Гиностемма

Клематис - 1

Денно и нощно обязуюсь возделывать сад свой, обрезать пороки и черенковать добродетели, выпалывать сорняки и взращивать урожаи. И будет рука моя тверда и глаз зорок, покуда не затупились лезвия ножниц, дарованных свыше. Да не прельщусь я красотой вредителей и отличу взращенное с любовью от сорного паразита. И превратятся джунгли невежества и греха в райские кущи совершенного разума и чистой души. (клятва ученика Ордена вольных садовников)

Сумасшедшая, лихорадящая кровь весна. Распахнутое в ранее утро окно. Тонкая, просвечивающая на свету блуза на изящных изгибах молодого тела. Тропинка перламутровых пуговиц, застегнутых под самое горло, и мои руки, медленно касающиеся их, проталкивающие в узкие прорези, освобождающие тонкую шею, трогательную выемку меж ключиц, растительный узор, покрывающий белоснежную кожу. И наградой за томительные вековые ожидания тихий стон согласия, слетающий с влажных приоткрытых губ. Холодные длинные пальцы — робкие, несмелые в первом порыве, спустя мгновение — резкие, нетерпеливо распахивающие рубаху на моем теле, скользящие по вздымающейся груди, изучающие идущую от сердца вязь листьев гиностеммы* (травянистое вьющееся растение семейства Тыквенных, китайское название «цзяогулань/джиогулан/пиньинь» За счет целебных свойств также известно под названиями пятилистный женьшень, женьшень бедняка, чудо-трава, волшебная трава, сладкая чайная лоза, трава бессмертия). Кровь пульсирует в висках, наполняет тело мучительным желанием, и ответная жажда в устремленных на меня глазах приглашает отбросить приличия. В нетерпеливом жесте гибнет нежный батист, рассыпаются по полу блестящие оторванные пуговицы. Отброшенная стыдливость тел обнажает души, я стремлюсь слиться с возлюбленной, разделить истинность чувств, вдохнуть легкий цветочный аромат и… просыпаюсь.

Вмиг осиротевшие руки в судорожной злобе сжимают, комкают простыни, а в сухом горле погибает разочарованный стон — тысячный в череде бесконечных лет.

***
В пять утра Полине исполнилось девятнадцать. Наполненная предвкушением счастья она сбежала по ступеням кампуса. Теплый апрельский ветер распахнул рубашку, небрежно накинутую поверх платья на тонких бретелях. Оранжевый цветок клематиса на плече спорил по яркости с весенним солнцем.

— Спасибо, крестный! — радостно прощебетала девушка в прижатый к уху смартфон. — Доктор Себастиан Керн, вы — чудо! — добавила, стараясь придать интонации взрослой солидности, но тут же сорвавшись на хихиканье.

— А вы, юная леди, подлиза и шантажистка, — усмехнулся в трубке мужской голос, — втянули своего безвольного крестного в преступный сговор с целью нарушения закона и моральных норм.

— Ну, дядя Ба-аас, — умоляющее протянула Полина. Довольная улыбка при этом не покидала миловидного лица — пляжная вечеринка в Ньюпорте в эллинге доктора Керна была у нее в кармане. Университетские друзья девушки строили грандиозные планы выходных на побережье, а крестный обещал организовать запас алкоголя и решить с местными вопросы шума, спонтанных оргий и прочих неизменных спутников студенческих празднеств.

— Легко не отделаешься! В воскресенье помогаешь приводить в чувство и спускать на воду мою «Душу». Похмелье и недосып в качестве оправданий и отмазок не принимаются.

— Согласна! — с безрассудством юности подтвердила Полина. Подготовка яхты «Zeil»* (с голл. — душа) к летнему сезону казалась ей ничтожной малой платой за возможность оторваться на зажигательной вечеринке. Первый «взрослый» день рождения вне родительского дома обещал запомниться надолго.

— Условия ты помнишь: не смотреть, а лучше даже не дышать в сторону лодки, обеспечить сохранность имущества и нервов соседей, и дематериализовать гостей к полудню. Любое обнаруженное мной тело будет без раздумий использовано в качестве швартового кранца* (прокладка между судном и пристанью, служащая для амортизации ударов и защиты борта).

— Жестоко, — хмыкнула Полина.

— Но справедливо, — подытожил Бастиан.

Апрельское утро золотило пряди каштановых волос, собранных на макушке в небрежный хвост. Ветер с реки перебирал молодую листву ясеней и подгонял студентов по мощеным дорожкам кампуса к главному университетскому зданию.

— Мадемуазель Либар! — старомодное обращение заставило Полину замедлить радостный шаг.

Окликнувший ее голос был под стать звавшему — с ломаной хрипотцой и следами былого величия, точь-в-точь сгорбленная, опирающаяся на трость фигура. В прошлом веке ее обладатель был высок и широкоплеч, его мощный голос без усилий покрывал просторы аудиторий, а проницательный ум и цепкий взгляд покоряли души и сердца студентов. Скрюченный, с трудом поспевающий за девушкой старик еще не растерял аристократической небрежности интонаций и жестов, но уже давно превратился в печальную память о собственном былом величии.

— Мадемуазель Либар, — повторил мужчина, поравнявшись с Полиной.

— Эрлих, по отцу, — привычно исправила она. Давний друг деда, профессора филологии Робера Либара, упорно игнорировал тот факт, что внучка не только не унаследовала фамилию, но и предпочла литературе дизайн. Последующий диалог Полина давно выучила наизусть — весь год профессор Ортуланус охотился за наследием покойного коллеги. Обширная библиотека викторианской литературы Робера Либара была интересом многих фондов и частных коллекционеров. Лика, мать Полины, ежегодно получала с десяток писем с предложениями продать, подарить и просто позволить ознакомиться с той или иной редкой книгой. Но наследница профессора цепко держалась за память об отце. Единственной уступкой стали воскресенья — в этот день по предварительной записи и под присмотром одного из родителей распахивались для желающих двери библиотеки в особняке Либаров, теперь занятом четой Эрлих. Но старый Ортуланус проявлял поистине фанатичное рвение — предлагал свои услуги по каталогизации, настаивал на передаче редких изданий в фонд университета и пару раз даже был застукан за попытками воровства. С тех пор Лика внесла одержимого филологической клептоманией в черный список и отлучила от отцовской коллекции. Так Полина стала основным объектом его внимания.

Клематис - 2

Шансов у меня нет, как и разума это понять, и сил отступить. Но я все равно не могу отвести от нее взгляд. Мы летим сквозь облако, золотое в лучах заката. Далеко внизу, за панорамными окнами прогулочной палубы, от Британских островов к материку несет свои холодные воды Северное море. А я безотрывно смотрю на нее, сидящую в плетеном кресле и что-то пишущую в блокнот. Непослушный локон вырвался из плена жемчужных шпилек и вьется вдоль виска. Солнечные зайчики теряются в завитках, чтобы вновь вспыхнуть в самоцветах аккуратной серьги. Она не смотрит в мою сторону, и это к лучшему — страница за страницей угольный карандаш выводит на бумаге абрис ее лица, линию тонких губ, тень от длинных ресниц и фиолетовые цветы барвинка, теряющиеся под кружевным воротом строгой блузы. Я злюсь оттого, что не в состоянии в полной мере передать ее красоту, но не могу остановиться в попытках перенести ее на рисунок. В конце концов, это единственное, на что я могу рассчитывать. Пройдя мимо, она одарит меня быстрой улыбкой — виноватой, извиняющейся, с налетом обреченной грусти, и протянет ладони в ажурных перчатках другому. Мое сердце горьким вязким комом ударит под горло и заставит отвести взгляд от чужого счастья. Счастья, которому никогда не суждено стать моим. Несколько часов полета от Лондона до Парижа становятся для меня самым тяжелым испытанием в жизни. Глупец, еще вчера я верил, что смогу завоевать ее, будучи рядом! Одержимым фанатиком преследовал объект своего поклонения до самого трапа, втридорога перекупил билет в первый класс, чтобы уже на сходнях увидеть, как румянец заливает бледные щеки, когда их касается чужой вероломный поцелуй.

— Это невозможно, — сказала она неделю назад в салоне претенциозной поэтессы, где шарлатаны от искусства соревновались в глупости самовыражения. — У моего сердца уже есть господин.

— Бросьте его, признайте ошибкой прошлого! — я не был готов принять отказ, едва встретив истинную любовь.

— Ваши чувства ко мне — невозможны. Ошибочны. Ложны. Во мне не может, не должно быть для вас ничего привлекательного, — она смущается, отводит взгляд и теребит кромку высокого воротника, обнажая край причудливого цветочного узора на коже. А я, не в силах более терпеть, притягиваю ее к себе в полумраке алькова, вдыхаю тонкий пьянящий аромат и припадаю губами к лиловым лепесткам.

— Вы не должны меня желать! — ее дыханье прерывисто, а в глазах страх. — Вы не можете меня любить! — и она отталкивает меня, добавляя с обреченным отчаяньем: — Слишком поздно…

Но я люблю и желаю доказать, что никогда не бывает «слишком поздно». Тем временем она оправляет оборки платья и прячется среди шумной толкотни гостей, а сердце прожигает грудь изнутри, навсегда отмечая клеймом настоящей любви.

Без нее людная палуба мгновенно пустеет. Пейзаж не меняется с тех пор, как мы покинули Англию. Из развлечений на борту: расстроенный рояль, бар с запасом дешевого алкоголя и карточные игры с грабительскими ставками в компании профессиональных шулеров. Но я выбрал самый изысканный из доступных вариантов мазохизма — любование недоступной женой Арчибальда Ларуса, капитана дирижабля «Альбатрос».

Барвинок - 1

Научиться извлекать полезное из губительного — вот главная задача Ордена. Вовремя принятый яд остановит болезнь, выпитый эликсир принесет долголетие, верная комбинация свойств сотворит чудеса. Преумножение, селекция и использование данного природой — долг садовника. Мы заставляем сорняки приносить пользу, не позволяем паразитам разрастаться и вредить человечеству. Наша работа чрезвычайно важна. Мы трудимся на благо мира для сохранения баланса всего сущего. (из постулатов Ордена вольных садовников)

На лекциях сидело только тело Полины — мысли и чувства девушки витали далеко. Загадочный Рейнар Гарнье не шел из головы. И дело было не только в словах мужчины и символизме показанных им образов. Впервые кто-то вне семьи говорил с ней о даре и пророчестве: это пугало и притягивало одновременно. Предвкушение вечерней встречи выливалось в нервное постукивание пальцами по спинке сидения, непрерывное разглядывание приглашения и фанатичное изучение анкет Рейнара Гарнье в социальных сетях. На несколько часов девушка выпала из мира — перемещалась между аудиториями, кивала на поздравления с праздником, смеялась над шутками приятелей, но не переставала бесконечно раскладывать в голове фрагменты выступлений искусствоведа, его статьи и книги — все, что могло объяснить осведомленность лектора о семейных тайнах Повилик. Биография доктора искусств оказалась до подозрительного банальной: мать — учительница, отец — фармацевт в крупном холдинге, живут в маленьком городке на границе с Францией. Не приоткрыли завесу тайны и многочисленные фотографии: Рейнар в мантии магистра, Рейнар подписывает первую книгу, он же — на открытии выставки искусства Ренессанса. Нашлось и несколько неформальных фото, одну из которых — где молодой парень на лужайке перед домом играет с собакой, Полина зачем-то сохранила. Несколько раз за день она открывала галерею смартфона и разглядывала снимок — растрепанный юноша совсем не походил на лощеную звезду экрана. Открытая искренняя улыбка подкупала и отчего-то заставляла сердце биться быстрее в ожидании вечера.

К обеду Рейнар Гарнье занял все мысли Полины. К вечеру она мысленно разыграла с ним десяток диалогов, в которых мужчина оказывался то потомственным охотником на ведьм, то умелым телепатом, а то и вовсе плодом воображения. Некоторые фантазии заставляли щеки девушки вспыхивать румянцем и приводили к мыслям о красивом мужском теле, привлекательном лице, нежных руках и мягких губах, касающихся лепестков клематиса.

В общежитии, наряжаясь на встречу, Полина один за другим забраковала с десяток нарядов, в итоге остановившись на довольно коротком, не доходящем до колен платье, оставлявшем открытыми спину и плечи. Белый клематис бросался в глаза провокационным, требующим ответов, вызовом. Потратив полчаса на создание «небрежных» локонов и густо подведя глаза, девушка осталась довольна получившимся образом.

— Надеюсь, месье Гарнье, вы не инквизитор, иначе придется превратить вас в кактус, а с ними не разговоры, а сплошные колкости, — рассмеявшись своей шутке, девушка попыталась скрыть за улыбкой дрожь натянутых нервов. — Просто очередная лекция в музее, центр города, толпа народа — что может пойти не так? В конце концов, что я теряю? В худшем случае попаду на очередной тоскливый семинар нафталиновой профессуры, а если повезет — выпью шампанского в обществе симпатичного доктора наук, — Полина решительно вспрыгнула на электросамокат и только через пару кварталов задумалась, а не лучше ли было вызвать такси. Но до порта оставалось десять минут в неторопливом темпе, над рекой разливался живописный закат, а ветер на набережной приятно холодил кожу и пробуждал под ней нетерпеливое покалывание. Впереди ждало и манило таинственное приключение, которому романтичная юность не могла и не хотела противостоять.

В музее современного искусства Антверпена Полина бывать любила. К летнему сезону во дворе установили высокий купол, под которым расположился бар и площадка для уличных перфомансов. Разношерстная публика — от неформальных студентов до сдержанных престарелых аристократов — вальяжно перемещалась между столиками с бокалами в руках. На сцене шло представление актеров пантомимы — не самое талантливое, судя по откровенно игнорирующим его зрителям. Решив, что на камерный симпозиум по живописному символизму это мало походит, девушка отправилась к основному зданию. Охранник на входе мельком взглянул на приглашение и мотнул коротко стриженной головой в сторону дальнего корпуса, официально уже как два года числящегося на ремонте.

— Транспорт здесь запаркуйте. В ту зону только пешком, территория под особой охраной.

Подчинившись, студентка пристегнула самокат у крыльца на парковке для велосипедов. Идти пришлось минут десять, и с каждым шагом вокруг становилось все тише и темнее. Эту часть старого порта отдали под дизайнерские шоу-румы и творческие мастерские, в некоторых горел свет, но многие открывались только на выходные или просто работали в непонятном графике биоритмов творческого хозяина. Сюда не доносилась музыка и голоса из бара, только гравий дорожки скрипел, вторя легким шагам, да плескались речные волны, полируя каменный парапет набережной. Удаленный корпус казался заброшенным и безжизненным, и лишь обойдя его с торца, Полина удивленно выдохнула:

— Обалдеть!

Бетонный плац перед входом в здание оказался залит ярким неоновым светом. Дамы в вечерних платьях и мужчины в дорогих костюмах выходили из роскошных автомобилей и скрывались за стеклянными дверьми, перед которыми дежурили сразу несколько чрезвычайно суровых крепких парней.

— Н-да, на самокате сюда действительно нельзя. Да и в платье из H&M * (крупнейшая в Европе сеть розничных магазинов одежды) лучше не соваться, — девушка с сомнением замерла на границе света, не решаясь показаться другим гостям. Но где-то внутри галереи ждал загадочный Рейнар Гарнье, чей образ притягивал Полину едва ли не больше обещания раскрыть очередную повиликовую тайну.
Собравшись с духом, ладная высокая фигурка в простом, но изумительно сидящем на стройном теле платье выпорхнула из темноты и решительно направилась к охранникам. Девушка надеялась, что со стороны выглядит уверенно, хотя взгляды солидных гостей будто прожигали насквозь. Возможно, на самом деле никому не было до нее дела, но чувствовала себя Полина гвоздем программы и главным поводом для сплетен. Стараясь придать голосу спокойную твердость, протянула приглашение со словами:

Барвинок - 2

Над Пер-Лашез* (кладбище в Париже) издевательски яркое, нестерпимо палящее солнце. Оно слепит и без того сожженные, затуманенные слезами глаза. Супруги Ларус, вместе до гробовой доски, рука об руку в болезни и в здравии, так, как я теперь не могу даже мечтать. Могильный холод принял в свои объятья ту, что навсегда пустила корни в моем сердце.

«Здесь покоится капитан Арчибальд Ларус, любящий муж и отец, и его верная жена Виктория» — гласит надпись на мраморной плите. Молодые побеги барвинка уже стремятся скрыть от чужих глаз даты рождения и смерти. «19 декабря 1875 — 24 июля 1935», — я опоздал на месяц. Август высушил траву вдоль кладбищенских тропинок и перечеркнул душу звездопадом несбывшихся желаний. Поддайся я своей губительной тяге на несколько недель раньше, и безутешная вдова месье Ларуса могла бы сейчас рядом со мной рыдать над могилой супруга. Моей любви хватило бы на нас двоих. Но никогда больше не взглянуть мне в печальные серые глаза, из года в год отвечающие отказом, не поцеловать маленькую ладонь в темной лайке* (тонко выделанная кожа) перчатки, не ощутить тонкий аромат цветов…

— Месье? — низкий прокуренный голос выдергивает из переливания страданий по сосудам памяти. Не сразу фокусирую взгляд на стройной моложавой женщине в чрезвычайно облегающем и вызывающе ярком для кладбища наряде. Узнаю незнакомку мгновенно: у нее скуластое лицо отца с крупными, несколько грубыми чертами, отливающие огнем каштановые волосы и золотисто-карие глаза с хитрыми зелеными искрами; передо мной дочь Арчибальда и Виктории. Последний раз я видел ее лет тридцать назад, когда малышка бегала по палубе «Альбатроса» и тыкала пальцем в облака, нарекая их фантастическими животными или сказочными растениями. Разумеется, стоящая напротив с гордой осанкой профессиональной танцовщицы меня не помнит. Хотя внешность моя с тех пор не изменилась — лишь волосы коротко обрезаны по моде, подбородок выбрит, да в новом костюме пафос уступил место свободе движений.

— Я давний друг вашего отца.

— Друг отца, рыдающий над могилой его жены? — она скептически выгибает бровь, и я отдергиваю пальцы, все это время бездумно обводящие выдолбленное в камне имя «Виктория».

— Мои соболезнования, мадам. Такой удар потерять одного за другим обоих родителей, — склоняю голову в поклоне, чтобы скрыть последние слезы из раскрасневшихся глаз. Но женщина принимает сочувствие холодно и выдает фразу, заставляющую меня, забыв приличия, сверлить ее взглядом.

— Если она была вам так дорога, могли бы и поспешить. Стали бы новым господином и продлили жизнь моей мягкосердечной матушки.

Откуда эта дама знает о моих способностях?! Но не успеваю даже осмыслить вопрос, как получаю хлесткое:

— Оставьте меня, месье. Горе не терпит посторонних, а вы уже достаточно выпестовали свою скорбь.

Обозначаю прощание сдержанным поклоном и удаляюсь, провожаемый подозрительным взглядом. Но как только дорожка делает поворот за чей-то фамильный склеп, а куст рододендрона скрывает фигуру — поворачиваю назад. Теперь я крадусь, позволяя траве вспомнить мягкую сочность поздней весны, прошу деревья шелестом скрыть звук шагов, заставляю бересклет раскинуть ветви и спрятать меня от чужих глаз. Но, подойдя близко, тут же чувствую стыд — женщина стоит на коленях у могилы родителей. Я здесь неуместен и чужд, как годы назад при жизни Виктории, так и теперь после ее смерти.

Но вот танцовщица резво поднимается, отряхивает платье и стремительно уходит, по счастью, другим маршрутом, минуя прячущегося в кустах мужчину. Вновь я один у обвитого барвинком надгробия. Все, что осталось от безнадежно любимой — мелкие фиолетовые цветы на холодном камне. Наклоняюсь сорвать один стебель «на память», запускаю ладонь в восковые листья и натыкаюсь на книгу в кожаном переплете, еще теплую от рук, оставивших ее здесь минуту назад.

Дневник Виктории! Не иначе, как дочь принесла на могилу матери. С колотящимся сердцем вытаскиваю на свет блокнот, где вдоль форзаца изысканной вязью распустился могильник* (еще одно название барвинка). Предвкушая запретную близость к чужим чувствам и мыслям, раскрываю наугад… И мир загадочных Повилик распахивает для меня двери, опутывая древними тайнами.

Барвинок - 3

Последнее, что четко помнила Полина — это пылающие от боли ладони и глухой шепот, слетевший с ее губ:

— Мне надо на воздух… — а затем меркнущий перед глазами свет, и руки Рейнара, подхватывающие в объятия. Смутными образами из тумана проступали: яркий выставочный зал, недоуменные взгляды гостей и взволнованное лицо мужчины, склоненное слишком близко; дыхание Гарнье, спасительной прохладой оседающее на кончиках ее пальцев, и его уютный запах, в который хотелось уткнуться носом, чтобы надышаться впрок.

Пришла в себя девушка на набережной, вдали от неоновых огней асфальтового плаца. На ее плечи был накинут мужской пиджак, а рука Гарнье бережно, но крепко поддерживала за талию. Дернувшись от этой внезапной близости, Полина услышала у самого уха:

— Тшш, не бойся, я не кусаюсь, — а резко обернувшись встретила заботливый теплый взгляд.

— Месье Гарнье, — начала, робея от близости его тела, мягкости улыбки и завораживающей синевы глаз.

— Рей, — губы растянулись, обнажая ровные белые зубы, и Полина завороженно наблюдала, как мужчина, явно смущаясь, прикусывает нижнюю, а затем быстро облизывает верхнюю кончиком языка. — Зови меня Рей. И прости, если можешь, за всю бестактность предыдущего разговора. Додумался же — вывалить на тебя все разом и не где-нибудь, а в душной кладовой!

На красивом лице заходили желваки, а обнимающая девушку ладонь заметно напряглась.

— Ничего, — прошептала Полина. — Просто все это несколько неожиданно. Но я готова продолжать…

— Зато я — нет! — Рейнар отстранился, и вечер вмиг похолодел на пару градусов. — Достаточно на сегодня потрясений. Наше знакомство началось не с того. Соблаговолите ли вы, прекрасная мадемуазель Эрлих, выпить бокал шампанского за встречу с невыносимым месье Гарнье? Хотя, в вашем состоянии уместнее была бы вода или крепкий кофе, но это наименее алкогольная жидкость, которую я сумел найти в закромах пафосного бара.

Мужчина старомодно поклонился и поднял с земли бутылку вина и два бокала.

— Шампанское вполне подойдет, — чувствуя, как непроизвольно краснеет под внимательным взглядом Рейнара, ответила Полина.

Поздний вечер плавно перетекал в весеннюю ночь, золотящую реку отраженными огнями, поднимающуюся со дна хрустальным вихрем обжигающих нёбо пузырьков. Молодой мужчина старался впечатлить юную девушку и рассказывал забавные случаи времен учебы, перемежая их невероятными слухами и анекдотами из жизни современных и не очень художников. А девушка восторженно принимала дар судьбы, сведший их двоих в майский день на берегу. Забыв о недоверии и страхах, Полина показывала Рейнару фотографии своих работ и делилась идеями проектов. Гарнье с искренним интересом рассматривал на смартфоне эскизы и наброски, а девушка исподволь любовалась непослушной длинной челкой, лезущей в глаза доктора наук.

— У тебя свежий, необычный взгляд и очень интересные работы. Да ты настоящий алмаз, Полина Эрлих, — изрек Рейнар и коснулся тыльной стороны девичьей ладони в шутливом, но оттого не менее восторженном, поцелуе.

Полина зарделась и попыталась пренебрежительно отмахнуться, но Гарнье настаивал:

— Поверь профессиональному искусствоведу! Впрочем, после услышанного в хранилище, я бы на твоем месте тоже отнес себя к лжецам и мошенникам. В следующую встречу познакомлю тебя с парочкой галеристов. Не удивлюсь, если они признают восходящую звезду, и следующую книгу мне придется озаглавить «Феномен Эрлих».

Девушка рассмеялась. «В следующую встречу», — пульсировало в мозгу радостным предвкушением. С Рейнаром было легко, непринужденно, просто. Особенно, если не думать о внезапно побелевшем клематисе, пророчестве и непостижимом мировом зле. Они шли по сумрачной аллее вдоль закрытых дизайнерских магазинов и художественных мастерских. Хрустел гравий, заканчивалось шаманское, а беседа все лилась, глаза искали и встречали ответное понимание, взгляд то и дело медлил на губах, а пальцы так и норовили невзначай коснуться чужой ладони.

— Тебя подвезти? — спросил Гарнье, когда они вышли из полумрака к ярко освещенному главному музейному корпусу.

— Не стоит. Я где-то тут припарковала свой кабриолет, — Полина с улыбкой махнула рукой в сторону одиноко стоящего у входа самоката.

— Тогда позволь завершить сегодняшний день танцем? Должен же я хоть как-то загладить вину, да и потом, если верить моей бабушке, я лучший танцор по эту сторону Атлантики.

Ладонь Полины с готовностью легла в теплые пальцы Рейнара. Расставаться с мужчиной девушке совершенно не хотелось. В уличном баре давно кончилось представление, и лишь несколько посетителей вели у стойки неспешные беседы. Из динамиков лилось что-то очень классическое и старое, но мелодия не имела значения, только близость двух тел — ведущего и ведомой, только полные взаимного интереса взгляды и дыхание, путающееся в волосах, да губы, почти случайно задевающие то шею, то мочку уха.

— Рей… — прошептала Полина, возвращаясь из ловкого пируэта в надежные руки партнера и прижимаясь к нему всем телом.

— Да? — в обращенных на нее синих глазах не было вопроса, только желание, просьба о дозволении еще большей близости. Мягкие приоткрытые губы уже скользили по щеке, а теплота ладоней переместилась под пиджак и обожгла обнаженную спину над кромкой платья.

«Он меня поцелует!» — вспыхнуло в сознании и тело отозвалось незнакомой истомой. «Главное для Повилики — правильно выбрать господина», — начиналось Писание, полученное Полиной от бабки. «Выбрав однажды, мы не имеем ни воли, ни желания передумать», — учила дочь Лика, и Полина следовала заветам старших. Тем более, это казалось совсем несложно, пока никто не вызывал в душе сильных чувств. Она никогда не была ни с кем так близка, как сейчас с Рейнаром. Никогда не ощущала столь жадной потребности вдыхать чужой аромат, ощущать касания ладоней, жар тела под тонкой рубашкой, влажную мягкость губ. Полина Эрлих была чиста и невинна, как белоснежный цветок на ее плече. Девушка мучительно хотела податься навстречу и получить от мужчины лучший подарок на свой день рожденья — первый в жизни поцелуй. Но поколения Повилик звенели в натянутых нервах предупреждением: «Ты уверена? Один господин — одна судьба!» Разум Полины выл, стараясь остановить безудержные желания юности. «Проклятие снято! — кричали они. — Твои родители свободны, а значит и ты тоже!» «Ты готова рискнуть ради симпатичного парня, которого знаешь меньше суток, к тому же якобы далекого родственника с очень подозрительной легендой?»
Пока Полина разрывалась между желаниями и голосом разума, Рейнар коснулся своим лба ее.

Плющ - 1

Эликсир приворотный длительного воздействия, двойная порция.
• Страстоцвета вонючего — 5 средних плодов, растереть в ступе, сплевывая по три раза через левое плечо;
• Один дьявольский язык — мелко порубить, не забывая о прищепке на нос во избежание обморока от вони;
• Наполнить наперсток мертвеца соком девственной Повилики и прогреть на щепе невыкорчеванного Пня;
• Смешать с выдержанным уксусом столетних Сорняков;
• Подавать по капле за трапезой дважды в день от новолуния вплоть до полного диска.
(из проверенных рецептов матушки Роуз, садовницы 2го уровня)* (страстоцвет вонючий, дьявольский язык, наперсток мертвеца — все это названия реально существующих растений)

Этот сон приходил к нему часто, особенно после тяжелых смен. А сегодняшняя была именно такой. Очередной безнадежный случай, очередная жизнь в вечном соревновании со смертью, еще одно очко в пользу хирурга-кардиолога.

Она появится из полумрака переулка, освещенная качающимся под порывами ветра фонарем. Теплый свет лампы золотом разольется на кофейной коже, вспыхнет бесовскими искрами в лукавых миндалевидных глазах. Каждый шаг отзовется ударом сердца, мерной барабанной дробью пульса в гудящих висках. Здесь, в мире грез, он знает ее имя и тайную сущность. Здесь он давно вырос из самонадеянного юнца в постигшего самого себя мужчину. Познавшего жизнь и не раз заглянувшего в глаза смерти, но так и не сумевшего выкинуть из сновидений белую розу, вьющуюся от щиколотки до бедра, дурманящую ароматом похлеще забористых голландских папирос и опутывающую бьющееся сердце так же, как наколотый ею плющ тридцать лет назад пророс в татуированном.

Как всегда во сне она не дойдет до него пару шагов, ухмыльнется, зеркаля его отточенную на других улыбку, и тряхнет упругими кудрями. И как всегда он застынет, даже во сне не в силах преодолеть разделяющую их пропасть — бездну отвергнутых чувств, бесконечность одинокой жизни, прожитой без любимой.

— Ты забрала мое сердце, Полин, — в тысячный раз разобьется эхом о стены проулка.

— Сотни сердец бьются благодаря тебе, — сорвется в ответ.

— Ты забрала мое сердце, Полин… — заколдованный в прошлом, здесь он не знает других слов.

— Я спасла тебя.

— Ты забрала мое сердце, Полин, — штормовой ветер пробьется под кожу тысячей холодных ночей.

— Но взамен подарила другое.

— Ты забрала мое сердце….

С терпкой горечью имени «Полин» на губах Бастиан Керн открыл глаза. Он отключился на диване в ординаторской, едва успев переодеться из униформы. Молоденькая сестричка, та, что ассистировала на сегодняшней экстренной операции, присев на край стола, пила кофе и во всю глазела на задремавшего кардиолога.
«С. Уилсон», — значилось на бейдже. «Симпатичная, — привычно констатировал Керн. — Вспомнить бы как ее зовут… Такое старомодное имя... Сьюзан, Стелла? Стеф… Придется рискнуть.»

— Доброе утро, Стефани! — и по радостной улыбке Бас понял, что угадал. Девушка просияла — сам легендарный Себастиан Керн знает, как ее зовут! О хирурге-кардиологе в клинике и далеко за ее пределами ходило множество преданий, некоторые из которых звучали совсем фантастически. Народная молва наделяла врача практически волшебной силой воскрешения. Поговаривали, что руки доктора Керна буквально вытаскивают пациентов с того света. Пикантности образу добавляли и другие сплетни — медсестры шептались о многочисленных победах мужчины на любовном фронте, но, хотя постель Бастиана пустовала нечасто, никто так и не смог заполучить сердце кардиолога. Сегодня Стефани Уилсон лично убедилась в достоверности слухов и легенд — четкий, хваткий, излучающий спокойную заразительную уверенность в операционной, для своих сорока семи Бас Керн был и внешне весьма неплох. Возраст выдавала только седина, посеребрившая темно-русые волосы, да лучики морщин, расходящиеся от пронзительных глаз, за легким прищуром таящих живой остроумный нрав. «В молодости он, наверно, был очень горяч!» — подумала медсестра, переведя взгляд на старую, слегка расплывшуюся по краям и поблекшую татуировку — предплечье доктора украшало обвитое плющом сердце. Неформальный бунтарский образ врача дополняла обтягивающая торс футболка с логотипом местного клуба — иногда по вечерам Бастиан играл там на саксофоне.

— Надолго вырубился? — уточнил мужчина, потягиваясь и разглядывая молодую коллегу. Та ощутила, как под пристальным взглядом доктора кровь ускоряет бег.

— Пару часов. Как раз моя смена почти закончилась, — ответила, попадая под магнетическую притягательность цепкого взгляда и кокетливо прикусывая нижнюю губу.

— Черт! - движения Керна утратили вальяжность. Мужчина вскочил с дивана, нажал кнопку на служебной кофемашине и, пока потревоженный агрегат плевался мутной жидкостью в бумажный стакан, пригладил растрепанные волосы и натянул кожаную куртку.

— Доктор Керн, то, что вы сделали сегодня — настоящее чудо! — прошептала девушка, смущаясь, точно фанатка при встрече со звездой.

— Чудо — это ваша улыбка, — по привычке отвесил комплимент Бастиан и, подмигнув напоследок, схватил кофе и скрылся в коридоре.

Плющ - 2

Направив автомобиль к побережью, Бастиан набрал на смартфоне номер Лики. Три пропущенных вызова явно говорили о повышенной тревожности старшей Повилики за нравственность и благочестивость грядущей вечеринки дочери.

— Как бы девочка не наделала глупостей, — сразу после слов приветствия заволновалась женщина.

— Зачем тогда нужна молодость? Продуманными занудами успеем побыть в немощной старости, — улыбнулся Керн в ответ.

— Ты жуткий крестный! — вспылила Лика, но возмущение в голосе было явно напускным. Ей просто хотелось продлить иллюзию контроля над взрослением Полины и тем самым успокоить вечно тревожное материнское сердце.

— Безответственный крестный обещал подкупить соседей, оплатить ди-джея, обеспечить запас качественного алкоголя, средств от похмелья и контрацептивов, — мужчина усмехнулся, услышав в телефоне громкий обреченный вздох.

— Я тебя голого на ядовитом плюще повешу, если с ней что-нибудь случится, — пообещала Лика.

— Забавные у Повилик фантазии. Часто вы с Владом практикуете подобный бандаж? — даже не видя собеседницу, Бастиан отлично представил возмущенный румянец, вспыхнувший на добродушном лице. Трубка ответила молчанием. Пауза затягивалась. Выждав пару секунд, мужчина осторожно спросил:

— Лика?

В динамике раздалось шуршание и тяжелый вздох.

— Злишься?

— Ох, нет, Бас, — прозвучало в ответ сипло и тихо, точно через силу, — голова внезапно разболелась.

— Голова? У тебя?! Повилики не болеют! — доктор Керн неплохо поднаторел в особенностях физиологии древнего рода.

— Должно быть от голода, — вяло и неуверенно пробормотала Лика.

— Тогда передавай привет ужину и напомни ему о завтрашнем концерте для старых перечниц и прыщавых альфонсов.

— Себастиан, ты невыносим! — в интонации промелькнула мимолетная улыбка. — О концерте Влад помнит, — и, попрощавшись, Лика завершила разговор.

Подшучивать над друзьями на предмет их нездоровых отношений Басу Керну нравилось почти так же, как вгонять в смущение молоденьких медсестер. И, хотя старшая Повилика уже пять лет как не питалась жизненной силой господина, Бастиана очень развлекала история любви, родившейся на почве паразитического поедания женщиной своего избранника. На Рождество и дни рождения Влад непременно получал от приятеля кружки и футболки с надписями вроде: «самый лакомый кусочек», «любимый авокадо вегана», «съешь меня, если сможешь!». В этом году на двадцатилетие свадьбы четы Эрлих Бас планировал исполнить песню собственного сочинения: «Голод настоящей любви». Ухмыльнувшись грядущей шалости, Керн сделал музыку погромче и привычным жестом потер предплечье с татуировкой. Рисунок отозвался колким зудом. Мужчина недоуменно хмыкнул, подтянул рукав куртки и почесал обвитое плющом сердце. Контуры тату вспухли и покраснели, словно только что набитые острой иглой. Саднило невероятно, будто наколотому сердцу захотелось сорваться с кожи и, взмахнув листьями плюща, отправиться в полет. В поисках облегчения Бас высунул руку в открытое окно — легкий бриз со стороны моря принес приятную прохладу. Однако, стоило вернуть ладонь на руль, как нестерпимый зуд набросился с новой силой. Доктор Керн нахмурился и вновь протянул руку в направлении океана. Ощущения отступили. Казалось, темно-зеленые листья рисунка едва заметно трепещут под порывами морского ветра.

— Новый случай в мистическо-врачебной практике. Давно пора повысить квалификацию до ведьмака-целителя, — задумчиво хмыкнул Себастиан.
Сердце, набитое доктору Керну в юности в салоне Полин Макеба, открыло молодому повесе его истинное призвание и определило судьбу.

— Эх, Полин, к твоему подарку не помешала бы подробная инструкция, — перед мысленным взором мужчины предстало смуглое лицо с пронзительными золотистыми, точно у кошки, глазами. Погибшая тридцать лет назад в авиакатастрофе одна из Повилик навсегда укоренилась в сердце доктора.
В ближайшей аптеке, кроме средств от похмелья для грядущей вечеринки, Керн прихватил антигистаминную* (от аллергии и зуда) мазь и тут же втер ее в нестерпимо зудящую кожу.

— Что и требовалось доказать, — Бас поморщился, как от предсказуемого глупого ответа интерна. Лекарство не принесло облегчение — обвитое плющом сердце горело, в темно зеленых стеблях проступили бордовые прожилки, контуры рисунка вздулись, отзываясь болью на мимолетное касание. Помогало только вытягивание руки в сторону виднеющегося между домами песчаного взморья. Мельком глянув на часы и убедившись, что в запасе достаточно времени, он бросил покупки в машину и отправился в дюны. Сердце на предплечье взволнованно дрогнуло и застучало радостным предвкушением.

— Рвешься в плаванье? — вслух обратившись к татуировке, Керн прошел по деревянному настилу к полосе прибоя. Несмотря на весеннюю прохладу на пляже было людно — по случаю выходного многие выбрались на пикники и прогулки в ласковых объятиях весеннего бриза. Присев у кромки воды, позволяя набегающим волнам почти касаться кроссовок, Бастиан задумчиво набрал в горсть мокрого песка. Нарисованное сердце билось мощным ритмичным пульсом. Острый, расчёсанный почти до крови лист плюща указывал за горизонт.

— Чья же боль так взбудоражила тебя, компас кардиолога? — мужчина, сощурившись, смотрел в морскую даль, спорящую по синеве с полуденным безоблачным небом. За годы практики Бас привык доверять магической шпаргалке. Доктор давно перестал отделять врачебный опыт и знания от уколов интуиции, пронзающих руку в критические моменты. Вместе они спасли сотни жизней, но никогда прежде предплечье не прожигало нестерпимым приступом крапивницы, да и откровенно указывающая направление лиана плюща впервые так требовательно тянула в бескрайние просторы Атлантики. Задумчиво плеснув на рисунок прохладной морской водой, Керн развернулся и решительно зашагал к машине. Тату отозвалось болевым возмущением такой остроты, что перед глазами на миг потемнело.

— Ладно, уговорила! — прошипел Бас, со всей силы сжимая предплечье и сворачивая к домику береговой охраны. — Лучше бы собаку завел, с ней хоть договориться можно! — цыкнул доктор на не в меру разошедшуюся татуировку.

Плющ - 3

Когда Полина в радостном предвкушении взлетела по лестнице на второй этаж эллинга до вечеринки оставалось два часа. На дощатом настиле перед домом, служившим террасой, устанавливали звуковое оборудование. Судя по размеру колонок и сабвуфера, ди-джей планировал играть для стадиона фанатов, жителей французского пригорода и моряков кораблей, дрейфующих милях в пятидесяти от Ньюпорта. Подарок крестного приобретал неожиданный размах, но девушка лишь довольно улыбнулась — когда еще открыто радоваться дарам судьбы, как не в девятнадцать лет? Однако в просторной комнате на втором этаже царила тяжелая атмосфера — точно сам воздух сгустился, а на огромное окно натянули тонированную пленку для защиты от яркого солнца. Бастиан Керн был явно не в духе. Хмурое лицо крестного контрастировало с яркими этикетами бутылок разномастного алкоголя, выстроившихся на столешнице. Полина замерла, стараясь угадать причину и тут же заметила плотную медицинскую повязку, наложенную на левое предплечье:

— Что это, дядя Бас?

— Плющ внезапно стал ядовитым, — раздраженно выплюнул Керн, но мгновенно взяв себя в руки, потеплел и с улыбкой сгреб крестницу в приветственные объятия. — Мелочи, не обращай внимания. Чересчур назойливо зудит — пришлось заклеить, чтобы до кости не дотереть. Болячки плохая тема для молодежной тусовки, только если они не венерические. Оцени какой бар организовал лучший в мире крестный!

Мужчина с напускным оптимизмом распахнул холодильник, плотно набитый пивом, ламбиками и дешевым игристым вином. Полина восторженно взвизгнула, выражая одобрение, но тут же посерьезнела и осторожно коснулась забинтованной руки Себастиана.

— Покажи мне.

Бас замер — в пристальном устремленном на него взгляде не было и следа беззаботного веселья юности. Маленькая девочка, знакомая ему с самого рождения, исчезла. По-женски проницательно в самую душу смотрели внимательные карие глаза:

— Твое сердце — его наколола Полин? — крестница аккуратно потянула за липкий край повязки. Керн кивнул:

— Да, твоя тетка знала свое дело.

— Мой клематис на днях поменял цвет, — поведя плечом, Полина позволила широкому вороту блузы сползти и обнажить родовой знак. Себастиан присвистнул, а девушка продолжила мысль, — возможно, происходящее с нашими татуировками как-то связано. Я только посмотрю, хорошо? — она резким движением сорвала защитный слой, вынудив мужчину недовольно зашипеть.

Рисунок под повязкой вспух, поблекшие за давностью лет цвета приобрели первозданную яркость — будто только вчера юный музыкант побывал в салоне соблазнительной татуировщицы. Кровь пульсировала под линиями узора, заставляя нарисованное сердце биться, а листья плюща трепетать. Повинуясь нестерпимому желанию, Бас вытянул руку в направлении синеющего за окном моря. Татуировка милостиво сменила зудящую боль на холодящее покалывание.

— Только так и могу жить. Хоть спускай яхту и отправляйся в плаванье! — Керн поморщился и плотно сжал губы, когда Полина бережно накрыла рисунок узкой ладонью. А затем боль прошла. Мягкая, ватная обволакивающая пустота плавно опустилась на чувствительные нервы, заструилась по ним спасительной анестезией и потянула в бездну чужой памяти.

«Я вновь во власти Повилик», — последней мыслью отпечаталось в сознании Керна.
Девушка закрыла глаза и позволила воспоминаниям тезки — тетки Полин — прорасти в сознании младшей родственницы.

Плющ - 4

Колокольчик над дверью едва звенит и, если бы не поток прохладного осеннего воздуха, проникший в студию вместе с посетителем, Полин бы даже не обернулась. За ширмой у зеркала она скептически примеряла блейзер, размышляя, стоит ли брать его в путешествие или достаточно ограничиться косухой и джинсовой курткой. Из отражения на нее смотрит высокая смуглая девушка в светлом трикотажном платье — достаточно длинном, чтобы подходить под деловые приличия, и в меру обтягивающем, чтобы подчеркнуть привлекательные изгибы стройного тела. Просвечивающая сквозь тонкую сетку чулок татуировка белой розы добавляет образу пикантности. Полин нравится ее родовой знак — не проходит и дня, чтобы кто-то из окружающих не высказывал восхищения изяществом линий и красотой узора. Плетистый, обвивающий ногу от щиколотки до бедра цветок стал неотъемлемой частью имиджа тату-салона наряду с уникальной способностью хозяйки угадывать скрытую суть и желания клиента. Обновленными, окрыленными, нашедшими самих себя и получившими ответы на сокровенное выходят люди из-под иглы Полин Макеба. Она не стала менять фамилию даже после свадьбы, проигнорировав недовольство матери.

— Повилика должна принадлежать господину! — недовольно поджала тонкие губы Виктория, ковыряя праздничный торт, точно изысканно поданную отраву.

— Предпочитаю считать наоборот: он — мой. В конце концов, кто кого ест — ты торт, или торт тебя? — и поцеловав мать в щеку упорхнула в объятия мужа.

Завтра они отправляются в очередное турне. Полин с грустью посчитала, что за полгода брака провела в своем салоне от силы несколько недель, но повиликовая зависимость заставляет следовать за избранником. И если непреодолимая тяга к удовольствиям требует от мужа присутствия на открытии нового клуба в Нью-Йорке или на скачках в Монако, Полин остается только подобрать соответствующий по стилю наряд и повесить на двери студии табличку «закрыто».

Клиентов сегодня она не ждет — надпись на входе доходчиво сообщает, что у салона выходной. Но незваный посетитель не выглядит ни смущенным, ни случайным. Высокий мужчина в определенно дорогом кашемировом пальто осматривает помещение с наглым оценивающим видом агента по недвижимости или явившегося за долгами коллектора. Роза на бедре предостерегающе выпускает шипы. Полин оправляет незаметные складки на платье, встряхивает иссиня-черными жесткими кудрями и решительно шагает навстречу незнакомцу.

— Доброго дня, месье. Сожалею, но сегодня мы закрыты. Если вы хотите сделать тату, то ближайшая свободная дата в конце октября.
Мужчина склоняет голову в небрежном приветственном поклоне, при этом его тонкие губы трогает быстрая ироничная улыбка:

— Такая востребованность делает честь вашему таланту, мадемуазель, — мягкий певучий голос никак не вяжется с пристальным взглядом холодных серых глаз. Полин непроизвольно ежится и мимоходом смотрит на стеклянную дверь — ощутимо сквозит, точно непрошенный гость неплотно притворил за собой.

— Извините, но я действительно очень спешу, — с незнакомцем что-то не так, девушка чувствует это всем повиликовым существом. Напрягаются лианы нервов, роза вонзает острые шипы в самое нутро, удлиняются, вьются, ловя суть, невидимые усики родового чутья.

— О, я не задержу вас надолго, мадемуазель Полин Макеба, - мужчина шагает вперед и протягивает ладонь. Полин инстинктивно пятится, но тут же берет себя в руки, подхватывает со стойки кожаную куртку и с вызовом смотрит на чужака.

— Мы знакомы?

— Нет, но вы определенно знаете кто я, — еще один шаг, и раскрытая ладонь замирает в нескольких сантиметрах от светлого трикотажа платья.

Грудь тревожно вздымается, ноздри раздуваются глубоким вздохом: «Он не пахнет! Ничем, точно передо мной пустота, не имеющая ни будущего, ни прошлого, ни самой оболочки!» Первобытный ужас подкатывает к горлу, но Полин не робкого десятка.

— Кто вы? — звенит резко, а глаза вспыхивают золотым огнем.

— Посмотрите на меня, Полин. Посмотрите так же, как на своих клиентов. Какую татуировку вы бы набили мне, мадемуазель Повилика?

И Полин видит, но открывшееся ей равносильно падению в бездну. Инстинктивно, желая удержаться на ногах, хватается за протянутую руку. Боль чужого одиночества пронзает сердцевину стебля, дым пожарищ затрудняет дыхание, а пальцы немеют под ледяной неизбежностью смерти:

— Воин. Изгой. Сорняк… — шепчет она, чувствуя, как бесконтрольные слезы текут по щекам, а незнакомец ухмыляется, крепче сжимая дрожащую ладонь.

Плющ - 5

Полина отпрянула от Бастиана, резко, как от ожога, отдернула руку. Чужой страх и пронизывающая душу боль вызвали бесконтрольную дрожь. Слезы Повилики, исчезнувшей задолго до ее рождения, размывали идеально наложенный макияж. Керн не шевелился, но в полумраке комнаты глаза мужчины подозрительно блестели.

— Еще… — хриплый шепот так не походил на обычно бодрый голос врача, — покажи дальше.
В интонации сквозила такая отчаянная мольба, что Полина чуть не разрыдалась в голос. Прикусив губу, она отрицательно покачала головой:

— Не могу. Не знаю как, — и на вопросительный взгляд нехотя пояснила, — с живыми Повиликами легко — сами решают, что открыть, а с увядшими… — Полина сглотнула, язык не поворачивался назвать яркую девушку из видения мертвой. — Похоже на спиритический сеанс — духи своевольны — молчат, несут околесицу… Возможно, этого и не было никогда, — но отрицая, понимала — было! И не просто было — трясло девушку не только от реалистичности увиденного. Мужчина в салоне, его открывшаяся суть, темная, утягивающая за собой бездна — она знала эту энергию, чувствовала ее ранее, падала в полный отчаянья мрак, без сомнения бывший чужой душой. Блокнот эскизов из хранилища принадлежал тому же человеку. «Воин. Изгой. Сорняк», — повторила мысленно. «Одержимый. Влюбленный. Художник, — добавила собственные ощущения. — Выходит, Рейнар говорил правду! Он убил Полин! Он — то зло, что угрожает Повиликам!» В смятении девушка замотала головой, точно старалась прогнать навязчивые страшные мысли. Керн, все еще под властью видения, не обратил внимания на странную реакцию крестницы:

— Повиликовое радио в действии, — к мужчине вернулась привычная твердость. — Твое видение, воспаленное тату, цвет клематиса — слишком много одновременных случайностей. Происходит необъяснимое, а экспертов по мистической галиматье лучше тебя поблизости нет.

— Хорошо, дядя Бас. Я попробую, но…

Но сколько ни пыталась Полина вернуться мысленно в прошлое, прикоснувшись к руке крестного, погрузиться в воспоминания тетки, белая роза больше не раскрывала навстречу свои лепестки. Минут через десять безрезультатных мучений девушку начало трясти, и Бастиан одумался, понимая, что своей жаждой увидеть несостоявшуюся любовь, вот-вот доведет крестницу до нервного истощения. Быстро сделав две порции крепкого кофе с изрядной долей хорошего коньяка, Керн устроился рядом с Полиной. Левую руку, с расчесанным уже до крови сердцем, пришлось вытянуть в сторону моря.

— Знаешь, что странно? — Полина задумчиво размешивала сахар. Ложка мерно позвякивала о стенки большой керамической кружки.

— Само существование Повилик? Или что у тебя до сих пор нет парня? — Бастиан решил поднять одну из любимых в общении с крестницей тем. Обычно, Полина забавно бесилась и подкалывала его в ответ, но сейчас она взглянула серьезно и с расстановкой проговорила:

— Мужчина моей мечты слишком стар и безнадежно влюблен. К тому же, он друг родителей и мой крестный.

Бастиан Керн застыл, даже обвитое плющом сердце от удивления забыло о болевом пульсе. Карие глаза дочери лучшего друга изучающе смотрели на него через пары горячего кофе. Он должен был что-то сказать, как-то отреагировать на внезапное откровение, но все варианты действий казались до абсурдного нелепыми.

— Видел бы ты свое лицо! — внезапно рассмеялась Полина и откинулась на спинку дивана. — Месть удалась! Надеюсь, больше ты не будешь поднимать тему моих отношений?

— Вот ведь, мелкая заноза! — беззлобно усмехнулся мужчина, чувствуя как оба сердца возвращаются в привычный ритм. — Пойду проверю музыку, и закуски из «Крошки тунца»* (прибрежная закусочная из 5ой главы «Повилики) должны привезти.

Полина кивнула, соглашаясь, но когда Бас начал спускаться по лестнице его догнало негромкое, сказанное будто самой себе:

— Странный блок на воспоминаниях. Мертвые так не могут…

Плющ - 6

Гости начали прибывать почти сразу, как только электрокар доктора Керна скрылся из виду. Музыка становилась тем громче, чем сильней багровел закат над морем, игристая пена переливалась через края бумажных стаканов, приветственные объятия перемежались шутками и смехом, а клематис трепетал от ожидания самого желанного гостя. Но точно мечта, исполняющаяся на грани потери веры, Рейнар Гарнье появился на пороге только, когда Полина решительно собралась впервые в жизни самостоятельно открыть шампанское и сделать глоток прямо из горлышка. Нервно сорвав фольгу, с некоторой боязнью девушка взялась за раскручивание мюзле* (проволочная уздечка, удерживающая пробку на бутылках с игристыми винами).

— Вот получу пробкой по лбу — всю дурь из головы и выбьет. А то надумала себе… — бормотала Полина под нос, опасливо вытянув руки с бутылкой и радуясь, что гости на террасе поглощают закуски и не увидят ее позора. — Рейнар — звезда! Явно найдет для субботнего вечера компанию получше студентки-первокурсницы! За ним одних фанаток — очередь до Парижа выстроится!

— И большинство из них не отличит Ренуара от Рено, — мягко прозвучало у самого уха. Полина дернулась, резко обернулась и уткнулась носом в роскошную королевскую орхидею угольно-черного цвета с яркими золотистыми прожилками. Доктор искусств улыбался, бережно прижимая к груди керамический горшок с растением.

— Решил — дарить букет мертвых цветов неуместно, все-таки ты с ними в отдаленном родстве, — Рейнар кашлянул, будто извиняясь за излишнюю вольность.

— И потому, месье Гарнье, вы решили подарить мне домашнего питомца? — с вызовом выпалила Полина, напором прикрывая расползающийся по щекам смущенный румянец. Искусствовед выглядел даже лучше, чем на всех рекламных фото, которые девушка успела по десятку раз пересмотреть за минувшие пару дней.

— Кажется, мы перешли на «ты», мадемуазель Эрлих. Или я утратил все привилегии, бессовестно опоздав на полчаса? — синие глаза молили о прощении, а нестерпимо сладкий аромат орхидеи путал мысли.

— Да, то есть нет, не утратил, — нести околесицу и кусать от смущения губы в присутствии привлекательного мужчины совсем не хотелось, но получалось значительно проще откровенной радости и прыжка в объятия с приветственным поцелуем. Впрочем, объятия и поцелуи тут же заняли все девичьи мысли, отчего Полина еще сильнее прикусила губу и раздраженно встряхнула бутылку шампанского.

— Поменяемся? — Рейнар ловко забрал вино и вручил вместо него орхидею. Цветок вздрогнул и потянулся к новой хозяйке, но Полина зыркнула на него так грозно, словно на расшалившегося младшего брата. Растение возмущенно взмахнуло листьями и обиженно отвернуло соцветия в сторону окна.

— Какая чувствительная, — заметил внимательно наблюдающий за Полиной Гарнье.

— Орхидеи — самовлюбленные эгоистки. Они считают — мир создан восхищаться их великолепием, — юная Повилика поставила цветок ближе к большому окну, за которым в синюю морскую палитру заходящее солнце вмешивало оттенки заката. Обернувшись, девушка встретила восторженный взгляд:

— Говоришь будто о давней знакомой!

— А ты разве не чувствуешь растения? Не ощущаешь их суть? — во взгляде Полины любопытство смешалось с легким кокетством. Чуть наклонив голову, она сознательно позволила длинным волосам соскользнуть набок и обнажить шею там, где из выреза блузки проступали изящные побеги татуировки. Глаза Рейнара с готовностью метнулись к плавным изгибам, а с губ слетел едва уловимый вдох. — Все Повилики связаны с природой, мы бы не смогли жить в пустыне, да и в больших городах, где сплошной бетон и стекло тяжело долго находиться.

— Поэтому ты празднуешь в сарае на песчаном берегу соленого моря? — мужчина иронично выгнул бровь, и Полина чуть не потеряла нить разговора, залюбовавшись озорной ямочкой на щеке Рейнара. Отвернувшись, чтобы не продолжать пялиться, она принялась искать в стенном шкафу что-нибудь отдаленно похожее на бокалы. Но в холостяцкой берлоге Бастиана Керна водились только кружки, с готовностью принимающие в себя любую наливаемую жидкость — будь то кофе, пиво или шипучий аспирин поутру.

— А ты — разве не чувствуешь корней? — родовые способности Рейнара разогревали любопытство Полины почти так же сильно, как непослушная светлая челка привлекала взгляд и манила коснуться рукой. Невольно заигрывая, девичьи пальцы метнулись заправить за ухо непослушную прядь, а затем как бы невзначай скользнули вдоль планки блузы вниз, к первой застегнутой пуговице. Мужчина сильнее сжал бутылку шампанского, точно хотел не открыть пробку, а свернуть горловину.

— Мегаполисы не люблю с детства, но никогда не задумывался почему, — ответил, не сводя глаз с теребящих застежку пальцев Полины, — растения говорят со мной через искусство. Символизм полотен я начал расшифровывать еще до того, как узнал принятые трактовки. С тобой так бывает — точно знаешь правильный ответ, но откуда — объяснить не можешь?

Девушка кивнула и одарила мужчину взглядом, где в ядреном коктейле флирта смешались порочность и невинная чистота:

— Наверно это оттого, что твой предок — художник. В детстве я коснулась написанной им картины и увидела историю любви Повилики и Матеуша.

— Твой дар — видеть прошлое?! — с неприкрытым восхищением выдохнул Рейнар, и в тот же миг шампанское с громким хлопком выплюнуло пробку и залило искусствоведа обильной пеной. Полина едва успела подставить кружки, чтобы спасти часть содержимого бутылки, внезапно осознавшей себя огнетушителем.

— Салют в честь прекрасной мадемуазель, — рассмеялся мужчина, но девушка в ужасе застыла, разглядывая залитый вином костюм.

— Рей, твоя одежда…

— Освящена в лучших морских традициях. Теперь этот пиджак должен приносить удачу, а штаны направлять ноги верным курсом. — Оптимизм Рейнара заражал, но Полин не могла позволить ему провести весь вечер в таком виде. Прижиматься в танце к мокрому и липкому пиджаку? Ну уж нет! Покраснев от представшей в мыслях картины, девушка распахнула двери стенного шкафа.

Плющ - 7

Пляж гудел восторгом и сиял яркостью молодых эмоций. К университетским приятелям успели примешаться тусовщики из ближайшего района и случайные прохожие. Не обошлось и без шпионской сети Баса Керна — в степенной семейной паре у столика с закусками Полина узнала владельцев закусочной, а одинокий мужчина, прогуливающийся вдоль прибоя, подозрительно походил на полицейского в штатском. Крестный деликатно выполнял данное ее матери обещание присмотреть за дочерью. Но пока незваные соглядатаи не мешали общему веселью, Полина решила не обращать внимания на непрошенный родительский контроль. Сердце и мысли девушки всецело занимал оставшийся на втором этаже мужчина. Она позволила кому-то из подруг увлечь себя танцевать, осушила залпом поданный стакан с чем-то ядрено сладким и сильно алкогольным, благодарно приняла из чьих-то рук шпажку с фруктами и весело рассмеялась чьему-то поздравлению. Музыка задавала ритм, молодые тела танцевали в последних лучах заходящего солнца и вспышках стробоскопа, а Полина, плавно двигаясь в общем темпе, постоянно оглядывалась в поисках Рейнара.

— Неужели ты знаешь их всех? — вкрадчиво раздалось рядом, и мужчина возник прямо перед ней — еще более притягательный в линялой футболке и небрежно наброшенном на плечи старом свитере, точно в миг ставший ближе и роднее. Гарнье мгновенно подхватил общий ритм толпы, двигаясь с легкостью, достойной профессиональных танцоров.

— Примерно половина — знакомые, прочие — друзья друзей. Есть несколько яхтсменов — приятелей отца и человек десять случайно приблудились.

— Наблюдательная, — мужчина склонился ближе — громкая музыка вынуждала сократить расстояние, отчего сердце Полины забилось быстрее и громче ритмичных басов в колонках. А Рейнар меж тем приблизился вплотную, его обтянутая футболкой грудь то и дело задевала девичье плечо, а длинная светлая челка норовила спутаться с распущенными каштановыми волосами.

— В юности три месяца прожил в Индии, изучал живопись эпохи Великих Моголов. На мой день рождения пришло больше ста человек, из которых я знал семерых. Так что у тебя завидная статистика — всего лишь каждый четвертый подозрительный незнакомец.

— Пару дней назад я не знала и тебя, Рейнар Гарнье.

— Значит, обнаружен еще один подозрительный тип, — мужчина улыбнулся и, мазнув теплым дыханьем по смущенному румянцу, шепнул в ухо: — как мне втереться в ваше доверие, мадемуазель Эрлих? — мурашки предательской волной прокатились по коже и сбили и без того прерывистое дыхание.

— Познакомиться поближе, — ответила девушка с неожиданной смелостью и положила ладони на плечи Рейнара. Будто специально подгадав момент, диджей включил медленную композицию, а мужские руки сомкнулись на талии Полины.

— Танцевать при каждой встрече становится хорошей традицией, — Рей вел плавно, оставляя партнерше свободу, позволяя самой решить продолжить ли беседу или дать телам право на безмолвный диалог. А Полине хотелось прижаться вплотную, отдаться интимной близости танца, а позже на расстоянии узкого кофейного столика болтать обо всем на свете. Впервые в жизни стало важным ловить каждое слово, самозабвенно вдыхать чужой запах и молиться о бесконечности пьянящего мгновения. Но музыка вновь взвилась бодрым аллегро и, словно почувствовав противоречивость девичьих желаний, мужчина мягко увел ее из толпы.

Они кружили по берегу, то возвращаясь к эллингу за добавкой шампанского и ненадолго принимая участие в общем веселье, то отдаляясь от всех, шлепая по влажной полосе прибоя, оставляя в мокром песке причудливые ямки следов. Солнце давно село, и только праздничные гирлянды да светомузыка отбрасывали блики на медленно набегающие на берег волны. Магия юности и весны позвала искать уединения не только Рейнара и Полину. Завершая очередной круг, пара наткнулась на сцену откровенной близости — на задворках эллинга, там, где под навесом хранились бухты канатов и швартовые кранцы, кто-то возился и всхлипывал.

— Что там? — Полина вглядывалась в темноту, но различала лишь смутные силуэты.

— Давай не будем мешать, — мужчина потянул ее прочь, но девушка заупрямилась:

— Это моя вечеринка! Вдруг кому плохо? Крестный голову оторвет случись что! — с этими словами именинница рванула вперед.

Громкие стоны, прерывистое дыхание и звуки шлепков — не дойдя несколько метров, Полина догадалась, что скрывающимся в темноте явно не нужна ни помощь, ни лишние свидетели. Тот самый однокурсник, развлекавший на лекции несмешными шутками, методично двигался, нависая над неизвестной девушкой. Короткая юбка задралась и в сумеречном свете то и дело мелькали молочно-белые ягодицы. Полина зажала рукой рот, чтобы случайно не выдать присутствие ошеломленным вскриком. Но предающимся страсти не было дела до сторонних соглядатаев. Неслышно подошедший Рейнар мягко развернул девушку за плечи и молча увел прочь. От увиденного Полине было неловко и стыдно, в сторону мужчины она старалась не смотреть, почему-то боясь разделить с ним общее на двоих свидетельство чужой похоти.

— У кого-то вечер удался, — пошутил Гарнье, чем заставил спутницу поежиться и обхватить плечи руками, точно желая согреться. Ночная прохлада пробиралась под кожу, заставляя поднимать градус потребляемого алкоголя или согреваться в объятиях друг друга.

— Ты замерзла, — утверждая, а не спрашивая Рейнар стянул свитер, — позволь помогу.

Полина покорно вытянула руки, и уютная мягкость кашемира скользнула по коже. Просунув голову в высокий ворот, девушка не успела высвободить волосы, как ее лица коснулись теплые мужские ладони. Пальцы двигались к шее, медленно очерчивая скулы, и ласково, локон за локоном, высвобождая прическу из плена узкой горловины. Полину бросило одновременно в жар и пронзило холодом — близость Рейнара, синие глаза, блестящие ярче взошедшей Луны, нежность прикосновений, притягательная мягкость губ — все это манило, звало поддаться искушению, приглашало уступить чувству, бушующему в груди. Но Полина сопротивлялась всей силой духа, боясь и не желая следовать вероломным традициями Повилик.

Роза -1

В природе все целесообразно и взаимосвязано, ни один организм или растение не появляется без цели. Каждому хищнику найдется добыча, каждому ростку — травоядное. Цель нашего Ордена в извлечении пользы для человечества и поддержании эволюционного баланса. Сорняки нуждаются в постоянной прополке, а паразитки, если не в полном истреблении, то в жесточайшем контроле. И все же каждый из них важен для общего дела: питательные соки позволяют создавать живительные экстракты, особые ферменты - излечивать болезни, споры пыльцы - манипулировать сознанием. Порожденные одним источником, вместе мы служим общему благу развития цивилизации.

(из вводного курса для начинающих Садовников)

Море видело сотни влюбленных — беспечных и вдохновленных, таящих в себе безмерную вселенную чувств и готовых взорваться фейерверком эмоций. Набегая на берег, волны прочли и стерли миллионы следов и посланий от тех, кто ушел навсегда к тем, кто давно позабыл яркость первозданного счастья. Шепот прибоя вторил признаниям в вечной любви и клятвам верности длиною в жизнь. Мировой океан просолился пролитыми слезами отверженных, а пучина поглотила осколки разбитых сердец, смыла боль, сгладила края и вынесла на берег округлой галькой, разноцветными песчинками и редкими сокровищами для шкатулок коллекционеров. Столетье назад вырванный из блокнота, скомканный и брошенный в море рисунок растворился в холодных водах Ла-Манша, сталь штормов размыла синеву чернил. И только образ изящной девушки с лиловыми цветами на бледной коже сохранился в бездонных глубинах памяти под толщей воды. Горечь и страсть, любовь и отчаяние раз за разом выбрасывал на берег равнодушный прибой, а жадная до бренного мира пена оставалась на кромке земли, чтобы впитать отголоски новых чувств и с тихим шипением разочарования исчезнуть без следа под ногами очередных беспечных влюбленных.

Полина и Рейнар медленно шли по берегу, не спеша возвращаться на вечеринку. Их пальцы переплелись, а сердца бились в такт. Ночной ветер холодил приоткрытые губы, навевая воспоминания о недавнем поцелуе, порождая не слова, но сдержанные стоны, не мысли, но потаенные желания, требуя сильнее сжимать ладонь и чувствовать в ответ такое же нетерпеливое страстное рукопожатие.

— Надо вернуться к гостям, — без уверенности в голосе прошептала Полина, желая придумать разумный предлог задержаться подольше наедине. Но вечеринка подходила к концу, музыка замедлялась и затихала, а приглашенные, которые еще полчаса назад отлично проводили время в компании друг друга, внезапно вспоминали про именинницу — уже не для общения, но для соблюдения приличий прощания.

— Я помогу прибраться, — Гарнье нагнулся поднять с песка смятый бумажный стаканчик. Девушка благодарно кивнула — расставаться с мужчиной совершенно не хотелось. Но уже через двадцать шагов пришлось разнять непослушные пальцы и с жутким сожалением шагнуть в объятья хмельных друзей. Мучительно медленно расползалась отдохнувшая до изнеможения толпа — более трезвые грузили с трудом держащихся на ногах, одно за другим такси исчезали в спящих кварталах Ньюпорта. Когда последним тронулся с места груженный оборудованием фургон ди-джея, Полина облегченно выдохнула и огляделась — на ступенях террасы посреди набитых мусорных мешков и собранных в шаткие пирамиды пластиковых стульев сидел Рейнар.

— Пожалуй, и мне пора, — подхватив в ладони тонкие пальцы художницы, без уверенности сказал мужчина.

— Останься… — слово само сорвалось с прикушенных от смущения губ. Порывистая смелость ворвалась без очереди, пока разум обдумывал предлоги и взвешивал варианты.

— В эллинге и без меня многолюдно, — лукаво блеснули синие глаза.

Полина поморщилась:
— Совсем забыла — Петер и Моника. Они собирались утром на первом трамвае до Франции*(по всему бельгийскому побережью проложен самый длинный трамвайный маршрут в мире, от границы Нидерландов на севере, до Франции на юге).

— Насчитал как минимум трех Петеров и двух Моник, и это я еще не включал ночное виденье, а просто наткнулся в темноте.

— Черт… — девушка выдохнула с нескрываемым разочарованием. Мысли о возможном уединении с Рейнаром до рассвета заставляли щеки пылать, сознание путаться, а тело стягивать желания в ноющий узел внизу живота. Полина не понимала саму себя — торопить события и навязываться казалось чересчур бесстыже для двух дней знакомства. Но клематис уже протянул незримые стебли и сплел их судьбы — раньше или позже, сейчас или через год, Повилика срастется с избранником в единое целое.

— К полудню мне надо вернуться в Антверпен на бранч с дядей, — меж тем продолжил мужчина, и девушка не сразу осознала смысл сказанного, но поняв, не смогла унять бешеного сердцебиения. — Не могу же я оставить прекрасный цветок в окружении чудищ, способных его ненароком растоптать?

Полина была уверена — среди спящих приятелей ей ничего не угрожает, но сообщать об этом Рейнару благоразумно не стала.

Роза - 2

*
Мягкий кашемир свитера казался грубым и колким — то ли от прохладного ночного ветра, то ли от контраста с внутренним жаром эмоций руки покрылись мурашками. Тихие шаги по лестнице отдавались в ушах грохотом колесниц судьбы, стремительно мчащихся навстречу. Гарнье шел следом, отставая на пару ступеней, и Полина всем позвоночником от затылка до копчика ощущала пристальный, будоражащий душу взгляд. Предвкушение грядущего, страх неизвестного и жажда сокровенного клокотали внутри, требуя обернуться, заглянуть в бездонные глаза, запустить ладони в светлый лен непослушных волос и вновь ощутить на губах сладость требовательного поцелуя. Девушка изо всех сил старалась вписать ситуацию в рамки приличия, но прилагаемые силы были слишком ничтожны, а рамки слишком узки и едва различимы в сумраке. На последней ступени Полина сбилась с пути недоумевающей скромности и, не глядя, протянула руку в приглашающем жесте — ладонью вверх. Сильные пальцы тут же обхватили ее запястье и запустили по телу огненную волну, заставившую затрепетать цветок на плече.

Просторное помещение, занимавшее весь второй этаж, освещалось только тусклыми лампочками встроенной подсветки на мини-кухне. Полумрак не скрывал неутешительное открытие — число спящих явно превышало количество спальных мест. Кроме пары, по договоренности с именинницей оставшейся ночевать на раскладном диване, в кресле обнаружилась свернувшаяся калачиком, тихо сопящая едва знакомая девушка, а на футоне у стены мерно похрапывали два однокурсника, сблизившиеся до крепких объятий на почве совместно выпитого.

Тихо, стараясь не разбудить незваных постояльцев, Полина прошла к стенному шкафу. Гарнье следовал рядом, крепко держа девушку за руку. Пальцы Рейнара ласково изучали линии на девичьей ладони, заглушая голос разума юной Повилики громким хором первобытных страстей и желаний.

— Помоги достать, — она указала на верхнюю полку, где лежало свернутое лоскутное одеяло, сшитое Ликой до того, как дочь научилась ходить. В одном из счастливых воспоминаний детства чумазая от шоколадного пирога она весело каталась по разноцветным ромбам, а родители сидели рядом и смеялись над проказами непоседы. Под этим одеялом всегда снились волшебные сны — о юных травницах, говорящих с растениями, о прекрасных принцессах, танцующих на балах, о сказочных цветах, распускающихся на бледной коже. Теперь Полина знала — все эти грезы — отражение дара ее матери, расцветающей по ночам лунной лозы, а героини детских снов — Повилики прошлого, завядшие задолго до рождения носящей на плече клематис.

«Интересно, что увидит Рейнар, когда мы уснем на этом одеяле?» — подумала Полина и тут же шумно вздохнула — мысль о грядущей близости вызывала возбужденную предвкушающую дрожь.
Стремительное развитие отношений казалось естественным, словно они были знакомы давным-давно, много лет идя к этой ночи.

Вероятно, Гарнье посещали похожие мысли — быстро стянув с полки одеяло, он молниеносно расстелил его перед огромным, выходящим на ночное море окном и обернулся к девушке. Полина замерла — в движениях Рея появилась мягкая плавность приметившего добычу хищника. Лунный свет серебрил длинную челку, подсвечивал звездными бликами устремленные на девушку глаза. Мягкая приглашающая улыбка Гарнье больше не успокаивала — будоражила, провоцировала, разгоняла кровь.

Замешательство и смущение заставляли нервно теребить край рукава. Мужчина приблизился вплотную и замер так близко, что глубокий вдох, сделанный одним, заставил бы их тела соприкоснуться. Полина робела — она казалась себе угловатой и неумелой, движения неловкими, а слова глупыми и пустыми. Девушка замерла, не зная, что делать. Только сердце бешено стучало в висках, да путал мысли пряный запах имбирного чая. Ухватившись за аромат, как за путеводную нить, юная Повилика закрыла глаза и позволила природному чутью вести ее по тропе, где разум всегда уступает напору чувств. Один шаг, заставляющий пошатнуться от накрывающей близости и упереться спиной в холодное стекло. Дыхание, щекочущее щеку. Губы, обдающие ухо тихим шепотом:

— Переоденься… — и в подрагивающих девичьих руках оказалась футболка из запасов доктора Керна. — Меня ты в пижаму нарядила заблаговременно, — Рейнар тихо рассмеялся, — Намек остаться на ночь был чрезвычайно прозрачен. Да и кто я такой, чтобы противиться желаниям прекрасной девушки?

— Рей, я вовсе не это имела в виду… — от смущения голос не слушался хозяйку, хрипя и срываясь на громкие придыхания. Неужели мужчина действительно счел ее предложение переодеться в сухое и чистое приглашением? Стыд румянцем раскрасил щеки и только темнота позволила Полине сохранить остатки самообладания.

— Тсс… — указательный палец мягко коснулся приоткрытых губ и помедлил, останавливая вдох. — Я шучу. Но если серьезно, ты же не собираешься спать в праздничной одежде? Или это новый тренд вечеринок?

— Скорей уж старый, — Рейнар чуть отступил, и девушка облегченно выдохнула, позволив кривой улыбке сгладить неловкость ситуации и собственных чувств, — но в отличии от незваных гостей, я пока не в той стадии, чтобы вырубиться даже не разуваясь. — Полина кивнула в сторону похрапывающих на футоне парней — в лунном свете на ногах одного из них белели кроссовки.

— А ты планируешь вырубиться? — мужчина провокационно выгнул бровь, но девушка, удостоив его максимально гордым и пренебрежительным взглядом, прижала одежду к груди и решительно направилась в ванную. Переступая по пути через брошенные на проходе вещи спящих, Полина искренне надеялась, что не выглядит поспешно сбегающей с места потенциального преступления. А Рейнар смотрел ей вслед со счастливой улыбкой мальчишки, предвкушающего заветный подарок под рождественской елью.

Роза - 3

Спустя десять минут прохладного душа и обжигающих, сводящих с ума мыслей о грядущем, девушка осторожно выглянула за дверь. Гарнье уже улегся на одеяло и сосредоточенно разглядывал экран смартфона. Мерцающий свет дисплея придавал его утонченным чертам болезненно-острую резкость. Крадучись, стараясь не привлекать внимания и не шуметь, Полина двинулась в сторону окна, но, не доходя пары шагов, споткнулась о чью-то валяющуюся на полу сумку, стараясь сохранить равновесие, уцепилась за спинку кресла, выронила из рук снятое, выругалась через зубы и сокрушенно зажмурилась, услышав сонное девичье:

— Полина, это ты? — следом из кресла показалась растрепанная голова с хлопающими, осоловелыми от сна и не выветрившегося алкоголя глазами. — Глянь, в холодильнике еще пиво осталось?

В ответ на просьбу Полина буркнула зло и неразборчиво, оставив гостью саму разбираться с внезапными желаниями. Эффект неожиданности был утрачен — Рейнар смотрел на нее во все глаза. Футболка Бастиана Керна едва доходила до середины бедра и мешком болталась на изящном теле. Девушке стало неловко от откровенности мужского взгляда, скользящего по ее обнаженным ногам. Прячась от пристального внимания, Полина схватила флисовый плед, замоталась в него точно в кокон и улеглась на самом краешке одеяла. Губы Рея тронула едва заметная улыбка:

— Здесь слишком людно, чтобы срывать цветок невинности.

— Что? — развернувшись, заглянула в синие глаза, которые внезапно смущенно потупились.

— Дурацкая фраза? — Рейнар взъерошил челку и виновато закусил губу.

— Не то слово! — девушка забыла о недавней робости и раздраженно уставилась на мужчину. — Долго придумывал?

— Все время, что ты была в душе. Показалось, сравнение с цветком в твоем случае символично…

— Показалось! — отрезала Полина и демонстративно надулась.

— Не злись… — Гарнье протянул руку и ласково погладил ее по щеке. Девушка продолжила изображать обиду, однако уголки губ непроизвольного поползли вверх. Ладонь не спешила покидать ее лицо — кончики пальцев мягко касались кожи, очерчивали скулу, скользили к шее, задевали мочку уха… Тело напряглось, покрылось мурашками и потребовало обернуться к провокатору, чьи бездонные глаза притягательно блестели в полумраке.

— Какие еще ботанические подкаты успел выдумать? — Полина перекатилась на бок и, приподнявшись на локте, с вызовом уставилась на мужчину. За ее показательной смелостью и напором пряталось бешено колотящееся сердце. Природная тяга требовала немедленно обвить господина, опутать лианами чувств и желаний, притянуть к себе и слиться в единое. С каждой секундой, проведенной рядом с Рейнаром, сопротивляться первобытному естеству становилось все труднее. Стебли клематиса вились по нервам, пульсировали на кончике жаждущего поцелуя языка, но упрямая девчонка силилась сохранить контроль над происходящим, вопреки предрешенному выбору, сделанному поколениями Повилик до нее. Гарнье эту задачу даже не думал упрощать — продолжая движение, мужская ладонь отодвинула кромку пледа, скользнула под широкий рукав футболки и задрала его до самого плеча. Обнаженный клематис довольно вспыхнул молочно-белым, красуясь перед благодарным зрителем.

— О чем ты думала, приглашая меня остаться? — вкрадчивый тихий шепот согрел теплотой дыхания контуры рисунка.

— Уж точно не о том, как лежа на полу буду соблазняться идиотскими разговорами… — не успела Полина закончить фразу, как губы Рейнара коснулись сердцевины клематиса, цветок в ответ восторженно затрепетал лепестками и заставил хозяйку забыть продолжение заготовленной тирады.

— Значит, в планах я соблазнял тебя молча? — мужчина оторвался от татуировки, напоследок мазнув по извилистой лозе кончиком языка. Кожа в ответ вспыхнула ознобом мурашек, Рейнар удовлетворенно улыбнулся и обжег дыханием девичью шею. Невесомые, мажущие поцелуи постепенно поднимались от горловины футболки вверх и замирали, не коснувшись губ. Полина буквально потеряла дар речи — происходящее завораживало и совсем не настраивало на разговоры. Все еще теша себя контролем над ситуацией, девушка прошептала, и слова ее не успевали обрести звук, осев на приоткрытом рте Гарнье:

— Я не представляла ничего подобного…
И тут же была наказана кольцом смыкающихся объятий и обжигающей ухо неторопливой речью:

— Брось, твое воображение явно богаче моего, а уж я-то представлял себе всякое… — Рейнар чуть прикусил мочку. Полина шумно вздохнула и, закрывая глаза, признала поражение. Тело отказывалось соблюдать приличия — оно жаждало продолжения, в откровенности своих желаний подводя хозяйку, лишая тяги к сопротивлению и отрицанию.

— Представлял? — через тонкую ткань девушка чувствовала, как два сердца торопятся навстречу друг другу.

— С той секунды, когда обморок уронил тебя в мои объятья. Но, признаюсь, квинтета храпящих соглядатаев скудная фантазия не рисовала.

Мысли о спящих гостях пронзили неприятным напряжением. Девушка дернулась, желая оглянуться на постояльцев эллинга, но ладонь Рейнара уже нырнула в волосы на затылке, придавая беспокойной девичьей голове единственно верное направление — вперед, туда, где в теплом облаке дыхания ждали мягкие настойчивые губы. Поцелуй снял с языка слова сомнения, смял и отбросил за морской горизонт робость, подчинил и повел в страстном танце, разгоняя по телу сок желания.

Пока губы вторили откровенности ласк, теплота рук пробралась под футболку, изучая изгибы и линии, шелковыми касаниями гладя бархат кожи. Дыхание все больше походило на стоны, буквально снимаемые с кончика языка.

— Не сегодня, — хрипло сорвалось с губ Гарнье, когда Полина разомкнула поцелуй, мучительно нуждаясь в глотке воздуха. На невысказанную требовательную мольбу, отчаяньем вспыхнувшую в темных от разбуженной страсти глазах, Рейнар, с трудом выговаривая слова, пояснил:

— Не прощу себе, если первый раз окажется на полу при толпе ненужных свидетелей.

И хотя в глубине сознания, где под океаном бушующих чувств еще пытался вещать отринутый разум, Полина ощущала правильность слов Гарнье, обида внезапной отверженности ударила в голову, заставляя резко заметить: