Глухая точка.

ГЛУХАЯ ТОЧКА 1

После уроков воспитательница начала собирать класс. По распорядку дня был отдых на свежем воздухе. Дети высыпали во двор — кто-то носился по кругу, кто-то гонялся друг за другом, несколько девочек стояли в кучке, возбуждённо что-то обсуждая. Мария Ивановна, уставшая, села на скамейку под деревом. Её взгляд скользил по знакомым лицам, пока не остановился на одной из девочек, стоявшей у самого забор.

Юля.

С виду — обычный, чуть полноватый ребёнок лет восьми. Но в ней было что-то, что постоянно привлекало взгляд, как будто она выпадала из общего шума и движений. Про неё ходило много разговоров. Говорили, что её нашли совсем малышкой — на заброшенной дороге где-то за чертой города. Какая-то супружеская пара увидела ребёнка, сидящего в пыли, и вызвала полицию. Никаких документов. Ни имени. Ни истории. Ни единого следа родителей.

Она просто сидела и улыбалась.

Позже врачи скажут, что девочка полностью здорова. Разве что ничего не слышит. Глухота — врождённая, по-видимому. Потом ей подобрали слуховые аппараты, небольшие устройства, крепившиеся за ушами. Когда Юля впервые услышала звуки — она испугалась. Плакала, дёргала «штучки», как она их называла, пыталась вытащить. Показывала на уши пальцами, отчаянно, будто просила вернуть привычную тишину.

Но время шло, и она привыкла. Или смирилась.

Мария Ивановна продолжала наблюдение. Юля была странной. Хотя... здесь каждый ребёнок был по-своему странным. У каждого — своя искалеченная судьба, своя история одиночества. Но Юля казалась чужой даже этому месту. Как будто знала больше, чем положено знать восьмилетнему ребёнку. Молчаливая, отстранённая. Девочки пытались подружиться с ней, звали поиграть, делились конфетами — но Юля лишь вежливо кивала, отступала в сторону и уходила в себя.

Может, это глухота? — думала воспитательница. Может, всё дело в ней?

Юля стояла у металлического забора. За ним кипела другая жизнь. Машины, люди, магазины, крики детей, шорох пакетов, лай собак — огромный, пёстрый мир, недоступный отсюда. Там стояли скамейки. По выходным туда приходили бабушки и дедушки, общались с внуками. Изредка кого-то из детей провожали на свидание — но чаще они просто смотрели сквозь прутья, как зверята из клетки.

Юля приблизилась к калитке. Потом обернулась. Мария Ивановна кивнула. Она знала — девочка не убежит. Ей просто нужно немного постоять там, где дует настоящий ветер.

Рядом, метлой подметая асфальт, сновала Фёдоровна.

Фёдоровну знали все. Даже директор называла её только по Отчеству, будто у той не было имени. Она жила с мужем прямо при интернате. Он — плотник, она — уборщица, завхоз, сторож и молчаливая хранительница порядка. Ходили слухи, что когда-то у неё был ребёнок, но тот умер. Говорили, от горя Фёдоровна ушла из жизни — не физически, но внутренне. И осталась здесь, в интернате, словно в наказание или искупление.

Она никому не давала спуску. Ни детям, ни воспитателям. Особенно если кто-то посмел пройтись в грязной обуви по только что вымытому полу. Однажды, когда приехала проверка, директорша улыбалась до боли в щеках, распахнула двери и заученно произнесла:
— Вот он, наш дом...

Но Фёдоровна прошла мимо, поджала губы и рявкнула: — Проходите уже, а не стойте тут, как мебель. И не мусорьте, в гостях вы, не дома!

Проверяющие предпочли не связываться.

Юля тем временем коснулась пальцами металлической дверцы калитки. И тут рядом послышалось шуршание. Фёдоровна.

— Мешаешь, — буркнула она, махнув метлой. — Сгинь.

Юля стояла у забора. Почти как в интернате — и цвет тот же, серо-зелёный. Но по ощущениям — не металл, а гладкая резина с чем-то пластмассовым.
“Разве такое бывает?” — подумала она, провела рукой по поверхности.

За ограждением — здание. Пятиэтажное, бело-серое, с углами, будто растёкшимися, как на картинах Сальвадора Дали.
На миг показалось, что дом движется. Или это её восприятие?

Сбоку появился мужчина. Точнее — верхняя половина мужчины. Серый жилет, аккуратные усики. А ниже — металлический корпус на одном большом колесе. Он двигался уверенно и быстро.

Юля смотрела, не мигая.
“Что за чудо в колесе?” — хотела бы сказать. Но промолчала. Просто прищурилась — и жестом обозначила вопрос.

Робот, не дожидаясь, начал говорить. Его губы двигались чётко:
— Чем могу помочь?

Юля успела считать. Не усмехнулась, но глаза слегка сузились — мол, что, разве инвалид?
Жестом показала: "ты человек?"
Робот без паузы:
— Я робот класса Е. Встречаю и провожаю гостей в галерею.

Юля кивнула, приняла.
Обернулась — за спиной привычного мира не было. Только неясное ощущение, будто он недавно был. Где-то тут. Но исчез.

Она пошла дальше, по-тихому. Мир шумел, но для неё он оставался беззвучным. Она чувствовала гул по ногам, вибрации от шагов и транспорта, но не слышала. Это и успокаивало, и напрягало.

На улице начался поток. Люди. Механизмы. Над дорогой — крошечные дроны с коробками. Почта, еда, непонятные знаки. Они жужжали — она не слышала, но видела по мельтешению, как всё пронизано движением.

На земле — чёткий поток. Никто не врезался. Никто не останавливался. Люди шли точно, как в хореографии.

Юля вглядывалась в лица. Они были обычные. Уставшие. Увлечённые. Привычные.
Их не удивляло то, что происходит вокруг.
“Значит, это — Москва? Только другая”.

Башни Зарядья она узнала. Но всё вокруг — будто заменили. Гладко, бело, стерильно.

Некоторые всё же смотрели на неё. Сначала украдкой. Потом — чуть дольше.
Девочка. Полноватая. В странной одежде.
И — слуховые аппараты.

Они замечали. Но не подходили. Не спрашивали. Уходили в свои заботы.На перекрёстке она заметила двух женщин. Одна держала за руку мальчика её возраста.
Тот заметил Юлю — и начал кривляться: дразнился, изображал что-то руками, шевелил губами с преувеличенной гримасой. Старался выглядеть «смешным».

Юля повернулась к нему. Помолчала. Потом жестами чётко изобразила:
"Да,смешно!" — с саркастической улыбкой, театрально аплодируя в воздух.