Желанная для виконта Августа

Глава 1

В день, когда родилась Лотта, с осины под моим окном сорвался последний листок.

Еще не зная, что через несколько часов мне предстоит разрешиться от бремени, но уже предчувствую близкие перемены, я провожала его взглядом и думала о том, что у моего ребенка будет до смешного много общего с ним.

Такая же бесконечная свобода.

Нужная ли? Желанная?

Бесполезно было пытаться угадать.

Мальчику, мужчине свобода, хоть и ставшая следствием ненужности, разумеется, пригодилась бы больше, однако я совершенно точно знала, что у меня родится девочка. Сразу же, с первой минуты, – той самой, в которую поняла, что ей предстоит появиться на свет.

С того часа, в который Джерерд, услышав о моем положении, брезгливо отвернулся, сминая в пальцах свадебную бутоньерку.

С того вечера, в который отец холодно бросил мне: «Собери все, что тебе необходимо. Экипаж будет подан на рассвете».

Утвердилась в этом знании, увидев, как госпожа Хайнекен, моя домоправительница – или правильнее будет назвать ее тюремщицей? – прячет презрительную усмешку, заметив мой округлившийся живот.

Я точно знала, что у меня будет девочка и сразу же выбрала для нее имя – единственно верное, самое подходящее.

Глядя на торжественно-строгую в своей наготе осину, я размышляла еще и о том, что у меня самой немало общего с ним – только и остается, что быть непреклонной, стоя на семи ветрах.

Эта мысль стала для меня утешением немногим позже, когда мир заволокло густой голубоватой пеленой от боли и сделалось решительно все равно, кто и что станет говорить и думать обо мне. Главное – чтобы девочка была здоровой.

Я старалась отвлечься от боли попытками представить ее себе, но по-настоящему меня привело в чувства другое.

«... Как крестьянка, да простит меня Создатель. Даже не крикнула», – приглушенный голос госпожи Хайнекен в коридоре.

Как обычно, полный едва ли не отвращения.

И тут же – детский крик. Уверенный, громкий, требовательный.

Малышка заявила свои права на жизнь и обещанную ей мною свободу, и, не открывая глаз, я улыбнулась то ли потолку, то ли повитухе, потому что этот крик стоил всех мучений на свете. Самое яркое свидетельство победившей жизни, самое неопровержимое доказательство тому, что я была права.

Нежеланная, отвергнутая всеми, кроме меня, она явилась в этот мир не «потому что», а вопреки, и теперь не собиралась сдавать своих позиций.

Ожидая ее появления, я боялась лишь одного. Не нищеты и не позора, не необходимости оправдываться за ее существование в очередной раз.

Больше всего на свете я боялась оставить ее в одиночестве. Не справиться, не суметь уцепиться за жизнь и тем самым обречь ее на скитания, подобные тем, в которые отправился последний дубовый листок.

– Вот, леди, выпейте. Станет легче, – молоденькая помощница повитухи поднесла мне простецкую глиняную кружку со сладковато пахнущим отваром.

Могла ли она воспользоваться моментом, чтобы меня отравить?

Разумеется.

Отважился бы отец на столь радикальное решение проблемы, не сумев уговорить меня по-хорошему или сломить волю этой ссылкой?

Вне всякого сомнения.

И все же я верила, что ничего плохого со мной больше не случится.

Лотта все еще кричала где-то рядом, давая знать, что ее нисколько не волнуют ни предательство ее отца, ни ненависть деда, ни отвращение тех, кто был приставлен, чтобы следить за нами. Она уже жила, и, пусть эта жизнь все еще была мучительно хрупкой, она делала меня сильнее и смелее. Намного смелее, чем я сама могла бы помыслить прежде.

Выпив отвар, я откинулась на подушку, по-прежнему не открывая глаз.

Отголоски острой, ослепительной боли все еще прокатывались по телу, заставляли мысли рассеиваться, а логику теряться.

В том, что малышку никто не посмеет тронуть, я была уверена так, словно некто всевластный и всемогущий сказал мне об этом.

Нелогично? Да, вероятно.

Ведь что может быть страшнее для Верховного судьи, чем опозоренная дочь…

И все же я ни на секунду не усомнилась в том, что могу позволить себе немного поспать и восстановить силы, прежде чем впервые встречусь со своей дочерью.

Я знала, что Лотта меня дождется. Она была моей и только моей,

частицей и продолжением меня, и, в полной мере понимая это, я проваливалась в дремотную темноту спокойно. После всего, что мы с ней уже вынесли, еще несколько часов ожидания уже ровным счетом ничего не значили.

Глава 2

Что такое материнская гордость, я узнала на следующее утро, потому что Лотта оказалась настоящей красавицей. Ее крошечное личико было светлым, будто одухотворенным от рождения, а голубые глаза – внимательными и добрыми.

Она, конечно же, еще ничего не могла понять, но, казалось, уже радовалась этому миру и мне.

– Ну здравствуйте, юная леди, – я поздоровалась с ней едва слышно и улыбнулась, не обращая внимания на служанку, принесшую ее и продолжавшую возиться в комнате.

Имени этой девушки я не знала, да и не особенно интересовалась им, потому что она была далеко не первой, кто работал в этом доме.

С тех пор, как я восемь месяцев назад поселилась здесь, прислуга сменилась трижды – госпожа Хайнекен не искала верных людей, но ей нужны были готовые подчиняться беспрекословно.

Первая горничная, Берта, моментально прониклась симпатией ко мне. Будучи осведомленной о моем положении, она каждый день приносила мне из деревни фрукты и выпечку, украшала комнату живыми цветами.

«Ребеночек это такая радость, леди Арлетта, такая радость!», – говорила она.

Поняв, что девушка действует не по моей просьбе, а по собственной инициативе, домоправительница тут же выставила ее за дверь.

Появившаяся вскоре после этого Марта постоянно роняла вещи и плакала, и тоже была отправлена восвояси.

Иметь личную служанку мне теперь не полагалось, но, как ни странно, я легко смогла обойтись и без помощи – то, что принято было называть силой привычки, оказалось лишь мифом, да и зависимой от чужого участия я даже в лучшие времена не была.

Моя кормилица, Наташа, еще в детстве научила меня причесываться, одеваться и содержать себя в порядке самостоятельно, хотя для девицы моего круга уметь все это и считалось едва ли не дурным тоном.

«Жизнь – сложная штука, леди Арлетта», – объясняла она мне заговорщицким шепотом, заплетая мои темные пряди в косы. – «Кто знает, как сложится ваша судьба, за кого вы выйдите замуж? Женщина всегда чувствует себя спокойнее, если способна сама позаботиться о себе».

Забавно, но мне никогда не приходило в голову, что я могу выйти замуж неудачно.

Дочери Верховного судьи просто не мог достаться в женихи лишённый благородства и ненадежный человек.

Джерард Шуттер – красивый капитан Королевской гвардии, блистательный сын министра финансов. Завидная партия, молодой человек, в которого я была отчаянно влюблена ещё девочкой.

Когда он попросил моей руки, наши семьи, да и я сама, были на седьмом небе от радости.

Теперь же припавшая к моей груди Лотта казалась счастливой.

Мог ли такой маленький человек испытывать подобные чувства?

Я не могла знать наверняка, но мне хотелось в это верить.

И, как ни странно, совсем не хотелось думать о том, что всё могло быть иначе. Джерард мог быть рядом, мог любоваться ею вместе со мной, так же, как и я, радоваться её появлению.

И он сам, и его выбор остались где-то далеко-далеко, за пеленой той боли, что я испытала накануне.

И всё же…

Держа свою малышку на руках, я начинала абсолютно иначе, будто со стороны, понимать произошедшее между нами.

«Когда ты планируешь решить эту проблему?» – холодно брошенное им, когда я сказала, что скоро нас станет трое.

Моё собственное глупое: «Ты не можешь так со мной поступить! Это бесчестно».

Какой наивной я была, а ведь меньше года прошло с того страшного дня.

И всё же каждый из нас сделал свой выбор.

Джерард мог лелеять свою безупречную репутацию.

Мне же оставалось довольствоваться не своим домом на окраине страны и положением узницы.

И всё же Лотта сама по себе стоила всех унижений, через которые мне пришлось ради неё пройти.

Если бы я имела возможность поговорить с Джерардом сегодня, я бы, сдержанно улыбаясь, спросила его, не это ли есть счастье – видеть её, держать на руках, гладить кончиками пальцев, отслеживая каждое движение её ресниц? Важно ли что-то ещё в целом свете? Можно ли хотя бы помыслить о том, чтобы добровольно отказаться от неё?

Однако сейчас я улыбалась совсем по другому поводу. В первую очередь, ей. А во вторую – собственной уверенности в том, что ни такой возможности, ни этого разговоры никогда не случится.

Лотта была только моей, и, бережно, почти невесомо касаясь её, изучая взглядом каждую черту её лица, я абсурдно радовалась мысли о том, что мне ни с кем не нужно ею делиться.

Только моя девочка.

Мой нежданный, выстраданный, но самый желанный ребёнок.

Занятая ею, я пропустила момент, в который горничная удалилась, и мы остались наедине.

Так, как и должно было быть.

– У нас всё будет хорошо, моя маленькая. Мы непременно справимся.

Я пообещала это ей тихим и ласковым шёпотом, уверенная, что она услышит и запомнит мои слова. Равно как и в том, что сумею сдержать своё обещание.

Лотта в ответ посмотрела на меня так, словно и правда понимала и верила мне.

В её маленьком мире ещё не существовало ни подлости, ни осуждения, ни давления общества, поставившего приличия и главенство мужчин выше ее права на жизнь.

Я очень хотела сделать так, чтобы она не узнала всего этого как можно дольше.

– Мы обязательно будем свободны, и никто не посмеет указывать нам.

В этом я тоже не сомневалась, вот только пока не знала, как смогу осуществить задуманное.

Бежать в никуда, не имея ни денег, ни надежных знакомств, но с младенцем на руках было плохой идеей. Я могла бы уехать достаточно далеко. Сказавшичь молодой вдовой, вызвать у людей сочувствие и устроиться на должность писаря в любой конторе, хозяин которой согласится дать работу женщине.

Вот только до осуществления всего этого было еще далеко. Мне предстояло выжидать. Терпеть, притворяться смирившейся и покорной ровно до того момента, пока дочь не окрепнет достаточно, и только когда…

В дверь не слишком деликатно постучали, и, прежде чем я успела дать гостю позволение войти, на пороге появилась госпожа Хайнекен – высокая, широкоплечая, со строгим пучком и вечным презрением ко мне на грубом, будто вытесанном из камня лице.

Глава 3

Наносить визит женщине на следующий день после того, как она стала матерью, всегда считалось верхом бестактности, почти вызовом, но Августу Вэлиану я могла бы простить и не такое.

Красивый, молодой, младший, но не менее любимый, чем его братья, сын графа Вэнтвуда, он стал первым, кто поприветствовал меня в этой глуши.

После того, как Верховный судья принял решение удалить от себя дочь, чье имя стало для него синонимом позора, я знала, что мне предстоит влачить жалкое существование. По крайней мере на протяжении того времени, которое я буду оставаться в его власти.

Даже дома, сняв судейскую мантию, отец всегда был человеком строгим. Лишившись матери слишком рано, я привыкла беспрекословно подчиняться ему, и, вероятно, именно это рассердило его так сильно. Не то, что прекрасный, сулящий столько выгод брак не состоится из-за моего легкомыслия. Не то, что человек, обещавший в обмен на мою руку и сердце свою поддержку и верность, обманул и предал меня, фактически посмеявшись над моей семьёй при этом. Гораздо более сильным ударом для него стало моё первое, но настоящее неповиновение, категорический отказ выпить перед сном горький отвар, который мачеха так заботливо обещала достать в строжайшем секрете.

Понимая всё это, я не перечила ему, не умоляла о снисхождении и не бросала ему ответные обвинения, как удары. Знала, что и без меня найдётся достаточно тех, кто с плохо скрываемой радостью расскажет ему, что он не сумел хорошо воспитать единственную дочь.

Небольшой и старый, давно пустующий дом, доставшийся ему по наследству от кого-то из дальних родственников, стоял на одной из окраинных улиц большой деревне у самой границы королевства, и это меня более чем устраивало. Мне хотелось убраться из столицы подальше, унося с собой свою тайну.

Да, не ловить на себе сочувственно-презрительных взглядов тех, кто ещё вчера считал за честь принимать меня в своих гостиных.

Да, не видеть Джерарда, потому что это причиняло бы мне боль

Но самая главная правда заключалась в том, что, отстояв своё право на Лотту, пусть и ценой отвержения всеми, кто в той или иной степени был частью моей жизни, я начинала понимать, как много должна ей.

Она заслуживала того, чтобы появиться на свет в тишине и покое. Там, где никто не посмеет показывать на неё пальцем.

Хоть госпожа Хайнекен и стала моей личной тюремщицей. Домоправительницей на словах, а на деле – той, кто контролировала каждый мой шаг, каждый вздох и при необходимости или по расписанию докладывала отцу.

Он сам написал мне только один раз. То короткое письмо состояло из единственной строчки: «Ты не передумала?».

Какой ответ он рассчитывал от меня получить? Заверения в том, что я усвоила урок и всё осознала? Что готова броситься в ноги сначала ему, а потом и Джерарду, умоляя о прощении? Что, как только младенец родится, я отдам его сёстрам милосердия и никогда не вспомню этот страшный год своей жизни?

Я решила не отвечать ему совсем, чтобы молчание стало достаточно красноречивым.

Август Вэлиан стал не единственной, но главной моей радостью в этом краю.

Он постучал в дверь на следующий день после моего приезда – спокойный, безукоризненно учтивый, абсолютно уверенный в том, что ему просто не могут отказать от дома.

Госпожа Хайнекен была бы рада его не впускать, но в этой деревне было ещё достаттянт людей, знавших, кому принадлежит этот дом. Моё происхождение не подчёркивалось, но никому и не приходило в голову его скрывать.

– Я счёл свои долгом поприветствовать вас, леди Арлетта, – он улыбался, касаясь моей руки сухим приятным поцелуем, и в его светлых глазах не было того жгучего, разъедающего душу и гордость любопытства, с которым смотрел даже конюх.

Разумеется, это сыгралио свою роль.

Август стал приходить часто: сначала раз в неделю, потом – в три-четыре дня.

Ни о чем не спрашивая и не поднимая щекотливых тем, он рассказывал о себе так, словно являлся не к соседке с неоднозначной репутацией, а к возможной невесте: ему двадцать пять лет, он служил в армии недалеко от дома, на границе. Граф Вэнтвуд, его отец, один из самых влиятельных людей в округе, ближайший друг бургомистра. Старший брат Конрад проводит много времени при нём, второй, Фридрих, занимается строительством фабрики, которая в перспективе превратит деревню во вполне процветающий городок. Он сам…

Говоря о собственной персоне, Август удивительно для мужчины его внешности и положения смущался.

Будучи самым богатым человеком в этих местах, граф Вэнтвуд почитал себя обязанным заботиться о них, и этому же учил своих детей. Однако Августу, человеку с армейским опытом, большими амбициями и безоговорочной уверенность в себе и в жизни, этого было мало.

«Знаете, что меня больше всего поразило в нашей армии, леди Арлетта? Лошади. Половина наших солдат ездит на клячах. Если бы у кавалерии были быстрые, как молния, скакуны, уверен, на наши границы смотрели бы с меньшим интересом. Вы можете смеяться, но моя мечта – построить конезавод. Вокруг деревни простираются прекрасные пастбища, и мы могли бы вывести породу, которой заинтересуются при дворе», – он делился всем этим со мной с такой страстью, с таким предвкушением, что, слушая его, я забывала обо всех собственных несчастьях.

Мог ли виконт заинтересовать меня как мужчина?

Конечно же, нет.

Все мысли о подобном теперь были для меня в прошлом, и, страшась тех надежды, что могли рождаться в его душе, я попыталась решить проблему радикально – раз за разом госпожа Хайнекен начала в своей неповторимой манере сообщать ему, что принять его у меня не получится.

По мере того, как моё положение начинало становиться всё более очевидным, я старалась реже выходить на улицу, проводя время в саду и молясь Создателю о том, чтобы виконт оскорбился и забыл дорогу ко мне.

Однако Август Вэлиан оказался поразительно настойчив. В один из тёплых дней, когда я гуляла во дворе, он буквально ворвался в дом, сославшись на безотлагательное и крайне важное дело.

Глава 4

Август замер на пороге.

Он стоял, молча глядя даже не на меня, а на младенца в моих руках, как на диковинку. Его волнение выдавали лишь побелевшие костяшки пальцев, слишком сильно сжавшихся на стеблях принесённых астр.

Цветы горели радостными разноцветными фонариками – жёлтые, фиолетовые, голубые, розовые. Они были срезаны не идеально ровно, внизу небрежно повисли несколько листьев. Значит, торопился. Быть может, даже рвал их собственноручно.

– Я так спешил поздравить вас, что не подумал о том, насколько моё присутствие может оказаться неуместным. Прошу меня простить.

Даже голос не дрогнул, хотя он и говорил много тише, чем обычно.

Я улыбнулась в ответ, кивком приглашая его подойти ближе:

– Хотите взглянуть?

Губы виконта сжались, а потом он шагнул вперёд, будто бросился в бездну. Будто приближение к малышке могло накладывать на него какие-то обязательства.

Или всё-таки дело было во мне? Простоволосая, нездоровая и бледная женщина в халате…

Я не стала скрывать новую улыбку, почти с ужасом думая о том, что теперь между нами точно не осталось ничего недопустимого.

Август положил цветы на прикроватный столик и склонился, заглядывая моей дочери в лицо.

Мог ли он разглядеть в нём то же, что видела я?

Мне было бы любопытно узнать об этом, но спрашивать я не собиралась.

– У вас чудесная малышка. Очень красивая. Как вы её назвали?

– Лотта. Шарлотта. Это значит «свободная» и «сильная», – отвечая ему, я не отвела взгляда от Лотты.

Казалось, что смотреть на неё можно вечно, но тихий, тёплый и понимающий смешок Августа вернул меня к действительности:

– Это имя ей под стать. Надеюсь, оно принесет ей счастье.

Это можно было принять лишь за вежливость, однако я подняла на него глаза, потому что за словами мне померещилось нечто большее.

В отличие от всех прочих, виктон принимал рождение моей малышки не как свидетельство греха, но как радость. Как самое естественное, что только могло произойти в этом мире.

– Я должна принести вам свои извинения. принимать вас в такой обстановке…

Он качнул головой, прерывая меня:

– Вам не нужно объясняться. Насколько я могу судить, ваша жизнь достаточно непроста, чтобы осложнять ее еще и этим.

Я улыбнулась ему в третий раз, теперь уже откровенно устало, и просто кивнула на стоящее в углу кресло, предлагая сесть, коль скоро уж он не был возмущен сложившейся ситуацией и хотел остаться.

Август лишь кивнул в знак благодарности и ненадолго отошел от нас для того, чтобы подвинуть кресло ближе.

Лотта на руках причмокнула, засыпая глубже.

– Надо полагать, ваш дом теперь будет полон гостей? – вернувшись, виконт заговорил шепотом, чтобы ее не разбудить.

Он предсказуемо хотел знать, что изменится теперь, а я вдруг почувствовала, что силы меня покидают.

Больше нечего было бояться и нечего было ждать, мне предстояло провести множествт недель в абсолютной тишине – до самой весны я не могла и помыслить о том, чтобы покинуть это место. А значит, это время следовало использовать, чтобы отдохнуть, собраться с духом и насладиться общением, в котором мне очевидно не собирались отказывать.

– Нет, отнюдь. Я никого не жду.

Август снова нахмурился.

Предполагал, что я сообщу ему о скором приезде отца ребенка или Верховного судьи? Дам понять, что впредь его визиты неуместны?

– Что ж… Не стану лгать, что я этим опечален. Хотя это и было бы правильно.

Вопреки хорошо читаемой на лице задумчивости, в его голосе послышались веселые нотки.

«Зачем вы, о многом догадываясь, ходите ко мне? Что вам за дело до меня?», – прямо сейчас было бы как никогда уместно задать ему все свои вопросы.

Сколько я ни ломала над ними голову в течение последних месяцев, ответов для меня так и не нашлось.

Мы жили слишком далеко друг от друга, чтобы когда-либо встретиться. Если бы не мое бедственное положение и не решение отца отправить меня в ссылку в эти края.

И все же мы принадлежали к одному кругу, следовали одним и тем же правилам приличия. Ему не полагалось иметь ничего общего с женщиной вроде меня.

– Думаю, мы с вами уже вполне можем обходиться без ложной учтивости, – я осторожно, чтобы не потревожить Лотту, повела плечом, указывая на свой вид и вопиющую непристойность всего происходящего.

Август дернул уголками губ, заставляя себя улыбнуться, но почему-то не смог:

– В таком случае, я смею надеяться, что вы позволите мне и дальше навещать вас. Это ведь не навредит вам и вашей дочери?

Впервые за время нашего странного знакомства он деликатно, но настаивал на прямом ответе, и я позволила себе откинуться на подложенную под спину подушку, подбирая слова.

Следовало ли мне солгать ему? Или вовсе отказать от дома? Сделать хоть что-то, чтобы не бросить ни единой тени на его репутацию?

Даже понимая, что поступаю чудовищно эгоистично, я не сумела ни первого, ни второго.

– Надо полагать, вы не осмеливаетесь напрямую спросить меня о мужчине, благодаря которому Лотта появилась на свет. Это делает вам честь, виконт Вэлиан, мне же о своей беспокоиться нечего, поэтому позвольте, я вам помогу. Скорее небо рухнет на землю, чем он появится в этом доме и приблизится к моей дочери. Этого достаточно?

Август не побледнел, но краска в одну секунду отлила от его лица. Не меняя позы, он подался немного вперед, словно хотел лучше разглядеть меня.

– Удивительно. Я видел вас позавчера, но теперь вы кажетесь совсем другой.

Он скорее размышлял вслух, чем отвечал мне. Искал ответы на множество собственных вопросов, и как знать, могло статься, спрашивал самого себя о том же, о чем хотела, но не осмеливалась спросить его я.

– Я слышала, что материнство меняет женщину, дорогой Август. Теперь я точно знаю, что это так. Вас шокирует моя откровенность?

Он все-таки улыбнулся. Почему-то так же устало, как улыбалась ему я.

Глава 5

Рождение ребенка в действительности сделало меня другой. Я в полной мере поняла это уже на следующий день, когда боль и усталость отступили, а дочь разбудила меня на рассвете требовательным плачем.

Ее люлька стояла в моей комнате, – и правда, по-крестьянски – но это оказалось удобнее, чем я могла предполагать. Для Лотты, незаконнорожденной, отвергнутой, заклейменной позором просто за сам факт своего существования, не было ни кормилицы, ни няни. Верховный судья счел, что лишь я сама должна в полной мере нести ответственность за свое легкомыслие, но едва ли он мог догадаться о том, насколько эти обязательства оказались мне в радость.

Укачивая дочь, поднося ее к груди, я ощутила себя сильной и свободной, как никогда прежде. Как будто, дав имя Шарлотта ей, я переняла, впитала в себя часть тех храбрости и стойкости, которых желала для нее. Мне сделалось решительно все равно, что подумают госпожа Хайнекен, горничная и кухарка, о чем станут судачить люди. С каждым часом ко мне приходило понимание: я больше никогда не буду одна. Ни я, ни Лотта не окажемся одиноки, даже если нам придется скитаться и жить на гроши.

Новость о рождении каждого ребенка в деревнях распространяется быстро, и я в самом деле не печалилась бы, если бы виконт Вэлиан больше не пришел, однако он сдержал слово.

Явившись в назначенный день, он протянул мне атласную коробочку, одну из тех, в которые ювелиры обычно упаковывают покупки для особенно ценных клиентов.

– Я взял на себя смелость выбрать подарок для Шарлотты, не советуясь с вами. Хотя эта вещица еще не скоро ей понадобится. Но, быть может, пока она пригодится вам.

В шкатулке оказался браслет. Оправленные в золото изумруды, изящное плетение. Вещь, в равной степени уместная и на юной девице, и на молодой цветущей женщине.

– Это слишком щедрый подарок. Боюсь, мы не можем его принять.

– Вы ведь не пытаетесь оскорбить меня своим недоверием?

Он спросил с тщательно сдерживаемой улыбкой, но глаза остались серьезными.

«Мне ничего не нужно от вас. Я всего лишь хотел вас порадовать», – произнести подобное вслух он, к счастью, не решился.

Навещая нас теперь через день, виконт не мог не замечать тех странностей, что бросились бы в глаза любому. То, как я была лишена какой бы то ни было помощи с малышкой. То, как ее появление ни для кого, кроме меня, в этом в доме не стало радостью. И все же он по-прежнему ни о чем меня не спрашивал, и за это я была ему особенно благодарна.

Очевидно, не желая больше смущать меня неуместно широкими жестами, он больше не делал подарков, равных по ценности тому браслету, что я украдкой носила, прикрывая от домоправительницы рукавом, но ни разу не явился с пустыми руками. Шелковое пуховое одеяло, детские рубашки, несколько весело звенящих погремушек – все это он приносил будто невзначай.

– Вы не смеете лишать меня права очаровывать юную леди, – отвечал он уклончиво, ловя очередной мой выразительный взгляд.

Что чувствовать по этому поводу, я не знала.

Как и что могла бы… должна была бы сказать ему – тоже.

Август делал все это столь естественно, что лицо госпожи Хайнекен серело все больше с каждым его визитом. Не приходилось сомневаться в том, что она уже уведомила о происходящем Верховного судью, и последствия этого письма я не хотела даже предполагать. Хотя и не сомневалась в том, что они наступят.

И всё же предупреждать Августа мне было пока не о чем.

Лотта, казалось, росла не по дням, а по часам, и месяц спустя мне уже чудилось, что она узнаёт виконта так же, как и меня.

Мог ли такой крошечный ребёнок в самом деле привыкнуть к кому-то?

Я не знала и не хотела гадать, хотя и взяла себе за правило просить её шёпотом всякий раз после его ухода: «Не привыкай к нему, не надо. Мы расстанемся с этим человеком навсегда».

Гораздо дальновиднее с моей стороны было бы попросить Августа приходить реже или не навещать нас вообще. Он по-прежнему оставался единственным, кто проявлял к нам обеим подлинный интерес, и ради его же собственного блага стоило бы остудить этот пыл. Например, поблагодарить за всё и сказать, что больше мы в его участии не нуждаемся. Или лучше того – смертельно оскорбить, бросив ему в лицо подаренный браслет и холодное «Я прекрасно осведомлена о ваших намерениях, сударь». Оставить понимать как знает, но без желания вновь переступать порог этого дома.

Я могла бы придумать ещё множество вариантов, но всё равно продолжала раз за разом принимать его. Одеваться и причесываться, поддерживая иллюзию светской встречи. Отдавать ему Лотту так, словно он имел полное право держать её.

Хотя, конечно же, имел.

Все чаще, провожая виконта Вэлиана, я задумывалась о том, что этот непонятный человек останется моим лучшим воспоминанием о прошлой жизни.

А ещё – о том, что он будет тем единственным, о ком я расскажу дочери, когда придёт время отвечать на её вопросы.

Август старался приходить в одно и то же время – после обеда, ближе к вечеру, когда львиная доля дел уже закончена и можно спокойно провести несколько часов в гостиной за чаем.

К началу зимы в приграничье поднимался особенно злой и холодный ветер, такой, что не хотелось даже лишний раз отодвигать шторы.

Когда в назначенный час раздался стук в дверь, я оставила Лотту в колыбели и поднялась, чтобы открыть её сама.

Разозленная постоянными визитами виконта госпожа Хайнекен более чем доступно обозначила свою позицию: «Я назначена содержать этот дом в порядке, но у вас здесь нет прислуги, леди Арлетта».

По крайней мере, мне пока не приходилось готовить еду и носить дрова самой, но я не сомневалась, что не за горами и это.

Ждала и пыталась гадать, почему за прошедшие недели эта женщина не предприняла ни одной попытке навредить моему ребёнку.

Не хотела брать грех на душу?

В наличии у госпожи Хайнекен души я как раз отчего-то сильно сомневалась.

Спасаясь от этих мыслей, я малодушно торопилась в прихожую, потому что появление Августа давало возможность забыться. Пусть ненадолго, но почувствовать себя в покое и безопасности.

Глава 6

Графиня Вэнтвуд была безупречна. Под плащом и накидкой на ней оказалось сдержанное, в меру нарядное платье, а густые и тяжёлые волосы были уложены просто, но со вкусом.

Проследовав в гостиную, она окинула комнату внимательным взглядом, задержалась на кроватке, в которой спала Лотта.

Эта женщина не утруждала себя притворством, но и не проявляла плебейского любопытства. Делала выводы, но не давала оценок.

Очевидно, услышав незнакомый женский голос, господа Хайнекен явилась посмотреть на гостью, не стесняясь и не ища предлога.

По лицу графини скользнула тень… нет, не недовольства и не удивления.

Лишь лёгкое недоумение, от которого у моей надсмотрщицы некрасиво заходили желваки.

В моей груди что-то мучительно сжалось, потому что в этот момент я поняла: она осведомлена о порядках, установленных в этом доме. Знает, что со мной живёт не помощница и не нянька, но женщина, с которой стоит быть лишь умеренно любезной.

– Мы могли бы побеседовать наедине? – обращалась мать Августа исключительно ко мне.

Я посмотрела на госпожу Хайнекен, подтверждая, что ей в гостиной не рады, и та развернулись, ушла, гордо вскинув подбородок и даже из приличия не поинтересовавшись, стоит ли ей подать чай.

А впрочем, подобный вопрос я сама, доведись мне очутиться на месте графини, сочла бы насмешкой.

– Прошу вас, садитесь.

Мой голос не дрогнул, хотя и прозвучал негромко, и она кивнула, то ли оценив это, то ли собственным мыслям.

Обойдя предложенное ей кресло, графиня Вэнтвуд двинулась к люльке, но замерла, будто опомнившись.

– Вы позволите?

У меня не было причин отказывать ей, от неё точно не могла исходить угроза, и все же я замерла рядом, готовая, если потребуется, закрыть Шарлотту собой.

Малышка спала и улыбалась во сне, а наша гостья смотрела не неё так, словно силилась найти в её личике знакомые черты.

Заняло ли это минуту или тянулось вечность, я не знала. Лишь когда графиня отошла и всё же села, я поняла, что задерживала дыхание.

– Мой сын сказал, что этот много лет пустовавший дом стал настоящим приютом контраста. Что ваша малышка – настоящий ангел, в то время, как присматривает за вами сущий черт. Теперь я вижу, что он мастер подбирать слова.

Радоваться было нечему, и всё же я лишь в последний момент успела подавить улыбку.

Август и правда умел рассмешить и увлечь парой фраз и неизменно бывал восхитительно точен и остёр в формулировках.

Визит этой царственной красавицы мог означать лишь моё новое унижение, но к этому я успела привыкнуть. Даже если она пришла, чтобы потребовать от меня незамедлительного разрыва всяческих отношений с ним, никто не мог запретить мне вспоминать.

– Мне сложно с этим не согласиться.

Графиня хмыкнула, бросила взгляд через плечо, удостоверяясь в том, что никто не стоит на пороге.

– Сколько вам лет, леди Арлетта?

Вот так прямо…

Что ж, это было даже к лучшему.

– Двадцать два года, – я села напротив неё, держа спину безукоризненно прямо.

Прямо сейчас мне следовало помнить, что я ни словом, ни делом не виновата перед ней.

Само знакомство с виконтом Вэлианом было единственным, в чем при всём желании можно было меня обвинить. Его подарки Шарлотте… Едва ли самая богатая женщина в этих местах стала бы из-за подобного мелочиться.

Графиня же кивнула, и в этом движении мне почудилось неожиданное понимание.

– Говорят, вы редко покидаете этот дом. Вас сложно встретить на улице или в воскресный день на площади. Как женщина, я могу понять ваше состояние, но не слишком ли затянулось ваше вдовье одиночество?

Сердце ёкнуло снова.

Если Август солгал ей, что я потеряла мужа, это многое меняло. Прежде всего, превращало в лгунью меня.

– Мне очень жаль, графиня, но, кажется, возникло некоторое недопонимание. Я не…

Я сбилась, понимая, что всё ещё не могу произнести это вслух, назвать так прямо, но, к счастью, это и не потребовалось. Не меняя позы, графиня Вэнтвуд подняла ладонь, не позволяя мне продолжить:

– Не стоит. Слухи распространяются быстро. Я знаю, кто вы. Равно как и о том, что вы такая же вдова, как я – прачка.

Она продолжала смотреть на меня внимательно, но без презрения и злости, а от этой прямоты мне вдруг стало спокойнее. Пусть сердце и продолжало отчаянно колотиться в горле, теперь я знала, что мы можем говорить на одном языке.

– Тем более, я прошу простить меня за этот невольный обман. Я никогда не называлась виконту вдовой, но, очевидно, он сам пришёл к неверным выводам.

Графиня хмыкнула так, будто ей понравилось услышанное, и медленно откинулась в кресле:

– Уверяю вас, леди Арлетта, нет ни малейшего повода считать Августа дураком. Он хорошо воспитан и благороден по натуре, это правда. Поэтому вы просто обязаны простить ему эту нелепую попытку отстоять вашу честь.

Я смогла лишь кивнуть, обдумывая услышанное и не находя слов. Виконт Вэлиан и правда всё понимал. Понимал настолько хорошо, что посмел солгать в лицо собственной матери, отстаивая своё право на знакомство со мной.

Сумасшедшее сердцебиение одномоментно превратилось в тяжёлый ком в горле, и чтобы избавиться от него, мне пришлось бросить быстрый взгляд на люльку с Шарлоттой. Напомнить себе, что все на свете, кроме неё, не важно.

– При случае я попрошу его не делать этого впредь.

– При случае? Я думала, вы ожидаете его сегодня.

Вот теперь в низком и приятном голосе графини послышалось удивление, и я все-таки улыбнулась ей, поднимаясь.

Сколько бы времени ни прошло, сколько бы сил я не приложила, уговаривая себя, вести подобные беседы, сидя на месте, оказалось выше моих сил.

– Я полагала, вы явились, чтобы лично сообщить мне о том, что этого не будет.

Она задумчиво склонила голову, взвешивая услышанное:

– Иными словами, мой сын дал вам повод считать себя ещё и трусом, не способным лично сказать женщине о том, что его связь с ней закончена?

Глава 7

Она задала мне такой простой, и вместе с тем бесконечно сложный вопрос, от которого похолодели руки.

Что я могла ответить ей? Какую правду сказать?

Вероятно, самую прямую и безыскусную.

Как ни парадоксально, именно графиня Вэнтвуд, разговор с которой должен был стать отчаянно тяжёлым, оказалась единственным за целый год человеком, с которым я смогла говорить откровенно, не задумываясь о последствии каждого своего слова.

Улыбнувшись скорее этой мысли, чем ей самой, я кивком указала на Шарлотту:

– Ваш сын действительно почти преступно привлекателен. И я искренне сожалению, если мои действия были истолкованы им превратно. Однако, как вы можете видеть, эта глава моей жизни уже окончена.

Для меня уже не могла идти речь ни о каких мужчинах. Пусть молодость и красота всё ещё были при мне, теперь к ним прилагался ещё и незаконнорожденный ребёнок. Всё, на что я могла бы рассчитывать, – это договорной брак с немолодым, насквозь прагматичным человеком, который до конца моих дней станет требовать от меня благодарности за то, что принял её.

Вот только я ни для того отказалась от всей своей прошлой жизни. Пусть женщина без мужчины и была никем, я уже прошла через слишком многое ради того, чтобы моя дочь была желанным ребёнком, а не одолжением.

Выслушав меня, графиня Вэнтвуд усмехнулась, а потом указала мне на кресло, из которого я встала:

– Сядьте. И не говорите ерунды. Вы, к сожалению, уже успели выдать себя и произвести впечатление умной девушки. А впрочем, имеете право. Едва ставшая матерью женщина, да еще и при таких обстоятельствах, имеет право на всё.

Её голос прозвучал одновременно тепло и повелительно, и, сама не заметив, как послушалась, я почти упала обратно в кресло.

– Я вас не понимаю.

Она качнула головой и положила свои красивые ухоженные руки на подлокотники:

– Вы ведь не считаете себя первой или последней, оказавшейся в подобной ситуации, леди Арлетта? Юные и наивные девицы всегда рискуют. В моё время даже невесту не оставляли наедине с женихом. Однако, как вы понимаете, это становилось препятствием далеко не для всех и не всегда.

Было в её словах что-то такое, что заставило меня сначала застыть, а потом улыбнуться веселее.

Я тут же одернула себя, но графиня успела поймать короткое движение моих губ и столь же стремительно улыбнулась в ответ, прежде чем снова стать серьёзной и продолжить:

– Ребёнок – не велика невидаль, поверьте мне. В силу положения графа, я имею дело с разными людьми. Если бы завтра вам вздумалось сбежать, подбросив девочку к моему порогу, я позаботилась бы о ней. В этом вы тоже не стали бы первой.

– Что вы такое говорите?..

Я представила эту картину мгновенно, и от этого у меня онемела губы.

Графиня Вэнтвуд усмехнулась едва заметно, но жёстко, почти по-мужски:

– В жизни случается всякое. Особенно с теми, кто этой жизни не знает. Вы хотели понять, зачем я пришла. Я пришла, чтобы посмотреть на вас, потому что мне, как вы, должно быть, понимаете, небезразлична судьба Августа. Узнав, что он связался с хитрой и бесчестной женщиной, я вынуждена была бы принимать меры. Пока же я вижу лишь одно: ваше нынешнее положение накладывает бесчестье лишь на Верховного судью.

Говоря всё это, она потянулась к своему ридикюлю и достала из него плотный бархатный мешочек.

– У вашей дочери до сих пор нет Нареченной матери, не так ли?

Я сумела лишь покачать головой, потому что Нареченной матери у Шарлотты быть и не могло. Женщина, которая подарит серебряную ложку, та, кто возьмёт на себя обязательство перед Создателем позаботиться о ней и даже принять в семью, если родной матери не станет… Я не знала никого, кто готов был бы сделать подобное для ребёнка, ставшего плодом греха.

Графиня кивнула снова, давая понять, что другого ответа она от меня и не ждала:

– Если бы я увидела, что вы одна из тех, кто пытается воспользоваться моим сыном, я не стала бы отдавать вам это. Однако же возьмите.

Она поднялась, и я тут же встала вслед за ней, чтобы принять мешочек.

В нём оказалась ложка. Маленькая и изящная серебряная ложка – первый символический подарок для младенца, которому обещают счастье.

– Я благодарна вам, но не могу принять это. Лотта и я…

Графиня отмахнулась, сама вложила лодку в мою ладонь:

– Оставьте это. Вы слишком молоды, чтобы себя хоронить. Тем более – отказывать в чем-то ей. Я полагаю, вы уже поняли, любезная, что ради неё вам придётся ко многому приспосабливаться. Так вот приспособительных и к тому, что она может рассчитывать на кого-то, кроме вас. Берите и ступайте заваривать чай. Август будет у вас с минуты на минуту, а я, к сожалению, не смогу составить вам компанию.

Глава 8

Пожелав мне и моей дочери всего наилучшего, графиня Вэнтвуд оделась и ушла, а я так и осталась стоять посреди прихожей, глупо сжимая в руке подаренную Лотте ложку.

Правильно было бы догнать эту потрясающую женщину. Поблагодарить, извиниться и вернуть этот неуместный символ.

Стать Нареченной матерью незаконнорожденного ребёнка…

Графиня была безоговорочно права в одном – положение обязывало её заботиться о брошенных и осиротевших детях, но добровольно вызваться на такое…

Это было не просто брошенным обществу вызовом. Это было скандалом. Решительным и откровенным шагом против воли Верховного судьи.

Что он может сделать, если… когда молва дойдёт?

Постепенно сближаясь с виконтом Вэлианом, я поневоле неоднократно задавалась этим вопросом.

Пусть сослать меня ещё дальше отец просто не мог, всегда оставались иные способы.

Написать бургомистру и графу Вэнтвуду конфиденциальные письма с неприглядной правдой обо мне.

Против воли выдать меня замуж за откровенно неподходящего человека, который всю жизнь будет попрекать меня дочерью.

Пригрозить отобрать Шарлотту.

Я и без того спала лишь по необходимости и выучилась подпирать дверь нашей с ней комнаты на ночь стулом. О госпоже Хайнекен в столице говорили разное: кто-то называл её злобной ведьмой, иные, особенно экзальтированные особы – почти святой. При этом в большинстве своём люди считали её женщиной, которой свойственна мужская жёсткость и прагматичной. Женщиной, способной даже на убийство.

По мере того, как я приходила в себя после родов, мой страх за Шарлотту рос с каждым часом. Такой, как моя надсмотрщица-домоправительница ничего не стоило просто выкрасть её однажды. Или воспользоваться моментом, когда я сплю, и накрыть личико подушкой…

В первом случае, даже если бы мой ребёнок остался жив, я никогда не нашла бы её. Во втором, не смогла бы поделать с этим ровным счётом ничего. Разве что…

Понимая, что запугиваю себя только больше, я продолжала держаться настороже, потому что ни одна из этих вероятностей не была просто материнской мнительностью.

Верховный судья был способен отдать любой приказ, а его верная служанка – исполнить его без сожалений.

Покровительство самой графини Вэнтвуд, неназванной, но принятой всеми королевы этих мест, могло стать моей главной удачей.

Благословив меня на дальнейшую дружбу с Августом, она фактически сказала, что готова закрыть глаза на любую степень нашей близости. Не имея возможности, да и не смея думать о том, чтобы назваться женой, я могла стать той спутницей, о которой не принято говорить. Спутницей, с успехом пользующейся не только благосклонностью виконта, но и расположением его матушки.

Верховный судья, несомненно, пришёл бы в ярость, получив такие новости, но не стал бы ссориться с бургомистром, коль скоро тот известен своей дружбой с графом Вэнтвудом.

Это был хороший план. Почти идеальный.

Оставалось только решить, способна ли я на такую низость – использовать Августа. Посмотреть на его бескорыстную дружбу с расчётом, которого он сам не имел, и исчезнуть, не прощаясь, тотчас же, как только для нас отпадёт надобность в защите от его семьи.

Я прикусила губу, сжимая ложку сильнее.

Сердце снова колотилось отчаянно сильно, на душе становилось муторно.

Как вообще я могла спрашивать себя о подобном?

Как могла сомневаться хоть в чем-то, если дело касалось безопасности и благополучия Шарлотты?

Пусть виконт Вэлиан и будет проклинать меня однажды. Пусть после посыпает голову пеплом, сожалея о том, как сильно во мне ошибся. Пусть даже вовсе утратит способность доверять. Однажды, быть может, в самой глубине души, но он меня поймёт.

В дверь постучали снова, и на этот раз на пороге точно стоял он.

Почти бегом вернувшись к люльке, я спрятала ложку глубоко под перину, на которой спала Лотта, и только после открыла ему.

– Добрый вечер, леди Арлетта, – Август улыбнулся мне по обыкновению сдержанно и мягко.

Воротник его плаща был влажным, а в воздухе за его спиной кружился первый снег. Пока это были лишь крошечные белые крупинки, но они показались мне добрым знаком.

– Кажется, зима пришла по расписанию. А вот мне пришлось задержаться.

– Я рада видеть вас в любое время, – тут я не солгала ему ни словом, ни мыслью.

Ни один холодный расчёт не отменял того, что мне и правда было приятно его общество. Приятно настолько, что становилось страшно забыться, позволить себе даже кратковременную иллюзию о том, что всё это происходит со мной на самом деле.

Госпожа Хайнекен снова показалась в прихожей. Виконт поклонился ей в знак приветствия коротко и очень любезно.

Временами мне казалось, что он делает это намеренно, зная, какое сильное раздражение подобное вызывает в этой женщине. Именно поэтому я не собиралась просить его остановиться.

– По пути к вам я встретил матушку. Скажите, мне есть за что приносить извинения?

Всё такой же сдержанный полушутливый тон, нотка искреннего беспокойство во взгляде.

Я улыбнулась, жестом приглашая его в гостиную:

– Отнюдь. Я не ожидала, что графиня сочтет знакомство со мной уместным, но мы прекрасно провели время.

Август едва слышно, но очень выразительно хмыкнул, склоняясь над Лоттой:

– Она сказала мне практически то же самое. Что чудесно провела время в приятном обществе.

В интонации прозвучало откровенное удовлетворение, и я парадоксально обрадовалась этому. И сам виконт, и его мать отнеслись ко мне лучше, чем было принято, и мне не хотелось терять их расположение раньше времени.

– Будете смеяться, если я скажу, что мне это льстит?

Он сделал шаг в сторону, чтобы не помешать малышке, но лучше видеть мое лицо:

– Ну почему же… От графини нам с братьями доставалось в свое время крепче, чем от отца.

– Зато ее наука явно пошла впрок, – не задумываясь над тем, что делаю, я первой шагнула к нему.