Жильцы одного подъезда

С., Э. либо Р. ежедневно выгуливают своего пса; пёс большой и злой. Как правило, он без намордника (а кругом много детей, которые боятся его и от этого боятся зайти в подъезд). Пёс метит всё вокруг, включая пространство у лавочки и под забором; пёс столь же вредный, столь же не в меру любопытный, как и его хозяева. Ночью он не спит, но лает; это слышат все, но все молчат – никто не хочет ссориться с С., потому что она здесь с основания дома, а дому уже свыше полувека. С. всё та же (как и дом); меняются лишь псы раз в 15-20 лет...

В. как всегда идёт несколько вразвалочку – иногда трезвый, а иногда – не совсем. Порой он возвращается с рыбалки, порой – рубит сырое мясо топором прямо тут, рядом, на старом пне у самого подъезда.

У И. ребёнок практически регулярно ходит в туалет на улице – всё это безобразие с ужасом, шоком, неодобрением, непониманием наблюдают соседи на первом этаже через свои окна. На вопрос «Нельзя ли это сделать дома?» И. отвечает «А он дома не хочет»; на вопрос «А на улице, значит, можно?!» И. отвечает «Можно».

У Н. и Ю. мальчик совершенно не может говорить спокойно; его крики слышны даже через закрытые окна. Складывается такое впечатление, что Н. и Ю. им не занимаются вовсе, а рекомендации логопеда игнорируются, не соблюдаются.

На первом этаже живёт А., и все дети у неё на «А». Их трое, и все эти будущие мужчины – не совсем мужчины, ибо ведут себя совсем не как мужчины. Противные, невоспитанные, избалованные, эти особи трёх, двенадцати и семнадцати лет от роду носятся по всей своей квартире от стенки к стенке как угорелые. Они орут и поют, и часто всё ломают; они всё делают соседу назло – потому что он посмел призвать ту семью к ответственности. Но участковый оказался продажным, и родители этих детей (вместе с ними самими, а также в окружении многочисленных гостей) всё так же включают громко телевизор, музыку, а то и – ночные караоке.

На втором этаже живёт А., и все дети у неё на «А». Их трое, и все эти будущие женщины – не совсем женщины, ибо ведут себя совсем не как женщины. Противные, невоспитанные, избалованные, эти трое девчат носятся по всей своей квартире от стенки к стенке как угорелые. Они приводят к себе множество подружек, а на улице, зовя друг друга, кричат так, словно их режут. Их родители относительно нормальные – даже непьющие и некурящие; однако большой вопрос, почему они не занимаются своими детьми, не следят за ними – клали они на то, что весь этот каждодневный шум раздражает соседа-инвалида снизу.

О. – знатная алкоголичка со стажем; она не в себе, когда выпьет. Воздух сотрясается от её голоса – но, похоже, за более чем десять лет к этому все уже привыкли...

У другой семьи, А. и В., тоже есть собака. Она уже немолода, но шустра и очень любит детей – включая детей А. и В, которых двое. И если старший, Е., просто раздолбай, то четырёхлетний М. запросто, не стесняясь случайных прохожих, средь бела дня, прямо на дороге может встать, достать и помочиться. Для него обычное дело достать из урны пустую бутылку водки и разбить её об асфальт или стену дома. Как заправский сапожник, он владеет отборными бранными словами. Он творит ещё и не такое, но всё сходит ему с рук – наверное, это был долгожданный ребёнок, его хотели в этот мир, на этот свет и у него мощный ангел-хранитель; его любят таким, какой он есть, всё прощают и требуют от остальных терпения и понимания.

Крикливая старуха Ш. пытается уследить за своими внуками, но чёрта с два у неё это получается – эти изверги замучили раненого, ещё живого голубя насмерть; один бог знает, что ещё они наделали за всю свою недолгую жизнь.

Ю. с третьего этажа бросила своего первого ребёнка; второго решила оставить, но пьёт безбожно. Её музыку слышно даже на улице, и её мать носится с ней, как дурень со ступой – выносит за неё мусор и за неё же ходит в магазин.

В. с третьего этажа подозрителен до крайности: он всегда сидит на лавке со смартфоном (впрочем, стоит отметить, что это касается всего подъезда – сидеть и даже, прости господи, лежать на лавке, вставать на неё ногами это частое здесь явление). С работы он торопится не домой, но сразу присесть на лавку, точно пенсионер (а ведь ему ещё нет и тридцати). Из случайно подслушанного разговора однажды стало ясно, что он толкает кому-то «товар» в виде «колёс» (а с виду такой вежливый, интеллигентный, очкастый тихоня). Его сводный брат со своей подругой, будучи уже взрослыми людьми, стреляют по пивным баночкам пульками из детского пистолетика – по пивным баночкам, которые сами же недавно и выпили.

Всё это падшее во грехе, погрязшее в пороках беспробудное, беспросветное гнильё мило улыбается друг другу в глаза, а за спиной обсуждает все слухи и сплетни. Каждый друг с другом здоровается и как ни в чём ни бывало спрашивает: «Как дела?». Они реально полагают (или же прикидываются), что их соседи – хорошие, а подъезд – образцовый! Образцовый, в некотором смысле... На все претензии у них готовы ответы: «все пьют», «все шумят», «все были детьми», «тогда съезжайте». Они действительно считают, что их жизнь – это норма, что «вон та соседка» просто не от мира сего (раз вместо того, чтобы в детстве «как следует похулиганить», она грызла гранит науки, раз вместо того, чтобы устраивать пьянки-гулянки, она занимается «каким-то там ещё, бл...дь, хобби и/или затворчеством»). Они крутят у виска со своей колокольни, она крутит у виска со своей. Они дрыхнут до обеда, в то время как она за полдня уже сколько по дому переделала. Они намеренно плюют с балкона на её чистое, выстиранное бельё, и бросают вниз окурки. Вместо того, чтобы брать с «соседки-моралфажки» хороший, годный пример, они продолжают деградировать. Их потомство привито тем же и культивирует это напоказ. «Это наш дом», «это наш район», «никто никогда не жаловался», – пожав плечами, говорят взрослые, и их дети вторят им с превеликой радостью, перенимая всю грязь своих предков. Это не просто наследственное заболевание, это самая настоящая эпидемия...