Жизнь на кассетной перемотке

Глава 1. Начало перемотки

Я — маленький мальчик, которому едва исполнилось шесть. Детство вспоминается мне не целиком, а фрагментами, словно кусочки старой пленки, где часть кадров потерялась, часть стёрлась, а некоторые — удивительным образом уцелели, сохранив тепло и запахи тех лет.

Мы жили в небольшом посёлке городского типа в Кировской области. Посёлок был таким маленьким, что казалось: если громко крикнуть с одной улицы, то на другой обязательно откликнутся. Здесь все знали друг друга — порой даже лучше, чем хотелось бы. Сплетни расходились быстрее электричек, а новости передавались через открытые окна, по дворам и очередям в единственный магазин.

Наш дом был типичной общагой: длинный, тёмный коридор, множество одинаковых дверей и одна общая жизнь на всех. Мы занимали маленькую комнату, такую крошечную, что сейчас её без раздумий назвали бы квартирой-студией. Только у студии свой санузел, а у нас душ и туалет были в конце коридора, на всех жильцов — общий, вечный, мокрый и шумный.

Телевизор у нас стоял ламповый, цветной, но уже постаревший — цвета на экране иногда расплывались, а звук хрипел, будто телевизор пытался выговорить нечто важное, но не находил слов. Зато в комнате был кассетный магнитофон. Настоящий. С шершавыми кнопками, громким щелчком «Play» и тем самым звуком перемотки, который до сих пор живёт у меня в памяти — визг моторчика, будто он старался догнать время.

Когда родители уходили в магазин или по делам, я оставался один в комнате и включал кассеты. Особенно я любил слушать песни Талькова. Его голос заполнял комнату, проникал в стены, смешивался с запахом старой мебели и выцветших обоев. В шесть лет я, конечно, не понимал смысл его слов, но музыка захватывала, уносила куда-то в другой мир — мир, где можно было быть сильнее, смелее, взрослее.

Мама работала на торфопредприятии. Она возвращалась уставшая, с запахом сырой земли и болота на одежде. Отец трудился на пилораме — от него веяло древесной стружкой, смолой, чем-то тёплым и надёжным. Их жизнь была тяжелее, чем мне тогда казалось. Но они редко жаловались. Наверное, потому что в 90-е жаловаться было некому, да и незачем.

А моя жизнь только начиналась. Она была простой, бедной, но удивительно настоящей. И если бы тогда кто-то сказал, что эти первые кадры моего детства станут самыми ценными, я бы не поверил. Но, как и кассетная лента, память перематывает всё назад — к тем самым годам, где каждый день был открытием, а мир казался огромным, но не пугающим.