Жатва

ЖАТВА

Ужин. За семь дней до Жатвы.

Тишину в столовой нарушал лишь скрежет ложек о пластик тарелок с синтезированной кашей. Воздух под куполом «Тихого Леса № 73» был, как всегда, стерильным и безжизненным, с привкусом рециркулированного кислорода и едва уловимым запахом влажной земли, доносившимся из теплиц.

Элай ел методично, не поднимая глаз. Он ощущал на себе пристальный взгляд Лии. Девочка ковыряла в тарелке, её большие, не по-детски серьёзные глаза были прикованы к календарю на стене. Автоматически меняющаяся цифра гласила: «7 ДНЕЙ ДО СИНХРОНИЗАЦИИ».

«Синхронизация». Официальный, чистый, стерильный термин. Благозвучный, как и всё в их идеальном, отлаженном загоне. Никто не произносил вслух «Жатва». Никто не говорил: «Забрать».

Нора положила руку на тонкую, почти хрупкую руку дочери.

— Лия, ешь. Тебе нужны силы.

— А что они едят? Там? — тихо спросила Лия, не отрывая взгляда от календаря.

Повисло неловкое молчание. Калеб, старший сын, резко отодвинул тарелку. Пластик громко скрежетал по пластику.

— Они не едят, Лия. Их едят. Или перемалывают на удобрения для своих проклятых садов. Всё это враньё про «обучение»!

— Калеб! — Голос Элая прозвучал как удар хлыста. Тихо, но с такой силой подавленной ярости, что мальчик съёжился. — Правила. Мы соблюдаем Правила. Ради всех. Ради Лии.

Он посмотрел на сына, и в его взгляде была не злость, а животный, примитивный страх. Страх, что эта болтовня привлечёт их внимание. Что накажут не только Калеба. Что сделают больно Лие перед... перед самым.

— Извини, отец, — пробормотал Калеб, опустив голову.

Но его кулаки под столом были сжаты до белизны.

Нора поднялась, чтобы убрать со стола. Её движения были отточенными, почти механическими. Ежедневный ритуал, призванный заглушить навязчивый гул вечного горя. Она поймала взгляд Элая и прочитала в его глазах то же самое: пустоту, испещрённую тонкими трещинами отчаяния. Они давно перестали говорить о главном. Слова были слишком опасны. Слишком ранят.

Ночь. За пять дней до Жатвы.

Элай не спал. Он прислушивался к ровному дыханию Лии за тонкой перегородкой. Он знал каждый её вздох, каждый шелест простыни. Через пять дней эта тишина станет абсолютной, оглушающей.

Он вышел в основную комнату. Калеб тоже не спал. Он сидел в углу, уткнувшись в экран старого коммуникатора, который он десятки раз разбирал и собирал заново — одной из немногих «игрушек», не запрещённых явным указом.

— Что ты делаешь? — тихо спросил Элай.

— Ничего, — Калеб попытался прикрыть экран ладонью, но отец был проворнее.

На экране мигали странные, угловатые символы, непривычные и чужие. Это был перехваченный обломок чужой передачи.

— Где ты взял это? — голос Элая стал низким, опасным шёпотом.

— На свалке старых датчиков. Оно сломанное, они не следят... я подумал...

— Ты не должен думать! — Элай выхватил устройство. Его пальцы сжали хлипкий корпус так, что треснул пластик. — Ты хочешь, чтобы они пришли раньше срока? Хочешь, чтобы твою сестру... — Он не договорил, видя, как лицо Калеба исказилось от гремучей смеси страха и ненависти.

— Они уже забрали твоё мужество, отец. Они вынули его, как сердцевину из фрукта. Оставив одну лишь кожуру.

Элай занёс руку для удара, но замер. В глазах сына он увидел своё отражение — не защитника семьи, а трусливое, приручённое животное. Он медленно опустил руку.

— Отдай, — попросил Калеб, и в его голосе прозвучала недетская твердость. — Пожалуйста. Это... это может быть важно.

Элай, сам не понимая почему, разжал пальцы. Калеб схватил устройство и скрылся в своей нише.

Элай остался один в полной темноте, чувствуя, как что-то внутри, долгое время спавшее, шевельнулось. Не мужество. Слишком поздно для мужества. Возможно …..стыд.

День. За три дня до Жатвы.

Нора привела Лию в архив, где сама работала. Это был её способ провести с дочерью последние дни. Показать ей что-то кроме безликих теплиц и жилых блоков. Архив был хранилищем прекрасных иллюзий: схемы идеальных экосистем, никогда не существовавших, история «Великого Симбиоза», написанная победителями, детские книжки о счастливых ребятах, улетающих к далёким звёздам.

Лия смотрела на голографические изображения «галактических академий». Её глаза горели смесью страха и неподдельного любопытства.

— Мама, а там правда такие красивые сады?

— Говорят, что да, родная, — голос Норы звучал плоско, как заученная мантра.

— А они... они разрешат мне иногда посмотреть на вас?

Горло Норы сжалось от горячего комка.

— Конечно. Конечно, разрешат.

Ложь стала вторым языком в «Тихом Лесу». Языком, на котором говорило выживание.

Внезапно в архив ворвался Калеб. Он был бледен, его глаза лихорадочно блестели. Он схватил мать за руку.

— Мама. Ты должна кое-что увидеть. Сейчас. Пока отец на смене.

Он потащил её в подсобку, куда детям доступ был воспрещён. Лия осталась смотреть на обманчиво красочные картинки.

Калеб вытащил своё устройство. Теперь к нему был припаян какой-то обугленный, неопознанный компонент.

— Я нашёл усилитель. На старом ретрансляторе. Я поймал... я поймал не просто шум.

Он включил его. Из динамика послышался шипящий, прерывистый голос. Чужой. Механический. Но сквозь шум и треск пробивались слова на их языке, будто кто-то переводил самый настоящий кошмар.

«...контур стабилен... подача биологической составляющей... нейроны 74-го сектора показывают сопротивление... усилить подачу энергии... стереть...»

И потом — крик. Не человеческий. Не животный. Это был звук чистого, бесконечного страдания. Звук миллиона голосов, слитых в одну немыслимую агонию.

Нора отшатнулась, инстинктивно зажав уши ладонями. Её лицо выцвело, стало пепельным.

— Выключи! — просипела она, задыхаясь.