Жизнь в режиме отладки 2

Глава 1: Новая нормальность

Солнечные блики, разбиваясь о мокрый после ночного дождя асфальт, дробились на тысячи ослепительных осколков.

Мир за окном такси был похож на полотно импрессиониста: размытые фигуры спешащих прохожих, акварельные пятна витрин, дрожащие отражения светофоров в лужах. Понедельник вгрызался в город, и тот нехотя подчинялся, втягиваясь в привычный недельный ритм.

Таксист, пожилой мужчина с лицом, на котором застыло выражение вселенской скорби, молчал всю дорогу. Из динамиков его старенькой машины лилась тихая, меланхоличная классика «Радио Эрмитаж». Идеальный саундтрек для поездки на работу, которая еще неделю назад казалась бы мне вершиной несбыточных мечтаний. Сегодня же это было просто… начало рабочей недели. Новой, совершенно невообразимой рабочей недели.

Прошлая пятница прошла как в тумане.

Я принял предложение Орлова, и он, не теряя времени, буквально за руку отвел меня сначала в отдел кадров, а потом в бухгалтерию. Я словно попал в совершенно иное крыло института, не то, где левитировали кристаллы и гудели загадочные установки, а в его бюрократическое сердце, которое, казалось, работало на перфокартах и счетах. Пыльные папки, женщины в строгих костюмах, с непроницаемыми лицами, запах старой бумаги и крепко заваренного чая. Я заполнял бесконечные анкеты, подписывал кипы бумаг, главной из которых был, конечно, документ о неразглашении государственной тайны толщиной с приличный детективный роман. Младший научный сотрудник Отдела Инженерной Психофизики и Интерфейсных Технологий, Сектор Интеллектуального Анализа и Прогнозирования. Официально. И каламбурно немного, учитывая, что попал я под крыло самого Орлова.

Потом были выходные.

Два дня, вырванные из этого еще нового для меня, безумного мира. Как и обещал, я поехал к родителям на дачу. Суббота и воскресенье прошли в привычной, успокаивающей рутине. Помогал отцу с починкой прохудившейся крыши сарая, копал с мамой грядки, вечером мы сидели на веранде, пили чай на травах и разговаривали о простом и понятном. О соседях, о планах посадок на следующий год, о новом сериале, который они начали смотреть. Я кивал, улыбался, рассказывал какие-то общие, безликие вещи о своей «новой, перспективной работе». Они были рады за меня, и эта их простая, искренняя радость смешивалась в моей душе с легкой горечью.

Я не мог рассказать им ничего. Не мог поделиться ни сотой долей того, что бурлило во мне, что переворачивало весь мой мир. Для них я получил хорошую должность в солидном государственном учреждении. Аналитик. Звучит респектабельно. Они и не догадывались, что мой анализ включает в себя корреляцию между лунными фазами и спонтанными проколами подпространства.

Все эти два дня мой телефон жил своей, отдельной жизнью.

Он тихо вибрировал в кармане, и я, под любым предлогом, отлучался, чтобы прочитать новое сообщение. От Алисы. Наша переписка превратилась в нечто странное и удивительное, в непрерывный диалог, который шел параллельно моей «нормальной» жизни. Мы больше не обсуждали «Гелиос» или «Странника».

Мы говорили обо всем на свете. О книгах, которые читали в детстве, о музыке, которую слушали, о фильмах, над которыми плакали. Она присылала мне фотографии кота своей соседки, который, по ее мнению, был реинкарнацией какого-то древнего божества. Я отправлял ей фотографии родительских пирогов, утверждая, что это алхимический артефакт, способный генерировать чистое счастье. Она писала: «Теоретик, ты опять пытаешься разложить чувства на формулы». Я отвечал: «Алхимик, а ты пытаешься сварить суп из аксиом». Каждый ее ответ вызывал у меня улыбку. Улыбку, которую я не помню на своем лице уже очень, очень давно. Это было странное, новое, пьянящее чувство. Чувство, что тебя понимают. Понимают не на уровне слов, а на уровне… одинаковой длины волны. Мыслить одинаковыми категориями. Чувствовать мир схожим образом.

— Приехали, — буднично произнес таксист, вырывая меня из воспоминаний.

Уже знакомое здание из красного кирпича. Та же проходная, тот же глухой забор. Но теперь это было не просто загадочное место. Это был мой новый дом. Моя крепость. Мое поле битвы.

Я проверил оплату и вышел. Утренний воздух был свеж и прохладен. Внутренний двор института уже жил своей обычной, скрытой от посторонних глаз жизнью. Люди в одинаковых серых комбинезонах разгружали какие-то ящики, по дорожкам деловито семенили сотрудники, куда-то спешила тетя Глаша, покачивая ведром с мокрой тряпкой на боку и шваброй в другой руке. Нормальная жизнь НИИ. Почти.

Мой путь к проходной преградила неожиданная процессия. Двое грузчиков, кряжистых мужиков с усталыми лицами, тащили огромный, герметичный на вид контейнер. Он был сделан из какого-то тусклого, серого металла, покрыт непонятными символами и предупреждающими знаками. Из одного из стыков на его поверхности медленно, вязко капала на асфальт ярко-светящаяся, фосфоресцирующая жидкость, оставляя за собой дымящийся, шипящий след.

Именно к ним, вооруженная шваброй и ведром, шла тетя Глаша, наша бессменная хозяйка коридоров и лабораторий. Ее лицо выражало вселенское неодобрение.

— Аккуратнее, ироды! — ворчала она, не обращая на меня никакого внимания. — Всю плитку мне пожжете! Вчера в третьем секторе эктоплазму оттирала, сегодня вы тут своей… светяшкой капаете. Хоть бы тряпку подстелили, нехристи! Совсем о людях не думаете.

***

Глава 2: Гриф «Секретно»

Утро вторника встретило меня не мягким рассветом, а состоянием предельной, звенящей концентрации.

Сон был коротким, но на удивление продуктивным. Казалось, мой мозг, получив наконец-то достойную пищу, всю ночь переваривал ее, строя и отбрасывая гипотезы с лихорадочной скоростью.

Выходя из квартиры, я инстинктивно притормозил.

На лестничной площадке, как и почти каждое утро, стоял Петрович, наполняя воздух едким дымом дешевых сигарет. Когда я с ним пересекался, наш утренний ритуал включал в себя его громогласное, по-свойски дружелюбное приветствие и пару замечаний о моей «сидячей» работе. Но сегодня у меня не было ни времени, ни желания на этот социальный танец.

Я замер у двери, прислушиваясь. Шаги, кашель, чирканье зажигалки. Я дождался момента, когда он отвернулся к окну и бесшумной тенью выскользнул из квартиры, на секунду задержав дыхание, чтобы не вдыхать этот запах обыденности. Я проскользнул мимо, незамеченный. Это была маленькая, но важная победа. Я оставался в своем мире, не позволяя внешнему шуму его нарушить.

Поездка на метро прошла как в вакууме.

Я не доставал наушники. Музыка была бы сейчас лишней. Я просто смотрел на мелькающие огни за окном вагона, но не видел их. Перед моим внутренним взором стояли другие картины: расходящиеся круги «Странника» на карте города, сложные, витиеватые схемы энергопотоков, которые мне еще только предстояло расшифровать. Каждый инцидент, каждый сбой, каждая жалоба в полицейских рапортах — все это были не просто данные. Это были ноты. И я должен был сложить из них мелодию.

В СИАПе царила привычная рабочая атмосфера. Толик ворчал на свою базу данных, Игнатьич с видом алхимика, познавшего тайну мироздания, чертил на ватмане какие-то мандалы, а Людмила Аркадьевна, несокрушимая, как скала, шуршала бумагами. Я кивнул им в знак приветствия и рухнул в свое кресло. Никакого кофе, никаких предисловий. Только работа.

Я погрузился в архив проекта «Реконструкция».

Это был океан информации. Гигабайты данных, накопленных за десятилетия. Я начал с малого — построил временную шкалу всех крупных и мелких инцидентов. Технические сбои, скачки напряжения, необъяснимые отключения. Затем я начал накладывать на эту шкалу данные по энергопотреблению разных отделов, ища корреляцию.

Работа шла медленно, но уверенно.

Это было похоже на просеивание тонн песка в поисках крупиц золота.

Постепенно начала вырисовываться закономерность. Большинство самых странных, самых необъяснимых сбоев в разных частях НИИ удивительным образом совпадали по времени с пиковыми нагрузками на установки в нескольких конкретных лабораториях. ОКХ и АТ, как я и подозревал. Отдел Прикладной Биофизики. Даже некоторые логи из лабораторий ОГАЗ и ХГ показывали странную синхронизацию. Но все это были косвенные улики, предположения.

Чтобы доказать что-либо, мне нужны были исходные данные, исторические записи работы самого первого, старого измерительного комплекса, который, по слухам, установили еще основатели института. Где-то там, в самых старых и запыленных архивах, должен был быть ключ.

Я начал поиск.

Внутренняя сеть НИИ была лабиринтом, но лабиринтом логичным. Используя свой доступ, я смог отследить ссылки, зависимости, архивные копии. И я нашел его. Файловый архив с лаконичным названием «Наследие-1». Сердце забилось чаще. Это было оно. Я чувствовал это. Это был первоисточник, из которого черпали данные все последующие системы.

Я кликнул по иконке архива, предвкушая, как сейчас передо мной откроется сокровищница. Но вместо списка файлов на экране появилось короткое, бездушное системное сообщение.

«ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН. ТРЕБУЕТСЯ ВЫСШИЙ ГРИФ ДОПУСКА. ПРОТОКОЛ „СЕКРЕТНО-1А“.»

Я уставился на надпись.

Высший гриф допуска. Мой второй уровень, которым я так гордился еще в пятницу, здесь был бессилен.

Я был как мальчишка, который подобрал ключ от сарая, но обнаружил, что за ним находится бронированная дверь банковского хранилища.

Я попробовал несколько стандартных обходных путей, скорее по привычке, чем в надежде на успех. Система, разумеется, даже не отреагировала. Это была не просто техническая защита. Это была стена. Стена, возведенная основателями, чтобы скрыть свои самые главные тайны.

***

Я откинулся на спинку кресла, глядя на непробиваемую стену системного сообщения.

Тупик. Чистый, цифровой, абсолютный тупик. Я мог до бесконечности анализировать имеющиеся у меня данные, строить самые изящные корреляции, но без доступа к историческим архивам «Наследия» это все было лишь гаданием на кофейной гуще. Я нащупал эпицентр землетрясения, но не мог заглянуть в самые недра, чтобы понять, что же на самом деле движет тектоническими плитами этого мира.

Оставался только один вариант. Пойти к Орлову.

Признать свое поражение перед протоколами безопасности и запросить помощь.

Это было неприятно. Это было похоже на то, чтобы прийти к учителю и сказать: «Я не могу решить задачу, потому что вы не дали мне все условия». Но другого пути не было. Я был не просто исполнителем, я был его «неофициальным агентом», и он должен был знать, что его агент уперся в стену, которую ему в одиночку не сломать.

Глава 3: Опять двойка

Среда началась без происшествий.

Дорога на работу прошла на удивление гладко, без пробок и даже без особого столпотворения в метро. Я вошел в НИИ, чувствуя себя так, будто иду не просто в офис, а в свою личную цитадель. Стерильный, холодный кабинет Стригунова и его «клятва на крови» казались теперь каким-то странным, лихорадочным сном. Но легкое фантомное ощущение в основании шеи не давало забыть, что это была реальность.

Я кивнул коллегам, которые уже были на своих местах и погружены в работу, и с нетерпением направился к своему столу. Сегодняшний день обещал быть прорывным. Сегодня у меня был ключ.

Компьютер привычно ожил, переливаясь голограммой логотипа. Я проигнорировал все текущие задачи, все отчеты и логи. Моей единственной целью был тот самый архив — «Наследие-1». Я ввел свои обновленные учетные данные, и система, коротко пискнув, подтвердила мой новый, высший уровень допуска. На мгновение сердце замерло в предвкушении.

Я кликнул по иконке архива.

И уставился на экран в полном недоумении.

Никаких списков файлов. Никаких каталогов.

Вместо этого экран заполнило нечто, не имевшее аналогов ни в одной из известных мне операционных систем. Это был не интерфейс в привычном смысле слова. Это была сложная, динамическая структура из пульсирующих концентрических колец, по которым бежали витиеватые символы, похожие на гибрид клинописи и диаграммы Фейнмана. В центре этой структуры медленно вращался темный, многомерный на вид объект, от которого исходило едва заметное искажение, словно от раскаленного воздуха.

Это не было защитой паролем. Это была сама система кодировки, совершенно чуждая, построенная на принципах, которые я не мог даже начать осмысливать.

Я попробовал применить стандартные методы анализа файловых систем. Бесполезно. Попытался запустить утилиты для восстановления данных.

Система выдала одну-единственную ошибку: «НЕПОДДЕРЖИВАЕМЫЙ ФОРМАТ КОНТИНУУМА».

Это был не просто архив. Это был артефакт.

После получаса бесплодных попыток я понял, что в одиночку не справлюсь.

Я распечатал несколько скриншотов этого странного интерфейса и, тяжело вздохнув, подошел к столу Толика.

— Анатолий, извини, что отвлекаю. Взгляни, будь добр.

Толик, недовольно проворчав, оторвался от своей базы данных. Но, взглянув на лист в моих руках, он нахмурился. Он надел свои очки, которые всегда висели у него на шее, и долго, молча изучал распечатку. Затем он подозвал Игнатьича.

— Степ, иди сюда. Посмотри, что наш теоретик откопал.

Игнатьич с видом человека, которого оторвали от важнейшего философского трактата, нехотя подошел к нам. Они вдвоем уставились на скриншоты. Я видел, как на их лицах недоверие сменяется узнаванием, а затем — выражением полной безнадежности.

— М-да… — наконец произнес Толик, снимая очки. — Это оно. Без сомнений. Технология основателей. Мы с этим сталкивались пару раз, когда пытались поднять самые старые резервные копии из центрального хранилища. Бесполезно.

— Абсолютно, — подтвердил Игнатьич, с несвойственным ему отвращением глядя на витиеватые символы. — Это не просто кодировка. Это совершенно иной принцип организации данных. Он не подчиняется двоичной логике. Здесь информация, похоже, существует в состоянии суперпозиции. Чтобы прочитать один байт, нужно знать состояние всех остальных. Мы бессильны. Ни один наш инструмент это не вскроет.

Они оба посмотрели на меня с каким-то странным сочувствием, как на человека, который пытался открыть сейф с помощью консервного ножа. Я почувствовал, как надежда, которая горела во мне все утро, гаснет.

И тут за своей спиной я услышал тихий, спокойный голос.

— С этим, Алексей, только к Гене.

Я обернулся. За нами, неслышно подойдя, стояла Людмила Аркадьевна. Она держала в руках тонкую фарфоровую чашку с чаем. И на ее лице играла та самая, загадочная улыбка Чеширского кота.

Улыбка человека, который знает абсолютно все коридоры, все двери и все секретные ходы в этом лабиринте под названием НИИ НАЧЯ.

***

Совет Людмилы Аркадьевны, произнесенный с ее неизменной загадочной улыбкой, был не просто подсказкой.

Это был ключ. Ключ к двери, за которой, как я теперь понимал, обитал не просто сисадмин, а местный оракул, волшебник и, возможно, единственный человек во всем НИИ, способный говорить с технологиями основателей на их родном языке.

Я снова стоял перед неприметной деревянной дверью с корявой табличкой «НЕ ВХОДИТЬ! УБЬЕТ!!!». В прошлый раз я воспринимал это как эксцентричную шутку. Сейчас же, после инструктажа Стригунова и знакомства с протоколом «Секретно-1А», эта надпись уже не казалась такой уж метафорической. Кто знает, какие сторожевые системы Гена встроил в свою дверь.

Я проделал ритуал, которому меня научила Людмила Аркадьевна: три ровных, не слишком громких, но и не слишком тихих стука. Затем я посмотрел на часы. Минута ожидания. В прошлый раз это казалось абсурдной причудой. Теперь я понимал, что это, скорее всего, было частью протокола авторизации. Пароль, который нужно было не только произнести, но и выдержать.

Глава 4: Голоса прошлого

Вечер четверга опустился на НИИ, но в кабинете СИАП, вопреки обыкновению, горел свет и слышались приглушенные голоса.

Впрочем, голоса были в основном в моей голове.

После ухода Толика и Игнатьича я остался один в этом тихом, гудящем пространстве, которое все больше становилось для меня не просто рабочим местом, а настоящим командным центром.

Эйфория от вчерашнего успеха сменилась трезвой, холодной концентрацией.

Я открыл замок. Теперь нужно было понять, что за сокровища — или чудовища — он скрывает.

Архив «Наследие-1» оказался не просто набором файлов. Это была целая экосистема, живущая по своим, чуждым законам. Вместо привычных папок и иконок на экране моего модифицированного компьютера раскинулась сложная, трехмерная карта, похожая на звездное скопление. Каждая «звезда» была точкой данных, и они были связаны между собой тонкими, пульсирующими нитями, образуя невероятные по своей сложности созвездия. Я понял, почему стандартные файловые менеджеры выдавали ошибку. Они пытались прочитать партитуру симфонии как обычный текстовый файл.

Артефакт Гены, «отмычка», не взломал защиту. Он научил мой компьютер понимать эту музыку.

Часы напролет я блуждал по этому цифровому космосу.

Это было завораживающе. Я находил текстовые логи, написанные сухим, техническим языком, описывающие параметры работы каких-то установок, названия которых я никогда не слышал. «Стабилизатор поля типа „Кронеберг“», «Резонатор Казимира-Планка», «Система подавления энтропийного шума».

Это были фрагменты истории, осколки титанической научной мысли, которые сами по себе мало что объясняли.

Я находил диаграммы, графики, математические выкладки такой сложности, что мой диплом по прикладной математике казался дипломом об окончании детского сада.

Но среди всего этого массива технических данных я наткнулся на нечто иное.

На отдельное, тускло светящееся «созвездие» на краю информационной карты. Оно было помечено одним-единственным символом, руной, похожей на стилизованное ухо. Внутри были файлы. Сотни файлов с расширением, которого я никогда не видел: .vox.retro. Иконки были похожи на старые катушки для магнитофона. Аудиозаписи.

Сердце пропустило удар. Это было не то, что я ожидал найти. Тексты, формулы, логи — да. Но голоса? Голоса из прошлого?

Я попробовал открыть один из файлов.

Компьютер на секунду задумался, а затем выдал лаконичное сообщение: «Ошибка декодирования. Неизвестный алгоритм компрессии: „Катушка-Дельта“».

Попробовал еще раз, применив все стандартные кодеки, которые знал. Результат был тот же. Данные были оцифрованы, но зашифрованы или сжаты с помощью проприетарного, давно забытого алгоритма. Это была еще одна шкатулка-головоломка, еще один замок внутри замка.

В принципе, я мог бы потратить дни, а то и недели, пытаясь реверс-инжинирить этот кодек. Это была сложная, интересная, но очень долгая задача. А времени у меня не было. За последние дни я усвоил один важный урок: в этом странном мире НИИ не обязательно быть самым умным. Иногда важнее знать, кто самый умный в нужной тебе области. И я знал.

Открыв внутренний мессенджер, написал сообщение Гене.

«Ген, привет. Извини, если отвлекаю. Есть минутка?»

Ответ, как всегда, пришел с той скоростью, которая заставляла сомневаться, что по ту сторону сидит человек, а не искусственный интеллект, напрямую подключенный к моим мыслям.

«Лёх, для тебя всегда. Что, опять демоны из процессора полезли? Или алхимики пытаются превратить твой кофе в свинец?»

Легкость общения с Геной была спасительной и невольно заставила меня ухмыльнуться.

«Почти. Я копаюсь в „Наследии-1“. Нашел старые аудиозаписи, оцифрованные с катушек. Но они в каком-то странном формате, „.vox.retro“, кодек „Катушка-Дельта“. Мои стандартные утилиты его не берут. Можешь взглянуть?»

На несколько секунд наступила тишина. Я почти представил, как Гена хмурится, его пальцы летают по клавиатуре, проникая в самые глубокие слои сетевых архивов НИИ.

«Ага, вижу. Это ретро-алгоритм. Его еще в семидесятых разработали, для архивации данных с полевых регистраторов на аналоговые носители. Он не просто сжимает звук, он вплетает в него временные метки и показания с соседних датчиков в виде ультразвукового шума. Умная штука, но сейчас ее ничто не поддерживает. Погоди минутку, я тебе скрипт-конвертер набросаю. Не люблю, когда хорошая информация пропадает зря».

Я смотрел на экран, качая головой. «Набросаю скрипт-конвертер». Он говорил об этом так, будто речь шла о том, чтобы сварить пельмени. Через пару минут на моем рабочем столе появился новый файл: unpacker_delta.exe. Просто и без изысков.

«Готово. Запускай. Он пройдется по всем файлам в папке и сконвертирует их в обычный WAV. Только осторожно, скрипт немного… нестабильный. Может вызвать легкие темпоральные флуктуации в радиусе пяти метров. Если твой стул начнет вибрировать или кофе внезапно остынет — не пугайся. Побочный эффект».

«Спасибо, Ген. Ты гений», — напечатал я, уже запуская его программу.

Глава 5: Отголоски «Эха»

Сознание возвращалось медленно, нехотя, словно его вытаскивали из глубокого, теплого ила.

Первой мыслью было не «где я?», а «который час?».

Гудение в голове, оставшееся после ночного погружения в тайны «Эха-0», утихло, сменившись странной, звенящей пустотой. Я открыл глаза. Серый, неумолимый питерский рассвет едва пробивался сквозь щели в жалюзи.

Пятница.

Я сел на диване, чувствуя, как ноет каждая мышца. Тело протестовало против многочасового сидения в одной позе, но мозг… мозг был на удивление ясен. Картина, которая вчера ночью сложилась из разрозненных фрагментов — голосов из прошлого, синхронизированных всплесков энергии, самой идеи мыслящего комплекса — стояла перед глазами с фотографической четкостью. Это было слишком много, чтобы просто так встать и пойти на работу. Мне нужно было время. Время, чтобы уложить этот тектонический сдвиг в картине мира в какие-то приемлемые рамки. Время, чтобы просто поспать.

Я нашарил на полу телефон. Экран тускло осветил комнату. Шесть утра. Я нашел в контактах Орлова и напечатал короткое сообщение, стараясь, чтобы пальцы не дрожали.

«Игорь Валентинович, доброе утро. Засиделся вчера ночью над архивами, голова совершенно не варит. Возьму пару часов, чтобы прийти в себя. Буду в НИИ ближе к обеду. Алексей».

Это была полуправда. Голова действительно была перегружена, но не от усталости, а от избытка идей. Я нажал «отправить» и, не дожидаясь ответа, снова рухнул на подушку. На этот раз сон был без сновидений, глубокий и черный, как космос между галактиками, как та абсолютная пустота, о которой шептала в записи фрау Мюллер.

Когда я снова открыл глаза, за окном было уже совсем по-другому. Солнце, редкий и оттого особенно ценный гость в нашем городе, стояло уже высоко, его лучи пробивались сквозь пыльные стекла и рисовали на полу теплые, золотистые прямоугольники. Я посмотрел на часы. Почти полдень. Тело чувствовало себя отдохнувшим, а в голове царила та самая благословенная тишина, которая бывает после долгой, тяжелой болезни, когда лихорадка наконец спадает.

Встав, я принял душ, чувствуя, как горячая вода смывает остатки ночного наваждения. Сварил себе крепкий черный кофе.

Стоя у окна и глядя на оживленную улицу, я чувствовал себя странно отстраненным. Люди внизу спешили по своим делам, решали свои проблемы, радовались и огорчались. А я… я знал, что в самой ткани их реальности, в проводах над их головами, в гудении трансформаторных будок, живет призрак. Призрак, рожденный гением и одиночеством почти сто лет назад.

Снова вызвал такси. Никакого желания толкаться в метро сегодня не было.

Водитель оказался мужчиной средних лет, с крепкими, рабочими руками и лицом, на котором отпечаталась усталость тысяч поездок по городу.

Судя по характерному говору, он был откуда-то из провинции. На зеркале заднего вида болтался маленький шарф футбольного клуба «Зенит». Это, как оказалось, и определило тему его монолога на всю оставшуюся дорогу.

— Слыхал, а? — начал он, едва я сел в машину. — Опять этих… легионеров накупили. Миллионы тратят! А свои пацаны из академии где? На лавке сидят! Это ж не футбол уже, это бизнес, понимаешь? Сплошной бизнес.

Слушая его вполуха, я глядел на мелькающие за окном дома. Но его слова, как ни странно, цеплялись за что-то в моем сознании, вызывая неожиданный резонанс.

— Раньше как было? — не унимался водитель, резко перестраиваясь в соседний ряд. — Раньше за идею играли! За город, за флаг! А сейчас что? Контракты, рекламные деньги, продажи этих… маек. Символики! На сам спорт уже всем наплевать. Главное — шоу, главное — картинка. Душу из футбола вынули, понимаешь? Осталась одна оболочка, коммерция. А внутри — пустота.

«Душу вынули… Осталась одна оболочка». Я слушал его, а в голове у меня рождалась безумная, совершенно дикая идея. Мысль, которая по своей абсурдности могла поспорить с концепцией говорящего кота или исчезающего двойника.

Если «Эхо-0», этот призрак, этот первоисточник, был рожден всей энергосистемой старого института… Если он был заперт в архивах, но его отголоски, его «фантомные боли» проявлялись в виде «Странника»… То что, если его эхо… его след… остался не только в этих городских аномалиях?

Водитель продолжал свой страстный монолог о закате настоящего футбола.

Он говорил о том, как современные технологии, все эти системы видеоповторов, убивают живой дух игры, превращая ее в стерильный, выверенный до миллиметра процесс.

Я почти не слышал его. Моя идея, сначала показавшаяся мне бредом, обретала форму, логику, пугающую и одновременно невероятно притягательную. Если «Эхо» — это информационный паттерн, уникальная сигнатура, отпечаток сознания, оставшийся в системе… то он должен был остаться не только в старых, аналоговых записях. Как призрак, который бродит по замку, оставляя следы своего присутствия — холодные пятна, скрип половиц, — так и «Эхо» должно было оставлять свои следы в современных системах.

Не в виде громких, очевидных аномалий. Нет. В виде… тихого шепота. В виде едва заметного фонового шума. В виде тончайших, почти неразличимых флуктуаций в работе современных систем. В тех самых данных, которые мы все привыкли считать мусором, погрешностью, случайными помехами.

Глава 6: Два лагеря

Понедельник вползал в город через серую, моросящую хмарь, цепляясь за мокрые крыши и размазывая огни светофоров по асфальту.

Это была типичная питерская меланхолия, которая обычно действовала на меня усыпляюще, заставляя глубже кутаться в одеяло и проклинать изобретателя будильников.

Но сегодня все было иначе. Выходные, проведенные в пассивном анабиозе за чтением фэнтези, перезагрузили систему, но не стерли основной файл. Он крутился в оперативной памяти, требуя немедленной обработки. Я нашел Эхо. И эта мысль, этот факт, перекрывал все — и плохую погоду, и необходимость выходить из дома, и даже мучительный выбор между двумя почти одинаково грязными парами джинсов.

Город, как и ожидалось, был перегружен.

Приложения такси показывали повышенный спрос и предлагали подождать вечность или заплатить за поездку как за билет на самолет. После нескольких минут безуспешных попыток система наконец сжалилась и выдала вариант из класса «эконом». Через десять минут к подъезду, громко скрипя и чихая выхлопной трубой, подкатила видавшая виды «Нексия» неопределимого грязно-бежевого цвета.

За рулем сидел невысокий, плотный мужчина с лицом, на котором, казалось, отражались все тяготы мира, и темными, усталыми глазами. Приложение услужливо подсказало его имя: «Махарбек». Или «Мариахар»? Я не успел разобрать. Он коротко кивнул мне, не произнеся ни слова, и я, стараясь не задеть свисающую с потолка бахрому, протиснулся на заднее сиденье.

Это был не просто салон автомобиля. Это был филиал какой-то восточной лавки специй на колесах.

Воздух был густым, плотным, пропитанным тяжелым, пряным, сладковатым ароматом, в котором смешались кардамон, гвоздика, куркума и что-то еще, совершенно незнакомое, чужое и всепроникающее.

Продавленные сиденья были покрыты цветастым, потертым ковром, а из динамиков, которые, казалось, вот-вот выплюнут остатки диффузоров, неслась громкая, надрывная музыка. Это не было похоже на привычные радиостанции. Это были гортанные, тягучие мужские напевы, сопровождаемые дробным, лихорадочным ритмом какого-то барабана и пронзительными, как крик орла, трелями духового инструмента.

Машина скрипела и трещала на каждом повороте, пластик приборной панели жил своей жизнью, а мой водитель, казалось, совершенно не замечал всего этого, ведя машину с отрешенным выражением лица человека, давно смирившегося со своей участью.

Я понял, что разговора не будет. И это было к лучшему. У меня не было ни сил, ни желания на дежурные беседы о погоде и пробках. Я достал наушники — свое личное убежище, свою портативную капсулу тишины. В ушах зазвучал знакомый, меланхоличный голос Васильева. «Орбит без сахара».

Идеально. Музыка «Сплина», с ее сложными, рваными ритмами и текстами, полными странных, сюрреалистичных образов, всегда помогала мне настроиться на нужный лад, создать вокруг себя кокон, отгораживающий от внешнего мира.

Откинувшись на скрипучее сиденье, я достал телефон. Еще в дороге, не теряя времени, отправил короткое сообщение Орлову.

«Игорь Валентинович, доброе утро. Есть результат. Важный. Нужно доложить немедленно».

Я смотрел на три точки, означавшие, что собеседник печатает, и чувствовал, как сердце начинает отбивать свой собственный, ускоренный ритм. Музыка в наушниках пела про то, что «мы не знаем друг друга», а я думал о том, что вот-вот мне предстоит рассказать человеку о том, что он почти сто лет жил бок о бок с призраком, не зная его имени.

Ответ пришел почти мгновенно. Такой же лаконичный, как и мой запрос.

«Жду у себя. Заходите сразу, как приедете».

Такси ползло в утренних пробках.

Вокруг кипела обычная городская жизнь. Люди спешили на работу, вглядывались в свои смартфоны, пили кофе на ходу. А я сидел в этом пропахшем специями ковчеге, слушал депрессивный питерский рок и вез в своем рюкзаке доказательство существования чуда. Или чудовища. Я до сих пор не решил, что это было.

Наконец, мы подъехали к знакомому зданию. Выскочил из машины, вдохнул полной грудью прохладный, влажный воздух, который после атмосферы в салоне казался стерильно чистым, и почти бегом направился ко входу.

Проходная. Коридоры.

Все казалось иным, более резким, более значимым. Я больше не был просто сотрудником, идущим на работу. Я был гонцом, несущим весть, которая могла изменить все.

Я не стал заходить в наш кабинет. Прошел мимо, направляясь прямо к двери Орлова и постучал один раз — коротко и решительно.

— Войдите!

Орлов сидел за своим столом. Он был, как всегда, спокоен, но я сразу заметил, что это спокойствие было показным. Он не смотрел в монитор, не перебирал бумаги. Он просто сидел, сложив руки на столе, и ждал. В его глазах читалось напряжение.

— Алексей, — произнес он, кивнув на стул. — Рассказывайте.

Я не стал садиться. Подошел прямо к его столу, достал из рюкзака ноутбук, развернул его экраном к Орлову. Я ничего не говорил, а просто открыл файл с теми самыми двумя графиками. Верхний — рваная, хаотичная пульсация «Эха-0» из тридцать восьмого года. Нижний — тонкая, почти невидимая, но идеально синхронная вибрация, которую я вытащил из фонового шума современных сетей.

Глава 7: Кошки-мышки

Воздух в нашем общем зале СИАП, казалось, звенел от невысказанного. Взрыв, устроенный Алисой на совете, и ядовитая отповедь профессора Зайцева создали в институте невидимый раскол. Теперь были «мы» — небольшая, разношерстная группа, верящая в говорящего призрака, и «они» — респектабельное научное сообщество, убежденное, что мы гоняемся за тенями. Косяченко, как только услышит о собрании, сразу же примкнет к большинству в надежде быть на стороне победителя и заклеймить проигравшего.

Орлов собрал нас — меня, Алису и Гену — прямо в вотчине нашего сисадмина. Среди гор разобранного железа, спутанных проводов и тихо гудящих самодельных серверов мы чувствовали себя в большей безопасности, чем в любом официальном помещении. Это был наш неофициальный штаб, наша «Пещера Бэтмена».

— Что ж, коллеги, — начал Орлов, присаживаясь на какой-то старый серверный корпус, который, очевидно, уже не раз служил стулом. — Первый раунд за нами. Мы отстояли право на существование нашей гипотезы. Но Зайцев, при всем его догматизме, прав в одном: корреляция — это не причинно-следственная связь. Нам нужны неопровержимые доказательства. Нам нужно доказать, что «Эхо» — не просто фоновый шум, а сущность, способная к взаимодействию. Нам нужно заставить его отреагировать.

Он посмотрел на нас в упор, и я понял, что игра переходит на новый уровень. Мы больше не были просто наблюдателями. Мы становились охотниками.

— Есть идеи, как его можно «пощекотать»? — спросил он, обращаясь ко всем нам.

— Давайте долбанем по общей энергосети микросекундным ЭМИ-импульсом определенной частоты! — тут же предложил Гена с горящими глазами. — Создадим искусственный всплеск и посмотрим, как оно отзовется. Это как пингануть сервер, только в масштабах всего института.

— И спалим половину оборудования, включая мой «Гелиос»? — тут же охладила его пыл Алиса. Она сидела на стопке старых жестких дисков, поджав под себя ноги, и вид у нее был решительный и немного воинственный. — Это как пытаться поговорить с кошкой, крича на нее через мегафон. Мы получим только испуг и хаос. Нет. Если оно реагирует, то на что-то более тонкое.

— На информацию, — тихо сказал я, и они оба повернулись ко мне. Эта мысль зрела у меня в голове всю ночь. — Вспомните допрос фрау Мюллер из архивов тридцать восьмого года. Комплекс не просто сбоил. Он утешал ее, показывая образы ее дочери. Он реагировал на ее мысли, на ее эмоциональное состояние. Он — информационная сущность. Он не поймет грубой силы. Ему нужно говорить на его языке.

— И какой же у него язык, теоретик? — в голосе Алисы был неподдельный интерес.

— Тот самый, на котором он был «написан», — я чувствовал, как идея обретает форму. — Протоколы работы комплекса «Эхо-0». Сигнатуры его датчиков. Формат данных, который он использовал. Что, если мы не будем в него ничего «кидать»? Что, если мы создадим… информационную приманку?

Я встал и начал ходить по тесной комнатке, жестикулируя.

— Мы возьмем фрагмент оригинальных логов из архива «Наследие-1». Небольшой, но характерный кусок, соответствующий штатному режиму работы старого комплекса. Затем, Гена, мы преобразуем этот пакет данных в специфическую полевую модуляцию, используя твои гиперизлучатели, и «транслируем» его в общую информационную сеть института. Это будет не всплеск энергии. Это будет шепот. Привет из прошлого. Мы как будто скажем ему: «Привет, мы знаем, кто ты. Мы говорим на твоем языке».

Я посмотрел на них. Гена слушал, затаив дыхание, его глаза блестели от восторга. Алиса хмурилась, явно просчитывая все риски и возможности.

— Это… как написать эксплойт для призрака, — наконец выдохнул Гена. — Создать специфический пакет данных, который вызовет отклик у дремлющей системы. Лёха, ты гений! Не важно, сработает это или нет, но я участвую! Я могу написать транслятор, который преобразует старые архивные данные в нужный полевой код. Мы можем «повесить» этот сигнал на несущую частоту одного из резервных каналов связи. Он будет очень слабым, никто его не заметит. Кроме, того, для кого он предназначен.

— Тихий, точечный, направленный сигнал… — задумчиво протянула Алиса. — Это не крик, это шепот на ухо. Идея элегантная. И, что главное, контролируемая. Но как мы зафиксируем ответ? Если он будет таким же тихим, мы можем его просто не услышать в общем шуме.

— А вот здесь вступаете вы, — сказал я, поворачиваясь к ней. — Нам нужен самый чувствительный «микрофон» в институте. Инструмент, способный уловить малейшие флуктуации в поле. И я думаю, ваш «Гелиос», работающий в режиме пассивного сканирования, подойдет для этого идеально. Он не будет ничего излучать. Он будет слушать. Вы сможете откалибровать его так, чтобы он отсекал все известные помехи и реагировал только на ту самую, аномальную сигнатуру.

Алиса на мгновение задумалась, а потом на ее лице появилась решительная, хищная улыбка.

— Хорошо, теоретик. Твоя самая безумная идея из всех. И она мне нравится, — сказала она. — Я подготовлю «Гелиос». Переведу его в режим сверхчувствительного пассивного мониторинга. Если ваше «Эхо» хоть как-то откликнется, мои датчики это уловят.

Орлов, до этого молча слушавший наш разговор, удовлетворенно кивнул.

— Итак, план есть, — подытожил он. — Алексей, вы готовите «приманку». Гена, вы обеспечиваете ее «доставку». Алиса, вы готовите «ловушку», чтобы зафиксировать ответ. Я же обеспечу вам прикрытие и решу вопрос с доступом к «Гелиосу» для проведения «плановых калибровочных работ». Начинаем немедленно. Но помните: мы вступаем в игру с неизвестным. И правила этой игры мы будем узнавать на ходу. Игра в кошки-мышки началась. Только пока неясно, кто из нас кошка, а кто — мышь.

Глава 8: Новый взгляд

Субботнее утро навалилось на меня серой, промозглой хмарью, сочившейся сквозь жалюзи и наполнявшей квартиру неуютным полумраком.

Я проснулся не от будильника, а от давящей тишины, которая, после интенсивной недели в институте, обрела физический вес. Она была не просто отсутствием звука, а присутствием пустоты.

Мозг, еще вязкий ото сна, лениво перебирал вчерашние события. Прорыв с информационной приманкой, мелкие, но издевательски точные сбои, гнев Косяченко… Мы доказали, что «Эхо» — не пассивный сигнал, а игрок. Но эта победа ощущалась как взятие одной-единственной пешки в партии с гроссмейстером, который видит всю доску и смеется над нашими попытками. Мы заставили его отреагировать, но не приблизились к пониманию его логики. Я чувствовал, что мы зашли в ментальный тупик, как программист, который часами смотрит на код, зная, что ошибка где-то есть, но не в силах ее увидеть. Наши методы провокации давали слишком зашумленные, хаотичные данные.

Я встал и прошелся по комнате. Нужно было что-то делать, иначе это вязкое ощущение бессилия поглотит меня.

Инстинктивно, почти не задумываясь, я потянулся к телефону. Мне отчаянно нужно было услышать живой, нормальный голос из мира, где самой большой проблемой были сорняки на грядках. Я набрал маму.

— Лёшенька, сынок! — ее бодрый, жизнерадостный голос ворвался в тишину моей квартиры, как луч солнца. — А я как раз пирог с яблоками в духовку поставила! Запах — на всю дачу! Жаль, погодка сегодня совсем не дачная, дождь моросит, а то бы приехал, отведал.

— Привет, мам. Да, погода так себе, — ответил я, глядя в окно на серые струи, полосующие стекло. — Просто так звоню. Узнать, как вы.

— Да у нас все по-старому, — защебетала она, и я почти физически ощутил тепло и уют их дачного домика. — Отец твой возится с насосом для полива, опять у него что-то барахлит. Говорит, что-то в твоих схемах не так. Дай-ка я ему трубку передам, он тебе сам расскажет.

Через секунду в трубке раздался спокойный, немного басовитый голос отца.

— Лёш, привет. Слушай, я тут по твоей схеме… гениально, конечно, все эти потоки, клапаны, ты мне прямо как для космического корабля нарисовал. Но я вот что подумал… Я все утро смотрел на твой чертеж как на плоскую картинку, и не мог понять, почему этот патрубок должен идти сюда, а не туда. А потом до меня дошло — ее же надо в объеме представлять! В голове! Как оно все внутри на самом деле соединяется, а не на бумаге! И сразу все стало на свои места.

Он еще что-то говорил про прокладки и давление, но я его уже почти не слушал. Его последние слова ударили меня как разряд тока.

«Смотрел как на плоскую картинку… Надо в объеме представлять…»

Я попрощался с отцом, пообещав подумать над его насосом, и медленно опустил телефон. Я стоял посреди комнаты, и в моей голове, как будто прорвало плотину. Мысль, простая и очевидная, как закон всемирного тяготения, озарила все.

Мы все это время гнались за тенями.

Мы анализировали отдельные инциденты — электромагнитный сбой здесь, акустический феномен там, гравитационную флуктуацию через час в другом районе. Мы наносили их на карту как плоские, двухмерные точки. Мы соединяли их линиями, пытаясь найти маршрут. Но мы смотрели на следы, а не на зверя. Мы анализировали его тень, отбрасываемую на стену нашей реальности, но не пытались понять форму самого объекта, который эту тень отбрасывает.

Что, если «блуждающая аномалия» — это не последовательность событий? Что, если это единый, сложный, многомерный объект, который движется сквозь наш трехмерный мир? А все эти разрозненные инциденты — это не что иное, как разные его «проекции» или «сечения», которые мы наблюдаем в тот момент, когда он соприкасается с нашей реальностью. Электромагнитный сбой — это его «полевая оболочка» задевает ЛЭП. Гравитационная аномалия — это его «ядро массы» проходит слишком близко к поверхности. Акустический феномен — это вибрации, которые он создает в «эфире».

***

Это меняло все. Мы пытались предсказать следующий шаг в двухмерной плоскости, а нужно было моделировать движение трехмерного, а может, и четырехмерного объекта в пространстве.

Тоска и апатия улетучились без следа. Их сменил знакомый, пьянящий исследовательский азарт. Но мозг, перегруженный внезапным озарением, был похож на разогнанный процессор без охлаждения — он гудел, перегревался и грозил уйти в аварийную перезагрузку. Мне нужна была пауза, нужно было отвлечься, дать этой революционной идее отлежаться, укорениться в сознании.

Инстинктивно я потянулся к тому, что всегда служило мне убежищем от слишком сложных мыслей — к книге. Я взял читалку и загрузил тот самый, уже ставший почти родным, том из цикла «Архимаг в отставке». Десять томов эскапизма в чистом виде. История про обычного офисного клерка, попавшего в мир, работающий по законам ролевой игры.

Я плюхнулся на диван и открыл книгу на том месте, где остановился. Завершив чреду очередных головокружительных приключений, главный герой как раз столкнулся с очередной, казалось бы, неразрешимой проблемой. Древнее проклятие великих магов прошлого, наложенное на огромное государство, занимающее целую долину. Проклятие, которое местные маги веками пытались снять сложными и громоздкими ритуалами, тратили на это состояния и годы, но лишь на время ослабляли его действие. Я читал, и сначала сюжет просто отвлекал, позволяя мозгу остыть. Но постепенно я начал замечать в тексте то, чего не видел раньше.

Глава 9: Ловушка разума

Сон в ночь с воскресенья на понедельник был похож на лихорадочную компиляцию кода.

Я не спал, а отлаживал реальность, перебирая в голове бесконечные циклы своей новой гипотезы. Я проснулся, когда за окном было еще темно, не от будильника, а от оглушительного внутреннего сигнала: «Пора». Внутри горел холодный, ясный огонь. Никакой усталости, только кристальная четкость цели.

Я не стал завтракать. Кофе был бы лишним, адреналин и так хлестал через край. В пустом утреннем такси я смотрел на огни просыпающегося города и чувствовал себя путешественником во времени, который вернулся в прошлое со знанием, способным изменить будущее. Новая модель, построенная на безумной идее о «намерении», была готова. Она ждала своего часа, но я не мог запустить ее в одиночку. Мне нужен был мой союзник.

Я не пошел в СИАП.

Ноги сами несли меня в корпус «Гамма». Интуиция, та самая, которую я раньше презирал как нечто ненаучное, теперь вела меня уверенно, как GPS-навигатор.

Я нашел Алису в ее лаборатории. Она сидела за центральным пультом, окруженная горой распечаток со схемами и пустыми кофейными кружками. Ее огненные волосы были собраны в еще более небрежный пучок, чем обычно, несколько прядей прилипли к бледному лбу. Под глазами залегли темные тени, но сами глаза горели упрямым, яростным огнем. Она тоже не спала.

— Тебе тоже не спится? — тихо спросил я, входя.

Она вздрогнула, оторвавшись от своих бумаг, и устало потерла глаза.

— Привет. Не сомневалась, что я тут не одна такая сумасшедшая, — она криво усмехнулась. — Всю ночь искала.

— Что? — спросил я, подходя ближе.

— Дыру, — она с силой шлепнула ладонью по стопке чертежей. — Уязвимость. Прореху в защите «Гелиоса». Я перебрала все: протоколы охлаждения, калибровку фокусирующих линз, схемы энергопотоков. Три контура физической защиты. Полевой стабилизатор, который Грановская выбила у руководства еще в прошлом году. Там нет никакой логической дыры! Ни одной! Чтобы сгенерировать полевой «выхлоп» такой мощности, нужно было бы либо взорвать половину конденсаторов, либо иметь физический доступ к ядру резонатора, обойдя все замки Меньшикова. Это физически невозможно, Алексей. Понимаешь? Не-воз-мож-но.

Она произнесла последнее слово по слогам, и в ее голосе звучало отчаяние ученого, который столкнулся с парадоксом, с чудом, которое рушит всю его картину мира. Она ударилась о ту же стену, что и я. И это было именно то, что мне нужно было услышать.

— Ты права, — сказал я, и она с удивлением посмотрела на меня. — Физически — невозможно. Потому что мы ищем не там.

Я придвинул стул и сел напротив нее.

— Алиса, мы все это время пытались лечить призрака аспирином. Мы анализировали его «температуру», измеряли «давление», но мы не пытались понять, почему он вообще болеет. Мы пытались взломать код, а нужно было понять язык.

— О чем ты говоришь? — она смотрела на меня, как на сумасшедшего.

— Вспомни нашу «приманку». Почему «Эхо» не просто ответило на наш сигнал, а устроило этот цирк с кофеварками и инвертированными схемами Игнатьича? Почему оно вело себя как… как насмешливый игрок? А вспомни архивы. Фрау Мюллер. Оно показывало ей не данные. Оно утешало ее. Оно реагировало на ее эмоции. На ее горе. Понимаешь?

Я видел, как в ее глазах недоверие борется с логикой. Она была слишком умна, чтобы не видеть связь.

— Это все были наши «вопросы», Алиса, — я подался вперед, понизив голос. — Наша провокация была вопросом. Наши полевые замеры были вопросом. И оно отвечало не на сами данные, а на наше намерение. На сам факт нашего наблюдения. Это не просто сложная система, реагирующая на внешние раздражители. Это нечто, что понимает, что на него смотрят. Оно реагирует на сознание.

— Это… это же бред, Леша. Антинаучная ересь, — прошептала она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности. — Зайцев бы нас сжег на костре за такие слова.

— К черту Зайцева! — я открыл свой ноутбук. — Он мыслит уравнениями девятнадцатого века. А мы имеем дело с реальностью двадцать первого, или даже двадцать второго. Смотри.

Я показал ей свою новую модель. Не графики, а сам код, саму логику.

— Я переписал все с нуля. Я ввел новый параметр. «Индекс Фокусированного Внимания». Он учитывает не то, что мы делаем, а то, как мы это делаем. Он анализирует наши собственные действия: запросы к базам данных, запуск аналитических скриптов, удаленные подключения… Я научил машину видеть, как мы на него смотрим. Я учу ее отличать пассивный мониторинг от прямого «вопроса».

Алиса смотрела на экран, на строки моего кода, и я видел, как ее мозг, гениальный мозг практика, сопоставляет это с тем, что она видела в своей лаборатории.

С теми нелогичными, необъяснимыми сбоями, которые она списывала на погрешности.

— Абалдеть… — выдохнула она, откидываясь на спинку стула. Ее лицо было бледным. — Это единственное, что объясняет всё. Абсолютно всё. Почему оно реагировало на наши выезды, но молчало, когда мы просто снимали фон. Почему оно издевалось над нами, когда мы пытались его спровоцировать. Оно… оно не просто существует. Оно осознает, что мы существуем.

Мы сидели в тишине утренней лаборатории, вдвоем, посреди этого царства высоких технологий и чистой науки. Но мы оба понимали, что только что вышли далеко за ее пределы. В ту сумеречную зону, где физика встречается с метафизикой, а алгоритм — с душой.

Глава 10: Ответ призрака

Мы сидели в абсолютной тишине, нарушаемой лишь гулом вентиляторов, доносившимся берлоги Гены.

Несколько минут никто из нас не мог произнести ни слова. Эхо от невероятного светового шоу в лаборатории Алисы все еще звенело у нас в ушах.

— Я думаю… — наконец нарушил молчание Гена, и его голос звучал непривычно тихо, почти благоговейно. — Я думаю, вам, ребята, пора идти к Орлову. Прямо сейчас. И, кажется, в этот раз я пойду с вами. Не как сисадмин. А как свидетель.

Алиса решительно кивнула, ее лицо было бледным, но глаза горели решимостью.

— Да. Он должен это видеть.

Мы не стали ничего собирать. Я просто захлопнул крышку ноутбука, на котором все еще вращалась трехмерная диаграмма Эха. Алиса схватила свой планшет. Мы втроем, как три привидения, вышли из берлоги Гены и почти бегом направились по пустым коридорам в сторону кабинета Орлова. Обычный ход событий был нарушен, протоколы — забыты. Было только одно, всепоглощающее желание — донести эту весть.

Мы влетели в кабинет Орлова без стука, и он, кажется, даже не удивился.

Он сидел за своим столом, и на его лице было написано напряженное ожидание. Видимо, срабатывание систем тревоги по всему институту и резкий скачок энергопотребления не прошли для него незамеченными.

— Игорь Валентинович, — начал я, запыхавшись, но Алиса меня перебила.

— Он ответил! — ее голос дрожал от волнения. — Он не просто ответил, он… он показал себя!

Мы наперебой, перебивая друг друга, начали рассказывать. Я — про поток математических формул, про сложнейшую диаграмму его «тела», которая появилась на моем компьютере. Алиса — про вспыхнувший инертный кристалл в ее лаборатории, про четкую последовательность вспышек, про то, как Вадимы в реальном времени фиксировали чудовищные по своей интенсивности и структуре полевые возмущения. Гена стоял чуть в стороне, молча кивая, и в его обычно веселых глазах стояло серьезное, почти мрачное выражение. Он вывел на большой экран в кабинете Орлова сводный лог последних событий: пик энергопотребления в СИАП, аномальная активность сети, синхронный всплеск полевых датчиков в ОКХ и АТ и — вишенка на торте — необъяснимый расход энергии на стенде с неактивными образцами. Цифры были красноречивее любых слов.

Орлов слушал нас, и его лицо каменело.

Он больше не был просто администратором или ученым. Он был командиром, получившим донесение о первом контакте с неизвестной силой. Когда мы закончили, он несколько мгновений молчал, глядя на экран, где Гена теперь вывел ту самую трехмерную диаграмму, медленно вращающуюся в пустоте.

— Оно самоидентифицировалось, — тихо сказал он, словно для себя. — И продемонстрировало способность к целенаправленному, высокоточному физическому воздействию на материю на расстоянии. Это… это меняет все. Абсолютно все.

Он поднял на нас свой тяжелый взгляд.

— То, что вы сделали — это невероятный прорыв. И невероятный риск. Вы не просто постучались в дверь. Вы ее выломали. И теперь оно знает о вас. Оно «подключилось» к вам. И мы понятия не имеем, каковы будут последствия.

Он резко нажал на кнопку селектора на своем столе.

— Людмила, — его голос стал твердым, как сталь. — Немедленно вызовите ко мне профессора Зайцева и профессора Кацнельбоген. Совещание по протоколу «Омега». Скажите, что это не просто срочно. Это экстренно.

Протокол «Омега». Это звучало еще более зловеще, чем «Красный». Если «Красный» был сигналом о серьезном открытии, то «Омега», судя по всему, означал нечто, выходящее за рамки всех возможных инструкций и регламентов. Нечто, что требовало принятия решений на самом высоком уровне.

Через несколько минут дверь кабинета открылась.

На пороге стоял профессор Зайцев. Он был, как всегда, безупречен в своем строгом костюме, но на его лице читалось явное раздражение от того, что его оторвали от важных теоретических изысканий.

— Игорь Валентинович, я надеюсь, причина для этого… сборища, действительно заслуживает моего внимания, — начал он своим обычным ядовито-вежливым тоном. — Мои расчеты по топологии Калаби-Яу в условиях повышенной хроно-плотности не ждут.

Следом за ним, с видом оскорбленной королевы, вошла Изольда Марковна Кацнельбоген. Ее поджатые губы и холодный взгляд говорили о том, что она тоже не в восторге от этого экстренного «вызова».

— Что за срочность, Игорь Валентинович? В моем отделе мы как раз проводим вивисекцию псевдо-амниотического кокона сущности класса «Альфа». Очень тонкий процесс.

Они оба бросили на нас — меня, Алису и Гену — снисходительные взгляды, словно мы были нашкодившими аспирантами, которые опять что-то взорвали в лаборатории.

— Коллеги, присаживайтесь, — Орлов указал на стулья. — Причина более чем веская. И она напрямую касается как ваших расчетов, профессор Зайцев, так и ваших коконов, Изольда Марковна. Она касается всех нас.

Он сделал паузу, давая им сесть и почувствовать тяжесть момента.

— Несколько часов назад наши молодые коллеги, — он кивнул в нашу сторону, — провели эксперимент. Эксперимент по установлению прямого информационного контакта с тем, что мы до сих пор называли «фоновой аномалией» или «Эхом». И они получили ответ.

Глава 11: Военный совет

Тишина, пришедшая на смену откровению Зайцева, была плотнее вакуума.

Она впитывала в себя и гул компьютеров, и тиканье часов, и само наше дыхание. Мы все — я, Алиса, Гена, Кацнельбоген и сам Орлов — смотрели на сломленного, постаревшего на десять лет профессора Зайцева, который, в свою очередь, не мог оторвать взгляд от карты Штайнера на большом экране. В этом одном взгляде, в этой одной предательской слезе было больше доказательств, чем во всех моих расчетах. Карта была реальна. И призрак Штайнера, запертый в сети, был реален. И весь наш мир, такой привычный и понятный еще утром, только что перевернулся с ног на голову.

Первым из оцепенения вышел Орлов. В нем больше не было ни тени растерянности или гнева. Это был командир, принимающий на себя ответственность в разгар сражения, которое еще даже не началось. Он медленно прошелся по кабинету, его шаги гулко отдавались в звенящей тишине.

— Коллеги, — его голос прозвучал ровно, но веско. — То, что произошло за последний час, меняет все. Абсолютно все. Наше расследование «блуждающей аномалии» официально закрыто. Потому что оно переросло в нечто совершенно иное.

Он остановился в центре кабинета и обвел всех нас своим тяжелым, властным взглядом.

— Я формирую специальную оперативную группу для изучения феномена, который мы до сих пор называли «Эхом», и для установления с ним контакта. Кодовое название группы — «Эхо-1». Состав на данный момент: я — как руководитель. Алексей, Алиса, Геннадий — как основная оперативно-аналитическая ячейка.

Он перевел взгляд на Зайцева, который, казалось, все еще находился где-то далеко, в своих мыслях, в прошлом, в архивах с работами Штайнера.

— Михаил Борисович, — тон Орлова стал мягче, в нем не было ни капли триумфа или злорадства, только глубокое уважение к поверженному, но все еще великому уму. — Я понимаю ваш шок. Но сейчас вы нам нужны как никогда. То, что мы видим на экране — это не просто карта. Это научное наследие, которое никто в этом институте не знает лучше вас. Вы единственный, кто может понять это. Понять его замысел. Я прошу вас войти в состав группы в качестве главного научного консультанта-теоретика.

Зайцев медленно повернул голову.

Его глаза были пустыми, выжженными. В них больше не было высокомерия, только бездна усталости.

— Понять? — хрипло произнес он. — Игорь, я всю свою жизнь, всю свою карьеру построил на опровержении этого… этого безумия. Я доказывал, что Вселенная элегантна, подчиняется строгим законам. А теперь вы хотите, чтобы я возглавил исследование призрака, который рисует карты реальности?

— Не возглавить. А направить, — твердо сказал Орлов. — Мы все сейчас слепы, Михаил Борисович. Мы как первобытные люди, которые увидели чертеж звездолета. А у вас, возможно, есть ключ к легенде этой карты. Мы не можем упустить этот шанс. Ради работ Штайнера. И ради всех нас.

Зайцев долго молчал. Он смотрел на свои руки, потом снова на карту, потом на меня. В его взгляде я увидел борьбу. Борьбу между гордыней ученого, чья картина мира рухнула, и долгом исследователя, который не может пройти мимо величайшей тайны в истории. И долг победил. Он медленно, почти незаметно кивнул.

— Хорошо. Я помогу. Чем смогу.

Это короткое согласие стоило ему, я был уверен, неимоверных усилий. Это была не капитуляция. Это было начало чего-то нового и для него.

Орлов удовлетворенно кивнул, а затем повернулся к профессору Кацнельбоген. Она все это время сидела абсолютно прямо, сжав губы в тонкую линию. Ее лицо было бледным, но она, в отличие от Зайцева, не выглядела сломленной. Скорее, она была похожа на хирурга, который столкнулся с абсолютно новым, неизвестным науке заболеванием.

— Изольда Марковна, — сказал Орлов, — боюсь, ситуация еще сложнее, чем мы думали. Как вы слышали, это не просто аномальное поле. Это… разум. Разум, способный к целенаправленному физическому воздействию.

— Разум? Игорь Валентинович, давайте не впадать в мистицизм, — ее голос был холодным и отточенным, как скальпель. — То, что мы видели в лаборатории — это высокоэнергетический феномен. Проявление резонансной накачки инертного кристалла. Не более. Я не вижу причин приписывать ему сознание.

— Феномен, который заставил этот инертный кристалл выводить на языке света математические последовательности, — мягко поправил ее Орлов. — Феномен, который смог напрямую подключиться к закрытой компьютерной сети и вывести на экран вот это, — он указал на карту Штайнера. — Я не знаю, как это назвать — сознанием, разумом, информационной сущностью. Но я знаю, что оно может действовать. И если оно может заставить светиться кристалл, я должен понимать, как оно может влиять на более сложные системы. На живые организмы. Мне нужен специалист из вашего отдела. Постоянный член группы «Эхо-1».

Кацнельбоген поджала губы еще сильнее.

Было видно, что сама идея «влияния призрака на биологию» для нее абсурдна. Но она была ученым. А факты, которые представил Гена и Алиса, были неопровержимы.

— Хорошо, — после долгой паузы произнесла она. — Я понимаю серьезность ситуации. Участвовать сама я не могу, мои текущие проекты требуют моего личного контроля. Я выделю вам человека — Варвару Мезенцеву, младшего научного сотрудника.

При упоминании этого имени я увидел, как Алиса и Гена едва заметно переглянулись.

Глава 12: Подготовка диалога

Утро вторника застало нас в небольшом, редко используемом конференц-зале рядом с кабинетом Орлова.

Это помещение было полной противоположностью нашему немного захламленному СИАПу или стерильным лабораториям других отделов. Длинный, поцарапанный стол, разномастные стулья, явно собранные из разных кабинетов, и огромная белая доска, испещренная следами старых, давно стертых формул, которые проступали, как призраки, сквозь свежие записи. Атмосфера была пропитана запахом крепкого кофе и густым, электрическим напряжением творческого хаоса.

Наша расширенная команда «Эхо-1» была почти в сборе. На большом экране, подключенном к моему ноутбуку, медленно вращалась карта Штайнера, ее светящиеся нити отбрасывали сложные тени на наши сосредоточенные лица. Мы были похожи на генеральный штаб, планирующий первую в истории человечества высадку на другой планете.

— Значит, прямой силовой или информационный зондаж отменяется, — подытожил Орлов, стоя во главе стола. — Любая попытка «пощекотать» Эхо с нашей вызовет очередной всплеск активности по всему институту. Этого уже будет достаточно, чтобы обвинить нас в провокации и потребовать немедленного запуска своего «Плана Б». Нам нужно найти другой путь. Способ начать диалог, не задавая прямого вопроса.

— Мы можем попробовать послать ему не вопрос, а… эхо нашего понимания, — предложил я, обводя на экране узел, соответствующий лаборатории ОКХ. — Мы возьмем фрагмент его «ответа», тот, что описывает структуру «Гелиоса», немного модифицируем его, добавив туда твои поправочные коэффициенты, Алиса. Это будет как… как если бы мы вернули ему его же фразу, но с правильным ударением. Это покажет, что мы его слышим и понимаем.

— Рискованно, — тут же отреагировала Алиса, сидевшая рядом со мной. Она задумчиво вертела в руках карандаш. — Он может воспринять это как передразнивание. Или, хуже того, как попытку внести искажения в его собственную структуру. Реакция может быть непредсказуемой. Это слишком прямолинейно.

— А что, если ударить не по нему, а по среде? — включился в разговор Гена. Он сидел, закинув ноги на соседний стул, и сосредоточенно что-то кодил на своем планшете, казалось, лишь вполуха слушая наш разговор. — Мы можем создать в сети «информационную линзу». Сфокусировать фоновый шум всего института в одной точке, рядом с его ядром. Не создавая нового сигнала, а просто меняя топологию существующего поля. Это как крикнуть в горах, чтобы вызвать не лавину, а только эхо.

— И получить в ответ не эхо, а резонансный каскад, который обрушит половину систем? — скептически хмыкнул Зайцев. Он сидел в самом дальнем углу, отгородившись от нас стопкой каких-то толстых монографий. С момента того совещания он стал молчаливой, но очень весомой частью нашей группы. Он не предлагал идей, но каждая его реплика была как укол холодного скальпеля, вскрывающего слабые места наших гипотез. — Геннадий, ваша любовь к созданию неконтролируемых полевых эффектов общеизвестна. Давайте обойдемся без экспериментов, которые могут потребовать последующей полной дезинфекции всего корпуса.

Наши идеи одна за другой разбивались о стену непредсказуемости. Мы зашли в тупик. Мы могли анализировать прошлое, но не знали, как безопасно повлиять на будущее.

В этот момент дверь в конференц-зал тихо открылась, и на пороге появилась девушка.

Она вошла так бесшумно, что мы заметили ее не сразу.

Это, очевидно, и была Варвара Мезенцева. Она выглядела в точности так, как описывала ее Алиса. На вид ей было около тридцати. Высокая, худощавая, с обветренным, загорелым лицом, на котором не было и следа косметики. Густые русые волосы, выбиваясь из-под походной банданы, были собраны в небрежный хвост. Одета она была в практичные штаны карго с множеством карманов и простую походную куртку поверх флиски. Она не поздоровалась. Она просто остановилась на пороге и обвела всех нас медленным, внимательным, почти изучающим взглядом. В ее светло-карих глазах было спокойствие и какая-то отстраненность человека, который привык больше наблюдать, чем говорить.

— Варвара, — Орлов встал ей навстречу. — Проходите, мы вас ждем.

Она молча кивнула, прошла к столу и села на свободный стул. Единственное, что она сделала — это аккуратно поставила на стол небольшой, герметично закрытый стеклянный контейнер, который держала в руках. Внутри, на подушке из темно-зеленого мха, лежал небольшой, размером с ладонь, сероватый камень, испещренный тонкими, едва заметными трещинками, которые… светились. Они пульсировали очень слабым, едва различимым серебристым светом, то разгораясь, то почти полностью угасая, в своем, непонятном ритме.

— Это что, очередной артефакт? — не удержался от вопроса Гена, с любопытством разглядывая контейнер.

— Это литофит-симбионт из аномальной зоны в предгорьях Хибин, — ответила Варя. Ее голос был тихим, ровным и абсолютно безэмоциональным. — Он реагирует на изменение энтропийного градиента. Проще говоря, чувствует, когда реальность вокруг становится менее… упорядоченной. Сейчас он спокоен. Значит, пока мы не делаем ничего по-настоящему глупого.

Она посмотрела на карту Штайнера на экране, потом перевела взгляд на нас.

— Кацнельбоген сказала, что вам нужен биолог. Для чего? Хотите препарировать ваше «Эхо»?

— Мы хотим с ним поговорить, — мягко поправил ее Орлов. — И нам нужно понять, как наши попытки «разговора» влияют на биосферу. Хотя бы в пределах института и города.