Фрагменты воспоминаний

Интро

Ваша кровь превратится в розу воспоминаний. Это место сладостного обещания [1].

Malice Mizer — 聖なる刻 永遠の祈り (Seinaru toki eien no inori)

— Ненавижу тебя! Лучше бы я не учила тебя играть на фортепиано! Да лучше бы ты вообще не рождался!

Злые слова женщины, которую вот уже двенадцать лет он называл своей матерью, больно, подобно острому лезвию, прошлись по сердцу мальчика, заливая его кровью сожалений, и, верно, ударили под дых — иначе отчего он не мог вдохнуть?

Почему, ну почему родители не любят его, почему ненавидят его? Как будто бы он виноват, что родился таким…

Да и причём тут фортепиано? Он ни дня не хотел учиться играть на нём! Не его желание — мать настояла! Почему же сейчас она говорит и поступает так? Разве была хоть в чём-то его вина?

Мальчик, едва сдерживая слёзы, вылетел из комнаты, из дома и побежал по загрязнённым улицам тёмного неприветливого города, с рассвета умываемого проливным дождём. Дыхания не хватало, и грудь жгло, но он упорно бежал.

Почему жизнь несправедлива? Почему он страдает от того, что люди — самые близкие и родные на свете люди! — ненавидят его с рождения? Ему было невдомёк, что там творится в душах родителей, что заставляет их срываться на нём; от недосказанности становилось только тяжелее и больнее. Он не мог себя сдерживать: невыплаканные слёзы хлынули из глаз потоком. Мальчик размазывал их руками по щекам, тёр краснеющие глаза и не мог остановиться. Слёзы смешались с дождем, а далёкий гром сливался воедино со всхлипами. Спотыкаясь, рискуя упасть, он всё бежал вперёд, не видя дороги. Убегал от жестоких родителей, от чужого для него дома... От самого себя.

Неудивительно, что он врезался в кого-то. Отлетев, мальчик плашмя повалился в глубокую, как его тоска, лужу с грязной дождевой водой, разбрызгав ту во все стороны. Медленно перевернувшись на спину, он посмотрел в затянутое тучами небо, вдруг осознавая, что больше не плачет. А дождь всё лил, то ли умывая, то ли, наоборот, сильнее измазывая лицо.

— Ну и чего ты разлёгся? — вернул его в мир чей-то голос. Незнакомый голос, но явно тоже не совсем взрослого человека, звучал странно: не по-девичьи, но и не по-мальчишески.

Над мальчиком склонился говоривший. Им оказался… или оказалась? подросток, кажется, чуть-чуть старше него. Прямые чёрные волосы до плеч, безэмоциональное лицо, полностью замазанное белой краской; невозможно было разобрать, кому оно принадлежит. Ясно лишь одно — человеку.

— Ты чего, собираешься продолжать валяться? Думаешь, заболеть и помереть? А?

— Почему вы так разговариваете? — глотая воздух и капли дождя, проговорил мальчик. Голос сел от долгих слёз, и от сказанных слов он закашлялся.

— Как «так»?

— Неуважительно. Я не ваш слуга.

— Я не могу обращаться уважительно к ребёнку, который валяется в грязной луже и поливается дождём.

Веская причина.

Мальчик встал. Теперь он сумел получше разглядеть незнакомца, который, как выяснилось, был чуть ниже него, был до болезненности и просвечивающих сквозь тонкую кожу вен худеньким. Одет в потрёпанные штаны и пальто, на ногах — прохудившиеся ботинки. Похоже, жизнь у него несладкая. Впрочем, как и у большинства жителей этого, позабытого богами, города. Самая обыкновенная одежда то-ли-мальчика-то-ли-девочки никак не вязалась с мертвенно-бледным от краски лицом. Если бы не яркие серо-голубые глаза, мальчик не поверил бы, что незнакомец вообще живой.

— Что с вашим лицом? — не удержавшись, спросил он. Незнакомец поморщился.

— А тебе какое дело?

— Ну… — мальчик замялся. Из-за смятения он неосознанно перешёл Грань и увидел даты то-ли-мальчика-то-ли-девочки. Именно из-за способности, как считал мальчик, взросла ненависть родителей: те посчитали сына сумасшедшим, когда однажды он со страхом и удивлением поведал, что видел призрака, а позже ещё и предсказал смерть их родственника. После такого мальчика на время отправили в лечебницу для душевнобольных, и кто бы мог подумать: это стало лучшим решением родителей за всю его коротенькую жизнь! Там, среди больных душой и разумом людей, нашёлся самый настоящий маг, разглядевший в мальчишке уникума[2]. Уникума со страшным даром: видеть призраков и знать дату рождения и смерти каждого живущего в мире.

Глаза мальчика расширились.

— Вы бессмертны?!

— Чегооо? — Удивление то-ли-мальчика-то-ли-девочки не скрыла даже «белая маска».

— Я не вижу вашей даты смерти!

— Ты сумасшедший, мальчик? — приподняв одну бровь, поинтересовался то-ли-мальчик-то-ли-девочка и отступил на шаг, скрестив руки на груди. — С чего ты должен видеть мою дату смерти?

Мальчик всё сбивчиво ему поведал. Сначала тот не поверил, но после того, как услышал свою дату рождения, сомнения испарились. Детям не нужно много доказательств, особенно в мире, полном магии.

— Ничего себе! И ты правда не видишь, когда я умру?

— Нет.

— Вот это да! Как любопытно! Я ведь самый-самый обычный человек. У меня даже крооошечных магических способностей нет.

Акт 1. Сцена 1

О тихие добрые духи! Пока вы не простите грехи, что я совершил, я продолжу петь, пока мой голос не исчезнет…

Malice Mizer — Bois de Merveilles

СЦЕНА 1

Фрагмент 1

Государство Кэ́йна до неузнаваемости изменилось с тех пор, как король рандрли принял в свою семью троих её детей. Пока юные королевские росли, изучали древние знания, себя и свои способности, за стенами замка Роз творилась новая история и время неумолимо пожирало человеческие жизни.

Раза два или три молодые правители находили в себе смелость посетить когда-то родные места, стали свидетелями медленного распада некогда великого государства и поспешили вернуться обратно, в свой новый, в свой настоящий дом. Но несколько декад[1] лет назад судьба Кэйны решилась: её, словно пламенем, охватила кровопролитная и жестокая гражданская война и насильно разделила огромное человеческое государство на четыре части[2]. С той поры часть страны, оставившая за собой древнее название, начала развиваться с необычайной скоростью и обогнала другие человеческие государства на полстолетия вперед. Это разжигало любопытство долгоживущих рандрли, едва ли не каждую минуту гнавшихся... нет, не за кровью, как считали люди, но за новыми знаниями и впечатлениями. Тяга к бывшей родине с каждым новым открытием росла неумолимо.

Предрассветная тьма не мешала (спасибо розам) Мираи неспешно прогуливаться по тихим улочкам и любоваться Эмрио́ном — древней, но оживлённой столицей Кэйны. Город, который омывался Южным морем, блистал неповторимой архитектурой, а ветра, прилетавшие с далёких вод, наполняли его мягким теплом летом и промозглой сыростью зимой. Любование Эмрионом дарило душе Мираи особенное чувство отдохновения.

Люди научились создавать изумительные вещи, почерпнув немного из искусства рандрли и иррэквати́р[3], но перекроив под свои странные вкусы. Взамен ожидаемых деревянных и редко достигавших трёх этажей домиков, они отстроили высоченные мраморные здания. Некоторые из них, казалось, своими крышами касаются небес, но на деле — ниже обычной башни замка Роз. Скучно.

После стольких лет, прожитых в остро-резкой мрачности Стекуранды, лёгкость и воздушность зданий, украшенных яркими рисунками, арабесками, мозаиками, хаотичными арками и башенками, казались Мираи чем-то из иного мира. Всюду пахло впитавшимся в камни солнечным теплом, фруктами, морем и специями. Сердце трепетало от восторга: дух города вдохновлял, будто требовал, чтобы его воспевали, и у Мираи в голове даже сложилась песня, посвящённая Эмриону.

В предрассветной тиши раздались странные ритмичные постукивания. Они ненавязчиво складывались в мелодию, повлёкшую Мираи за собой — вглубь попавшегося на пути парка. Там, окружённый шелестом листвы, на лавочке боком сидел одинокий человек, который бил веточками по дощечкам, словно по барабанам. Отчего-то захватило дух. Уже несколько лет как музыка превратилась для Мираи из простого увлечения в настоящую страсть — от скуки ли, по другой ли причине — и поэтому пройти мимо оказалось невозможным. Музыка взволновала гораздо сильнее города, так же, как и тот, кто её исполнял. Юноша с рыжими волосами чуть ниже плеч, едва заметными веснушками на смуглых щеках и светлой улыбкой на губах — олицетворение солнца. Он, прикрыв глаза, так самозабвенно выстукивал ритм, что взгляд было не отвести, хотелось любоваться и любоваться.

Только люди умели так — отдавать себя, без остатка, чему бы то ни было, даже если это всего лишь подражание игре на барабанах. Возможно, это потому, что их жизнь была слишком коротка. Для рандрли люди подобны бабочкам — немного времени и их крылышки больше никогда не раскроются, не то что лепестки роз. Рандрли стремились покорить вечность, однако вместе с долгой жизнью рука об руку шла скука. У них было время постичь любые науки, любые искусства — всё, что душе угодно, но невозможно десятилетиями отдаваться чему-то одному, как позволяли себе люди в свой короткий век. Вот рандрли и метались от одного к другому, быстро теряя интерес.

Прошло ещё около декады минут, прежде чем «концерт» закончился и юноша потянулся, тряхнул руками, сбрасывая напряжение. Он был явно доволен собой и лучезарно улыбался, наслаждаясь результатом ночного музицирования. Длилось это недолго — раздались сдержанные аплодисменты, прозвучавшие в тишине раскатами грома, и к юноше медленно приблизился тёмный силуэт. Испугавшись, тот судорожно вздохнул и отскочил назад по скамье, выставляя перед собой руки; побелевшие от напряжения пальцы сильнее сжали веточки, будто те могли защитить от опасности.

Но никакой опасности от Мираи не шло, только пристальное внимание. От резких движений раздался слабый перестук: на левом запястье юноши красовался браслет с небольшими подвесками в виде деревянных бабочек. Какова же ирония: стоило в голове Мираи пропорхнуть мыслям о жизни людей, и вот он — её символ. Взгляд с браслета плавно перетёк на испуганное лицо, к его сияющим глазам.

«Доброй ночи, юный музыкант».

Голос Мираи прозвучал прямо в его голове, что поразило ещё больше, чем внезапное появление.

— Кто вы и что вам нужно? — подрагивающим голосом спросил юноша.

«Прошу прощения, если моё появление испугало тебя. Моё имя Мираи. И я не собираюсь причинять тебе вред. Мне понравилось, как ты играл, и желание выразить это чувство было невыносимым».

Юноша в смущении зарделся и отвёл взгляд, опуская руки на колени.

Акт 1. Сцена 2

Фрагмент 18

Время летело неумолимо, и вот уже середина весны. Облегчения не наступало. С разных сторон подходили к Мираи то Ниран, то Аки, то Рагнвальд, то Сона, а то и слуги, но тщетно. Тревога становилась привычным чувством для обитателей замка и друзей семьи.

Аки и Сона по привычке продолжали собираться вместе, писать песни и играть. Звали Мираи и со страхом наблюдали за безучастными видом и пустым взглядом когда-то жизнерадостной подруги. У Соны шевелились волосы на затылке, когда он глядел на смертельно красивое лицо Мираи. На тонкие пальцы, беззвучно и словно в судороге пробегающие по струнам синей, украшенной серебристыми узорами гитары. И Сона, и остальные тормошили Мираи, но раз за разом безрезультатно.

Тихой тёплой ночью, когда полная луна проливала своё сияние на замок Роз, Ниран поднялся на самую высокую башню — полюбоваться небом и городом, залитым таинственным светом. Не он один — у края стояла изящная тень, облачённая в тонкую сорочку. Обычно аккуратно уложенные длинные волосы в беспорядке рассыпались по плечам и спине. Сердце Нирана сжалось от горечи.

Заслышав шаги, тень обернулась.

— Доброй ночи, Мираи, — тихо произнёс Ниран, подойдя ближе. Короткий тоскливый взгляд лишь на миг остановился на нём, а потом снова вернулся к созерцанию города. Пальцы впились в заграждение с такой силой, что не будь магии Роз, защищавшей замок от разрушения, металл бы погнулся.

— Аэрна кариаи, ин кантинаи, — неожиданное пение от Мираи, да ещё и жутким тоненьким голосом заставило Нирана вздрогнуть. — Ри’аэрна одараи, сирраити эни… овараи…[1] — и без того тихий голос плавно перетёк в почти беззвучный шёпот.

— Мираи?..

— Желаю тийра.[2]

— Что?! — Ниран неверяще посмотрел на друга, сердце забилось где-то в горле от сжимающего ужаса. — Скажи, что ты шутишь!

— Нет.

— Почему?

— Смысл пропал. Нет больше желаний. Лишь исчезнуть.

— Мираи! — Ниран схватил друга за плечи и развернул к себе. Тот не сопротивлялся, безвольной куклой повиснув на его руках.

— Мне понравилось… — зазвучал отчаянный шёпот. — Понравилось, что мы создавали, как мы выступали. Понимаешь? Эти эмоции… их не было никогда. Разве что в детстве. А теперь ничего нет, не осталось. Теперь… пусто.

— Можно найти нового вокалиста и продолжить или вообще собрать новую группу, Мираи!

— Чтобы потом кто-то вновь покинул меня? Нет, Ниран. Мне такое не по нраву, знаешь ли. Какой смысл, скажи?

Некоторое время Ниран молча глядел в каменный пол, его руки на плечах Мираи слегка подрагивали. Ни один из них не сдвинулся с места и не сказал ни слова, пока Ниран не вскинул голову, решившись, и не взглянул прямо в глаза своего самого близкого друга.

— Твоя взяла. Я буду вокалистом.

Фрагмент 19

Интури Гирис увидела рождение нового вокалиста и возрождение Мираи. Объятия радости и благодарности чувствовались особенными, Ниран не сумеет их забыть; они стали залогом его обещания.

Поначалу к решению Нирана отнеслись недоверчиво, но тот не бросил слова на ветер. И той же весной, когда в Стекуранде расцвели не только розы, но и другие растения, Интури Гирис вышла на сцену в новом составе и с новыми песнями. Встретили их радостью, встретили их любовью. Их ждали.

Любой поклонник отдал бы всё за возможность оказаться рядом с Мираи, услышать голос таинственной королевской и, быть может, увидеть иногда мелькающую лёгкую улыбку на красивых губах. А сама она после первого концерта она с умиротворённым лицом кружила по гримёрке, напевая под нос новую песню.

Остальные участники группы с не менее умиротворённым видом наблюдали за Мираи, радуясь её возвращению и пропаже у неё стремления покинуть их. Да и каждый по-настоящему радовался возрождению Интури Гирис, потому что сердечно любил и группу, и совместное творчество, сближавшее их ещё сильнее, хотя за прошедшие столетия они и без того неразрывно сроднились друг с другом.

— Интересно, это музыка меняет нас или что-то другое? — задумчиво протянул Сона, разминая уставшие руки и шею. Он успел попривыкнуть к нагрузке и больше не лежал плашмя после концертов.

— Кто знает, кто знает, — проговорил Рагнвальд, покачивая бокалом вина в пальцах. — Иногда ради счастья приходится жертвовать всем. А иногда нужно совсем немного.

— Я бы не сказал, что это немного, — возразил Ниран, распутывая ленту, которой обычно собирал волосы в низкий хвост. — Мы немало усилий прикладываем.

— Главное, усилия стоят того, — хмыкнула Аки. — Разве нет? Только не говори, что тебе не нравится.

Ниран промолчал, улыбнувшись. На душе скребли кошки: что-то не давало покоя. Он всё ещё считал, что не должен быть участником Интури Гирис, но в то же время понимал: он нужен своей семье, поэтому посылал сомнения и неясные страхи ко всем демонам.

Фрагмент 20

Группа вместе с помощниками разъезжала по Стекуранде и Кэйне на самоходных дилижансах (этот чудо-транспорт не так давно придумали люди), которые передвигались не за счёт лошадей, а за счёт амулетов-накопителей магии и управлялись с помощью рычагов[3]. И рандрли, и люди встречали Интури Гирис восторгом и обожанием, чем-то напоминающим поклонение, а розы жадно, без остатка впитывали каждый отголосок чувств.

Акт 1. Сцена 3

Фрагмент 28

Группа в полном составе сидела в малой гостиной замка Роз. Королевские часто собирались здесь: обсудить насущное или провести вместе время за беседами, настольными играми, чтением. Наполненная уютом малая гостиная была только для своих.

Собравший всех Рагнвальд некоторое время молчал, делая вид, что размышляет, с чего начать, но на самом деле просто ждал, пока интерес и напряжение достигнут определённого градуса.

— Сона, — тихо заговорил Рагнвальд наконец.

— Да? — тот вздрогнул и затеребил браслет с бабочками. Чего-чего, а разговора о себе он не ожидал.

— Я не буду ходить вокруг да около. У тебя сильная кровь, мальчик. Я желаю обратить тебя. Сделать одним из нас, королевских.

Мираи и Аки переглянулись. Они тоже чуяли силу Соны и предложения Рагнвальда давно ожидали, удивляясь, почему тот тянет. Новые члены семьи важны для их народа: чем больше королевских, тем сильнее становятся простые граждане Стекуранды и тем сильнее становятся розы, дарующие своим детям особые способности. Но ни Мираи, ни Аки не вправе предлагать кому-то связать жизнь с королевской семьёй или, тем более, проводить ритуал. Только Рагнвальд, король, имел на это право.

Тот и не думал скрывать корыстных целей от Соны. К тому же он ожидал, что тот посчитает за честь стать членом королевской семьи, стать дитём роз. Однако...

— Ну нееет, ребят, это вы любите розы, — неловко улыбнулся Сона после нелёгких раздумий. — А я нет. Ну… то есть сами цветы мне нравятся, но у меня нет такого… — он запнулся, — такого поклонения им. И «дитём» их становиться я не стремлюсь, честно. Мне нравится быть человеком, быть собой. — Сона развёл руками. — Лет через десять я подумаю, может. Сейчас — категоричное «нет».

Королевские беспомощно переглянулись. У них в головах не укладывалось, что от подобной чести можно столь непринуждённо отказаться.

— Подумай хорошо, Сона. Человек — существо весьма уязвимое. К тому же у рандрли, а в особенности у королевских, есть множество преимуществ перед людьми, лишь о малой части которых ты осведомлён.

— И? — Сона пожал плечами. — Преимущества меня не особо интересуют, меня и так всё устраивает. А по поводу первого — я ещё молодой и жить мне долго, так что не вижу проблем.

На несколько долгих мгновений повисла звенящая тишина.

— В твоих словах есть смысл, — медленно произнёс Рагнвальд. — Думаю, нам действительно стоит отложить этот разговор на несколько лет. Но, Сона, — его голос смягчился, — ты сильный, и я действительно желаю видеть тебя среди кыоролевских.

— Я уже сказал: потом подумаю. Сейчас — нет. Моё решение не изменить.

Ниран, склонив голову и устроив щёку на кулаке, задумчиво разглядывал Сону — глупца, отказывающегося от неуязвимости и новых способностей. Ему, несмотря на то что он не обратился как положено, досталась часть «привилегий»: обострённые чувства и быстрота реакции, скорость и сила… Розы давали многое своим детям.

Поэтому Ниран не понимал. Его взгляд, устремлённый на немного покрасневшего от чувств Сону, рассеялся в задумчивости. Напольные часы громко пробили один раз. Ниран от неожиданности вздрогнул, и стены расслабленного сознания дрогнули вместе с ним.

Впервые за много декад лет Ниран бесконтрольно перешёл грань.

Фрагмент 29

Ниран с трудом дождался, пока разговор закончится и все разойдутся. Он, сохраняя внешнее спокойствие, позвал Сону поговорить. Они вышли в сад. Ниран надеялся, розы внемлют его просьбе и разговор не выйдет за пределы цветов.

— Сона! — Он обхватил голову руками. Всё напускное спокойствие мигом слетело с него, и его слегка затрясло. — Пожалуйста, подумай над обращением. Это очень важно! Оно должно произойти в течение двух с половиной лет, не позже.

— Почему? — Сона удивлённо свёл брови и сцепил руки перед собой.

— Дата… — И тут Нирана словно молнией пронзило.

Он видит дату смерти…

Сона не согласится?

Нет, Ниран должен его уговорить! Они способны изменить судьбу! Или… нет?

Несколько долгих секунд Сона смотрел недоумевающе, пока его не осенило.

— Ты видишь дату моей смерти? И она наступит примерно через два с половиной года?

Ниран подавленно молчал, глядя в землю.

— Значит, я прав. — Сона опустил голову, спрятав лицо за отросшими до пояса волосами. Вскоре поднял серьёзный взгляд. — Послушай, ты рассказывал, что не видел даты Мираи ещё до того, как её обратили. А мою видишь. Разве это не значит, что моя судьба предрешена?

— Нет! Судьбу можно изменить! — в отчаянии вскричал Ниран. Губы Соны растянулись в печальную улыбку.

— Я подумаю. Сейчас я хочу быть человеком и умереть человеком. Но если я изменю решение, ты будешь первым, кто об этом узнает.

— Сона…

Тот покачал головой, сжимая кулаки, а сердце его сжималось от страха.

Фрагмент 30

Акт 1. Сцена 4

Фрагмент 35

— Думается мне, дорогие мои, — в первый летний день с мягкой улыбкой произнёс Рагнвальд, когда все собрались в малой гостиной, — нам необходимо немного отдохнуть. И, вместе с тем, немного поработать.

— Прости? — Аки, да и остальные, удивлённо посмотрели на Рагнвальда, а тот тихо рассмеялся.

— Почему бы нам не отправиться в небольшой круиз по Альне́рскому морю? Не ради простой прогулки, но…

Яркий восторг Мираи всколыхнул чувства остальных.

— Желаешь устроить концерт на корабле?

— Несдержанность — недостойная черта для королевского, — вместо ответа обронил Рагнвальд, которого перебили, но Мираи ничем не проймёшь.

— Здесь все свои.

— Так что, Мираи права? — спросил Сона, подперев рукой подбородок. Рагнвальд кивнул.

— Права. Как насчёт устроить особую «встречу», билеты на которую разыграем среди жителей всех стран? Возьмём, к примеру, тысячу зрителей.

— Не многовато ли? — Ниран скептически приподнял бровь. — Где мы от такой толпы на корабле скрываться будем?

— Закрытая зона, куда не пустят никого постороннего, — вместо Рагнвальда ответила Аки. — Всё просто. Хотя я тоже считаю, что для подобного мероприятия тысяча — много. Уполовиним — и достаточно.

— Битвы за билеты Интури Гирис… — поёжился Сона. — Звучит кошмарно.

— Никаких битв, — отрезал Рагнвальд. Глаза его недобро сверкнули. — Когда мы выпустим новую запись, в пятьсот случайных копий спрячем билет. Магазины попросим проверять, чтобы никто не покупал более одной на лицо. С помощью амулетов, распознающих ауры, это будет легко устроить.

— Дивная идея, Рагнвальд. — Хитрая улыбка Мираи сулила что-то интересное. — А у меня есть ещё одна. Предлагаю взять с собой наших юных подопечных.

Ниран мгновенно понял, кого имеет в виду друг, и тоже улыбнулся.

— Ранхаан?

— Ранхаан.

Фрагмент 36

Тихие волны Альнерского моря переливались в свете полной луны, шелестели, нашёптывая тайны морских глубин, и отдавались гулким эхом, встречаясь с бортом корабля. Мираи с Нираном стояли на палубе и любовались открывавшейся им прекрасной картиной водных просторов и звёздно-лунного неба.

— Когда мы плавали в последний раз просто так, для удовольствия?

— Кажется, до подписания последнего мирного договора между Леа́мой[1] и Маэллой…

— Больше сотни лет назад?

— Получается, так.

— Тогда были другие корабли.

— Неповоротливые и менее быстрые.

— И менее удобные.

— А помнишь, мы изображали пиратов?

— И взяли на абордаж корабль из Кэйны, чуть не развязав войну между нашими странами!

— Да...

— Рагнвальд готов был нас убить.

— Но согласись, было весело!

— Соглашусь. Наверное, это был один из лучших дней в моей жизни.

Тихий смех друзей слился с шелестом морских волн.

А где-то в глубине корабля в одной каюте стоял необычайный шум — в самом разгаре была партия в карты. Трое участников Интури Гирис и трое участников Ранхаан азартно играли в один из видов самого популярного у всех народов развлечения. «Противники» шли наравне, в воздухе чуть ли не потрескивало напряжение, и Аки перед последним коном с хитрой ухмылкой предложила:

— Члены проигравшей команды должны будут голыми пробежать три круга по палубе корабля.

Игроки застыли, а после непродолжительных раздумий решили — почему бы, собственно, и нет? И разве имело значение, что в одной из команд королевские, которым не пристало вести себя подобным образом?

Партия началась. Ход за ходом, карта за картой силы перевешивались то в одну, то в другую сторону. Рагнвальд и Аки, всё же не забывая о статусе, вовсю старались выиграть. Со своими способностями к чтению мыслей они могли бы жульничать, но предпочитали честную игру и победили.

— Полный разгром, господа! Раздевайтесь. — Аки расплылась в доброй улыбке маньячки-садистки, заставив «противников», а заодно и их согруппников вздрогнуть.

— А может, не надо? — робко пролепетал Шин, судорожно сжимая в руках полы кипенной рубашки.

— Надо, милый, надо. — Аки покачала пальцем. — Нужно уметь проигрывать и брать на себя ответственность. Вы уже не дети.

Раздались смешки, только вот от проигравших — нервные.

— Как здорово, что я не стала играть… — пробормотала барабанщица.

— Х-хорошо… — Шин беспомощно переглянулся с разделявшими его судьбу согруппниками и, поднявшись, начал медленно расстёгивать рубашку, но спустя две жемчужные пуговички, рванул к выходу и вылетел из каюты, как пробка из хорошенько взболтанной бутылки.

Лишь спустя секунду до остальных дошло: Шин просто-напросто сбежал. Сона, Аки и даже Рагнвальд отправились на поиски беглеца. Однако Шин, которому совсем не улыбалось исполнять дурацкое условие королевских, успел выскочить на палубу, прежде чем его перехватили. Поначалу Аки пыталась, откровенно забавляясь, стащить с Шина одежду, но тот отчаянно брыкался и норовил убежать. В конце концов, не выдержав, она заломила ему руки за спину, успев лишь расстегнуть ему рубашку.

Акт 1. Сцена 5

Фрагмент 40

— Хочу образы бабочек, — выдал Сона на одном из собраний, посвящённых планам относительно Интури Гирис.

— Бабочек? — удивлённо переспросили Аки и Ниран.

— Да. Я очень их люблю. Наверное, вы заметили? — Он задумчиво наморщил лоб.

Далеко ходить не надо: взгляды участников группы останавливались то на браслете на левом запястье, то на заколке, то на татуировке, «разлетающейся» по его правой руке восемью бабочками. Каждый помнил поистине детский восторг Соны, когда тот видел пролетающую или сидящую на чём-нибудь бабочку, когда он мог полюбоваться ею вблизи.

— Не странно ли это будет выглядеть? — протянул Рагнвальд.

— Можно просто изобразить крылатых существ, — уточнил Сона. — Мне кажется, должно получиться красиво.

— Я тоже так думаю. — Мираи всегда привлекало необычное. — Давайте попробуем?

Сона, загоревшийся идеей, захотел собственноручно смастерить крылья, опираясь на любимые цвета согруппников и на их обычные образы. Мираи с воодушевлением ему помогала, и они вдвоём, перебрав кучу вариантов, расцветок и материалов, через несколько декад представили друзьям готовые костюмы. Те удивили Рагнвальда, Аки и Нирана. Они выглядели, по их мнению, мягко говоря, странно. Однако Сона с Мираи думать не желали отказываться от них, и друзья сдались под их напором.

— Устроим ещё одну особую «встречу»?

— На корабле и с Ранхаан? — невинно спросил Ниран. Сона не сдержал смешок.

— Можно на корабле, но в одиночестве.

— Пусть так.

Фрагмент 41

На сцене стоят декорации, изображающие замок и сад перед ним. Белокаменные дорожки освещаются полной луной, красующейся в окружении звёзд на ночном небе.

На сцену степенно выходит Сона. Будто настоящие, огромные классические крылья бабочки в фиолетово-сиреневых переливах и тёмно-фиолетовый костюм прекрасно ему подходили. Сона взлетает на возвышение ударной установки и усаживается за неё. Магнетический ритм, украшенный синкопами[1], звучит, кажется, из всех уголков зала, отбивается от стен, пола и потолка, обволакивает разум.

На двенадцатом такте на сцену вылетают, танцуя в паре, Аки и Мираи. Огонь и вода, день и ночь, свет и тень; они удивительно гармонируют друг с другом: у одной два прозрачно-красных с золотым контуром пламени, у другой — переливающиеся оттенками синего и заостряющиеся к краям перистые крылья. Они танцуют в воздухе, золотые перья на рукавах костюма Аки вспыхивают в свете огней.

На двадцать четвёртом такте они разлетаются в разные стороны, опускаются на пол и берут в руки гитары. Завораживающий ритм барабанов обогащается тихой мелодией.

Рагнвальд появляется почти незаметно на сороковом такте. Он практически сливался с пространством, но низкие гулкие звуки бас-гитары слышатся отчётливо.

Вчетвером они исполняют мелодию, которая словно переносит в пасмурный день. Льёт дождь, но вокруг приятно свежо. Запах мокрых листвы, камней и земли наполняет грудь. Капли стекают по лицу, словно слёзы, но настроение — тихая радость.

Музыка затихла постепенно, как постепенно перестаёт дождь.

На сцену выходит Ниран. Белые перья крыльев лебедя таинственно мерцали на свету. Он вступает а капелла[2]. Рассказывает легенду о крылатом народе, который жил в счастье и мире и не знал бед. Его красивый голос заставляет вздыхать о несбыточном. Постепенно подключаются остальные. Плавные звуки сливаются друг с другом в чистейшую гармонию мелодии.

Песни сменяются медленно, следуя за простым сюжетом.

Однажды беда приходит в дом. Пороки завладевают сердцами крылатых. Тритоны[3] наслаиваются друг на друга, создавая дисгармонию, от которой становится физически больно.

Рагнвальд выходит вперёд. Крылья летучей мыши в бело-серых оттенках и чёрный костюм хорошо показывают его закрытость. Он раздаёт всем хрустальные флаконы в виде бутонов роз. В них — лекарство. И все принимают его. Кроме Нирана. Он отбрасывает флакон. Тот разбивается со звоном, обрывающим песню.

Смятение. Музыка ускоряется, наводя тревогу. Мираи безмолвно молит одуматься, Аки ругает его, Рагнвальд угрожает. Но Нирану всё нипочём, он тонет в пороках и в конце концов...

Убивает Мираи.

Плач скорби. Сона вылетает из-за барабанной установки, берёт Мираи на руки и уносит со сцены.

Музыка лишается ритма, вновь дисгармонирует.

Рагнвальд и Аки окружают Нирана и казнят его.

Занавес опускается.

Фрагмент 42

— Ты осознаёшь, что это тяжёлый удар по моральным устоям общества и по нашей репутации? — строго спросил Рагнвальд, когда Аки, усмехаясь, изложила им идею новых образов. — Сомневаюсь, что народ, не только наш, примет подобное.

— Разве идея не дивная?

— Я и не сомневался, что тебе придётся по нраву, Мираи. Однако мы сейчас не о тебе, а о тех, для кого мы творим, и о тех, над кем мы правим.

— Тц. Вот так всегда. — Аки закатила глаза. — По-моему, блестящая идея.

Акт 1. Сцена 6

Фрагмент 45

Погода стояла тихая, и лишь иногда лёгкий-лёгкий ветерок создавал едва заметную рябь на тёмной глади озера, в котором отражалась красавица луна. Только с ней Ниран и делился переживаниями и болью. Одной рукой он опирался на траву позади, а в другой держал бутылку крепкого алкоголя, к которой время от времени прикладывался.

Ну не мог же он им признаться, что пытается забыться?

Пытается стереть из памяти цифры.

Цифры, обозначающие день смерти их друга. Его друга.

Остался год.

Цифры не менялись. Отчаяние охватывало тело и разум подобно болезни и заставляло либо разрушать всё вокруг, либо разрушать самого себя.

Он корил себя за то, что вообще поддался порыву и рассказал Соне о дате. Если бы тот не узнал о своей смерти, если бы Ниран поступил иначе — без называния причин подталкивал его к обращению… Если бы Сона не думал о судьбе, его, возможно, удалось бы спасти!

Но Ниран всё испортил. Собственной паникой.

В бессильной ярости он ударил кулаком по земле, раздирая траву и руку. Боль не отрезвляла ни на мгновение. Он ударил снова и горько рассмеялся, запрокидывая голову. В лунном свете на щеках блеснули слёзы.

Фрагмент 46

Осень. Холодная хмурая осень. Казалось, Стекуранда стала туманнее, чем обычно, и даже рандрли иногда ёжились от промозглой сырости.

Прошли выпуск новой записи и проведение тура, которые немного согрели и Интури Гирис, и их поклонников.

Не всех — Ниран с каждым днём всё сильнее замыкался в себе и всё чаще уходил в распутства.

Концерт — пьянка — ночь непонятно с кем — концерт — пьянка…

Замкнутый круг.

Ни у кого не получалось с ним совладать, ни у кого не выходило помочь ему прийти в себя, поддержать его. На любые расспросы Ниран грубо огрызался и спешил уйти, игнорируя волнение, заботу и страдания друзей. Розы, любящие и чувствующие его, трепетали, как на ветру, и энергия колебалась вместе с ними.

Однажды ночью он совершенно невменяемым почти что приполз к Соне. Тот пришёл в ужас и, усадив его в кресло, принялся отпаивать травами.

— Сона! — Ниран с отчаянием схватил его за рукав халата. — Прошу тебя…

— Ещё есть время, — отрезал тот, всё поняв и замкнувшись. — Прекращай вести себя так, ты должен понимать: ни к чему хорошему твои действия не приведут. Даже я вижу, как твоё поведение влияет на атмосферу в Стекуранде.

— Сона…

— Ни слова больше. Тебе нужно отоспаться. Какой же ты дурак…

Сона и сам готов был расплакаться. Он малодушно ненавидел Нирана за то, что тот не сдержал чувств и рассказал ему о дате, да ещё и пытается заставить его пройти обращение, давя на это.

Сона не хотел становиться вампиром. Он сердцем был человеком.

Сона не хотел умирать. Он боялся умирать.

Сона не хотел знать, что скоро умрёт, но Ниран решил иначе, рассказав ему.

Мог ли он жалеть друга и утешать его, избавлять от страданий?

В общем-то мог.

Но не хотел.

Фрагмент 47

Стена приятно холодила спину. Её непоколебимость — единственное, что удерживало здесь и сейчас, не давало скатываться в панику и истерику. В голове в ритм с заходящимся сердцем билась мысль:

«Не хочу умирать, не хочу умирать, какой же я дурак, не хочу...»

Вечерняя тьма окружала и с каждым прерывистым вдохом становилась всё гуще, усиливая страх.

Как бы Сона хотел сейчас быть дома, в Эмрионе! Почувствовать тепло солнца на щеках и солёный привкус бриза на языке. Дома было легче загнать страх в самые дальние уголки души.

В Стекуранде смерть, казалось, присутствовала всюду, пусть это было и не так. Но мрачные цвета, туманы, практически вечная пасмурность, холодные на вид (и пугающие, чего греха таить) рандрли, замедленность всего и вся сводили с ума, наводили на мысли о приближающемся конце.

Сона не хотел умирать. Но он не хотел и «убивать» себя, — становиться рандрли. Он не верил, что те чувствуют жизнь во всей её полноте и ярких красках; чего стоит хотя бы то, что от сильных (обычных для человека) эмоций им становится плохо! Он не хотел чувствовать отвращение к дорогому солнышку. Не хотел пить кровь, для него это было подобно ненормальному извращению.

И поклонение розам пугало. Сами розы тоже пугали, от них шла тяжёлая энергия, которая, казалось, могла поглотить его и уничтожить. Поэтому Сона даже в призамковый сад лишний раз не выходил.

Попытки дышать на счёт проваливались, но уже сами по себе отвлекали. Он зажмурился и сильнее вжался в стену. Как хорошо, что хоть что-то есть позади. Опора, которая удерживает от «падения». Хорошо, что ночь всегда обязательно кончается. Наступит день, и станет чуть легче.

Фрагмент 48

Акт 1. Сцена 7

Фрагмент 51

Сона шёл по дорожке к дому и оглядывался. Несколько деревьев срубили за старостью, и пропала симпатичная арка из веток. Стало не так красиво, как в прошлом. Но всё равно было хорошо. Потому что это — дом.

Семья встретила его тёплыми объятиями, улыбками и расспросами. Охами и ахами, что с каждой встречей он выглядит всё взрослее и красивее.

Домашняя еда была изумительно вкусной, а после неё Сона развалился на веранде прямо на нагретом солнцем дощатом полу.

Припекало. Он щурился, глядя в небо, и чесал за ушком родительского кота, который лежал рядом на спине. Тот довольно урчал, Сона готов был тоже, но не умел, поэтому просто улыбался. Умиротворение разливалось по каждой клеточке тела.

Вдруг кот встрепенулся и пронзительно замяукал. Даже в ушах зазвенело.

— Ты чего, котик?

Фрагмент 52

После концерта королевские на несколько дней остались в Эмрионе — отдохнуть в тепле и насладиться иной культурой. Да и Сона попросил задержаться — хотел провести время с родными.

Рагнвальд стоял на террасе, прилегающей к покоям гостевого дома, в который они заселились, и любовался лазурным Южным морем. Оно отличалось от Альнерского и цветом, и запахом, но так же приносило умиротворение.

— Нам посыльный передал письмо, — раздался голос Аки. Вскоре и она, и Мираи стояли рядом с Рагнвальдом. — Открывай давай. Интересно же!

Зашуршала бумага. Секунды тишины разрушил тонкий вскрик:

— Нет! — Письмо выскальзывает из ослабевших пальцев. Мираи затрясло, а ноги больше не способны держать. Пол встретил болью, пронзившую всё тело, хотя коснулись его лишь колени. — Не может быть!

Не может, не может. Почему судьба Мираи — терять? Раз за разом.

Воздуха не хватало, мир перед глазами закружился. Тонкий вой безмолвно проклинал судьбу, собственную чувствительность и привязчивость, а заодно и этот мир-чудовище, отбирающий самое дорогое. Раз за разом.

— Что случилось? — Аки успела перехватить лист, прежде чем тот упал на пол. Быстро пробежав глазами по нескольким строчкам, она остолбенела. Тихое «нет» сорвалось с её побелевших губ. Рука, сжимавшая письмо, мелко задрожала.

Рагнвальд заглянул ей через плечо и прочёл:

«Вчера Соне неожиданно стало плохо. Целители ничего не смогли сделать. Похороны послезавтра в десять утра на Центральном кладбище».

Он прикрыл глаза и покачал головой.

— Человеческая жизнь слишком хрупка…

Глубокое горе, какое розы редко чувствовали, затопило королевских, и, поддаваясь их настроению, тяжёлые грозовые тучи траурной одеждой накрыли Стекуранду, заставляя рандрли испытывать неясные трепет и тоску.

Фрагмент 53

Ниран огромными, полными боли глазами смотрел на украшенный бабочками памятник, под которым несколько дней назад похоронили его друга. До этого мига ему не верилось. Он давно знал, но не верил. Теперь же…

Он с отчаянным криком упал на колени, обхватив голову руками. Сдавленные всхлипы вырывались из груди, перерастая в рыдания. Ниран забил кулаком по земле, разбивая его в кровь, но не чувствуя боли.

— Почему? Почему?! — чуть ли не кричал он. Тело сотрясала крупная дрожь. Кровь и слёзы смешивались с землёй. — Сона! Почему ты не прошёл обращение? Глупый, глупый, глупый мальчишка! Почему позволил судьбе выиграть, убить тебя? За что ты так… — голос оборвался.

Подул тёплый ветер. Один из его порывов обволок Нирана, и в голове неожиданно раздался до боли родной голос.

«Успокойся, мой милый друг. Всё случилось, как должно было. Нельзя перечить судьбе, она всё равно бы меня забрала. — Нирану казалось, что он видит перед собой Сону. Живого. Но то было лишь видение. Которое мягко продолжало, обхватив призрачными ладонями его лицо и глядя в глаза: — Я прожил короткую, но зато очень яркую жизнь. И яркой она была благодаря, в том числе, и тебе. Не печалься обо мне. И передай другим, чтобы не печалились тоже. Сейчас я в месте, где нет страданий. И однажды мы с вами встретимся там. Вечные розы когда-то устают от земной жизни, не правда ли, милый друг? Но, прошу, не торопитесь за мной. Всему своё время. Моё пришло. А ваше — нет. А сейчас, до встречи!»

Ниран сидел в оцепенении, упершись ладонями в землю и расширившимися глазами глядя в никуда. В то место, где несколько секунд назад видел лицо Соны.

Это ведь был Сона?

Сона говорил с ним?

Правда же?

Благодаря дару Ниран способен видеть и общаться с призраками. Значит, Сона услышал его и пришёл успокоить?

Ох, Сона…

Ниран, уронив голову на ладони и покачиваясь, повторял шёпотом имя друга, не в силах прийти в себя. Боль не ушла, но медленно отступала, освобождая место для надежды. Надежды на встречу. И пусть она случится нескоро, но он ещё увидит светлую улыбку друга, слишком рано покинувшего мир.