фанфик (продолжение фильма) "Неподдающиеся"

— Ну то, что вас на заводе восстановили, это ещё ни о чём не говорит! И то, что вы там рационализаторством всю ночь в цеху занимались, — тоже! Таких героев на день — вагон и маленькая тележка! Посмотрим, как вы дальше запоёте!

— А мы на завод не петь ходим! А работать! А ты, Зернов, если петь хочешь, так это твоё дело. Всё равно ты толком на заводе ничем не занимаешься — только флажки туда-сюда по цехам таскаешь. Ну и правильно, таскай с песнями — будешь остальным производительность труда повышать, пока они работают, а ты… флажки таскаешь.

— Ты не много ли о себе возомнил, Грачкин?! Тебя ещё месяц назад за прогулы увольнять хотели! А ты меня сегодня критиковать решил?!

Взвился на своём месте Лёшка Зернов. Красный и взъерошенный, он уже было двинулся, сжимая кулаки, к Грачкину. Но Бутусов дёрнул его за руку и укоризненно на него посмотрел.

— Ты чего меня дёргаешь?! Этот… без году неделя… меня оскорбляет, а я терпеть должен?!

— Лёш, кулаками дело не решишь. Тебе объяснять надо, что ли? И потом — тут не пивная, а комсомольское собрание. Ты комсомолец, член завкома комсомола завода, на хорошем счету. Ну что ты взъелся? Будь выше этого.

— То есть этот тип меня задирать будет, а я — молчать?!

— Ну и что ты предлагаешь? Если без кулаков?

— Выгнать его отсюда к едрене фене!

— А с какой стати? На том основании, что он тебя покритиковать решил? Так ведь он отчасти прав, Лёш. Ты последнее время на общественную работу налегаешь. Это хорошо. А вот мастер твой на тебя уже косо смотрит. Потому что сам начинаешь отставать.

— А я не двужильный! Я разорваться не могу!

— Тогда рассчитывай свои силы правильно: сколько времени ты призываешь товарищей производительность труда повысить, а сколько сам эту производительность повышаешь. Лично, за станком. Чтобы план своей бригаде не сорвать.

— Ах, вот ты как заговорил…

— Всё, Алексей, хватит…

Поморщился Лёня Бутусов:

— А то мы до ночи тут проторчим с флажками и пением. А у нас комсомольское собрание идёт, и нерешённые вопросы стоят.

— И всё-таки я попрошу…

— Слушай, Зернов! Вот будет конкурс заводской самодеятельности — там и выступай! Сядь и молчи, если по делу сказать больше нечего. А то я тебя самого с собрания выведу. И ты, Грачкин, садись! А то пойдёте оба за дверь выяснять, кто лучше поёт.

По рядам заводских ребят и девчат, набившихся в цехком, пробежал, как лёгкий ветерок, весёлый смех.

Толя Грачкин ещё тоже порывался что-то сказать. Но закадычный дружок его, Громобоев, ткнул его в спину и повертел пальцем у виска. Тяжело вздохнув, Толя сел.

— Продолжим, друзья. Итак: сегодня у нас на повестке дня отчёт комсомолки Берестовой о проделанной работе. Надя, ты тут?

— Да… тут…

Послышался откуда-то сзади робкий, еле слышный, Надин голос.

— Что с тобой, Надежда? — удивился Бутусов. — То ты как заводской гудок — за семь вёрст слыхать, то как мышка — не слышно почти. Ты не заболела, часом?

— Нет… не заболела…

— Тогда давай выходи сюда и отчитывайся по всей форме. Хорош волынку тянуть.

Маленькая, хрупкая, как воробышек, Берестова, как всегда в нелепом длинноватом платье «навырост» и в милом беретике, вышла из-за шкафа в углу, куда пряталась всё это время.

Строгая мамаша держала Надежду в ежовых рукавицах. Но Надя была девчонкой не промах: и домой успевала являться вовремя, и с девчонками гулять, и в комсомольской работе активно участвовать, и с Володькой Яковлевым «амуры» крутить.

Высокий, красивый спортсмен, едва появившись у них на заводе, сразу покорил сердца заводских девчат. Но, как ни странно, предпочёл первым местным красавицам этого вот «воробышка» в беретике и смешном платье.

— И что он в ней нашёл?! — судачили в обед заводские кумушки. — Ведь ни рожи, ни кожи! Одни глазищи, да нос — в потолок врос!

Насчет носа они, конечно, преувеличивали: что только злые бабьи языки не скажут. Нос был у Нади в порядке. И лицо… вполне симпатичное. Ну, не походила она на Аллу Ларионову или Клару Лучко и на Быстрицкую тоже была не похожа. А была она из серии «пройдешь — не заметишь». Да мало ли таких неприметных девчат бегут спозаранку к себе на завод, а вечером трясутся в трамвае с завода домой? Весь трамвай: всех не упомнишь.

Но если заметил её в толпе на остановке и заглянул ей в глаза… то не забудешь ты эти глаза никогда в своей жизни. В них отражается синее небо с бегущими белыми облаками, чистая речка среди бескрайних полей, белая березовая роща за дальним полем… Глядя в эти глаза, хочется жить. Припасть к ним губами и целовать… целовать…

Только не каждый может разглядеть в них всё это. Яковлев разглядел. Потому ему были до фонаря остальные девчата и то, что об этом думают заводские сплетники, все вместе взятые. Он активно оказывал Наде знаки внимания, приглашал на свидания и даже уже подумывал…

Надя с надеждой смотрела на Бутусова, прислонясь спиной к шкафу.

— Надя, выйди сюда! Что ты, как маленькая! Иди и отчитайся, как следует.

Немного помедлив и тяжело вздохнув, Берестова двинулась по проходу к столу президиума собрания. Она шла так медленно, что Леня снова на нее прикрикнул:

— Надежда, совесть имей! Нам после тебя ещё трёх докладчиков слушать!

Берестова пошла быстрее и, наконец, вышла на «пятачок» перед столом.

— Давай, начинай свой отчёт.

— Ну, а чего говорить? Вы всё знаете…

— Берестова, прекрати строить из себя идиотку! Тебе дали официальное комсомольское поручение — изволь отчитаться, как полагается!

Бутусов, не выдержав, треснул по столу кулаком.

Надя вздрогнула, робко на него посмотрела, но, наконец, вздохнула, решилась и начала:

— Мне поручили перевоспитать двух отстающих: Грачкина и Громобоева. За отведенный мне срок я не справилась с моим поручением. Грачкин и Громобоев по-прежнему в отстающих. На прошлой неделе побывали в милиции. Общественной работой не занимаются. Книг не читают, на лекции не ходят. План выполняют еле-еле. Считаю, что заслуживаю порицания, и…