Эва, дочь трактирщика

Глава 1

Из реки тетку вытащил лопоухий Эдд; тут же собрались зеваки.

— Синяя уже, — протянул один из мальчишек, прибежавший вместе с другой ребятней, и заключил: — Померла.

— И это в светлый-то тин! — воскликнул кто-то.

Эдд не слушал: повернул тетку на бок, начал тормошить, проверил, не забит ли чем рот. Несмотря на то, что тело признаков жизни не подавало, парень продолжал стараться.

— Смерть в светлый тин – ужасный знак!

— Бродяжка, — прокомментировали рядом. — Одни кости.

«Кости» вдруг ожили: в горле у бродяжки захрипело, из носа и рта полилась вода, и вокруг обрадовались: умирать во время светлого тина, дней под покровительством милосердной богини Миры, это действительно в крайней степени безответственно. Если уж так приспичило помереть или, наоборот, надо срочно укокошить кого-то другого, то нужно дождаться темного тина.

Спасенная откашлялась, уперлась руками в грязь и стала в немом ужасе оглядываться; жирная крыса уверенно и нагло пробежала рядом, и тетка завизжала так, что единственное застекленное окошко неподалеку чуть не разбилось. А потом как вскочит! Тяжелая мокрая тряпка, в которую превратился подол ее платья, облепил худенькие ноги.

Собравшихся позабавил вид спасенной:

— Что, красуля, перебрала? — почуяв запах спиртного, осведомился мужик с сальной головой.

— Пить в светлый тин – грех! — отчеканила высокая горожанка.

Спасенная начала озираться, запуталась в собственных ногах и неловко села на землю; при этом неопределенного цвета платок слетел с ее головы, явив потемневшие от воды, но все равно явственно рыжие волосы.

Тут уж Эдд тетку узнал: она помогает в храме Миры Милостивой и пару раз кормила его горячей похлебкой, а однажды осенью даже драную, но еще пригодную куртку всучила. В общем, хорошая тетка – не зря спасал.

— Боже, — выдохнула она, начиная дрожать от холода – а может, и от чего другого. — Боже!

— Язык прикуси! — прошипела стоящая рядом горожанка. — Кто ты такая, чтобы упоминать богов? И ноги прикрой – стыдоба!

Глазищи рыжей раскрылись еще шире, и она, посмотрев теперь уже прямо на Эдда, прошептала:

— Где я? Что это за… страна?

— Ренс, — ответил парень.

На лице женщины остались непонимание и какое-то беспомощное выражение.

— На юге мы, — пояснил тогда Эдд, решив, что тетка еще не совсем пришла в себя. — Город Сколль.

— Европа? — дрожащим голосом и с большой надеждой спросила рыжая.

— Ренс.

— А материк какой?

— Материк? — не понял Эдд.

Рыжая выругалась. Другая тетка, что стыдила ее, подскочила к ней и бац оплеуху; дети расхохотались, Эдд нахмурился, а рыжая возьми да обмякни, потеряв сознание. Хорошо хоть сидела, а то могла бы головой здорово тюкнуться.

— А вот щас и помереть могла, — мрачно глянул на давшую волю рукам дамочку Эдд.

— Ты мне еще поговори! — замахнулась она и на него. — Видно же – пьянь! Как таких только земля носит? Наклюкалась и в реку, а нам вытаскивай!

— Не такая она, — укоризненно проговорил Эдд. — В храме помогает.

Дамочка фыркнула, а сама скоренько отошла, да так и растворилась где-то во дворе. Мужик же с сальной головой, большой знаток пива, склонился к рыжей, принюхался и теперь уже с уверенностью сказал:

— Не знаю, кто такая, но то, что пила – зуб даю.

— В храм надо снести, там разберутся, — решил Эдд.

Ева пришла в себя на полу под колючим полотном; приподнявшись, девушка обнаружила, что и под спиной то же самое колючее полотно, а под ним сено. Ева поморщилась, сглотнула – ну и привкус во рту, гадость! – и огляделась.

Стены – серый камень, деревянные ставни раскрыты, тело колет грубая ткань, а волосы влажные. Да, явно не родные пенаты… Ева осторожно встала, вздрогнула, ощутив босыми ступнями холод пола, и прошла к узкому окну. Выглянув, она увидела сад, а дальше черепичные крыши, много крыш, и вдалеке серую ленточку реки. Но где же провода? Антенны? Что это за город?

«Ренс», — вспомнился ответ коренастого паренька.

Ренс… Это где? Провинция Франции, быть может? Но говорил-то паренек точно не на французском… Ева медленно отошла от окна. Как она оказалась здесь? Заснула у себя дома в кровати, а проснулась уже на грязной улице… а потом крыса пробежала… чумазые дети смеялись… и какая-то странно одетая женщина стала ей выговаривать… Оголилось плечо, и Ева натянула рукав на положенное место. Тогда и заметила, что рука не ее – ногти обломанные, кутикула разрослась, кожа сухая и в пигментных пятнах. Ева вытянула вперед обе руки, затем начала щупать тело…

Что с ней? Где она? В ком она? Ева почувствовала слабость в ногах – в чужих ногах! – и прижалась спиной к стене.

— Этого не может быть, — проговорила девушка хрипло, — это неправда…

Голос, что логично, тоже оказался чужим.

Значит, та страшная вонючая улочка не была сном…

Скрипнула дверь, и Ева подскочила.

В комнатушку вошла женщина лет пятидесяти в свободной темно-серой хламиде и с белым чепцом, скрывающим волосы. Женщина показалась Еве красивой – такие строгие лица с четкими чертами возраст не сильно портит, да и такие темные глаза не нуждаются в косметике, чтобы выглядеть яркими.

Глава 2

Вместо лекаря Брокк Лэндвик другую дочку привел, среднюю. Приволок, если быть точнее. Стройная, невысокая, но в нужных местах приятно округлая Ливви, которой шел двадцать первый год, и не пыталась упираться: папаша крепкий, не выпустит, а ей синяки ни к чему.

— А ну наверх! — рыкнул Брокк, выпустив, наконец, руку дочери. — И чтоб ни шагу из комнаты!

Отряхнувшись, она вскинула подбородок, взглянула в лицо отца с вызовом и произнесла лишь одно слово:

— Зря.

— Наверх, я сказал! — прогремел Брокк.

Из кухни на шум вышла Гриди; увидев раскрасневшегося мужа и усмехающуюся дочь, она сразу поняла, в чем примерно проблема – нынче у них с Ливви одна и та же проблема — и все же спросила:

— Что такое? Что за крики?

— Ничего, — ответила ей дочь, перекидывая за спину массу светлых волнистых волос. — Папенька снова бушует. И снова зря.

— Зря? — переспросила Гриди.

— Ага, — лениво протянула Ливви и последовала к лестнице; шла девушка медленно, уверенно. А что? Она не девчонка уже, чтобы ее наказывать, папаша и оплеуху не посмеет дать, а если посмеет – она уйдет сразу и категорически. Она, в общем, и так уйдет, конечно, но когда представится удобный момент…

Брокк только беззвучно кулаком потряс – никаких сил уже на эту паршивку не хватает! А Гриди лишь вздохнула.

Ева тоже из кухни выглянула, но Ливви уже поднялась. При виде старшей дочери Брокк проговорил виновато:

— Не дошел до лекаря. Соседа встретил, а он мне говорит – видел Ливви твою около университета. Крутилась, сказал, перед студентиками этими. Перед такими же хлыщами, которые… — мужчина осекся и закончил: — Выпороть бы ее, дуру.

— Тогда совсем потеряем, — сказала Гриди и, шагнув к Эве, приобняла ее за плечи: хоть девица и казалась теперь вполне здоровой с виду, и на ее щеках после ужина появился румянец, а в глазах блеск, Гриди все равно было страшно.

Дурной сегодня день – волнительнее прочих. А ведь светлый тин…

— Лекаря поздно уже звать, наверное, — добавил Брокк, тоже поглядывая на Эву.

— Не страшно, у меня уже ничего не болит, — ответила Ева. — Не надо лекаря. Вы лучше поужинайте, отдохните.

Брокк поморщился, услышав «Вы», и Гриди произнесла с успокаивающими интонациями:

— И правда, ни к чему в такое время беспокоить лекаря, да и ужин остынет. Все дома, все хорошо.

— Хорошо, — проворчал Брокк, согласившись с домашними: пока доберется до Широкой, пока коляску наймет, пока доедет, будет уже неприлично беспокоить лекаря. Да и Эва стоит румяная, не качается.

Закрыв дверь и окна, Лэндвик последовал на кухню; Гриди, желая расслабить супруга и зная, как именно нужно для этого действовать, подала ему тушеные овощи, зажаренные до приятного хруста колбаски, хлеб и пиво и начала жаловаться на цены: торгаши совсем обнаглели, за дурной рис требуют хорошую цену…

На улице стемнело, и в кухне зажгли лампу; Гриди отнесла ужин Ливви, но девушка отказалась от еды, заявив, что сыта. Брокк хмуро глянул на нетронутую еду и, отставив кружку с пивом, поднялся из-за стола.

Ева чуть не шарахнулась, когда этот крупный и грозный с виду мужчина с густыми усами шагнул к ней и поцеловал в лоб; Брокк же, занятый тягостными мыслями, не заметил, как напряглась дочь, и вышел из кухни.

Убрав со стола, Гриди повела Еву на второй этаж, рассказывая, что раньше она ночевала с сестрами в одной комнате на третьем этаже, но когда стала помогать в храме, ей выделили отдельную комнатушку на втором этаже, а позже и вовсе пристрой сделали. Младшие же, Ливви и Кисстен, делят одну спальню на третьем этаже. Сейчас, правда, Кисстен гостит у родичей в деревне, поэтому Ливви спит одна… по крайней мере, остается на это надеяться...

Сказав это, Гриди остановилась и покраснела; подобные разговоры она старается не заводить в присутствии невинной старшей дочери, почти жрицы. Однако Ева ничего такого в этом не углядела и вообще она была занята более важными вещами – как, например, не споткнуться на этой узенькой скрипучей лестнице!

Наконец, опасная лестница была преодолена. Гриди свернула вправо, открыла дверь и вошла в комнату первой. Войдя внутрь следом за женщиной, Ева увидела решетчатое открытое окно, неудобную даже на вид кровать, сундук у стены, стол и стул; внимание девушки привлекли расшитые узорами полотна, развешанные на стенах. Подойдя к оной из стен, Ева пригляделась, разглядела в узорах животных и коснулась полотна пальцами.

— Какая красота, — прошептала она восхищенно.

— Ты сама вышила, — с гордостью сказала Гриди. — Руки у тебя золотые. Как и сердце.

Ева растерялась и почувствовала себя притворщицей, хотя вряд ли есть ее вина в том, что она сейчас здесь в теле старшей дочери Лэндвиков… Но Гриди ответа и не ждала: она подошла к столу, зажгла на нем свечу с помощью лампы, затем открыла сундук, вручила девушке рубашку на смену, взбила единственную подушку и «напомнила», что ночной горшок под кроватью.

— Мы спим в соседней комнате, — сказала Гриди потом, — и если тебе что-то понадобится или заболит снова голова, буди нас сразу, не стесняйся.

— Не заболит, спите спокойно, — заверила Ева. — И спасибо вам.

Глава 3

За три дня Ева более-менее освоилась в доме Лэндвиков и узнала основное.

Брокк и Гриди люди хоть и не богатые, но и не бедные. Брокк – повар, а его милейшая супруга слывет мастерицей по части выпечки, поэтому их рады приглашать в гости, а также на работу. Гильдия, в которой состоит Лэндвик, частенько подкидывает ему жирные заказы как-то поработать в доме какого-нибудь каэра, то есть дворянина, или помещика – рэнда, но порой приходится поработать и бесплатно, особенно когда дело касается праздников или благотворительности. Помимо этого Брокк и его младший брат держат трактир «Пестрый кот»: Брокк отвечает за закупки и кухню, а его брат Годвин – за все остальное.

Однако Ева приметила, как замялся Брокк, когда она расспрашивала его о трактире, и сделала пометку в уме, что секрет благополучия Лэндвиков наверняка кроется не только в усердном труде, и что есть все-таки у них свои секретики… Да и, понаблюдав за новой семьей и послушав их рассказы, девушка поняла, что скачок их благосостояния был довольно резким. Не связано ли это с откупными за то, что Эву подрали кошки?

Скорее всего, так и есть, но Ева докапываться не стала.

Голова так и не заболела, и никаких плохих симптомов тоже не проявилось, поэтому Ева отдохнула денек, ничего не делая, для приличия, да и чтобы Гриди успокоить, а потом начала расспрашивать Лэндвиков и изучать новый мир – и перво-наперво новый дом.

Она обошла его сверху донизу, ознакомилась с предметами быта, разузнала, как поддерживать гигиену без водопровода и канализации, уяснила, как и во что следует одеваться и сочла, что не так уж плохо живется в этом условном средневековье – по крайней мере, дочери трактирщика. И, когда обрисовала себе примерно, чем живет Ренское королевство, пожелала его увидеть – хотя бы прогуляться около дома. Услышав об этом за ужином, Гриди сразу сказала твердое «нет» и для пущей категоричности еще и покачала головой:

— Ты слишком слаба! — заявила она, когда Ева попыталась возразить.

— Слаба? — хмыкнула Ливви. — Да она крепче всех нас вместе взятых!

— Нет, — повторила Гриди. — Никаких прогулок. Рано.

— А может, и надо бы, — не поддержал ее Брокк, поглядывая задумчиво на Эву.

Он боялся, что дочь после потери памяти станет еще более замкнутой, начнет их дичиться, но она наоборот стала более открытой, любопытной, и о себе слушает так, словно ей сказку рассказывают. Вот Брокк и приукрасил: и повар-то он нарасхват, и трактир доходный, и сама Эва умница-разумница, на которую в храме не надышатся. В общем, действительно сказку рассказал. А на самом деле его вот-вот из гильдии попросят, трактир загибается, долги растут, брат мутит чего-то, и с дочками неладно: старшую все никак в жрицы не примут, средняя выделывается, а младшая вот-вот заневестится, и добавится головной боли. Женихи нынче чрезвычайно разборчивые, до денежек охочие – без солидного приданого и не глянут, а у сестер Лэндвик и так репутация не ахти: одна странная, другая гулена, а третья… третья сопливая еще, но тоже уже обещает неприятности.

Когда задумчивое молчание затянулось, Гриди произнесла осторожно:

— Надо бы?

— А?

— Думаешь, Эве уже можно выходить?

Ливви раздраженно фыркнула: бесит, что с этой рыжей курицей носятся так, словно она принцесса какая. Подумаешь, ударилась головой! Цела, румяна, еще и вопросами всех достала. А то, что тонула, добавила, чтобы ее больше пожалела. Она ведь у них великая страдалица…

Еве и самой фыркнуть хотелось, да еще и лекцию о пользе прогулок на свежем – ну ладно, относительно свежем – воздухе прочитать, но нельзя: не поймут. Из роли выходить опасно, изменения в характере Эвы должны казаться окружающим естественными, а то как бы чего неприятного не случилось… А что? Заметят, что она ведет себя по-другому, одержимой назовут и на костер – вполне реальный вариант для такого общества.

Поэтому Ева произнесла робко:

— Можно хотя бы на часок выйти?

— Можно, — разрешил Брокк. — Завтра с утреца свожу тебя.

— И я пойду, — не свойственным ей тоном, не терпящим возражений, сказала Гриди.

— А я? Мне можно прогуляться? — вставила Ливви и бросила на отца настороженный взгляд. — Я-то головой не ударялась.

— У тебя другое место больное, — залепил Лэндвик. — Так что пока дома будешь сидеть. А сбежать попробуешь – поймаю и так всыплю, что мало не покажется, и не посмотрю, что ты уже кобыла здоровая.

— Я не кобыла, отец, я кошка, — заявила Ливви, зная, что любое упоминание о кошках заставляет ее сестру вздрагивать и бледнеть.

Но в этот раз побледнели именно родители, да так, что Ливви даже пожалела о сказанном и медленно-медленно поднялась из-за стола на кухне, где Лэндвики вечерами собираются на ужин.

— Наверх, — глухо проговорил Брокк.

И Ливви ушла, не споря, но и не сожалея: неприязнь к сестре сильнее, чем страх перед отцом.

— Да чтоб тебя, зараза! — вырвалось у Евы, когда завязки правого рукава в очередной раз выскользнули из ее рук, а сам рукав упал на пол. Решив обойтись вовсе без рукавов, девушка отцепила левый и сложила оба в сундук.

Чтобы прикрыть руки, вполне сгодится один из страшных платков, принадлежавших Эве Лэндвик. Взяв тот, что показался ей более или менее симпатичным, Ева накинула его на плечи и подошла к маленькому круглому зеркалу, которое ей дала удивленная Гриди: Эва крайне редко смотрится в зеркало.

Глава 4

Эва вся извелась, пока Вайд Тмерри, капитан стражи, был у Лэндвиков – хотя был он, в сущности, недолго. Так, поел пирога, задал несколько вопросов да ушел, когда Гриди, не сдержавшись, пожаловалась, что Ливви связалась с каким-то прощелыгой и из дома ушла.

— Ты знаешь, муженек у меня терпеливый, — сказала женщина, — но если довести, мало не покажется. Он ведь запер ее, Лив-то, и окна как-то мудрено закрыл, так что не выбраться было, но вертопрашка наша хитра на выдумки, вот и выпорхнула… Боюсь я, Вайд, как бы беды не случилось.

— Когда Ливви ушла? — спросил капитан.

— Утром, — взволнованно ответила Гриди, — мы ненадолго вышли, чтобы Эва ноги размяла, а когда вернулись – нету негодяйки! Брокк аж побелел весь, да ушел сразу…

— К кому Ливви сбежала?

— Откуда ж мне знать? Она не рассказывает… — проговорила Лэндвик, но Вайд продолжил на нее испытующе смотреть, и она «припомнила»: — Студентик какой-то.

— Какой именно?

— А вот этого точно не знаю. Но водится она у нас со студентами – не раз ловили.

— Так не ловили бы, взрослая уже, — вздохнул Вайд. — Засиделась в девках, вот и пошла в… — мужчина осекся. — Гулять.

— Легко тебе говорить, — упрекнула Гриди, — сам-то детей пока не нажил, а советы раздаешь как умный.

Вайд приподнял бровь, и женщина быстро исправилась:

— Нет-нет, ты умный, конечно, просто дети, это… — Гриди глянула на Эву, словно это она причина неприятностей, и закончила со вздохом: — Дети – они навсегда дети, и сердце за них болеть не перестанет, даже когда вырастут. Особенно когда вырастут.

Вайд поднялся, губы утер и сказал:

— Пошлю своих парней; все равно к ночи уже, патрулировать надо. Найдем ваших, не переживайте.

— Ой, Вайд, спасибо тебе! Я знала, что не откажешь! Гордость мамина! Такой славный, аж на душе отрадно, что…

Мужчина не дослушал: вышел из кухни и направился к дверям. Гриди последовала за ним и сказала вдогонку:

— Главное, чтобы Брокк никого не прибил! Слышишь, Вайд?

— Слышу, — отозвался он, открыл дверь и вдруг оглянулся на Еву, которая тоже пошла его проводить, но держалась на некотором отдалении. — Поправляйся, Эва. И в следующий раз смотри под ноги, чтобы не поскользнуться.

Девушка кивнула и с облегчением выдохнула, когда мужчина покинул дом.

Обаяние Вайда Тмерри Еву не обмануло, она сразу в нем распознала опасность: и для себя лично, и вообще. С ним рядом не расслабишься, придется тщательно продумывать не только каждое слово, но и каждое движение. Одно хорошо: он чужой, да и живет в другом месте, и, скорее всего, сегодня она увидела его в первый и последний раз. Кода приведут Ливви – если приведут – она все равно уже спать будет. По крайней мере, так скажет родным, чтобы потом не спускаться.

Оттянув немного ворот рубашки – аж жарковато стало от напряжения – Ева направилась на кухню прибираться и заодно практиковаться в домохозяйстве. Гриди тоже вернулась на кухню и давай нагнетать: а что, если ужасное уже случилось, и Брокк зашиб ухажера дочери? Что тогда с ними, несчастными женщинами, станется?

«Вы-то справитесь, — подумала Ева, — а вот что будет со мной, если проколюсь?»

Решив не возвращаться к штабу, Вайд сразу пошел туда, где предполагал найти Брокка. Хотя он был не в капитанской форме, одет неприметно и, чтобы сократить путь, шел по узким улочкам, в чью опасную темноту лучше бы не соваться разумному горожанину, его все равно узнавали, и потому ему ничего не грозило. Репутация – такая вещь. Кому-то, например, Ливви Лэндвик, она может разрушить жизнь, а Вайда Тмерри охраняет как лучший амулет.

В свой первый патруль Вайд отправился, когда ему было шестнадцать – крепких парней на такой службе привечают, а лично Вайду пообещали хорошее вознаграждение. Ха! Не было никакого «хорошего вознаграждения», и в ту ночь Тмерри проломили голову. Мать потом рыдала: зачем ты, дурак, пошел в ночную стражу? Ведь гаже работы нет! Вайд согласился, но придя в себя, снова попросился в патруль, и тогдашний капитан парню не отказал. В этот раз Вайд подготовился и разобрался с теми, кто проломил ему голову, да весьма ловко для такого юнца – и голова в этот раз не пострадала.

Так и началась его служба. Ночной патруль, дневной патруль, стражник при штабе, стражник в доме герцога Беккена, затем понижение в дневной патруль и несколько лет трудностей, и вот ему уже тридцать, и он – опытный, отлично знающий город матерый зверюга. Тот, кто отлично разбирается в законах Магистрата и законах улицы и соблюдает баланс сил, некий негласный договор о том, кому что на самом деле позволено и какие грани нельзя преступать. И если бы Тмерри не доставил как-то неприятности самому герцогу, то его матушка уже бы хвасталась более высоким статусом своего единственного сына…

Когда Вайд вышел на улицу, спускающуюся к Южному порту, ему встретился знакомый фонарщик – в этой части города установлены свечные фонари, требующие постоянного присмотра.

— Все бродишь без света, — бросил фонарщик, заметив, откуда пришел Тмерри.

— А я как кот, в темноте вижу, — усмехнулся Вайд.

— Укокошат тебя, кот.

Глава 5

Когда Гриди с Эвой поднялись к Брокку, он стоял у окна. Повернувшись к ним, он спросил:

— Выпихнули меня?

Гриди всхлипнула и давай плакать; Ева, уже привыкшая к такой эмоциональности, приобняла женщину за плечи, отвела в сторонку, к стулу, усадила и сказала:

— Успокойся, мама, все наладится.

— Как? — выдавила Гриди, рисующая в уме картины, как они скатываются в нищету и распродают вещи, а дурочка Ливви возвращается с надутым животом.

Примерно этого же боялся Брокк. Как в дверь стучали, он не слышал, но проснулся, когда повозка уже отъезжала, выглянул в окно, увидел Ханкина и его прыщавого племянника и сразу все понял. Глава гильдии просто так не поедет к простому повару, да еще и в повозке: значит, он зол, раз приехал побыстрее и без помпы.

— Что сказал Ханкин? — все же спросил Брокк, но Гриди была занята слезами, поэтому вместо нее ответила Эва:

— На тебя пожаловались каэры, отец, поэтому ты исключен из гильдии.

Лэндвик кивнул: Ханкин трепещет перед каэрами, так что решение его понятно.

— Разве гильдия не должна заступаться за своих людей? — спросила девушка.

Брокк взглянул на дочь удивленно: он ожидал, что она ударится в слезы, как и ее мать, или начнет молиться, но она смотрела на него вопрошающе и даже будто… сердито? Мужчина головой качнул; ему, наверное, кажется, и ответил:

— Так-то должна. Раньше всем заправлял совет, но потом Магистрат велел, чтобы в каждой гильдии был глава. Ханкин у нас главой стал – он та еще крыса, но подольститься умеет. Давно он зуб на меня точит.

— За что? — поинтересовалась Ева.

— Да так, мелочи, — проговорил Брокк, уводя взгляд: стыдно говорить, что задолжали они с братом гильдии, долги скопились, вот Ханкин и грозился трактир закрыть. Мужчина подошел к жене: — Что ты, мать, слезы льешь? Не умрем с голоду, не бойся.

— А что же, — она шмыгнула, — с трактиром-то делать? Готовить же тебе нельзя! Беренгар тоже не из гильдии, под твоим началом работал, да и Вальк-поваренок. Ты за них отвечал и платил. И пиво нельзя продавать без разрешения, и вывеску велено снять. Что Годвин скажет?

— Что-что… Другого повара найдем, вот и все.

— А ты что будешь делать? — Гриди взглянула на мужа, который всегда был для нее опорой, надежным плечом. Много лет назад, сватаясь к ней, он пообещал, что будет для нее добрым мужем – так и вышло. Богиня щедро отсыпала Гриди женского счастья: супруг ей и впрямь достался на зависть хороший да порядочный. Но их дочерям суждена судьба горькая: старшие уже, считай, пропали, а чтобы сберечь младшую от невзгод, придется очень постараться. Потому что очень уж быстро рушится их жизнь, которая еще не так давно казалась безоблачной.

Брокк не отвечал, глядя на плачущую жену. Он больше не чувствовал в себе былой силы, уверенность оставила его. Без гильдии он никто, повару с улицу нельзя никуда устроиться: Магистрат не дремлет. Да и стар он стал – пятьдесят на носу. А уж сколько долгов…

— Милостивая богиня не оставит нас, мама, — встряла Ева. — Скажи, отец, а можно ли оспорить решение главы гильдии?

— Оспорить? — не понял Брокк.

— Да, потребовать разбирательства по этому делу.

— Потребовать?

Ева понимала, что девушка, роль которой она вынуждена играть, вряд ли когда-то чего-либо требовала в своей жизни, но невозможно ведь прожить остаток дней, помалкивая и уповая на богов – особенно если не веришь в этих самых богов. А устраиваться дальше надо, и постараться не дать новой семье скатиться в яму.

— Ты ведь не совершил ничего плохого, правда? — сказала Ева, глядя в округленные глаза Брокка Лэндвика. — Лишь пытался вернуть дочь домой. А если Ливви обесчестили? Если держат насильно? Это же настоящее преступление! Глава гильдии повел себя как трус, не защитив доброе имя своего мастера. Кому можно на него пожаловаться и потребовать правосудия?

Девушка и не догадывалась, что со своей тирадой попала в точку. Эва Лэндвик хоть и никогда никому не возражала и была тиха, как мышь, но частенько упоминала о том, что боги все видят, а потому надо жить честно и уважать закон.

Брокк аж засмотрелся на дочь. Несмотря на возраст, она ему всегда казалась молоденькой девицей – несамостоятельной, слабой, нуждающейся в защите. А тут откуда-то прорезалась взрослая женщина. И голос у нее, оказывается, вовсе не призрачно-бесцветный, а чистый и чеканный.

Потому мужчина и ответил честно, как взрослый взрослой:

— Не все так просто, Эва. Ливви ушла по доброй воле, а я дал по морде ее дружку и ворвался в его дом.

— Брокк! — ахнула Гриди, впервые услышав подробности: она-то думала, ее мужа избили в устрашение, чтобы за дочерью не приходил. А оказывается, он сам буянить вздумал…

— Но перед этим он проник в твой дом и нарушил закон, забрав Ливви.

— Она сама открыла ему дверь.

— Взрослый мужчина обманул юную девушку – какое коварство! — преувеличенно возмутилась Ева.

— Он и сам еще сопляк, — мрачно сказал Брокк.

— Значит, виноваты его родители. Они и должны извиняться.

Глава 6

Брокк и Ева одновременно подбежали к нищему, чтобы проверить, жив он или не очень. Девушка первой склонилась к мужчине, проверила, есть ли пульс – есть – и выдохнула. Живой! Но надолго ли? Как сильно он головой ударился? Увы, кожу головы он рассек, и немного крови осталось на камнях; девушка села так, чтобы ее действия были не замечены свидетелями, и быстро стерла кровь с камней внутренним подолом платья.

— Держи его!

— Убийца!

«Разорались», — подумала Ева и поднялась. Брокк, понимая, что будет дальше, сам вперед пошел, чтобы дочь прикрыть, но она его обогнала.

— Осквернитель жив! — объявила она громко и властно, и люди остановились. Один из стариков, часто приходящий в храм, подслеповато прищурился и рот приоткрыл: неужто Эва-в-шрамах? Она, оказывается, вон какая высокая! И говорить умеет.

Не только старичок Эву не узнал; некоторые завсегдатаи тоже с недоверием глядели на эту высокую худую женщину.

— Ты еще кто такая? — бросил один из толпы.

— Стражу кликать надо!

— Нет, матушку!

Но жрицы и сами уже прибежали, и впереди всех здоровенная Оресия, смотрительница и правая рука Рагенильды. Когда она показалась, собравшиеся попятились, и только Эва, Брокк и нищий – по понятным причинам – остались на своих местах.

Посмотрев на мужчину, распростертого на камнях, Оресия спросила:

— Кто посмел?

— Я… — выступил вперед бледный Брокк; он раньше никогда не имел дел с храмовниками, но знает, как жестоко они наказывают тех, кто нарушает их правила.

— Убийца! Осквернил храм в светлый тин! — закричали рядом.

— Казнить его!

— Молчать! — рявкнула Оресия и без тени страха спустилась во двор; уж ей-то нечего опасаться, что кто-то посмеет коснуться ее тела: таких смельчаков во всем Ренсе не сыщется!

Вслед за смотрительницей вышли во двор и другие жрицы, зашушукались.

Оресия же подошла к Брокку и Эве и потребовала ответа:

— Что стряслось?

— Я… того… его… — выдавил Лэндвик, ощущая, как слабеют его колени, а кровь превращается в ледяную крошку. Двор поплыл перед глазами, а удары сердца стали оглушительными… Он виноват. Он все уничтожил. Из-за него пострадают Гриди и девочки…

— Отец сопровождал меня в храм, — объяснила вместо него Ева. — Когда мы подошли к двери, нас узнала молодая жрица, открыла дверь и вышла. И тут кинулся к ней этот… — девушка приняла оскорбленный вид, словно это ее облапали, и выпалила: — человек и опорочил ее. Это случилось очень быстро. Мой отец оттолкнул его от жрицы, он споткнулся и упал. Теперь лежит без сознания, но жив.

— И она, она в него вцепилась тоже! — выкрикнул кто-то из детей.

Оресия была удивлена. Сильно удивлена.

Эву она знает давно, и ни разу эта старая дева, которой нет места ни в обычной жизни, ни в храме, не смотрела на нее так… свысока. Раньше как-то не замечала женщина, что Эва такая рослая, а голос у нее такой твердый.

Но спросила Оресия только об одном. Точнее уточнила:

— Жив?

— Жив, — кивнула Ева.

Жрица подошла к лежавшему нищему, послушала, дышит ли, и кликнула сестер.

— Снесите к больным и займись им, — велела она, а сама снова посмотрела на Брокка. — Кровь не должна проливаться на эти камни, и бить за этими стенами никого нельзя. Ты будешь наказан.

Мужчина опустил голову.

Ева же возразила:

— Кровь не пролилась, и нищего мой отец не бил.

— Ты смеешь спорить со мной? — повысила голос Оресия. — Может, и с самой матушкой поспоришь?

— Споры не по мне, — тихо сказала Ева, — я лишь говорю правду.

Будь на месте этой девицы любой другой, Оресия бы гаркнула на него, чтобы рот закрыл, да дело с концом. Но обижать девицу Лэндвик, которую и так жизнь уже обидела, и которая в храме работала не покладая рук, это… ну, нехорошо это, а Оресия хоть и кажется недоброй, но сердце имеет мягкое.

— За мной, — сказала она Лэндвикам и пошла к двери.

Брокка заперли, нищего унесли лечить, а Эву отвели к Рагенильде. Жрице уже рассказали о произошедшем. В том, что какому-то нахалу крепко врезали во дворе, она ужасного не увидела, но врезал папаша Эвы-в-шрамах, а значит, появилась причина избавиться от нее. А то надоела уже со своим просящим взглядом и израненными, натруженными руками… Нет ей пути в жрицы, и точка, кто бы что ни говорил!

Рагенильда приняла девушку во внутреннем дворе.

— Не бойся, — сказала жрица, когда Эва ей поклонилась. — Отец твой хоть и нарушил заветы, но не со зла. Я послала за стражниками: пусть высекут его хорошенько, чтобы усвоил урок, и только.

— Высекут! — выдохнула Ева.

— Я должна сообщить об этом главе ордена храмовников, ибо они заведуют наказаниями, — строго сказала Рагенильда, — но учитывая доброе имя твоего отца, а также твое благочестие, сама выбрала наказание.