Фондан из мести для Тельца

Этот декабрь во Флоренции пах жареными каштанами, хвоей и подгоревшим сахаром. Над Арно висел туман, на Пьяцца делла Репубблика крутилась рождественская карусель, а под куполом Дуомо и звуки «Tu scendi dalle stelle» àколиты, посвящённые епископом помощники священников, готовили свечи к вечерней мессе.

И только в кондитерской «Dolce mistero» Даниэлы Гримальди атмосфера была не из ванили и апельсиновой цедры, а из желчной, тягучей ненависти.

«Лишено чувственного экстаза! Как же я ненавижу эту фразу!» Но каждый десерт на витрине предательски нашёптывал эти же слова: и булочки с корицей, источающие пряный аромат, и воздушное безе, тающее облаком сливочного крема, и хрустящие канноли, переполненные нежным творогом с цукатами, и даже золотистые круассаны с шоколадом, что томно нежились на фарфоровых блюдцах.

За неделю до Рождества Грегорио Маньо, самый влиятельный фуд-блогер Тосканы, написал о ее кондитерской в своем блоге. Уже в десятый раз она перечитывала: «Десерты Даниэлы — как красивая женщина без оргазма: всё на месте, а искры нет». Подписчиков у Грегорио — 995 тысяч, а у неё — 412 отменённых предзаказов на рождественские куличи.

Даниэла захлопнула телефон, швырнула его на мраморный прилавок, выругалась по-тоскански, да так сочно, что даже старушка за соседним столиком покраснела. Она — Скорпион. Он — Телец. Идеальная пара для убийства в Рождество.

В это ранее утро слова критики снова звенели в ушах настырным будильником, Даниэла никак не могла нащупать кнопку "выключить". Даже её отражение в начищенной до блеска витрине, казалось, говорило голосом Грегорио. Как теперь вернуть веру в себя и предрождественскую магию?

В этот момент у прилавка материализовалась колоритная пара — Стефано и Элиза, слаженно дополняющие друг друга, словно лезвие и шило в умелых руках сапожника. Стефано, невысокий, крепкий, с квадратной челюстью, готовый на резкое словцо, и его жена, Элиза, высокая и тонкая, в белой шубке, с острыми чертами лица и пронзительным взглядом. Она походила на изящное шило, способное проникнуть в самую суть.

— Грегорио Маньо упоминал о каком-то феноменальном десерте — запеканке с лимонным кремом, —Стефано просканировал витрину. — Обещал сегодня раскрыть секретный ингредиент. Умираю от любопытства! У вас есть что-то подобное?

Странно слышать, что посетители ее кондитерской подхватили ту же эпидемию: они следовали за Грегорио Маньо, как грызуны за дудочкой крысолова, цитируя его слова из блога.

Даниэла защебетала:

— О, у меня есть апельсиновый панеттоне с корицей и мёдом, — улыбнулась так сладко, как только может выдать Скорпион перед опасным броском.

— Апельсиновый? С корицей и медом? — Стефано поморщился, как от зубной боли. — Какая досада! Грегорио об этом ни словом не обмолвился. Может, как-нибудь в другой раз...

— А из его рекомендаций у вас что-нибудь найдётся? — Элиза прощупывала Даниэлу изучающим взглядом.

На что хозяйка кондитерской находчиво ответила:

— Знаете, он как раз собирался на днях нанести мне визит. Ждите его рекомендаций. А пока могу предложить десерты, от которых без ума абсолютно все фуд-блогеры города.

— В вас чувствуется что-то... нестандартное. Но Грегорио учит нас быть придирчивыми. Взять хотя бы этот десерт, — Элиза указала острым ноготком на панна котту. — Он кажется неестественно фиолетовым!

Даниэла покачала головой:

— Этот цвет подарила десерту органическая лаванда, собранная под тосканским солнцем. Знаете, люди часто судачат, не разобравшись. Я верна только натуральным ингредиентам, хотя и не боюсь экспериментировать.

— Это не то, что мы ищем. А еще Грегорио рекомендует круассаны из муки грубого помола с медовой начинкой, — взгляд Стефано блеснул отполированной сталью.

Даниэла напряглась, но дотошный клиент продолжил:

— А морковный торт с куркумой? Или.. — он пощёлкал пальцами. — .. Бискотти ди Прато? Да, бискотти — вот идеальное решение! Есть?

Гнев Даниэлы разрастался подобно тесту на опаре, грозя выплеснуться через край:

— Грегорио, Грегорио, Грегорио! Перед Рождеством думать о фигуре — всё равно что считать снежинки в метель. Я предлагаю вам свои уникальные рецепты, в них живёт и история, и эксперимент.

Стефано отшатнулся, будто напоролся на острие:

— Прошу прощения, кажется, я слишком настойчиво ищу то, чего у вас нет. Мы, пожалуй, зайдем в соседнюю кондитерскую. Хорошего дня!

Они ушли, не купив ни канноли, ни чашки кофе.

Когда на город опустился вечер, виа дей Кальцайоли ожила от рождественской суеты, прохожие заглядывались на витрины в поисках подарков, туристы смеялись. Даниэла закрыла ставни на тяжёлые железные засовы и спустилась в сырой подвал, где каменные стены плакали влагой, а между плит просвечивали ржавые пятна, похожие на следы цепей. Здесь, в катакомбах, инквизиторы когда-то держали узников, и, казалось, их стоны ещё висели в воздухе, смешиваясь с запахом плесени. Даниэла зажгла единственную свечу, и тени заплясали по стенам. Она достала из комода старинный сундучок из выделанной кожи телёнка, покрытый странными выжженными символами. Когда открыла его, в подвал хлынул аромат лаванды, розмарина и чего-то едкого, запретного. На льняных мешочках, вышитых чёрными нитками, размашистым почерком её прабабушки-Скорпиона, женщины, которую в своё время называли ведьмой, были подписаны главы её мрачного наследства:

«Травы для тех, кто украл твоё Рождество», «Порошок для слишком назойливых клиентов», «Заставить врага плакать», «Зелье для тех, кто мешает по ночам».

Даниэла замерла, чувствуя, как по спине ползёт холод. Она знала: эти травы не просто лечат — они умеют еще и мстить. И сейчас, когда процессии на улице пели рождественские гимны, а тени призраков в подвале шептали забытые молитвы, она стояла на пороге выбора: использовать наследство прабабушки или оставить его погребённым вместе с её тайнами.

Но самое интересное скрывалось на дне: две склянки. Первая — с надписью «Per l’uomo che ti ha fatto piangere» («Для мужчины, что заставил тебя плакать»), вторая — без единого знака, но Даниэла знала: такой пузырёк мог означать лишь одно. Приворотное зелье, тёмное, как ночной мёд, с блестящими искорками на дне. Но разве в её жизни, полной нужд и борьбы, осталось место для любви?