Фронтовой дневник княжны-попаданки

Глава 1 Пробуждение

Свежий утренний ветер пробегается по моему лицу и перебирает волосы. Невероятно приятное ощущение легкости наполняет меня, заставляет улыбаться.

Не хочу открывать глаза. Боюсь, что стоит мне только окончательно проснуться, как все это пропадет и я снова вернусь в больничную палату, в которой мне суждено провести остаток своих дней.

Жизнь невероятно несправедлива. Всю свою жизнь, все свои сорок восемь лет, я посвятила лечению больных. Медицинский институт, аспирантура, докторантура, долгие годы беспрерывных операций… и вот, я сама лежу на больничной койке, практически неспособная пошевелиться.

Скелетно-мышечная атрофия… Если бы мне когда-нибудь сказали, что именно такая редкая и беспощадная болезнь ворвется в мою жизнь, я бы посмеялась. Разве может такое случиться с профессиональным хирургом, спасшим не одну тысячу жизней?

Но оказывается, что может.

Глубоко вдыхаю свежий утренний воздух. Наполняю им свои легкие до отказа. И понимаю, что на самом деле все еще сплю. Ведь в настоящей жизни я уже практически не могу дышать.

Воздух пахнет свежескошенной травой и цветами. Похоже, что только что покосили газон под окнами моей палаты и аромат каким-то чудом поднялся до девятого этажа.

Неважно, на самом деле так… или это игра воображения. Я просто наслаждаюсь моментом. Просто стараюсь запомнить его, чтобы потом долгими часами вспоминать и радоваться выпавшей мне возможностью еще раз почувствовать прекрасное.

Из открытого окна до моего слуха доносится пение птиц. Звонкое, живое…

Как же хорошо вот так проснуться и просто наслаждаться этим звуком, тихонечко, чуть слышно, напевать похожие на птиц звуки. Понимать, что все еще могу петь.

Теплые лучи солнца пробегаются по моему лицу, останавливаются на нем. От ощущения щурю глаза. И даже это мне нравится.

Улыбаюсь еще шире. Хочу смеяться. Хочу встать с кровати и начать танцевать. Мне кажется, что сейчас у меня хватило бы на это сил. Я чувствую себя принцессой из сказок…

Неожиданно до моего слуха доносится странный скрип. Словно скрипят колеса каталки. Следом за скрипом слышится топот. Не топот ног, а какой-то странный, необъяснимый для больницы. За ним следует ржание лошади…

Стоп! Откуда лошадь на девятом этаже?!

От неожиданности открываю глаза и вместо привычной темной палаты вижу небо. Оно расходится во все стороны, заполняя пространство надо мной. Будто бы вокруг нет никаких стен.

Приподнимаюсь и делаю это с такой легкостью, что не сразу верю, что это на самом деле я.

Поднимаю руки и протираю глаза. Каждое движение дается мне невероятно легко. Да и само тело какое-то легкое и полное сил. В последний раз я чувствовала себя так лет двадцать назад.

Потерев глаза, отвожу руки и замираю. Они не мои! Слишком молодые. Слишком гладкие и ровные.

Опускаю взгляд на тело и вижу не больничную рубашку, а светло-кремовое платье. Необычное, какое-то простое, дешевое, но с кружевной вышивкой в зоне декольте. А дальше такие же невероятно молодые, красивые и стройные ноги. Почему-то в плотных чулках и старомодных высоких туфлях со шнуровкой.

— Этого не может быть! — шепчу, не в силах понять, что происходит.

Похоже, что болезнь окончательно добралась до моих ребер и я перестаю дышать. Кислородное голодание объяснило бы галлюцинации. Да, именно галлюцинации. Иначе я не могу объяснить происходящее. Но как же мне хорошо, просто невероятно хорошо сейчас!

Поднимаю взгляд и осматриваюсь. Но увиденное поражает меня еще больше.

Оказывается, что вокруг меня действительно нет никаких стен. Я и вовсе лежу в телеге, на куче сена. А вокруг еще с десяток телег и сотни лошадей.

Рядом с лошадьми, одетые в старинные мундиры, ходят мужчины. Они громко что-то обсуждают, но мне непонятно, что именно они говорят. Их голоса сливаются в один общий неразличимый гул.

Около одной из телег вижу женщин. Облаченные в черные платья с выступающими из-под них белыми блузками, они похожи на сестер милосердия. Именно такими их обычно показывают в исторических фильмах.

Вот только почему сейчас они все пришли ко мне?

— Доброе утро, голубушка! Как спалось? — раздавшийся рядом грубый мужской голос заставляет меня вздрогнуть.

Перевожу взгляд на говорящего и вижу немолодого мужчину с длинной бородой и усами. Он одет в офицерский мундир и выглядит в нем очень сурово. Даже несмотря на украшающую его лицо улыбку.

— Хорошо спалось… — отвечаю растерянно.

— Вот и славно! — произносит он радостно, будто бы рад за меня. — Нынче хороший сон к ряду со счастьем поставить можно.

— Я действительно чувствую себя счастливой, — соглашаюсь, прекрасно понимая, что его слова — это восприятие моим же разумом моего состояния.

— Счастье сейчас в цене, — продолжает улыбаться он. — Сейчас оно есть, а завтра уже ищи, куда подевалось. Времена такие…

— Какие такие? — спрашиваю, желая понять, к чему готовиться, но мой вопрос заглушает какой-то странный шум, больше похожий на взрыв. — А это что такое? — забывая о прошлом вопросе интересуюсь я.

Анастасия Павловна Стырская

Анастасия Павловна родилась в очень обеспеченной семье, проживающей в центре Санкт-Петербурга. Желая служить во благо Империи молодая девушка направилась на фронт. Но с неприятностями ей пришлось столкнуться еще до приезда в полевой госпиталь. Именно эти неприятности и позволили нашей героине попасть в тело молодой княжны.

______________________________________

Дорогие читатели!

Книга участвует в замечательном мобе "Фронтовая любовь", с остальными книгами которого вы можете ознакомиться, перейдя по ссылке:

https://litnet.com/shrt/gd9y

Глава 2 Непонимание

— Как это фронт?! Какой еще фронт? — спрашиваю, совершенно не понимая, что происходит.

Слова мужчины заставляют меня напрячься. Совершенно забываю о болезни и больнице, в которой на самом деле нахожусь и полностью переключаюсь на происходящее вокруг.

— Эк вас головой-то приложило, — хмыкает он. — Благо пережить сумели. Я, право же, думал, что помирать собрались. Но отлежались и хорошо.

— Головой? Помирать? — повторяю его слова, пытаясь понять, что мужчина хочет этим сказать.

— Неужто вы, Анастасия Павловна, не помните ничего? — хмурится он. — Нехорошо это. Вам же еще работать надо бы. А как вам больных да раненых лечить, когда сами в помощи нуждаетесь?

— Лечить раненых? — понимаю, что для фронта это нормально. Но я же ни на каком не на фронте! Разве что, если представить, что мое тело сражается с поработившим меня недугом? Тогда самый настоящий фронт получается.

— Ничего, голубушка, еще отлежитесь немного и придете в себя, — заявляет он и кладет руку мне на лоб. — Жара нет уже. Точно жить будете. А там и в себя придете!

— Я, значит, головой ударилась? — смирившись с галлюцинацией, спрашиваю у мужчины. Наверное, лучше закончить свои дни так, в бреду, но способной двигаться, чем просто смотреть в потолок. — А как это произошло?

Трогаю голову и только сейчас замечаю повязку. На затылке она влажная, а прикосновение в этом месте вызывает боль.

— Да коли знал бы, наверное, и гадать бы не стал, — качает головой мужчина. — Солдаты вас нашли. Лежали без сознания в овраге. Похоже, что соскользнули, да там головой и тюкнулись. Думал, что коли выживете, так и расскажете мне, как все случилось.

— Упала и ударилась… — терпя боль, ощупываю рану. Сквозь повязку понять сложно, но в то, что рана получена при падении, верится с трудом. Больше похоже на повреждение, полученное от намеренного удара по голове…

— Ну вы в голову-то сейчас не берите. Только очнулись ведь, — просит он и протягивает мне флягу. — На вон, воды попейте. Только много не пейте — вредно. Болеете ведь. Жар только сошел.

— Так наоборот ведь, пить тогда больше надо… — начинаю спорить, но тут же вспоминаю о заблуждениях прошлого.

Судя по одежде окружающих меня людей, сейчас середина или конец девятнадцатого века. А тогда ведь считалось, что обильное питье только навредить может.

— Ох, нехорошо. Совершенно забыли про все. Что же мне теперь делать-то с вами? — хватается за голову мужчина.

— А что со мной делать? Что я забыла-то? — понимаю, что от меня здесь ждут медицинские услуги. Похоже, что здесь я тоже медик. Вот только какого уровня и направления?

— Ай, — отмахивается он. — Коли все путем выйдет, сами вспомните.

— Серафим Степанович! Серафим Степанович! — подбегает к мужчине молодая темноволосая девушка в одеянии сестры милосердия. — Снова висельники!

— Ох, будь оно неладно! — ругается мужчина. — Ладно, пойду я. А вы отдыхайте пока. Силы нужно беречь, а то память никогда не придет.

— Ах! Анастасия Павловна очнулась! — замечает девушка. — Как же я за вас переживала. Есть и спать не могла.

— Будет вам, голубушка, — Серафим Степанович берет сестру за плечи. — Анастасии Павловне отдыхать надо, а не кудахтанье ваши слушать. Не здорова она еще.

— Да как же не здорова-то? Глаза-то ведь вон, какие ясные. Рассудок-то на месте.

— Не здорова я вам говорю, сестра Аглая! — мужчина направляет девушку прочь. — А вы отдыхайте, голубушка, отдыхайте, — обращается уже ко мне и тоже уходит.

Опускаюсь на сено и закрываю глаза. От всех этих странных галлюцинаций совсем голова кругом идет. Да еще эта речь…

Нет, конечно же речь мне нравится. Мы, когда я в медицинском училась, с одногруппникам так же разговаривали. По приколу конечно же.

А тут совсем все не по приколу…

Где-то вдалеке снова звучит взрыв, и я даже вздрагиваю от неожиданности. Странная штука эта, разум. Почему он принес мне именно фронт? Почему война? И главное, почему именно это время?

Делаю глубокий вдох. Наполняю легкие приятным свежим воздухом, наслаждаюсь им. Наслаждаюсь каждой ноткой его аромата.

Какой бы ни оказалась финальная точка моего затухающего разума, радует, что в ней есть, чем насладиться.

Открываю глаза и смотрю прямо в небо. Оно голубое и чистое. Даже не верится, что под таким небом может идти война. Самая настоящая, кровопролитная и безжалостная.

Пытаюсь вспомнить, в какую войну наши войска носили такие мундиры, как носит Серафим Степанович. Навскидку это все же конец девятнадцатого века. Тогда как раз шла Русско-турецкая война. Неужели это она и есть?

Впрочем, это не важно. Если у меня начались галлюцинации, значит осталось уже не очень долго. Значит моя жизнь уже подходит к концу. Можно попробовать насладиться ею.

Переворачиваюсь на бок. И даже это кажется мне невероятно приятным. Ведь в последнее время я постоянно лежала на спине, не в силах повернуться.

— А это что такое? — нащупываю рядом с собой какую-то банку.

Серафим Степанович

Серафим Степанович родился в селе под Санкт-Петербургом в семье кузнеца и доярки. Родители с самого рождения пророчили своему сыну успех и были очень рады, когда от своим разумением смог поступить в медецинскую академию. А теперь ему предстоит спасать жизни солдат, сражающихся за независимость балканских народов.

Глава 3 Принятие

Какое-то время лежу в страхе. Держу в руках эту треклятую банку, словно тот, кто хотел мне навредить, увидев ее испугается и убежит.

На самом деле боюсь я не таинственного незнакомца, решившего применить мышьяк, а последствий. Кажется, что, если я не сумею защититься, закончится моя жизнь не только здесь, во сне, но и наяву.

А мне ведь только выпал шанс хотя бы немного порадоваться жизни.

Не знаю, сколько проходит времени, но владелец банки так и не приходит. Словно теперь ему нет до меня никакого дела. Словно он уверен, что его затея удалась.

Зато приходит голод.

Фляжка с водой заканчивается достаточно быстро. Несмотря на наставления Серафима Степановича, не считаю нужным ограничивать себя в воде. Заблуждения прошлого способны принести больше вреда, чем пользы. А мне в жизни и так вреда немало досталось.

— Анастасия Павловна, вы кушать изволите? — сестра Аглая, как обращался к ней мужчина, подходит как раз в тот момент, когда желание есть становится невыносимым.

Не знаю, как давно я не ела, но сейчас не отказалась бы даже от безвкусной каши из прописанной мне врачом диеты.

— Если можно, не отказалась бы, — тихонько отвечаю, боясь, что резкую реакцию могут принять за горячку.

— Можно, конечно, миленькая вы моя! — улыбается девушка и, чуть склоняя вперед голову, перекрещивается. — Принесу сейчас!

Аглая уходит, а я смотрю ей вслед и понимаю, что девушка не просто сестра милосердия. У нее на груди я успела заметить крест, а сама манера поведения подсказывает, что она — человек веры.

Впрочем, на фронте такие люди нужны. Ведь нужно укреплять веру воинов не только в императора, но и в Бога.

Зато в моем случае человек, использовавший мышьяк, точно с верой в ногу не идет. У него имелись свои намерения. И чем ему могла навредить девушка, в теле которой я теперь оказалась, остается большой загадкой.

— Ваш завтрак, Анастасия Павловна, — сестра Аглая возвращается с тарелкой и чашкой. — Серафим Степанович наказал не давать вам жирного. Да разве ж в вашем состоянии можно иное кушать? Вам ведь сил набираться нужно…

Принимаю тарелку и вижу большой кусок мяса с прослойкой жира, который уложен на разваренную картошку.

— Спасибо вам, хорошая моя, — благодарю ее. Жир я не люблю, а вот наличие в рационе белка очень даже приветствую. Мне сейчас силы не помешают.

— Не благодарите, Анастасия Павловна! Вы главное выздоравливайте. Нам ведь самим болеть никак нельзя. Нам раненых лечить нужно, жизни их спасать.

— А раненых-то много? — знаю, что в те времена ранений было меньше, чем потерь. Тогда с поля боя только в случае успеха забрать могли. Не на чем было увозить.

— Да здесь-то не много, — качает головой Аглая и хватается за крест. — А впереди, говорят, не сосчитать. Все палаты заполнены.

— Значит работы хватает… — произношу задумчиво и принимаюсь за еду.

Я хоть и во сне, но все же остаюсь весьма квалифицированным хирургом. Значит толк от меня точно будет. Только бы не мешал никто. А там разберусь.

— А кто такой Серафим Степанович будет? — спрашиваю, решив, что в случае чего спишу все на потерю памяти. Все равно меня в ней уже обвинили.

— Так врач же ж. Разве не помните вы, Анастасия Павловна?

— Помню, что знакомы мы с ним, — переиначиваю ситуацию. — А что врач не помню.

— Даст Бог, все-все припомните, — продолжает она теребить крест. — Нам же солдатиков лечить надо. Бедненькие они. Каждый день помирают.

— Вылечим! Это я вам точно обещаю, — доедаю завтрак и отдаю посуду. — Я скоро в себя приду и начну лечить.

— В таком случае не смею вас более беспокоить, Анастасия Павловна, — кланяется девушка. Только сейчас я примечаю, что относится она ко мне как-то слишком почтительно. Как обычно к княгиням, да баронессам относились.

— Сажите мне, сестра Аглая, может вы знаете, откуда этот флакон взяться мог? — решаю воспользоваться ситуацией и задаю, пожалуй, самый волнующий меня вопрос.

— Таких банок у Серафима Степановича целая фура набита, — пожимает плечами девушка. — Да только мне почем знать, что в них налито, то или не то?

— Значит у Серафима Степановича?.. — не думаю, что сам врач хотел мне навредить. Если бы хотел, навредил бы. У него все шансы были.

Значит кто-то из приближенных. Кто-то из своих. Но много ли людей доступ к лекарствам врача имеют?

— Пойду я, — по всей видимости, приняв мою задумчивость за усталость, произносит Аглая. — А вы, отдыхайте, Анастасия Павловна. Вам силы восстанавливать нужно.

— Спасибо, хорошая моя! — киваю ей. Но прежде, чем отпустить, все же прошу кое-что для меня сделать: — Можно напоследок я об одолжении попрошу? Принесите мне воды попить. Той, что Серафим Степанович дал, уже не осталось.

В качестве доказательств протягиваю пустую флягу, в которой даже ничего не плещется.

— Как это не осталось? — девушка даже округляет глаза от удивления. — Разве вам доктор не говорил поменьше пить?

Сестра Аглая

Сестра Аглая долгое время находилась при монастыре в городе Пушкине. Она всю себя посвящала Богу и когда ее направили на фронт, свято верила, что верой и молитвами она сможет помочь солдатам точно также, как своими стараниями. И столкнувшись с трудностями, она не отступает и делает свое дело.

Глава 4 Лагерь

До обеда лежу никем не тревожимая. Проходящие мимо телеги солдаты не смеют меня беспокоить, хотя, пару раз некоторые из них заглядывали, чтобы посмотреть на меня. То ли из интереса как я, то ли прежде меня не видели.

Удивительно, но отлежавшись, начинаю ощущать еще больший прилив сил, чем чувствовала утром. Словно жизнь продолжает наполнять мое новое тело. Или просто я сама отвыкла от ощущения полного здоровья.

— Как же хорошо! — потягиваюсь, наслаждаясь каждым движением.

Хочется двигаться! Полежать я и в реальности успела. А здесь, в молодом теле, полная сил, я не должна оставаться на месте. Я должна действовать!

Сажусь и ощупываю руками голову. Место, где стягивающая голову повязка засохла коркой, от прикосновений совершенно не болит. Словно и нет под ней никакой раны.

Но ведь Серафим Степанович не мог ошибиться…

Осматриваю платье и, найдя на нем карман, убираю в него банку. Вполне вероятно, что она мне еще пригодится, чтобы использовать в качестве улики. Если конечно же здесь принято на подобное обращать внимание.

Тихонько, стараясь не упасть, слезаю с телеги. Это сделать оказывается куда проще, чем мне представлялось, но привычка считать себя неспособным двигаться инвалидом не позволяет торопиться.

— И куда же мне теперь направиться? — осматриваюсь и понимаю, что нахожусь среди походного лагеря.

Вокруг меня стоят сотни, а может быть и тысячи палаток. Между ними туда и обратно снуют военные, одетые в старинную форму — не такую красивую, как бывала во времена Петра, но все же вполне привлекательную.

Около многих палаток привязаны лошади. Они щиплют сено и настороженно поглядывают по сторонам. Чуют беду. Знают, что опасность близко.

— Что, моя хорошая, страшно тебе? — подойдя к одной из них, тихонько поглаживаю по гриве. — Ну ничего, уверена, что все будет хорошо.

Не знаю, кого я на самом деле успокаиваю, ее или себя. Мне ведь тоже страшно. Я это прекрасно осознаю. Особенно теперь, когда вижу, что идет самая настоящая война.

Замечаю стоящее неподалеку ведро и заглядываю внутрь. На водной глади отражается чистое голубое небо. А на его фоне вырисовывается лицо симпатичной молодой девушки с большими голубыми глазами, навскидку лет двадцати от рождения. И как такую могло занести на фронт?

Всматриваюсь в свое новое лицо. Молодое. Красивое. Утонченное… Пожалуй, в нем действительно прослеживаются аристократические черты. Может быть на самом деле какая-нибудь баронесса?

— Привет, красавица! Заблудилась? — отвлекает меня от мыслей пожилой, подвыпивший мужчина в солдатской фланелевой рубахе. Он едва держится на ногах, но оттого не уделяет мне меньше внимания.

— Вышла из лазарета и заблудилась, — делаю вид, что он прав. Возможно, решит помочь.

— Так немного ведь не дошла. Вон же ваша палата, — машет в сторону телеги, на которой я только недавно лежала. — А ты из новой партии, красавица?

— Ага, из новой, — не уверена, что это так, но для меня здесь все новое. Значит может оказаться правдой.

— Эк, тебя угораздило на фронт-то попасть? Ребенок ведь почти еще…

— Ребенок, не ребенок, а попала, — не знаю, что ему еще ответить.

— Ты береги себя! Здесь ведь не только от штыка пасть можно. Солдаты — люд голодный. Мало ли, что в голову взбрести может.

— Спасибо, постараюсь быть осторожнее, — обещаю ему и направляюсь обратно к телеге, за которой виднеется ряд расставленных практически вплотную палат.

Солдат прав. Не место здесь для молодой девушки. Но, насколько я помню историю, молодым особам всегда война казалась чем-то романтическим. Особенно тем, кто имел благородное происхождение.

До больничных палат добираюсь, больше никого не повстречав. Словно здесь не положено ходить. Возможно, это какая-то примета?

Не знаю, действительно солдаты избегают лазарет или просто так получается, но я рада. Не уверена, что все здесь приятные люди. Особенно с учетом того, с чего началось здесь мое пребывание.

Дойдя до палат, задумываюсь, в какую из них мне нужно идти. Все они выглядят примерно одинаковыми. И лишь из некоторых доносятся пугающие крики раненых и больных.

Немного поразмыслив, решаю пойти на звуки. Предполагаю, что, если больные кричат, значит с ними проделывают какие-то процедуры. Возможно, даже хирургические.

Наверняка, именно там и должен находиться Серафим Степанович.

Оказавшись у палаты, отодвигаю завешивающую вход ткань и заглядываю внутрь. В лицо сразу ударяет спертый воздух. Пахнет потом и болезнью. Совсем не как в хирургическом отделении. Но, знаю ли я, каково было в походном хирургическом отделении того времени?

— Помогите! Помогите мне! Идут они, турки окаянные! — доносится из палаты чей-то крик.

— Ай, братцы, давай в пляс! Что же вы стоите? Победа ведь на носу уже! — кричит уже кто-то другой.

Похоже, что крики, которые меня привлекли, это вовсе не следствие работы врачей. В этом месте лежат бредящие, а, возможно, и вовсе сошедшие с ума люди.

И мне точно не стоит здесь находиться!

Глава 5 Личные вещи

— Что же вы здесь забыли, голубушка? — узнаю голос Серафима Степановича, но все равно вся сжимаюсь.

Не знаю, имею ли я право находиться в этой палате. Да и вообще не знаю, где мне можно находиться, а где нельзя. Да еще и мое собственное состояние… Я и сама в подобном случае отметила бы в карте пациента факт нарушения режима.

— Я ничего не брала и ничего не трогала. Честное слово, — обернувшись, произношу я. На всякий случай решаю оградить себя от вопросов воровства.

— Ваше счастье, что не трогали, да не подходили ни к кому, — голос врача звучит громко, гулко. Видно, что человек военный. — Тифозные здесь все. Тронете и подцепите хворь ненароком.

— Так тиф ведь с блохами передается, — вспоминаю курс вирусологии. Никогда не думала, что он пригодится мне на практике. А вот, пригодился.

— С какими такими вшами? Жар у вас случился что ли, — прикладывает руку к моему лбу и поняв, что он не горячий, хмурится. — Горячки нет, а бред есть. Нехороший это знак.

— Не брежу я, Серафим Степанович, — осознаю собственную ошибку. — Это у нас люди знающие так говорили. Может и ложь это все…

Не помню исторические подробности, но кажется, что в девятнадцатом веке ходило заблуждение, будто тиф воздушно-капельным путем передается. Если так, тогда вполне понятно, почему врач решил, что у меня горячка.

— Знаю я ваших Петербуржских академиков да научных докторов. Слыхивал я всякое от них. Да только в лабораториях и на практике разные вещи происходят. Впрочем, в этом вы, Анастасия Павловна, скоро и сами убедиться сумеете.

Из сказанного понимаю, что я из Питера приехала. В этом разум решил ничего не менять. Уже легче. Проще будет о себе рассказывать, если понадобится.

— Академики, порой, много правды говорят, Серафим Степанович. На то ведь они и академики, — поддерживаю беседу, в надежде, что смогу выведать еще какие-нибудь подробности.

— Шарлатаны они, в большей степени! Вот, что я вам скажу. Вы, Анастасия Павловна, жизни еще не знаете. А жизнь, она такая, практика лучше любого изыскания науку дает!

— Не могу с вами спорить, Серафим Степанович, — решаю сменить тему. — А я, стало быть, по пути из Петербурга головой и ударилась?

— Да вот, вчера на привале и тюкнулись, — кивает он. — Полдня не доехали вы до лагеря. Но все же спасти вас сумели. Уже хорошо.

— А личные вещи? Были у меня какие-то вещи? — понимаю, что от врача вряд ли что-то еще узнать смогу. Но в личных вещах можно найти что-нибудь важное.

— Сестра Аглая с вами ехала. Она все вещи для схоронения к себе и унесла, — хмыкает он. — Да вот только я бы личными вещами это не назвал. Так, безделушки.

— А что должно было лежать в моих вещах? Что вас так смутило? — неужели при нападении у меня украли что-то ценное? Что, если из-за этой вещи на меня и напали?

— Как это что? — усмехается Серафим Степанович. — Вы ведь хоть и стали сестрой милосердия, княжной являться не перестали. А княжна при себе должна столько тряпья иметь, что и в поклажу не влазят.

— Платьев, значит, у меня нет? — даже смешно становится от такого вывода. — Может быть и не нужны они вовсе? Фронт ведь…

— Да как же это княжна и без платьев? — смеется мужчина. — Где же такое видано?

— А я, может быть, приехала сюда жизни спасать, а не в платьях ходить, — решаю войти в образ и показать себя настоящей княжной. В конце концов, нужно ведь удовольствие получать от происходящего.

— Жизни спасать — это только приветствуется, — продолжает радоваться врач. — Позвольте тогда, Анастасия Павловна, я вас до палаты вашей провожу.

— Отчего же не позволить? — хочу уже посмотреть, где мне предстоит последние дни провести. — Ведите, миленький мой, ведите!

Серафим Степанович хмыкает и берет меня за локоть. Молча, он ведет меня мимо больших палат, на которых я замечаю красные кресты. Только миновав их, он отводит к расположенным чуть в стороне небольшим палаткам, в которых навскидку может вмещаться не больше шести человек.

— Здесь мы временно, — заметив мой изучающий взгляд, поясняет Серафим Степанович. — Как на том берегу реки закрепимся, так полноценную больницу развернем. Его высочество приказ уже отдали, скоро исполнять будем.

— Выходит, что особо обвыкаться не придется? — даже не знаю, радует это меня или печалит. Куда ведь спокойнее было бы на одном месте оставаться.

— Обвыкаться здесь, Анастасия Павловна, совсем не приходится, — качает головой мужчина. — Но вы устраивайтесь, со своими новыми соседками знакомьтесь.

Мужчина открывает вход в палатку и указывает мне проходить внутрь.

— Спасибо вам, Серафим Степанович! — киваю врачу и прохожу за тряпичную дверцу, откуда уже на меня смотрят четыре пары глаз.

— Анастасия Павловна! Миленькая вы моя! — выбегает навстречу Аглая. — Знала я, что поможет мясо. Ой, знала!

— Вера ваша, да старания помогли, — за заботу хочу сказать ей что-нибудь приятное. — А вы кем будете? — обращаюсь к трем девицам, оставшимся стоять чуть поодаль.

— Марфа я, — немедля заявляет та, что попышнее. — А это Лизавета и Анна. Все Ивановны по батюшке.

Сестры Ивановны

Сестры Марфа, Лизавета и Анна Ивановны приехали на фронт в поисках романтики. Но столкнулись они там совершенно с другим. Справятся ли сестры с испытанием судьбы или для них происходящее окажется слишкм страшным?

Глава 6 Дневник

Пока девушки заваривают чай, изучаю свои вещи. В свертке не оказывается ничего интересного, лишь пара вязаных носков, набор каких-то необычных гребешков и какие-то мешочки с приятно пахнущими сухими травами. Похоже, что это все, что было дорого настоящей Анастасии Павловне.

Даже странно, что мой разум именно таким придумал ее образ.

Зато куда интереснее оказывается лежащая рядом со свертком книжица. Обернутая в мягкий кожаный переплет, она аккуратно перетянута шнурком и накрепко завязана на плотный узел. Похоже, что это даже не книга, а самый настоящий дневник.

Пытаюсь развязать его, но у меня ничего не выходит. Он оказывается так крепко затянут, что не выходит подцепить шнурок и потянуть за него.

А ведь мне кажется, что внутри может быть очень важная информация.

— Анастасия Павловна, ну что же вы сидите? Чай уже стынет, — сестра Аглая зовет меня из-за стола, где она с девочками уже разлила по чашкам чай.

— Иду-иду, — беру дневник с собой, в надежде, что у меня все же получится ее открыть. Или девочки сумеют помочь.

— Чай сегодня с баранками пить будем! — радостно заявляет Марфа Ивановна и достает на стол связку крупных неровных баранок. — Папенька из Петербурга прислал. Велел раздать всем и просить дочерей его беречь.

— Так мало же здесь, чтобы всем раздать, — замечает сестра Аглая, принимая свою баранку.

— Так это же только часть! — поддерживает веселье Анна Ивановна. — Папенька ведь наш — пекарь, целую фуру пригнал. Бублики, баранки, хлеб… Фунтов сто, наверное, вышло.

— Теперь точно все солдатики свататься начнут, — присоединяется Лизавета Ивановна. — А вы чего, Анастасия Павловна, бублик не едите? Неужто не голодны?

— Голодна, — спешу исправить ситуацию и откусываю небольшой кусок. — Не могу с книжкой разобраться. И вроде не сложный узел, а никак поддаваться не хочет.

— Книжка говорите? Так это мы мигом! — сияет Марфа Ивановна. — Сестра Аглая, посмотрите внимательнее, у вас зрение лучше. Лизавета, чайку Анастасии Павловне подлей, чтоб дело лучше шло!

Вся компания моментально окружает меня, словно стая любопытных воробьев вокруг оброненной крошки. Аглая, вооружившись очками, принимается сосредоточенно изучать схему узла, тыкая тонким пальчиком в замысловатые линии.

— Ничего не понимаю, — девушка пытается подцепить шнурок ногтем, но тот не поддается.

Тогда она берет иголку и старается продеть ее между шнурками. Но и тут ничего не получается. Узел оказывается слишком тугим.

— Дайте-ка мне попробовать, — подлившая мне ароматного чаю, Лизавета ставит чайник в сторону и тянется за дневником. — Тут, наверное, хитрее действовать нужно.

— А ну, попробуй хитрее! — Марфа Ивановна выхватывает мою неуступную вещицу и передает ее сестре. — Может действительно выйдет чего.

Лизавета Ивановна берет дневник и внимательно изучает шнурки. Она начинает закручивать их, теребить, трясет и крутит сам дневник. Но у нее также ничего не выходит.

— Нет, так точно ничего не выйдет! — Анна Ивановна кладет на стол небольшой нож, лезвие которого местами покрыто зазубринами. — Давайте отрежем узел, а шнурки, при надобности, заменим.

Смотрю на нож, на дневник, снова на нож… Мне жалко резать шнурки. Они выглядят весьма старыми и очень подходят к самому дневнику. Вряд ли получится найти точно такие же. В это время ведь еще не умели искусственно старить вещи.

— Не надо резать, — решаю, что лучше оставить дневник закрытым до лучших времен. — Уверена, что найду способ развязать этот узел. А может быть, Серафима Степановича попрошу помочь.

— Серафима Степановича можно попросить, — соглашается Марфа Ивановна. — Он мужчина дельный. Наверняка найдет, как проблему разрешить.

— Значит так и поступим, — забираю дневник обратно и кладу перед собой. — А сейчас давайте спокойно чай попьем.

За чаем обсуждаем мирную жизнь Петербурга. Оказывается, что кроме Аглаи все мы из культурной столицы. Да и та недалеко ушла — из Царского Села она.

И все мы добровольно пошли сестрами милосердия на фронт.

— Значит будем вместе держаться, — заключает Марфа Ивановна и встает из-за стола. — А сейчас давайте отдыхать. Серафим Иванович говорил, что завтра на дежурство нас выставит.

— Действительно, в таком случае лучше отдохнуть, — вспоминаю свое первое дежурство в хирургии и боюсь, что здесь будет не легче.

Расходимся по кроватям. Одни сразу ложатся и забираются под тяжелые одеяла. Другие садятся заниматься своими делами.

Я отношусь ко вторым. Мне очень хочется разобраться с дневником и узнать, что в нем написано. Не сомневаюсь, что что-то важное, раз он оказалась среди моих вещей.

Но как развязать шнурки, ума не приложу.

Не могу понять, что в этом узле не так. Выглядит он, как самый обычный узел, ничем не отличается от других. Но что-то будто бы держит его, не дает ему ослабить натяг.

— Ну пожалуйста, ну откройся, миленькая, — поглаживаю дневник, словно он живой и просто требует к себе внимания. — Ой!

Неожиданно чувствую легкое покалывание и отдергиваю руку. Но это не помогает. Покалывание никуда не девается, хотя на ладони я не вижу ничего, что могло бы меня колоть.

Дневник княгини Стырской

А вот и сам дневник, из-за которого у нашей героини будет еще немало проблем. Но только ли он всему виной?

Глава 7 Посланье бабушки

Открыть дневник решаюсь не сразу. Что-то в нем меня смущает. Кажется, будто от него исходит какая-то странная энергия или что-то похожее на нее.

Как человек знающий анатомию и физиологию человека лучше, чем таблицу умножения, не могу принять свои ощущения. Списываю их на переживаете и пережитый за последние часы стресс. А может быть и вовсе все это лишь последствия недуга моего настоящего тела. Мне ведь не известно, в каком состоянии оно сейчас находится.

Впрочем, это и не важно. Важно, что сейчас мне самой очень даже хорошо.

— Ладно, давай посмотрим, что ты из себя представляешь, — наконец решаюсь открыть дневник.

Кончиками пальцев прикасаюсь к переплету и чувствую легкое покалывание. Такое чувство, будто пальцы онемели и теперь к ним вновь начала приливать кровь.

Сперва пугаюсь этого ощущения. Оно кажется мне необычным и опасным. Но все же заставляю себя собраться с духом и открыть книгу.

И содержимое меня удивляет.

Вместо печатного текста, нахожу записи от руки. Кто-то аккуратным почерком вывел на первой странице не просто текст. Это скорее послание. Причем, послание это адресовано Анастасии Павловне. То есть мне.

«Дорогая внучка! Дарю тебе труд всей моей жизни. Дарю потому, что знаю, что никто, как ты, не сумеет его оценить. Никто не сумеет применить мои знания и направит их во благо людей и Империи.

Знаю, что тебе будет нелегко. Вопреки моему наставлению, ты не обучена врачеванию, как оно того требует. Все твои науки способны лечить, но их процессы долги, а жизни людей коротки. Лишь настоящая наука, способная направлять энергию и силы самой природы в нужное русло, способно помочь тебе пережить эту войну и спасти этих людей.

Оттого завещаю тебе свой труд, свои знания и наказываю хранить и оберегать их от рук и глаз врагов, коих можешь повстречать ты на своем пути. Наказываю изучать мой дневник и пополнять его новыми знаниями, доколе мне неизвестными.

С любовью, твоя бабушка, Агриппина Филипповна Стырская!»

— Агриппина Филипповна Стырская, — повторяю имя бабушки, и оно кажется мне каким-то приятным и родным. Словно я на самом деле знала ее, но когда-то очень давно.

Из текста понимаю, что передо мной лежит не обычная книга, а дневник моей бабушки. Бабушки Анастасии Павловны. И в них, похоже, содержатся записи о каких-то способах врачевания, которые не признаны минздравом… или кто в те времена принимал решения о здравоохранении?

Переворачиваю страницы и, к собственному удивлению, нахожу не просто записи, а точные изображения растений с описанием из частей и способов применения. Одни из них нужно варить, другие — толочь, третьи — выжимать. Доходит и до создания каких-то препаратов, которые бабушка называет зельями.

— Ромашка, иван-чай, мята… — перечисляю те виды, которые я знаю.

Часть растений мне известна. Некоторые я видела, но не изучала ни их названия, ни их свойства. Но встречаются и такие, которые я вижу впервые и в существование которых мне верится с большим трудом.

Хотя… Не думаю, что Агриппина Филипповна брала что-то из головы. Не вижу смысла в выдумывании новых видов и описании их несуществующих свойств.

— Ну что, развязали шнурки, Анастасия Павловна? — сестра Аглая садится рядом со мной и смотрит на изображение необычного растения. — Ух ты! Это же монастырник. По крайней мере у нас так эту траву называют потому, как растет она только под стенами монастырскими.

— Неужели только под стенами? — не очень-то верю, что это так. — Возможно, она из-под камней растет? Или еще откуда?

— Не могу сказать наверняка, — пожимает плечами Аглая. — Я же толком и не бывала нигде. Вот только сейчас свет повидать решила.

— Не самый лучший способ свет повидать, на войну отправившись, — хмыкаю я, совершенно не понимая желание сюда отправляться.

— Да разве иной шанс случился бы? Мне ведь только во благо Империи и велено за войском идти, да путь его молитвами освящать.

— Ой, не хороший это путь… — теперь я понимаю, почему Аглая здесь. Ей приказали следом идти. Вынуждена она. А вот что надоумило Анастасию Павловну, то есть меня саму, в это страшное место пойти? Неужели бабушкина наука?

Внимательно изучаю монастырник и замечаю, что соцветия его отдаленно кресты напоминают. Если под определенным ракурсом посмотреть. Может быть, потому растение так и назвали. Но кто же знает наверняка?

— А вы, Аглая, в травах хорошо разбираетесь? — если сестре травы известны, проще станет разобраться с завещанием. А то может и пригодится все. Здесь ведь, в это время, я вряд ли хорошие лекарства найти смогу.

— В травах-то, Анастасия Павловна, я разбираюсь неплохо, — кивает Аглая. — Знаю названия, растут где, да выглядят как. Да и некоторые из них в мази истирать умею. Да вот только смотрю, травы-то здесь, что ни возьми, одна другой ядовитее.

— Яды ядам рознь, — не соглашаюсь с ней. Ромашка ведь тоже весьма ядовитая трава. Да вот только применять ее уже давно научились. Наверняка и с остальными справиться можно.

— Ой, не знаю, Анастасия Павловна, — волнуется она. — Я бы не стала с ними дело иметь. Есть ведь проверенные лекарства, ими и надобно пользоваться.

Глава 8 Переправа

Утро начинается не так, как я того ожидала. Вместо спокойного пробуждения, умывания и полевого завтрака, просыпаюсь от шума и криков.

— Что происходит? — сажусь на кровати и осматриваюсь.

В нашей палате никакой суеты нет. Соседки также только просыпаются и растерянно и сонно осматриваются по сторонам. Похоже, что вся суета находится за пределами палатки.

— Не знаю, Анастасия Павловна, но что-то страшное происходит, — сестра Аглая — единственная из всех уже полностью одетая — подходит ко мне и, сев рядом, обнимает. — Я на улицу после утренней молитвы выходила. Воздухом подышать. А там такое!..

Она хватается за щеки и лишь качает головой вместо того, чтобы хоть что-то объяснить.

— Да что такое-то, Аглая? Рассказывайте, миленькая, — беру ее за плечи и пытаюсь привести в себя. — Напал что ли кто?

— Неужто турки до нас добраться сумели? — подходит Марфа Ивановна.

— Да куда ж там туркам-то? — перечит сестре по-прежнему сидящая на кровати Анна, после чего широко зевает и снова ложится на кровать. — Турки ведь на той стороне Дуная сидят. Им смысла-то к нам идти нет.

— А может быть это наши на тот берег пошли? — присоединяется к беседе Лизавета Ивановна, уже натягивающая платье сестры милосердия.

— Ой не знаю я, девоньки миленькие, — качает головой Аглая. — Ходят там все туда-сюда. Разбираться начнешь — не разобрать!

— Да кто же ходит-то там, — не отпускаю ее. — Вы же видели, кто ходит.

— Наших видела, Анастасия Павловна, — похоже, что все же она начинает приходить в себя. — Идут они. Вперед идут, к реке.

— Так ведь точно переправляются, — хмыкает Анна Ивановна и поворачивается на другой бок.

— Может и переходят, — Аглая не спорит, но и не соглашается. — Да вот только больно часто там гремит, вдалеке. Словно наступают турки-то!

— Наших они встречают, вот и гремит, — бубнит, уткнувшаяся в подушку Анна Ивановна. — Развели, тоже мне тут. Спать не дают.

— Так как же спать-то, миленькие мои, — сестра Аглая вскакивает с кровати и окидывает нас удивленным взглядом. — Наши наступают, или турки идут, разницы ведь нет. Все раненых полно. Знать, привезут сейчас.

— А ведь права Аглая! — поддерживает девушку Марфа Ивановна. — Готовиться нужно, девоньки! Страшно будет, да нельзя нам голову терять!

Смотрю на них и понимаю, что действительно скоро страшно будет. Мне за мою долгую практику не приходилось дело с раненными иметь. Но ни единожды на операционном столе передо мной оказывались жертвы аварий. С ними я такого насмотрелась, что знаю, как страшно бывает. Но я ко всему теперь готова.

Вот только все равно как-то страшно мне. Не знаю почему, но страшно.

— Так что же мы сидим-то, девоньки, — поддерживаю Марфу Ивановну. — Одеваться надо, да к Серафиму Степановичу бежать. Он небось занят уже в палатах, забыть про нас забыл.

— Точно забыл, — соглашается Аглая. — Видела я его. Он ведь сперва тоже ускакал куда-то, да вернулся. Видать важное что узнавал.

— Важное, не важное, а нам сидеть не положено, — Лизавета Ивановна, уже полностью одетая, выглядывает из палатки и тут же добавляет: — К тому же идет уже Серафим Степанович. Знай, по наши души идет!

Больше слов не требуется. Даже Анна Ивановна с кровати подпрыгивает, да платье натягивать принимается. Не хочет врача нашего злить. Впрочем, и я этого не хочу.

Поднявшись, так же надеваю найденное рядом с кроватью платье сестры милосердия и хочу уже было к выходу направляться, да замечаю край бабушкиного дневника, ставшего теперь моим собственным.

— Нет, так не пойдет! — беру дневник и перетягиваю его шнурками.

Когда завязываю на узел, снова ощущаю странное покалывание. Оно уже кажется мне слабее, чем было вчера вечером, но все равно доставляет легкий дискомфорт.

— Так спокойнее будет, — завязанным, убираю его обратно под подушку и поправляю лежащий рядом с ней сверток с травами. Уверена, что они еще пригодятся мне в будущем.

— Ну что, голубушки, проснулись? — громогласный Серафим Степанович заходит в палатку как раз в тот момент, когда я уже направляюсь к выходу.

Мужчина уверенно входит в палатку, совершенно не заботясь о том, одеты мы уже или нет. Он оценивающе окидывает нас хмурым взглядом, но лицо его не выказывает совершенно никаких эмоций.

— Готовы, Серафим Степанович, — тут же подбегает к врачу Марфа Ивановна. — К вам идти собирались. Да вот только испугались шума с улицы.

— Правильно, что испугались, — бас врача прокатывается по палатке, заставляя вздрогнуть. — Да вот только все равно идти придется. Наши Дунай перешли. Теперь уж и нам переходить надо будет.

— Неужто побили турка? — с недоверием спрашивает Анна Ивановна. — Они ж на том берегу крепко сидели. Слышала я, как солдаты наши говорили про это.

— Крепко не крепко, а теперь не сидят уже, — недовольно бросает Серафим Степанович. — На том берегу уже битва идет. Наши турка теснят, значит и победа за нами будет. А вам, голубушки, не о позициях, а про раненых думать надо.

— Так мы ведь про них, про миленьких только и думаем, — исправляется за сестру Марфа. — Так ведь, девоньки?

Глава 9 Князь Тукачев

— Миленькие, мои! Хорошенькие! Да что же такое случилось-то? — Марфа Ивановна бегает между неустанно поступающими раненными и хватается за голову.

Она в шоке. Да и многие вокруг в шоке. Насколько успеваю понять, большая часть сестер милосердия не имели не малейшего понимания, что такое война и с чем можно столкнуться на фронте. Они были обычными домашними барышнями, мечтающими о романтике и стремящимися реализовать привитое им с детства чувство долга. А сейчас… с головой окунаются в суровую правду реальности.

— Что с ним? Нога? Перелом? Займитесь кровью, дальше поможем позже, — холодно и уверенно руковожу я. Моего опыта хватает для того, чтобы сохранять холодную голову даже в окружении такого количества раненных. Хотя, честно признаться, даже мне несколько не по себе. — А этот? Дайте посмотреть! В операционную, быстро! Времени почти не осталось!

Солдат за солдатом, распределяю раненых по срочности оказания помощи и тяжести ранений. Не позволяю себе проявлять эмоции. Даже когда шансов на спасение нет. Особенно когда шансов на спасение нет.

— Да что же вы его так тащите? У него же колотая рана живота! А ну-ка положили! — даю очередное указание и поворачиваюсь к следующему раненному, но замечаю молодого серьезного мужчину в мундире офицера.

Вопреки большинству офицеров, он коротко стрижен и начисто выбрит. Стоит ровно и смотрит над всеми, даже несмотря на свой средний рост. Чувствуется, что несмотря молодость, по своему опыту он способен сравниться со многими пожилыми офицерами, а по способностям может и превзойти их.

Вот только в больнице для меня не существует ни чинов, ни званий. Существуют лишь болезни и методы их лечения. А здесь, своего рода больница. Просто полевая.

— А у вас что такое? — указываю на его руку. — Дайте посмотреть!

— Всего лишь царапина, — отвечает, гордо смотря на меня. — Лучше уделите внимание солдатам.

— Я вашего мнения не спрашивала, — тянусь к его руке, но он отдергивает ее.

— Здесь есть те, кому помощь нужна больше, чем мне! — резко отворачивается и уходит.

Была бы я в больнице, вызвала бы охрану, или санитаров. Скрутили бы его и на стол уложили. Вот только здесь правят законы войны. Здесь командуют офицеры, а не профессионалы. Тем более, заточенные в молодые и красивые тела.

Вот только никакие правила не способны отменить последствия, которыми может обернуться ранение.

— Кто это такой? — заметив проходящую мимо сестру Аглаю, спрашиваю я.

Не знаю, смогу ли я найти офицера во всем этом количестве раненых, но оставлять его руку без внимания нельзя. Наверняка в рану попала грязь и закончиться это может очень плохо.

— Это-то? — Аглая смотрит на уходящего мужчину с восхищением. Похоже, что он действительно не простой офицер, а очень даже известный. — Это же князь Тукачев. Владимир Георгиевич. Неужто не знаете его?

— Знаю, — на всякий случай говорю то, что от меня ожидают услышать. — Только не узнала его. Прежде вживую не видела…

— А я один раз видела, — мечтательно заявляет Аглая. — К нам в храм тогда его величество со свитой заезжал. Владимир Георгиевич краше всех был. Да и сейчас выделяется. А на поле боя, говорят, самый что ни на есть командир!

— Командир-то ваш жить похоже не хочет, — хмыкаю, совершенно не разделяя ее восторга. Князь хоть и невероятно красив и, возможно, знает толк в военном деле, но похоже, что не очень-то умен. — Рана-то вон какая. А он лечить ее не собирается.

— Господь таких людей хранить да оберегать должен, — крестится Аглая. — За таким любой солдат пойдет. Разве ж может такой от обычной раны пасть?

— А вы много ран-то видели? — удивляюсь ее взглядам. Вера верою, а ведь лечиться в любом случае надо.

— Много не много, а видела, — тяжело вздыхает Аглая. — Да что уж рассуждать, лечить надо. Вон, сколько солдатиков подошли уже…

— И то верно, — провожаю взглядом заходящего за угол палаты князя Тукачева и возвращаюсь к работе.

Не знаю, на что рассчитывает князь, но я намерена найти его и осмотреть рану. Что бы он о себе ни думал, опасность заражения есть всегда. И я не дам ему просто так потерять руку. А уж тем более не дам ему потерять жизнь!

Но сейчас у меня есть дела поважнее!

— Да куда же вы его понесли?! — возвращаюсь обратно в работу. — Не видите, что ли, что он бредит, а раны нет? Зачем же ему в операционную?

— Так почто ж мы знаем, где операционная, а где лазарет? — солдат с пышными усами и недоумением смотрит на меня с удивлением.

— Кудой нести-то надобно? — уточняет второй.

— В дальнюю палату несите! — указываю нужное направление. — Скажите, что нужно осмотреть прежде, чем к остальным больным класть.

Солдаты, не произнеся ни слова, уносят больного. У них хватает работы и каждое промедление отдаляет долгожданный отдых.

Мне же, явно, о покое можно только мечтать. Впрочем, я не возражаю. С моей последней операции прошло уже около трех лет, и я с удовольствием снова возьму в руки медицинские инструменты.

Если конечно же мне позволят это сделать.

Владимир Георгиевич Тукачев

Владимир Георгиевич не считает себя героем. Он считает, что победа достигается солдатами, а не генералами и потому зачастую ценит себя меньше, чем оно того стоило бы. Но это касается только войны. В обычной жизни Владимир Георгиевич - самый настоящий княз, властный и суровый мужчина. Что, впрочем, не мешает ему оставаться нежным и заботливым к своим близким.

Глава 10 Исцеление

В операционной палате совершенно не так, как того хотелось бы. Ни о какой санитарии здесь даже речи нет. Да и, наверное, быть не может.

Хотя, мне это совершенно не нравится.

Раненые уложены на столы, сколоченные из того, что было под рукой. Из-под постеленных поверх них тряпок виднеются перекрестия ножек из необработанной древесины. А сами тряпки совсем не выглядят чистыми.

— Скальпель! Сестра Аглая, дайте мне скальпель! — громкий голос Серафима Степановича прокатывается по всему пространству, возвращая меня к реальности.

Сестра Аглая, будто завороженная, стоит рядом с врачом и смотрит на лежащего перед ним солдата. Не в силах прийти в себя, она не только не подает Серафиму Степановичу скальпель, но и вообще не шевелится.

— Вот скальпель, держите, — подхожу к врачу и подаю ему инструмент. — Готова помогать вам в операции!

— Вот и славно, — кивает он и принимает инструмент. — Сейчас любая помощь на счету.

Похоже, что особой пользы Серафим Степанович от меня не ждет. Впрочем, наверняка я бы на его месте тоже не ожидала ничего особенного от молодой и неопытной помощницы. Вот только в теле этой самой помощницы нахожусь я!

Не дожидаясь распоряжений, стараюсь предугадывать желания врача. Отслеживая его действия, своевременно подаю зажимы, тампоны и все, что только может ему потребоваться. Параллельно примечая, насколько же некачественный инструмент приходится здесь использовать. Работая в больнице, я бы точно служебку на начальство написала.

Но здесь другие условия. Здесь и сейчас нужно пользоваться тем, что есть. Причем, пользоваться нужно как можно качественнее.

— Не ожидал увидеть в вас такой скрытый талант, Анастасия Павловна, — признается Серпфим Степанович, закончив работать с раненым. — Может не знаю я что о вас?

— Я много читала, — намеренно изображаю смущение и опускаю взгляд. Не хочу, чтобы врач задавал никому не нужные вопросы. — Всегда мечтала проводить операции…

— Похвально, Анастасия Павловна, похвально… — Серафим Степанович переходит к другому столу и принимается за новую операцию.

Примечаю, что из всех раненых мужчина выбирает тех, чьи ранения выглядят наиболее тяжелыми и сложными, оставляя простые операции своим коллегам. Значит именно он здесь самый опытный и, скорее всего, самый старший по званию.

Но мне до его звания нет совершенно никакого дела.

— Подержите-ка здесь, Анастасия Павловна, — просит Серафим Степанович, явно решая доверить мне более сложную задачу. — Да-да, именно здесь…

— Если вы возьмете чуть выше, мы сможем сохранить нормальное функционирование кишечника, — придерживая в указанном месте пинцетом, на автоматизме подсказываю я. Мозг сам вспоминает прошлые годы, когда я ассистировала лучшему хирургу нашей больницы, когда он требовал от меня принятия решений. — Вам так не кажется, Серафим Степанович?

— Разве стоит сейчас думать о кишечнике, когда целая жизнь на счету? — фыркает он, тем не менее перемещая зажим выше.

— Если бы операцию делали мне, я бы предпочла, чтобы каждая мелочь была важна. Я хотела бы суметь продолжать полноценную жизнь, — не соглашаюсь, но и не спорю с ним.

— Нам предстоит сделать несколько сотен операций. На каждого полноценной жизни не напасешься, — недовольно качает головой. — Нехорошо давать одному полноценную жизнь, теряя время, необходимое для спасения жизни другого.

— В таком случае, нужно принимать быстрые и точные решения, — повторяю то, чему меня учили долгие годы.

— Для молодой княжны вы слишком легко относитесь к происходящему, — хмыкает Серафим Степанович. — Хотел бы я узнать, какие книги позволял читать вам ваш папенька.

— Мой папенька делал все возможное, чтобы его дочь нашла себя в этом мире, — улыбаюсь врачу, предполагая, что тому становятся интересны мои знания. — Я с радостью помогу вам спасти жизни наших солдат, наших защитников…

— Это похвально, Анастасия Павловна, — кивает он и, заканчивая операцию, переходит к следующему столу. — Вот только большие знания без должной практики способны больше навредить, чем помочь.

— В таком случае, позвольте мне получить эту самую практику, Серафим Степанович! — не отказываюсь от своих намерений.

Хочу как можно скорее ощутить свою власть над неизбежным. Хочу снова взять в руки инструмент и спасать жизни. Но не уверена, что мужчина готов мне это позволить.

— Если вам так угодно, Анастасия Павловна, я готов позволить вам проявить себя, — вопреки моим ожиданиям заявляет врач.

— Вы действительно готовы это сделать? — спрашиваю с радостью, но и с легким недоверием. — Это будет для меня самым настоящим счастьем, Серафим Степанович!

— Если моя воля способна сделать вас счастливой, могу ли я поступить иначе? — сквозь усы улыбается врач и следует к следующему столу.

Перед нами оказывается солдат, лежащий без сознания. Его ранение выглядит настолько тяжелым, что на первый взгляд может показаться, будто у него нет никаких шансов, чтобы выжить. Но я знаю, что это не так!

— Ему требуется очень тяжелая и долгая операция, — замечаю я, совершенно теряясь от выбора врача.

Глава 11 Непонимание

Как такое возможно?!

Смотрю на руку раненого солдата и не верю собственным глазам. Рана словно исчезла, сама собой затянулась и зажила. Но ведь этого не может быть!

Осматриваю свои ладони, тряпку, руку солдата, но не нахожу ничего необычного. Все в точности, как и должно быть, если не считать пропажи самой раны. И померещиться она мне точно не могла.

— Серафим Степанович, — решив, что здесь кроется какой-то подвох, обращаюсь к врачу. — Здесь что-то не так…

— Что у вас может быть не так, Анастасия Павловна? — не отвлекаясь от операции спрашивает мужчина. — Не помните, как нужно обрабатывать раны? — добавляет несколько скептически.

— Было бы что обрабатывать, — не выдерживаю его наглости. — Я-то думала, что вы мне настоящее дело поручили, а вы…

— А чем же это дело не настоящее? — косится он на меня. Но на изменение в руке солдата не обращает внимание.

— Да как же оно может быть настоящим, Серафим Степанович?! — от возмущения даже приподнимаю руку раненого. — Сами посмотрите!

Серафим Степанович, наконец, отрывается от своего занятия и смотрит туда, куда я указываю. Его взгляд становится задумчивым, а потом и вовсе растерянным. Он молча берет руку солдата, ощупывает ее, словно пытаясь понять, на самом ли деле это правда она.

— Не понимаю… — шепчет он, скорее себе, чем мне. — Не понимаю… Такого не бывает.

— Не бывает, конечно! — не могу понять, издевается он что ли? — Раны-то похоже и не было!

— Как же не было, если я своими глазами ее видел? — врач переводит на меня полный подозрения взгляд. Словно он совершенно тоже не понимает, в чем тут дело. — Неужели померещилось?

— Померещилось? Обоим? — теперь уже и я задумываюсь, действительно ли видела все, как оно было.

— Говорят, что с устатку и не такое бывает, — на полном серьезе произносит он и возвращается обратно к операции. — Нам время терять нельзя. Тем более, что уже мерещиться начало. Устаем стало быть…

— Давайте я помогу вам, Серафим Степанович, — не могу с ним не согласиться. У меня ведь бывали многочасовые операции и после них я чувствовала себя невероятно вымотанной.

— Не откажусь, Анастасия Павловна, — кивает он. — Подержите-ка здесь, — протягивает он мне пинцет.

Охотно берусь помогать Серафиму Степановичу. Понимаю, что мы на самом деле оба уже сделали достаточно много для того, чтобы устать. Значит нужно как можно скорее заканчивать с операциями и идти отдыхать.

Постепенно переходим от одного стола к другому. Проводим разные операции, как сложные, так и не очень. Местами даю кое-какие подсказки, но стараюсь делать это так ненавязчиво, что Серафим Степанович охотно принимает их за свои собственные мысли.

В итоге, при помощи еще трех докторов, мы все же заканчиваем с оказанием помощи раненым. К сожалению, даже не замечая, как наступает вечер.

— Честно признаться, не ожидал от вас подобного умения, Анастасия Павловна, — выйдя вместе со мной из палаты, заявляет мужчина. — Все, что угодно ожидал, но только не это. Думал, что в обморок упадете или просто дурно станет…

— Я понимаю ваши ожидания, — останавливаюсь и делаю глубокий вдох. После стольких часов в операционной, кажется, что более чистого воздуха я никогда не нюхала. — Но внешность порой бывает весьма обманчива.

— Внешность действительно бывает обманчивой, — соглашается он. — Но обманчивой бывает не только внешность. До сих пор ума не приложу, что же случилось с ранением того солдата…

— Давайте спишем все на усталость, — не нахожу другого разумного объяснения. — Нам всем нужно отдохнуть. А еще хорошо бы поесть.

Только сейчас вспоминаю, что за весь день у меня не было ни крошки во рту. Мы так увлеченно работали, что о еде не возникало и мысли. Зато сейчас… живот аж сводит от голода.

— Поесть действительно неплохо бы, — соглашается Серафим Степанович. — Время уже позднее, но что-то да должно было остаться. Есть-то особо некому было. Вернее некогда.

— Значит пойдем кушать, — улыбаюсь мужчине.

Несмотря на всю его суровость и нежелание принимать мои взгляды, он мне симпатичен. Серафим Степанович знает свое дело и делает его так хорошо, как только может. Вот и все.

— Вы, Анастасия Павловна, ступайте, — качает он головой. — А я пока что по остальным палатам обход сделаю. Должен я знать, как дела с остальными солдатами. Должен на завтра планы надумать.

— А кушать, когда же будете, Серафим Степанович? Голодным ведь совсем нехорошо быть. Нужно хоть что-нибудь поесть.

— Вы, голубушка, обо мне не беспокойтесь. Меня голодным не оставят. Что-нибудь да принесут поесть. Вы лучше о себе думайте.

— Надеюсь, что это так, — не вижу смысла спорить и принимаю слова врача, как должное. В конце концов, он мне никто. Мне незачем о нем беспокоиться.

Распрощавшись с Серафимом Степановичем, направляюсь к нашей палатке. Прежде, чем искать еду, хочу найти Аглаю и сестер. Возможно, они знают, куда нужно идти. А если не знают, тогда будем вместе искать.

День сегодня вышел еще страннее вчерашнего. Необычное приключение в прошлом становится не только загадочным, но и каким-то магическим что ли. Словно на самом деле я способна делать то, чего не могут делать обычные люди.

Дневник княгини Стырской

Анастасия Павловна поняла, что с ней что-то происходит. Но что? Как и где это можно узнать? Наверное, дневник княгини Агриппины Филипповны Стырской может ей помочь.

А сам он выглядит так:

Глава 12 Таинственный незнакомец

Ужин состоялся. Тихий, скромный, в узком кругу соседок. Но таким он мне понравился куда больше, чем если бы пришлось провести его в окружении незнакомых солдат.

— Марфа Ивановна-то вон, какая молодец! — не перестает восхвалять старшую из сестер Аглая. — И ужин нам организовала и палатку сберегла!

— А кто знает, чего тому человеку нужно-то было? — вспоминаю рассказ Марфы и по спине пробегает холодок страха.

Оказалось, что пока мы занимались операциями, по палаткам ходил неизвестный человек. Он явно что-то искал. А может быть, даже не что-то, а кого-то.

И мне почему-то кажется, что этим самым кем-то могу быть именно я.

— Да кто ж его знает-то? — пожимает плечами Марфа. — Я же его только издалека-то и видела. Вижу, главное, в палатку заглядывает, дай думаю спрошу, чего хочет. А он меня завидел и наутек. Даже понять не сумела, мужчина или женщина то был.

— Так нашинский он или из этих, из турок будет? — присоединяется отходившая по своим делам Лизавета Ивановна.

— Нашинский, конечно же! Разве турок забрался бы сюда? Ему бы быстро все желание по палаткам соваться отбили бы, — опережает Анна Ивановна сестру с ответом.

— Да что же ты говоришь, какой турок? — присоединяется Марфа. — Наши ведь на том берегу Дуная закрепились уже, и к продолжению наступления готовятся.

— А вы почем знаете-то? — сестра Аглая берется за крест, в надежде, что это действительно так. Разве что молиться не начинает.

— Так известно же уже! — хмыкает Марфа Ивановна. — Гонец с того берега весточку принес. Мы следом на тот берег идем. Не сегодня — завтра собираемся. Раненых только по тяжести распределим, да кто останется определимся.

— А что ж это, остаться можно? — в голосе Анны Ивановны слышится надежда. Похоже, что насмотрелась она уже на войну. Впрочем, все уже, наверное, на войну насмотрелись.

— Конечно остаться, — подтверждает старшая Ивановна. — Должен ведь кто-нибудь за ранеными приглядывать. К тому же переправлять их по госпиталям надобно. А без сестер это никак не получится сделать.

— А к кому подойти-то надо, чтобы остаться? — взволнованно продолжает спрашивать Анна. — Не могу я больше, девоньки, находиться здесь. Сердце мое не выдерживает боли солдатиков наших…

— Да я же уже попросила за тебя, — отмахивается Марфа Ивановна. — И Лизавета с тобой останется. Нечего папеньку расстраивать, коли все три дочки на войне пропадут.

— А ты как же будешь-то? — хватается за голову Лизавета Ивановна. — Как же ж мы без тебя, да к папеньке поедем-то?

— А это уже не вам решать. Скажите, что я сама вам так поступить наказала. Он глядишь и поймет.

Дальше сестры продолжают обсуждать, как им с папенькой все решить, но меня это не особо интересует. Допив налитый в миску бульон, желаю всем спокойной ночи и направляюсь к кровати.

Но спать не хочу. Хочу тайны узнать, которые мне бабушка Стырская завещала. Да заодно разобраться хочу, что происходит со мной и что мне теперь с этим делать.

— Что же таится за этой красотой? — спрашиваю саму себя, открывая дневник.

На этот раз шнурки подчиняются мне без каких-либо усилий. Лишь легкое покалывание на кончиках пальцев напоминает о том, что все это происходит не просто так.

Пробежавшись по посланию княгини Стырской, перелистываю страницы и вновь поражаюсь красоте и точности зарисовки растений. Некоторые из них и вовсе выглядят, как живые.

Вот только картинки и приписки к ним не очень-то мне сейчас нужны. Мне нужно нечто другое. И найду ли я это, не имею ни малейшего понятия.

Знаю, что магии не существует. Знаю, что она — лишь выдумка шарлатанов, желающих получить выгоду на собственных представлениях. Но это в реальности. А я ведь нахожусь во сне!

Если здесь я нахожусь в теле какой-то молодой княжны, здесь я молода и здорова, то почему бы в этой реальности не существовать магии? Что, если она на самом деле есть, и я могу ею пользоваться? Что, если я могу лечить больных и раненых одним лишь прикосновением?

Рассуждение постепенно превращается, в мечтание. Я мечтаю о том, что смогу вылечить всех больных, которые попадут ко мне на операционный стол. Я всегда мечтала об этом. И теперь, когда вся моя жизнь свелась к этому необычному сну, я буду невероятно счастлива, если моя мечта сбудется.

Вот только если действительно верить в существование магии, как тогда ее применять?

Листаю дневник, страница за страницей, но не нахожу ничего похожего на ответ на мой вопрос. В дневнике одни травы и способы их применения. А чуть дальше середины дневника записи и вовсе обрываются, будто бы я должна продолжать дело своей бабушки.

Вот только это нереально, ведь на самом деле у меня настоящей нет ничего общего с княгиней Стырской.

— Да что же такое-то, — снова перелистываю все страницы, но так ничего и не нахожу.

Рисунки и короткие записи издевательски смотрят на меня с чуть пожелтевших от времени страниц. Они ничего мне не говорят. Они не подсказывают мне, как использовать проснувшуюся во мне силу. Как не говорят и о том, реальна ли эта сила вообще.

От досады захлопываю дневник и откидываю его на кровать, чуть в сторону от себя. Несмотря на эмоции, стараюсь оставаться бережной. Но все же дневник совершает кувырок и открывается на заднем форзаце.

Глава 13 Магия

Все женщины в роде Стырских обладают особым даром — даром исцеления. Именно такова суть сообщения княгини Стырской.

Вот только я никакая не Стырская! Возможно здесь, в моем сне, я и отношусь к княжескому роду. Точнее тело, в котором я нахожусь, к этому самому роду относится. Но уж точно не я.

Насколько помню из рассказов моей настоящей бабушки, в нашей семье были одни кузнецы да конюхи. Возможно, где-то плотник пробежал. Но князьями даже и не пахло.

Вот только почему тогда слова княгини Стырской так линкуются с произошедшим во время операции?

До сих пор не могу понять, что произошло с рукой раненого солдата. Я уверена, что она была повреждена. Я видела рану собственными глазами. Но в итоге все просто взяло и пропало.

Но не магия же это!

Перечитываю послание княгини Стырский в пятый раз, но не нахожу ничего нового. Помимо информации про особое наследство, передающееся женщинами Стырскими из поколения в поколение, есть только совет «беречься от чужого глазу и никому не показывать свое умение». Так себе совет, если честно.

Сложно никому не показывать умение, если совершенно не знаешь, есть оно у тебя или нет. Я ведь не знаю.

Нет, конечно же произошедшее в операционной палате оказалось для меня весьма неожиданным. Но ведь это еще не означает, что я просто не ошиблась. Могло ведь мне показаться, что с рукой что-то не так.

Да и Серафиму Степановичу это также привидеться могло. Он ведь усталым был. В точности, как и я. Значит точно показалось. Обоим.

Закрываю дневник и берусь было за завязки, но в этот момент кончики пальцев снова начинает покалывать.

— Да что же такое-то?! — откладываю дневник в сторону и принимаюсь изучать свои пальцы.

Но покалывание тут же прекращается. Словно и не было его вовсе.

Зато осадок, как говорится, остается. Да еще какой!

— Да как же так-то? — смотрю то на свои пальцы, то на дневник.

Не могу поверить, что на самом деле это правда. Не могу поверить, что я действительно обладаю магической способностью исцелять. Ведь это нереально! Хотя… разве во сне что-нибудь может быть нереальным?

Сомневаться я могу сколь угодно долго. Но ни одна мысль не поможет мне развеять эти сомнения. Значит есть только один выход.

Осматриваюсь в поисках чего-нибудь острого и не нахожу ничего лучшего, чем взять записку княгини Стырской и порезать ею свою руку.

— Ай! — вскрикиваю от боли.

Несмотря на то, что я была готова к порезу и, более того, сама же его себе и нанесла, сдержать крик не могу.

— С вами что-то случилось, Анастасия Павловна? — тут же оглядывается на меня лежащая на соседней кровати сестра Аглая.

Не думала, что она все еще не спит. Но стоило этого ожидать.

— Со мной все хорошо, — тут же отпускаю лист бумаги и закрываю ладонью место пореза.

— Что это на бумаге? Кровь? — несмотря на плохое освещение, Аглая все же замечает покрасневший край листа.

— Это? Нет… Просто клякса, — знаю, что трудно поверить, что клякса может быть красной. Но это все, что я успеваю придумать.

— Вы порезались, Анастасия Павловна? — не уступает девушка. — Может быть вам нужна помощь?

— Нет, я не порезалась, — говорю уже настойчивее. Не хочу грубить, но мне кажется неуместным ее напор.

— Но я же вижу, что вы держитесь за руку, — голос Аглаи становится мягче. Похоже, что она поняла, что может разозлить меня, но оставить меня без помощи она тоже не может.

— Ладно, — прихожу к выходу, что лучше уступить, чем портить отношения. — Я случайно порезалась. Но порез совсем не глубокий.

Осторожно убираю руку. Я ведь, и сама толком не успела оценить, какой получился порез. Но боль уже давно ушла, значит ничего серьезного быть не может.

— Давайте я посмотрю, — сестра Аглая тут же поднимается с кровати и подходит ко мне. Но, приблизившись, теряется: — Ничего не вижу…

— Как это не видите? — смотрю на руку и тоже не вижу ничего, хотя бы отдаленно похожего на порез. Лишь небольшое пятнышко размазанной крови подсказывает, что все происходило на самом деле.

— Может быть вы только укололись? — предполагает девушка, не переставая исследовать мою руку.

— Наверное… — даже не знаю, как могу объяснить произошедшее.

— Но ведь след крови есть… Не могли ли вы случайно перепутать и порез находится в другом месте?

— Возможно я действительно просто укололась, а след — это всего лишь грязь, — решаюсь на откровенное вранье. — Действительно, всего лишь грязь, — оттираю пятно пальцем. Выглядит не очень убедительно, зато единственного доказательства пореза больше не существует.

— Если вы действительно в этом уверены… — Аглая смотрит на меня недоверчиво, но все же отходит обратно к кровати.

— Да, я уверена, — снова осматриваю место пореза, и сама не верю, что его нет. — Видите, все хорошо…

— Наверное мы все просто устали, вот и чудится всякое, — придумывает девушка оправдание ситуации. — Спокойной ночи, Анастасия Павловна.

Глава 14 Раненый князь

Новое утро начинается невероятно спокойно. Никто не заставляет меня просыпаться ни свет, ни заря. Никто не кричит за тонкой тканью палатки. И лишь привычка вставать рано, которую у меня так и не смогла отнять проклятая болезнь, не дает мне хорошо поспать.

Впрочем, похоже, что не спится в нашем палаточном городке абсолютно всем.

— Анастасия Павловна, нет, вы видели, что творится? — не успеваю одеться, как до меня доносится недовольное причитание Марфы Ивановны.

Девушка стоит, склонившись над столом, и что-то раскладывает по тарелкам.

— Предполагаю, что не видела, — с интересом смотрю на нее, совершенно не понимая, что я должна видеть.

— А вы посмотрите! — показывает она мне кастрюлю, в которой лежит отварная картошка. — Видите?

— Вижу. Картошку вижу… — пожимаю плечами, так и не догадываясь, чего здесь должно мне не нравиться.

— Вот именно! Картошка! — подтверждает мои слова Марфа Ивановна. Вот только интонация у нее вовсе не соответствующая.

— Картошка — это хорошо. Это вкусно… — делаю вполне обычный для ситуации вывод и жду, что же скажет на это моя собеседница.

И она находит, что нужно сказать.

— Картошка — это действительно хорошо и вкусно. Но ведь она совершенно пустая! В ней нет ни грамма мяса! — наконец указывает она на суть вопроса. — Вы можете себе представить, Анастасия Павловна, они переправили на тот берег почти всю провизию, а фуры с новыми запасами еще не подошли!

— Возможно это только дело времени, — пожимаю плечами. — Руководству ведь виднее, что делать. К тому же армию нужно кормить…

— А раненые? Их не нужно кормить? — задает очень правильный вопрос Марфа Ивановна. Вот только о раненых наверняка уже за нас успели подумать.

— Уверена, что все решено и мясо скоро привезут, — улыбаюсь я и сажусь за стол. — А сейчас будем рады и пустой картошке.

— Ваши бы слова… — отмахивается Марфа Ивановна и тоже садится за стол.

Вскоре, подтягиваются и остальные девушки, и завтрак получается пусть и не очень сытным, но довольно веселым.

Позавтракав, тут же направляется к палатам с больными.

— Что же, девушки-красавицы, сегодня день не такой сложный, но легко все равно не будет, — с ходу спешит обрадовать нас Серафим Степанович.

Сегодня мужчина выглядит не таким суровым, каким казался мне прежде. То ли сегодня ночью он сумел отдохнуть, то ли я начинаю к нему привыкать.

— Сестра Аглая с Лизаветой Ивановной, вы направитесь к прооперированным. Марфа и Анна Ивановны — к больным тифом. А вы, Анастасия Павловна, со мной будете раны обрабатывать. Больно у вас руки хорошие, вместе мы скорее управимся, — распределяет нас врач и направляется к остальным сестрам милосердия.

— Понравились вы ему, Анастасия Павловна, — шепчет Марфа Ивановна и тычет меня локтем в бок. — Ой, понравились! Невооруженным глазом видно.

— Не говорите глупостей, Марфа Ивановна. Староват он для меня. Да и я для него слишком молода, — отнекиваюсь я, хотя помню из истории, что именно такие браки прежде в основном и заключались.

— Пусто вам будет не верить, — не успокаивается девушка. — Мужик-то вон, какой славный!

Спорить не продолжаю. Знаю, что все равно не переубедить мне ее. Да и смысла в этом нет никакого. Мне работать надо, а не о мужчинах думать. А то завтра болезнь окончательно скрутит меня и закончится мой сон.

Закончив распределение, Серафим Степанович сразу направляется в палату с ранеными. Лишь успевает с собой все необходимое для перевязки прихватить. И, судя по тому, что вдвоем все нести приходится, работы предстоит немало.

В первой же палате оказываются те, кто получил не очень серьезные ранения. И Серафим Степанович не забывает пояснить свое решение:

— С этими работы меньше, значит и устать меньше успеем, — заявляет он на входе в палату. — К тому же они для отчизны важнее сейчас. Подлатаем и обратно в бой. Сейчас там каждый солдат на счету.

— Захотят ли они в бой-то идти? — смотрю на лежащих на койках мужчин и не вижу в их взглядах особого желания снова рисковать своими жизнями.

— А как же? — хмыкает Серафим Степанович. — Его императорское величество приказ даст, каждый за честь его исполнить сочтет. А мне штык в руки взять накажет, так и я пойду.

— Буду надеяться, что не накажет, — вздыхаю я. Чего я точно не хочу, так это в бой идти. Ни со штыком, ни с ружьем.

Раны обрабатывать начинаем с правой стороны палаты, рассчитывая обойти по кругу и закончить слева от входа. Нарочито стараюсь к ранам не прикасаться. Не хочу, чтобы магия сработала у всех на глазах. Мало ли что тогда случиться может. Мало ли как кто отреагирует.

Но маленькие ссадины да царапины то и дело под руку попадают и от них не остается и следа.

— Золотые у тебя руки, красавица, — в один из таких случаев заявляет мужчина лет сорока, из-за густой длинной бороды больше похожий на старика. — Стоило тебе только дотронуться, сразу легче стало и боль ушла.

— Это тебе с голоду легче-то стало! — не упускает момент пошутить другой солдат, чуть помоложе.

Глава 15 Вылечить любой ценой

Пока мы с Серафимом Степановичем занимаемся ранеными, князь Тукачев успевает куда-то уйти. То ли покидает палату для решения каких-то государственных дел, то ли удачно скрывается от меня среди множества кроватей с солдатами. Не успеваю заметить, выходил он или нет.

Но это не меняет мои планы.

— Анастасия Павловна, обработайте раны последнего пациента самостоятельно, — под конец врач все же доверяет мне и позволяет самостоятельно обрабатывать простейшие ранения. — Я пока что пойду в операционную и подготовлю инструменты.

— Хорошо, Серафим Степанович, — охотно берусь за работу, хотя и побаиваюсь, что моя новая способность проявит себя в самый неподходящий момент.

Стараюсь не прикасаться к ране. Одной рукой придерживаю кожу на таком расстоянии, что бы до раны оставалось не меньше пяти сантиметров. Второй рукой обрабатываю рану закрепленной на зажим салфеткой.

Получается неплохо, но работать не очень удобно. Зато никакая магия в дело не вступает и не создает мне ненужных проблем.

— Вот и все, — заматываю рану бинтом и осторожно подтыкаю край под плотный тугой слой. — Полежите немного и все пройдет.

— Неужто так сразу и пройдет? — улыбается мужчина.

— Не сразу, конечно же, — улыбаюсь ему в ответ. — Но ничего серьезного у вас нет. Скоро уже снова в строю будете.

— Оно-то и страшно, — вздыхает он. — Там ведь не смотрят, был ранен или нет. Знай, в бой посылают. А пуля, она же дура. Ей все равно куда бить.

— Дура, не дура, а не каждого ранит, — знаю, что он прав. Но в этом плане я ничем ему помочь не могу— только поддержать и ободрить. — Если суждено домой вернуться, обязательно вернетесь.

— В таком случае, помолитесь за меня, когда минутка свободная выйдет. А там, глядишь, и пуля мимо пролетит.

— Пролетит. Обязательно пролетит, — киваю и отхожу в сторону.

Сейчас мне нужно не с солдатами разговаривать, а князя искать. Не нравится мне его подход к своему здоровью. Так ведь и до гангрены несложно дойти. И что тогда мне с ним делать? Резать-то не дадут. А Серафим Степанович скорее всю руку отнимет, чем время терять станет.

Осматриваю палату, но среди больных Владимира Георгиевича не вижу. Кажется, что нет среди их коек той, что для него предназначается. Да и пустой ни одной койки нет.

Прохожу к выводу, что здесь у меня князя найти не получится. Совершенно не представляя, где искать, выхожу из палаты и… практически натыкаюсь на него.

— Снова вы? — сходу спрашивает он.

Владимир Георгиевич оказывается так близко, что у меня по спине побегают мурашки. Все мысли куда-то улетают. Забываю обо всем, что хотела и просто смотрю на его строгое и красивое лицо.

Князь Тукачев симпатичен мне. Нет, не так. Он мне нравится. Очень нравится. Кажется, что прежде я никогда не встречала одновременно такого красивого и такого властного мужчину.

Но это не повод терять голову.

— Что значит «опять»? — взяв себя в руки, спрашиваю так, как обычно спрашивала с больных, нарушающих установленный мною режим.

Но Владимира Георгиевича это только забавляет.

— Неужели вам нисколечко не страшно? — спрашивает он. — Обычно молодые особы теряются при виде меня и боятся со мной заговорить…

— А я никакая не особа! — фыркаю, совершенно не принимая его позицию. — Я лечить вас пришла, а не глазки строить.

— Разве вы закончили лечить раненых солдат? — хмыкает он.

— В этой палате я закончила. Теперь дайте мне осмотреть вашу руку! — понимаю, что легко с ним договориться не получится и начинаю откровенно требовать исполнения моих слов.

— А что, если я скажу, что у меня уже практически все зажило и я не нуждаюсь в вашей помощи? — ухмыляется князь.

Похоже, что для него все это просто игра. Но я видела немало таких игроков. Когда они попадали ко мне на стол, им было уже не до смеха. А мне приходилось совершать то, чего при должном подходе можно было бы избежать.

— Я не спрашиваю вас, требуется вам помощь или нет! — продолжаю общаться тоном, не терпящим пререканий. Благо, опыта для этого у меня хватает. — Я говорю вам, что должна осмотреть вашу руку. Значит вы должны принять это, как данность и выполнить требование.

— Значит вы еще и требуете от меня чего-то? — Владимира Георгиевича веселят мои слова. — Может быть вы еще и в бою станете мною командовать?

— Если в бою вы тоже ведете себя, как самый настоящий болван, тогда с удовольствием покомандую вами! Может быть, хотя бы тогда вы сумеете вернуться без ранений! — уже злюсь не на шутку. — Дайте мне немедленно свою руку!

Пытаюсь схватить его за руку, но он успевает ее отдернуть.

— Сдалась вам моя рука? — рычит князь. Но в то же время слегка морщится. Похоже, что резкое движение причиняет ему боль. — Это всего лишь царапина. Причем, ее уже успели обработать.

— Нет, ну надо же, какой упертый попался! — хмыкаю, уперев руки в бока. — Вы либо добром мне руку дадите, либо я силой заставлю вас это сделать.

— Вы еще и угрожаете мне? — князь делает шаг в мою сторону, но при этом прячет больную руку за спину.

Глава 16 Случайность

— Да что же вы делаете? — не стесняясь, кричит на меня Владимир Георгиевич. — Отпустите меня!

Держу его руку и сжимаю ее так сильно, что даже костяшки моих пальцев становятся белыми. Но я прекрасно понимаю, что, если отпущу, князь ни за что не позволит мне его осмотреть.

— Я по-хорошему просила вас дать мне руку. Теперь сами себя вините в боли, а не меня, — бросаю в ответ и тяну его руку к себе, но он сопротивляется. — Дайте… уже… вас… осмотреть!

— Ай, Бог с вами! Смотрите! — все же сдается. Но что-то подсказывает, что дело вовсе не в моей настойчивости.

— Серьезно? — с подозрением смотрю на него. — В таком случае, расслабьте руку и дайте мне снять вашу повязку.

Удивительно, но князь Тукачев без колебания протягивает мне руку и даже сам поддевает конец салфетки. И это очень подозрительно.

— И надо было вам сопротивляться, князь, — разматывая повязку, хмыкаю я. — Мне ведь нет нужды плохо вам делать. Осмотрю, обработаю и отпущу. А если рана действительно небольшая, то и вовсе отстану от вас.

— Может быть и не такая она маленькая, как я думал, — задумчиво произносит Владимир Георгиевич. — Может быть и нужно вам присмотреть, чтобы со мной ничего дурного не случилось…

— С чего это вдруг такая перемена? — поднимаю взгляд и вижу, что князь глаз от меня не отводит. Любуется. Словно только сейчас красоту мою разглядел.

— А я, может быть, только сейчас понял, что и вправду руки у вас волшебные, — смотрит прямо в глаза и в его взгляде вижу самый настоящий интерес. — Вы ведь, как схватили меня, больно стало до невозможности. А потом раз, и прошло.

— Как прошло? — только теперь до меня доходит, какую ошибку я совершила в порыве спора. — Не могло пройти. Не должно было пройти…

Начинаю активнее разбинтовывать руку, прислушиваясь к собственным ощущениям. Но покалывания на кончиках пальцев не чувствую. Да и прежде не чувствовала. Значит не было вовсе никакой магии.

— Серьезно вам говорю, не болит больше, — не останавливается князь. — А ведь болело. И до вашего касания болело. А теперь и вовсе прошло.

— Это вам, князь, кажется все, — произношу я, но на самом деле просто хочу успокоить саму себя. — Рана-то глубокая была?

— Не сильно глубокая, — отвечает то, на что я искренне надеялась. — А как вас звать-то, красавица? Должен же я знать, кого за помощь благодарить.

— Анастасия Павловна, — отвечаю резко и сдергиваю чуть прилипшую повязку. И, конечно же, ничего под ней не нахожу. — Стырская я… — заканчиваю представляться в полной задумчивости.

В голову сразу приходить мысль, что нужно бежать, прятаться. Не могу вспомнить, в какие века ведьм сжигали на костре, но не сомневаюсь, что в императорской России их тоже не любили. А меня сейчас только за ведьму принять и можно.

— Вот те на! — произносит князь Тукачев, наверняка не ожидавший увидеть идеально гладкую кожу без малейшего пореза. — Прав был Серафим Степанович. Мази-то действительно чудотворные! Увижу — поблагодарю его.

— Не надо никого благодарить, — вырывается у меня, но я тут же замолкаю. Ведь мои слова могут оказаться восприняты неправильно. — Это ведь наш долг! Мы должны оберегать здоровье наших защитников.

— Действительно, долг. Да вот только не каждый так свой долг выполнить может. Если бы нам турков с Балкан также мазью вывести можно было бы, не стал бы больше наш брат страдать.

— Справитесь, — обещаю, прекрасно зная, чем все закончится. — И мазь вам не понадобится. Так справитесь.

— Поверю вам на слово, Анастасия Павловна, — улыбается он. — И, раз уж между нами такая нехорошая ситуация приключилась, позвольте пригласить вас на прогулку.

— Вы… зовете меня на свидание, Владимир Георгиевич, — чувствую, как мои щеки начинают краснеть. Нравится мне князь Тукачев, а предложение его еще больше нравится.

— Давайте для начала сходим на обычную прогулку. А там, коли решите простить мне мою упертость, так и на свидание позову.

— Даже не знаю, как ответить… — опускаю глаза и застываю в нерешительности. Очень хочется побывать на свидании с настоящим князем. Особенно с таким красивым. Вот только у меня еще работы полно. — Мне ведь солдатам жизни спасать нужно…

— А вы, когда спасать закончите, подходите в мою палатку. Она во-он там стоит, — Владимир Георгиевич указывает куда-то за больничный городок. — А оттуда и гулять направимся.

— Может быть, лучше вы подойдете, когда я закончу? Часов в восемь вечера, наверное, — предлагаю куда более лучшую идею. Я ведь совершенно не знаю, в какой из палаток его искать.

— Часов в восемь? — хмыкает князь. — Решено! К восьми часам вечера я приду на это самое место и буду вас ждать.

— И я приду, — киваю ему. — А сейчас мне идти пора. Серафим Степанович наверняка уже заждался меня.

Поворачиваюсь к палате, в которой мы с врачом вчера делали операцию и в этот момент тот как раз показывается из нее.

— Анастасия Павловна, голубушка, долго мне еще ждать, пока вы подойдете?

— Бегу-бегу, Серафим Степанович! — кричу в ответ и снова поворачиваюсь к князю Тукачеву: — Я буду! — обещаю ему. — В восемь вечера на этом самом месте!

Глава 17 Ожидание

День тянется долго. Солдат за солдатом, обрабатываем мы вместе с Серафимом Степановичем раны. Кажется, что это будет длиться бесконечно.

Но у меня в голове неустанно крутятся мысли о предстоящей встрече с князем Тукачевым и о том, чем эта самая встреча может обернуться.

Владимир Георгиевич отрицал, что это будет свидание. Он настаивал на встрече и прогулке. Но разве можно назвать обычной прогулкой встречу двух молодых людей, показавшихся друг другу симпатичными?

Не знаю, как было заведено в конце девятнадцатого века, но в годы моей молодости, да и не только молодости, подобное называли именно свиданием. И никак иначе.

— Что же вы задумались, голубушка? — голос Серафима Степановича выдергивает меня из раздумий. — У нас еще работы непочатый край. Неужто устали?

— Устала, — киваю, не скрывая правды. Все-таки тело Настасьи Павловны не подходит для долгих часов в операционной и, если бы не моя выдержка, я бы, наверное, давно бы уже свалилась.

— Ну ничего, совсем немного уже осталось, — приобнимает он меня и указывает на ряд коек. — С ними закончим и на сегодня все.

— Значит еще до ужина управимся? — предполагаю навскидку.

— Если в облаках витать не будете, точно управимся, — улыбается Серафим Степанович и направляется к следующему раненому.

Иду следом. Радостная. Ведь если это действительно так, то перед прогулкой я не только успею отдохнуть, но и, возможно, смогу переодеться.

Вот только не знаю во что. Платьев-то у Анастасии Павловны в поклаже не было. Разве что заново одевать то, в котором очнулась. Но оно же так нестираным и лежит!

Ай, ну и ладно! Незачем сейчас этим голову забивать. Тем более, что я иду ни на какое не на свидание, а на самую обычную прогулку.

Отбрасываю лишние мысли в сторону и берусь за дело. Прекрасно понимаю, что все мои доводы о прогулке — всего лишь оправдание ситуации. Но ведь Владимир Георгиевич сам это придумал. Почему бы мне не воспользоваться его идеей?

— Вот здесь придержите, Анастасия Павловна, — просит Серафим Степанович, похоже, снова заметивший мою задумчивость. — Да вы не щипцами, а пальцами придерживайте. Неужто испачкаться не хотите?

— Мне так сподручнее, Серафим Степанович, — оправдываюсь, а сама уже представляю, как рана прямо на глазах у врача затягивается и даже рубца на коже не остается.

— Ой, чудная! — хмыкает он. — Ну, коли сподручнее, так держите щипцами. Сильно только не пережимайте.

— Не буду пережимать, — киваю я. Для этого моего опыта хватает с лихвой.

Медленно, но уверенно мы с Серафимом Степановичем заканчиваем работу. И, что больше всего радует, действительно успеваем к ужину. Значит до встречи с князем у меня остается целых два часа.

— Хорошего вам вечера, Серафим Степанович, — прощаюсь с врачом и устремляюсь к своей палатке. Переживание о предстоящей прогулке накатывает новой волной. Но оно мне безумно приятно.

— До завтра, голубушка, — отвечает мне вслед мужчина, но я не обращаю на него внимание. Сейчас все мои мысли обращены к другому.

Дойдя до палатки, сразу устремляюсь к своей кровати. Платье по-прежнему лежит аккуратно сложенным у изголовья. Вот только выглядит оно не очень праздничным и, даже, несколько помятым.

А мне ведь надо быть красивой. Даже несмотря на любые оговорки о статусе нашей с князем встречи.

— Что-то потеряли, Анастасия Павловна? — подходит ко мне сестра Аглая. — Может завалилось что?

— Не завалилось, — прикладываю платье к себе и пытаюсь его разгладить. — Нехорошо выглядит, да?

— Смотря для чего оно вам надобно, — улыбается девушка. — Коли дни былые вспомнить, так в самый раз. А коли в люди, так нехорошо, конечно.

— Неужто вы, Анастасия Павловна, на свидание собрались? — услышав наш разговор, тут же подбегает Марфа Ивановна. — Говорила я, что врач-то наш глаз на вас положил. А что? Он мужчина солидный. За ним, как за каменной стеной жить будете. К тому же болеть он вам не позволит…

— Не Серафим Степанович это, Марфа Ивановна, — отмахиваюсь я, прекрасно понимая, что все равно всей правды уже не скрыть. — Да и не свидание это вовсе. Так, просто прогулка.

— Да кто же такую красавицу на обычную прогулку зовет? — возмущается та. — Это совсем не дело! Сестра Аглая, вы как думаете?

— Не дело, конечно же, — поддакивает Аглая. — Если намерения серьезные, то нужно на свидание звать. А то, еще лучше, и сразу свадьбу устраивать.

— Скажете тоже! — смеюсь я, представляя, как князь Тукачев без спроса тащит меня под венец. Будто мы дикари какие и у меня прав совсем нет. — Делать-то мне сейчас что?

— Ясно же что! — хмыкает Марфа Ивановна. — Мы сейчас у Елизаветы в поклаже поищем вам платье. Она ведь их столько набрала с собой, что всю Европу одеть можно. Будто не война у нас идет, а бал.

— Выходит, что прав был Серафим Степанович, когда сказал, что вещей я с собой мало взяла, — вздыхаю, вспоминая слова врача.

— Так вещей-то у вас поболее было, Анастасия Павловна, — качает головой Аглая. — Да ведь пропали они в тот день, когда вы головой стукнулись. Украли ироды. Только сверток да книжку не тронули, да и то, потому что спрятаны они были у вас.