Глубина Фазы

Холодный гель от смазанных электродов пожирал остатки тепла с висков, оставляя на коже липкую, стягивающую пленку. Леонид Орлов лежал в капсуле из матового титана, слушая ровный, едва различимый гул системы жизнеобеспечения, и думал о том, что наверняка он — единственный в мире человек, для кого чужие сны пахнут статикой. Не озоном после грозы, а именно статикой — сухой, безжизненной, как пыль на экране монитора. За восемь лет работы в Онейросе он разучился видеть в сновидениях какую-то магию, космическую тайну или врата в подсознание. Сны стали для него просто ландшафтом из данных, запутанным кодом, который ему нужно отладить. Он был высшим программистом, архитектором, подчинявшим себе хаос чужих сознаний. Почти богом. И, как всякий уставший бог, он давно перестал верить в собственную легенду.

Голос Марии, процеженный через встроенный в капсулу динамик, был ровным и профессиональным, как всегда:

— Пациент: Александр К. Четырнадцать лет. Первичный диагноз: лимнофобия. Усиливающиеся панические атаки в фазе быстрого сна. Причина — несчастный случай на воде два года назад.

«Причина — гиперопекающая мать и отец-политик, который с детства внушает, что любая слабость будет использована врагами», — мысленно поправил Леонид. Стандартная, почти банальная ситуация, встречающаяся ему через раз под разными оболочками. Если бы он только мог, он бы вырезал ненужные куски из памяти своих «клиентов». Вот только он не лечил людей. Он лишь исправлял последствия их прошлой жизни.

— Погружение через пять секунд, Лео. Стандартный протокол… Ты готов?

— Всегда, — выдавил он, делая последний глубокий вдох перед прыжком в омут чужой психики.

Сеанс начался с привычного, тошнотворного провала в белую мглу. Поток несвязных образов, обрывков звуков, вспышек цвета. Его сознание, закаленное годами практики, скользило по представленному хаосу, как щуп, выискивая точку входа, сгусток когерентной энергии — ядро кошмара. И вот он — холодный, плотный, пульсирующий, как живая рана.

Лодка.

Вода.

Всепоглощающий страх.

— Здесь, — беззвучно констатировал он и шагнул внутрь.

Озеро раскинулось под белесым, безликим небом, без движения, без горизонта. Тяжелый от влаги воздух разносил густой запах тины. В центре этого мертвого пространства покачивалась маленькая деревянная лодка. В ней, зажатый меж бортов, сидел тщедушный мальчик в промокшей пижаме. Он не кричал, а хрипел, заходясь в беззвучном ужасе. Его пальцы судорожно впивались в дерево, а широко раскрытые глаза смотрели в черную, маслянистую гладь. Из глубины поднимались бледные, студенистые руки. Они не хватали, не тянули — они просто медленно колебались в такт дыханию спящего, создавая невыносимое, гипнотическое напряжение. Сама вода казалась живой, враждебной субстанцией, готовой в любой момент поглотить свою жертву.

— Спокойно, Саша, — произнес Леонид, и его голос в гнетущей тишине прозвучал как удар гонга.

Он не появился в лодке. Он возник, стоя на поверхности воды. Для Леонида это была не жидкость, а интерфейс. Вода под ногами выгнулась, застыла, превратившись в прозрачное, упругое стекло.

Мальчик резко обернулся. В его глазах, полыхавших животным страхом, вспыхнула искра недоумения и слабой, отчаянной надежды. Кто-то пришел. Кто-то был здесь, в его личном аду.

— Это не вода, — Леонид говорил ровно, почти монотонно, словно произносил заклинание. — Это только твой страх. Ты дал ему форму. А форма обязана подчиняться своему создателю.

Он сделал шаг по невидимому полу, приближаясь к лодке. Бледные руки из глубины замерли, а затем начали медленно таять, как куски сахара в кипятке. Леонид коснулся плеча ребенка. Кожа была ледяной и липкой от пота.

— Посмотри на нее, — мягко приказал он.

Мир дрогнул. Озеро вспыхнуло ослепительным белым светом, заколыхалось, словно ткань на ветру. Черная вода вдруг сделалось почти прозрачной и стала уходить. Дно, усеянное гладкими камнями, вскоре проступило сквозь толщу. Лодка с тихим, мягким стуком опустилась на отмель. Над головой засияло солнце, защебетали невидимые птицы. Запах тины сменился ароматом нагретой хвои и полевых цветов.

Сны сопротивлялись редко, особенно детские, и этот не исключение — он был слишком юным и хрупким, чтобы противостоять воле опытного архитектора снов.

Мальчик перестал хрипеть. Его дыхание выровнялось, он задышал глубоко и спокойно. Он смотрел на свои руки, на изменившийся мир вокруг себя, и в его глазах читалось растерянное, почти стыдливое облегчение.

— Ты больше не утонешь, — сказал Леонид, отступая на шаг; его работа выполнена. — Запомни это ощущение. Твердь. Она всегда будет под ногами, если ты сам в это поверишь.

Он не стал ждать благодарности. Он просто шагнул назад, в ничто, разорвав ткань сна одним усилием воли.

***

Леонид открыл глаза в капсуле. Резкий, искусственный свет лаборатории Онейроса ударил в лицо, заставив поморщиться. Металлическая крышка с едва слышным шипением отъехала в сторону. Воздух здесь пах озоном и стерильной чистотой.

Рядом, опершись бедром о блестящий корпус терминала, стояла Мария в белом лабораторном халате, с планшетом в руках. Она была воплощением профессиональной отстраненности, но ее волосы, выбившиеся из строгого пучка, и тени под глазами выдавали вполне человеческую усталость. Она молча смотрела на Леонида с привычной смесью восхищения его мастерством и глухой, невысказанной тревоги.