечера — вместе ужинали, смотрели кино и болтали. Мама тоже не гуманитарий — она учитель химии и биологии, — но всегда понимала меня гораздо лучше, чем отец.

А потом в её класс пришли двое новых учеников — мальчишки-близнецы. И их отец, будучи вдовцом, начал за ней ухаживать. Я не возражал — честно говоря, я тогда не осознавал, во что это может вылиться, более того, даже радовался за маму. Наконец она не одна, а в отношениях! Но через полгода мама неожиданно огорошила меня тем, что собирается замуж и у меня есть выбор — либо жить с ней, её новым мужем и его детьми, либо остаться здесь, в нашей старой квартире, одному.

Естественно, я никуда не поехал. Что я, сумасшедший? Я неплохо ладил с Виктором Алексеевичем и его близнецами, но это не значит, что я мечтал с ними жить. В двадцать лет это был бы тот ещё стресс.

В отличие от отца, мама звонила мне каждый день. Или я сам ей набирал. Но всё равно это было уже совсем не то, тем более что она почти целиком погрузилась в проблемы своей новой семьи. А их там было навалом — мальчишки-то подростки, с ними не соскучишься. Она настолько уставала от них и от кучи детей на работе, что я безмерно жалел её. И не стал говорить про смерть Полины. Мама хорошо её знала, так как преподавала химию в нашей школе и для нашего класса, и я не сомневался, что она очень расстроится. Расстраивать маму мне не хотелось, да и не поможет это ничем — Полину всё равно не вернуть.

У меня были и другие друзья кроме неё, но не настолько близкие — так уж получилось. Да и к тем, кто есть, тащиться в пять утра в гости непонятно зачем — не очень хорошая идея, у всех своя жизнь и свои проблемы. Кроме того, остальные мои друзья с Полиной не общались и не могли разделить горечь моей утраты.

Шагая вниз по улице, я постепенно дошёл до ближайшего к своему дому парка. Ворота ещё были закрыты, но я перелез через них без особых усилий, а затем направился к пруду, чтобы посидеть на лавочке и посмотреть на уток и голубей.

Голубей не было, а утки ещё спали, сбившись в стаю на противоположном берегу. Прижались друг к другу, засунули головы под крылья и дремали. Беспечные существа…

Подумать только — каких-то пару месяцев назад, в жарком июне, мы с Полиной приходили в этот парк после сдачи сессии, кормили этих самых уток, смеялись над чем-то… Я хорошо помнил, как классно и легко мне было с ней в тот день. И не мог понять, как всё могло настолько измениться, что я сижу теперь здесь совершенно один, а Полина…

— Я могу вам помочь, — вдруг негромко сказал кто-то рядом со мной, и я, вздрогнув, огляделся.

3

Выяснилось, что на другом конце лавочки сидит женщина. Когда она успела туда сесть, откуда появилась, почему я её не замечал раньше, до этого момента, я не представлял. И это было максимально странно.

Хотя сама незнакомка странной не была — обычная пожилая женщина, если не сказать старушка. Маленькая, сухонькая и морщинистая, как старое яблоко, в чёрно-белом костюме в крупный горох. Седые волосы были аккуратно подстрижены в виде каре, ярко-голубые глаза сверкали из-под таких же седых бровей, тонких, как две ниточки. Эти глаза казались удивительно живыми и молодыми, словно принадлежали не пожилой женщине, а молодой девчонке, которая присела на лавочку познакомиться с понравившимся парнем.

У меня отчего-то возникло ощущение нереальности. Я словно заснул тут, возле пруда с дремлющими утками, и видел непонятный сон.

— Что, простите? — переспросил я, не в силах осознать, чем мне собирается помогать эта женщина. Да я ведь и не просил помощи…

— Я могу помочь вам узнать, почему Полина покончила с собой.

Я не удивился. В принципе, то, что сказала эта женщина, вполне вписывалось в рамки странного сна. Я даже не стал спрашивать, откуда она знает Полину, — раз это сон, то в подобных вопросах нет никакого смысла.

— Я не верю в чудеса, извините.

— Никто и не говорил о чудесах. Я констатирую факт — я могу помочь вам узнать, почему Полина покончила с собой.

Я молчал, рассматривая женщину. Так снится она мне или нет? Она выглядела скорее как школьная учительница, но не как маг или медиум… или кто там ещё?..

— Я не маг и не медиум, — сказала вдруг она и улыбнулась. Взглянув на её светлую и открытую улыбку, я неожиданно осознал, что не говорил свои мысли про мага и медиума вслух…

— Всё просто. Ты хочешь узнать, почему Полина поступила так с собой? Хочешь. Я могу помочь. Вот и всё, что тебе следует знать.

Я помотал головой, уже даже не пытаясь понять, сон это или явь — просто какая-то… иррациональная.

— Как? Как вы можете мне помочь? Даже полиция отказалась что-либо делать, для них всё однозначно. Вы что, из полиции?

Вопрос был на редкость нелепым. Представить эту женщину в форме и с погонами у меня не получилось бы ни за что.

— Это уже моя забота, верно? — она смотрела серьёзно, и глаза были тёплыми и понимающими. — Тебе не обязательно понимать, как это работает. Более того, понимать — это даже вредно. Я могу сказать только то, что… верну Полину на один день.

— Вернёте?! — я задохнулся, и только благодаря этому умудрился не заорать от подобной реплики.

Женщина улыбнулась.

— Я не так выразилась. Точнее, я верну тебя — в день, предшествующий дню её смерти. Полины не стало ночью тридцатого августа, ты попадёшь в двадцать девятое. Всё будет так, как было тогда. Ты будешь помнить всё, что произошло, но остальные не будут, и им нельзя ничего говорить.

Я смотрел на неё, не моргая, и мне казалось, что у меня в голове взрываются фейерверки, распирая череп. Сотни вопросов разом проносились там с космической скоростью…

Сон это или явь? Сон или явь?!

Это был главный вопрос.

— Но чудес ведь не бывает… Машину времени же не изобрели!

— Не изобрели, — кивнула женщина. — Послушай меня, Андрей… Ты наверняка помнишь, скажем так, теорию, по которой кроме нашего мира существует ещё множество миров, дублирующих его. Когда ты попадёшь в своё прошлое, создастся ещё один такой мир, параллельный этому. Ты выяснишь всё, что должен выяснить, а затем вернёшься сюда, в свою реальность. Полину ты этим не воскресишь, к сожалению, но зато узнаешь правду.

Не знаю, зачем я спросил именно это…

— А тот мир, в который я попаду? Он… что с ним будет?

— Он сотрётся, как карандашный рисунок. Как эскиз. Понимаешь?

Я отвёл взгляд и посмотрел на противоположную сторону пруда. Там, в ближайшем доме за парком, постепенно зажигался свет в окнах — люди начинали собираться на работу или учёбу. У них происходила обычная жизнь. В то время как мне предлагали нечто невероятное…

— Значит… — Я закрыл глаза и выдохнул. — …я попаду в мир, похожий на наш, в его «виртуальную версию», скажем так… Поговорю с виртуальной Полиной и вернусь сюда? Что бы я ни делал там, на то, что происходит здесь и сейчас, оно не повлияет?

— Ни капли.

— Ладно. А…

«Бесплатный сыр только в мышеловке», — вертелось у меня на языке.

— Это не мышеловка. — Женщина вновь услышала мои мысли. — И это будет не бесплатно. Кое-чем ты должен будешь пожертвовать.

Я открыл глаза и вновь уставился на незнакомку.

— Чем?

Она внимательно смотрела на меня. Долго и вдумчиво. А потом мягко улыбнулась и спросила:

— А для тебя это важно?

Важно?..

Я задумался. Чем я могу пожертвовать?..

— Обещайте, что не пострадает никто другой. Никто из моих близких. Только я.

— Обещаю.

Ну вот и славно. А остальное уже действительно не так уж и важно. За возможность увидеть Полину, поговорить с ней и выяснить наконец правду я действительно готов был многое отдать.

— Тогда я согласен.

Женщина кивнула.

— Только не бойся. И помни о времени. Время — наш главный враг.

В следующую секунду она закрыла мне глаза ладонью. Я мотнул головой, освобождаясь от чужого прикосновения, открыл глаза и…

4

…Было темно.

Я подскочил на постели, ощущая в груди неистовый стук сердца, и посмотрел на часы на мобильном телефоне.

Полночь. Двадцать девятое августа.

Чёрт, она не предупредила, что всё произойдёт так быстро… И я попаду в этот день сразу после полуночи! Я же не могу сейчас…

Хотя… почему же не могу?.. Она сама сказала, что время — наш главный враг. И мне дорога каждая секунда. Неважно, что ничего невозможно исправить. Я могу хотя бы постараться… Да, она сказала, что невозможно, но вдруг получится совершить невозможное?..

На улице было очень темно и сыро — только что прошёл дождь. Я направился к дому Полины, перепрыгивая через лужи.

Я вспоминал наше совместное прошлое. Честно говоря, ни с кем и никогда у меня не было столько общего, такого количества совместных воспоминаний, как с Полиной.

Я не помнил, когда увидел её в первый раз, потому что это было в детском саду. И оттого возникало ощущение, что мы знали друг друга всегда. И не просто всегда — это знание пришло к нам из какой-то прошлой жизни, не иначе.

Да, мы подружились ещё в детском саду. Спали на одной двухъярусной кровати — я на верхнем ярусе, она на нижнем (нижний выдвигался, как ящик стола). Вместе играли, обедали и возвращались домой, причём моя мама помогала Полининой бабушке и забирала из сада нас обоих. Мама очень жалела Полину и абсолютно поощряла нашу дружбу.

Я её тоже жалел. Мне объяснили, что у Полины нет родителей — они погибли в страшной автомобильной аварии, когда она была ещё младенцем, — и её воспитывает бабушка. Бабушка Полины, моложавая Инга Витальевна, оформила опеку над внучкой и всё делала для неё и ради неё. Как с горечью сказала Полина год назад, когда Инга Витальевна умерла от инфаркта прямо на работе: «Бабуля надорвалась».

Полина тогда была уже совершеннолетней, но всё же смогла добиться выплаты пенсии по потере кормильца от государства. Деньги там были небольшие, но Полина как-то умудрялась на них жить. И сама подрабатывала тоже. Насколько я помнил, этим летом Полина почти каждый день трудилась, работая промоутером. Поэтому мы с ней почти не виделись последние два месяца. Хотя не только поэтому, конечно…

В школе нас с Полиной посадили за одну парту, и мы так просидели до последнего класса, активно помогая друг другу с учёбой. Мне было удобно — Полина гораздо лучше меня соображала в математике, и я постоянно у неё списывал этот жуткий предмет. А ещё моя мама дополнительно занималась с нами обоими химией — мы в ней звёзд, увы, не хватали, — и из-за этого Полина бывала у нас дома достаточно часто. По правде говоря, порой она торчала у нас до самого вечера, поскольку её бабушка была на работе, а находиться дома одной Полина не любила. Я этому только радовался — нам всегда было хорошо и весело вместе, как в детстве, так и в подростковом возрасте, и позже, когда мы пошли в один и тот же институт и на одну и ту же специальность. А когда нас распределили в разные группы, я сам пошёл в деканат и выбил, чтобы Полину перевели в мою. Она смеялась и шутила, что я жить не могу без списывания чего-либо из её тетрадей.

Конечно, совсем не в этом было дело. Не в списывании. В институте я этим уже совсем не занимался, всё делал сам, и учился на «отлично». Просто я как-то не мог представить себя без Полины. За годы дружбы она будто проросла в меня. А я — в неё.

Наверное, поэтому последние две недели у меня и было такое чувство, словно из моего тела что-то силой вырвали. Может, лёгкие? Дышать было тяжело. Или всё-таки сердце?