Мне далеко за пятьдесят, а если без смехотворного кокетства, то шестьдесят два. Что за жизнь может быть в этом возрасте? Да обычная жизнь: такая же бессмысленная, как и в юности. Однако замечу, что есть очень важное отличие, которое cо временем становится очевидным преимуществом. Логическое завершение жизни грамотно обставлено, в то время, как юность пущена на самотёк.
Мой отец – тучный баритон местной филармонии. Девственник до тридцати двух лет, скоротечно взятый в оборот матерью, маникюршей из городского баннопрачечного треста. От всех её выкрутасов у бати снесло крышу, и через девять месяцев на свет появился я. Следует отдать должное матери: она была отличной воспитательницей и до пятнадцати лет, я свято верил во всю эту книжную дребедень. Для себя лично мама придерживала нечто другое, повкуснее. Отец самозабвенно пел, и всё было у него хорошо. Это, что касается моих родителей.
Проживали мы в уркаганском районе. Мама получила коммуналку по наследству от своей матери. Позже завезла туда папашу.
- Боря, во дворе его не оставляй, в театр бери! - строго наказала мать, уходя в свой трест во вторую смену.
Так я впервые, в самый разгар зимы, попал в филармонию, куда впоследствии таскался чуть ли не каждый божий день.
Батя голосил популярные арии, а я сидел в его гримёрке, куда время от времени забегали коллеги отца и угощали меня конфетами и фруктами.
Со временем мне надоела гримёрка, и я как опытный следопыт излазил весь театр. Спустя неделю таких путешествий знал каждый закуток и каждый тёмный угол.
В один из своих походов, я проник в гардероб, к дяде Тимофею, дремавшему на старом венском стуле. Я тихо затворил дверцу и прошмыгнул в мир шуб и пальто.
- Не будь фраером, бери только деньги, - учил меня дружок по двору Петька.
- Кто там? – услышал я голос дяди Тимофея.
Я затих и едва дыша, втягивал в себя тяжёлые испарения мокрой одежды.
- Ты что здесь делаешь? – раздвинул шмотки гардеробщик Тимофей.
- Ничего, - ответил я.
- Карманы! – нахмурился дед.
- Ничего нет, - ответил я и выпростал карманы. На пол посыпались конфеты и какой-то мусор.
- Чистый! - перевёл дух гардеробщик, - счастье твоё!
- Я так просто! Скучно стало!
- Не твоё это, Мишка! Душка́ нет. Дуй отсюда, и помни: ты хороший!
Итак, я гардеробщик. У меня есть свой венский стул. Я такой же чуткий, как покойный дядя Тимофей.
Я опрятен, я инвалид.
Жена, снаряжая меня в первый раз на работу, оценивающе поглядела и сказала:
- Это всё, что я могу для тебя сделать. Вперёд!
Душистые дамы, серьёзные мужчины, и тонны одежды заполняющей вешалки гардероба.
Словами «ваш номерок», одежда принималась и с теми же словами возвращалась обратно.
Гардеробщик – работа сезонная. При желании, что-то можно сдать в гардероб и летом. Например, плащ или лёгкую куртку.
То, что случилось со мной, никак не могло произойти летом. На гастроли приехала столичная труппа отменных певцов. Выступали они в сопровождении наших музыкантов. Аншлаг за аншлагом. Зал филармонии переполнен, от верхней одежды ломаются вешалки. Очереди в гардероб чудовищные, руки буквально отваливаются. Вместе со мной трудится уборщица Женя.
В самый последний, завершающий день гастролей произошло небывалое:
осталось невостребованным мужское зимнее пальто. Знаете, такое большое, тяжёлое пальто с меховым воротником.
- Нужно подготовить соответствующую бумагу, - подумал я, - и что это за бумага? О потере жетона знаю, о забытых пальто ничего в инструкции не сказано. Я открыл дверь тумбочки, достал чистый лист и написал заявление. Распахнул пальто, и оценил подкладку. В нос ударил запах мокрой шерсти.
С трудом опустился на полку для обуви, как тогда, в детстве, когда прятался от дяди Тимофея. Запахнул полы, и, удерживая пальто изнутри, погрузился во мрак.
- Вставай рыцарь! Смерть прошла стороной. Тебе ничто не угрожает!
Я отведу тебя туда, где ты ни разу не был, и где тебя не знает никто.
Прелестная молодая дева протянула мне руку, призывая подняться с мокрой, липкой земли.
- Но я весь в крови, - обратил я взор на деву.
- На доспехах кровь врагов твоих, Ми Ха Эль, - отвечала дева, - встань и следуй за мной.
Я сжал хрупкую девичью ручку и с лёгкостью поднялся с земли.
- Тот, Кто Как Бог, - не может принять смерть ни от кого, кроме Бога.
- Как зовут тебя, прекрасная дева?
- Варвара, мой рыцарь. Я призвана защищать тебя, даже ценой собственной жизни. Одна Вар, служит тебе, другая Вар, которая моя, тоже для тебя.
- Отчего на сердце моём так радостно и светло, прекрасная Варвара? Ведь столько крови вокруг и смерть чёрной птицей кружит над полем.
Варвара высвободила руку, наклонилась и сорвала дикий цветок.
- «Царь - трава, смертельна стрела твоя!», - пропела дева.
Оттого, что смерть не приняла в чертоги свои. Оттого, что муж мне навек. Без тебя нет меня.
Они покинули поле брани и углубились в прохладный лес.
- Где же прежде была, Варвара? Отчего не встретилась в годы юности моей?
- Подойди ближе и загляни в глаза мои. Что видишь ты, возлюбленный мой?
- Удивительная картина открывается. Нет больше старика в глазах твоих.
- А был ли старик?
- Ясно помню, был один, ненаглядная Варвара.
- Лишь день сегодняшний - правда. Прошлое - миф. Будущего вовсе нет, потому как впереди нас быстрее ласки бежит. Ни поспеть, ни настичь.
- Ты будто я сам, моя Варвара. Нет усталости, слушать тебя, нет хитрости, говорить с тобой. Отчего так?
- Это от того, драгоценный мой, что я все истинные желания твои, и я же их исполнение.
- Я люблю тебя, Варвара!
- Знаю, Михаэль! И счастлива от этого безмерно!
Варвара взяла Михаэля за руку, развернула ладонью вверх и поцеловала.