Фронтир

Глава I. Небесный гость

За что мы сражаемся? Возможно, за собственное право сражаться.

Контр-адмирал Молл Финнеан

3072 гТС

Наш мир — внутри нас

Надпись на монументе Павшим героям,

«Инестрав-шестой»

Прима в домашней обстановке ничуть не походила на себя в свете рампы. Мягкие босоножки, шлёпающие по тёплому дереву пола, спутанные, влажные ещё после душа волосы, старый полинявший халат и повязанный на талии толстый шерстяной шарф.

Дома.

Это место всегда было тихим и почти заброшенным, она никогда никого не звала к себе в гости, оставляя свой замкнутый мирок пребывать в состоянии нескончаемого, нет, не уединения — одиночества, в котором прима нуждалась иногда куда больше, чем в аплодисментах любящих зрителей. Это был её, только её дом, с замусоренным садиком и тропинкой, спускающейся под сенью кривобоких лиственниц к крошечному круглый год затянутому ряской пруду. Здесь прошло её недолгое детство, и сюда же, когда ей исполнилось двадцать лет, она снова вернулась, осознав всю тщетность попыток сбежать от собственных страхов и сомнений.

Человечество привычно оставалось изо дня в день единым космическим организмом, живущим по своим правилам, и в этой звёздной карусели даже таким, как она, почти не покидавшим своего родного мира, был нужен уединённый уголок, в котором можно было укрыться от остальной вселенной и остаться наедине с самой собой.

Плотный график репетиций, выступлений и гастролей не позволял приме возвращаться сюда слишком часто. Два-три случайных дня, без людей, без нескончаемых живых глаз или искусственных зеркал, отражающих тебя каждый день, без спросу и без возможности от них скрыться. Пару дней вне постоянной необходимости оставаться в образе, забыв о бестелесном порхании в сказочных мирах, придуманных для неё драматургами и постановщиками. Пару дней абсолютной, глухой тишины.

Первым утром прима обычно просыпалась рано и вот прямо так, с мокрыми волосами шла в сад, почти до самого обеда совершая очередную попытку привести его в порядок — обрезать при помощи разбуженного к такому случаю гнома обломанные ветром ветви яблонь, окультурить разросшиеся кусты сирени, но надолго её энтузиазма не хватало — холодный ветер с холмов навязчиво подсказывал, что трудиться тут можно хоть до ночи, только до костей продрогнешь и все руки исцарапаешь своенравными ветками, а обернись, и даже толики всех трудов не заметить.

Приходилось, несолоно хлебавши, возвращаться в дом, который к тому времени успевал окончательно растерять холод и сырость необжитого помещения, да и трудолюбивый гном успевал растащить по углам затянутую в чехлы мебель. Поздний завтрак — огромный, увы, диетический омлет, поверх, в качестве вызова режиму, любимые с детства и страшно вредные для обмена веществ кольца изолийского лука, обжаренные в масле до румяной корочки, и напоследок некогда объект страшной ненависти, а теперь необходимый элемент ритуала — огромная чашка горького какао.

Теперь самое время забраться с ногами на диван и испытующе вслушаться в окружающую тишину. Здесь, дома, тишина была особая — обволакивающая, затягивающая в свои сети. Кажется, поддайся ей, и ты останешься здесь навсегда, но нет, прима помнила, что это невозможно.

Потому что стоило проползти сквозь ничего не деланье и размеренный шелест пульса в висках ещё нескольким часам, приму неизбежно начинало настигать первое чувство тревоги.

Можно было пытаться что-нибудь читать или слушать, можно было лечь и уснуть, момент возвращения знакомого чувства был неотвратим.

Откуда оно приходило здесь, где была отключена и надёжно заблокирована всякая связь с внешним миром, где не было никого и ничего, что могло бы потревожить её долгожданное уединение, а до ближайшего форпоста большой Галактики были часы лёта? Прима об этом не задумывалась.

Она в общем и не пыталась отдавать себе отчёта в собственных действиях, зачем именно в этот день, зачем — снова сюда, хотя для отдыха в её распоряжении были все вожделенные для многих работяг с галактических промкомплексов рекреационные зоны Изолии. Прима не привыкла подолгу копаться в собственных порывах, как всякий прирождённый творец, она жила в своих придуманных мирах, и другие ей будто бы и не были нужны.

Однажды заведённый порядок уже не мог никуда подеваться. Начинала работать непрошеная память, оттаивая сквозь корку наросшего льда. Едва небо укутывалось в саван закатных сумерек, прима, всё такая же беззаботная, начинала вспоминать.

Тогда, долгих десять лет назад, когда она была ещё совсем девочкой, в точно такой же тихий вечер привычное её выжидающее одиночество было прервано. И в тот день одиночество стало окончательным.

При живом (да живом ли?) отце, в толпе товарищей по студии, а потом и на вожделенных подмостках, невероятно юная даже для жадной до талантов Изолии прима стала раз и навсегда одинокой в тот день, когда узнала о гибели мамы.

Эти проступающие на темнеющем небе звёзды, о, они знали, о чём можно напомнить.

Галактика уже столетия не была для человечества мрачным пустым внешним пространством, она стала для него тёплым и привычным домом, где промеж населённых миров и бронированных комических форпостов сновали миллионы кораблей, перевозящие ежемоментно миллиард человек, каждый из которых к чему-то стремился, что-то искал. Все они не канули в Галактику, как в вечность, трансгалактические перелёты были привычным делом, из любого путешествия, как бы оно ни затянулось, можно было в любой момент вернуться, с любым человеком, оставшимся позади, вновь повидаться, найти себе дом на любой вкус, а если не найдёшь, возвратиться в родной мир, чтобы остаться там или начать своё путешествие сначала.

Так же было и с её родителями. Они улетели, потом вернулись. Тогда же родилась она. А потом они не выдержали ожидания, и снова улетели, пропадая там сперва на месяцы, а потом и на годы, пока прима почти не забывала их лица, пытаясь понять, в чём виновата она, оставшись в одиночестве.

Глава I. Небесный гость. Часть 2

Кенстриджа пулей вынесло из люка в холодный полумрак холла. В этом крыле Девятичасового пилона традиционно экономили на климатизаторах. Ради кого стараться? Ради него одного? Он потерпит. А так, пусти сюда забортный вакуум, местные обитатели не сразу заметят.

В отчётные дни, когда он и его горемычная команда собирались вместе на КБ «Сайриус», реже на «Инестраве-шестом» или Новой Базе СПК, и спешили привести свои традиционно запущенные дела хоть в какое-то подобие нормы, Кенстридж себя ненавидел сверх обычного. Себя и свою так называемую работу.

Инвестигейтор вообще — призвание не для слабых духом или стремящихся к особой мирской славе, но конкретно их, вычурно выражаясь, сфера интересов проникала порой в столь затхлые уголки человеческого социума, что иначе как копанием в чужом грязном белье всё это называть не получалось.

У Галактики были свои тайны. Точнее, какие тайны, было бы желание, всё лежало и лежит на ладони, только все спешат, наткнувшись на нечто подобное, скромно удалиться и поплотнее прикрыть за собой дверь. В иных уголках этого космического лабиринта попахивало. Чужой болью, смертью, кровью. Эти тайны смердели. И с ними приходилось разбираться Кенстриджу. Потому что Вечным не успеть всё самим. А потому он с ребятами продолжал разгребать, подшивать в дела и приносить всё это на доклад. Когда раз в полгода, когда раз в пару стандартолет, а когда и чуть не помесячно мотаясь на «Сайриус» и обратно.

А ещё ему приходилось общаться с ними. Вечными. Силовым и интеллектуальным узлом Галактики. И каждый раз клясть себя за человеческую слабость, за неумение хотя бы объяснить, не то чтобы заставить поверить в верность его рассуждений насчёт всего этого.

И каждый раз его идеи оказывались давно пройденным этапом, съеденным вчера завтраком, переваренным и исторгнутым за ненадобностью.

Он вечно опаздывал.

От осознания этого становилось особенно тошно.

Так. Кенстридж встрепенулся, продолжая ругаться уже сквозь зубы. Нужно проветриться. Никуда сегодня не ходи, ничего пока не предпринимай. Тебя опять натыкали носом в собственную ущербность. Нет, сделали они это со всевозможным тактом, даже с любовью, и обязательно показали, как ценно его мнение, как они его обязательно примут во внимание, даже уже приняли. Нет, человек с Избранными должен общаться на равных. То есть издали, как с собственным отражением. Делясь, по возможности, общественными настроениями, коллективными страхами и массовыми устремлениями. С ними нельзя разговаривать вот так, напрямую. Так камень может пытаться беседовать с водопадом.

Нельзя, а приходится. Ну и к тьме всё это.

Было бы желание, они бы его поняли.

Было бы желание.

Транспортная лента в полном одиночестве уносила Кенстриджа в сторону центральных секторов, где проживало куда больше личного бессознательного и куда меньше коллективного сознательного. За вторым поворотом, когда гравитационный диполь стал почти равномерным, перестав выделывать чудеса с чувством горизонта, показались первые люди. На титанической искусственной конструкции, населённой миллиардами людей, оказываться вот так в одиночестве — было отдельным поводом для стресса. Да и воздух потеплел и перестал отдавать голым металлопластом.

Нет, правда, сегодня больше никаких дел. Сходим в дендрарий, выпьем там в публичном пищевом дворике чего-нибудь максимально полезного, какую-нибудь жутко диетическую органику с тонной витаминов, аминокислот и прочих микроэлементов, помашем рукой в зияющую между сверкающими пилонами пустоту, а потом пойдём топиться в ближайшем эко-пруду.

Кенстридж криво ухмыльнулся собственной дурацкой остроте. Даже шутить уже разучился, так скоро вконец человеческий облик потеряешь.

Перебравшись на «магистраль», он уселся в свободное кресло и принялся из его глубин насуплено приглядывать за окружающим кипением жизни. Вот солдатик разоделся в парадное — это он так в отпуск. Возвращаясь в расположение, обычно одеваются в буднее, и лицо делают волевое. Этот сидит, расхристанный, счастливый, соскучился по домашним.

А вот деловая барышня из типичных внепланетников. Голова коротко стрижена, кисти рук расслабленно брошены вдоль тела, глаза стеклянные, как неживые, что-то она там у себя в голове просматривает, или разговаривает с кем. Галактическая карьеристка ГИСа. Этим подавай побольше точек опоры, и они свернут столько миров, до скольких дотянутся, попутно повергнув к ногам восхищённого человечества всех старых колоссов на глиняных ногах. Купается в своей стихии. Однажды эти купания закончатся, как всегда, не в пользу пловца. За свою карьеру он много подобного насмотрелся.

Интересно, а сам Кенстридж как выглядит со стороны? Что можно подумать об этой безумной шляпе, помятом костюме и бесконечной злобе в маленьких глазках, затравленно бегающих между прищуренных век? Впрочем, Кенстридж себе традиционно льстил. Скорее всего, он похож на подзаплуталого, слегла обалдевшего от окружающих грандиозных красот туриста с периферийной планетки. А злобу эту в его глазах могли разглядеть только самые ушлые из коллег да его сегодняшние визави. Он был зол на себя и он был зол на Галактику. Он был слишком глуп, она была слишком несправедлива. Традиционный, годами и десятилетиями сформированный комплекс инвестигейтора в его крайних проявлениях.

Если бы на его место была бы готова замена в хоть чуточку лучшей кондиции — он бы усвистал в отставку, только инверсионный след бы растаял. Но у других его ребяток дела были ещё хуже. А потому — сиди и трудись.

— Барышня, вы сейчас пропустите свою переборку.

Не выдержал, наблюдательный ты наш. Всегда одно и тоже.

Девица сперва ошарашено распахнула глаза, которые как-то разом стали живыми и даже симпатичными, потом открыла рот, потом всё-таки сориентировалась на местности и соскочила. Как раз, чтобы не пришлось с ней объясняться. Некоторые привыкшие буквально во всём быть досконально информированными люди странно реагировали на чужую осведомлённость.

Глава I. Небесный гость. Часть 3

Изолия Великая была миром, полным противоречий. Я её не любил, но, вместе с тем, улетая в который раз, почти сразу начинал по ней скучать. Странный мир. Космос знает, когда заселенный, он был одной из самых старых человеческих колоний в этом Секторе Галактики. Мир-подмостки. Мир-театр.

В периоды межсезонья, тянущееся порой годами, количество её жителей могло не достигать и пары миллионов. И вместе с тем — ажиотаж в остальное время, наплыв туристов, почитателей, учёных-социологов и представителей множества Галактических Служб, переполненные залы Колизеев и Пантеонов. Брызги смеха и скрежет зубовный. Море эмоций. Огромное множество зданий всех немыслимых форм, размеров и расцветок, соперничающих порой по величине и великолепию с самим ирнским И-Сто, были разбросаны безо всякого смысла и цели по всем континентам, — вы бы ошиблись самым ужасным образом, если бы подумали, что это и есть знаменитые Двадцать Три изолийских Театра. Во-первых, вне всякой логики, их насчитывалось куда больше, а во-вторых, это на самом деле были музеи на потеху приезжим, а то и вовсе — самые обыкновенные, прозаические жилые дома Творцов. Одни тут предпочитали жить в сотворённых собственными стараниями палатах, другие — чуть не в соломенных хижинах.

А Театры… присмотритесь, маленькое такое, чуть в сторонке. Вот это один из них. Не перепутайте.

Творцы жили в башнях, пилонах, пагодах. Жили, отделясь друг от друга сотней метров высоты, что пролегали меж этажами или предпочитая чисто мнимое соседство, например, традиционной таёжной разрозненности постиндустриальных миров. Всё это смотрелось странно, непонятно, где-то и вовсе чуждо, но Творцы для меня, по очевидной причине, были теми самыми людьми, которые до конца оставались чужды даже сами себе, кроме того, однажды некоторые из них вообразили, что я сам им почему-то интересен. Я, изгой без дома и семьи, без вкуса к жизни и без интереса к творчеству, всей своей жизнью опровергающий их ценности, смысл их жизни…

Если вы думаете, что я понимаю, почему, то вы ошибаетесь.

Мы довольно часто здесь бывали до того, последнего моего визита, так всё время получалось, я уж и не помню точно, каким образом удалось меня сюда затащить в первый раз. По-моему, это было ещё в бытность нашу кадетами. Но лишь в последний раз я прилетел на Изолию сам, по собственной воле, без уговоров с чьей-то стороны и ответных проклятий — с моей. Пусть почти всегда это было в шутку, на этот раз шутить было некому. Три года меня здесь не было, и вот, сама судьба принудила нанести этому миру прощальный визит. Раньше же всё выглядело не настолько фатально, бывали и моменты ближе к жанру фарса.

«Не могу я больше видеть этих фигляров! Митрон опять со мной шутки будет шутить, пока не выведет из себя, а потом мне же в жилетку будет плакаться, шмыгая носом. Надоело!» Надо мной потешались, меня уговаривали, меня стращали небесными карами. Как давно это было. В который уже раз, будто в прошлой жизни. Некому уже меня уговаривать.

Воспоминания, воспоминания… не успел я выйти на платформу Пересадочной, не успел глянуть на изборожденный разводами лик планеты, как тут же они меня захлестнули с головой.

— Что вы меня всё время одёргиваете?!!

Это голос одного из пассажиров, ожидавших, как и я, открытия шлюзов. Маленький, лысоватый, с хаотичными порывистыми движениями. Он всю дорогу нервничал, словно первый раз в космосе, и при этом старательно сбрасывал излишки эмоций в сторону окружающих. Его явно выводила из себя кажущаяся беззащитность перед лицом великой пустоты. Да, на открытой террасе Пересадочной у неподготовленного человека возникает ощущение, близкое к агорафобии. Только вместо многолюдности здесь пустота. Ничего, или пройдет, или просто парень больше никогда этого не увидит, его будут перевозить, как багаж. В закрытой таре.

— А вы тоже в первый раз?

О, Вселенная, только этого не хватало. Я так надеялся, что меня хотя бы в этот раз оставят в покое. Мечты не сбылись. Прицепился.

Я постарался дать ему понять, насколько сильно я не хочу ни с кем разговаривать, и разворачивался нему со всей возможной, в пределах приличий, медлительностью. Как главная орудийная башня на флагшипе.

— А похоже? Нет, не в первый.

— На концерт Селив прилетели? Сейчас вроде ничего приличного и не идёт. Только не говорите, что вы на эту ужасную выставку Зелёных Волос? Это же не искусство, а маразм старческий, мне кто-то сказал, что чуть не половина этих дедуганов не совсем сохранна психически, и, к тому же…

Слова полились из этого маленького лысоватого человечка непрекращающимся потоком, он тут же, совершенно не нуждаясь в моих ответах на его реплики, принялся излагать мне всё, что думал о разнообразных течениях и направлениях современного искусства, и, в особенности, искусства Творцов.

— И главное, я им говорю…

— Подождите секунду, послушайте.

— Да? — он аж потянулся ко мне, встав на цыпочки. Не ожидал, что я ещё и разговор поддержу. Заранее радовался собеседнику. Кошмар.

— Я очень устал после перелёта. Я бы очень был рад, если бы вы перенесли то внимание, которое вы мне так любезно уделяете, на кого-нибудь другого. Заранее благодарен.

Надо было видеть, как он сник.

— Извините, я не должен был…

Зря, но тогда я действительно едва сдержался, чтобы попросту на него не наорать. Полёт мне стоил последних сил.

Глава I. Небесный гость. Часть 4

Хорошо, если удаётся поспать. Хоть сон для подготовленного десантника не является необходимостью, но отдых есть отдых, а в бою лишний ресурс для измотанной нервной системы — та роскошь, за которую стоит побороться. Сенсоры штурмовика активировались, разбудив меня перезвоном контрольных точек.

Работа системы оповещения сигналила — мы подлетали к стартовой площадке, обширной долине, окруженной с двух сторон довольно высокими по меркам планет «голубого ряда» двенадцатикилометровыми горными хребтами. Покрытая вездесущим снегом поверхность не давала рассмотреть детали, но тактические карты, заложенные в базу данных штурмовика, говорили о величине скопившихся внизу сил. Первый и Третий Крылья Легиона, уже перебазировавшись, разворачивали свои порядки по обе стороны от нас, в то время как Четвертый и Пятый медленно подтягивались к флангам, всё ещё соблюдая правила перемещения в тени машин Спецотряда.

Я оглянулся, высматривая своих «пассажиров». Всё верно, на броне никого не осталось, пехотинцы остались далеко в тылу, сошли прямо на ходу, даже не удосужившись сообщиться. Уж ладно, разбудили бы.

Согласно плану Капитанов они, так же как Второе Крыло при поддержке зенитных мобильных комплексов, прикрывали транспортировку уже наполовину погруженного оборудования Базы.

Массированность задействованных в операции сил вкупе с нашими упреждающими лобовыми ударами должна была отбить у механоидов всякое желание этой переброске воспрепятствовать.

Согласно тому же предварительному плану штурмовики КО оказывались в центре ударной группировки из четырех Крыльев Легиона, тогда как более скоростные истребительные силы, а также вся мобильная артиллерия выстраивались фронтом далеко позади нас. Моим воякам не привыкать сражаться без поддержки, но вот остальным может оказаться непросто. Хотя, мы, Белые Тигры — гвардия, стратегический резерв. Здесь служат лучшие. Пора бы уже в бой. Слишком долго прячемся.

Покуда я так размышлял, наш Капитанский Отряд, ведомый флагманами, приземлился на небольшой заснеженный холм посреди долины. Вокруг, насколько хватало глаз, сверкали на ярком свету полированные бока тяжелых штурмовиков всевозможных типов и конструкций, вызывая при этом совершенно мирные ассоциации — словно стая жуков уселась погреться на солнце. Тоже насекомообразные, пусть и не настолько хищные корпуса «Циклопов» и «Ксерксов» только усиливали впечатление.

Впрочем, мирной картина отнюдь не была. Все были готовы к немедленному старту, от мощности работающих ходовых генераторов дрожал воздух, и даже не задействуя «тактику» я различал, как колышется воздух в конусах внешних силовых полей. Вся мощь парка штурмовых машин Легиона была готова сорваться в бой.

Мелодичное пение контрольных детекторов моего «Баньши» резко стихло. Индикатор показывал подключение Капитанского канала. Наши командиры хотели сказать пару слов. Я тут же связался с «Бетой», он подтвердил, что да, все с планом ознакомлены, Отряд готов к бою. Лишь теперь я остыл и стал слушать.

— Десантники, — голос Первого Капитана был деловит и спокоен. — Вы все ознакомлены с полётными заданиями, так что по сути предстоящей операции мне добавить нечего, однако хочется сказать несколько слов от себя. Я надеюсь, что всем понятно: наша цель — отвлечь врага от трассы конвоя наших тягачей, бойцы из группы прикрытия должны в пути заниматься основной задачей, а не жертвовать своими жизнями в неравных арьергардных боях. А потому мы полноценно, всеми имеющимися у нас в распоряжении штурмовыми мобильными силами атакуем ключевой промцентр врага по вектору, транслированному вам сетью. Забудьте слова «создать видимость атаки», Легион Белых Тигров не достоин игр в прятки с врагом. Мы двинемся на них с такой силой, чтобы они и думать забыли о том, что происходит в нашем тылу. А для этого каждый воин должен помнить только о том, что наша единственная цель — впереди. Штурм будет реальным, так что как только враг допустит хоть одну оплошность, мы тут же ворвемся под прикрытием орбитальной группировки на его территорию и возьмём от этой победы всё, что сможем взять. Пусть каждый из вас выложится, проявит всё свое мастерство солдата и самосознание человека, чтобы приблизить тот день, когда последний контрольный центр врага будет стёрт с лица этой планеты.

Капитан помолчал.

— Ещё. Подвижность сейчас — наш козырь. В случае непредвиденных событий Верховное Командование, согласившись со мной и Капитаном Алохаи, помимо ограниченного орбитального удара разрешило активировать в бою мезонные бустеры ваших машин.

Общий канал дружно задышал. Ребята встрепенулись, я тоже. Прямоточные мезонные ускорители, наиболее мощные из всего потенциала штурмовых сил, были штатно установлены на каждой машине тяжелее стерднетоннажника, но были запрещены для использования на планетах с развитой биосферой, поскольку в отличие от стандартных нейтринных генераторов, замкнутых на ядро местной звезды, среди побочных результатов их работы были разнообразные долгоживущие изотопы, загрязняющие атмосферу сильнее килотонных нуклеарных и кварковых зарядов. Разрешение их использовать, пусть и в крайнем случае, давало нам немалое преимущество в скорости и запасе прочности внешней брони, но планета могла быть в итоге загрязнена остаточной радиацией на столетия вперёд.

— И последнее. Если бы Капитаны Олдридж и Корнов сейчас были с нами, они бы пожелали Легиону справиться с задачей и невредимыми вернуться на новую Базу. Десантники Северного Легиона «Белые тигры» Сиреневой Армии Двенадцатой Группы Планетарного Корпуса Космофлота Галактики Сайриус — машины к бою.

Глава I. Небесный гость. Часть 5

Кенстридж кружил по каюте, как дикий зверь в клетке. Ему было безумно тесно в этих стенах, хотелось вырваться отсюда, найти поблизости какое-нибудь место, где было бы много света, много пространства, много людей, лишь бы вырвать сознание из безумного кольца одних и тех же мыслей, превращающих ожидание в пытку.

Набрать многократно проклятый код Совета было делом считанных секунд. Сколько раз ему ещё предстоит активировать в памяти эту последовательность цифр, которая всегда означала одно и тоже — ожидание скорой беды. И вестником этой беды был он, инвестигейтор Кенстридж. В этом состояла его работа, именно этого от него ждали в Совете, но как же он ненавидел себя, такого нужного, такого полезного Галактике, в эти тоскливые минуты.

Кандидат, кодовое имя «Небесный гость», подвергается непосредственной опасности.

И всё. Теперь можешь быть свободен. Ты уже сделал своё дело, разгадал очередной ребус, быть может, слишком поздно, но теперь, поверь, от тебя уже ровным счётом ничего не зависит. Так зачем же ты стоишь посреди пустой комнаты и не можешь оторвать взгляда от двух десятков эрвэ-панелей, которые показывают тебе абсолютно устаревшее к этому моменту прошлое, и не можешь никак оторваться от разворачивающегося перед тобой маховика судьбы.

Последние уточнения тоже не потребовали много времени.

Кенстридж за пару минут сумел убедиться, что пока он возился с информационным пакетом, «Инестрав-шестой» уже успел дать подтверждение — план операции признан разумным и подлежит исполнению в любые сроки на усмотрение командования Легиона. С тех пор прошло шесть субъективных часов, и не было нужды гадать — с учётом текущего лага декогеренции с ГД в пятьдесят две минуты, по времени «Небесного гостя» операция уже должна была длиться не меньше пяти часов.

Манипул «Катрад» так торопился сверстать свой грандиозный спасительный план, что не стал бы ждать ни минуты, в расчётный момент прибытия подтверждения машины Легиона уже должны были оказаться в воздухе. И если бы подтверждение опоздало, всё началось бы и вовсе без него, под ответственность капитанов.

В чём Кенстриджу и удалось незамедлительно убедиться. Стоило его служебному церебру добиться подключения к трансляции по прямому каналу, который согласно всем правилам был запущен орбитальной группировкой в момент начала первого огневого контакта. Штабы КГС кто-то очень любезный попросил поделиться с Кенстриджем информацией. И он даже догадывался, кто.

Иногда прямая связь с Советом могла быть полезной, хотя обычно от этого ему были одни неприятности.

Канал работал на полной мощности, но её не хватало. Позволить себе стационарный орбитальный ретранслятор с базой, разнесённой в плоскости эклиптики, Легион не мог, орбитальная же группировка была слишком мала, чтобы поддерживать достаточную входящую мощность сигнала, так что в результате приходилось довольствоваться малым — тактикой отдельных Отрядов, переговорами офицеров и телеметрией с базовых наблюдательных станций.

Всё это с мучительной дотошностью Кенстридж вывел вокруг себя, и теперь кружил в этой информационной клетке, не умея из неё вырваться.

Он смотрел на безумно далёкую историю и не мог заставить себя поверить в то, что все эти люди уже могут быть мертвы, а он об этом узнает лишь долгих пятьдесят две минуты спустя.

Плечо Эрхаузе космологических инфлатонных полей было неумолимо. Субпространственные модулированные нейтринные пучки формально двигались вдоль соседних бран относительно «физики» с бесконечной скоростью, не подчиняясь обычным ограничениям на скорость светового пучка, но эта условная бесконечность упиралась в другой предел — темпоральной декогеренции. Фронт сигнала на межгалактических расстояниях вместе с метрикой пространства начинал «растягиваться» во времени поперёк несущего потока, так что приёмник мог начать достоверно считывать получаемую информацию лишь спустя определённое время, соответствующее полуволне Эрхаузе, тем большей, чем большее расстояние прошёл сигнал. При текущих взаимных положениях Сектора Сайриус ГС и Двадцать четвёртого Сектора ГД это плечо и составляло пятьдесят две проклятых минуты. Обмен сигналами занимал вдвое больше.

Это было сейчас равносильно просмотру хроники вековой давности. Кенстридж наблюдал, как колеблется вражеский фронт под ударами тяжёлых штурмовиков Легиона Ковальского, как стягиваются для контрударов боевые машины механоидов, как сбивает их слаженное взаимодействие шумовая завеса от спецсредств, как накрывает плацдармы средней дальности орбитальная группировка, получившая сегодня возможность хоть частично не стесняться в средствах, ограниченная главным образом требованиями к безопасному расстоянию от проникших глубоко на чужую территорию пилотируемых штурмовиков Легиона.

Кенстридж наблюдал за этим всем, как за танцем смерти, который разворачивался перед ним без возможности как-то повлиять на его исход. И всё чаще слезящиеся от долгого напряжения глаза инвестигейтора косились на единственную беспросветно-тёмную виртпанель.

В его мозгу свербела безответная мысль — а будь у него право и возможность прямо сейчас связаться с «Небесным гостем» и сказать… что он вообще мог сообщать Ковальскому такого, что стоило бы произнесения вслух?

Попытаться объяснить, зачем он и его ребята нужны Галактике? Напомнить, что Ковальский не один, что за него есть кому искать и находить ответы? Те самые ответы, которые не предназначались самому Ковальскому.

А может, его стоило бы предупредить? Раскрыть карты, сказать, что на его стороне работает могучий механизм разнообразных Галактических институтов во главе с Советом Вечных, и что его план уже не нужен, что можно отводить Легион, готовиться к худшему и беречь силы?