Жестокий. Я тебя верну

Глава 1

Звонок колокольчика прокатился по светлому классу. Последний аккорд урока. Дети – девяти-десяти лет – еще секунду замерли, завороженные финалом истории о Дон Кихоте, а потом грянул шквал аплодисментов. Не для галочки, а искренних. Глаза горели.

– Спасибо, Алина Сергеевна! Это было потрясно! – выкрикнул рыжий мальчишка с задней парты.
– Можно завтра еще про рыцарей? – добавила девочка в бантиках.

Алина улыбнулась, и эта улыбка, пусть и усталая, была настоящей.
– Конечно, Машенька. Завтра узнаем, как Дульсинея ответила нашему бедному идальго. А теперь – все на перемену!

Класс взорвался движением. Алина наблюдала, как они высыпают в коридор, еще перешептываясь о ветряных мельницах. Радость от их отклика грела изнутри, как редкое питерское солнышко, бьющее в окна. Практика в этой старинной академии, с ее высокими потолками и запахом книг, стала ее спасательным плотом. Здесь, среди этих стен и детских лиц, Москва с ее кошмаром казалась далекой страшной сказкой.

Но плот не мог укрыть от всех волн. Вечер. Комната в общежитии для практикантов. Узкая койка, стол, шкаф. Минимализм, граничащий с аскетизмом. Алина включила ноутбук, и через мгновение экран ожил – скайп звонил. Кирилл.

– Привет, сестренка! – Его лицо, чуть уставшее, но с привычной для него решимостью, заполнило экран. За спиной мелькнула знакомая стена их московской квартиры.
– Привет, Киря! – Алина придвинулась ближе. – Как дела? Как Комиссар?
– Держится, боец! – Кирилл улыбнулся. – Сегодня сам дошел до угла и обратно! Немного шатко, но прогресс! Уколы сделал по расписанию, массаж лап – как ты учила. Кушает хорошо, кашу с мясом уплетает. Скучает, конечно. Тыльной стороной ладони ткнул в мою ногу, когда ужинал – явно твой портрет представлял!

За спиной Кирилла возникла Настя, размахивая рукой.
– Лииин! Привет, солнышко! Ох, и день сегодня! – Настя плюхнулась рядом с Кириллом на диван. Лицо ее пылало негодованием. – Представляешь? Звонит та самая хозяйка, у которой я снимала комнату до переезда сюда! И орет, что я, оказывается, развела у нее тараканов! А там уже два месяца как другие жильцы! И плевать, что у меня договор расторгнут и ключи сданы! Все равно: "Это вы, Настасья, заразу оставили!" Я ей: "Вы вообще в своем уме? Проверяйте новых квартирантов!" А она: "Нет, это ваши!" И понеслааась! – Настя закатила глаза. – Готова уже ментам заявление писать о клевете!

Алина слушала, пытаясь улыбнуться подруге:
– Насть, не ведись. Пусть лает. Главное, ты здесь, с Кирей. Пусть там хоть слона припишут. Ты уже доказала, что там не живешь?

– Да! Киря как раз договор с печатью нашел, фотки чистоты при переезде! Но осадочек-то остался! – Настя фыркнула, но потом смягчилась. – Ладно, не буду портить тебе вечер. Как Питер? Детишки не замучили?

– Нет, – Алина покачала головой, и тень усталости скользнула по ее лицу. – Сегодня был хороший урок. Про Дон Кихота. Вдохновляются. – Она помолчала. Глаза невольно потускнели. – Спасибо тебе еще раз, Насть... За все. За то, что здесь. За Комиссара... За те деньги тогда...

Память, как ледяная волна, накрыла с головой. Не прошло и дня после позорного изгнания из "Волчьей Стаи". Звонок из клиники "Надежда" застал Алину уже дома. Холодный, отстраненный голос врача: -Алина Сергеевна? Вам необходимо забрать вашу собаку. Сегодня. Лечение прекращаем. Независимо от вашей платежеспособности. Поступило распоряжение руководства – дальнейшее оказание услуг вам и вашему животному запрещено. Точка.

Она и так собиралась забирать Комиссара – денег не было. Но эта беспощадная формулировка, этот приказ... Она знала, чья это воля. Чья мелочная, жестокая месть. И собака, и она сама – всего лишь разменные монеты в его игре. Алина просиживала ночами на форумах собачников, ветеринарных сообществ. Она искала советы: как снять боль, как обрабатывать швы, как делать массаж лап для предотвращения пролежней. Она нашла таких же отчаявшихся людей, чьи истории и практические рекомендации стали их спасательным кругом: рецепты питательных каш с фаршем и овощами, техники пассивной гимнастики, как ставить капельницы с физраствором подкожно, чтобы бороться с обезвоживанием, когда Комиссар отказывался пить. Интернет стал ее учебником по выживанию.

Кирилл стал руками. Он научился делать уколы, не боясь дрожи в собственных пальцах. Он терпеливо массировал атрофирующиеся лапы Комиссара по часу, как учила Алина, разминал суставы, переворачивал тяжелое тело каждые два часа, чтобы не было пролежней. Он носил пса на руках в туалет на улицу и обратно, когда тот не мог идти, убирал лужи и кучки с пола без упреков, лишь с усталым вздохом: -Ну что, старик, опять пописал? Ничего, бывает. Он откладывал поиски серьезной работы, подрабатывая удаленно, лишь бы быть рядом.

Именно в самый разгар этого ада, когда Комиссар был особенно слаб, а Кирилл не спал третью ночь подряд, сменив Алину у постели пса, в их скромную квартиру на отшибе приехал Отец Кирилла – Алексей Марченко.

Высокий, подтянутый, с седеющими висками, но с военной выправкой, которая выдавала его даже в гражданском пальто. Его приезд на дорогом внедорожнике был событием для всего двора. Он вошел без стука, как хозяин, окинул скромную, заставленную лекарствами и мисками квартиру, старую мебель, висящие сушиться пеленки для Комиссара, вопросительным, холодным взглядом. Его цепкие, серые глаза остановились на Кирилле, сидевшем на полу у лежанки пса, с кружкой остывшего кофе в руке и синяками под глазами.

– Ты уверен, – голос Алексея был ровным, но каждый звук резал воздух, как лезвие, – что хочешь окончательно порвать все отношения с семьей? Ради этой… халупы на отшибе? – Он пренебрежительно махнул рукой, обводя комнату. – Ради старой, ссущейся под себя псины? – Взгляд с презрением скользнул по неподвижному Комиссару. – И ради сестры, которую ты толком не знаешь?

Кирилл медленно поднялся с пола. Усталость как рукой сняло. В глазах, обычно спокойных, вспыхнул огонь, который Алексей Марченко видел редко – огонь глубочайшей обиды и непоколебимой решимости. Он подошел к отцу, встал прямо, плечо к плечу, не уступая ему в росте, но в его осанке была не военная выправка, а твердость внутреннего стержня.

Глава 2

Холодное питерское утро пробивалось сквозь высокие окна класса Академии. Воздух был наполнен тихим гулом детских голосов и запахом старых книг. Алина стояла у доски, мел в руке, обводя контуры карты путешествий Одиссея. Перед ней сидели не просто ученики – а маленькие исследователи, чьи глаза, то широко распахнутые от удивления, то прищуренные в попытке понять, ловили каждое ее слово.

«...И вот, после десяти лет скитаний, потеряв всех спутников, Одиссей оказывается один на берегу острова нимфы Калипсо, – голос Алины, обычно чуть скованный, сейчас звучал ровно, с искренней увлеченностью. – Казалось бы, конец. Сдаться? Остаться в вечном блаженстве с прекрасной нимфой?»

В классе повисла тишина. Маленькая девочка с косичками у самого окна подняла руку:
– Алина Сергеевна, а он... он не забыл? Дом? Семью? Как можно забыть?
– Вот именно, Катюша, – Алина улыбнулась. – Он не забыл. Даже в райском плену его сердце рвалось к родным берегам Итаки. К Пенелопе. К сыну. Потому что дом, семья – это та сила, что сильнее любых чудовищ и любых соблазнов. Сила духа – в памяти и верности.

Слова отдавались в ее собственной душе странным эхом. Верность. Преданный Комиссар ждал ее в Москве. Преданный Кирилл ухаживал за ним. А она... Она выживала. Но глядя в эти внимательные, доверчивые лица, чувствуя, как ее рассказ находит отклик, Алина ощущала нечто, похожее на слабые крылья за спиной. Здесь, в этом классе, передавая знания, рассказывая о вечных ценностях, она чувствовала себя не жертвой, не изгоем, а нужной. Видеть искорку понимания, азарта в глазах ребенка – это был редкий, драгоценный бальзам для ее израненного сердца. Ученик с задней парты, обычно рассеянный, сейчас смотрел на карту, будто видел на ней самого хитроумного царя. Интерес. Настоящий, живой. Это давало силы.

Урок подходил к концу. Дети записывали домашнее задание (найти в мифе примеры хитрости Одиссея), шумно собирали портфели. Алина стояла у окна, наблюдая, как зимнее солнце, бледное, но упорное, пробивается сквозь облака и играет бликами за засыпанных снегом дорожках в за окном. Питерская осень была влажной, пронизывающей, но в ней была и своя меланхолическая красота. И тишина. Тишина после урока, наполненная детским гулом, была другой – не давящей, как в общежитии, а умиротворяющей.

В дверях класса появилась высокая, широкая в плечах фигура. Савелий Черников, учитель физкультуры и тренер по плаванию, заглянул в класс. Он был одет в удобные темные спортивные брюки и свитер, подчеркивавший его атлетическое сложение. Добродушное лицо с лучиками морщин у глаз озарила улыбка.

– Все в порядке, Алина Сергеевна? – спросил он, его голос, глубокий и спокойный, легко заполнил пространство. – Слышал, тут Одиссей скитался. Бурно обсудили?
– Вполне, Савелий Петрович, – Алина обернулась к нему, машинально поправляя стопку тетрадей на столе. – Сражались с циклопом и сиренами. Выжили все. – В ее голосе прозвучала легкая шутливая нотка, которую она сама не ожидала.
– Отлично! – Савелий одобрительно кивнул. Его взгляд, внимательный и теплый, скользнул по ее лицу, чуть задержавшись. Он заметил тени под глазами, легкую бледность, ту едва уловимую печать грусти, что не сходила с ее лица, даже когда она улыбалась детям. – Судя по карте, путь был неблизкий. И у вас вид немного... усталый после таких странствий. – Он сделал шаг в класс. – Не засиживайтесь тут в четырех стенах с тетрадями. Воздухом подышать надо. Питер сегодня, несмотря на холод, удивительно хорош. Особенно в парке у канала.

Он замолчал, словно давая ей время подумать. Потом добавил, небрежно, но искренне:
– Если по пути... Я как раз иду в сторону вашего общежития. Составлю компанию? Хоть до трамвая пройдемся? Зимой в одиночестве ходить как-то... тоскливо и опасно, темнеет рано. – В его глазах светилось дружелюбие, без намека, без давления. Просто предложение. Жест доброй воли от человека, привыкшего замечать других.
Алина замерла. Легкий флирт? Возможно. Но в его тоне не было ничего навязчивого, только открытость и забота. После московского ада, после подозрительных взглядов и открытой враждебности, это простое, человеческое предложение прогуляться казалось... неожиданным даром. И немного пугающим. Доверять ли? Открыться ли хоть чуть-чуть?
Она посмотрела в окно. Снежная пелена на крышах и деревьях, серые воды канала, окаймленные прихотливыми узорами льда... Питер дышал зимой, влажной, морозной, но чистой. И в этом дыхании было что-то освежающее, бодрящее.
– Спасибо, Савелий Петрович, – сказала она тихо, собирая сумку. Голос звучал осторожно, но без отказа. – Прогулка... действительно, не помешает. Только давайте не сегодня, я еще к завтрашним урокам не подготовилась...
–Конечно! Давайте тогда в другой день– мужчина улыбнулся.
Уголки ее губ дрогнули в намеке на улыбку. Маленькая, робкая. Но это был шаг. Шаг из класса, из прошлого урока, навстречу хрустальному зимнему воздуху и простой человеческой доброте, предложенной сильным, добродушным человеком в свитере, который стоял в дверях и ждал, излучая спокойное тепло. Питер продолжал свой медленный, заснеженный вальс зимы, и Алина, пусть и с осторожностью в сердце, сделала шаг ему навстречу.

Глава 3

Холод. Не от кондиционера – тот молчал. Холод пустоты. Пентхаус, купленный на первые серьезные гонорары чемпиона, был теперь просто дорогой коробкой с видом на чужое счастье. Стеклянные стены отражали не небоскребы, а хаос внутри.

Артём Волков лежал на диване, вцепившись в подушку, как утопающий. Тело тяжелое, чуждое. Спортивный костюм, когда-то безупречный, был в пятнах – коньяк, виски, может, рвота. Он уже не различал. Воздух стоял спертый, густой – смесь алкогольных паров, застоявшегося пота и тления. Рядом с диваном – свалка поражения. Пустые бутылки: коньяк, «Хеннесси», шотландский односолодовый виски, дешевая водка – все смешалось в бесславном хламе. Осколки хрустальных бокалов сверкали на полу, как слезы. Чуть поодаль валялась тарелка. Когда-то там были оливки, сыр, может, икра. Сейчас – лишь несколько засохших, сморщенных тварей, похожих на дохлых тараканов, да крошки, рассыпанные по персидскому ковру стоимостью с иномарку. Журнальный столик из ударопрочного стекла представлял собой лишь груду осколков, торчащих из хромированной рамы – памятник ярости, настигшей его в пьяном угаре два дня назад.

Он был пьян. Пьян мертвецки, но мозг, проклятый мозг, работал, как пыточный станок. За закрытыми веками – вспышки. Ярче всего – свет софитов, рев толпы, переходящий в гул разочарования... и его собственное тело, тяжело падающее на ринг после точного, убийственного апперкота Ковалёва. Звон гонга, означавший не конец раунда, а конец всего. И там, на трибуне, сквозь расплывающиеся пятна света – она. Алина. Лицо, искаженное плачем. Большие карие глаза, полные слез.

Маленькая предательница, – проскрежетало в мозгу, и волна тошноты, уже не только физической, подкатила к горлу. Мерзкая шлюха. Продажная тварь. Слова, острые как бритва, резали изнутри. А ведь... ведь могло что-то быть. Нежное, настоящее. Она привязала его. Этими глазами, в которые он готов был нырнуть с головой. Этими тихими стонами в темноте его машины... Блядскими стонами, – злобно поправил он себя. Предала. Продала. А он? Он платил! За ее проклятого пса! Старый, больной пес, которому нужна была дорогущая операция. Он заплатил, чтобы трахать её. А за преданность не заплатил… вот она и предала. «Обещаешь победить?...»

Самобичевание, сладкое и гнетущее, прервал рык. Не звериный. Человеческий. Голос, прорезавший алкогольный туман, как нож масло.

– Какого хуя?!

Артём медленно, с трудом приоткрыл слипшиеся веки. Рядом с диваном, попирая ногой осколки и пустую бутылку, стоял Лев Царёв. Лучший друг. Брат по крови и рингу. И сейчас – воплощение ярости. Лицо Льва было темно от гнева, скулы напряжены, глаза, обычно спокойные и насмешливые, метали молнии.

– Какого хуя ты тут валяешься, тварь пьяная?! – Царёв не спрашивал, он обвинял. Жестко, без церемоний, он схватил Артёма за здоровую ногу другая, с растяжением после того рокового боя, все еще ныла и резко дернул. – Подъем! Жалеешь себя? Выглядишь как дерьмо в дорогой обертке!

Артём взревел, попытался выдернуть ногу.

– Отъебись, Лёха! Шли вы все … и ты нахуй! – голос был хриплым, сиплым. – Не проходной двор тут! То Марат таскался, ныл... теперь ты? Иди нахуй я сказал!

Царёв не реагировал на мат. Его лицо стало еще жестче. Он снова дернул за ногу, сильнее, и потащил Артёма с дивана. Тот, беспомощный в пьяной слабости, грузно сполз на пол. Логтем ударилась о бутылочное горлышко – больно, но слава богу, не на осколки стекла.

– Ай! Сука! – Артём заорал, ярость пьяного человека вспыхнула мгновенно. Он вскочил, шатаясь, и дико замахнулся кулаком в голову Царёва.

Лев даже не отшатнулся. Легким, отработанным тысячу раз движением, он сделал подсечку. Артём, потерявший всякую координацию, полетел вниз. Но Царёв не дал ему грохнуться – сильная рука схватила его за олимпийку и резко притормозила падение, оставив висеть в полуметре от пола, как тряпичную куклу.

– Вот твой энтузиазм, мудила?! – прошипел Царёв, глядя в мутные глаза друга. – Весь огонь – в бутылку? В самобичевание? Ты – боец, Артём! Чемпион, блядь! А сломался из-за какой-то подставы?!

Артём, болтаясь в его хватке, забормотал, слюнявя слова:

– Глаза... Глаза у нее... блядские... Понимаешь? Я.… я проникся. Всей душой, Лёх... А она... Продала. За гроши продала...

Царёв резко поставил его на ноги, но не отпустил, впиваясь пальцами в плечо.

– Уверен? – спросил он резко, глядя Артёму прямо в глаза, пытаясь пробиться сквозь алкогольную пелену. – Сто процентов уверен, что это она? Что не подстава на подставе?

В этот момент громко хлопнула входная дверь. В пентхаус, морщась от вони и хаоса, вошел Марат. Тренер. Человек, вытащивший Волкова из подворотни и сделавший чемпионом. Его лицо, обычно невозмутимое, было искажено отвращением и гневом. Он окинул взглядом комнату: Царёв, держащий еле стоящего Артёма, море бутылок, разбитый столик, засохшую закуску.

– Блядь, Волков... – выдохнул Марат, голос дрожал от бессильной злости. Он шагнул ближе. – Сколько можно? А? ДВА МЕСЯЦА! Два ебаных месяца ты убиваешь себя! Ни одной тренировки! Ни одной мысли, кроме как залить горе в глотку! Ты себя видишь?!

Артём выдернул руку из хватки Царёва. Ярость, направленная на Льва, переключилась на Марата.

– Вижу! – прохрипел он. – Вижу отлично! А теперь – нахуй! Оба! Валите отсюда! Это моя квартира! МОЯ! Идите нахуй!

Марат сжал кулаки. Его терпение лопнуло.

– Хочешь, я ее найду?! – рявкнул он, подступая к Артёму. – Эту твою Алину?! Приведу сюда?! Чтобы ты поговорил с ней? Хочешь?!

Ответом был оглушительный хлопок двери ванной. Артём, шатаясь, скрылся за ней. Через секунду послышался шум воды.

Марат остался стоять, тяжело дыша, глядя на захлопнутую дверь. Царёв глубоко, со свистом втянул воздух. Он подошел к тренеру лучшего друга, его гнев сменился холодной сосредоточенностью.

– Марат... – начал он тихо, но весомо. – Что за хуйня там с этой девкой? Всю историю. От начала.

Глава 4

Тишина библиотеки, нарушаемая лишь шелестом страниц да мерным тиканьем старых часов, обычно успокаивала. Но сегодня Алина сидела за столом, заваленным стопками детских тетрадей, и тишина эта гудела в ушах навязчивым, тревожным гулом. Перо замерло над строчкой сочинения о добре и зле. Буквы расплывались.
Перед глазами, словно кадры прокрученной киноленты, встала Москва. Не светлая, праздничная, а серая, злая, давящая.
Вспышка: Проигрыш Волкова. Гул арены, переходящий в гробовое молчание. Не его боль – его глаза. Ледяные, пустые, устремленные куда-то сквозь нее, сквозь всех. И в них – немой вопрос, уже переходящий в обвинение. Ты.
Вспышка: Хейт. Соцсети, превратившиеся в помойку. Ее имя, ее фото – вырванные из контекста, искаженные. Комментарии, как ножи: "Шлюха!", "Предательница!", "Кто купил Волка? Сколько взяла, сука?". Анонимные звонки с угрозами. Фотография, слитая репортерам – она в кафе, за столиком с незнакомыми мужчинами. Газетные заголовки кричали: "Ассистентка Волкова продала секреты перед боем?" Самый мерзкий таблоид вынес на обложку: "Продала Волкова за пачку купюр? Тайны падшей помощницы!"
Вспышка: Холод. Резкий, обжигающий холод. Обливание грязной ледяной водой из проезжавшей машины. Крики: "Предателям так и надо!". Она стояла на тротуаре, мокрая, дрожащая, смотря вслед уезжающему авто, чувствуя, как стыд и унижение смешиваются с ледяной водой и стекают по коже. Прохожие отводили взгляды.
Вспышка: Кафе. Работа, добытая чудом и... Адамом. Он нашел ее адрес, пришел, увидел их каморку, увидел Комиссара – слабого, с мутным взглядом, увидел ее отчаяние. "Я верю тебе, Алина", – сказал он тогда тихо, но так твердо, что в ее сжатом мире появилась крошечная трещинка. Он поговорил с хозяином кафе, старым боксером. Тот, посмотрев на нее, на ее руки, трясущиеся от усталости и стресса, махнул рукой:

-Работай. Но если что-нибудь выкинешь – вылетишь в момент. Она мыла полы, подавала кофе, улыбалась сквозь слезы, чувствуя на себе тяжелые взгляды посетителей, читавших те самые заголовки.
Вспышка: Сбор. Последняя надежда для Комиссара. Открыт, душераздирающий текст, фото. Первые скромные переводы... И тут – волна обвинений в мошенничестве. "Развод!", "Где доказательства лечения?", "Куда пойдут деньги?". Платформа, испуганная скандалом, потребовала бесконечных подтверждений. И не смотря на все документы, чеки и фотографии – его заморозили. Надежда таяла на глазах, как лед под солнцем. Отчаяние. Глухое, всепоглощающее. Чувство, что мир сомкнулся, не оставив ни щелки.
Алина вздрогнула, с силой сжав ручку. В горле стоял ком. Она зажмурилась, пытаясь прогнать наваждение. Библиотека, Питер, тетради... Здесь должно быть безопасно. Но тени прошлого цеплялись мертвой хваткой.
– Алина Сергеевна?
Голос был мягким, мужским, и прозвучал совсем рядом. Она резко подняла голову, отгоняя последние призраки. Перед ней стоял Савелий Черников, учитель физкультуры и тренер по плаванию. В его руках дымились две картонные кружки. Он улыбался – не широко, а как-то по-доброму, уголками глаз.
– Засиделись? – спросил он, поставив одну кружку перед ней на стол, осторожно, чтобы не задеть тетради. Аромат горячего чая с лимоном и чем-то травяным тут же заполнил пространство между ними. – Видел свет в библиотеке, подумал – практикантка геройствует. Решил подкрепить силы. Черный, с лимоном и мятой. Если что – не идеально, но согреет.
Его взгляд, теплый и внимательный, скользнул по ее лицу, возможно, уловив следы внутренней бури, бледность. Он не лез с расспросами, просто стоял, предлагая это маленькое человеческое тепло в виде кружки чая.
Алина сглотнула ком в горле, пытаясь вернуться в реальность. Библиотека. Питер. Тетради. Добрые глаза Савелия. Аромат чая.
– С-спасибо, Савелий Петрович, – голос прозвучал чуть хрипловато. Она взяла кружку, почувствовав приятное тепло через картон. – Да, проверяю... сочинения. Дети удивили сегодня. – Она сделала глоток. Чай был горячим, чуть горьковатым, но согревающим изнутри. Реальность медленно возвращалась, оттесняя ледяные тени Москвы.
– Рад слышать, – Савелий прислонился к стеллажу рядом, держа свою кружку. – Значит, не зря стараетесь. А сами как? Не слишком ли тяжело вливаться? Питер – город не простой, да и академия... своеобразная атмосфера.
Его вопрос был простым, заботливым, без подтекста. Как дела? Обычный вопрос. Но после месяцев подозрительных взглядов, шепота за спиной и открытой ненависти, это простодушие было как глоток свежего воздуха. Алина посмотрела на него, на его спокойное, открытое лицо, на дымящийся чай в его руке.
– Тяжеловато, – призналась она честно, удивляясь сама себе. – Но... интересно. Дети... они дают силы. И чай ваш очень кстати. Спасибо.
– Алина Сергеевна, вы решили в какой день пойдем прогуляться?
– Да, в субботу вам удобно? Признаться я за два месяца работы никуда и не сходила... Так что, если вы покажете мне немного город, я буду вам признательна.
– Отлично! В субботу-мне удобно. Тогда я пойду, не буду вас отвлекать, а субботу в час дня жду вас около общежития!
В ее усталых карих глазах, надолго затуманенных болью и страхом, мелькнул крошечный, но настоящий осторожный огонек – огонек благодарности и проблеск чего-то, похожего на слабую надежду. Питер. Библиотека. Теплый чай. Добрый взгляд. Возможно, здесь, в этой тишине, под сводами старых книг, тени Москвы начнут понемногу отступать.

Глава 5

Предрассветный час окрашивал стены в холодный серо-синий цвет. За окном, во дворе-колодце, стояла гнетущая тишина, прерываемая лишь далеким гулом ночной электрички. Алина сидела на краю узкой кровати, пружины жалобно скрипнули под ее весом. Ее рука, почти без участия сознания, легла на низ живота, где под слоем изношенного свитера уже угадывалась нежная, но упрямая округлость. Три с половиной месяца. Три с половиной месяца ее личной, сокровенной тайны, которую она носила, как крест и как чудо.

Мысли, острые и неумолимые, уносили ее в прошлое. Всего на два месяца назад. В тот сумрачный период после последнего, скандального боя Волкова, после увольнения, после отчаянной борьбы за жизнь Комиссара и перед бегством в Питер. В тот миг, когда земля еще горела под ногами, но появилась крошечная соломинка.

Она видела себя снова: тогда, когда Адам пристроил её в кафе своего знакомого. Его доброта тогда казалась спасительным островком в океане жестокости. Работа официантки – не мечта, но глоток воздуха, возможность дышать и платить за лечение Комиссара. Аромат свежемолотых зерен, смех гостей, звон посуды – все это было щитом от прошлого. Но тошнота стала ее тенью. Сначала – легкая, плавающая дурнота по утрам, которую она гнала крепким чаем и объясняла бесконечным стрессом, недосыпом, гнетущей тревогой за пса и свое будущее. Потом – коварное отвращение к запаху кофе, ее главному орудию труда. Ирония судьбы, от которой хотелось плакать. Она научилась задерживать дыхание, проходя мимо стойки раздачи напитков.

И тот день. Роковой. Кухонная дверь распахнулась, выпустив волну пара и... запах запеченной форели с лимоном и укропом. С ней готовили бизнес-ланчи в этот день. Раньше он казался нейтральным, даже аппетитным. Но в тот миг он ударил в ноздри, как тухлый, сладковато-приторный газ. Горло мгновенно сжалось спазмом, слюна наполнила рот едким потоком. Мир поплыл. Она едва успела пробормотать что-то невнятное посетителю, чье лицо расплылось в пятнах, и бросилась вглубь зала, к служебной дверке. Туалет. Холодный линолеум под коленями. Скрюченная поза. Конвульсивные спазмы, выворачивающие наизнанку. Соленые слезы смешивались со слюной и кислой горечью во рту. Физическое страдание было почти облегчением после волны паники. "Не нервное..." – пронеслось в голове сквозь спазмы, холодный пот стекал по спине.

Она отпросилась с работы и уже через десять минут стояла у витрины с витаминами, все еще дрожа, чувствуя слабость в ногах и привкус желчи на губах. Подошла к окошку, голос звучал чужим, сиплым:

– Мне... что-нибудь от отравления, пожалуйста. Сильная тошнота, рвота...

Молодая фармацевтка за прилавком подняла глаза. Взгляд – быстрый, оценивающий – скользнул по ее бледному лицу, тени под глазами, чуть запавшим щекам. Без тени удивления. Молча протянула не коробочку с таблетками, а маленькую плоскую упаковку. Бело-голубую. Слово «Тест» горело на ней жирным, неумолимым шрифтом.

– Для начала, – сказала девушка ровно, без сочувствия, но и без осуждения. – А потом – к врачу. Обязательно. – Ее тон не оставлял сомнений: диагноз был ясен ей без слов.

Дом её встретил запахом пыли, лекарств Комиссара и отчаяния. Она быстро пошла в ванную. Кафель холодный под босыми ногами. Она заперлась. Сердце колотилось так бешено, что звенело в ушах. Пластиковая палочка в руке казалась раскаленным железом, бомбой замедленного действия. Инструкция – расплывчатые пятна перед глазами. Минуты ожидания тянулись, как часы. Она сидела на крышке унитаза, уткнувшись лицом в колени, не смея поднять взгляд. Потом – заставила себя. Две линии. Яркие. Параллельные. Неоспоримые. Две полоски. Мир не просто перевернулся – он рухнул в бездну. Гул в ушах нарастал, комната поплыла. Нет, нет-нет-нет…. После всего, что он сделал? Сейчас? Когда она едва держалась на плаву? Когда нет понимания, что с Комиссаром? Когда будущего нет? Как? За что? Отчаяние, холодное и липкое, сдавило горло. Она сжала голову руками, глухие рыдания сотрясали тело. Это было не чудо. Это был приговор. Последний, самый жестокий удар.

Женская консультация в ее районе встретила её враждебным запахом дезинфекции и пота. Лица женщин – усталые, сосредоточенные, счастливые. Она чувствовала себя чужой, -испуганным зверьком в клетке. Кабинет УЗИ. Холодный гель на животе. Датчик, скользящий по коже. Монотонный голос врача, смотрящего в монитор:

– Три-четыре акушерские недели. Плодное яйцо в матке. Сердцебиение есть. Все соответствует норме. – Врач оторвался от экрана, увидев не радость, а немой ужас на ее лице. Взгляд смягчился на долю секунды. – Первый? Страшно?

Алина молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Получила хрустящую бумажку с сухим заключением и вышла. Бумага жгла пальцы. "Соответствует норме". Чья норма? Ее разбитой, перемолотой жизни?

Она сидела на знакомой скамейке, той самой, где когда-то гуляла с отцом и сейчас совершенно не помнила, как пришла сюда. Вечерний холод проникал под одежду. В руках – бумажка, подтверждающая, что внутри нее растет часть Волкова. Самая чудовищная мысль. Аборт. Слово звучало в голове, как спасительный гимн. Быстро. Безболезненно. Клиника. Стереть. Уничтожить. Избавиться от этого кошмара, от последней связи с чудовищем. Это был единственный разумный, единственный возможный выход. Как иначе? Брошенная собака, практика и защита диплома, и у неё сейчас работа временная в кофейне. Ребенок? Безумие!

Но... рука сама потянулась к низу живота. Там, под тонкой тканью, ничего не чувствовалось. Ни толчков, ни тепла. Да и, конечно, рано еще чтобы она что-то чувствовала. Только ледяной ком страха и... пустота. И тогда, сквозь мрак отчаяния, пробился папин голос. Не громкий, но твердый, как гранит. Таким он говорил в самые черные дни, когда мать ушла, оставив его почти слепого с пятилетней дочерью: "Как бы ни было тяжело, солнышко, свое дитя не бросают. Никогда. Руки даны, чтобы создавать, защищать, а не уничтожать. Ты – моя кровь, мой свет во тьме. Без тебя – нет жизни."

Глава 6

Савелий ждал ее у входа в ее общежитие – пунктуальный, улыбчивый, в зеленой парке и с рюкзаком за плечом. Он излучал спокойную энергию человека, влюбленного в свой город даже в его зимнем обличье.
– Привет! Готова к экскурсии для "чайников"? – пошутил он, его глаза доброжелательно щурились на солнце, отражавшееся от снега.
– Привет! Готова, – улыбнулась Алина, чувствуя, как тревога будней немного отступает.

Они пошли по заснеженной набережной. Савелий оказался прекрасным рассказчиком. Он не загружал датами, а оживлял город историями:
– Видишь этот мостик? Говорят, Пушкин тут назначал свидания... А вон тот двор – "колодец", тут снимали сцену из того старого детектива... Смотри, львы у этого подъезда – один спит под шапкой снега, другой бодрствует, охраняет покой жильцов...

Он показывал ей потайные дворики, где чернели стволы старых лип под снегом, смешные граффити на глухих стенах, крошечные булочные с дивным ароматом свежей выпечки, манившим с мороза. Алина слушала, впитывала атмосферу, впервые за долгое время чувствуя себя не беженкой, а просто человеком, открывающим для себя красоту зимнего города. Савелий был ненавязчив, внимателен к ее реакциям, ловил ее улыбку, когда что-то особенно впечатляло.

Он привел ее в маленькое кафе с видом на затянутый льдом канал. Интерьер был уютным, пахло свежей выпечкой, кофе и мокрой шерстью посетителей. Тепло встретило их, как только закрылась дверь.
– Рекомендую их капкейки – легендарные! И капучино тут волшебный, – сказал Савелий, уже направляясь к столику у окна, за которым виднелся заснеженный город.
Алина кивнула, но, когда официант подошел, она быстро достала кошелек:
– Позволь, я угощусь в знак благодарности за экскурсию! Выбирай что хочешь.
Савелий мягко, но решительно положил руку поверх ее руки с кошельком.
– Алина, нет. Я пригласил. Это мой город, моя инициатива. Пожалуйста, – его взгляд был теплым, но твердым. – Расслабься и получай удовольствие. Заказывай все, что душе угодно.
Она смутилась, почувствовала легкий румянец на щеках. Ей было непривычно принимать такое внимание. Но его тон не оставлял места для спора. Она заказала капучино и ванильный капкейк, бормоча "спасибо".

За чашкой ароматного кофе разговор потек легко. Савелий расспрашивал о Питере, нравится ли ей, как она здесь устроилась. Потом, осторожно, спросил:

– А в Москве... остались близкие? Родственники, может, молодой человек скучает? – Его вопрос был лишен намека, просто искренний интерес.
Алина задумалась на секунду. Тень прошлого мелькнула в глазах, но она отогнала ее. Здесь и сейчас – свет в кафе, заснеженный канал за окном, вкусный кофе и добрый человек напротив.

– В Москве... – она чуть помедлила. – Остались только воспоминания. Не самые легкие. Близкие... есть брат, Кирилл и подруга Настя. Они остались там, присматривает за моим псом, Комиссаром, пока он лечится. А здесь, в Питере только я, – она улыбнулась, и в улыбке была грусть, но и теплая благодарность за тех, кто рядом. Мысль о Комиссаре и Кирилле, так далеких, кольнула сердце тоской.

Савелий внимательно слушал, кивал. Казалось, информация о том, что "молодого человека" нет, его... ободрила. Но он не сделал ни одного намека, не перешел границы вежливого интереса. Он просто сказал:
– Опора – это главное. Особенно в новом городе. Рад, что она у тебя есть. И Комиссар – молодец, что борется! Надеюсь, скоро поправится.

Они проговорили еще час. О книгах оказалось, оба любят Бунина, о музыке Савелий удивил знанием старых джазовых стандартов, о том, как сложно бывает начинать с нуля. День пролетел незаметно. Проводив Алину до общежития, Савелий просто пожал ей руку крепко, по-дружески и сказал:
– Спасибо за компанию! Было очень приятно. Если захочешь еще погулять или просто кофе – звони, пожалуйста. Я всегда рад.

– Спасибо тебе огромное, Савелий! Правда, чудесный день, – искренне ответила Алина. Она поднялась в свою комнату с легким, теплым чувством. Приятно было чувствовать себя просто человеком, а не жертвой обстоятельств. Приятно было дружеское общение без подтекста и давления. Она была абсолютно уверена: между ними – только симпатия и приятельские отношения. Ничего большего она не искала и не чувствовала с его стороны.

Вечером, устроившись на кровати с ноутбуком, она машинально пролистала ленту новостей. И вдруг... Фото. Крупное, четкое. Ресторан с панорамными окнами, узнаваемо московский. За столиком – Артем Волков. Рядом с ним – девушка. Стройная, длинноволосая, красивая. Она что-то говорила, смеялась, положив руку ему на предплечье. Волков смотрел на нее... не то, чтобы нежно, но с каким-то одобрением. С тем видом собственника, который доволен выбранным "аксессуаром".

У Алины резко схватило под ложечкой. Не ревность. Нет. Нечто другое. Горькое, жгучее, ледяное недоумение. Ком в горле. Руки похолодели. Она уставилась на фото, не веря глазам.

«Я могу с любой! А хочу тебя..» – пронеслось в голове, острое, как бритва. Правильно, кто она была для него? Временным развлечением за деньги. Не могло быть между ними ничего нормального, он её купил- она продала себя. Но как было больно, он сказал, что хочет узнать её и им было хорошо вдвоем в тот последний раз… а сейчас он с другой.

Воспоминания нахлынули волной: его презрительные слова – купленная дырка, шлюха, песок под ногами; его жестокие прикосновения; его холодные глаза, лишенные даже искры человечности. И ее отчаянные попытки достучаться перед отъездом – звонки, которые он заблокировал. Намеренно. Окончательно.

Он выставил меня... даже не разобравшись до конца. Не дав сказать. Не поверив, что это...

И самое страшное, самое горькое осознание пришло следом, сокрушительной тяжестью.
Зачем я ему? Мой ребенок... ему тоже не нужен. Он вычеркнул нас. Навсегда.

Она резко захлопнула ноутбук. Темнота комнаты показалась уютной. На глаза навернулись горькие, жгучие слезы обиды и горечи. Не из-за него. Из-за несправедливости. Из-за того, что ее так легко заменили. Из-за того, что ее боль, ее борьба, ее ребенок – для него ничто. Пыль.

Глава 7

Стеклянные стены пентхауса отражали ночной город – бескрайнее море холодных огней. Артем Волков стоял посреди этой стерильной роскоши, ощущая лишь гулкую пустоту. Физически он был почти восстановлен. Нога, та самая, что сорвала бой и ввергла его в ад ярости, больше не болела. Он больше не пил. Мышцы вновь обрели былую мощь, шрамы на костяшках пальцев побледнели. Но внутри была выжженная пустыня.

Он проиграл, из-за собственной невнимательности, из-за того, что мир, казалось, ополчился против него. И самое гадкое – эта мысль о ней. Об Алине.

Он упал в кресло из черной кожи, похожее на трон поверженного короля. В руке невольно сжимал телефон. Палец сам нашел галерею, пролистал десятки ненужных фото – Карина в бикини с натянутой на сделанное лицо неестественной улыбкой, спонсорские банкеты все стоят довольные, но он видит это фальшь, триумфальные кадры после нокаутов фальшь. И вдруг – оно. Фото, которое он сделал тайком в ту злосчастную субботу, когда приехал к ней, в ее жалкую однушку, за очередной порцией унижений. Алина в парке со своей псиной… улыбается, поправляет венок из одуванчиков на голове. И на ее лице… не было привычного страха или покорности. Не было усталости. Была лёгкость, нежность и счастье. Она была такая хрупкая, невероятная… чистая.

-Ненавижу – прошипел Артем, впиваясь взглядом в экран. Ненавидел ее бедность, ее упрямую жертвенность ради этой развалины-пса, ее эти вечные слезы. Ненавидел то, что она – никто, песчинка, которую он купил за гроши и мог раздавить одним движением. Но сильнее ненависти, как ржавый гвоздь в горле, застряло другое чувство – тоска. Острая, необъяснимая, унизительная.

Он прокрутил в голове их историю. Унижения. Приказы. Похоть, смешанная с презрением. И когда все начало меняться? В машине. Когда он услышал её стон. Сладкий, надрывный. С тех пор. Он не мог даже представить, что его может добиться кто-то другой. Она ответила. Дико, страстно, с теми самыми стонами, которые не были от боли. Секс у неё дома стал переломным моментом. Он впервые в своей жизни пробовал женщину так. Ведь точно знал- он у неё первый и единственный.

Когда она кричала от его ласк. Изгибалась на постели и кричала его имя в момент оргазма.

В темноте салона, под рев мотора, на смотровой площадке, она была не купленной вещью, а… женщиной. Огненной, отчаянной, настоящей. Он почувствовал это кожей, каждым нервом. И это было… другое. Сильнее любого нокаута. Это был первый раз, когда потянулась к нему сама. Не он склонил её к близости. Она тоже хотела его.
А потом кинула.

«Кинула», – мысль ударила, как апперкот. Как собаке кость кинула этот огонек, эту близость. Привязала. Чем?! Он вскочил, зашагал по холодному полу. Голые ступни звонко стучали по полированному мрамору. Чем, сука? Тощая оборванка! Ушлая малолетка с мозгами училки! Что ты сделала? Он схватил хрустальную вазу с дизайнерского стола и швырнул ее в панорамное окно. Ваза с глухим стуком отскочила от бронированного стекла, разлетелась на тысячи сверкающих осколков. Дорогая пыль. Как и все вокруг.

Он задыхался. Не от физической нагрузки. От этой черной дыры внутри. От осознания, что та, кого он презирал, кем владел как вещью, сумела когтем зацепить что-то в самой глубине его, Артема Волкова, которого все боялись и никто не знал. Сумела и бросила. Продала. Конкурентам. Информацию о его травме, о его слабости. Кинула за гроши для своей псины!

Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Артем не ответил. Звонок повторился – настойчиво, требовательно. Потом щелчок ключа в замке. Дверь открылась. На пороге стоял Марат. Бывший боксер, его тень, его единственный человек, который мог вот так просто войти.

Марат окинул взглядом бардак – осколки вазы, опрокинутый стул, самого Артема – босого, в мятых трениках, с диким взглядом и сжатыми кулаками. Лицо Марата, похожее на разбитую тротуарную плитку, не выразило удивления. Он молча прошел на кухню, открыл холодильник, достал две бутылки минералки, одну протянул Волкову.

– Живой? Ну хоть бухать перестал– спросил он хрипло, откручивая крышку своей бутылки.
Артем молча взял воду, но не пил. Сжал холодное стекло так, что пальцы побелели.
– Забил на интервью, – констатировал Марат, делая глоток. – Промоутеры орут. Фанаты нервничают. Сплетни ползут.
– Пошли они все, – выдохнул Артем, голос хриплый, лишенный привычной стали.
Марат прислонился к барной стойке, изучая друга.
– Бесишься, что не разглядел змею? – спросил он прямо. Никакой «Алины». Никаких «она». Просто – «змея». Как о назойливой мухе.
Артем резко обернулся, глаза метнули молнию.
– Не твое дело!
– Мое, – парировал Марат спокойно. – Ты просрал бой. Тебя как сопливого юнца размазали по рингу и облили помоями. Ты не в форме. Не в боевой. Смотришься как загнанный волк. – Он сделал паузу. – Она того не стоит. Никто не стоит, чтобы так себя гробить. Выкинь ее из головы. Выкинь всю эту херню. Найди других баб. Пей. Дерись. Делай что угодно. Но соберись, Артем.

Артем отвернулся, снова уставившись в ночной город. Слова Марата били в точку, но лишь глубже вгоняли тот ржавый гвоздь. «Выкинь». Как будто это было так просто. Как будто можно было стереть из памяти тот солнечный луч в ее убогой квартире, одуванчики в волосах, тот дикий огонь в машине… и холод презрения после, когда он узнал о ее предательстве.

– Она… – начал Артем, сам удивляясь, что говорит. – Она кинула.– Он горько усмехнулся. – Тощая малолетка с больной псиной! И ведь… зацепила. Чем, Марат? Чем?!

Марат долго смотрел на него, его усталые глаза казались мудрее всех книг мира. Он отпил воды.
– Ты её трахал? – спросил он наконец, просто.

– Да. –Коротко бросил Артем.

–Тогда либо плохо трахал, мало бабок ей дал и она слила тебя, либо её подставили– Марат развел руками, – …пусть она и мало у нас работала, я склоняюсь ко второму варианту.

Глава 8

Питерская зима, казалось, решила дать передышку. Несколько дней подряд сквозь серую пелену облаков пробивалось бледное, но упорное солнце, заливавшее светом высокие окна академических коридоров. В классе после урока стоял привычный шум – шуршание тетрадей, смех, звонкий топот детских ног. Алина собирала свои материалы, ловя на себе теплый, чуть застенчивый взгляд Савелия, который как раз заглянул в дверь после своего урока физкультуры.

— Алина Сергеевна, вы просто чудо! – раздался сзади голос директора академии, Ольги Дмитриевны, женщины с седыми, уложенными в строгую прическу волосами и умными, проницательными глазами. Она подошла, положив руку Алине на плечо.

— Ваши уроки – глоток свежего воздуха. Дети вдохновлены, родители в восторге от их рассказов о Дон Кихоте и Одиссее. Такой глубины подачи, такого искреннего интереса к вечным темам… Это редкость. Вы нашли подход. Держите курс и, возможно, мы закроем вам практику экстерном, я замолвлю словечко!

Ее похвала была искренней и значимой. Алина почувствовала прилив тепла и гордости, смешанной с облегчением. Здесь, в этих стенах, среди книг и детских глаз, она чувствовала себя нужной, на своем месте.

— Спасибо, Ольга Дмитриевна. Очень приятно это слышать, – улыбнулась она, стараясь скрыть тень усталости под глазами.

— Не благодарите, это заслуженно, – кивнула директор и удалилась.

Савелий, дождавшись, подошел. В его руках дымились две картонные кружки.

— Поздравляю с высокой оценкой, коллега, – улыбнулся он, протягивая одну кружку Алине. – В честь признания заслуг – чай с имбирем и лимоном. Согревает и бодрит лучше всякого кофе.

Его глаза, теплые и внимательные, как всегда, казалось, видели чуть больше, чем хотелось бы Алине. Он стал появляться чаще: то с чаем, когда она засиживалась в библиотеке, то с парой булочек из соседней пекарни — на подкрепление, то просто с добрым словом или шуткой, чтобы разрядить напряжение. Его внимание было ненавязчивым, дружеским, но Алина чувствовала в нем нечто большее. И это ее смущало, заставляло внутренне сжиматься.

— Спасибо, Савелий Петрович, вы как всегда вовремя, – взяла она кружку, почувствовав приятное тепло через картон. Аромат имбиря и лимона наполнил пространство между ними. Она сделала глоток, пытаясь отогнать навязчивую мысль о растущей под свитером тайне. Он такой открытый, добрый… А я… Я несу в себе бомбу замедленного действия. Как он посмотрит на меня, если узнает слухи?

— Не за что, – он прислонился к столешнице рядом. – Вижу, директор права. Вы здесь расцвели, Алина. Появился… огонек в глазах. Питер вам явно на пользу.

Его взгляд скользнул по ее лицу, задержавшись на глазах чуть дольше, чем следовало бы. Алина почувствовала легкий румянец на щеках и потупилась, делая еще один глоток чая. Расцвела? Если бы он знал, что этот "огонек" – лишь слабое пламя надежды, едва теплящееся среди пепла московского кошмара и страха перед будущим.

Их общение становилось легче, свободнее. Они могли поговорить о книгах, о сложностях работы с детьми, о красоте питерских двориков. Савелий делился историями из своего спортивного прошлого, Алина – впечатлениями от практики. Но всегда между ними висела невидимая стена – ее прошлое и ее настоящее. Его притягательная уверенность, его искренняя доброта манили, как теплый очаг в стужу, но Алина знала – подойти слишком близко нельзя. Она обожжет и его, и себя.

Однажды, после особенно удачного открытого урока, который высоко оценили и коллеги, и Ольга Дмитриевна, Савелий подошел к ней в учительской.

— Алина, – начал он чуть более официально, чем обычно, но в глазах светилось что-то решительное. – Вы так много отдаете работе. И так хорошо это делаете. Но… позвольте предложить вам небольшую передышку. В субботу в Мариинке идет — Щелкунчик. У меня… оказались два билета. Не пропадать же им? Он смотрел на нее с надеждой и легким смущением, которого раньше в нем не замечалось.

Театр. Мариинка. — Щелкунчик. Все это казалось частью другой, невозвратной жизни. Красивой, светлой, беззаботной. Жизни, которой у нее больше не было. Сердце Алины сжалось. Отказаться? Но как? Он был так искренен. Согласиться? Но это шаг навстречу… чему? Она колебалась, чувствуя, как тревога поднимается комом в горле.

— Савелий Петровичвич, я… я не знаю…

— Пожалуйста, – он мягко перебил. – Просто театр. Просто красивая музыка. Без обязательств. Думаю, вам это пойдет на пользу. Вы заслужили праздник. Его улыбка была обезоруживающей. И Алина, к своему ужасу, услышала собственный голос:

— Хорошо. Спасибо. Я… я постараюсь.

Вечер в театре был волшебным и одновременно мучительным. Музыка Чайковского обволакивала, унося в мир фантазии. Танцовщики казались невесомыми. Алина ловила себя на том, что забывается, улыбается, чувствует давно забытое щемящее чувство красоты и гармонии. Рядом сидел Савелий – в темном костюме, пахнущий легким, свежим одеколоном. Его присутствие было спокойным, надежным. Он не докучал разговорами, лишь иногда ловил ее взгляд и улыбался, делясь моментом. В антракте подал ей бокал сока, уберег от толпы. И в эти мгновения стена давала трещину. Ей хотелось просто быть – молодой женщиной на свидании с приятным мужчиной, без груза прошлого и страха будущего.

Но затем, когда они вышли на набережную после спектакля, под холодное питерское небо, усыпанное редкими звездами, реальность накрыла с новой силой. Он предложил пройтись, проводить до трамвая. Они шли рядом, плечи почти касались. Тишина между ними была уже не комфортной, а напряженной, наполненной невысказанным. Алина чувствовала его взгляд на себе, теплый, вопрошающий. Она сжимала руки в карманах пальто, стараясь дышать ровно.

— Алина, – наконец заговорил он, остановившись у освещенного фонарями мостика. Его голос звучал тихо, но очень четко в морозном воздухе. – Этот вечер… он для меня многое значил. Видеть, как ты улыбаешься, как твои глаза оживают… Он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Я хочу быть с тобой честным. С того самого дня, как ты появилась в академии – такая… хрупкая, но с такой силой внутри, с этой грустью в глазах, которая, кажется, знает все беды мира – ты меня покорила. Покорила своей стойкостью, своей преданностью делу, тем светом, который пробивается сквозь твою печаль.

Глава 9

Тишина после отказа Савелию казалась Алине гулкой и вечной. Она ждала неловкости, холодности, избегания – естественной платы за разбитые надежды. Но на следующий день Савелий Петрович встретил ее в коридоре академии с привычной теплой улыбкой и кружкой чая в руках.

— Доброе утро, Алина Сергеевна! Сегодня обещают настоящий питерский ветер, пробирающий до костей. Держи, согрейся, — протянул он чай. Аромат имбиря и лимона был все тем же, успокаивающим. — Чай с ударной дозой витаминов. Чтобы не сдуло нашего лучшего практиканта.

Алина взяла кружку, с трудом скрывая изумление. Ни тени обиды, ни намека на вчерашний разговор. Его добродушие было таким же искренним, как будто ничего не произошло. Только в глубине его карих глаз, если приглядеться, могла мелькнуть едва уловимая тень, мгновенно растворяющаяся в привычной открытости. Это необъяснимое постоянство его доброты ослабило железные тиски вины, сдавливавшие ее грудь с прошлого вечера. Он… простил? Или просто решил забыть?

Время текло, сметая недели. Зима вступила в свои права по-настоящему, засыпав город колючим снегом и сковав каналы толстым льдом. Савелий не возвращался к теме чувств. Ни слова, ни намека. Но он стал чаще рядом. Иногда ловил ее после уроков:

— Алина, я иду в сторону вашего общежития, пройдемся? Хоть до трамвая? — Прогулки были краткими из-за пронизывающего холода – быстрым шагом по заснеженным тротуарам, под вой ветра в «колодцах» дворов. Они говорили о работе, о детских проказах, о новых книгах, о планах на выходные его – тренировки, ее – диплом. Иногда просто шли молча, плечом к плечу, борясь со стихией. Он провожал ее до самого крыльца общежития, кивал:

— Держись там, не замерзай! — и уходил, растворяясь в снежной круговерти. Свидания в кафе или театры не предлагались. Было ощущение, что он сознательно выстроил невидимую границу – рядом, но не слишком близко; друг, но не претендент. И Алине, вопреки всему, в этой предсказуемой, теплой дистанции было… безопасно. Она иногда соглашалась на эти короткие прогулки, находя в них отдушину от одиночества и груза мыслей.

Так пролетел почти месяц. Холода крепчали, сокращая и без того редкие совместные минуты на улице. Алина погрузилась в завершение диплома и подготовку к отъезду, мысленно уже примеряясь к возвращению в Москву, к Комиссару, к Кириллу и Насте.

И вот, в конце особенно морозного дня, когда Алина собирала вещи после урока, в дверь класса постучала Ольга Дмитриевна. Лицо директрисы светилось доброжелательностью.

— Алина Сергеевна, зайдите ко мне на минутку, пожалуйста? — ее голос звучал торжественно.

В кабинете директора пахло старым деревом и кофе. Ольга Дмитриевна усадила Алину напротив себя.

— Ну что, Алиночка, — начала она, и в этом уменьшительно-ласкательном обращении было столько тепла, что Алина невольно улыбнулась. — Помните, я обещала замолвить за вас словечко? Так вот, слово свое я сдержала. И не только замолвила – громко и уверенно заявила о ваших выдающихся успехах!

Алина замерла, предчувствуя что-то важное.

— Педсовет и руководство практикой единогласно приняли решение… закрыть вашу практику досрочно. На целых два месяца раньше срока! — Ольга Дмитриевна лучезарно улыбнулась, наблюдая за реакцией. Алина широко раскрыла глаза. Досрочно? Это означало… она может уехать домой. — Ваши показатели, отзывы коллег, моя личная оценка и, главное, — восторженные отклики детей и родителей, — не оставили комиссии выбора. Вы не просто выполнили программу, вы ее перевыполнили с блеском! — Директор достала из папки официальный бланк. — Все документы для вашего вуза мы подготовим и отправим почтой. Дневник практики, — она протянула Алине толстую тетрадь, — вам нужно заполнить итоговые страницы в ближайшие дни. И… вы свободны, дорогая! Можете лететь в Москву, к своим близким, и два месяца спокойно готовиться к защите диплома и… отдохнуть. Вы заслужили это по праву!

Радость, ошеломляющая и горячая, хлынула на Алину. Свобода! Дом! Комиссар! Она могла уехать уже в конце недели! Она бормотала благодарности, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Но тут же, следом за восторгом, пришла легкая грусть. Уезжать… от этой старинной аудитории, от запаха книг в библиотеке, от детских глаз, загоравшихся пониманием…

— Ольга Дмитриевна… спасибо! Это… неожиданно и так приятно! — смогла выговорить Алина.

— Это заслуженно, — твердо сказала директор. — И это еще не все. — Она сложила руки на столе, ее взгляд стал особенно проницательным. — Видите ли, Алина, у нас в академии назревают кадровые изменения. Наша замечательная Нина Ивановна, учитель русского и литературы… вы, наверное, замечали, как часто она сидела у вас на уроках?

Алина кивнула. Пожилая, строгая, но невероятно доброжелательная к ней Нина Ивановна была ее тихим ангелом-хранителем, всегда находила слова поддержки.

— Так вот, Нина Ивановна этой весной уходит на заслуженный отдых. На пенсию. И место ее… освободится. — Ольга Дмитриевна сделала паузу, давая словам проникнуть в сознание. — Я говорила с ней о вас. Очень много и очень хорошо. И знаете что? Она считает вас идеальной кандидатурой! А я с ней полностью согласна.

Алина почувствовала, как земля слегка поплыла у нее под ногами. Вакансия? Здесь? В этой академии? Мечта, о которой она даже не смела думать всерьез, пока была практиканткой!

— Я… я не знаю, что сказать… — прошептала она.

— Говорите «да», когда придет время, — улыбнулась Ольга Дмитриевна. — Мы бы хотели предложить вам это место, Алина Сергеевна. Конечно, после успешной защиты диплома. И учтите – у нас отличные условия для молодых специалистов! И жилье – общежитие или помощь в съеме квартиры, и социальный пакет, и возможность роста… — Директор начала перечислять «плюшки», рисуя картину стабильного, светлого будущего прямо здесь, в Питере, среди этих стен, которые стали для Алины убежищем.

Сердце Алины колотилось как бешеное. Шанс. Настоящий, осязаемый шанс начать все заново. Вдали от московского кошмара. В профессии, которую она любила.

Глава 10

Холодный, но ясный питерский день. Солнце, редкий гость в эту пору, слепило глаза, отражаясь от белоснежного покрывала парка. Воздух был колючим, чистым. Алина сидела на скамейке, закутанная в шарф, лицо почти скрыто капюшоном. Перед ней на расчищенной дорожке медленно шагал Савелий, его широкие плечи в темной парке казались еще массивнее на фоне заснеженных деревьев. Он только что проводил ее к академии, где она тепло попрощалась с детьми, раздав им «Choco Pie» под смех и восторженные возгласы. Теперь они шли к выходу из парка, к трамвайной остановке, ведущей к ее общежитию. Вечером она улетает.

Тишина между ними была не тяжелой, а скорее задумчивой, наполненной невысказанным грузом ее отъезда и его надежд. Алина смотрела на его спину, на уверенные шаги, и чувствовала, как внутри все сжимается в тугой узел. Он заслуживает правды. Перед отъездом. Чтобы не витать в иллюзиях. Решение созрело внезапно, но с железной твердостью. Она остановилась.

— Савелий, — ее голос прозвучал громче, чем она планировала, нарушая тишину парка. — Подожди минутку.

Он обернулся, брови удивленно приподнялись. Увидев выражение ее лица – сосредоточенное, почти суровое – его улыбка угасла. Он подошел ближе.

— Алина? Что-то не так? Вещи собраны? Рейс уже подтвержден? — заботливо спросил он.

Она покачала головой, сглотнув ком в горле. Взгляд упал на снег у его крепких зимних ботинок.

— Нет. Все в порядке с отъездом. Я… я должна тебе кое-что сказать. Важное. — Она подняла на него глаза. В них читалась решимость и глубокая тревога. — Ты спрашивал… почему я отказала тебе тогда. Почему не могу принять твои чувства. Почему не уверена насчет вакансии. — Она сделала глубокий вдох, ледяной воздух обжег легкие. — Причина… она не в Москве. Не в прошлом, о котором ты слышал. Она… во мне. Здесь. — Ее рука, замершая в варежке, легла на живот, на ту самую, уже заметную под пуховиком округлость. — Я беременна, Савелий. Три с половиной месяца.

Слова повисли в морозном воздухе, звонкие, как удар хрусталя о камень. Савелий замер. Совсем. Казалось, даже дыхание его остановилось. Его добродушное, открытое лицо стало каменным. Глаза, обычно теплые и живые, расширились, уставившись сначала на ее руку на животе, потом – в ее лицо, с немым вопросом, переходящим в шок. Цвет медленно отлил от его щек. Он не задал вопроса об отцовстве – между ними ничего подобного не было, и он это знал. Весть была о другом: о колоссальной тяжести, которую она несла одна, о том, почему она отталкивала его доброту.

— Беременна… — прошептал он, скорее констатируя, чем спрашивая. Он резко отвернулся, сжал кулаки, его могучие плечи напряглись. Молчание длилось вечность. Алина слышала только стук собственного сердца и далекий крик вороны. Она ждала. Ждала отстранения, растерянности, понимания, что его чувства были к образу, а не к реальной женщине с таким грузом.

Но Савелий медленно обернулся. Его лицо было бледным, но собранным. В глазах бушевала буря – шок, осознание масштаба, но не отступление. Он шагнул к ней так близко, что она почувствовала его дыхание, увидела каждую морщинку у глаз, каждую тень на лице.

— Алина, — его голос звучал низко, властно, без тени сомнения. — Это ничего не меняет. Ничего. Понимаешь?

Она непонимающе смотрела на него, не веря своим ушам.

— Я хочу быть с тобой, — продолжал он, его взгляд прожигал ее насквозь. — Серьезно. Навсегда. Этот ребенок… — его глаза опустились на ее живот, а потом снова встретились с ее взглядом, полные решимости, — он теперь часть тебя. А значит… — Савелий сделал паузу, вдохнул полной грудью. — Я буду ему отцом. Настоящим. Воспитаю, защищу, буду любить как своего. Клянусь тебе. — Его слова были как клятва, брошенная в лицо ветру и судьбе. Он взял ее руки в свои большие, теплые ладони, сжал их крепко. — Будь моей женой. Позволь мне заботиться о тебе и о нем. Оставайся. Строить будущее. Здесь, в Питере. Или где угодно. Я не отпущу тебя одну.

Его решимость, его мгновенная, безоглядная готовность принять все – ее, ее боль, ее нерожденного ребенка – обрушилась на Алину лавиной. Она почувствовала головокружение. Это было слишком. Слишком быстро. Слишком… нереально. Его порыв трогал до глубины души, заставляя сердце биться чаще от неожиданной, пугающей надежды. Но именно эта скорость, эта кажущаяся легкость, с которой он взял на себя величайшую ответственность, пугала еще сильнее. Как он может быть так уверен? Он же только что узнал! Он не знает всей истории… Это благородный порыв? Или… отчаяние? Или просто непонимание всей тяжести?

Страх перед новой ловушкой, перед возможной ошибкой, перед тем, что его чувства окажутся мимолетным рыцарским порывом, который разобьется о реальность, сковал ее. Она выдернула свои руки из его ладоней, отступила на шаг. Глаза ее были полны слез, но в них горел и страх, и недоверие.

— Савелий… — ее голос дрожал. — Это… это слишком. Слишком быстро. Слишком… громко. Я… я не могу. Не сейчас. — Она снова прикрыла живот рукой, как щитом. — Твои слова… они потрясли меня. Тронули. Но… я не верю, что так можно. За пять минут принять решение на всю жизнь. За пять минут согласиться быть отцом… — она запнулась, —...ребенку, который не твой по крови. Это… кажется слишком красивым, чтобы быть правдой. — Она видела, как боль мелькнула в его глазах, но продолжала: — Мне нужно время, Савелий. Время подумать. Время понять… и свои чувства, и твои. Прости. Я не могу дать ответ сейчас.

Савелий стоял перед ней, могучий и вдруг уязвимый. Его решимость не дрогнула, но в глазах появилась тень горечи и… понимания. Он медленно кивнул.

— Время, — повторил он глухо. — Хорошо. Требуй хоть вечность. Я подожду. Но знай, Алина: мое предложение – не порыв ветра. Это решение. Я сказал то, что чувствую. И что буду чувствовать. Ребенок твой – значит, он будет важен для меня. Всегда. — Он сделал шаг назад, давая ей пространство. — Подумай. Я буду ждать твоего ответа. В Москве. Или, когда вернешься сюда. — Он посмотрел на часы. — Тебе пора собираться. Завтра самолет. Хорошо?

Глава 11

Адреналин выгорел, оставив после тренировки лишь гулкую пустоту и ноющую боль в ушибленной ноге, сковывающую каждый шаг. Ортез казался позорной клеткой. Артем Волков бил грушу в полумраке пустого зала "Волчьей Стаи" не для подготовки – он пытался выбить из себя ярость. Ярость на травму, на Ковалева, на эту проклятую слабость, на весь мир. Удары глухо гудели в тишине, эхом отдаваясь в его черепе. Каждый панч – это было лицо Ковалева, насмешливая ухмылка промоутера, тупое выражение того идиота-админа, недокрутившего замок на штанге... и мертвые, пустые глаза Алины из той кошмарной сцены в больнице. "Купленная дырка". Его же слова. Они звенели в такт ударам.

Бам-Бам-Бам!

Он вкладывал в удары всю мощь, всю звериную злобу, копившуюся годами. Пот заливал лицо, стекал по напряженной шее, соленый, как кровь. Дыхание хрипело, как у загнанного зверя. Он ненавидел эту боль. Ненавидел свою уязвимость. Ненавидел ту пустоту, которую не мог заполнить ни деньгами, ни властью, ни женщинами, которых брал грубо, как вещи. Но сильнее всего ненавидел воспоминание о ее глазах, ставших пустыми после его слов.

Бам-Бам-БАМ!

Груша отчаянно закачалась на растяжке. Он хотел разорвать ее. Разорвать все. Себя.

– Артем!

Голос Марата, обычно такой привычный, сейчас резанул, как ножом по стеклу. Волков не остановился. Еще удар. Еще.

– Артем, бросай! Срочно! – Марат стоял у входа в зал, его лицо, обычно похожее на потрескавшийся асфальт, было необычно взволнованным. Рядом с ним маячил незнакомец – мужчина лет пятидесяти, в помятом плаще поверх дешевого свитера, с усталым, обрюзгшим лицом и острым, как скальпель, взглядом. От него пахло дешевым кофе и... перегаром.

– Не видишь, занят?! – рявкнул Волков, не оборачиваясь, вкладывая в следующий удар всю мощь. Груша отлетела на пределе амплитуды.

– Занятость подождет, Волк, – неожиданно твердо сказал Марат, шагнув вперед. Он никогда не перечил так открыто. Это заставило Артема замереть. Он медленно обернулся, опираясь на стойку груши, тяжело дыша. Его серые глаза, ледяные и пустые, уставились на незнакомца. – Это Аркадий. Бывший следователь. Ныне – частник. Он принес... кое-что. Тебе надо это видеть. Сейчас.

– Частник? – Волков усмехнулся, вытирая предплечьем пот с лица. Голос был хриплым, полным презрения. – И что такого важного мог нарыть этот бомж, Марат? Сколько он хочет? Отвали ему из кассы и выгони.

Аркадий не смутился. Он достал из потрепанного портфеля планшет, включил его. Экран засветился в полумраке зала.

– Не торопись, Волков, – произнес он спокойно, но в голосе чувствовалась стальная жилка. – Посмотри сначала. Пахнет тут делом... пахнет подставой. Дорогой, пафосной подставой. Мне такие нравятся. Интересно копать.

– Какая еще подстава? – фыркнул Артем, но взгляд его невольно скользнул к экрану.

На экране планшета замерла запись камеры наблюдения кафе. Хороший ракурс. Алина Соколова сидела за столиком у окна, перед ноутбуком, с большой чашкой кофе. Перед ней – тот самый тип в дорогом костюме, которого Артем мельком видел в своем клубе. Конверт на столе. Аркадий включил звук.

"...Суммы могут быть гораздо серьезнее. Гораздо. Достаточные, чтобы решить все ваши проблемы. Собаке хуже? Новые расходы? О, Питер?.." – голос костюма был масляным, убедительным.
Алина побледнела, сжала руки на столе. Но ее голос, тихий и четкий, прозвучал как выстрел:
"Нет. Я не предам. Даже его. Уйдите, пожалуйста."

Волков замер. В его глазах мелькнуло непонимание. Предать? Кого? Меня? "Даже его"?

Аркадий переключил видео. Другое кафе, другой день, другой ракурс – видна стойка бариста. Снова Алина, еще более измотанная. Перед ней – тот же костюмированный тип. Снова конверт. Снова разговор. Аркадий сделал паузу в нужном месте:
"... пятьсот тысяч... они могли бы решить многое. Или больше. Нам нужна информация о Волкове перед боем. Его реальное физическое состояние после травмы. Его тактика. Его слабые места. Его связи со спонсорами..."
И снова – твердый, как кремень, отказ Алины:
"Нет. Я не предам. Уйдите."

На экране костюм встал, его лицо выражало разочарование и злобу. Артем Волков стоял как вкопанный. В голове гудело. Пол ляма. Сумма, которая решала ВСЕ ее проблемы. За которую она продала ему себя на месяц. И она... отказалась. Дважды. Сказала: "Даже его".

– Откуда... – начал он, голос внезапно охрип.

– Я там был на днях, купил кофе. Послушай – хрипло пояснил Аркадий, тыкая пальцем в экран, включая запись с диктофона.

– Ох вот же девки пошли! На любую подлость за деньги готовы! Бедный Волков! – Из динамика доносился голос Аркадия и приглушенный шум чужих голосов.

- Да вы что такое говорите! Не могла она его продать! Я в ту смену работал, она за едой и кофе приходила! Как сейчас помню этого хмыря в костюме она отправила восвояси! И напуганная она была! Не брала она никаких денег!

-Да ну? А что ж ты в сми не обратился?

-Так я Волкову во все соц. сети писал! Смысл в сми? Они переврут десять раз, а если тот, кто подставил узнает меня? Опасно, лучше напрямую. У меня и видео со звуком есть.

Артем сидел в шоке. Он не видел ни одного письма в своих мессенджерах… Ими сейчас занимался Виктор.

Он листал дальше. На экране появились фотографии. Качественные, скрытой камерой. Тренер его клуба, холеный Виктор, с глазами хорька... сидел в уютном ресторане с Ковалевым. Они чокались бокалами. На следующем фото – Виктор передавал толстую папку промоутеру в машине с тонированными стеклами. Еще фото – Виктор и тот самый "костюм" из кафе, непринужденно беседующие у подъезда дорогого офиса.

– Твой Виктор, – Аркадий ткнул пальцем в его лицо на фото, – он не просто сливал инфу. Он координировал всю подставу. Запускал слухи о твоей травме через подставные паблики. Организовал тот звонок Ковалева в прямом эфире. Подливал масла в огонь, чтобы тебя выбило из колеи. А этот, – палец переместился на "костюм", – его наводка. Давить на твою девчонку – часть плана. Расколоть тебя изнутри. Поссорить с союзниками. Вывести из игры перед боем. Чтоб ты либо проиграл Ковалеву, либо вообще не вышел. А ставки, Волков, ты знаешь какие.

Глава 12

Информация от Марата пришла быстро, но бесполезно: "Дом в Москве. Брат, подруга Настя та самая, что раньше у нас работала на ресепшене, собака. Алина в Питере. Практика." Адрес он знал. Этот жалкий дом на окраине, куда он приезжал за очередной порцией унижения для нее. Теперь он стоял здесь снова, за рулем черного Каенна, двигатель работал на холостых, как его собственное бешеное сердце. Окна в квартире светились, но тени за шторами двигались незнакомые. Он ждал. Минуты тянулись, как часы. Глаза впивались в подъезд, ожидая увидеть ее хрупкую фигурку. Он знал -нет её тут. Она в Питере. Но не мог не приехать. Хотел выть как Волк от желание увидеть её. В глаза посмотреть её карие.

Вместо нее дверь открылась. Вышел Кирилл, брат Алины. Он был без куртки, в свитере, и нес на руках... его. Комиссара. Волков замер. Он видел собаку только на фото – мощную, с умным взглядом, верного сторожа. То, что он увидел сейчас, ударило сильнее любого апперкота.

Комиссар был жив. Но это была тень прежнего пса. Шерсть тусклая, кости резко выпирали под кожей. На голове, чуть выше глаза, зиял не до конца заживший шрам, уродливый и зловещий. Но самое страшное – глаза. Глубоко посаженные, усталые, лишенные огня. Они смотрели куда-то вдаль, без интереса, покорно принимая свою слабость и боль. Кирилл бережно прижимал его к себе, как ребенка, его собственные движения были осторожными, полными заботы. За ними вышла Настя – бывшая сотрудница его клуба, подруга Алины. Увидев его машину, ее лицо исказилось от ненависти и презрения.

Волков не выдержал. Он глушит двигатель, распахивает дверь и выходит на холодный воздух. Шаги его были резкими, тяжелыми.

– Соколов! – его голос, обычно такой уверенный, прозвучал хрипло. – Где Алина? Мне нужно с ней поговорить. – Волков посмотрел на него внимательно. Скажет правду или соврет?

Кирилл остановился как вкопанный. Он медленно повернулся, прикрывая Комиссара плечом. Его взгляд, обычно спокойный и аналитический, был ледяным.

- Ну во-первых, я не Соколов, а Марченко. Во-вторых, не твое дело. – Кирилл произнес слово с убийственной четкостью, его голос звучал холодно и отстраненно, – незачем с ней разговаривать. Где она — это вас не касается. Совсем. – Он демонстративно поправил собаку на руках, еще крепче прижав ее слабое тело к себе. Защитный жест был кристально ясен.

Волков фокусируется на собаке. Вид шрама, ее худобы, этого мертвенного взгляда вызвал в нем волну тошноты. Это был его приговор. Наглядный результат его жестокости.

– Почему собака здесь? – спросил он, не в силах отвести взгляд от шрама. Голос потерял агрессию, в нем слышалось недоумение и... страх. – Почему не в клинике? Ей же нужен уход!

Кирилл резко фыркнул. В его глазах вспыхнула искра праведного гнева.

– В клинике? – он повторил с горькой иронией. – Нам отказали в обслуживании. Через час после того, как Алину вышвырнули из вашей "Волчьей Стаи". Очень вежливо, по телефону. Сказали – распоряжение руководства. – Кирилл сделал паузу, глядя Волкову прямо в глаза. – Чье распоряжение, Волков? Кто еще мог отдать такой указ? Вы строите из себя хозяина жизни? Так будьте последовательны! Признайте! – Голос Кирилла дрогнул от ярости. – А возможности? Какие возможности? Вы же как "честный работодатель" даже не заплатили Алине за последние полмесяца работы! Со "штрафом" уволили! И занесли куда-то в "личное дело"! На какие деньги лечить собаку? На подачки? – Он отвернулся, качая головой, гладя слабую голову Комиссара. Пес слабо повилял обрубком хвоста, уткнувшись носом в его шею.

Настя шагнула вперед, ее лицо было бледным от гнева.

– Артем Сергеевич, – ее голос звенел ледяной сталью, совсем не похоже на ее обычную болтливость. – Уезжайте. Сейчас же. И не приезжайте больше. Алина не вернется. Из Питера. Никогда. Вы все для нее здесь уничтожили. Оставьте ее в покое. Это единственное, что вы можете для нее сделать.

Слова "Алина не вернется... Никогда" ударили Волкова с физической силой. Словно кувалдой в солнечное сплетение. Весь воздух вырвало из легких. Он отшатнулся, машинально опершись о холодный капот своего Каенна. Не вернется? Навсегда?

– Она... – начал он, но голос прервался. Он видел их лица – полные ненависти, презрения и абсолютной уверенности в его вине. Видел жалкую, искалеченную тень Комиссара на руках у её брата. Видел правду, которую больше не мог отрицать.

Он молча развернулся, швырнул себя на водительское сиденье. Дверь захлопнулась с глухим стуком. В салоне пахло кожей, дорогим парфюмом и... тотальным поражением. Руки тряслись. Он схватил телефон, с трудом нашел номер в записной книжке. Бухгалтерия клуба.

– Петрович? Волков. Соколова Алина Сергеевна. Расчет при увольнении. Что там? – Голос был хриплым, но он пытался взять себя в руки.

На том конце провода бухгалтер, старый Петрович, заерзал. Голос его звучал неловко:
– Артем Сергеевич... ну, там... по вашему устному распоряжению... Уволена по статье. Без выходного пособия. Зарплата за последние две недели... удержана как штраф за нанесенный клубу материальный ущерб и утерю репутации. И, как вы сказали, занести в личное дело как неблагонадежную... – Петрович замолчал, явно чувствуя напряжение на другом конце провода. – Документы оформлены, Артем Сергеевич. Все по вашему указанию.

Волков не ответил. Он положил телефон на пассажирское сиденье. Голова тяжело упала на руль. Да. Да. Он помнил. Тот звонок. Через день после боя. Он лежал в этой же проклятой палате, разбитый физически и морально, залитый ядом подозрений и ненависти. Петрович звонил уточнить детали расчета. И он, сквозь туман боли и ярости, выкрикнул: "Без копейки! Удержать все! Штраф! И в личное дело занести, чтобы больше нигде не устроилась, предательница!"

Черт... – вырвалось у него хрипло, в полной тишине салона. Но это было слабо. Гораздо точнее было другое слово, вертевшееся в мозгу, жгучее и беспощадное: "Сволочь..." Он имел в виду себя. Как же херово. Не просто херово. Адски. Безнадежно. Он уничтожил все. И шанса что-то исправить, судя по мертвым глазам Комиссара и ледяному тону Насти, не было. Питер казался другой планетой. Недосягаемой.

Новинка!

Аннотация к книге "Ты мой хаос"

Одна ошибка на дороге — и её жизнь переворачивается.
Марго, строгая учительница истории, сталкивается с Алексеем — дерзким байкером с глазами, что прожигают насквозь. Их первая встреча — взрыв ярости и унизительное предложение:
—Рассчитаешься телом... как я захочу.

Она думала, больше его не увидит. Судьба сводит их вновь — Алексей брат её ученицы, пострадавшей на её уроке. Он — хаос, что ворвался в её упорядоченный мир. Между ними — острые колкости, боль и запретное влечение, от которого кровь то стынет, то кипит.

Он хочет её любой ценой. Она — старше, умнее и отчаянно сопротивляется. Но границы рушатся, когда Марго вынуждена приходить к нему домой. Игра становится огнём — где ненависть и страсть сливаются в одно.

Сможет ли она устоять? Или сгорит в пламени желания?

🔥 властный герой

😉 разница в возрасте

😍 она старше

🚀 одержимый герой

‍❤️‍ милфа

https://litnet.com/shrt/U4ua

Глава 13

Мрачные дни после визита к дому Алины тянулись для Волкова в каком-то оцепенении. Осознание вины было тотальным, ярость на Виктора – всепоглощающей, но бесполезной Марат пока молчал. Но больше всего грызла беспомощность. Питер был недосягаем. Алина – закрыта наглухо. Слова Насти "не вернется" эхом отдавались в пустой пентхаус.

Тогда он начал действовать. Старая, знакомая тактика – контроль. Он нанял частников не для слежки за Алиной в Питере слишком далеко, и он боялся спугнуть последний призрак надежды, а за ее московской квартирой. "Информация. Любая. Кто приходит, кто уходит. Особенно – если возьмет билет в Москву." Наблюдение было ненавязчивым, но постоянным. Деньги текли рекой, но Волкову было все равно. Он не видел её больше трех месяцев. Не чувствовал её запаха. Не слышал её голоса…

Отчеты приходили скудные: Питер казался черной дырой. Волков метался между тренировками, попытками найти Виктора, который словно сквозь землю провалился и ледяным отчаянием. Он ловил себя на том, что листал старые фото Алины на телефоне, те самые, что когда-то хотел стереть. Теперь они жгли пальцы стыдом. Ему от нанятых людей пришли и новые фотографии. Алина на остановке. На ней пальто до колен, шарф закрывающий пол лица и вязаная шапка. Руки в карманах. Заметно, что она замерзла. Нос и щеки красные.

Алина в магазине. У неё сосредоточенный вид. Шапки нет, волосы взлохмачены немного, шапка в одной руке- гречка в другой. Хорошо ли она питается? На что живет? Где берет деньги?

Артем хотел знать все. Все о ней. Все что не знал, все, что упустил за эти месяцы. Он уже отправил своего юриста в клинику с проверкой. Не понравилось ему то, что он увидел. Как они лечили её питомца, если тот у них пробыл не меньше двух месяцев на лечении и все равно чувствовал себя плохо? Он добьется от них правды. И как лечили и от кого поступило распоряжение отказать в лечении.

И вот, спустя неделю, пришло сообщение, заставившее его сердце бешено колотиться: "На имя Соколовой А.С. оформлен электронный билет Москва-Шереметьево. Рейс SU 102. Завтра, 19:30 прибытие."

Она возвращалась. Возвращалась! Слова Насти оказались ложью или... передумала? Неважно. Шанс. Последний шанс. Волков мгновенно отменил все дела. Он не мог ждать у ее дома, не мог рисковать, что она снова исчезнет. Нет. Он встретит ее там, где она не сможет убежать сразу. В аэропорту. В зоне прилета. Лицом к лицу.

Комната в общежитии казалась пустой и чужой. Чемодан стоял у кровати – символ окончания одной жизни и возвращения в другую, полную неопределенности. Алина перебирала вещи, проверяла документы. Мысли путались: Комиссар, Кирилл, Настя, защита диплома... и головокружительное предложение из академии, на которое она все еще не дала ответ. А еще... Савелий.

Он, как и обещал приехал. Точный, надежный, как всегда. Помог донести чемодан до своей машины, молча и аккуратно вел её пока Питер мелькал за окном. В аэропорту он взял на себя все хлопоты с регистрацией багажа. Они стояли теперь перед зоной досмотра, в гулком потоке людей. Предчувствие разлуки витало в воздухе.

– Ну вот... – Алина попыталась улыбнуться, глядя на него. – Спасибо, что проводил. За все... за Питер. – Голос дрогнул.

Савелий смотрел на нее. В его карих глазах, обычно таких спокойных и добрых, плескалась целая буря – нежность, тревога, решимость и... что-то еще. Что-то, что заставило Алину замереть. Он не сказал ни слова. Вместо этого он шагнул вперед, обхватил ее своими сильными руками и крепко, почти до боли, прижал к себе. Она вдохнула знакомый запах его свитера, мыла и чего-то неуловимо мужского. Ее мир сузился до этого объятия, до гула аэропорта где-то на заднем плане.

А потом... он наклонился. Его губы коснулись ее губ. Нежно. Твердо. Вопреки всему – ее прошлому, ее беременности, ее страхам. Это был не страстный поцелуй, а что-то большее – клятва, обещание, печать. Алина замерла в шоке. Она не ожидала этого. Не была готова. Ее руки бессильно повисли вдоль тела, потом инстинктивно сжали складки его куртки. Сердце бешено колотилось где-то в горле.

Поцелуй длился мгновение, но для Алины растянулся в вечность. Когда он отстранился, его глаза смотрели ей прямо в душу.

– Подумай, – прошептал он тихо, так тихо, что слова едва пробились сквозь шум терминала. Его большие ладони сжали ее плечи. – Я буду писать. Ждать ответа. Ждать... решения. – В его взгляде была такая уверенность в их общем будущем, что у Алины перехватило дыхание.

Она не смогла ничего сказать. Только кивнула, чувствуя, как жар разливается по щекам, а губы еще горят от его прикосновения. Савелий мягко подтолкнул ее в сторону зоны досмотра.

– Иди.. – Он улыбнулся, но в улыбке была грусть. – Счастливого полета.

Алина прошла досмотр на автомате. Ее мысли были кашей. Поцелуй Савелия... его слова... Питер... Москва... ребенок... Комиссар... Предложение работы... Все смешалось в голове, создавая вихрь надежды, страха и полнейшей растерянности. Она села у окна в самолете, глядя, как Питер уходит вниз, и прижала ладонь к губам, все еще чувствуя их тепло. "Подумай..." Что она могла ему дать? Что он мог принять? Сердце было разорвано между теплом, только что обжигающим губы, и ледяным страхом перед тем, что ждало дома. И перед неизвестностью.

Шереметьево. Зал прилета внутренних рейсов. Гул голосов, бегущие строки, запах кофе и усталости. Алина вышла в общий поток одной из последних, таща за собой чемодан, чувствуя себя выжатой и разбитой после полета и эмоционального шторма. Она искала глазами Кирилла или Настю в толпе встречающих.

И вдруг... толпа как будто расступилась. Или это ей показалось. Прямо перед ней, в десяти шагах, застыв как скала посреди людского потока, стоял он. Артем Волков.

От автора:Спасибо всем, кто остаётся в этой истории со мной — ваша поддержка бесценна 💛
Сегодня вас ждёт ещё одна классная глава — не пропустите!
С любовью и вдохновением для вас 🤍