Эссе Лисе

Остановись мгновение,

В натуре, тормози!

Все, кто ценил тебя,

Давно уже сошли.

Лиса....

Нет, не лиса....

Или всё-таки лиса?

...

Она сама уже не знала. Её мир был дремучим лесом, где стройные сосны царапая небо, шептали ей о вечности, а корявые берёзы избрызганые землёй смеялись над её наивностью.

Она любила косолапого мишку. Ну, как любила... Это было что-то между страстью и привычкой, как будто ты каждый день ешь одну и ту же кашу, но вдруг добавляешь в неё щепотку соли, и она становится новой. Мишка был её кашей. Но был еще и волк, он был — солью и он был другим.

Он не был мишкой, с его медвежьей нежностью и неуклюжей переменчивой преданностью. Волк был резким, как удар хлыста, холодным, как зимний ветер и конечно глупым как все волки. Он приходил к ней в город в тот самый, где прямоходящие сущности строили свои гнёзда из бетона и стекла, где свет фонарей был ярче звёзд, а воздух пах выхлопными надеждами. Их встречи были короткими, словно вспышки молний.

Волк приходил ночью, когда город засыпал, а луна принималась щекотать бликами, яйца застывших в бронзе лошадей, в надежде их оживить. Они гуляли по пустым улицам, где только бродячие собаки да пьяные в подворотнях могли быть свидетелями их странного союза.

Волк говорил мало и коряво, он пытался рассказать ей о том, что лес — это тюрьма, а город — это свобода. Лиса не понимала этого бреда, но ей нравилось слушать. Нравилось чувствовать, как его голос обволакивает её, словно сладкий дым от душистой сигареты.

Их интимная связь была такой же странной, как и всё остальное. Это не было похоже на её отношения с мишкой. С косматым всё было просто: искра, тепло, уют и сон. С волком же всё было иначе. Это было прыжком в пропасть, где каждый раз казалось, что ты упадёшь, но в последний момент находишь крылья, о которых даже не подозревала. Волк кусал её, царапал, но она не чувствовала боли. Она чувствовала только жизнь, яркую, как вспышка магния. Но однажды волк исчез. Он не пришёл в очередную ночь, и Лиса поняла, что он больше не появится. И тогда она вернулась в лес.

Вернулась к мишке и зайцам, но что-то внутри неё начало изменятся, она больше не была той лисой, которая думала, что знает мир. Она стала другой. Стал другим и лес. И хотя она всё ещё знала, где растут самые сладкие ягоды, где прячутся самые трусливые мышки, где можно найти странные предметы, которые оставляли прямоходящие существа из города, немного похожие на обезьян, но с каким-то странным блеском в беспокойных глазах.

Эти существа любили раскидывать по опушке леса мусор: фантики, обёртки, куски бумажек с витиеватыми буквами, которые она так любила разглядывать, пересыпая их в своем сознании, играя калейдоскопом волшебных контуров, сплетающихся в чудные слова, смысл которых она не понимала, но которые звучали так красиво, что ей хотелось их лизать, как мёд - «гештальт», «либидо», «экзистенция» ...

лизать, как мёд - «гештальт», «либидо», «экзистенция» ...

Она думала, что это слова-заклинания, которые прямоходящие используют, чтобы управлять миром и раскидывать вокруг себя еще больше мусора.

Может, и она

Также вот смогла

Если б научилась

В правильном порядке.

Складывать слова

Тем временем лес продолжал трансформироваться. А однажды, морозным осенним утром, лиса вдруг заметила, что деревья стали какими-то... плоскими. Она подошла к сосне, потрогала её лапкой, и сосна закачалась, как будто была сделана из картона. Лиса в испуге замерла, осмотрелась и поняла, что лес — уже не лес, а декорация - на стенах, нарисованные деревья, искусственные кусты. И звёзды. звёзды были просто дырками в чёрном потолке, через которые струился холодный свет.

Остатки леса таяли на ее глазах, обращаясь в туманную мутно белесую рябь, со зловеще выплывающими из нее мрачными, словно призрачный пиратский бриг, фрагментами старого деревенского кинотеатра. Такого до боли ей знакомого, по какой-то другой, совсем не лисий жизни.

Тёмный и грязный, кинотеатр, утопал в тяжёлом запахе забродившего картофеля и дешёвого табака. В зале похожем на камбуз сидел экипаж, пьяный до одури цвет сельской фауны - те самые мусороносные прямоходящие.

Трактористы, механизаторы, слесаря и прочие не обременённые профессиональными признаками сущности были основательно утрамбованы в кресла и со скрипом истекали липкой похотью к подобным им самим сучкам, с размалеванными в боевой окрас гладкими мордами и набухшими в репродуктивной тоске молочными железами.

Лиса с болью почувствовала, что процесс распада не минул и ее. Она посмотрела на свои лапы и поняла, что лап уже не было. Вместо них от яркого света раскалённой лампы быстро с визгливым треском убегали в черноту узкого туннеля две ровные линии дырочек-пробоин на прозрачном пластиковом полотне киноплёнки.

Свет от лампы, пробивая полотно, летел через камбуз к стене и, ударяясь, разливался по ней сопливой историей о престарелой ударнице колхозных трудоблудней — агрономе Насти, по совместительству подрабатывающей на полставки местной коуч-свахой при храме эмбриональных трансмутаций.