Гнездо Морвен

Глава 1. Родовое гнездо проснулось

Каменистые исполины на отшибе города всегда казались Эвдокии Морвен сонным легионом. Не благородным — нет. Сбившимся в стаю, оскалившимся щербатым камнем, готовым в любой миг сорваться с места и смести всё на своём пути. Родовое гнездо возвышалось над ними. Узкий, острокрылый исполин, вонзивший шпили в подбрюшье низкого, свинцового неба. Он врастал в землю, пуская каменные корни, и теперь казалось, будто сама почва — лишь его ничтожный постамент.

Она замерла у чугунных ворот, оплетенных мёртвыми жилами плюща, и ветер поиграл тёмными прядями её волос, выбившимися из строгой причёски. Эвдокия Морвен была воплощением готической элегантности, застывшим силуэтом на фоне увядания. Длинное платье цвета оставшегося после пожара пепла, с высоким воротником и сложной фактурой бархата и кожи, подчёркивало её худощавую, но не хрупкую фигуру. Лицо с резко очерченными скулами и губами, будто вылепленными для шепота ядовитых сентенций в салонах высшего света, а не для молчания в этом забытом богом месте, казалось высеченным из холодного мрамора. Лишь прядь серебристых волос, выбившаяся из тёмной массы и ниспадавшая на высокий лоб, нарушала строгость образа, напоминая о цене, которую платит плоть за общение с тёмными силами. Холодные, светло-серые глаза, лишённые всякого тепла, скользнули по фасаду, вбирая каждую трещину, каждую щербину.

Сквозь прутья угадывался сад — вернее, его призрак. Голые, корявые ветви яблонь, застывшие в немом крике, и бурые заросли, похожие на спутанные космы великанши, брошенной здесь на произвол судьбы. Ветер гулял меж них, издавая тонкий, свистящий звук. Почти напевный. Почти что шёпот.

«Ну вот и родные пенаты. Здравствуй, папочка. Мамочка. Я дома».

Ворота с протяжным скрипом поддались её прикосновению, словно ждали только её. Лёд хрустнул под каблуками — не свежий, зимний, а старый, слежавшийся, покрытый серой коркой. Каждый шаг отдавался в висках тупой болью. Воздух лежал холодный, влажный, пахнущий остывшей золой и камнем, пропитанным сыростью. Ничего нового.

Дом нависал над ней угрюмой громадой. Его оконные провалы были слепы. Лишь в одном, на втором этаже, мерцала слабая точка — отблеск свечи или, быть может, осколок стекла, поймавший последнюю искру угасавшего дня.

Её встречали.

На пороге, словно вырубленный из того же тёмного дуба, что и двери, стоял мужчина. Массивный, кряжистый, в длинном плаще, скрадывающем очертания фигуры. Лицо тонуло в глубине капюшона, но Эвдокия узнала его по той особой, готовой ко всему неподвижности.

«Борислав. Как же я по тебе… не скучала».

— Морвен, — его голос прозвучал низко, без всякой теплоты, точно скрип несмазанных петель. — Добро пожаловать. Мы уже начали думать, ты передумала.

— И лишить вас радости моего общества? — парировала Эвдокия, снимая перчатку и проводя пальцами по ледяной ручке двери. На потёртом металле проступал знакомый рельеф — стилизованное изображение змеи, пожирающей свой хвост. Печать дома. Герб её рода. — Это было бы верхом эгоизма с моей стороны.

Он молча отступил, пропуская её внутрь.

Прихожую поглощала гробовая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Огонь отбрасывал на стены гигантские, пляшущие тени, и на мгновение Эвдокии померещилось, что одна из них не принадлежит ни ей, ни Бориславу. Она метнулась в угол, отделившись от других, и застыла. Выжидала.

«Комары уже слетелись на свежую кровь. Привет и тебе, дорогой».

— Ректор ждёт тебя завтра утром, — произнёс Борислав, снимая плащ и вешая его на вешалку, угловатую и чёрную, как виселица. — Для формального приёма. Академия рада вернуть свою блудную дочь.

— Блудная дочь, — повторила Эвдокия, с насмешкой окидывая взглядом знакомые стены. — Это я, должно быть, променяла родные стены на бочку вина и тридцать сребреников? Или просто сбежала, чтобы пожить в свое удовольствие? Какой увлекательный сюжет вы для меня сочинили, Борислав.

— Сочинительство — не моя стезя, — он повернулся к ней, и свет из гостиной упал на его лицо. Короткая щетинистая борода, глубоко посаженные карие глаза, смотрящие прямо, без намёка на смущение. — Моя стезя — наблюдать. И констатировать. И я скажу, что ты переменилась, Морвен.

— Седина добавляет мне шарма? Или шрамы?

— Взгляд. Он отяжелел.

«О, милый. Если бы ты только ведал, какой груз он таит».

— Это с дороги, Гримальд. От созерцания родных просторов. От твоего тёплого приёма. Где мои покои? Или ты намерен устроить мне экскурсию? «Здесь мы пьём чай, здесь — терзаем первокурсников, а здесь, в подвале, хороним тех, кто задаёт слишком много вопросов».

Уголок его рта дёрнулся. Не в улыбке, конечно. Скорее в признании, что её укол достиг цели.

— Комната твоя готова. Та же, что и всегда. Полагаю, путь ты помнишь.

Он сделал шаг в сторону коридора, ведущего вглубь дома, но Эвдокия опередила его.

— Не сомневайся. Как же иначе. Спокойной ночи, Борислав. Постарайся не подглядывать за мной во сне. Это невежливо.

Она не стала ждать ответа, зашагав по знакомому коридору. Её шаги глухо отдавались в каменных стенах. Дом был полон звуков, не подобающих ему. Где-то скрипела древесина, словно под чьей-то незримой тяжестью. Где-то мерно падала капля воды, отсчитывая время до чего-то неминуемого. И был шёпот. Едва уловимый, на самой грани слуха, будто кто-то перелистывал ветхие, запылённые страницы в соседней комнате.

Глава 2. «Блудная дочь»

Утро не принесло облегчения. Оно пришло серое, влажное и безразличное, словно сама природа скучала по поводу её возвращения. Эвдокия стояла у того же окна, что и прошлой ночью, и смотрела, как туман пьёт очертания сада, жадно и бесшумно. Он был густым, молочным, почти осязаемым, и казалось, будто за стеклом колышется не воздух, а плотная, бесформенная субстанция.

«Прекрасный день, чтобы потерять рассудок. Или остатки своей и без того сомнительной репутации».

Метка на запястье ныла тупым, назойливым напоминанием — счёт был открыт, и плата взималась по часам. Она надела строгое платье цвета воронова крыла с высоким воротником, довершающим ее неприступную персону, и тщательно убрала волосы. Седая прядь, появившаяся за ночь, вызывающе выделялась на тёмных волосах. Она не стала её прятать. Пусть считают её украшением. Или предупреждением.

Путь от родового гнезда до главного корпуса академии всегда был недолгим, петляя среди таких же угрюмых, спящих каменных исполинов. Сегодня он показался бесконечным. Туман лип к коже, заполнял лёгкие холодной влагой. Он, казалось, приглушал звуки. Её собственные шаги по брусчатке отдавались в ушах приглушённо, будто кто-то шёл рядом, точно повторяя её ритм, но на пару тактов позади.

Сама академия выросла из тумана внезапно, как мираж. Готические шпили вонзались в серое подбрюшье неба, а стрельчатые окна смотрели на мир слепыми, заиндевевшими глазами. Она всегда напоминала Эве не храм знаний, а скорее укреплённый бастион, построенный для сдерживания чего-то, что скрывается внутри. Что, по сути, было вовсе недалеко от истины.

Массивная дубовая дверь с чугунными накладками поддалась с тихим стоном. Воздух внутри был не лучше, чем на улице — таким же холодным, спёртым и неподвижным, но с примесью воска, старого пергамента и чего-то ещё, слабого и едкого, что она всегда ассоциировала с застоявшейся магией.

И тут её взгляд упал на пол. Длинный, устланный потёртым ковром коридор, уходящий в полумрак, казалось, вытянулся. Стены, украшенные портретами прежних ректоров и магов, висели на прежних местах, но перспектива исказилась, сделав привычный путь до лестницы зыбким и неузнаваемым.

«Или это ты так изменилась, дорогая? Или дом решил поиграть в игры?»

Она сделала первый шаг, и её каблук отдался гулким эхом, несоразмерным громкости для коврового покрытия. Второй шаг — и ей почудилось, что где-то в боковом ответвлении, в абсолютной пустоте, ему вторит ещё один. Чёткий, отрывистый звук. Не её собственный.

Эвдокия замерла, затаив дыхание. Ничего. Лишь тихий скрип старых балок над головой. Она двинулась дальше, и на подходе к двери в главный зал та отворилась сама, плавно и бесшумно, будто её придерживал невидимый швейцар.

«Какое гостеприимство. Если бы от его присутствия не было столь противно…»

В главном зале было немногим светлее. Высокие витражные окна едва пропускали тусклый утренний свет, окрашивая пространство в синевато-серые тона. Воздух висел тяжёлыми, бархатистыми пологами. И было тихо. Слишком тихо для учебного заведения, пусть и в первый официальный день.

Постепенно, словно из самого тумана, начали проявляться ученики. Их было немного, человек десять-пятнадцать, разного возраста. Они не шумели, не смеялись, не собирались в кучки. Они двигались медленно, почти неслышно, перешёптываясь украдкой и бросая на Эвдокию быстрые, исподлобья взгляды, полные не детского любопытства, а настороженности и страха.

«Прекрасно. Похоже, мою славу здесь уже успели должным образом озвучить. Спасибо, Владислава. Или тебе, дорогой Борислав?»

Она прошла через зал, чувствуя себя акулой, плывущей сквозь косяк испуганных рыб. Её тень, отбрасываемая тусклым светом, легла на каменные плиты пола, длинная и чёрная. И тут она заметила нечто. Тени учеников… они двигались не в такт своим хозяевам. Словно с запозданием на долю секунды. Или замирали на мгновение, когда те уже отворачивались или отходили. Одна тень, принадлежавшая хрупкой девочке с двумя тёмными косами, и вовсе на миг отделилась от её ног и метнулась в сторону, к стене, прежде чем вернуться на место.

Девочка вздрогнула и обернулась, но, не увидев ничего, лишь крепче прижала к груди книгу.

«Иллюзии? Галлюцинации? Или дом начал переваривать реальность, начиная с самых простых вещей?»

— Доброе утро, мадам Морвен, — раздался у неё за спиной гладкий, бархатный голос.

Эва обернулась. Владислава Черновиц стояла, заложив руки за спину. Её седые волосы были убраны безупречно, а тёмно-бордовое платье с высоким воротником казалось единственным ярким пятном в этом море серости.

— Владислава, — кивнула Эвдокия. — «Доброе» — это сильно сказано. Но утро, бесспорно, наступило. Как и обещанная вами «стабильность». — Она бросила взгляд на учеников, которые поспешили ретироваться под предлогом изучения расписания. — Похоже, я произвожу фурор.

— Ты — новость, — легко парировала Владислава. — Легенда, сошедшая со страниц учебников по тёмной истории. Они боятся тебя. И это хорошо. Страх — отличный стимул для ума. Не даёт расслабиться.

— О, я знаю множество других стимулов. Но страх, бесспорно, самый… экономичный, — Эвдокия провела рукой по волосам, поправляя несуществующие пряди. — Я полагаю, мне пора приступать к обязанностям. Освежить в памяти аудитории. Библиотеку.

— Конечно, — Владислава сделала широкий жест рукой, будто представляя цирковую арену. — Всё к твоим услугам. Твоя аудитория — та, что в северном крыле, на втором этаже. Возле библиотеки. Думаю, ты её помнишь.

Глава 3. «Слова и впечатления»

Туман никуда не делся. Он поселился в академии, как непрошеный гость, который слишком уж обжился. Он стелился по коридорам молочными реками, скрывая ноги прохожих, цеплялся за стрельчатые арки окон и тяжёлые портьеры. Воздух был влажным и холодным, пахнущим старым мхом.

Эвдокия шла на свою первую, если не считать вчерашний фарс, лекцию, и её каблуки отбивали чёткий, одинокий ритм, заглушаемый поглощающим всё ковром тумана. Свет из высоких окон был тусклым, рассеянным, он лишь подсвечивал сумерки, царящие в коридорах. Тени лежали гуще обычного, их очертания были размытыми, нечёткими, будто они вот-вот готовы были оторваться от стен и поплыть в молочной дымке.

И они двигались. Не всегда. Не очевидно. Краем глаза она ловила мелькание — тень от статуи колыхнулась, когда она уже прошла мимо. Силуэт в конце коридора дрогнул и исчез, не успев принять форму. Разыгралось воображение? Возможно. Но её воображение было отточенным инструментом, привыкшим к куда более изощрённым кошмарам. Это же действо было чем-то другим. Более примитивным, навязчивым, как назойливая мушка.

«Доброе утро, дом. Явно не выспался. Или, наоборот, отлично выспался и полон сил. Для того, чтобы сводить меня с ума».

Её аудитория встретила её пустотой и тишиной. Символ на стене исчез бесследно, будто его и не было. Она зажгла несколько свечей на своём столе — электрический свет в этой части академии был ненадёжным гостем, — и принялась раскладывать конспекты, её движения были точными, выверенными, лишёнными суеты.

Первые ученики начали подтягиваться несмело, поодиночке. Они входили, озираясь, их взгляды скользили по стенам, цеплялись за тени в углах, прежде чем робко устремиться на неё. Они занимали места на задних рядах, стараясь быть как можно незаметнее.

Эвдокия наблюдала за ними, не поднимая головы. Юные, бледные лица. Испуганные глаза. Они были похожи на стайку запуганных птиц, заблудившихся в слишком большом и тёмном лесу.

«И чего они ждут? Что я буду их утешать? Читать сказки на ночь? Страх — единственный честный преподаватель в этих стенах».

— Откройте тетради, — начала она, не повышая голоса. Её слова прозвучали особенно громко в тишине. — Сегодня мы продолжим говорить о контроле. Контроль над намерением — это контроль над реальностью. Без него любая магия превращается в хаотичный, опасный выброс энергии. Как пар, выпущенный из котла без регулятора.

Она обвела взглядом аудиторию. Некоторые смотрели на неё, заворожённые, другие старательно выводили что-то в тетрадях, третьи украдкой поглядывали в затуманенные окна.

— Мадам Морвен? — тихий, дрожащий голосок раздался с первого ряда.

Эвдокия медленно перевела взгляд на хрупкую девочку с двумя тёмными косами. Та сжалась под её взглядом.

— Вопрос? — сухо поинтересовалась Эвдокия.

— А… а это правда, что в библиотеке… что книги там иногда сами переставляются? — выпалила девочка и тут же покраснела, будто сказала что-то неприличное.

В классе повисла напряжённая тишина. Все замерли, жадно ловя каждый её звук.

Эвдокия подняла бровь.

— Книги, — произнесла она с лёгкой насмешкой, — существа крайне ленивые. Они предпочитают лежать на своих полках и покрываться пылью. Если они и двигаются, то лишь потому, что кто-то их неаккуратно поставил, и они подчиняются законам гравитации. Или потому, что у кого-то разыгралось воображение после ночи за чтением трактатов слишком впечатлительными головами. Советую меньше засиживаться в библиотеке по вечерам.

Девочка опустила голову, смущённая. Но Эвдокия заметила, как другие ученики переглянулись. Её ответ их не убедил.

Внезапно у окна резко дёрнулся мальчик с рыжими вихрами. Он с силой хлопнул себя по шее.

— Чёрт! — вырвалось у него. — Кажется, меня укусило что-то…

Он потер место укуса, на его лице отразилось недоумение и лёгкая брезгливость.

— Странно… сейчас зима. Комаров быть не должно.

Эвдокия замерла. Её пальцы непроизвольно сжали край стола. Она не видела ничего. Ни одного насекомого. Ни единого намёка.

— Возможно, тебе почудилось, — сказала она, и её голос прозвучал чуть резче, чем она планировала. — Или ты слишком много думаешь о ядовитых тварях. Садись.

Мальчик, сконфуженный, опустился на место, продолжая потирать шею. Но семя было брошено. В течение следующих минут ещё несколько учеников вздрагивали, отмахивались от невидимых существ, потирали руки и шеи. Тихий, едва слышный гул, похожий на отдалённое жужжание, висел в воздухе, то появляясь, то пропадая.

«Комары. Милые. Уже начали кормиться».

Эвдокия сделала вид, что ничего не замечает. Она продолжила лекцию, говоря о фокусировке воли, о каналах, о цене ошибки. Её голос был ровным, монотонным, будто она читала лекцию о погоде. Внутри же всё сжалось в холодный, твёрдый комок. Они были здесь. Они всегда были здесь, когда он приближался.

Лекция закончилась. Ученики поспешно стали собирать вещи, явно радуясь возможности покинуть аудиторию. Эвдокия наблюдала, как они выходят, её взгляд был тяжёлым и невидящим.

И тут к её столу робко подошли двое. Парень и девушка. Он — худощавый, с веснушками и взъерошенными рыжеватыми волосами, глаза цвета тёплого янтаря смотрели на неё с обожанием, смешанным со страхом. Она — с тёмными волосами до плеч, зелёными глазами и целым набором самодельных амулетов на шее. Милена. Оба выглядели так, будто собрались на казнь, а не на разговор с преподавателем.

Глава 4. Тень в зеркале

Холодный лунный свет струился сквозь трещины в небесном своде, не освещая, а лишь подчёркивая мертвенную бледность ландшафта. Эвдокия стояла посреди бескрайней равнины, и её платье шелестело о стебли серебристой травы, которая не гнулась под ветром, потому что ветра здесь не существовало. Воздух был неподвижным, как сироп, и каждый вдох требовал отдельного усилия.

Пейзаж вокруг напоминал гравюру, выполненную рукой безумного художника - слишком чёткие линии, слишком резкие тени. И повсюду, куда хватало глаз, стояли зеркала. Величественные исполины в позолоченных рамах, покрытых потёртой патиной, и крошечные осколки в треснувших оправах. Гладкие, искажённые, волнистые, словно поверхность воды. Чёрные, как обсидиан, поглощающие свет, и ртутные, отсвечивающие тусклым металлом. Они стояли под немыслимыми углами, висели в воздухе, лежали под ногами, создавая хрупкий, бесконечный лабиринт.

«Ну что ж, — мысленно усмехнулась Эвдокия, медленно поворачиваясь на месте, — коллекция впечатляет. Жаль, дизайнер явно страдал от недостатка оригинальности. Зеркала, зеркала... уже не ново. Сколько можно?»

Она сделала шаг — и тысяча Эвдокий повторила движение. Но ни одно отражение не было цельным. Одно зеркало выхватывало лишь её руку с пылающим знаком на запястье. Другое — холодный, серый глаз, лишённый всякой мысли. Третье - лишь губы, сведённые в тонкую нить презрения. Она видела себя юной, с мягким овалом лица, без единой седой пряди, с глазами, в которых ещё теплилась надежда. Та, что она похоронила давным-давно. Рядом — старая, измождённая версия, чьи глаза были выжжены изнутри магией, а кожа натянута на скулах, как пергамент. В треснувшем зеркале её отражение истекало чёрной, маслянистой субстанцией из разорванного рта, а руки были испещрены рунами, светившимися ядовитым светом. А в самом дальнем, чёрном зеркале копия её фигуры в точной реплике её платья была безликой — лишь бледный овал, на котором не было ничего.

«Великолепно, — промелькнула её мысль, холодная и отстранённая, будто она рассматривала экспонаты в музее. — Настоящий карнавал уродств. Жаль, не могу выбрать фаворита для семейного портрета».

Воздух не двигался, но зеркала начали издавать тихий, едва уловимый звон, словно по их поверхности струилась невидимая пыль. Звон нарастал, сливаясь с другими звуками — обрывками фраз, вырванными из памяти.

«Ты переменилась, Морвен», — пророкотал из ниоткуда низкий голос Борислава.

«Дом просто рад своей хозяйке», — гладким, шёлковым тоном произнесла Владислава.

«Вы победили?» — дрожащим от восторга голосом спросил Яромир.

«Я выжила. Этого достаточно», — ответил её собственный, усталый голос.

Звуки накладывались друг на друга, создавая оглушительную какофонию. Капли воды, падающей в темноте. Скрип половиц в пустом коридоре. Собственное прерывистое дыхание. И сквозь всё это — тихий, мерзкий шёпот, который она не могла разобрать, но который заставлял сжиматься всё внутри.

Она зажмурилась, с силой вжав ладони в уши. Бесполезно. Зеркала впитывали звуки и отражали их, умножая, искажая, превращая в невыносимый гул. Она открыла глаза и увидела, что все они — тысячи её фрагментированных лиц — смотрят прямо на неё. Не мимо, не сквозь, а именно на неё. С холодным, безразличным любопытством, словно рассматривали насекомое, застывшее в янтаре.

Паника, острая и животная, подкатила к горлу, сжимая его стальным обручем. Она сделала резкий шаг назад, пытаясь вырваться из этого всевидящего поля, и её каблук со звонким хрустом провалился. Стекло под ногами треснуло, образовав паутину разломов, а за ними зияла абсолютная, беззвёздная чернота. Ледяной холод от неё прошёл сквозь подошвы, пробежал по ногам и сковал всё тело.

«Неуклюже, — с внутренней, кривой усмешкой подумала она. — Как всегда, когда пытаешься убежать от самой себя. Надо было просто разбить парочку этих отражающих монстров».

И тогда из этой черноты, из самой пустоты между зеркалами, возник он. Не отразился, не появился в стекле — просто занял место в пространстве, которого до этого не было. Высокий силуэт в плаще, казавшемся сотканным из сгустившейся тьмы. Черты лица размывались, будто она смотрела на него сквозь запотевшее стекло, и лишь глаза — два багровых угля — пульсировали ровным, мертвенным светом, словно чьё-то дыхание в кромешной тьме.

Его голос прозвучал. Но звук словно напрочь проигнорировал уши, а будто резонировал в костях, в самой ткани её существа, заставляя вибрировать каждую клетку. Низкий, без тембра и интонации, он напоминал скрежет камня о камень.

— Которую покажешь миру? — произнёс он, и слова отозвались глухой болью в её висках.

Эвдокия попыталась ответить. Сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, губы её дрогнули, но звука не последовало. Горло сжалось, будто перехваченное невидимой рукой, не давая издать ни единого звука.

— Которую — мне? — продолжил он, и багровые глаза сузились, словно в усмешке.

И тут из ближайшего зеркала, того, где была её юная, мягкая версия, донёсся тихий, ясный голос. Её голос, но без привычной хрипотцы и яда, звучавший неестественно чисто.

— Ту, что ты создал, — сказало отражение, и на его лице появилась улыбка, которой Эвдокия не чувствовала.

Тень на месте рта Азраила изогнулась в подобии улыбки, широкой и безрадостной.

— Значит, Морвен, ты всё так же моя, — произнёс он, и эти слова прозвучали как приговор.

Глава 5. Мёртвый рой

Стук нарастал, сливаясь с биением её сердца в один тревожный ритм. Эвдокия резко оторвала взгляд от зеркала, где её отражение всё ещё улыбалось чужой улыбкой. Звук был реальным, физическим — кто-то настойчиво стучал в дверь её покоев. Твёрдые, отрывистые удары, полные странной торжественности.

«Прекрасно. Ночные визиты. Надеюсь, это хотя бы привидение с бутылкой приличного вина», — промелькнула мысль, пока она с усилием заставляла ноги подчиниться.

Подойдя к двери, она на мгновение замерла, прислушиваясь. Стук прекратился. Эвдокия медленно, почти неохотно, повернула ручку. Массивная дубовая дверь со скрипом отворилась, открывая пустой коридор, погружённый в предрассветные сумерки. Ни души.

Но на полу, точно перед порогом, лежала небольшая шкатулка из тёмного, почти чёрного дерева. Искусная инкрустация на крышке складывалась в знакомый, ненавистный узор — несомкнутый круг. Эвдокия почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она мгновение колебалась, затем резким движением подняла шкатулку и захлопнула дверь, повернув ключ с громким щелчком.

Вернувшись в комнату, она поставила шкатулку на стол и откинула крышку. Внутри, на бархатной подкладке цвета запёкшейся крови, лежала единственная вещь — засохшая, идеально сохранившаяся чёрная роза. Её лепестки были твёрдыми и хрупкими, будто вырезанными из обсидиана, а аромат — призрачным, сладким и горьким одновременно. Под розой, сложенный в несколько раз, лежал клочок пергамента.

Развернув его, Эвдокия увидела одно-единственное слово, выведенное убористым, уверенным почерком:

Невеста.

Она швырнула пергамент в камин, где тот мгновенно вспыхнул и обратился в пепел. Шкатулку с розой она отбросила в самый тёмный угол комнаты. Но слово уже висело в воздухе, отравляя его, словно яд.

«Ну вот и передохнули», - пронеслось язвительно в её голове. Теперь уже точно было не до сна.

***

Первое, что бросилось в глаза Эвдокии, когда та вошла в аудиторию - это неестественная неподвижностью. Свет из высоких окон ложился на парты резкими прямоугольниками, но не оживлял пространство, а лишь подчёркивал его безжизненность. Её взгляд, скользнув по пустынным рядам, сразу выхватил на дальней стене знакомый контур.

Там, где должна была висеть доска, теперь проступал на камне уже поднадоевший ей знак. Несмыкаемый круг. Будто воронка, втягивающая в себя свет. Его очертания были выжжены чем-то тёмным и густым, что казалось частью самой кладки. У основания стены лежал мёртвый рой — сотни крошечных тел, рассыпанных не случайно, а словно обрамлявших символ чьей-то точной рукой.

«Опять, — мысленно констатировала Эвдокия, не меняя выражения лица. — Нашёл новый холст. Жду, очевидно, когда дойдёт до обоев в моей спальне».

Она сделала несколько шагов вперёд, её каблуки отчётливо стучали по каменным плитам. Присев на корточки, она изучала композицию без тени удивления, лишь с холодным, аналитическим интересом. Вещество, которым тот был намалёван, действительно впиталось в камень, став его неотъемлемой частью.

— Нашла новое хобби? — раздался за её спиной низкий голос.

Эвдокия не обернулась, продолжая рассматривать стену.

— Борислав, — произнесла она, не меняя позы, и в её голосе прозвучала привычная, усталая насмешка. — Как всегда, вовремя. Пришёл полюбоваться на современное искусство? По-моему, в этом есть определённый примитивный шарм.

Он тяжело шагнул вперёд, остановившись рядом, его массивная фигура отбросила на стену широкую тень, на мгновение скрывшую символ.

— Дом метит свою территорию. Как всегда. Привычные дела, - тот без особого энтузиазма пожал плечами.

— Ну, раз уж я его главный экспонат, — Эвдокия наконец отвернулась и отряхнула ладони, хотя ни к чему не прикасалась. Нацепив маску полного безразличия, женщин обернулась к нему, — то, видимо, это знак особого расположения. Лестно, конечно... И удобно. По крайней мере, не придётся далеко ходить в поисках.

— Ты воспринимаешь это, как шутку? — в его голосе прозвучало привычное раздражение. — Следы крови на стенах… — он покачал головой, его глаза сузились.

— Я воспринимаю это, как дурной вкус. Если уж дом решил заняться творчеством, мог бы выбрать что-то менее... навязчивое.

Он не улыбнулся. Его взгляд, тяжёлый и пристальный, изучал символ, будто пытаясь прочитать в нём скрытый смысл.

— Нужно осмотреть место. Сферой, — он достал из складок плаща небольшой хрустальный шар, тускло мерцавший изнутри.

Эвдокия скептически подняла бровь, наблюдая, как он наводит артефакт на стену. Сфера... погасла. Свет внутри не вспыхнул, не изменил цвет — он просто исчез, будто его поглотила сама тень символа.

«Мило. Теперь он пожирает и свет, — подумала Эвдокия, чувствуя, как метка на запястье отвечает тупой, ноющей болью, и ей пришлось сжать кулаки, чтобы скрыть дрожь. — Надо бы попросить его не портить казённое имущество. Ремонт ведь вычтут из моего кармана».

— Должно быть, перегорел, — вслух произнесла она. — Или у нашего полтергейста появился вкус к дорогим вещам. Всё-таки академизм сказывается.

Глава 6. Семь ведьм

Аромат полыни и мёда висел в воздухе ещё долго после того, как голос умолк. Эвдокия стояла посреди комнаты, вцепившись пальцами в складки платья, и смотрела на фарфоровую чашку. Пар над ней уже не поднимался, но сладковато-горький запах, который она ненавидела с тех пор, как впервые попробовала этот отвар в детстве, словно впитался в стены, в шторы, в её волосы.

«Танец. Великолепно. Просто восхитительно. После ночи, проведённой в компании зеркальных кошмаров и комариного роя, мне предлагают потанцевать. — Она медленно провела рукой по лицу, ощущая под пальцами влажную прохладу кожи. — Интересно, это будет вальс или что-то более… сатанинское? Может, продумать программу? Пригласить оркестр? Или достаточно будет моих воплей в качестве музыкального сопровождения?»

После всего она больше не спала. Не могла. Каждая попытка закрыть глаза возвращала её в тот зеркальный лабиринт, к тому призрачному прикосновению и насмешливому взгляду собственного отражения. Тело ломило, виски сдавило тугим обручем, а затылок ныл от напряжения. И этот голос… этот намёк на «танец»… Он висел в воздухе, как обещание казни.

«Нет, — резко, почти яростно подумала она, заставляя себя сделать шаг к столу. — Нет, мы не будем играть в эти игры. Не сегодня».

Она схватила чашку, намереваясь швырнуть её в камин, но остановилась. Стекло было ледяным, будто только что принесённым с зимнего ветра. И внутри, на дне, лежал один-единственный, совершенно сухой лепесток полыни.

«Значит, так, — мысленно усмехнулась она, ставя чашку обратно. — Не просто послание. Напоминание. Или репетиция. Ладно, дорогой. Посмотрим, чей танец окажется изящнее».

***

Утро не принесло облегчения. Оно пришло серое, пронизанное влажным холодом, пробирающимся сквозь стены. Эвдокия спустилась вниз, чувствуя себя так, будто её пропустили через мясорубку, а потом кое-как собрали обратно. Тени под глазами были такими тёмными, что их не скрыл бы и самый густой грим. Она направилась в столовую, движимая скорее привычкой, чем голодом.

Владислава Черновиц уже сидела за столом, прямая и невозмутимая, как всегда. Но сегодня в её обычной бесстрастной маске была трещина. Лёгкая бледность, чуть более напряжённые, чем обычно, уголки губ. Её пальцы перебирали чётки из чёрного дерева с неестественной, почти нервной скоростью.

— Эвдокия, — кивнула она, когда та заняла своё место. — Ты выглядишь… утомлённой.

— О, это просто новый стиль, Владислава, — парировала Эвдокия, наливая себе чай — обычный, крепкий и без всяких гадких примесей. — «Бессонные ночи в готическом замке». Думаю, он скоро войдёт в моду среди преподавателей.

— Бессонные ночи часто бывают признаком… беспокойства, — Владислава отставила свою чашку. Её взгляд был тяжёлым, изучающим. — Или совести. Но в твоём случае, я полагаю, это что-то иное.

«О, да, — пронеслось в голове у Эвдокии. — Нечто иное. Например, персональный демон, устраивающий чаепития в моей спальне».

— Просто дом родной проявляет свой уникальный характер, — сказала она вслух, сделав глоток чая. — Скрипит, стучит, шепчет по ночам. Прямо как старый, капризный родственник. Только с худшими манерами.

Владислава ничего не ответила, но её молчание было красноречивее любых слов. Она знала. Чёрт побери, она определённо что-то знала. Эвдокия видела это по тому, как взгляд ректора на мгновение задержался на её запястье, скрытом под перчаткой.

Сама Владислава тоже не была спокойна сейчас. Она ощущала ту же особую, напряжённую атмосферу, что витала вокруг неё прошлой ночью на кладбище, когда она стояла у надгробия с выжженным символом.

Ни одна из них не стала настаивать на продолжении светской беседы. Сегодня у всех было предостаточно своих дум.

***

После завтрака Эвдокия направилась в архив. Формально — чтобы проверить каталоги. Реально — чтобы найти хоть какую-то зацепку, любое упоминание о «танце», о подобных явлениях, о чём угодно, что могло бы пролить свет на происходящее. И, возможно, подсознательно — чтобы укрыться в тишине, среди мёртвых букв, которые, по крайней мере, не предлагали ей чай или бог весть еще что.

Архив встретил её знакомым запахом старой кожи, воска и пыли. Воздух здесь был сухим и неподвижным. Она медленно шла между стеллажами, её пальцы скользили по корешкам, почти не видя названий. Завтрак и короткий обмен репликами с ректором, заставили её задумать о давнем неожиданном пригласительном письме той. Ректор уверяла, что фундамент Академии был заложен её родом, и он «жаждал силы Морвен». Возможно, так оно и было. Эти старые камни всегда были чересчур требовательны. Владислава, да и все прочие, вероятно, считали, что теперь она – Эвдокия Морвен - «будила нечто, связанное со своей кровью».

«Вот что значит — вернуться домой, — с горькой насмешкой подумала она. — Не просто в стены, а в объятия семейного проклятия. Как мило. Наверное, где-то есть инструкция: «Как пережить пробуждение древнего зла за десять простых шагов». Жаль только, мне её не выдавали».

Она свернула за угол вглубь архивных стеллажей и остановилась как вкопанная. В самом сердце лабиринта, за отдельным столом, склонилась над развернутым свитком Владислава. Казалось, ректор намеренно выбрала самое укромное место, подальше от чужих глаз. При звуке шагов плечи Владиславы резко дёрнулись, а её пальцы инстинктивно прикрыли разложенные листы, словно пойманная на чём-то предосудительном.

Глава 7. Танец в тумане

Он не двигался. Он просто был. Стоял там, существовал в конце концов. Его присутствие давило на физическом уровне, словно атмосферное давление перед ураганом.

Вдруг стало трудно дышать.

— Устала от бегства, Эвдокия? — его голос обошёл слух, зародившись прямо в костях, в вибрациях её собственного скелета. Звук был низким, без тембра, скрежетом камня о камень, но каждое слово отзывалось тупой болью в её висках.

Она заставила себя выпрямиться, сцепив руки за спиной, чтобы скрыть дрожь. Пальцы нащупали метку на запястье — та пылала, как раскалённый уголёк.

«Бегства? Милый, я просто сменила декорации. Эти уже порядком надоели. Не говоря уже о звуковом сопровождении. Твой вокальный диапазон, должна заметить, оставляет желать лучшего. Один только бас. Скучновато». Но вслух она этого, конечно же, не сказала. Мысли были единственной нитью свободы в этом месте, и они принадлежали ей одной.

— Я предпочитаю думать об этом как о… тактическом отступлении, — произнесла она вслух, и её собственный голос прозвучал хрипло и чужеродно в этой гробовой тишине. — Для перегруппировки сил. И оценки художественных достоинств местного антуража. Пока что, вывод нелицеприятен - скудновато.

Багровые огни сузились. Силуэт сделал шаг вперёд. Тьма вокруг него колыхнулась, поплыла. И тогда она увидела, что они стоят больше не в пустоте. Смутные очертания начали проявляться — высокие своды, колонны, теряющиеся в вышине. Призрачный бал, застывший во времени и пространстве. Свет, вернее, его подобие, лился отовсюду и ниоткуда, окрашивая всё в сизые, серебристые тона. Это был свет тумана, холодный и рассеянный.

«Ах… бал. Как мило. Надеюсь, дресс-код допускает помятые платья, больше даже «халаты» я бы сказала, и хроническое недосыпание. Я идеально бы вписалась».

И он сам тоже изменился. Тьма, слагавшая его, сгустилась, сжалась, приняла иную форму. Плащ остался, но теперь он был из тонкой шерсти, отороченной чем-то тёмно-синим. Под ним — одеяние, напоминающее старинный военный мундир, но лишённое всяких опознавательных знаков, просто подчёркивающее ширину плеч и узость талии. А лицо… Лицо стало человеческим.

Брюнет с тёмными, почти чёрными волосами, убранными с высокого лба. Черты резкие, сильные, с горделивым изгибом бровей и твёрдым подбородком. А глаза… глаза были голубыми. Яркими, как лёд в солнечный день, пронзительными и бездонными. В них не было ни капли тепла, лишь холодная, всепоглощающая уверенность.

«О. Сменил аватар. Нашёл время для барбершопа и подбора цвета глаз. Тщеславие, должно быть, вечный спутник силы. Или просто кризис среднего… тысячелетия?»

Он был прекрасен, как падший ангел с гравюры Доре. И от этого становилось только страшнее. Эта оболочка была куда более чудовищной, чем бесформенная тень. Она была обманом, приманкой, соблазном.

— Предпочитаешь эту форму? — спросил он, и его губы, вполне человеческие, изогнулись в лёгкой усмешке. Голос теперь звучал нормально — низкий, бархатный, с лёгкой хрипотцой. Он был таким же обманчивым, как и его внешность. — Она кажется тебе… менее отталкивающей?

«Менее отталкивающей? Дорогой, ты прошёл путь от «ночного кошмара» до персонажа дешёвого готического романа. Поздравляю с апгрейдом. Но суть, полагаю, не изменилась».

— Всё зависит от ракурса, — парировала Эвдокия, чувствуя, как под её рёбрами начинает сжиматься холодный комок. — И от освещения. При твоём обычном, багровом сиянии, любая форма выглядит… драматично. Эта — просто скучновата. Подумать только, столько столетий и лучше этого шаблонного представителя сильного пола, ничего не нашлось?

Он рассмеялся. Звук был мягким, приятным, и от этого по спине Эвдокии пробежали мурашки.

— Ты всегда прячешься за словами, как за щитом. Усталая, израненная львица, показывающая когти даже в клетке.

— Когти — это всё, что у меня осталось, милый. И, поверь, я знаю, куда целить.

Он был уже в двух шагах от неё. От него веяло прохладой и силой. Чистой, неразбавленной, безжалостной.

— Танец, Эвдокия, — произнёс он, и его голос притих, стал интимным, почти ласковым. — Мы откладывали его слишком долго.

Он протянул руку. Рука была человеческой — длинные пальцы, ухоженные, но сильные. Никаких когтей, никаких следов тлена. Идеальная оболочка.

«Нет. Нет, нет, нет. Это всего лишь сон. Иллюзия. Он не может заставить меня…»

Но её собственная рука, будто движимая чужой волей, поднялась навстречу. Пальцы сомкнулись на его ладони. Кожа на коже. Его прикосновение было… тёплым. Удивительно тёплым и живым. И от этого сердце у неё ушло в самые пятки.

«Предательство собственного тела. Великолепно. Надо бы прочитать ему лекцию о личных границах. Если бы он, чёрт возьми, был моим студентом».

И зазвучала музыка. Её не было. Не было ни инструментов, ни источника. Она рождалась из самого тумана, из вибраций этого проклятого пространства. Тихий, меланхоличный вальс, струнный и бесконечно печальный. Мелодия, что всегда звучала для Морвен, когда наступал их черёд.

«Фирменный саундтрек нашего семейного проклятия. Надо же, аранжировка не изменилась. Хотя бит, кажется, стал даже навязчивее».

Он прижал её ближе. Слишком близко. Она чувствовала тепло его тела сквозь тонкую ткань платья, слышала ровный, спокойный ритм его сердца. У него было сердце. Оно билось. Эта мысль была чудовищнее любого кошмара.