Жертвенная невеста

Глава 1

Осень в этом городе была художником-самоучкой, у которого в палитре остался только один цвет – серый. Серый асфальт, пропитанный влагой до самого основания. Серые фасады домов, похожие на лица стариков, уставших от долгой, бессмысленной жизни. Серые силуэты людей под зонтами, спешащих из одной серой точки в другую. Даже небо, казалось, было сшито из старого, выцветшего сукна, и теперь с него сочилась мелкая, бесконечная морось.

Я сидела в своей машине – единственном ярком пятне в этом унылом мире. Вишнёвая, блестящая, ещё пахнущая новым пластиком и кожзамом. Подарок матери на двадцатилетие. «Чтобы ты была мобильной, дочка, – сказала она тогда, вручая мне ключи. – Чтобы перед тобой были открыты все дороги».

Ирония судьбы. Дороги-то были открыты, вот только вели они всё в те же серые точки: из съёмной квартиры в университет, из университета в библиотеку, из библиотеки – домой. Мобильность превратилась в способность быстрее перемещаться по замкнутому кругу.

Дворники с унылым скрипом елозили по лобовому стеклу, размазывая дождевые капли и тусклый свет фонарей. Я только что сдала очередной зачёт по какой-то невообразимо скучной дисциплине и теперь сидела на парковке, не решаясь ехать домой. Там меня ждали пустые стены и тишина. Иногда тишина давила сильнее, чем самый громкий шум.

Я откинула голову на подголовник и прикрыла глаза. Внутри – звенящая пустота, такая же серая и безрадостная, как мир снаружи. Двадцать лет. Возраст, когда положено мечтать, гореть, совершать глупости и влюбляться до потери пульса. А я? Я чувствовала себя так, словно мне уже семьдесят, и всё, что мне осталось – это доживать свой век, переключая каналы в телевизоре.

Машинально протянув руку к пассажирскому сиденью, чтобы забрать сумку, я наткнулась на что-то твёрдое и незнакомое. Я резко открыла глаза.

На сиденье лежал конверт.

Это было настолько неуместно, настолько… неправильно, что я на несколько секунд замерла, просто глядя на него. В моём мире серых будней не существовало таких вещей. Конверт был сделан из плотной, кремовой бумаги, на ощупь похожей на бархат. Он казался тяжёлым, весомым, словно внутри было не письмо, а что-то гораздо более существенное. Но главное – это печать. Большая, из алого, почти кровавого сургуча, с оттиском какого-то сложного герба, в котором переплетались шипы, крылья и что-то похожее на змею.

Как он здесь оказался? Я точно запирала машину. Я всегда её запираю – паранойя жителя большого города. Может, кто-то просунул через приоткрытое окно? Но я всегда закрывала и окна.

Сердце, до этого лениво качавшее кровь, вдруг забилось быстрее, гулко и тревожно. Первая мысль – чей-то розыгрыш. Глупая шутка однокурсников, знающих о моей любви к готическим романам. Но кто из них стал бы так заморачиваться? Это выглядело слишком… дорого.

Я взяла конверт в руки. Бумага была прохладной и гладкой. От сургучной печати исходил едва уловимый, странный аромат – смесь воска, сандала и чего-то ещё, терпкого и незнакомого. На лицевой стороне каллиграфическим почерком, витиеватыми, острыми, как шипы, буквами было выведено моё имя.

Анна.

Ни фамилии, ни адреса. Просто имя.

Пальцы сами собой начали дрожать. Это уже не было похоже на шутку. Это было похоже на тайну. А тайны в моей жизни были таким же редким гостем, как солнце в этом проклятом городе.

Я осторожно, боясь повредить это произведение искусства, сломала печать. Сургуч поддался с тихим хрустом. Внутри лежал один-единственный лист, сложенный вдвое. Бумага была такой же плотной, как и конверт. Текст, выведенный теми же чернилами, гласил:

«Уважаемая Анна,

Академия Вечной Ночи имеет честь сообщить Вам, что Вы прошли особый отбор и зачислены на первый курс с предоставлением полной стипендии на весь срок обучения.

Мы ценим уникальные таланты и скрытый потенциал. Наша Академия – место, где подобные Вам могут раскрыть свои истинные способности вдали от суеты серого мира.

Ждём Вас у ворот Академии до заката сегодняшнего дня.

Адрес прилагается».

Ниже шла короткая строка с адресом, которого я никогда не слышала, и приписка: «Карты лгут. Доверьтесь дороге».

Я перечитала письмо трижды. Потом ещё раз. Слова плясали перед глазами, но смысл ускользал. Академия Вечной Ночи? Особый отбор? Скрытый потенциал? Что за бред? Я – самая обычная девушка. У меня нет никаких талантов, кроме способности сливаться с серой толпой. Мой единственный потенциал – это потенциальная возможность проспать первую пару.

Это какая-то ошибка. Или очень изощрённый обман. Может, это какая-то секта, заманивающая одиноких и потерянных? Я смяла письмо, собираясь выбросить его, но рука замерла. Что-то внутри, тоненький, почти неслышный голосок, шептал: «А что, если нет?».

Что, если это – тот самый шанс? Тот самый выход из замкнутого круга, о котором я так мечтала? Звучало как начало дешёвого фэнтези, но моя реальность была настолько пресной, что даже такая безумная идея казалась глотком свежего воздуха.

Я снова расправила письмо, разгладила складки. Адрес… Он находился где-то далеко за городом, в районе старых лесов, куда нормальные люди не ездят. «Карты лгут. Доверьтесь дороге». Эта фраза одновременно пугала и манила.

Нужно было с кем-то посоветоваться. Единственным человеком, которому я могла доверять, была мама.

Дорога домой показалась мне бесконечной. Дождь усилился, превратившись в сплошную стену воды. Мир за лобовым стеклом окончательно размылся, оставив только неясные тени и расплывчатые огни. Письмо лежало на пассажирском сиденье, и мне казалось, что я чувствую его вес, его странный аромат, даже сквозь шум дождя и гул мотора.

Мама встретила меня на пороге. Она всегда встречала меня, словно чувствовала моё приближение за несколько минут.

– Аня, ты вся промокла! – всплеснула она руками, втягивая меня в тепло прихожей. – Почему так долго? Я уже начала волноваться.

Её беспокойство всегда было немного… чрезмерным. Иногда мне казалось, что она боится не за меня, а за что-то другое, словно я была хрупкой вазой, которая могла разбиться в любой момент.

Глава 2

Машина катилась по идеально ровной брусчатке аллеи, и звук шуршащих шин был единственным звуком в этом мертвом, застывшем мире. Ворота за спиной сомкнулись с мягким, неотвратимым щелчком, который прозвучал громче выстрела в оглушающей тишине. Этот звук был точкой. Финальным аккордом в симфонии моей прежней, серой жизни. Щелчок центрального замка, который сработал сам по себе, стал восклицательным знаком. Ловушка захлопнулась.

Я вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев. Дыхание застряло где-то в горле колючим комком. Нужно было развернуться. Прямо сейчас. Вдавить педаль газа в пол, долететь до этих проклятых ворот и таранить их, пока они не поддадутся или пока моя вишневая малышка не превратится в груду искореженного металла. Это было бы логично. Правильно. Инстинкт самосохранения, отточенный миллионами лет эволюции, вопил об этом, разрывая мне глотку изнутри.

Но я не двигалась. Я просто ехала вперед, вглубь этого парка, который больше походил на кладбище для гигантских, уснувших деревьев.

Они стояли по обе стороны аллеи, черные, корявые исполины с голыми, переплетенными ветвями, похожими на скрюченные пальцы артритного старика. Ни одного листочка. В разгар осени это было бы нормально, но эти деревья не выглядели уснувшими. Они выглядели мертвыми. Их кора была покрыта мхом, который светился в свете фар слабым, болезненным, фосфорическим светом. Казалось, будто сами деревья медленно разлагаются, сочась этой призрачной зеленью.

Воздух в салоне стал густым и холодным, несмотря на работающий на полную мощность обогреватель. Он пах влажной землей, прелью и чем-то еще, неуловимо-сладковатым, как запах увядающих лилий на могиле. Я поежилась, ощущая, как по спине ползут ледяные мурашки. Это место было неправильным. Каждая его частица, каждый атом источал угрозу.

Аллея сделала плавный изгиб, и замок предстал передо мной во всем своем мрачном великолепии.

«Замок» – это было единственное подходящее слово. «Здание» или «корпус» звучали бы кощунственно. Он был огромен, словно вырос из самой земли, впитав в себя всю ее темень и холод. Камень, из которого он был сложен, казался черным, но при свете фар отливал то темно-фиолетовым, то глубоким, как синяк, синим. Архитектура была готической, но какой-то искаженной, агрессивной. Шпили были слишком острыми, словно копья, нацеленные в вечно хмурое небо. Окна, узкие, как бойницы, были затянуты витражами, но даже издалека было видно, что они не пропускают свет. Наоборот, они втягивали его, пожирали, оставляя фасад почти монолитно-темным.

По карнизам, на выступах башен, на коньке крыши застыли горгульи. Десятки, если не сотни. Они не были похожи на тех забавных уродцев, что украшают соборы в Европе. Эти были воплощением ночных кошмаров. Искаженные мукой и яростью морды, непропорционально длинные когтистые лапы, кожистые крылья, словно готовые в любой момент расправиться и полететь. Мне показалось, или одна из них, самая ближняя, повернула голову и проводила мою машину своим пустым, каменным взглядом?

Я судорожно сглотнула, вжимаясь в водительское кресло. Паранойя. Просто игра воображения, разыгравшегося от страха. Каменные статуи не двигаются.

Машина выехала на широкую площадь перед главным входом. Здесь, в отличие от аллеи, было светло. Неярко, но достаточно, чтобы рассмотреть детали. Свет исходил от старинных фонарей на высоких столбах, но он был странным – холодным, белесым, как лунный свет, и не давал теней. Он делал все вокруг плоским, двухмерным, похожим на декорацию к фильму ужасов.

Я заглушила мотор. Тишина, обрушившаяся на меня, была почти физически ощутимой. Она давила на барабанные перепонки, заставляла кровь стучать в висках. Даже дождь здесь шел как-то иначе – беззвучно. Я видела, как капли разбиваются о лобовое стекло, но не слышала их стука. Словно кто-то выключил звук у всего мира.

Я сидела в машине минут пять, не решаясь пошевелиться. Что делать дальше? Ждать? Выходить? Никто меня не встречал. Ни единого человека на площади, ни одного огонька в окнах замка. Ощущение заброшенности было тотальным. Но при этом я чувствовала на себе взгляды. Десятки, сотни взглядов. Они буравили меня со всех сторон – из темных окон, из-за мертвых деревьев, с высоты каменных горгулий. Это было иррациональное, животное чувство, от которого волосы на затылке вставали дыбом. Я была здесь не одна. За мной наблюдали.

Нужно было выходить. Бесконечно сидеть в машине – не вариант. Это выглядело бы глупо и трусливо. А я, несмотря на сковавший меня ужас, злилась. На себя – за то, что приехала. На мать – за то, что отправила меня сюда. На тех, кто затеял эту игру, – за то, что они так легкомысленно играют чужими жизнями. Злость придала мне толику смелости.

Я расстегнула ремень безопасности, взяла свою сумку и толкнула дверцу.

Холодный, влажный воздух тут же окутал меня, пробирая до костей сквозь тонкую толстовку. Запах прелых листьев и сырого камня стал сильнее, навязчивее. Я сделала шаг на брусчатку и выпрямилась, заставив себя поднять голову и посмотреть на громаду замка.

Отсюда, снизу, он казался еще более давящим и чужеродным. Он был построен не для людей. Пропорции, углы, высота – все было рассчитано на существ гораздо более крупных и… древних. Парадная лестница, ведущая к массивным дубовым дверям, была такой широкой, что по ней мог бы проехать грузовик. Каждая ступенька была мне почти по колено.

Я медленно пошла к входу, и стук моих кроссовок по камню казался оглушительным в этой мертвой тишине. Каждый шаг отдавался эхом, которое тут же пожиралось пространством. Ощущение, что за мной наблюдают, усилилось стократно. Я не оборачивалась, но кожей чувствовала, как невидимые глаза следят за каждым моим движением.

И тут я их увидела.

Они стояли в тени аркад, опоясывающих площадь. В глубоких оконных нишах. На балконах верхних этажей. Силуэты. Сначала я приняла их за статуи, настолько неподвижными они были. Но потом один из них шевельнулся, и я поняла, что это студенты.

Глава 3

Я шла за Финеасом, но на самом деле меня здесь не было. Мое тело двигалось на автомате, ставя одну ногу перед другой, но сознание осталось там, в коридоре, рядом с высоким темноволосым вампиром. Рядом с Лордом Равианом. Его имя билось в висках набатом, заглушая даже стук моего собственного, обезумевшего от ужаса сердца.

Равиан.

Холод его пальцев до сих пор горел на моей коже, фантомное прикосновение, от которого по руке расползались ледяные иглы. А его взгляд… Этот взгляд, казалось, прожег во мне дыру, и теперь через нее в мою душу сквозил могильный холод этого проклятого места. Он не просто посмотрел на меня. Он меня оценил. Как мясник оценивает тушу на рынке. Как ювелир – необработанный камень. Как хищник – жертву, решая, с какой стороны лучше вцепиться в горло.

И этот тихий, едва заметный вдох… Он меня нюхал. Как животное. И в его глазах на долю секунды промелькнуло что-то, от чего у меня до сих пор подкашивались колени. Не просто голод. Удивление. Почти шок. Словно он учуял в запахе моей крови что-то, чего никак не ожидал.

Мысли в голове превратились в ядовитый, шипящий клубок. «Жертвенная невеста». «Собственность Академии». «Покровитель». Слова леди Изольды рикошетили от стенок черепа, оставляя кровоточащие раны. Это не было сном. Это было реальностью. Новой, чудовищной реальностью, в которую меня швырнули, как котенка в ледяную воду.

Мама.

Её лицо стояло перед глазами – сияющее, восторженное. «Это великая возможность, Анна! Билет в другую жизнь!» Какая же я была идиотка. Слепая, глухая, наивная дура. Она не давала мне шанс. Она подписывала мне смертный приговор. Продала. Собственная мать продала меня монстрам за… за что? За спокойную жизнь? За деньги? За возможность избавиться от «особенной» дочери?

Тошнота подкатила к горлу. Желчь обожгла пищевод. Я сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони до боли. Боль отрезвляла. Она была единственным, что доказывало мне, что я еще жива. Что я – это я, а не просто сосуд с кровью, идущий на убой.

Коридор, по которому вел меня Финеас, казался бесконечным. Он отличался от тех, что я видела раньше. Здесь не было портретов. Стены из голого, отсыревшего камня были украшены барельефами, изображавшими жуткие сцены. Скелеты, пляшущие в хороводе. Химеры, разрывающие на части людей. Лица, искаженные в беззвучном крике, выступающие прямо из камня. Это было не искусство. Это было предупреждение.

Воздух стал холоднее, гуще. Он пах плесенью, стоячей водой и страхом. Старым, въевшимся в эти камни страхом сотен таких же, как я, что шли по этому коридору до меня. Я почти видела их тени, скользящие вдоль стен – прозрачные, сломленные фигуры девушек, чья единственная вина была в том, что они родились с «особенной» кровью.

Финеас остановился.

Мы стояли перед низкой, окованной железом дверью в самом конце коридора. Она была меньше и грубее остальных, больше похожа на вход в темницу, чем в «апартаменты». В двери не было ручки. Только маленькое зарешеченное окошко на уровне глаз и огромный, ржавый засов.

Вот он, мой новый дом. Моя клетка.

Дворецкий достал из кармана связку огромных, старинных ключей. Один из них, самый большой и ржавый, он вставил в замочную скважину. Ключ повернулся с оглушительным скрежетом, от которого у меня заныли зубы. Затем Финеас с видимым усилием отодвинул тяжелый засов. Грохот эхом прокатился по коридору.

Он толкнул дверь. Она отворилась с протяжным, мучительным стоном.

– Ваши апартаменты, – безликим голосом произнес Финеас, делая шаг в сторону и приглашая меня войти.

За дверью была не комната. За дверью было отдельное крыло. Длинный, узкий коридор, освещенный тусклыми настенными бра в виде рук, держащих факелы с искусственным пламенем. Вдоль коридора тянулся ряд одинаковых дверей, таких же, как та, в которую мы вошли. Десять, может, пятнадцать дверей с каждой стороны. И от каждой из них веяло безысходностью.

– Ваша комната – номер семь, слева, – уточнил дворецкий, указывая костлявым пальцем. – Вещи из Вашей машины уже доставлены. Ужин принесут через час. Завтрак в восемь утра в общей столовой в конце коридора. Двери крыла запираются на ночь. Настоятельно не рекомендую пытаться их открыть.

Он говорил это так, словно зачитывал инструкцию к бытовому прибору. Ни капли сочувствия. Ни тени эмоций. Просто работа.

Он протянул мне один-единственный ключ, поменьше тех, что были у него на связке.

– Это от Вашей комнаты.

Я молча взяла холодный металл. Пальцы не слушались, ключ чуть не выпал из ослабевшей руки.

Финеас кивнул, развернулся и пошел обратно. Его шаркающие шаги удалялись, становясь все тише. Потом я услышала, как он закрывает внешнюю дверь. Снова скрежет ключа в замке. И оглушительный грохот засова, вставшего на место.

Всё.

Я осталась одна. В тюрьме для доноров.

Несколько минут я просто стояла посреди коридора, не в силах сдвинуться с места. Тишина давила, звенела в ушах. Воздух был спертым, пахло пылью, женскими духами и чем-то кислым, неприятным. Страхом. Так пахнет страх.

Я посмотрела на двери. Одинаковые, безликие. За каждой из них — такая же, как я. Девушка, которую вырвали из ее жизни и приговорили. Живут ли они еще? Или за некоторыми дверями уже пустота?

Нужно было идти. Идти в свою камеру.

Ноги, как свинцовые, понесли меня к седьмой двери. Табличка с цифрой «7» была сделана из потускневшей меди. Я вставила ключ в замок. Он повернулся на удивление легко и тихо. Я нажала на ручку и толкнула дверь.

И замерла на пороге, пораженная.

Я ожидала увидеть что угодно: голую камеру с койкой и парашей, спартанскую келью, больничную палату. Но то, что я увидела, не укладывалось в голове.

Это была комната принцессы из сказки.

Огромная, просторная, с высоким потолком, украшенным лепниной. В центре – кровать с четырьмя резными столбиками и балдахином из тяжелого темно-вишневого бархата. На кровати – гора подушек в шелковых наволочках и пуховое одеяло, покрытое атласным покрывалом. У стены – изящный туалетный столик с большим зеркалом в витой раме и мягким пуфиком. Рядом – массивный платяной шкаф из темного дерева. В углу, у большого, до самого пола, окна – два уютных кресла и маленький столик. И камин. Настоящий камин, облицованный мрамором, в котором весело потрескивали поленья, распространяя тепло и аромат горящего дерева.

Глава 4

Тишина.

Она обрушилась на меня, как тонна свинца. Не просто отсутствие звука. Это была хищная, голодная тишина, которая сожрала крик и теперь переваривала его в своем бездонном чреве. Она была густой, вязкой, я тонула в ней, задыхалась. Каждый удар моего сердца, который до этого казался оглушительным, теперь был не громче падения булавки в бездну.

Я лежала на кровати, вжавшись в шелковые подушки, и не дышала. Легкие горели, требуя воздуха, но я не могла заставить себя сделать вдох. Мне казалось, что малейшее движение, малейший звук с моей стороны привлечет внимание того, что таилось за стеной. Того, что заставило ту девушку так кричать.

Крик. Он все еще звенел у меня в ушах, фантомное эхо, застрявшее в черепной коробке. Он был таким… человеческим. Полным боли и животного ужаса. Я никогда не слышала, чтобы человек так кричал. Это был звук, с которым душа покидает тело, раздирая его на части. И этот звук оборвался. Так резко, так неестественно. Словно кто-то просто щелкнул выключателем.

Что там произошло? Что они с ней сделали? Я представила хрупкую, испуганную девочку с глазами лани и меня затошнило. Ее последние слова, обращенные ко мне: «Мне так жаль Вас». Она не жалела меня, потому что я оказалась здесь. Она жалела меня, потому что знала, что здесь происходит. Знала, что ее ждет. И что ждет меня.

Я заставила себя сделать судорожный, рваный вдох. Воздух обжег горло. Тело била крупная, неудержимая дрожь. Это был не просто страх. Это был первобытный ужас, тот, что живет в самой глубине нашего подсознания, унаследованный от предков, которые прятались в пещерах от ночных хищников. И сейчас хищник был за стеной. И я была в пещере, из которой не было выхода.

Сколько я так пролежала? Минуту? Десять? Час? Время потеряло свой смысл. Оно превратилось в тягучую, застывшую субстанцию, в которой я увязла, как муха в янтаре. Огонь в камине почти погас, остались только тлеющие, подернутые пеплом угли. Комната погрузилась в почти полную темноту, разгоняемую лишь тусклым, призрачным светом, что сочился сквозь решетку на окне.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, повернула голову и посмотрела на стену, разделявшую мою комнату и комнату номер восемь. Обычная стена, обтянутая шелковыми обоями. Но сейчас она казалась мне тонкой, как папиросная бумага. Мне чудилось, что я слышу, что происходит за ней. Не звуки. Нет. Звуков не было. Я слышала тишину. И в этой тишине я ощущала движение. Медленное, неторопливое. И еще что-то. Чавканье? Нет, не то слово. Влажный, сосущий звук.

К горлу подкатил спазм. Я зажала рот рукой, чтобы не закричать, чтобы не стошнить прямо на атласное покрывало.

Они ее… пьют. Прямо сейчас. За этой стеной.

Я резко села на кровати. Дрожь усилилась, зубы выбивали дробь. Нужно что-то делать. Что-то предпринять. Но что? Кричать? Звать на помощь? Кого? Здесь нет никого, кто мог бы помочь. Здесь все – враги. Выломать дверь? Я посмотрела на массивное дерево. Смешно. Я скорее сломаю себе плечо.

Я беспомощно оглядела свою золотую клетку. Роскошная мебель, мягкий ковер, шелковые простыни. Ничего. Ни одного предмета, который можно было бы использовать как оружие. Даже кочерга у камина была слишком тонкой и изящной, скорее декоративной.

Я была в ловушке. Абсолютно беззащитная.

И тут я поняла. Я – следующая.

Крик был не просто демонстрацией. Он был прелюдией. Закуской перед основным блюдом. Они расправились с ней, а теперь придут за мной. Тот, кто был там, за стеной, сейчас придет ко мне.

Паника накрыла меня с головой. Я вскочила с кровати, заметалась по комнате, как зверь в клетке. Сердце колотилось о ребра с такой силой, что, казалось, вот-вот их проломит. Я подбежала к окну, вцепилась в холодные прутья решетки, вплетенные в раму. Мертвый металл. Я трясла их, дергала, но они не поддавались ни на миллиметр.

Я бросилась к двери. Навалилась на нее всем телом, заколотила кулаками.

– Помогите! – закричала я, но голос сорвался на хриплый шепот. – Кто-нибудь! Выпустите меня!

Ответом была все та же давящая, мертвая тишина. Мои удары тонули в толще векового дерева, не производя ни малейшего шума снаружи.

Я сползла по двери на пол, обессиленная. Обхватила колени руками и зарыдала. Беззвучно, отчаянно. Слезы текли по щекам, смешиваясь с потом и страхом. Это конец. Такой глупый, такой страшный конец. Меня сожрут в этом проклятом замке, и никто никогда не узнает, что со мной стало. Мама? Она будет радоваться, что ее «особенная» дочка нашла свое «великое будущее».

Я плакала от страха, от бессилия, от предательства. От жгучей, невыносимой обиды на весь мир.

И в этот момент я услышала звук.

Тихий щелчок замка в моей двери.

Я замерла. Слезы мгновенно высохли. Дыхание остановилось. Я медленно подняла голову.

Ручка двери, медленно, беззвучно, начала опускаться вниз.

Он пришел.

Я отползла от двери, забилась в самый темный угол комнаты, между шкафом и стеной. Сжалась в комок, пытаясь стать как можно меньше, как можно незаметнее. Я знала, что это бесполезно. Он учует меня. Он увидит меня в темноте своими нечеловеческими глазами. Но инстинкт заставлял меня прятаться, искать укрытие там, где его не было.

Дверь со скрипом, от которого у меня остановилось сердце, начала открываться.

В проеме возник силуэт.

Высокий, широкоплечий. Темный на фоне тускло освещенного коридора. Он не вошел сразу. Он стоял на пороге, словно давая мне время осознать всю неотвратимость происходящего. Давая моему страху созреть, налиться, стать слаще.

Это был он.

Лорд Равиан.

Я не видела его лица, но я узнала его. По этой ауре абсолютной власти и первобытной угрозы, которая исходила от него волнами, заполняя мою комнату, вытесняя из нее воздух.

Он сделал шаг внутрь. Дверь за ним закрылась сама, с таким же мягким, роковым щелчком.

Он не искал меня. Он точно знал, где я. Я чувствовала его взгляд на себе, он прожигал темноту, пригвождая меня к месту.

Глава 5

Дверь за ним закрылась, но его присутствие осталось.

Оно впиталось в воздух, в тени по углам, в шелк простыней. Комната, моя золотая клетка, больше не была моей. Она была его территорией, помеченной его запахом, его холодным дыханием, эхом его тихого, жуткого смеха. Я осталась одна, но чувствовала себя так, словно он стоит за спиной, смотрит, ждет.

Я не двигалась. Просто прижалась спиной к холодной стене и пыталась дышать. Легкие отказывались работать, каждый вдох давался с болью, словно я глотала битое стекло. Тело била неудержимая дрожь, но это была уже не дрожь страха. Это был озноб. Глубокий, до самых костей, озноб пережитого ужаса, который теперь вымораживал меня изнутри.

Живая. Я была жива.

Эта мысль была простой, очевидной, но мозг отказывался ее принимать. Я ждала смерти. Была готова к ней. Представляла, как его клыки вонзятся в мою шею, как жизнь будет утекать из меня, окрашивая его бледное лицо в алый цвет. Но он ушел. Он поиграл со мной, как кошка с мышью, и, потеряв интерес, оставил меня – израненную, униженную, но целую.

Почему?

Этот вопрос был громче, чем стук моего сердца. Почему он не тронул меня? Он пришел, чтобы утолить голод. Он сам это сказал. Но он ушел голодным. Моя пощечина… Неужели этот жест отчаяния, эта вспышка бессильной ярости могла его остановить? Нет. Бред. Таких, как он, не останавливает пощечина. Таких, как он, это может только раззадорить.

«Интересно. Очень интересно».

Его слова всплыли в памяти, и я содрогнулась. Он не испугался. Он не разозлился по-настоящему. Он… заинтересовался. Я перестала быть для него просто «сосудом». Я стала «интересной игрушкой». Игрушкой, которая огрызается.

«Ты продержишься дольше остальных, серая мышь. Это будет забавно».

Его прощальные слова были не обещанием пощады. Они были приговором. Он не убил меня сегодня, потому что нашел для меня лучшее применение. Он собирался играть со мной. Медленно, жестоко, наслаждаясь каждым моим вздрагиванием, каждой слезинкой, каждой вспышкой ненависти. Он будет ломать меня. Не тело. Душу.

Осознание этого было страшнее смерти. Смерть – это быстрое избавление. А то, что он мне уготовил, – это пытка. Долгая, изощренная пытка, в конце которой я либо сойду с ума, либо сама буду молить его об укусе, как о милости.

Я медленно сползла по стене на пол. Сил стоять больше не было. Я обхватила колени руками, уперлась лбом в них. Дрожь понемногу утихала, оставляя после себя звенящую пустоту и холод. Я чувствовала себя выжатой, опустошенной. Словно он все-таки выпил из меня что-то. Не кровь. Эмоции. Жизненную силу.

Я подняла голову и посмотрела на свою руку. Ту самую, которой я его ударила. Она все еще горела, ладонь покалывало. Я, обычная девушка Аня, ударила по лицу бессмертного монстра. И осталась жива. В этом безумном, иррациональном мире это было единственным, что имело значение. Я дала сдачи. Я показала зубы. Пусть это был жест самоубийцы, но это был мой жест.

И в этой мысли я нашла крошечную, микроскопическую точку опоры. Искру. Тлеющий уголек в выжженной пустыне моего ужаса. Я не сломалась. Еще нет.

Сколько я так просидела на полу не знаю. Время остановилось. Буря за окном утихла, дождь перешел в унылую изморось. Угли в камине окончательно погасли, и комната погрузилась в холодный полумрак. Тишина вернулась. Но теперь она была другой. Не той хищной, что сожрала крик соседки. Эта была пустая, безразличная тишина. Тишина после бойни.

Я вспомнила о ней. О девочке из восьмой комнаты. Что с ней стало? Ее крик оборвался. А потом… потом пришел Равиан. Неужели это был он? Тот, кто был у нее? И после этого он пришел ко мне?

Меня снова замутило. Он пришел ко мне на десерт.

Я заставила себя подняться. Ноги затекли и не слушались. Я, пошатываясь, дошла до кровати. Смотреть на нее было тошно. Он касался ее. Он стоял рядом с ней. Но спать на полу было еще хуже.

Я стянула с кровати тяжелое атласное покрывало, бросила его в угол. Сдернула шелковые простыни. Они казались грязными, оскверненными. Я оставила только нижнюю простыню и одну подушку. Забралась под тонкое одеяло, свернулась калачиком, спиной к двери.

Сон не шел. Как можно спать, когда знаешь, что за тонкой стеной лежит истерзанное тело твоей соседки? Как можно спать, когда знаешь, что в любой момент дверь может снова открыться, и Он вернется, чтобы закончить начатое?

Я лежала с открытыми глазами, глядя на узоры решетки на окне, которые смутно вырисовывались в темноте. Я вслушивалась в тишину. В каждый шорох, в каждый скрип. Мне казалось, что я слышу, как по коридору кто-то ходит. Тихие, бесшумные шаги. Они подходили к моей двери, замирали на мгновение, а потом удалялись. Это была игра воображения, я знала это. Но от этого было не менее страшно.

Я думала о своей прошлой жизни. О сером городе, об университете, о пустой квартире. Как же я ненавидела эту жизнь! Как я мечтала, чтобы хоть что-то произошло, чтобы хоть что-то изменилось. Мечты сбываются. Бойтесь своих желаний. Моя серая, скучная, безопасная жизнь сейчас казалась мне раем. Недостижимым, потерянным раем. Я бы все отдала, чтобы вернуться туда. Чтобы снова сидеть в своей вишневой машине под дождем, слушать дурацкую музыку по радио и жаловаться на скуку.

Под утро я все-таки провалилась в сон. Тяжелый, липкий, без сновидений. Словно упала на дно глубокого колодца.

Пробуждение было резким. Словно меня выдернули из воды за волосы. Я распахнула глаза, сердце бешено колотилось. Первое, что я увидела – серый, безрадостный свет, сочащийся сквозь окно. Утро. Я пережила эту ночь.

Я села на кровать, оглядываясь. Комната выглядела иначе при дневном свете. Роскошь поблекла, стала какой-то фальшивой, театральной. Пыль, незаметная ночью, теперь была видна на полированных поверхностях. Бархат балдахина казался выцветшим. Золотая клетка при свете дня выглядела просто клеткой.

В комнате было холодно. Огонь в камине давно погас. Я поежилась и плотнее закуталась в одеяло. Тело ломило, словно меня били. Голова была тяжелой, чугунной.

Глава 6

Я вышла из столовой, но ее гнетущая атмосфера последовала за мной, как тюремная тень. Она цеплялась за плечи, леденила затылок, шептала на ухо голосами сломленных девушек. Я шла по пустому коридору «невест», и каждый мой шаг отдавался гулким, одиноким эхом, словно я ступала по дну высохшего колодца.

Спиной я все еще чувствовала их взгляды. Двадцать пар глаз, в которых смешались страх, ненависть и зависть. Они ненавидели меня за то, что я посмела огрызнуться. Они завидовали тому, что на меня обратил внимание их главный монстр. И они боялись. Боялись меня, потому что я теперь была под его «защитой». Боялись его, потому что он мог в любой момент переключить свое внимание. Боялись всего.

«Моя вещь».

Это слово клеймом горело у меня в мозгу. Не «девушка». Не «протеже». Не «избранная». Вещь. Как стул, на котором он сидит. Как книга, которую он читает. Как бокал, из которого пьет. Предмет, которым можно пользоваться по своему усмотрению и который нельзя трогать другим, потому что он — его.

Унижение было таким густым, таким едким, что я почти чувствовала его вкус на языке — вкус ржавчины и желчи. Он не защитил меня. Он просто пометил свою территорию. Публично, на глазах у всех, он надел на меня невидимый ошейник. И теперь вся стая знала: эта добыча принадлежит вожаку.

Я дошла до своей комнаты, номер семь, и толкнула дверь. Вошла и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша. Роскошь комнаты больше не казалась издевательской. Теперь она была просто чужой. Это была не моя комната. Это была его комната. Место, куда он поместил свою новую игрушку.

Я обвела взглядом бархатный балдахин, изящный туалетный столик, потухший камин. Все это было выбрано им. Для меня. Но не ради меня. А ради себя. Ему, видимо, было приятнее, чтобы его «вещи» хранились в красивой упаковке.

Я подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Серая мышь в черной футболке и джинсах. Испуганная, бледная, но глаза… В глазах горел огонь. Холодный, темный огонь ненависти. Он хотел сломать меня, превратить в такую же пустую оболочку, как соседку. Но он ошибся. Унижение не сломало меня. Оно закалило мою ярость. Превратило ее из хаотичных вспышек в нечто твердое, острое и холодное. В стилет, который я спрячу за пазухой и буду ждать момента, чтобы нанести удар.

Я знала, что не смогу победить его силой. Это было бы смешно. Но я могла попробовать победить его умом.

Правила выживания.

Первое правило я усвоила сегодня. Мое проклятие — моя защита. Пока я «вещь» Равиана, Исора и ей подобные меня не тронут. Они будут шипеть, строить козни, но открыто не нападут. Это было отвратительно, но это был факт. Факт, который нужно было использовать.

Второе правило вытекало из первого. Чтобы выжить в яме со змеями, нужно знать повадки каждой змеи. Особенно самой главной. Мне нужно было узнать все об этом месте. О его законах, его традициях, его обитателях. О кланах, о которых говорила Исора. О «жертвенных невестах». И самое главное — о нем. О Равиане. Знание — сила. В моем положении — единственная возможная сила.

Третье правило было самым сложным. Не превратиться в них. Не стать такой, как Исора, готовой лизать сапоги хозяину ради лишней подачки. И не стать такой, как соседка, — сломленной куклой с пустыми глазами. Мне нужно было найти третий путь. Путь серой мыши, которая притворяется мертвой, но внимательно смотрит, запоминает и ищет дыру в стене.

Где можно найти информацию в таком месте? Ответ был очевиден.

Библиотека.

Леди Изольда обмолвилась о ней. Если в этом замке есть книги, значит, в них есть ответы. Я должна была туда попасть.

Но как? Я не знала, где она находится. Я не знала, можно ли мне, «вещи», вообще покидать это крыло. Финеас сказал, что двери запираются на ночь. Значит ли это, что днем они открыты?

Нужно было проверить.

Подошла к двери и прислушалась. В коридоре было тихо. Осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь и выглянула наружу. Пусто.

Выскользнула из комнаты и на цыпочках побежала к выходу из крыла. К той самой массивной двери с засовом. Я толкнула ее. Она не поддалась. Я толкнула сильнее. Никакого результата. Заперто.

Так и знала. Дневной свет не означал свободу. Мы были заперты здесь круглосуточно.

Я вернулась в свою комнату, чувствуя, как угасает боевой настрой. Что же делать? Сидеть здесь и ждать, пока меня позовут на очередной «ужин»? Нет. Это не вариант. Должен быть другой способ.

Я снова начала метаться по комнате, лихорадочно соображая. Если нас не выпускают, значит, все необходимое должно быть внутри этого крыла. Еда — в столовой. Сон — в комнатах. А книги? Неужели здесь нет ни одной книги?

Я бросилась к шкафу. Пусто. Обыскала туалетный столик. Флаконы, кремы, безделушки. Ничего. Я заглянула под кровать, простучала стены. Глухой камень.

Отчаяние снова начало подкрадываться ко мне. Я села в кресло у погасшего камина и обхватила голову руками. Я в тупике. В герметично запечатанной ловушке.

И тут мой взгляд упал на камин. На мраморную полку над ним. Там стояли часы и два тяжелых бронзовых подсвечника. И между ними… лежала книга.

Я подскочила, как ужаленная. Как я могла ее не заметить?

Это был толстый том в переплете из темно-красной кожи, без названия. Кожа была старой, потертой на углах, но качественной. Я взяла книгу в руки. Она была тяжелой, пахла пылью и чем-то сладковатым, как сухие цветы. Я открыла ее.

Это был не роман и не учебник. Это был сборник правил.

«Устав для почетных гостий Академии Вечной Ночи».

«Почетных гостий». Какая издевательская формулировка.

Я села в кресло и начала читать. Текст был напечатан витиеватым готическим шрифтом, читать было тяжело, но я впивалась глазами в каждую строчку.

Правила были простыми и жестокими.

«Гостья обязана содержать себя в чистоте и порядке». «Гостья обязана являться на все приемы пищи». «Гостья обязана беспрекословно выполнять все требования своего покровителя». «Гостье запрещено покидать гостевое крыло без сопровождения или специального разрешения». «Гостье запрещено оказывать сопротивление персоналу Академии или своему покровителю. Первое нарушение карается карцером. Второе — телесным наказанием. Третье — смертью». «Гостье запрещено общаться со студентами Академии, за исключением своего покровителя».

Глава 7

Дни после моего открытия в библиотеке слились в один бесконечный, серый кошмар. Время здесь текло иначе, чем в человеческом мире. Оно не двигалось вперед, оно кружило на месте, как вода в затхлом пруду. Утро, завтрак, пустые часы в золотой клетке, обед, снова пустота, ужин, долгая, полная страхов ночь. И снова утро. Цикл, из которого, казалось, не было выхода.

Я стала тенью. Призраком, бродящим по коридорам гостевого крыла. Я научилась ходить бесшумно, дышать неслышно, смотреть так, чтобы тебя не замечали. Я превратилась в наблюдателя. Моя жизнь свелась к трем простым действиям, трем правилам, которые постоянно повторяла про себя, как мантру: притворяйся, наблюдай, жди.

Я притворялась. На завтраках и ужинах я была такой же, как все, — тихой, апатичной куклой с потухшим взглядом. И больше не огрызалась на Исору. Когда она отпускала свои ядовитые шуточки, я просто смотрела сквозь нее, словно ее не существовало. Это бесило ее гораздо больше, чем любые мои ответы. Она шипела, как змея, но не трогала меня. Невидимый ошейник Равиана все еще был на моей шее, и она не решалась переступить черту. Другие девушки тоже держались от меня на расстоянии, как от зачумленной. Я была для них чужой, опасной аномалией. И меня это устраивало. Одиночество было моим единственным союзником.

Я наблюдала, изучала все. Расписание. Оно было неизменным, как ход луны. Завтрак в восемь. Обед в час. Ужин в семь. После ужина внешнюю дверь крыла запирали с оглушительным грохотом засова. До восьми утра мы были герметично запечатаны. Изучала других девушек. Их было двадцать три, считая меня. Все они были сломлены, каждая по-своему. Некоторые, как соседка, превратились в пустые оболочки. Они почти не говорили, двигались, как во сне, и на их шеях всегда были туго повязаны шарфы или высокие воротники. Другие, последовательницы Исоры, нашли спасение в жестокости. Они сбились в маленькую стаю и травили тех, кто был слабее, вымещая на них свой страх и ненависть. Были и те, кто просто тихо угасал, становясь с каждым днем все бледнее и прозрачнее. Я не видела, как их забирают. Но иногда утром за столом появлялось новое пустое место. И никто не задавал вопросов.

Я наблюдала за персоналом. Дважды в день в наше крыло приходили служанки. Безмолвные женщины в серых платьях, с такими же пустыми глазами. Они приносили еду, убирали в комнатах. Были ли они людьми? Или вампирами низшего ранга? Я не знала. Они никогда не говорили и не смотрели в глаза. Они были частью механизма этого ада.

И я ждала. Правда не знала, чего именно. Шанса. Знака. Толчка. Я каждый день ходила в библиотеку. Старуха-библиотекарша встречала меня молчаливым, пронзительным взглядом, но не мешала. Я больше не трогала книги об истории кланов, а читала все подряд – романы, стихи, философские трактаты. Просто хотела занять свой мозг, не дать ему утонуть в трясине отчаяния. Но каждая прочитанная строчка о свободе, любви, о нормальной человеческой жизни была пыткой.

Равиан больше не появлялся. Прошла неделя, потом вторая. Его отсутствие было таким же ощутимым и давящим, как и его присутствие. Он не приходил, но я чувствовала его незримый контроль. В том, как Исора обходила меня стороной. В том, что в моей комнате каждый день появлялись свежие цветы в вазе. В том, что еда, которую мне иногда приносили, была лучше, чем у остальных. Он держал меня на поводке. Длинном, но крепком. И это ожидание, когда он решит его укоротить, сводило с ума. Каждую ночь я засыпала с мыслью, что сегодня он придет. И каждое утро просыпалась в холодном поту, одновременно разочарованная и обрадованная тем, что этого не случилось.

Я начала думать о побеге.

Сначала эта мысль была просто абстрактной фантазией, способом сохранить рассудок. Я лежала ночами в своей кровати и представляла, как бегу по лесу, как добираюсь до города, как… что? Что дальше? Пойти в полицию? Сказать им, что меня похитили вампиры? Меня бы упекли в психушку до конца моих дней. Рассказать маме? Мысль о ней вызывала приступ глухой, тошнотворной боли. Она была не спасением. Она была предателем. У меня не было никого. Ни одного человека в целом мире, к кому я могла бы обратиться.

Но чем дольше я здесь находилась, тем навязчивее становилась мысль о побеге. Пусть это было безумием. Пусть шансы были равны нулю. Но это было действие. Это было лучше, чем сидеть и ждать, пока меня выпьют досуха или превратят в безмозглую куклу. Лучше умереть в попытке вырваться на свободу, чем медленно гнить в этой золотой клетке.

Начала разрабатывать план. Такой же безумный и отчаянный, как и сама идея.

Моя комната была на первом этаже. Под окном – невысокий карниз, а дальше – метра три до земли. Земля была мягкой, поросшей мхом. Если повезет, я не сломаю себе ноги. Решетка. Это было главным препятствием. Но я заметила, что один из прутьев, искусно вплетенных в узор, слегка шатается. Видимо, от времени крепление ослабло. Если его долго, ночь за ночью, расшатывать, может быть, удастся его выломать.

Дальше – парк. Я изучала его из окна каждый день, пытаясь запомнить расположение деревьев, кустов, аллей. Он был огромным, как лес. Но где-то там, за стеной деревьев, были ворота. Я должна была добраться до них.

Время. Лучшее время – глубокая ночь. Часа в три, в четыре, когда даже у бессмертных монстров ослабевает бдительность. Идеально – во время грозы. Шум дождя и ветра заглушит мои шаги и возможный шум при побеге.

Я начала действовать. Каждую ночь, когда все затихало, подходила к окну и принималась за работу, используя ручку от расчески, чтобы поддеть прут. Металл поддавался неохотно, со скрипом, который заставлял сердце останавливаться. Работала по несколько минут, потом замирала, прислушиваясь к тишине. Потом снова за работу. Это была мучительная, медленная пытка. Мои пальцы были стерты в кровь, ногти сломаны. Но с каждой ночью прут поддавался все больше.

Прошло еще две недели. Две недели страха, надежды и боли. Прут уже можно было вытащить. Я научилась делать это почти бесшумно. Мой путь на свободу был готов. Осталось дождаться грозы.

Глава 8

Время остановилось.

Оно замерло, превратившись в мутный, холодный кристалл, и я была навеки вморожена в него, как доисторическое насекомое в янтарь. В этом кристалле было только три вещи: ворота в нескольких шагах, стальная хватка безликих охранников и сокрушительное, всепоглощающее осознание полного, абсолютного провала.

Я проиграла.

Это простое, из трех слов, предложение было страшнее любого приговора. Оно отменило все: недели подготовки, стертые в кровь пальцы, бессонные ночи, вспышку пьянящей свободы под дождем. Все было зря. Бессмысленная, глупая возня мыши, которая прогрызла дыру в стене своей коробки только для того, чтобы обнаружить, что коробка стоит посреди кошачьего питомника.

Слезы, горячие и беспомощные, текли по щекам, смешиваясь с холодными каплями дождя. Я больше не боролась. Не вырывалась. Тело обмякло, превратилось в безвольную куклу, которую держали на весу две каменные статуи в черных плащах. Силы ушли. Не только физические. Ушла воля. Ушла надежда. Осталась только звенящая, выжженная пустота внутри, на дне которой тускло тлел уголек унижения.

Они не сказали ни слова. Молчание было частью пытки. Они просто стояли, держа меня, и давали мне в полной мере насладиться моим поражением. Давали посмотреть на ворота – такие близкие и такие недостижимые. Они были не просто преградой. Они были символом. Насмешкой над моей глупой верой в то, что я могу что-то изменить.

Я не знаю, сколько мы так стояли. Минуту? Вечность? Потом один из них, тот, что держал меня справа, чуть качнул головой. Это был знак.

И они потащили меня обратно.

Они не вели меня. Они именно тащили. Как мешок. Мои ноги заплетались, не слушались, подворачивались на скользких камнях. Боль в ушибленной лодыжке вспыхнула с новой силой, превратившись в раскаленный гвоздь, который с каждым шагом вбивали все глубже в кость. Я споткнулась, упала на колени. Острый гравий аллеи разодрал джинсы и кожу под ними. Боль была резкой, обжигающей.

Они не дали мне подняться. Они просто потащили меня дальше, волоча по земле. Гравий скрипел подо мной, впиваясь в тело. Я чувствовала, как промокает и рвется ткань толстовки на спине, как холодные, острые камни царапают кожу.

Это было унизительно. Унизительно до тошноты. Они не просто возвращали беглянку. Они преподавали урок. Демонстрировали, что я – не человек. Я – вещь. Провинившаяся, сломанная вещь, которую тащат на свалку.

Я перестала чувствовать боль. Она растворилась в огромной, всепоглощающей волне стыда. Стыд был физическим. Он горел на щеках, стягивал кожу на затылке, ледяным комом стоял в горле. Я закрыла глаза, пытаясь отгородиться от этого мира, спрятаться в темноте. Но образы были еще ярче. Я видела окна гостевого крыла. Представляла, как другие девушки – Исора, соседка, все они – стоят там, прижавшись лицами к стеклу, и смотрят. Смотрят, как меня, грязную, израненную, волокут по земле. В их глазах – злорадство, страх, презрение. И, может быть, у кого-то – капля жалости, которая была еще унизительнее, чем ненависть.

Наконец, гравий сменился гладкой брусчаткой. Мы были на площади перед главным входом.

Они остановились. Рывком поставили на ноги. Я пошатнулась, но устояла. Они отпустили меня, и я осталась стоять одна посреди площади, под холодным, безразличным светом фонарей и проливным дождем.

Я стояла, опустив голову, не в силах поднять взгляд. Грязная, мокрая, дрожащая. Волосы прилипли ко лбу и щекам. Из разодранных коленей сочилась кровь, смешиваясь с дождевой водой и грязью. Я была похожа на побитую бездомную собаку.

Ждала, что меня сейчас поведут внутрь. В карцер, о котором говорила леди Изольда. В подвал. Куда угодно, лишь бы спрятаться от этого открытого, освещенного пространства.

Но ничего не происходило. Охранники стояли в нескольких шагах от меня, неподвижные, как статуи.

И тут я услышала звук.

Тяжелый, протяжный скрип. Это открывались главные двери замка.

Я вздрогнула и инстинктивно подняла голову.

Двери распахнулись настежь. В проеме, залитом теплым светом из холла, начали появляться фигуры. Студенты.

Они выходили неторопливо, по одному, по двое. Они не бежали. Они шли с ленивой, хищной грацией, словно зрители, занимающие места в амфитеатре перед началом представления. Они выстраивались на верхней площадке лестницы, под аркадами, в тени колонн. Они не говорили ни слова. Просто выходили и смотрели.

На меня.

Их были десятки. Все они. Невероятно красивые, бледные, с горящими в полумраке глазами. Они смотрели на меня с холодным, отстраненным любопытством. Как ученый смотрит на насекомое под микроскопом. Как гурман – на блюдо, которое ему сейчас подадут.

Представление началось. И я была в нем главным и единственным актером.

Я увидела Исору. Она стояла в первом ряду, на самом верху лестницы. На ее губах играла торжествующая, злобная улыбка. Она победила. И она наслаждалась моим унижением.

Опустила взгляд, уставившись в мокрую брусчатку под ногами. Я не могла выносить их взгляды. Каждый из них был физическим ударом, оставляющим на моей душе синяки и ссадины. Хотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Раствориться в дожде.

Один из охранников сделал шаг ко мне. Я вздрогнула. Он грубо схватил меня за шиворот и толкнул вперед. Я упала на колени. Прямо в лужу ледяной воды и грязи.

Ладони обожгло холодом. Мокрые джинсы на разодранных коленях мгновенно пропитались грязной жижей.

Вот оно. Кульминация урока. Беглянка на коленях в грязи, перед всем своим миром.

Толпа вампиров молчала. Они ждали. Ждали развязки. Ждали наказания.

И в этот момент в их рядах произошло движение.

Они расступились. Молча, почтительно, они образовали живой коридор на верхней площадке лестницы.

И из глубины холла, из теплого, золотистого света, в холодную, мокрую ночь вышел он.

Равиан.

Он шел медленно, неторопливо. Ступал по красной ковровой дорожке, и каждый его шаг был выверен, полон скрытой силы и абсолютной власти. Он был одет так же, как и час назад – в черную рубашку и брюки. Но сейчас он не казался просто вампиром. Он казался темным божеством, сошедшим со своего трона, чтобы свершить правосудие.

Глава 9

Тьма.

Она не просто наступила. Она обрушилась, как лавина, как тонна черного, вязкого дегтя, который мгновенно заполнил все пространство, мои легкие, мой разум. Грохот захлопнувшейся двери и скрежет засова были последними звуками из мира живых. А потом наступила она. Абсолютная, первозданная, непроницаемая тьма.

Я лежала на холодном каменном полу там, куда меня швырнули. B не двигалась, боясь нарушить эту мертвую неподвижность. Казалось, если я пошевелюсь, то потревожу нечто, что живет в этой темноте, и оно меня сожрет. Тьма была не просто отсутствием света. Она была живой. Она дышала. Холодное, спертое дыхание вечности и разложения. Она давила на глаза, заставляя их болеть от бесполезного напряжения. Я широко раскрыла их, пытаясь уловить хоть какой-то отблеск, хоть намек на контур, но не видела ничего. Даже собственных рук, поднесенных к лицу. Это было все равно что ослепнуть.

Вместе с тьмой пришла тишина. Такая же абсолютная и тяжелая. Сначала я слышала удаляющиеся шаги охранников, но они быстро затихли. И тогда тишина сомкнулась надо мной, как вода над головой утопленника. Она была такой плотной, что я слышала, как кровь пульсирует у меня в ушах – гулкий, медленный, испуганный ритм. Я слышала собственное дыхание – рваное, поверхностное, как у загнанного зверя.

И холод. Он шел снизу, от каменного пола, проникая сквозь промокшую, рваную одежду, забираясь под кожу, в самые кости. Это был не просто холод. Это был холод могилы. Сырой, пронизывающий, он заставлял тело бить крупную, неудержимую дрожь. Зубы выбивали пулеметную дробь, и этот звук в оглушающей тишине казался оглушительным.

Я лежала и пыталась не сойти с ума. Мозг, лишенный привычных сигналов вроде света и звуков, начал паниковать. Он подсовывал мне образы один страшнее другого. Мне казалось, что в углах этой камеры кто-то шевелится. Что по стенам скользят бесформенные тени. Что кто-то стоит прямо надо мной и смотрит, не мигая. Я знала, что это галлюцинации, игра воображения. Но от этого было не менее страшно.

Нужно было двигаться. Что-то делать. Иначе я утону в этом липком, первобытном ужасе.

Я заставила себя сесть. Движение далось с трудом, тело было ватным, непослушным. Я села, прислонившись спиной к холодной, влажной стене. Так было немного лучше. По крайней мере, я знала, что сзади никого нет.

Нужно было исследовать свою тюрьму. Понять, где нахожусь.

Я поползла. На четвереньках, как раненое животное, вытянув перед собой руки. Пол был каменным, неровным, покрытым слоем скользкой, неприятной на ощупь слизи. Пахло плесенью, гнилью и чем-то еще, кислым и резким. Мочой. И страхом. Этот запах въелся в камни, он был таким же древним, как и сама эта темница.

Руки наткнулись на стену. Я поползла вдоль нее, ощупывая каждый камень. Стена была такой же холодной и влажной, как пол. Кладка была грубой, швы между камнями – широкими. Никаких выступов, никаких щелей. Просто монолитная, несокрушимая преграда.

Ползла долго, потеряв счет времени. Угол. Повернула. Снова стена. Еще один угол. Еще одна стена. И, наконец, мои руки наткнулись на дерево, окованное железом. Дверь.

Я ощупала ее. Гладкая, отполированная тысячами прикосновений отчаявшихся рук. Холодные, заклепки. Никакой ручки с этой стороны. Никакой замочной скважины. Просто глухая, непроницаемая плоскость.

Я села, прислонившись к двери. Моя тюрьма была маленькой. Каменный мешок. Гроб.

И тут я поняла, что не одна.

Я услышала его. Тихий, скребущийся звук. Где-то в углу. Потом еще один. Шорох. Быстрый, прерывистый.

Крысы.

К горлу подкатила тошнота. Я ненавидела крыс. Боялась их до дрожи. Мысль о том, что эти твари сейчас ползают где-то рядом, в нескольких сантиметрах, в этой кромешной темноте, была почти невыносимой. Я поджала под себя ноги, стараясь занимать как можно меньше места.

Время шло. Или стояло на месте. Я не знала. В этой темноте не было ни дня, ни ночи. Была только бесконечная, тягучая вечность.

Сначала пришла боль. Мое тело, остыв от адреналина, начало напоминать о себе. Болела лодыжка, опухшая и горячая. Болели разодранные колени. Болела спина, исцарапанная гравием. Каждое движение отдавалось тупой, ноющей болью. Но эта боль была ничем по сравнению с тем, что пришло потом.

Жажда.

Сначала просто пересохло во рту. Язык стал шершавым, неповоротливым. Потом начало першить в горле. Сглатывала, но слюны не было. Горло горело, словно я наглоталась песка. Я начала думать о воде. Только о ней. Представляла себе стакан холодной, чистой воды. Как капли конденсата стекают по стеклу. Как подношу его к губам. Как делаю первый, спасительный глоток. Эти образы были такими яркими, такими реальными, что я почти чувствовала вкус воды на языке. И от этого становилось только хуже.

Потом пришел голод. Сначала он был просто неприятным ощущением пустоты в желудке. Потом желудок начало сводить спазмами. Они накатывали волнами, заставляя меня сгибаться пополам. Голод был злым, требовательным. Он грыз изнутри.

Я лежала на холодном полу, свернувшись калачиком, и пыталась не думать. Но мозг, измученный темнотой и тишиной, работал с лихорадочной активностью. Он подсовывал мне воспоминания.

Я видела свою комнату в Академии. Камин, в котором весело пляшет огонь. Мягкую кровать. Поднос с ужином, к которому я так и не притронулась. Кусок сочного мяса, бокал вина. Я бы все сейчас отдала за этот кусок мяса. За этот бокал. Я бы съела даже то яблоко, которое Исора выбила у меня из рук.

Видела свою квартиру в сером городе. Холодильник, набитый едой. Чайник на плите. Видела, как ленюсь готовить, заказываю пиццу и съедаю всего пару кусков. Какая же я была дура! Не ценила ничего. Ни еду, ни воду, ни свободу.

И я видела маму.

Ее лицо. Улыбающееся, заботливое. Как она готовит мне завтрак. Как протягивает мне чашку горячего какао. «Пей, дочка, пока не остыло».

Мама.

Мысль о ней была самой болезненной. Сначала я чувствовала только обиду. Жгучую, детскую обиду. Как она могла? Как она могла так со мной поступить?