Глубокие воды

Пролог

Вдохновлено песней "I Just Want You" (Ozzy Osbourne)

"There are no impossible dreams

Не бывает невыполнимых грёз,

There are no invisible seams,

Не бывает невидимых швов.

Each night when day is through,

Каждую ночь, когда заканчивается день,

I don't ask much,

Я не прошу многого...

I just want you,

Я просто хочу тебя,

I just want you,

Я просто хочу тебя..."

============ • ✠ • ============

Белые стены давили, а запах хлорки лип к горлу, вызывая тошноту. Я ненавижу больницы. Каждая секунда здесь - пытка, особенно когда ждёшь, пока мир вокруг тебя рухнет.

В руках скомканное направление на анализы, словно приговор, от которого не убежать. Кровь, моча, цифры, которые ничего не значат для меня, я в этом ничерта не понимаю… кроме одного: всё может пойти не так.

Ноги дрожат, как у загнанного зверя. Дыхание сбивается. Я пытаюсь взять себя в руки, но внутри всё горит. Что, если все мои игры зашли слишком далеко? Что, если я потеряла всё, даже саму себя?

В коридоре мелькают чужие лица: врачи, пациенты, родственники. Они все чего-то боятся, чего-то ждут. Но их страхи - ничто по сравнению с тем, что творится внутри меня. Я чувствую, как бездна раскрывается прямо подо мной.

И вот, я поворачиваю голову и вижу - его. Он здесь. Он рядом. Стоит, как всегда, отстранённый и непроницаемый. Красивый, чёрт его, и я снова хочу его.

Я знаю, что его холодность - лишь маска, а под ней скрывается настоящая буря. Такая же, как и во мне. Мы - два урагана, готовые обрушиться друг на друга.

Он подходит, и каждый его шаг отзывается ударом в моём сердце. Наклоняется на корточки и берёт мою руку, и по моему телу пробегает электрический разряд.

Его прикосновение - это ожог, это наркотик, от которого я не могу отказаться. Я помню, как его руки сжимали меня до боли, как его губы терзали мою кожу. Я помню, как стонала под ним, как его член просто разрывал меня на части. И я отвечала ему тем же - безумием на безумие.

Он обхватывает своей ладонью мою ладонь и я ощущаю, насколько горяча его кожа, мне хочется прикоснуться к ней губами, вдохнуть его аромат. Но я сдерживаюсь. Сейчас это не важно, важно то, что я чувствую, как пропасть между нами исчезает.

Остаётся только этот голод. Голод, который мы не можем утолить. Он смотрит на меня, и в его глазах - отражение моей собственной одержимости. Я знаю, что мы оба потеряли контроль. Мы горим в одном пламени, и нам это нравится.

— Всё будет хорошо, — шепчет он сконяясь к моей ладони и опаляя своим дыханием мою чувствительную кожу, но я знаю, что это ложь.

Мы оба знаем, что ничего хорошего нас не ждёт. Мы обречены. Но это не имеет значения. Мы уже слишком глубоко...

Приветствую всех любителей острых ощущений и запретных страстей! 😈

Добро пожаловать в литмоб "Запретный плод"!🍎🔥 Искушение слишком велико, чтобы устоять перед ним. К чёрту правила! Запретный плод безумно сладок! 🤤

Готовы сорвать его?😈

9 захватывающих историй про запретные отношения!

Найти все истории вы можете по тэгу литмоб_запретный_плод

Глава 1. Ева

Два года назад

Эта история - не услада для слуха, не сказка о счастье. Это моя повесть, девушки, чья жизнь, словно бурный поток, несла меня сквозь череду событий, уготованных судьбой. Начнём же с истоков. Я, Ева Исаева, обычная школьница, растворяющаяся в толпе. "Среднестатистическая" - вот слово, идеально описывающее меня. Но тот мрак, что окутал мою жизнь, начался в день моего шестнадцатилетия.

Хотя о чём это я, он начался куда раньше, но в мой день рождения произошёл переломный момент, который разделил всю мою жизнь на "до" и "после".

Я жила с родителями в тесной двушке московского района Царицыно. Но так было не всегда. Когда-то я жила в достатке, в собственном доме, и сейчас, свою нынешнюю жизнь я ненавидела всей душой.

Всё переменилось в тот злополучный день, когда отец проиграл в казино деньги, в тот день что-то произошло между моим дядей Адамом и отцом.

Майское солнце пробивалось сквозь неплотно задёрнутые шторы, заливая класс тёплым светом. За окном, сквозь пыльное стекло, виднелся привычный московский пейзаж: серые многоэтажки, унылые детские площадки и редкие островки зелени. Весна запоздала в этом году, будто боялась прогнать зимнюю тоску. Я невидящим взглядом скользила по этой картине, чувствуя, как слова учителя математики проносятся мимо меня, не оставляя следа. В голове снова возникли картины той ссоры, той роковой ссоры.

В тот день я, как обычно, возвращалась из школы, и услышала громкие голоса за дверью гостиной. Это были отец и Адам. Заинтригованная, я прильнула к двери, пытаясь разобрать слова.

— Ты идиот! Ты понимаешь, во что ты вляпался?! — кричал Адам. Голос его был полон ярости, такой, какой я никогда не слышала. — Ты проиграл их деньги! Ты понятия не имеешь, кто стоит за этим!

— Адам, успокойся! Я всё улажу, — бормотал отец, голос его звучал жалко и испуганно. — Я отыграюсь, я верну всё до копейки!

— Отыграешься?! Ты хоть понимаешь, что ты не просто деньги проиграл?! Ты поставил на кон жизнь своей семьи! Мою жизнь, в конце концов! Ты втянул нас в такую дерьмовую ситуацию, из которой выбраться почти невозможно!

— Не драматизируй! Я знаю, что делаю.

— Знаешь?! Да ты думаешь только о себе! Тебе плевать на семью, плевать на Еву! Ты хоть на секунду подумал, что с ней может случиться?! — в голосе Адама звучала неподдельная ярость и… боль? — Она же ребёнок, Коля! Как ты мог быть таким безответственным?!

— Заткнись! — рявкнул отец. — Я не просил тебя лезть не в своё дело!

— Не в своё дело?! Да я теперь по уши в этом дерьме из-за тебя! Слушай меня внимательно: если ты хочешь сохранить жизнь себе и своей семье, чтобы тебя и твою дочь не нашли с простреленными головами, исчезни! Не появляйся больше в моей жизни! Понял?!

Страх сковал меня. Я не понимала, о каких деньгах они говорят, но чувствовала, что это что-то ужасное.

Внезапно дверь гостиной распахнулась, и Адам стремительно вышел. Я не удержалась и опрокинулась вперёд, чуть не упав. Он подхватил меня, крепко держа за плечи.

— Адам, что случилось? — спросила я, чувствуя, как дрожит голос. Мой взгляд метнулся к отцу, он стоял в дверях, лицо искажено гневом и какой-то... безысходностью. Но потом мои глаза снова встретились с зелёными глазами дяди. В них отражалась неподдельная, всепоглощающая ярость, но он старался скрыть её, особенно сейчас, глядя на меня.

— Куда ты? — спросила я, зная, что ответ будет не тем, что я хочу услышать.

Адам не ответил прямо. Он лишь стараясь взять себя в руки нежно коснулся губами моего лба, произнеся тихо:

— Ещё когда-нибудь увидимся, мышонок.

Он поставил меня на ноги, и я видела, как его силуэт исчезает за дверью особняка. Дверь закрылась, оставив меня в тишине и ощущении невосполнимой потери. Пустота в душе росла с каждой секундой.

С тех пор наша жизнь развернулась на 180 градусов. Адам отвернулся от нас, он больше не посещал нас, а раньше… он был моим самым лучшим дядей, я его любила… до безумия.

Я знала, что мой отец - Николай Александрович, был азартен до мозга костей, а дядя - Адам Гоффман, был владельцем сети элитных ночных клубов и казино, что позволяло отцу постоянно подпитывать своё пристрастие. Этот бизнес приносит Адаму огромные деньги, а мой отец ему помогал, до поры до времени.

Однажды моя мама намекнула мне, что бизнес дяди далёк от законности, но мне было всё ровно, пока я жила в роскоши и не сталкивалась с житейскими проблемами, такими как, купить лишнюю кофточку в бутике или поехать в отпуск в другую страну.

Не стоит удивляться разнице в их фамилиях, мать Адама была чистокровной немкой и после замужества не желала брать фамилию мужа - Исаева. Спустя десять лет после рождения сына она покинула Россию и уехала по репатриации в Германию, оставив моего дядю на попечение отца.

Мой дедушка, Александр Сергеевич, в одиночку воспитывал двух сыновей: старшего, моего отца, от первого брака, в котором моя бабушка умерла от рака, (и ведь самое обидное, что я её даже не узнала), и младшего - от второго брака с немкой.

Во мне снова разгорелся праведный гнев. Я сжала ручку до боли, чувствуя, как она впивается в мою кожу. Эта надменная женщина, Катерина Гоффман, мать Адама, никогда мне не нравилась. Однажды, погостив у неё в Германии, я по неосторожности разбила дорогую вазу, после чего "бабушка" наотрез отказалась видеть меня в своём доме.

Сердце защемило от воспоминаний. Кажется, что это было только вчера, а прошло уже шесть лет.

Мы гостили у неё всей семьёй. Мне тогда было всего десять лет, я была неуклюжим, нерасторопным ребёнком.

Глава 2. Ева

— О чём задумалась? — спросила Катя, моя школьная подруга, с лукавой улыбкой. — Ты же знаешь, какое у твоего папы настроение. Не расстраивайся, если он снова напьётся, мы всё равно оторвёмся после твоего семейного торжества!

Я слабо улыбнулась, надеясь, что в этот раз отец не потеряет человеческий облик. Но в глубине души я понимала, что Катя права. Прошедшие месяцы научили меня, что мечты хрупки и легко разбиваются о жестокую реальность. И всё же, в этот день мне отчаянно хотелось чуда - чтобы все были счастливы и могли просто наслаждаться моментом.

— Как на счёт того, чтобы перекраситься? — вдруг спросила Катя, озадачив меня. Она взяла прядь моих светлых волос и, накручивая на палец, продолжила: — Мне кажется, тебе очень пойдёт рыжий, дерзко и необычно. Как думаешь?

— Я же тебе не забор какой-то, — усмехнулась я, понимая, что это ужасная идея, — Да и, к тому же, я терпеть не могу рыжий, уж лучше в чёрный… — засмеялась я, но в душе вспыхнула жгучая ненависть.

Рыжий - это был не просто цвет. Это символ моего личного ада, символ боли, въевшейся под кожу. Этот оттенок напоминал о прошлом, об Адаме, об его матери. И мой дядя… будь он проклят, молод, амбициозен, заносчив, и, к сожалению, красив. Лучше бы он был похож на чудовище, на уродливого монстра, от этого мне было бы хоть чуточку легче. Ещё и не старый, чёрт, я его ненавижу. Ему… кажется, тридцать лет. Плевать, он вычеркнул нас из своей жизни. Точка.

Я отмахнулась от липкой мысли об этом дьяволе в человеческом обличии и попыталась сосредоточиться на обсуждении предстоящего вечера. Катя, как одержимая, извергала идеи, как мы проведём сегодняшний вечер: от разудалой вечеринки в стиле "Дикого Запада" до угарного караоке-марафона, пропитанного ностальгией по 80-м.

Она рассказывала за разные кафе, заведения, куда мы могли бы сходить после празднества с родителями, но я лишь рассеянно улыбалась, кивая в такт её идеям, а в моей голове уже зрел мрачный план. План мести дяде Адаму.

За предательство, за то, что бросил нас, стёр из своей жизни, на долгих три года. За отца, который, кажется, пропивал наши последние деньги, за унизительную нищету, за детство, отравленное горечью потерь. Я понимала всю абсурдность этой затеи, её наивность, но жажда справедливости, пусть и искалеченной, клокотала во мне, требуя выхода.

Днём, вернувшись домой, я ощутила гнетущую атмосферу, царящую в нашей скромной квартирке. Отец, уже изрядно захмелевший, неподвижно сидел перед мерцающим экраном телевизора, бессмысленно переключая каналы.

Мать, уставшая и измотанная жизнью, бесцельно металась по тесной кухне, готовя ужин, скудный, как и моё существование. Праздничного настроения не было и в помине. Я, с трудом выдавив из себя подобие улыбки, поспешила переодеться и, стараясь не привлекать внимания, пошла помогать матери.

Мы молча накрыли на стол, избегая зрительного контакта, словно боялись увидеть в глазах друг друга отражение общей безысходности.

Внезапный звонок в дверь нарушил тягостную тишину. На пороге стоял курьер, с огромным, благоухающим букетом алых роз и строгим конвертом в руках.

— Еве Исаевой лично в руки, — произнёс он и протянул мне цветы и послание.

Я с удивлением расписалась о получении "послания" и поспешно захлопнула дверь.

Внутри конверта обнаружилась лаконичная открытка, с единственной, ледяной фразой:

«С днём рождения, Ева. Думай о будущем. Адам Гоффман».

Внутри меня вскипела такая ярость, что мне захотелось его придушить собственными руками.

Думать о будущем? Как он смеет говорить мне о будущем, после всего, что он натворил?

Сжимая в кулаке дорогую бумагу, я поклялась, что Адам заплатит за каждую слезинку, за каждую ночь, полную кошмаров, за все украденные мечты, за то... что оставил меня... нас, и просто исчез не сказав ни слова.

— Кто там пришёл? — крикнула мама из кухни, её голос не сразу дошёл до моего воспалённого ненавистью сознания.

Я ничего не хотела говорить ей в этот момент, понимая, что сорвусь на крик, и молча протянула ей букет и открытку.

Мать с удивлением взглянула на роскошные розы, а затем прочла короткое послание от Адама. Я увидела, как в её глазах, на мгновение, вспыхнула робкая надежда. Она серьезно? Считает, что мы можем помириться с Адамом? Да никогда! Прошлое - это непоправимая данность, и любые попытки наладить отношения с дядей обречены на провал. И я сама этого не хочу, всей душой.

Отец, наконец-то, оторвался от созерцания телевизионной пустоты и обратил внимание на нас.

Увидев розы и открытку в руках мамы, я заметила, как он нахмурился, словно почуял неладное. В его взгляде я увидела искры какой-то ревности и... затаённой обиды, что ли? Как будто все разом старые раны вновь открылись и начали кровоточить.

Он грубо выхватил послание из рук матери и, пробежав глазами по строчкам, злобно усмехнулся.

— Брат, значит? Вспомнил о племяннице, решил откупиться? — пробормотал он, комкая открытку в своей трясущейся руке. — Не нужны мне его подачки!

— Вы обещали, что мы поедем на пикник… сегодня… — робко попыталась перевести тему я. Только разговоров о дяде мне сегодня не хватало.

Отец лишь пренебрежительно махнул рукой, отворачиваясь от меня. Вместо пикника он достал из серванта початую бутылку водки, и, как обычно, налил себе щедрую порцию в рюмку.

Мать, тяжело вздохнув, принялась накрывать на стол, ставя перед ним тарелку с унылой нарезкой и солёными огурцами - привычный набор для его одинокого застолья.

Я окончательно разочаровалась в сегодняшнем дне и ушла в свою комнату. Праздник, так и не начавшись, был окончательно испорчен. То предвкушающее настроение, которое ещё теплилось в моей душе, угасло. Как же они все мне надоели!

Хотелось убежать куда подальше... скрыться ото всех на свете. Раз я брошенная, покинутая всеми, так пусть все и оставят меня в покое.

Съёжившись комочком я сидела в своей комнате, уткнувшись лицом в подушку, и безутешно плакала. Я ненавидела этот проклятый день рождения, ненавидела отца за его слабость, ненавидела дядю за его коварство и ненавидела себя за то, что была бессильна что-либо изменить.

Глава 3. Ева

Вдохновлено песней "Blood" Grandson

We'll never get free

Нам никогда не освободиться,

Lamb to the slaughter

Агнец на заклание,

What you gon' do

Что будешь делать,

When there's blood in the water

Когда вода окрасится кровью?

Я влетела в свою комнату, захлопнув дверь так, что стены задрожали. Схватила первое, что попалось под руку - маленькую фарфоровую статуэтку балерины. Помню, дядя Адам подарил мне её, когда мне было лет семь. Я тогда бредила балетом, и он сказал, что она будет моим талисманом, символом грации и успеха. Глупости всё это. С размаху запустила её в стену. Фарфор разлетелся на мелкие, острые осколки, словно мои детские мечты.

В горле заклокотал крик, который я не могла выпустить наружу. Схватила подушку, прижала к лицу и закричала в неё, пока не охрипла. В груди пылал пожар. Я хотела кого-то убить, уничтожить всё вокруг, сокрушить этот мир, который так жесток ко мне. Или… уничтожить себя.

В ушах зазвенело. Я не сразу поняла, что звонит телефон. Ярость, обида, негодование застелили мне глаза, я не видела и не слышала ничего вокруг. Потом до сознания дошло, что звук исходит от моего телефона. Дрожащими руками подняла трубку и хриплым голосом выдавила:

— Да, Кать…

— Ева, ты в порядке? — встревоженно спросила Катя. — Ты не забыла, что мы хотели отпраздновать твой день рождения?

Я выдохнула.

— Кать, праздник отменяется. У меня больше нет сил.

И я рассказала ей всё, как есть. Про отца, про его пьяные выходки, про эти ужасные слухи обо мне, про которые он намекнул. Что он вообще несёт?

В трубке повисла тишина. Я услышала, как Катя замялась.

— Ева… понимаешь… слухи в школе действительно ходят.

Моё сердце пропустило удар.

— Что? Какие слухи?

— Ну… — Катя замялась ещё сильнее. — Ты не обижайся, я просто не хотела тебя расстраивать…

— Катя, говори! О чём ты?

— Помнишь Лёшу из старшего класса? Ты ему отказала, он к тебе клеился…

— Помню. И что?

— Ну, так вот… Он распускает слухи, что ты… спишь за деньги с каждым.

Мир вокруг меня пошатнулся. Я похолодела. Вспомнила странные взгляды парней вокруг, шепотки за спиной. Раньше я не обращала на это внимания, думала, что просто не нравлюсь им. Но теперь… теперь я поняла. Они смотрели на меня с вожделением и презрением, как на дешёвую вещь, которую можно купить. Я почувствовала себя измазанной в навозе. Какого чёрта?! Как такое вообще возможно? Почему они так думают обо мне? Я ведь… я ведь…

— Но это всё неправда! — взревела я в трубку, чувствуя, как ярость переполняет меня с новой силой, сжимая кулак так, что побелели костяшки. — Это неправда! Мерзкая тварь… мерзкая тварь…

Я чувствовала, как задыхаюсь от досады и обиды, хотелось ударить этого Лёшу с такой силой, чтобы он умылся своей же кровью. Во мне проснулась жажда возмездия, просто неконтролируемая, первобытная.

— Я знаю, Ева… — проговорила Катя тихо, как будто боялась расстроить меня ещё больше. — Но ты же знаешь, что он богатенький мальчик, мажор. У него папа – местный депутат, так что на деньги он не смотрит, а твой отказ, он задел его раздутое самолюбие… Поэтому ему поверили…

Я чувствовала, как дрожат мои руки, жажда крови стала просто невыносимой. Хотелось сорваться с места и бежать, искать его, чтобы выцарапать ему глаза. Но я застыла, словно парализованная, не в силах пошевелиться.

— Но как, как отец узнал об этом? Как? — прошептала я, больше самой себе, чем Кате.

В голове лихорадочно заметались мысли. Отец… как он мог узнать? Он же дальше рюмки и старого телевизора ничего не видит. Неужели… Неужели кто-то из знакомых, таких же опустившихся алкашей, как и он сам, услышал этот мерзкий слух и поспешил ему донести, чтобы позлорадствовать? Чтобы, ткнув носом в грязь, показать, что не только они катится на дно? Или… или это всё-таки школа? Учителя? Может, кто-то из них решил, что мой отец должен знать, во что я "вырядилась"? Учителя тоже разные бывают, некоторые обожают влезать в чужую жизнь, под предлогом "заботы".

И тут меня осенило, как молнией ударило. Вспомнила вчерашнюю сцену в магазине. Когда та противная продавщица смотрела на меня с презрением, когда я пыталась купить продукты в долг. Может, она тоже слышала эти слухи, и решила, что у меня теперь "лёгкие" деньги есть, вот и отказала, надеясь, что я пересплю с кем-то и принесу ей деньги? Да, точно! Она наверняка знала! А потом, когда отец пришел за мной… Она наверняка ему и рассказала! Подлила масла в огонь!

Я со злостью вытерла слёзы со щёк. Мне было противно, тошно и страшно. Страшно от того, как быстро люди готовы поверить в грязные сплетни, как легко они готовы растоптать чужую жизнь. Страшно от того, что мой собственный отец, вместо того, чтобы защитить меня, поверил в эту чушь.

— Кать, прости… — прошептала я, чувствуя, как голос дрожит. — Я не могу никуда пойти. Не сегодня. Я просто… я не знаю, что мне делать.

— Я понимаю, Ева. — Катя говорила тихо и участливо. — Не переживай. Мы что-нибудь придумаем. Может, завтра встретимся? Просто погуляем?

— Не знаю… — я чувствовала себя раздавленной.

— Хорошо, позвоню тебе завтра. — Катя помолчала немного. — Ева, не переживай так сильно. Всё наладится. Я верю в тебя.

— Спасибо, — пробормотала я, зная, что эти слова звучат жалко и неискренне.

Я не верила ни во что. Ни в себя, ни в будущее, ни в то, что всё может наладиться.

Я положила трубку, и снова уткнулась лицом в подушку. На этот раз я не кричала. Я просто тихо плакала, чувствуя себя совершенно одинокой и беспомощной в этом жестоком, несправедливом мире. Я вдруг вспомнила слова Адама из открытки: «Думай о будущем». Смешно. Какое будущее может быть у девушки, которую считают шлюхой? Какое будущее может быть у девочки, живущей в нищете, с пьющим отцом и сломленной матерью? Какое будущее может быть у меня?

Глава 4. Ева

Я проснулась измученная, будто меня били всю ночь, или я разгружала десятитонку в «Пятёрочке». В голове проскользнула саркастическая мысль.

«Если я буду так дальше жить, то разгружать товары в «Пятёрочке» станет для меня реальностью».

Кое-как встала с кровати, стараясь не думать ни о чём. Проснулась раньше обычного и пошла в душ. Когда я вымылась дочиста, то почувствовала облегчение.

Подойдя к зеркалу, я увидела просто серую мышь, то есть, меня. Светлые, длинные волосы облепляли измученное лицо, серые глаза… В голове вспылили воспоминания того, как дядя Адам называл меня "мышкой".

— Мышка… да, блять, я мышка… чёртова серая мышь, ненавижу тебя… ненавижу, Адам! — прошептала я самой себе и с яростью посмотрела на себя в зеркало.

Мои серые глаза вспыхнули, и я увидела там настоящий холод. От самой себя у меня побежали мурашки по коже. Прекрасно, ненависть, это было то, что нужно, то, что питало меня, давало мне силы. Ненависть к Лёше, к его папаше-депутату, ко всем этим самодовольным ублюдкам, уверенным в своей власти и безнаказанности. Ненависть к отцу, за его слабость и пьянство. Ненависть даже к матери, за её вечное смирение и отсутствие сил, чтобы что-то изменить. И да, ненависть к Адаму, за его фальшивое участие, за его лицемерные слова поддержки, за то, как он вычеркнул меня из собственной жизни, будто меня там и не было.

Я вытерла запотевшее зеркало и снова взглянула на своё отражение. Больше никакой серой мышки. Сегодня родится кто-то новый. Кто-то, кто не позволит себя топтать. Кто-то, кто даст сдачи. Кто-то, кто будет бороться.

Я с грохотом пронеслась по квартире, замечая на себе удивлённые взгляды родителей. Да плевать, плевать мне на всё! С силой хлопнула дверью своей комнаты и стала рыться в вещах. Мне нужен был наряд, который бы говорил сам за себя. Что-то вызывающее, дерзкое, чтобы соответствовать образу, который мне так щедро навесили. "Шлюха"… Сука, они все увидят, как эта "шлюха" наступит на их глотки.

На дне шкафа я обнаружила старую кожаную куртку, которую выпросила у матери лет пять назад. Она была мне велика, но сейчас сидела идеально. Под куртку я нашла короткое, обтягивающее платье, которое никогда не надевала - слишком вульгарное, слишком откровенное. Сегодня - самое то. Дополнила образ грубыми ботинками на толстой подошве и ярким макияжем. Подвела глаза чёрным карандашом, густо накрасила губы алой помадой. В зеркале на меня смотрела незнакомка - дерзкая, самоуверенная, готовая к бою.

В таком виде я направилась на кухню. Отец уже сидел там, похмельный и злой, как обычно. Его красные глаза с подозрением изучали меня, когда я вошла. Мать стояла у плиты, бледная и встревоженная.

Реакция последовала незамедлительно.

— Ты куда это вырядилась? — прорычал отец, с трудом фокусируя на мне взгляд. — Ты что, совсем с ума сошла?

Мать всплеснула руками.

— Евочка, зачем ты так? Ты же у меня хорошая девочка, умница. Что ты творишь?

Я злорадно усмехнулась. Именно этого я и добивалась. Пусть смотрят, пусть судят.

Отец, кажется, окончательно проснулся. Его лицо покраснело, он вскочил со стула, готовый сорваться в очередной приступ ярости.

— Я тебе сейчас покажу, куда ты вырядилась! Я тебя…

Но потом он осекся, словно внезапно потерял интерес. В его глазах появилось какое-то странное выражение - смесь разочарования и… подтверждения. Он махнул рукой.

— А, ну да… Теперь понятно… Слухи, значит, не врали.

Усмешка стала ещё шире. Пусть верит. Пускай. Да - шлюха. Буду для них не просто шлюхой, а самим дьяволом.

Я открыла холодильник, достала оттуда кусок сыра и колбасы и принялась с аппетитом жевать, глядя прямо отцу в глаза.

— Вы же поверили слухам, — проговорила я, не отрываясь от еды. — Так чего теперь удивляетесь? Нужно соответствовать образу.

Отец нахмурился, его брови сошлись на переносице.

— Если так и есть, — процедил он сквозь зубы, — ты будешь наказана. И всё лето просидишь дома.

Я с ледяным спокойствием посмотрела на него.

— Пожалуйста, — проговорила я, отчётливо выговаривая каждое слово. — Как вы можете наказать меня ещё больше, чем жизнь с вами?

— Видишь, кого мы воспитали? Видишь? — отец повернулся к матери, причитая.

«Конечно, воспитали вы демона, и не просто воспитали, вы все меня бросили, это результат вашего полного пофигизма!» — подумала я, пережевывая колбасу с сыром, демонстративно причмокивая.

— Она просто подросток, Коля, шестнадцать лет, вспомни какими мы были! Это пройдёт, — сказала мама.

«А как же? Конечно, пройдёт, когда я вырвусь из этой клоаки на свободу, тогда, может быть, пройдёт.» — с досадой подумала я.

Дожевав колбасу, я с нетерпением ожидала их в коридоре, ждала, когда они оденутся, когда соберутся, когда отец соберёт своё хмельное лицо до кучи.

Нервно теребила телефон в руках и перекладывала рюкзак с одного плеча на другое. Как же они меня бесят! Все до одного. И чем дольше тянется это утро, тем сильнее горит внутри меня этот огонь ненависти. И он обязательно вырвется наружу. Испепелит их всех, к чертям собачьим. Я не буду больше серой мышью. Я стану ураганом.

Вышли они, наконец, одевшись, и я встретила их кривой усмешкой.

— Давай, двигай булками, и к машине, бегом!

Я вспыхнула от такого пренебрежительного тона, но не стала спорить, а молча пролетела с пятого этажа нашей старой панельки на первый. Совершенно не дожидаясь их.

Когда я выскочила на улицу, остановилась, вдыхая свежий майский воздух. На улице пели птицы, природа цвела, оживала, резко контрастируя с холодом, и пылающей злобой у меня внутри.

Когда родители спустились, я подошла к нашей старенькой "Ладе".

Отец открыл дверь и буркнул:

— Особое приглашение нужно?

Я ничего не ответила и пролезла внутрь. Захотелось кричать, орать, даже ударить его, но я сдержала гнев. Не буду я показывать свою слабость.

Наконец, они оба умостились в машину.

Мама, вся какая-то съёжившаяся, робко посмотрела на меня и попыталась улыбнуться.

Глава 5. Ева

В нос ударил резкий запах медикаментов, едкой хлорки, всего того, что, казалось, пропитало воздух. Даже сквозь вату в голове, сквозь пелену неясности, этот запах пробивался, раздражая и вызывая тошноту. Веки были словно свинцовые, не слушались меня. Я лежала, не открывая глаз, и слушала. Слушала, как пищат какие-то датчики, мерно, монотонно, как тикают часы, отсчитывая секунды моей… чего? Жизни? Муки?

В голове проносились обрывки недавних событий. День рождения, пьяный угар отца, унизительное поздравление дяди, ссора с родителями, их вечное недовольство, их обвинения. Унизительная поездка в школу, чтобы… чтобы что? Чтобы подтвердить или опровергнуть грязные слухи о том, что я шлюха?

Мы не доехали до школы.

А потом… потом удар. Оглушительный, всепоглощающий. И кровь. Много крови.

Резко распахнула глаза. Сухой воздух обжёг слизистую. Передо мной склонились лица. Размытые, неясные, как будто смотрела сквозь толстое стекло. Врачи? Медсестры? Какие-то ещё люди в белых халатах… Они что-то спрашивали. Видела, как двигаются их губы, как хмурятся брови. Видела беспокойство в их глазах. А я… я ничего не понимала. В ушах стоял гул, словно внутри меня работала какая-то адская машина. Звуки доходили как сквозь толщу воды.

С трудом подняла руку. Холодные, липкие датчики приклеились к коже.

Мелькнула мысль:

«Что это? Зачем они здесь?».

Повернула голову. Палата. Белые стены, тусклый свет, капельница, свисающая с металлической стойки. В окно еле пробивались солнечные лучи, размытые и слабые.

Врачи продолжали щёлкать перед моим лицом какими-то инструментами. Имитация проверки зрения? Да плевать! Пусть щёлкают, пусть светят, пусть тычут. Всё внимание было сосредоточено на одном - понять, что произошло.

Неужели… авария?

И тут, как вспышка, в памяти возникла картина. Месиво из металла, искорёженная "Лада", лица родителей… залитые кровью. Волна ужаса окатила меня с головой. Мама… папа… Где они? Живы ли?

Попыталась что-то сказать, спросить. Но изо рта вырвался лишь хрип. Горло пересохло, язык не слушался. Лица врачей стали ещё более обеспокоенными. Они зашептали что-то друг другу, жестикулируя и поглядывая на меня.

Я снова перевела взгляд на свою руку. Датчики, трубки, капельница… Я - словно сломанная кукла, подключённая к аппаратам, чтобы хоть как-то поддерживать жизнь. Но что насчёт моих родителей? Что насчёт того, кто виноват в этой аварии? И почему этот запах хлорки, этот больничный холод, проникают мне под кожу, парализуя волю?

Я должна узнать. Я должна вспомнить. Я должна выжить.

Я закрыла глаза, чувствуя, как пульс пульсирует в висках, как дыхание постепенно приходит в норму. Сейчас все мои недавние проблемы, ссоры и обиды казались такими мелкими, такими ничтожными перед лицом того, что со мной случилось. Открыв глаза, я сфокусировала взгляд на лицах врачей, и наконец… смысл их слов начал доходить до меня.

— Как вы себя чувствуете? — спросил один из них, наклоняясь ближе.

Я попыталась ответить, и из моего горла вырвался лишь хрип. Я прокашлялась, с трудом прочищая горло.

— Вроде бы… нормально, — проговорила я, чувствуя, как саднит в груди. — Только… такое чувство, что я… сломана.

Врач слегка наклонил голову, его взгляд смягчился.

— Вам повезло, — сказал он, и в его голосе прозвучало искреннее сочувствие. — Вы отделались относительно легко. Сотрясение мозга, несколько ушибов… Но, по большому счёту, вы практически не пострадали.

Его слова казались нереальными. "Легко"? "Не пострадали"? А как же остальное?

Я смотрела на него, пытаясь собраться с мыслями. Но в голове была лишь каша, обрывки воспоминаний.

— А мои… родители? — выдохнула я, с трудом выговаривая слова. — Как они?

Врач замер. Его взгляд метнулся в сторону, словно он искал, куда спрятаться. Он откашлялся, избегая смотреть мне в глаза.

— Они… — он запнулся, подбирая слова. — Они были в реанимации…

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— И… — подтолкнула я его, замирая от ужаса.

Он снова отвёл взгляд. В палате повисла тягостная тишина.

— Их не удалось спасти, — проговорил он тихо, едва слышно. — Они… они умерли сегодня утром.

На мгновение меня парализовало. Я не могла пошевелиться, не могла дышать. Слова врача не хотели складываться в единое целое, отказывались обретать смысл.

Я с трудом прочистила горло.

— Это… это какая-то очень не весёлая шутка, — проговорила я дрожащим голосом. — Так шутить нельзя.

Глаза наполнились слезами, предательски размывая все образы вокруг.

Врач покачал головой, и его лицо стало ещё более скорбным.

— Боюсь, это не шутка, — сказал он. — Мы бы никогда не стали шутить подобным образом.

Мир рухнул. Раскололся на тысячи осколков, и каждый из них вонзился в моё сердце. «Умерли». Это слово звучало как приговор, как погребальный колокол, от которого некуда бежать. Мама… Папа… Нет, этого не может быть. Это какая-то чудовищная ошибка, злая шутка.

Я попыталась сесть, сорвать эти проклятые датчики, доказать им, что они лгут. Но тело не слушалось, пронзила острая боль в висках, комната закружилась.

— Нет! Нет! Это неправда! — пыталась закричать я, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип.

Я дёрнулась, пытаясь высвободиться от капельницы, от этих трубок, что привязывали меня к кровати. Сорвать их, вырвать с корнем! Может, тогда этот кошмар закончится?

— Вы лжёте! Вы все лжёте! — теперь это был уже не просто крик, а истошный вой, полный моей боли и отчаяния.

Я плевалась проклятиями, словами, которые никогда бы не сорвались с моих губ в нормальной жизни. Но сейчас я была ненормальной. Обезумевшей от горя.

Всё вокруг плыло, звуки доносились словно из другого мира. Я видела их лица, испуганные и обеспокоенные. Слышала обрывки фраз.

«Срочно успокоительное…»

«…вколоть снотворное…»

Пелена. Вязкая, липкая пелена окутывала разум. Я больше ничего не соображала. Только боль. Невыносимая, всепоглощающая. Мне хотелось причинить кому-то вред. Им? Себе? Неважно. Главное - прекратить эту муку.

Глава 6. Адам

Дым дорогой сигары медленно поднимался к потолку моего кабинета, закручиваясь в причудливые кольца. Это, пожалуй, единственное, что сейчас хоть как-то помогало мне отвлечься от вороха мыслей, терзающих сознание. Вчера Еве, моей племяннице, исполнилось шестнадцать. Шестнадцать лет… Кажется, совсем недавно она была маленькой девчушкой, обожавшей лазить ко мне на колени и рассказывать свои детские секреты. А я… я даже не соизволил приехать.

Чувствую ли я себя подонком? Наверное, да. Но, чёрт возьми, у меня просто не было другого выхода. Мой брат, этот беспечный идиот, загнал нас всех в такую глубокую яму, что я до сих пор не вижу из неё выхода. Он проиграл деньги. Чужие, огромные деньги. И те, кому они принадлежали, не привыкли прощать долги. Они дали мне выбор: смерть ему и, возможно, всей его семье, или… или я становлюсь их марионеткой.

Десять лет. Десять лет мои ночные клубы и казино будут не просто местом развлечений, а перевалочным пунктом для их грязных делишек. Десять лет я буду покрывать их, улаживать проблемы, брать всю вину на себя, если что-то пойдет не так. А брата… брата я больше не увижу. Таковы были условия. На Еву и её мать, по крайней мере, не было никаких чётких ограничений. Но я не мог рисковать. Я просто не мог допустить, чтобы они пострадали из-за долгов моего брата. Поэтому я обрубил все концы. Официально.

Конечно, я тайно слежу за ними. Знаю, что брат пропивает всё, что у него есть. Знаю, что он продал особняк, и теперь Ева живёт совсем не так, как раньше. Но лучше такая жизнь, чем никакой. Лучше бедность, чем пуля в голове.

Телефонный звонок вырвал меня из этих мрачных раздумий. Незнакомый номер. Я вздохнул и принял вызов.

— Да… понял, сколько нужно перевести?

Короткий ответ, и я сбросил звонок. Кривая усмешка тронула мои губы. Я уже много лет покрываю долги брата. Он даже не подозревает об этом, вечно пьяный и беспечный. Но тайные переводы денег на их содержание - это единственная возможность помочь им, не привлекая к ним внимание тех, кто жаждет расправы. Это мой способ защитить их, даже если они об этом никогда не узнают. Это моя плата за ту сделку с дьяволом, которую я заключил, чтобы спасти их жизни.

Дверь резко распахнулась, и в мой кабинет вошла Кристина, одна из танцовщиц. Её вызывающие наряды обычно оставались за пределами моего личного пространства, но сейчас она стояла передо мной в коротком, блестящем платье, которое едва прикрывало бёдра. Я не спорю, фигура у неё была отменная, но сейчас мне было не до секса.

Она подошла ко мне совсем близко, на высоких шпильках, покачивая бёдрами, и я тут же ощутил удушающий запах её духов - сладкий, приторный, он казался слишком осязаемым, заполняя собой всё пространство моего кабинета, где обычно всё было пропитано лишь моим присутствием, запахом дорогой кожи мебели, сигары и терпкого коньяка. Это вызвало во мне внезапное раздражение, будто кто-то нагло вторгся в мой личный кокон. Мне захотелось немедленно проветрить комнату, вытеснить этот навязчивый аромат.

Кристина наклонилась, и её крашеные в блонд волосы коснулись моего уха. Она шепнула, обжигая кожу горячим дыханием:

— Поедем сегодня к тебе? Или ты тут надолго застрял?

Я не ответил. Просто отстранился, взял её лицо в ладони и посмотрел в глаза. В этих васильковых глазах, на дне которых плескалась глубина, я видел лишь отражение собственной похоти. Ничего больше.

— У меня нет настроения… — сухо отрезал я.

Её лицо исказилось в недоумении, но она не отступила. Эта девица привыкла получать то, что хочет. Кристина зарылась пальцами в мои волосы, ощутимо сдавливая кожу головы, и потянула меня ближе к себе, впиваясь в губы требовательным, настойчивым поцелуем.

Я ощутил, как её язык нагло проникает мне между зубами, как жадно она пытается приласкать мой язык. Вкус алкоголя, смешанный со сладкой помадой, вызывал во мне смешанные чувства. С одной стороны, хотелось схватить её за задницу, нагнуть прямо на этом массивном столе из красного дерева и утолить свою животную потребность в тепле женского тела. Но с другой стороны, что-то внутри противилось этому. Сейчас я отчаянно нуждался в одиночестве, в тишине своих мыслей, в возможности переварить груз, который давил на меня.

А она продолжала ласкать меня, её рука скользнула вниз, к моей ширинке, умело и настойчиво пытаясь расстегнуть брюки. Да, я почувствовал возбуждение, как и всегда. Мне всего тридцать лет, я молод, здоров, и моё тело требует женского общества. Но сейчас… сейчас я не хотел этого. Это было что-то большее, чем просто отсутствие желания. Это было какое-то отторжение, на каком-то духовном уровне. Чушь конечно, но это было так.

Я резко оттолкнул её от себя, холодно произнеся:

— Не сейчас! Не сегодня.

Кристина отшатнулась, хлопая накрашенными ресницами, как глупая кукла.

— Почему? — обиженно пролепетала она.

Я смотрел на неё, на её идеально выбеленные зубы, на пухлые, накрашенные губы, на эти длинные, нарощенные ресницы, и не мог понять, почему она вызывает во мне лишь похоть, и ничего больше. Мне нравились блондинки, это правда. Но эта её искусственная красота… Она была как дорогая подделка, красивая снаружи, но пустая внутри. Она знала, что мне нравятся блондинки, и покрасилась, только чтобы понравиться.

Раньше, лет пять назад, меня бы это даже не волновало. Пустая или нет - мне было плевать. Я просто брал своё, трахал их так, как сам того хотел. Животная страсть, и многих это устраивало, пока они не начинали капать на мозги о свадьбе, детях, и "жить дружно и счастливо".

Тогда я просто находил другую. Но с каждой было одно и то же. Долго и счастливо, свадьба и желание почаще залезать в мой кошелёк, уже в качестве законной жены. Но почему-то в последнее время мне стало мало этого. Захотелось чего-то настоящего… Секс - это хорошо, но захотелось ощутить что-то большее, нежели недолговременная симпатия и похоть.

— Выходи, сегодня я не трахну тебя, иди работай…

Глава 7. Адам

Я снова вздохнул полной грудью, пытаясь прогнать липкое ощущение безысходности, осевшее в груди. Вечерний воздух Москвы, напоённый выхлопами и оглушительными звуками, казался сегодня особенно гнетущим. Подошёл к своему автомобилю - чёрному, брутальному Рейндж Роверу. Полностью тонированные стекла скрывали салон от любопытных взглядов.

Открыл дверь и погрузился в привычную атмосферу роскоши. Запах дорогой кожи, тонкий аромат дерева в отделке, приглушённый свет. Мой кокон, моя крепость, хотя и здесь меня не покидало чувство, что за мной наблюдают. Откинул солнцезащитный козырёк и опустил зеркало. Встретился взглядом с отражением.

На меня смотрел мужчина в самом расцвете сил. Правильные черты лица, доставшиеся от матери-немки, делали меня скорее похожим на европейца, чем на русского. Высокий лоб, прямой нос, волевой подбородок. Единственное, что выдавало во мне славянские корни - тёмно-русые волосы. Самый распространённый цвет, никакой фантазии. Я даже не знал, в кого такой цвет. Отец был блондином, мать-немка - рыжей. Впрочем, это было не важно.

Глаза. Зелёные глаза, сейчас вспыхнувшие привычным цинизмом в отражении зеркала. Девушкам нравилось многое в моём облике, но, кажется, именно этот циничный блеск в глазах притягивал их сильнее всего. Он говорил им о силе, о власти, о том, что я не верю в сказки.

Интересно, если бы я был толстым, уродливым, отвратительной наружности, они клеились бы ко мне так же? Так же позволяли бы делать с ними всё, что я захочу? Трахать и играться с их телами до бесконечности? А может быть, если бы я бил их в постели, они бы тоже рассказывали о вечной любви?

И я понимал, что да, они бы позволяли. Стоило им узнать, кто я, и их глаза загорались ещё большим блеском, помимо привычной похоти. Блеск денег, власти, безнаказанности. Я видел его каждый день в глазах этих хищниц, готовых на всё ради кусочка моего пирога.

Запустил двигатель. Тихое рычание мощного мотора отозвалось внутри меня. Вырулил на улицу и направился в сторону дома, или, скорее, в сторону тех четырёх стен, которые я называл домом.

Пробка, как всегда. Проклятье всех успешных людей, вынужденных тратить драгоценные часы на бессмысленное стояние в мерзком заторе. Решил хотя бы на закат полюбоваться, всё равно делать нечего. Майский вечер, конечно, в Москве так себе, но хоть какое-то подобие природы. Опустил стекло, вдохнул этот коктейль из выхлопных газов и бетонной пыли.

И тут, как по заказу, справа от меня поравнялась какая-то малолитражка, откуда с воплями вывалились девицы. Похоже, у них праздник каждый день. Уже прилично навеселе, судя по раскрасневшимся лицам и расплывающимся взглядам. Ищут приключений, чего уж там.

Одна из них, самая смелая, высунулась из окна и прокричала:

— Эй, красавчик! Заскучал?

Я медленно повернул голову, окинул их ленивым взглядом и широко улыбнулся. Но ответил на чистом, безупречном немецком:

— Entschuldigung, ich verstehe kein Russisch. Sprechen Sie Deutsch? (Извините, я не понимаю по-русски. Вы говорите по-немецки?)

Лица девиц моментально вытянулись. Видно, такой поворот событий в их сценарий не вписывался. На секунду повисла тишина, нарушаемая только гулом моторов.

— Ты что, русский не знаешь? — наконец выдавила одна из них, явно сбитая с толку.

Я лишь покачал головой, продолжая улыбаться. Снова что-то быстро проговорил на немецком, добавив немного артистичной жестикуляции. Пусть думают, что я не понимаю ни слова.

В салоне малолитражки началось оживлённое обсуждение. Я наблюдал за ними, как за животными в зоопарке. Одна что-то яростно доказывала, другая крутила пальцем у виска, третья, самая прагматичная, изучала мой "Рейндж Ровер" с видом опытного оценщика.

— Да он стопудово иностранец! Тачка вон какая! Бабки есть, значит, надо брать!

— Не, ну прикольный, конечно, но если он по-русски ни бум-бум… Нафиг он нужен?

Их голоса доносились до меня обрывками фраз, но суть была ясна. Мой внешний вид, автомобиль и предполагаемое иностранное происхождение сделали своё дело. Они уже вовсю обсуждали, как меня "брать". Какие же они все одинаковые.

Мне нравилось наблюдать за этим представлением. Как легко они велись на блестящую обёртку. Как быстро переключались с наигранной невинности на банальный расчёт.

Это было для меня неким спектаклем, в котором я играл роль богатого иностранца, а они - наивных охотниц за чужими деньгами. Мне нравилось дёргать за ниточки их желаний, нравилось наблюдать, как они стараются понравиться, как их глаза загораются алчным блеском.

Усмехнувшись, я прибавил громкость музыки в салоне и отвернулся к окну. Пробка медленно тронулась. Малолитражка осталась позади, а вместе с ней и этот маленький театр абсурда. Но в голове остался лишь циничный осадок. Мир полон хищниц, готовых на всё ради кусочка чужого пирога. И я, к сожалению, прекрасно это знаю.

Погрузившись в свои мысли, я не сразу заметил, как на телефон звонят. Прикрутив громкость, я схватил телефон и коротко отчеканил:

— Да?

На другой линии я услышал мужской, безэмоциональный голос. Начали рассказывать про какую-то аварию. Я сосредоточено вёл автомобиль, слова стали постепенно доходить до моего сознания, пока наконец мужчина не сказал последнее предложение, с каким-то надрывом в голосе. Информация достигла своей цели: «Мой брат… авария, несчастный случай, Ева в больнице… мертвы».

Я резко затормозил. Сзади в меня чуть не влетела машина, но я слушал будто сквозь толщу воды. Я слышал, как мне гневно сигналили, чтобы я двинулся дальше и не создавал больше затора, но мне необходимо было справиться с внутренним напряжением. Нужно собраться. Нельзя давать волю чувствам.

Я потянул за узел галстука, мне показалось, будто он меня душит, просто пытается лишить меня воздуха. Неужели это правда? Не может быть…

И потом, прохрипел в трубку, не узнавая своего голоса:

— Как умерли? Может… это какая-то ошибка?

Но по ту сторону линии мужчина, врач, заверил… что это не ошибка, что это реальность. Жестокая, нелепая реальность. Смерть брата… Это было как удар под дых. Мы не были близки в последнее время, и всё из-за его роковой ошибки. Но он был моей семьёй. Единственной, кто у меня остался помимо матери.