Exordium

Вступление

“Бернис, моя дорогая сестра. Преисполнен ожидания, пишу тебе эти строки. Удача, наконец, улыбнулась мне, и в скором времени мне представится возможность в полной мере применить все те знания, которыми наделил меня мастер Горэйд О'Кейн. Кроме того, цель, ради которой я отправился в путь столь неблизкий, вскоре будет достигнута – уверен, ближайшую весну ты встретишь свободной женщиной, а господину Горэйду не придётся больше испытывать нужд, что, вне всяких сомнений, будет нашей ему благодарностью за всё то добро, что он сделал для нас. Однако же не стану торопить события. Думаю, тебе будет интересно узнать историю моего путешествия, и я c радостью спешу поделиться ею.

Как тебе известно, во второй четверти сентября я прибыл в Парижский университет, но лишь неделей позже сумел добиться встречи с архидьяконом Жераром Дезире Ле Паро, который, надо полагать, всячески пытался её избежать и всеми доступными ему способами отсрочить. Почтенный викарий был весьма зол на мастера О’Кейна за то, что тот, в своё время, раньше срока отозвал меня из Парижа, сочтя моё обучение медицине недостаточно полным и, как выразился тогда господин Горэйд, “выше меры обогословленным”. Но, побеседовав с Ле Паро наедине, я сумел унять его гнев, потешив лестью чиновничье честолюбие, и воззвать к снисхождению, чем добился должности препаратора при университете на время, пока (о, как я надеялся!) моё призвание не отыщет меня.

Судьба испытывала меня недолго. С середины октября в Париж стали приходить тревожные известия: с приближением зимы дороги Пикардии и Шампани становятся всё небезопасней. И это несмотря на Великую поездку короля, принесшую, по сути, ложный, натянутый мир. Раздробленность веры, как это обычно и случается, привлекает падальщиков, – шайки раубриттеров беспрепятственно проникают во Францию с востока, грабя обозы и, случается нередко, монастыри на дорогах к Реймсу, Шалону и севернее, к Лану и Камбре. Такая ходила молва. Но всех вестей мрачнее была та, в которой говорилось о тёмных ветрах, несущих мор с востока. Что правда, прямых свидетелей тому мне повстречать не довелось, – воздух полнился исключительно слухами. А я покорно ждал. Наконец, в первых днях ноября меня вызвал к себе Ле Паро и представил пресвитеру Сен-Жермен-де-Пре отцу Фоме. Святой отец поведал мне о возложенной на него и братьев миссии. В аббатство поступило письмо из собора Святого Себастиана, что в маленьком городке Финвилль, недалеко от реки Эна, в трёх днях пути к востоку от Города Корон. Приор Мартин, чьей рукой было написано письмо, сообщал о плачевном состоянии собора: из-за обильных осенних дождей река раздалась в берегах, и мягкие грунты дали слабину в северной части фундамента базилики. К счастью, скорые заморозки предоставили некоторую отсрочку неизбежному событию – время, достаточное, чтобы укрепить фундамент и накренившуюся стену. Но, поскольку в Финвилле не оказалось строителей, отец Мартин в срочном порядке разослал письма во все французские аббатства с призывом о помощи. Откликнуться на зов веры есть священный долг честного христианина, – убеждал отец Фома, и архидьякон Ле Паро, недолго думая, изъявил желание поспособствовать жесту доброй воли, отправив в Финвилль человека, разбирающегося в медицине – то есть меня, – как для безопасности отряда святого отца, так и для нужд прихода Святого Себастиана. Что ж, очевидно, неприязнь Ле Паро к мастеру Горэйду взяла верх и, как ты могла бы догадаться, дорогая Бернис, при первом же удобном случае он поспешил выслать меня из Парижа. Однако данное происшествие, скорее, взбодрило меня, чем навлекло разочарование. Итак, покидая Париж, пресвитер принял решение отправиться в Город Корон, к архиепископу Реймсскому Карлу, чтобы просить средств и помощи строителей на восстановление собора Святого Себастиана.

В декабре Шампань холодна и величественна. При подходах к Марсовым Воротам нас встретили обильные снегопады; римские руины предстали перед нами тенью далекого прошлого, отжившего свой век, гротескными белыми скалами, вмурованными в вечность. Сам же Реймс оказался холоден не только снаружи, но и в сердцах. Архиепископ отказал в помощи отцу Фоме, обусловив их волю сильными морозами, способными погубить людей в дороге. Осмелюсь предположить, что причиной подобного решения послужили далеко не заботы о подданных – Финвилль, являясь хоть и небольшим, но и небедным городом, находится на пересечении торговых путей, однако же не принадлежит ни французской короне, ни Империи германцев, что, безусловно, охлаждает интересы Реймса в оказании ему помощи. Причина незамысловата: земли вокруг города есть папская область, и десятина, собираемая собором Святого Себастиана, идет напрямую Престолу Святого Петра, минуя лордов провинций Франции. Приняв отказ Его Высокопреосвященства, отец Фома пребывал в глубокой печали, чего невозможно было не заметить, но, проведя ночь в молитве и раздумьях, наутро принял решение двигаться дальше, чтобы помочь собору теми силами, которыми мы располагали. Тем же днём из Финвилля прибыло ещё одно известие, столь долгожданное для меня, и в тот же час тревожное и навевающее ужас на всех прочих.

В город вошли чёрные ветра.

Трепет и ожидание переполняли моё сердце, когда монахи Сен-Жермен-де-Пре обсуждали дальнейшие действия нашего отряда. Наконец, они сошлись в следующем: путешествие на восток виделось братьям ничем иным, как святым знамением, указанием Господа на их место и предназначение, посему отбытие в Финвилль намечалось после всех необходимых приготовлений.

По окончании совета я получил возможность прочесть письмо, доставленное из Финвилля. В спешно написанных строках говорилось о первых проявлениях симптомов болезни, ознакомившись с которыми, я избавился от всяких сомнений относительно реальности надвигающейся угрозы; автор строк предупреждал случайных путников об опасности маршрутов в Лотарингию и просил о помощи всех, кто способен её предоставить. Кроме прочих предостережений, собор Святого Себастиана, а также виконт Его Святейшества кардинала Миланского Родольф Кампо, чья подпись стояла в конце письма, обещали тем, кто откликнется на зов, щедрую плату турским ливром. Последний пункт позволил мне получить от отца Фомы несколько большие полномочия. Мне было поручено набрать для нашей миссии людей, практикующих ремесло врачевания, из числа тех, кто находились в Городе Корон и которые бы согласились отправиться в путешествие столь непредсказуемое и опасное. Таким образом, наш отряд, включая меня, стал насчитывать четверо мужей, изучающих медицину. С одним из них я успел познакомиться ранее. Илберт Лероа следовал с нами из самого Парижа, где прежде постигал квадривиум в университете. Лероа пребывал с отцом Фомой то ли в родственных, то ли, как показалось мне грешным делом, в неких личных отношениях, что, вероятно, и послужило причиной его более чем уместного в сложившейся ситуации местонахождения. Однако, ввиду юного возраста, его практические познания в медицине были недостаточно полны, а если принять во внимание не сходившую со лба его опиумную испарину, помощник для дел высочайшей важности из него представлялся не лучший.

Chapter I. Corvus custodes

Багряная заря, восставшая на западе за час до темноты, поглотила стынущий Город Корон; в кровавом небе утонули башни Реймсского собора, Марсовы Ворота и благие ожидания. Зима обрушилась на мир всей своей мощью, словно ринулась в последний бой, награда за победу в котором – вечное и безграничное господство, так влекущее во все века правителей земных.

Природа далека от страстей человеческих, – знали люди просвещённые. Незачем вступать со смертными в открытый бой, когда одно присутствие ледяного господина ставит непокорных на колени, охватывает холодным трепетом их сердца, остужает кровь и обращает бренные тела в уродливые скульптуры, судьба которым – уйти в землю по весне. Незачем спорить с неисправимыми глупцами, незачем слушать их тщетные мольбы, обращённые к Богу, власть которого, называемая всеобъемлющей, внезапно теряет силу в тот самый миг, когда последний глоток тёплого ладана развеивается паром за стенами храма. Но упрямы до глупости младшие сыны Господни: покидая спасительную обитель в час, сулящий им погибель, в час нужды и властвующего холода, отправляются они в мир, им неподвластный, с головой бросаются в ледяной ад и, будучи обречёнными, продолжают шептать свои молитвы, отдавая зиме остатки тепла, и продолжают надеяться на благой исход, хотя сами растоптали всякую надежду в тот самый миг, когда всецело предали себя в руки бушующего ненастья.

Гарольд не тратился на молитвы – он слышал их предостаточно из уст братьев Сен-Жермен-де-Пре, шедших впереди. Запахнуться в плащ, закрыв половину лица капюшоном, и дышать в ворот, – вот самое разумное решение в дороге, ведущей сквозь льды. Впрочем, наступившая зима отличалась, скорее, обилием снега, нежели холодом. Прошло четверо суток и неполный день с тех пор, как отряд покинул Реймс, и всё это время небо осыпало землю крупными белыми хлопьями. Снегопад прекращался обычно к вечеру, и тогда изгиб горизонта окрашивался зловещим алым цветом, суля путникам невесть какие несчастья.

Продвигаться было трудно. Гружёная добром повозка вязла в сугробах, мулы отказывались вслепую переть на непроглядную белую стену, и братьям то и дело приходилось расчищать дорогу своими силами. Настал тот злосчастный момент, когда конечная цель путешествия, не обещавшая, к слову, ничего доброго, находилась ещё далеко, но преждевременно нагрянувшие сложности уже заставили задуматься о целесообразности похода. Являлось ли пришедшее из Финвилля известие знамением, каким оно изначально показалось братьям? В их ли силах противостоять беде, и в Божьей ли воле даровать им всем спасение и возможность вернуться обратно? Винтеркафф ставил на то, что да, хотя уверенности, как и рвения, с момента отбытия из Реймса у него поубавилось. Братьев же вела крепкая вера – так, по крайней мере, выглядело со стороны.

Веру Гарольд никогда не считал своим сильным качеством, малодушно полагаясь не на опеку Всевышнего, а на голос разума. Однако, когда его коллеги, Дюпо и Локхорст, возносили перед сном молитвы, Гарольд, разумеется, присоединялся к ним, дабы не вызвать к себе подозрений. Лероа, ни на шаг не отходивший от отца Фомы, так и вовсе почитал распевание литаний за радость. Не доводилось слышать молитв лишь от братьев-флагеллантов. Испанцы, видимо, предпочитали говорить с Господом наедине, без стороннего внимания. Их лица были жестки и суровы, точно бы домом им служил не монастырь где-то в далёкой Испании, а поле брани, сражение на котором оставило на телах и в душах их глубокие шрамы. Что ж, внешность этих людей вполне соответствовала уготовленной им работе.

По прошествии полутора часов отец Фома распорядился о привале, ещё половина часа потребовалась на то, чтобы развести огонь. Поужинали овсяными лепёшками и полоской вяленого мяса. Над костром водрузили котелок; Илберт разогревал вино и, поочередно наполняя деревянные кружки, передавал питие томимым жаждою монахам. Когда трапеза была окончена, Локхорст справился о самочувствии братьев, дабы убедиться, что путешествие не подкосило ничьего здоровья. Причина для беспокойства у фламандца имелась: первая ночь забрала жизнь брата Луиса. Молодому монаху не судилось проснуться, хотя ко сну он отходил без явных признаков недомогания. Брата Луиса не стали хоронить тем же утром. Несмотря на протест некоторых братьев, отец Фома решил провести захоронение в Финвилле, прибытие в который намечалось к концу третьего дня. Но вот к финалу подходил день пятый, а города впереди до сих пор не предвиделось. Монахи открыто роптали о том, что душа Луиса, которому не было оказано должного погребения, никогда не отыщет дорогу на небеса, и удел его отныне – вечные скитания по земле в томительном ожидании Второго Пришествия. Тем не менее, охочих взяться за лопату теперь не оказалось. Дорога изнурила без исключения каждого.

Скромно отужинав, братья стали разбивать палатки, сопровождая Гарольда недобрыми взглядами. Ему и самому, по правде, приходилось не по душе занятие, к которому он вынужден был возвращаться каждый вечер. Но птицы, которых Винтеркафф вёз из самого Гастингса для целей, известных лишь ему, требовали пищи, как и люди. Вороны оживлённо зашумели, почуяв приближение хозяина, а, следовательно, и скорую трапезу. Числом их было в пять голов; размещались они в свитой из железных прутьев клетке, подвешенной к дуге над повозкой. Зрелище кормления было не из приятных – вороны дрались за каждый кусок старого мяса, нарушали тишину истошными криками, взбивали воздух крыльями. Весь процесс кормёжки занимал не более нескольких минут, и монахи, возможно, уделяли бы меньше внимания грузу столь необычному – в первый день пути они и вовсе не догадывались о существовании птиц, – если бы тело брата Луиса, находящееся здесь же, точно под клетью, не приводило воронов в возбуждённое состояние всякий раз, когда повозка ударялась колесом о занесённый снегом камень или иную кочку. Черты мертвеца за несколько дней изменились до неузнаваемости: молодое, еще мальчишеское лицо осунулось, заострившиеся скулы возвысились над впалыми, иссиня-белыми щеками, губы сжались в тонкую посиневшую полоску, пальцы скрещенных на груди рук выставляли напоказ распухшие от врождённого артрита суставы.