Философия Хаоса

Глава 1 Человек без определенного места жительства

Аня

Я влюбилась в этот город с первого взгляда. Правда — с самого первого. Никогда ещё не чувствовала себя такой счастливой. Здесь воздух особенный: прохладный, свежий, солёный. Вдыхаю и не могу надышаться.
Погода будто создана для прогулок. Не жарко, не холодно, просто идеально. Светлое небо, облака лениво тащатся, никуда не спешат. Дома — как из разных эпох: старые с черепичными крышами, кривые, рядом аккуратные кирпичные с башенками, а дальше блестящие новостройки. Странное соседство, которое почему-то складывается в цельный пейзаж.
Люди другие. Спокойные, не толкаются, не бегут куда-то сломя голову. Иду по улице, и у меня внутри всё щекочет от радости. Улыбаюсь сама себе, как дурочка. Хочется снимать каждую деталь или зарисовать в скетчбуке. До сих пор жалею, что забыла его на кровати.
Зато дважды успела позвонить маме: «Представляешь, тут воздух другой!» А я ведь ещё ничего не знаю про этот город — где что, как устроено… но уже чувствую: он мой.
Ветер играет с волосами, где-то далеко кричат чайки, и мне смешно от мысли, что я попала в кино про начало новой жизни.
Набережная широкая, ровная, фонари тянутся бесконечно. Вечером здесь наверняка будет красиво, когда всё зажжётся. Но и днём классно: люди гуляют, кто-то с собаками, пары держатся за руки, дети несутся на самокатах и заливаются смехом.
И вдруг — музыка.
Она вырастает из воздуха. Не «брынь-брынь», а настоящая, сложная. Струны звенят, словно кто-то нарочно пытается удивить мир — и у него получается. Я сразу иду медленнее, уши ловят каждую ноту. Это не просто аккорды, это пальцы бегающие в танце — фингерстайл, с переборами, с ритмом. Я даже не знала, что так можно играть вживую, на улице.
Ищу глазами.
И вижу его.
Прямо на бордюре сидит парень. Молодой, мой ровесник, максимум на год старше. Рыжие волосы торчат из-под смешной вязаной шапки с бубоном, одежда старая, грязная, кеды с дыркой. Вид неважный, а в руках, облепленная наклейками гитара. И когда он играет, его глаза… янтарные. Они светятся так, что я забываю обо всём.
Стою и не могу оторваться. Внутри всё дрожит. Как такое возможно? Чтобы вот так: парень в нелепой шапке и такая музыка.
Становится жалко до боли: такой талант — и вот так сидеть, будто потерялся в жизни. Может, он пьёт? Или у него какие-то проблемы? Не хочу кидать деньги в его старый кофр — вдруг потратит на ерунду. Но и пройти мимо невозможно.
Захожу в маленький киоск неподалёку, беру бумажный стаканчик кофе и простую булочку — без начинки, мало ли аллергия. Иду обратно, держу в руках этот горячий стакан, и сердце бьётся как ненормальное. Подхожу, останавливаюсь. Он заканчивает какой-то перебор, и струны ещё звенят в воздухе.
— Ты очень талантливый, — вырывается у меня. Голос дрожит. Я протягиваю ему кофе и булочку. — Просто… невероятно. Жаль только, что… ну, жизнь у тебя вот так сложилась, — киваю на его одежду. — Держи. Это тебе.
Он смотрит удивлённо. Внимательно обводит меня взглядом, потом осторожно берёт кофе и криво улыбается:
— Ээ… спасибо.
Наверное, редко ему кто-то еду покупает. Может, надо было что-то посытнее взять — он высокий, худой, видно, что толком не ест.
Щёки вспыхивают, я разворачиваюсь и быстро ухожу.

***

Утро. Первая лекция. Я нервничаю: всё новое, люди незнакомые, аудитория огромная. Мы сидим рядами, я пытаюсь записывать, но больше смотрю по сторонам — кто рядом, какие лица. Все такие разные: кто-то уже явно «свой», кто-то, как я, прячется за ручкой, типа «я учусь».
Стараюсь слушать лектора, но мысли утекают сами собой. Вот оно, началось. Теперь я официально студентка. Английский и немецкий. Язык — это самое универсальное, с ним можно потом куда хочешь податься. Хотя иногда всё равно думаю: а если бы пошла в художественный? Художку я обожала, могла часами рисовать. Но… профессия художника? Это слишком непредсказуемо.
Родители говорили: «Выбирай сердцем». И я выбрала. Они у меня классные, правда. Поддержали, не давили. Даже младший брат подбадривал: «Будешь мне книги переводить!»
Жую ручку, думаю о доме, и тут — БАХ, дверь.
Кто-то вваливается в аудиторию, запыхавшийся. Я поднимаю голову… и замираю.
Это он.
Тот самый парень с гитарой.
Ну, только сейчас без гитары. И будто вообще другой человек. Белая толстовка — как из рекламы, джинсы сидят так, что сразу видно: не дешёвые. Кроссовки белоснежные, на руке браслеты, за плечом рюкзак, в руках айпад. Идёт между рядами, с кем-то здоровается, смеётся легко, уверенно. Я что, схожу с ума? Может, у него есть брат-близнец? Или это вообще другой парень, просто похож? Но глаза… те же самые янтарные.
Я не выдерживаю, наклоняюсь к соседке:
— Слушай, а это кто?
— А? — она смотрит. — А, это Макс Воронцов. Его на собрании не было, но он тоже на ин-язе.
Макс. Воронцов.
Весь остаток лекции я украдкой смотрю на него и не понимаю, что происходит. Может, у меня галлюцинации? Когда лекция заканчивается, решаю всё выяснить. Подхожу, сердце колотится как бешеное, и — бам, спрашиваю:
— Так ты не… человек без определённого места жительства?
Он поворачивается, смотрит на меня, брови вверх. Тот же взгляд, что вчера, когда я протянула ему кофе.
— Чего?
Я кашляю, повторяю:
— Ты не бомж?
Парни рядом начинают ржать. Один хлопает его по плечу:
— Хаос, слышал? Она думает, ты под мостом живёшь!
Хаос? Что ещё за Хаос?
Он усмехается, чуть наклоняется ко мне:
— Бомж? Это у тебя такой новый способ знакомиться?
Ржач вокруг, кто-то: «Ого, Хаос, у тебя фанатки с юмором!»
Я горю. Щёки, наверное, как помидоры. Но блин, я же реально его видела!
— Нет, серьёзно. Я… я тебя вчера видела.
Он делает шаг ближе, голос тише:
— Вчера? Может, во сне?
И эта наглая улыбка. Парни ухмыляются, переглядываются, ничего не понимают.
А я теряюсь. Я же не из тех, кто сцепится и будет правду выбивать. Я — симпатичная, не глупая, но смелости кот наплакал.
— Ну… может, я и… перепутала…
Господи, ну зачем я это сказала.
Он подмигивает:
— Не расстраивайся.
Ржач усиливается: «Ого, Хаос, первый день, а с тобой уже флиртуют!»
И я делаю единственное, что приходит мне в голову — сбегаю.

Глава 2 Фиолетово-розовый удар по стереотипам

Макс

У меня есть план.
Точнее, куча маленьких планов и один главный — не облажаться.
Так-так-так. Анна Образцова. Образцова — фамилия говорящая. А ведь ей идёт. В общагу не заселилась, живёт у тёти. Значит, город выбрала не случайно.
Первая неделя в универе прошла… ну, как сказать… стабильно «так себе». Мы «вместе учимся», и на этом всё. Она — вежливо «я тебя не замечаю». Я — рыцарски «окей, уважаю пространство».
Но к выходным моё благородство сдулось. Решаю сменить тактику. Хватит играть в джентльмена в тени. Пора применить правило СВВ — Случайная встреча вне расписания. Если реальность не пишет тебе сцену — напиши её сам. Тут главное — чтобы никто не заметил, что ты сценарист.

***

Утро прохладное, город пахнет морем и кофе. Я лечу на скейте вдоль домов, плитка под колёсами — клик-клак-клик. В рюкзаке два маленьких термоса: мой кофе (мне можно) и её чай (я внимательный и, да, помню, что она кофе не пьёт).
Адрес я уже знаю. Не просто же так я тогда вечером провожал её после… мм… наших приключений и моей толстовки.
Дом тёти — кирпичный, аккуратный. Близко не подхожу. Стратегия невмешательства с вежливым присутствием. Сажусь на бордюр, шнурую кроссовки, включаю режим наблюдателя.
— Три часа, Макс, — говорю себе вслух. — Максимум три. Ты не маньяк, ты исследователь.
Принцип ЗПВ — Здравый предел выслеживания. Больше трёх часов у чужого дома — это уже не романтика, а криминал.
Мимо идёт бабушка с авоськой, смотрит на меня с подозрением. Я улыбаюсь, машу ей: «Привет, бабуля». И… она ускоряет шаг. Мне кажется, или люди стали злее?
Первые сорок минут катаюсь вдоль дома — вперёд-назад, считаю голубей. На пятидесятой минуте пью кофе, грею руки.
— Макс, спокойно, — бормочу. — Она может вообще не выйти. Тургеневские принцессы по выходным вышивают и читают Пушкина.
И ровно в тот момент, когда я мысленно дорисовываю ей пяльцы, дверь хлоп — и вот она.

***

Стоп-кадр.
Аня.
Волосы в косе. Губы — те самые, которые невозможно не заметить. Глаза — серые, но вовсе не ледяные. Сердце делает «тук-тук». Опускаю взгляд ниже — и мир идёт в разнос.
На ней не платье, не пальто, а какая-то куртка с вставками, накладками и светоотражайками. Штаны — узкие, а на коленях — защита. Кроссовки? Нет. Это ботинки с жёстким голенищем. Рюкзак великоват — подпрыгивает на плечах, и меня физически тянет вскочить: «Дай донесу!» А в руке… эм. Это шлем? Реально шлем. И ещё очки — не солнечные, а мотокроссовые, с резинкой.
— Макс, — шепчет мой внутренний учитель физкультуры, — тебе конец.
Теория предвзятых картинок (ТПК). Ты думаешь, что понял человека по одной сцене. Он покажет тебе другую.
Она идёт мимо меня, не замечая (по плану), и направляется… к мотоциклу.
Ну ладно, «мотоциклу». Слово это обычно делит людей на два кадра: либо дядя в кожанке на железной махине, либо парень в комбинезоне и шлеме, прилипший к баку. Но то, к чему она подходит, — третья вселенная.
Опишу по-человечески. Это «великан» на двух колёсах, который как будто родился в лесу, где нет асфальта, а потом его переобули для города. Длинные «ноги» — это передняя вилка и задний амортизатор, чтобы сглатывать кочки. Сиденье узкое и высокое — не кресло, а табуретка для жирафа. Крыло спереди — не как у дорожных, а поднято вверх, чтобы грязь не забивалась. А колёса — не «зубастые», как у гряземеса, а гладкие, схватистые для асфальта. И цвет… фиолетово-розовый. Яркий, как если бы неон решил поругаться с закатом.
Вот это сочетание — «лесное тело» на «городской обуви» — и называется мотард.
Откуда я это знаю? Да просто Мир у нас фанат таких штук. Точнее, диванный фанат: сам не гоняет, только зависает на видосах, где из мотоцикла для троп делают городского паркурщика.
— Конечно, — шепчу я. — Конечно, именно так. Принцесса на мотарде цвета «фуксия-антагонист».
Она ставит рюкзак на сиденье, ловко достаёт перчатки. Надевает балаклаву, шлем, поправляет косу. Потом надевает очки.
Я смотрю и чувствую, как вся моя логика падает со скейта.
— И как ты его оседлаешь, малютка, — шепчу в воздух.
Легко. Она легко забирается на этого монстра цвета космоса в комиксах, едва доставая носочками до земли. Щёлк — передача. Двигатель не орёт, а ровно «бух-бух-бух». Ну примерно, как моё сердце сейчас. И вот она газует вдоль улицы.
Я вскакиваю на скейт, чтобы успеть увидеть её уходящий след. И вижу — она ставит мотоцикл на заднее.
На заднее!
— Прекрасно, — говорю я. — Конечно. Тургенев плачет в подушку.
Она исчезает в повороте, оставляя после себя запах бензина.

***

Я опускаюсь на бордюр, скейт валяется рядом. Думаю, как люди пытаются упрощать других. Им нужно, чтобы всё сходилось по формуле: «тихоня», «спортсмен», «ботан», «панк».
Но человек — не схема. Он как двигатель — крутится на сотне шестерёнок, и ни одна не похожа на другую. Назвал Аню «тургеневской принцессой» — а внутри ревёт мотор, запах масла, дорога. И это не сбой. Это конструкция. Чем сложнее устройство, тем оно живее.
Я вздыхаю. И почему я сразу об этом не подумал. С чего решил что мне о ней все понятно. Из-за того цветочка в волосах? Из-за её улыбки? Какие ещё сюрпризы ты мне приготовила, принцесса?
Итак запишем:
Не существует «принцесс» и «стрит-музыкантов» как двух видов людей. Есть люди, которые в один день могут быть и тем, и другим. А если тебе кажется, что ты всё понял — дождись следующей сцены. Мир любит мотарды в цвете «фиолетово-розовый удар по стереотипам».
Я встаю, поправляю ремни рюкзака.
Скейт — на землю. Толчок, раз, два.
Поехали.

***

Глава 3 Олл-ин

Аня

Воскресенье. И я снова здесь, на набережной, как будто меня магнитом тянет в это место. Пальцы в карманах плаща, на мне шоколадное платье до колен, чёрные ботинки с аккуратной шнуровкой. Волосы собраны в низкий хвост, пару прядей всё равно выскакивают — ветер их дергает и мне приходится постоянно сдувать их с губ.
И вдруг музыка — опять. Не та, что в прошлый раз. Другая. Начинается мягко, а потом проскальзывают быстрые ходы по струнам — хлопок большим пальцем, щелчок по грифу, перкуссия по корпусу ладонью. У меня внутри сразу «щекотно», я замедляю шаг и уже знаю, что увижу, прежде чем подниму глаза.
Он. Макс.
Сидит на бордюре, как будто у него тут рабочее место. На нём яркая полосатая шапка с бубоном — красные, голубые и жёлтые полосы. Из под неё торчат рыжие волосы. На руках — митенки, серые, рваные, в каких-то масляных пятнах. Толстовка грязная, вытянутая, вся в катышках. Джинсы вылинявшие, протёртые. Не «модные», а именно заношенные, с пятнами. Кеды… лучше не смотреть на кеды. Белоснежные кроссовки, в которых он вчера расхаживал по универу, кажутся сном. Он держит гитару так, словно она часть его тела — плечо расслабленное, левая рука живёт отдельно.
Глаза. Янтарь в солнце загорается: тёплые и при этом сосредоточенные. Я ловлю каждый взмах — как он на вдохе чуть округляет губы, как подбородок дергается, когда меняется ритм, как правая кисть делает короткий удар по деки и сразу глушит струны ребром ладони.
Я стою метрах в пяти и не могу отлипнуть. Проходит мужчина с собакой на поводке, собака нюхает его кофр, но Макс не сбивается. На ветру трепещет тонкая ниточка от распустившегося шва на его рукаве. Мне хочется взять иголку и подшить, дурацкая мысль, но она навязчивая, потому что он весь — как про талант и про отсутствие заботы о себе одновременно. И я вспоминаю белоснежные кроссовки. Если бы я не видела их в вчера… Я бы, наверное, и правда поверила, что он живёт под мостом. И стало бы очень больно.
Я разворачиваюсь к киоску, потому что иначе буду просто стоять и смотреть, как дура.
— Американо, пожалуйста, — говорю.
— Сахар?
— Нет. Спасибо.
Картонный стакан горячий. Солнце режет глаза. Макс давит струны, даёт последней ноте висеть, как отпущенная в воздухе нитка. Я подхожу. Он поднимает взгляд — и в эти полсекунды у него на лице открывается детская растерянность. Губы растягиваются в улыбку, брови чуть поднимаются.
Я протягиваю стакан. Руки у меня дрожат, стараюсь не уронить кофе.
— Ты… — голос у меня сразу хрипнет, я прокашливаюсь, — ты безумно талантливый. Это очень красивая мелодия.
Он выдыхает, в глаза возвращается фокус. Берёт кофе осторожно, взглядом скользит по моим пальцам.
— Ээ… спасибо, — шепчет, и это «ээ» совсем не про уверенного студента. — Спасибо.
Я киваю слишком резко, прядь лезет в лицо, я сдуваю её, чувствую себя нелепо и делаю привычное «спасти себя бегством». Разворачиваюсь и иду, пятки тихо стучат по плитке. Зачем ухожу — не знаю. Просто так легче: отдать и сбежать. Я даже не успела ничего сказать. Хотя зачем ему это, если каждый день он делает вид, что не знает меня. Ай.
Сзади — быстрый хлопок кофра. Струны звякнули — он положил гитару. Я слышу: молния, шаги поверх моего ритма. Он догоняет.
— Эй, — его голос сбоку, он появляется у меня слева, бегло заглядывает в лицо, в одной руке кофе, в другой болтается ремень кофра, он закидывает его на плечо. На секунду кажется, что этот кофр ничего не весит. — Может… — он обрывается, быстро оценивает свой вид: митенки, засаленная толстовка, шапка-сигнал «я странный», — прости. Я не подумал.
Он явно собирался сказать «прогуляемся». Я слышу это в интонации.
— Нет, — я улыбаюсь, сама слышу, как это «нет» звучит страшно, — в смысле нет проблем. Давай прогуляемся.
Он моргает, потом фыркает от облегчения, улыбается. Мы синхронизируем наши шаги. Ветер хватает мою прядь и бьёт по щеке — я снова сдуваю. Он замечает движение, его улыбка становится теплее.
— Расскажи что-нибудь о себе, — говорю спустя минуту. Я слышу своё «себе», пытаюсь конкретизировать. — Ну, не знаю… откуда ты, кто твои родители?
Он сразу чуть спотыкается на ровном месте — буквально, стопа делает лишний полушаг. Рука машинально дёргает край шапки, он поправляет бубон. Глоток. Я чувствую, как он сглатывает — у него напрягается шея, кадык проходит вверх-вниз. В янтаре его глаз появляется мутная тень.
— Они… умерли, — говорит он ровно.
Мы делаем ещё два шага, я считаю их, чтобы не сказать лишнее. В груди — холод. Ветер дует сильнее, и мне хочется накрыть это место в разговоре пледом, чтобы ему не было холодно.
— Прости, — тихо. — Я не знала.
— Нормально, — он качает головой, улыбается, но улыбка не добрая, а «ничего страшного, я уже привык». — Мама — когда я был маленький. Отец… четыре года назад.
Он произносит «четыре» и стискивает края митенки пальцами так, что ткань натягивается. Я киваю, потому что никаких правильных слов не существует. Дышу. И вдруг понимаю, что мне хочется положить на стол что-то своё — не из вежливости, а потому что так честно. Я перевожу дыхание.
— Я тебя очень понимаю, — говорю. Слова цепляются за горло. — Я… год назад потеряла брата.
Он смотрит на меня внимательно. На лице — удивление и что-то вроде растерянности.
— Старшего? — спрашивает.
Я чуть-чуть мну край рукава плаща большим пальцем. Не хочу, чтобы голос дрогнул.
— Да, — киваю. — Старшего.
Он опускает взгляд, хмыкает. Мне кажется, ему хочется что-то сказать и он не знает что. У меня тоже нет слов. Мы молчим, идём. Плитка под ногами ритмично «так-так-так».
— Если родителей нет, — я в конце концов аккуратно возвращаюсь, осторожно, — с кем ты жил?
Он поднимает голову. И в этот момент — странное. В глазах пробегает что-то вроде паники: короткий испуг. Митенка съезжает, он дёргает её вверх. Шапка сидит смешно из-за бубона, он, кажется, это тоже теперь чувствует, морщит лоб, трогает бубон пальцем.
— С ба… — он вытягивает: — с бабушкой? — И делает это так, как будто спрашивает меня.
Я сразу останавливаюсь. Смотрю на него. Ветер тут же залезает за ворот плаща. Он тоже тормозит.
— Это вопрос? — спрашиваю. Стараюсь сказать не колко, а просто… уточнить.
Он мелко усмехается, щека чуть дергается, бровь прыгает.
— Конечно нет, — отвечает мгновенно. — Это… я говорю. С бабулей.
Тишина ещё на пару шагов. Я снова двигаюсь. Он слишком быстро подхватывает мой ритм. Я делаю вид, что окей, хотя где-то в голове мигает «странно».
Листья под ногами шуршат. Я спотыкаюсь и он автоматически подставляет руку — не хватается, просто держит на расстоянии ладонь: вдруг. Я киваю «спасибо», он кивает в ответ, и у нас получается маленький, неуместно тёплый обмен.
Солнце перемещается, тени вытягиваются. Мне хочется развернуть разговор туда, где он начался — к музыке, к тому, как он играет. Потому что всё остальное — страшно.
— Ну так что, — я делаю вдох, чтобы голос был ровным, — расскажешь, почему ты играешь в таком виде?
Он приподнимает бровь, я чувствую, как у него в голове срабатывает внутренний переключатель.
— В каком? — тянет время.
— В таком, как будто ты… — не хочется звучать жестоко, но он сам называет вещи своими именами, не я начала, — притворяешься бомжом. — Я смотрю прямо и не отвожу глаз. — Зачем?
Он не отвечает сразу. Я вижу, как он переводит вес с пятки на носок, как ремень кофра чуть больше врезается в плечо, как он коротко облизывает нижнюю губу, тянет время. Янтарь в его глазах темнеет, как чай, если его оставить в заварке дольше.
И на этом — пауза. Как в его мелодии: последняя нота висит в воздухе.

Глава 4 Правило исключений

Аня

Сижу на паре, уткнувшись лбом в конспект, и грызу ручку, прямо как младшая версия меня в шестом классе. Препод что-то рассказывает про артикуляцию, а я думаю о вчерашнем.
Если бы Максим просто подошёл ко мне в универе и пригласил на свидание, я бы, скорее всего, испугалась и отказала. Не потому что вредная. Во-первых, я вообще не готова с кем-то «встречаться». Во-вторых… я трусиха. Не в обидном смысле, просто факт — как «у меня светлые волосы».
А он, этот безумец, сказал про восемь свиданий. И я так растерялась, что даже не поняла, как ответила «ладно».
Теперь сижу, делаю вид, что конспектирую, а в голове — кино. Какими они будут? Что он от меня ждёт? И почему сегодня прошёл мимо, будто мы не знакомы?
Иногда кажется, что у него две личности. Тот, с набережной — в рваной толстовке, с янтарными глазами и гитарой — не имеет ничего общего с тем, кто сейчас сидит в белоснежных кроссовках с айфоном в руке.
Может, я нарисовала его в своей голове — как художники рисуют то, чего на самом деле нет?
Украдкой гляжу на задний ряд. Макс сидит, развалившись, как в шезлонге. На запястье браслеты, он что-то шепчет соседу, оба смеются без звука — плечи ходят вверх-вниз.
Он не смотрит на меня. Ни разу.
Не то чтобы я хочу, чтобы смотрел… ладно, хочу. Совсем чуть-чуть. Просто чтобы убедиться: это всё было не шуткой. Что «восемь» — всерьёз.
У меня даже номера его нет. И он мой не спросил.
Может, он просто поиграл?
«Нет, Аня, так нельзя, — говорю себе. — Разочароваться ты всегда успеешь. Не спеши».
Препод щёлкает слайдом. Я делаю вид, что тоже «переключаюсь». На деле — нет.
— Ты же Аня? — шепчет справа девчонка с аккуратным каре.
Серо-голубые глаза, живые, немного ироничные.
— Да, — отвечаю, настороженно, уже гадая, что я сделала не так.
Она улыбается:
— Я Катя. Если что, я туплю на фонетике. Если ты не тупишь — давай дружить. Если тупишь — тоже давай, будем тупить вдвоём.
— Я на фонетике… так себе, — говорю, хотя это неправда. Просто не хочу выделяться.
— Отлично, — кивает она. — А то я думала, я одна «так себе».
Мы синхронно опускаем глаза в тетради.
И впервые за пару чувствую себя не на острове.
После пары Катя прицепляется ко мне так естественно, будто мы давно знакомы. Болтает, собирая вещи, а я иду рядом, радуясь, что кто-то сделал первый шаг. С моей застенчивостью иначе бы я так и осталась одна.
На следующей паре она снова садится рядом. А после, уже в коридоре, говорит:
— Преподша — огонь. Говорят, строгая, но справедливая. Люблю такое сочетание.
Потом, не дождавшись ответа:
— Ты где живёшь? Ты ведь не местная, да? Как тебе город?
— Классный, — улыбаюсь. — Воздух тут другой. Солёный, с привкусом приключений.
— Ты странная, — говорит Катя мягко. — В хорошем смысле.
— Спасибо, — улыбаюсь.
— Пойдём в столовку? Я, если не съем чего-нибудь, точно не доживу до конца дня.
— Пойдём, — соглашаюсь. Мне всё равно куда — просто приятно, что рядом кто-то есть.
Столовая гудит, пахнет всем сразу: котлетой из детства и яблочным компотом.
Мы берём подносы. Катя — картошку с чем-то «под сливочным соусом», я, как всегда, стою две минуты перед супами, а потом беру гречку с котлетой и салат — универсальный набор выживания.
Садимся у окна. За стеклом — солнце, ветер шевелит жёлтые листья. Катя болтает без пауз, и от её голоса мне тепло, как от пледа.
— Смотри, — она вдруг наклоняется, — видишь того блондина?
Я поднимаю глаза.
В дальнем ряду за столом — двое. Один из них — Макс. Даже если бы я не видела лица, всё равно почувствовала бы: воздух вокруг него вибрирует.
Второй — блондин, худой, спортивный, с открытой улыбкой, в которую половина потока, кажется, уже влюбилась. Он смеётся, балансируя на задних ножках стула. Макс что-то ему говорит. Они оба — будто из другого мира. Лёгкого. Свободного.
— Макс Воронцов и Глеб Иванов, — шепчет Катя. — Они дружили ещё до универа. Сумасшедшая парочка. Уже весь поток их знает.
Я киваю и мой взгляд цепляется за белую футболку Макса, за его запястье, за то, как он держит стакан.
Вчерашний Макс ведь был? Я же не могла его выдумать.
— Глеб… — Катя быстро отводит взгляд, но не успевает спрятать улыбку. — Ну короче, он классный, да?
Я улыбаюсь. Мне нравится, как она краснеет.
— Ты уже с кем-то общаешься? — спрашивает она, ковыряя картошку. — Я пока никого не знаю. Болела, пропустила первую неделю.
Теперь понятно, почему я её раньше не видела.
— Пока нет, — признаюсь.
Мы едим. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь и слушаю. Чувствую, как уходит напряжение, которое поселилось где-то между лопатками после фразы «восемь свиданий».
— Эй, — шепчет Катя. — Только не пугайся. Один парень смотрит на тебя уже минут десять. Прям как на картину в музее.
— Где? — я машинально начинаю оборачиваться.
— Тише, — Катя прикладывает к губам вилку. — Через стол, вон тот, в полосатой рубашке. С челкой такой…
Парень и правда не отводит взгляда. От его внимания становится неуютно. Я делаю вид, что просто мешаю гречку, хотя рука чуть дрожит.
— Не обращай внимания, — говорю, больше себе, чем Кате.
— Да я и не обращаю, — она пожимает плечами. — Просто ощущение, что он тебя глазами пожирает.
Мы доедаем. Ложки стукаются о тарелки, кто-то смеётся за соседним столом.
— Пойдём? — Катя встаёт, и стул громко скрипит.
— Пойдём, — киваю, собирая поднос.
Не успеваем сделать и пары шагов, как полосатая рубашка внезапно оказывается справа.
— Привет, — говорит парень, голос у него странно уверенный, приторный. — Я Илья. А ты?
Он смотрит прямо, слишком близко.
— Аня, — вылетает само собой. Голос спокойный, но ладони мгновенно холодеют, я крепче хватаю ремешок сумки.
— Здесь кофе так себе, — говорит он. — Рядом есть нормальное место. Не столовка, атмосфера классная.
— Я кофе не пью, — отвечаю. — Спасибо.
— Ну, можно не кофе, — усмехается. — Я не привередливый.
— Сегодня никак. — Я делаю шаг в сторону, но он повторяет движение, словно мы в нелепом танце без музыки. — У меня дела.
— А завтра? — он чуть наклоняет голову, не мигает.
— И завтра. — Я ищу глазами Катю, но она как раз отошла отвечать на звонок. Отличный момент, спасибо, вселенная.
— Тогда дай номер, — спокойно продолжает Илья. — Я напишу.
— Я не даю номер незнакомым, — голос тихий.
— Так я же представился, — он усмехается. — Мы в одном универе, значит, не незнакомые.
— Нет, — выдыхаю. — Всё равно нет.
Он на секунду замолкает, потом мягко пожимает плечами.
— Тогда без номера. Просто после занятий прогуляемся. Я покажу одно место.
Катя возвращается и встаёт рядом. Я физически чувствую её поддержку, как руку на плече. Её улыбка вежливая, но холодная — как табличка «закрыто».
— Нам вместе на пару, — говорит она. — Мы опоздаем.
— Подождёт, — бросает Илья, глядя на Катю как на препятствие. — Минутка же.
— Не подождёт, — спокойно отвечает она, уже без улыбки. — Мы идём.
Я делаю шаг вперёд, но он тоже двигается. Просто стоит так, что пройти — значит врезаться в него. Не касается. И всё равно страшно.
— Илья, — говорю, стараясь не выдать дрожь. — Отойди, пожалуйста. Я не хочу.
— Я же нормально говорю, — он чуть наклоняется вперёд. — По-доброму.
Он и правда не повышает голос. Не грубит. Но вежливость его как нож, острый и холодный.
— Отойди, — говорит Катя, уже другим тоном.
Илья скользит по ней взглядом.
— Ты её адвокат? — усмехается. — Я просто хочу поговорить.
— Я сказала «нет», — выдыхаю я.
— Просто кофе, — повторяет он, будто не умеет слышать.
Я отступаю вправо, он — тоже. В глазах щиплет. Ненавижу, что тело сдаёт быстрее, чем разум. Пальцы дрожат, я прячу руки в рукава. В ушах шумит столовая — или это кровь, неважно. И только теперь понимаю, как сильно бьётся сердце.

Глава 5 Мат как плед, друзья как страховка

Макс

Восемь вечера.
Магнезия пахнет детством. Шум — родной: щелчки карабинов, музыка скачет между рэпом и инди. Мы вчетвером разминаемся, ржём, спорим, и всё это идёт фоном к одной мысли: через два дня — моё второе из восьми.
Скай, отлепляя древний тейп:
— Только не планетарий.
Я пожимаю плечами. Планетарий — темнота и космос, звучит как плед для мозга. Но у меня «Правило цели»: не «куда», а «зачем». Зачем — мягко распахнуть створку. Аня закрытая. Но мне не хочется проломить стену, хочется, чтобы сама доверилась. Ей нужна не кувалда, а тёплый воздух.
Мир щёлкает пальцами:
— Ты хоть номер взял? После «Компота и Полосатой рубашки»?
Про «Компот и Полосатую рубашку» уже весь универ знает.
Я валяюсь на мате, тяну спину. Руки вверх, ладони к потолку.
— Неа.
— Ты дебил, Хаос? — Мир даже не злится, просто констатирует. — Что на этот раз помешало?
Зло ржёт:
— Хочешь, я у Кати спрошу?
— Не хочу, — отрезаю, косясь на него.
Скай вздыхает:
— Есть причина не брать номер у девчонки, которая тебе нравится?
Есть. Просто она пока не оформилась.
— Да боится он, — говорит Мир. — Только чего бояться? У тебя уже контракт на восемь свиданий.
— Я не боюсь, — автоматически.
— Ага, — хором трое.
Скай хлопает:
— Куда поведёшь?
— В рестик своди, — подначивает Зло.
— Есть варианты.
— Зная тебя, — Скай кривит губы, — её жаль заранее.
— Да иди ты, — смеюсь.
Разминка — как молитва суставам: пальцы, плечи, голеностопы.
— Кто на боулдер? — Мир хлопает по мату. — «Оранжевый», до 6B.
Скай уже в обвязке, щёлкает гришу и утекает на верёвку. Мы — на боулдер.
У нас у всех свой биом:
Скай — сухой, жилистый, как кошка. Его стихия — плиты и вертикали. Он умеет стоять на ничем: на намёке на микроступень, на тени от неё. Пальцы тонкие, баланс — ювелирный. На нависаниях потеет, но не срывается — ждёт момент и спасает всё одним миллиметром.
Мир — математик: читает трассу вслух, а потом делает всё наоборот. Сильнее, чем выглядит. Срывается редко, злится тихо.
Зло — худой, но мощный. Любит пинчи до скрипа магнезии и орёт «…ТЬ!» на долёте. Боулдер для него — вечеринка.
Я где-то между. Люблю нависающие трассы с секвенциями — где приходится ставить пятку-крючок в воздухе, доверяться физике и выстраивать диалог с маршрутом. Чтобы финиш был не про силу, а про понимание.
— Погнали, «оранжевый» №12, — Мир показывает на стену.
Три жирных объёма, между ними слоперы без совести.
Сажусь. Руки на стартах, таз к стене. Отдаю сантиметры, ловлю левый слопер, правой — флаг внутрь, чтобы не развернуло. Короткий прыжок. Вес пошёл, ловлю следующий зацеп.
— Дыши, — снизу Мир.
Дышу громче — для протокола. Пятка — крючок. Статика на миллиметрах. Матч на финише. Спрыгиваю.
— Красиво, — кивает Мир. — Секвенция слоёная, как ты любишь.
— «Слоёная» — лучший тип влюблённости, — улыбаюсь.
— Вот ты и прикрутил философию к слоперам, — фыркает Зло.
Он садится, стартует сидя, одним рывком вылетает на второй объём. Пятку вешает выше, чем у меня была рука, и за секунду финиширует.
— Сила — тоже метод, — улыбается Мир.
Скай тем временем на верёвке, 6b+, французская. Длинная линия с карманчиками. Мы краем глаза следим. В сложной секции не прыгает — микрокач, переставил, заклипался.
Перекатываемся на «фиолетовый» 6C с нависанием. Кримпы острые: верь сухости кожи и вежливости мыслей. Растираю магнезию.
— Так, Хаос, — Скай спускается, — хочешь её доверия — выбирай либо воду, либо высоту. Вода — река, море, дождь, один зонт. Высота — скалодром. Проверка доверия без слов.
— Скалодром — слишком интимно, — сразу Мир. — «Я держу твою жизнь на верёвке» — рано.
— Боулдер можно, — пожимает плечами Зло. — Мат — как общий плед. Падаешь — мягко. И чай тут норм.
Я зависаю на кромке, держу статик до дрожи и думаю: «Мат как плед» — хорошая метафора. Забираю в копилку.
Срываюсь, смеюсь, смахиваю белую пыль с колена.
— Люблю молчания, где двое рядом, — говорю. — Но сейчас нужно «вместе» с действием. Где можно устать, успокоиться и улыбнуться, потому что получилось.
— Сыграй с ней в боулдер-джем, — Мир подходит к стене. — Простые трассы. Без показухи. Пусть попробует. Ты рядом. После — чай.
— И номер возьми, — добавляет Зло.
Мы идём в силовой угол. Кампусборд — деревянная лестница для пальцев. Здесь разговаривают мало: слышно, как у тебя внутри «бжжж» от усилия.
— Кто первый? — Мир.
— Я, чтобы потом лежать и страдать, — Зло прыгает, цепляется.
— Итак, — выдыхаю, — варианты. Вариант один: боулдер-вечер. Вариант два: набережная и чай в термосах. Вариант три: планетарий. Вариант четыре: квест по городу, только для нас двоих.
Зло уже спрыгнул, за ним Скай. Аккуратный формат: «два вниз — один вверх». Мир — с паузами, как будто пальцы читают по слогам. Я — через одну: 1–3–5–7–8 — завис, спрыгнул. Предплечья горят. Люблю. Шум в голове смывает.
Смена секторов. «Зелёный» 5B — детский уровень. Идеально для «первого раза».
Я лезу медленно, проговаривая:
— Смотри, старт сидя. Руки на стартовых, ноги — как у лягушки. Таз к стене. Раз — правая на пинч. Не тянуть, а закручивать. Два — левая пятка крючком на ребро… Видите? Это будет её трасса.
— О, — оживляется Зло. — Он уже видит, как она лезет.
А потом — наш обычный джем: серия попыток, крики, смех, советы. Мы как подкаст, который никто не заказывал, но все слушают.
— Флагуй! — Мир снизу.
— Флагую! — Зло сверху.
— Не туда флагуешь! — я.
— Помолчи, философ, — Зло ржёт и срывается.
— Страхуешь? — Скай снова на верёвке. Меняемся у гриши. Щёлк — верёвка в устройство, «восьмёрка» на привязи.
— Узел проверил? — Проверил.
— Самостраховка? — Нет. Ты меня держишь.
— Команда? — Лезу.
Вся психология отношений могла бы учиться у этих четырёх фраз.
Скай зависает под крышей. Руки дрожат честно, не предательски.
— Взял, — шепчет.
— Взял, — отвечаю, чуть сажаю его. Он встряхивает кисть, возвращается в стену. Музыка без нот, но с ритмом.
— И как, — бурчит Мир, следя за верёвкой, — тут ты не боишься, а номер взять — страшно?
— Номер, — улыбаюсь, — это как шаг в трещину между склоном и ледником.
— Бергшрунд, — уточняет Мир. — Но метафора зачтена.
Растяжка. Хребет благодарит.
Скай смотрит в потолок:
— Перестань строить вокруг неё храм. Скажи одну честную фразу.
— Какую?
— «Я волнуюсь».
Молчу секунд пять. Делаю «кошку» для спины. Чувствую — попало.
— Окей, — говорю. — «Я волнуюсь». И «хочу, чтобы тебе было спокойно». И если не зайдёт — уйдём в любой момент. Выход — должен быть видимым.
— И номер, — напоминает Зло.
— И номер, — сдаюсь. — В конце вечера. Если ей будет норм.
— Если ей будет норм, — повторяет Мир. — Ты как будто заявку на грант пишешь.
Добиваем последнюю «фиолетовую» 5B. Ловлю баланс, касаюсь финиша, возвращаюсь на землю. Внутри — тише.
И, конечно, «План Б» всплывает сам.
План А — позвать её сюда. Объяснить базу: магнезия, мат, простые линии, без героизма. Два часа пота, много улыбок, чай. В конце: «Можно твой номер, чтобы не ловить тебя с компотом?»
План Б — если почувствую «слишком»: прогулка по набережной. Шапки, ветер, термосы. То же восхождение, только словами.
План С — ЗСО — зона совместного ожидания. Просто стоим и молчим. Молчание — тоже действие, если его выбрать вдвоём.
Помнить «Принцип запроса»: не геройствовать без приглашения. Но и «Правило исключений»: если мир прижал к стене — накину толстовку без вопросов.
— Живём, — говорю и вскакиваю. — Ещё круг — и по кофе.
— Вот это план, — Зло кивает.
Разуваемся, идём к раковинам. Тёплая вода щиплет пальцы — кайф. Смываю белые следы с ладоней. В зеркале — четыре разных парня.
Зло — блондин-усмешка с синими глазами. Снимает сторис, шутит, но подхватит поднос, когда надо. Шумный, но видит глубоко.
Мир — тёмные волосы, взгляд прямой. Он самый честный: скажет «ты боишься», и это не укол, а опора.
Скай — русый, сухой, с жилками на предплечьях, улыбается уголком губ, будто весь мир — слегка смешная сцена. Молчит, но бросает фразы, от которых перестраивается план. Ему доверяю страховку без вопросов.
И я — рыжий. В глазах осторожность, которой горжусь. Осторожность — не трусость. Это уважение к чужим границам.
На улице тормозим. Прохладно, воздух чистый, на языке — магнезия. Достаю телефон. Пальцы печатают в «Заметки»:
«Привет.
В среду после пары — боулдер. Очень простой, обещаю. Мат — как плед, чай — как чай.
Если нет — набережная.
И да, я волнуюсь.
Можно твой номер, чтобы не ловить тебя с компотом?
Макс».
Смотрю на текст. Внутри — тишина. Не страшная. Моя.
Сохраняю. Натягиваю капюшон. Город — как трасса без маркировки: старт ставишь сам, финиш — по ощущению.
Делаю первый шаг.