Горький вкус полыни

Глава 1

- Варга, Варга, ну что же ты? Поднимайся! Поднимайся скорее!

Молодая женщина, с длинными косами иссиня-чёрного цвета, смуглолицая, черноглазая, склонилась над другой – постарше, но внешне схожей с ней. Та, упав в дорожную пыль, свернулась калачиком и закрыла лицо руками.

- Дамирис, оставь меня! Я больше не могу... оставь... Я не в силах идти дальше, – с отчаянием в голосе сказала она.

- Если ты сейчас же не встанешь на ноги, то останешься лежать на этой дороге уже навсегда, – женщина по имени Дамирис не оставляла попыток поднять свою соплеменницу.

- Уходи, Дамирис, – Варга неожиданно резко повысила голос, – сохрани свою жизнь! Если не ради себя самой, то ради своих сыновей: того, который остался за Курганом, и того, которого ты носишь под сердцем. И ради памяти того, кто любил тебя больше жизни... Ради моего брата... ради нашего храброго вождя Рцетека...

Женщин с двух сторон обтекали, точно речные потоки, вереницы людей, которые двигались в одном направлении – к длинному дощатому помосту, установленному в конце улицы. Это был также конец долгого и бесславного пути тех, кто ещё вчера гордо именовал себя Детьми Великой Степи.

Они появились под стенами Фарнабии как всегда внезапно, словно неведомо откуда. Степные хищники с волчьими сердцами – как называли их горожане. Судя по поднятой над линией горизонта завесе пыли, в этот раз они пришли в большом количестве. Фарнабцы с тревогой взирали на неприятеля, хотя их город был укреплён валами и обнесён мощными стенами. Местные власти потратили много средств для защиты родного города. Но опасность не уменьшалась, и каждый час можно было ожидать нападения со стороны степи. Кочевые племена, не сумевшие найти для себя прочное пристанище, переходили от одного города к другому в надежде поживиться за счёт их жителей. С каждым годом они становились всё более дерзкими и подступали под самые валы городов, жгли вокруг нивы и грабили сёла, проливали кровь.

Чтобы положить конец опустошительным набегам неспокойных и жадных до чужого добра соседей, был необходим воистину великий военачальник – защитник Фарнабии. И он наконец появился. Его звали стратиг Диофант из рода Анемас.

Он собрал сильное войско и, обнажив меч, повёл своих земляков в сражение. После того, как он удержал город, ему пришлось усмирять отступивших кочевников и несколько дней гоняться за ними в степях. В последнем, самом кровопролитном сражении погиб непокорный вождь Рцетек, и стратиг разгромил большую часть степняков, взяв богатую добычу, коней и пленников.

Те, кому посчастливилось увидеть победоносное возвращение фарнабских воинов во главе со стратигом Диофантом, не могли забыть это зрелище до конца своих дней. Толпами собравшихся на улицах горожан, их радостью и ликованием это событие превзошло все предыдущие торжества и празднества.

По главной улице города текла угрюмо-молчаливая толпа, охваченная кольцом воинов в панцирях-кирасах и шлемах, украшенных птичьими перьями. Подле домов, по всей длине улицы, сплошной цепочкой стояли люди – жители Фарнабии и смотрели, как проходят в отчуждённом молчании толпы их будущих рабов.

Здесь были старики и женщины с детьми разных возрастов; меньшинство составляли мускулистые, покрытые шрамами мужчины – свирепые и бесстрашные воины-кочевники, которые предпочли бы плену гибель в сражении, но, на свою беду, остались живы. В отличие от женщин и стариков, они были закованы в цепи. Когда кто-либо из пленников выбивался из сил и останавливался или падал, к нему подбегали стражи и плетью заставляли идти дальше вместе с остальными.

Варга знала, что, как только она упадёт, к ней бросятся воины в кирасах, которые, возможно, забьют её до полусмерти. Но сейчас она не думала о себе – ей нужно было лишь привлечь к себе внимание стражей.

- Беги, Дамирис, – повторила она, с трудом отцепив от себя руки молодой женщины. – Как только возникнет суматоха, беги отсюда со всех ног и укройся где-нибудь в глухом переулке. А потом дождись наступления темноты, чтобы покинуть город и уйти за Курган. Помни: там твой сын. Он – наследник Рцетека и наш новый вождь. Когда он возмужает, он отомстит за смерть своего отца.

Глаза Варги загорелись гневным огнём; она заскрежетала зубами в бессильной ярости, но потом взяла себя в руки и прибавила:

- Но сейчас мальчику нужна мать. Ты расскажешь ему, как погиб его отец. Бери дочь и беги, Дамирис... Беги!

Варга с силой оттолкнула от себя соплеменницу.

В тот же миг несколько воинов, увидев, что женщина лежит на земле, а вокруг неё собирается толпа пленников, направились в их сторону. Началось смятение, и уже другие воины взялись за свои луки, чтобы поражать стрелами тех, кто, воспользовавшись переполохом, попытался бы бежать.

Дамирис всё же успела затеряться в толпе. Только она не побежала, как ей велела Варга: она металась в поисках дочери. Но её призывный отчаянный зов тонул в криках толпы. Люди, сорвавшие голос, восхваляя победу, при виде своего стратига заорали ещё громче.

- Слава доблестному Диофанту! Слава! Слава Диофанту!

Смуглая черноволосая девочка лет семи, которую со всех сторон окружали незнакомые люди в странных одеждах, невольно повторила непонятные слова на чужом языке. «Славади... о... фанту!» – ещё раз произнесла она тихим голосом и встала на цыпочки, стараясь увидеть того, кто заставил толпу волноваться подобно морским волнам во время бури.

Но, увы, она была ещё слишком мала...

- Где же ты, доченька? Где ты?! – кричала, звала Дамирис, расталкивая людей, стоявших у неё на пути сплошной стеной. – Разве я могу уйти без тебя? Кровиночка моя...

- Ради своих сыновей, Дамирис! Ради памяти того, кто любил тебя больше жизни!.. Ради мести! – Слышался у неё за спиной грозный голос Варги. Или то отзывалось в голове эхо её наказа?

Толпа ревела от восторга. Люди напирали друг на друга, лезли на стены, на крыши домов, некоторые срывались и падали.

Девочка вздрогнула – ей почудилось, как в этом невообразимом шуме прозвучало её имя. Словно степной ветер, налетевший на город, пробежал над толпой и прошелестел у неё над ухом. В тот же миг она осознала, что осталась совсем одна среди чужих людей, в окружении жилищ из камня, в невыносимой духоте враждебного поселения.

Глава 2

Во внутреннем дворике дома стратига Диофанта раздавался глухой стук скрещивающихся деревянных мечей. Двое юношей, вооружённых короткими клинками, скорее похожими на ножи, чем на мечи, сражались на равных: время от времени один из них то отступал, то снова атаковал, так же поступал и его противник.

Оба были одинаково высокими, ловкими и сильными.

Одного – темноволосого красавца с матовой кожей, с серо-голубыми глазами, обрамлёнными густыми чёрными ресницами, с прямым носом, с выражением благородства, запечатлевшегося в чертах его лица, – звали Стефан.

Другого – Дамаст.

Дамаст был скорее привлекательным, чем красивым. В его лице, с крупным носом с раздувающимися, словно у льва, ноздрями, с большим ртом, была некая притягательность; а во взгляде дерзких зелёных глаз порой можно было прочесть желание повелевать. Его портрет дополняли рыжие волосы, белая кожа была усеяна веснушками.

За сражением наблюдал третий юноша, одетый в очень длинную тунику, которая закрывала его худые ноги. Он тоже был высок, но, в отличие от двух своих ровесников, имел болезненное, слабое телосложение. Из-под густых бровей сверкали большие карие глаза; выражение его лица, обрамлённого длинными белокурыми волосами, выдавало человека добродушного нрава. Его звали Мариан.

В какой-то момент перевес сил в поединке оказался на стороне Стефана. Он сделал неожиданный для Дамаста поворот и, отражая щитом удары его меча, уложил противника на месте под восторженные рукоплескания Мариана.

- Ладно, – проговорил Дамаст, с неохотой признавая своё поражение, – в этот раз тебе повезло. Но в следующем поединке я непременно возьму реванш.

- Дело тут вовсе не в везении, а в сноровке и умении вести поединок, – возразил Стефан и протянул руку, чтобы помочь ему подняться.

Но Дамаст отказался от помощи и, встав, величественно выпрямился во весь рост.

Его взгляд скользнул по стене в сторону ниши, где на мраморном пьедестале стоял бюст стратига Диофанта, чьё чело украшал золотой лавровый венец.

- Это ещё что такое? – подойдя к бюсту, с любопытством спросил Дамаст.

Стефан увидел, как он протянул руку, чтобы взять венец, и подскочил к нему, стремясь опередить. Ему не хотелось, чтобы к этой вещи, которая считалась их фамильной ценностью, прикасались чужие руки.

- Этот венец надели на чело моего отца перед его торжественным въездом в город, а потом он сидел в нём на почётном месте, пируя в честь победы. Ведь он стал первым героем Фарнабии, первым сумел разбить кочевников и одержать блестящую победу!

- Диофант Анемас – герой Фарнабии, – глядя на венец в руках друга, проговорил Мариан, в глазах которого читалось восхищение. – Первый ромей, разгромивший варваров в пух и прах! Теперь его имя наверняка станет легендой...

- Конечно, станет! – с гордостью за отца подхватил Стефан. – Уже сейчас горожане воздают ему такие почести, будто он стал новым императором на константинопольском престоле!

Стефан осёкся, поняв, что позволил себе лишнее, и, чтобы перевести разговор в другое русло, прибавил со вздохом:

- Жаль, что он не взял меня с собой в то сражение. Эх, если бы я был хотя бы на два года старше...

- Он не взял тебя не потому, что посчитал недостаточно взрослым, – с язвительной ухмылкой заметил Дамаст, – а потому, что не захотел рисковать жизнью своего единственного наследника. Мой отец ходил в поход против дикарей, когда ему было четырнадцать – как нам сегодня. Но дело в том, что в ту пору наша семья ещё не принадлежала к местной верхушке. Это только знатные и богатые стараются всеми правдами и неправдами не пускать своих отпрысков в настоящее сражение.

Стефан вдруг почувствовал неловкость, как порой случалось с ним в компании друзей. Вот и сейчас... Заладил: мой отец – герой Фарнабии, победитель варваров, почти император... А ведь в то время, как Стефан происходил из одной из старейших, самых уважаемых византийских семей, Дамаст и Мариан не могли похвастаться своей родословной.

Отец Дамаста, Фотий Датиан, был из простой семьи и начинал свою военную карьеру пельтастом – так называли средневооружённых пехотинцев. Благодаря своей храбрости и жёсткому характеру, он сумел дослужиться до звания комита пехоты. Кроме того, он стал одним из пентархов – членом коллегии пятерых, обладавших высшей властью в городе.

Родители Мариана также были выходцами из скромных семей. Его отец, Симеон Атанат, стал одним из богатейших жителей Фарнабии благодаря своей купеческой хватке. А мать Мариана считалась почётной горожанкой: ей принадлежала лучшая в Фарнабии мастерская по пошиву женской одежды.

Стефан любил своих друзей и, общаясь с ними, забывал о неравенстве их происхождения, но порой оно о себе напоминало.

- Занятная вещица! – снова заговорил Дамаст с тщательно скрываемой завистью, не отрывая взгляда от лаврового венца. – Как думаешь, Стефан, она перейдёт к тебе по наследству или нет? Не желаешь примерить?

Стефан не успел ответить – Дамаст вдруг выхватил венец из его рук и надел ему на голову. Венец оказался Стефану велик и съехал на глаза. Дамаст и Мариан задыхались от смеха, тыча в него пальцами.

Стефан сердито спихнул венец с головы, и он со стуком упал на мозаичный пол.

- Это совсем не смешно! Венец предназначался моему отцу, а не мне!

Мариан первым перестал смеяться, наклонился и, подняв венец, водрузил его обратно на каменный бюст стратига.

- Не тебе, это правда, – подтвердил Дамаст слова Стефана. И прищурясь лукаво, прибавил: – Тогда, может быть, он будет впору мне?

Он снова потянулся к венцу, намереваясь надеть его себе на голову, но Стефан схватил его за руку и заломил её ему за спину.

- Ты не сильнее меня! – завопил Дамаст, у которого лицо стало красным от прихлынувшей к нему крови. – Когда-нибудь я докажу тебе это в честном сражении!

- Перестаньте! – попытался примирить друзей Мариан, бросившись разнимать их.

Стефан отпустил руку Дамаста, и тот, принявшись растирать её, бросил небрежно:

Глава 3

Внезапный порыв ветра обрушился на крыши Фарнабии, принеся к городу со стороны степи терпко-свежие, душистые и почти осязаемые запахи весны.

На террасе дома стратига Диофанта, находящегося в центральном и самом благоустроенном квартале города, стояла одинокая фигурка. Это была юная невольница по имени Тавра. Её изящный силуэт склонился над миром каменных домов и обитающих в них чужих людей, который когда-то жил лишь в её воображении и частицей которого она стала пять лет назад.

Она рассматривала длинную улицу, разделяющую скопления домов на кварталы, беломраморные колонны, кипарисовые рощи, каменные стены города. Тавра любила это место – отсюда были видны сквозь дымку мягкие очертания холмов, за которыми расстилалась степь.

Прошло уже пять лет с тех пор, как Тавра попала на чужбину, но тоска по родной степи, по её бескрайним просторам, по ветрам, насыщенным ароматами трав, шелестевшими тихо, как шёлк, всё не проходила. И хотя она не была такой острой как в первые два года неволи, всё же заставляла сердце сжиматься от ощутимой щемящей боли.

Болью отзывались в её душе и воспоминания о том дне, когда погиб отец и были перебиты соплеменники, а она сама вместе с матерью и другими женщинами попала в плен. Тавра ещё и теперь, закрыв глаза, могла увидеть несущееся, как лавина в горах, блистающее доспехами, грозно ревущее вражеское войско. Видела, как эта лавина смяла конницу её соплеменников и опрокинула обозы. Видела железные шлемы без лиц, с небольшим просветом для глаз, слышала скрежет железа о железо, ржание коней, крики сражающихся и стоны умирающих... Видела спины бегущих и то, как оставшихся в живых преследовали по всему полю битвы, а они стремились уйти за холмы. И дальше – за Курган, где от края и до края, врезающихся в горизонт, раскинулись тысячелетние владения Великой Степи...

Тавра глубоко и жадно вдохнула воздух, вбирая его всей грудью, – этот воздух, пропитанный ароматами весенней степи, был особенно нежен и душист. Пахло распускающимися дикими тюльпанами; воображение живо рисовало яркие ковры весенних первоцветов: фиолетовые ирисы, красные и розовые маки, застенчивые васильки, сине-фиолетовые цветы шалфея.

- Тавра! – Сердитый женский голос, раздавшийся у девочки за спиной, вырвал её из сладкой неги грёз. – Так и знала, что ты здесь! Госпожа зовёт тебя в таблин. Не заставляй её ждать!

Спустившись следом за Ией – так звали старшую служанку и доверенное лицо хозяйки дома – по лестнице, Тавра направилась по сквозной мраморной галерее к внутренним покоям. В таблине, который считался рабочим кабинетом членов семьи стратига, её ждала госпожа Динамия – хозяйка, покровительница и наставница Тавры в одном лице.

Ни для кого в доме не было секретом, что добродетельная супруга фарнабского стратига испытывает к своей маленькой невольнице искреннюю привязанность. Динамия никогда не повышала на неё голос, а порой и вовсе говорила с ней как с равной, как со взрослым умным человеком. Она сама подбирала ей наряды, которые выглядели намного богаче, чем у других служанок, а порой, прихорашивая девочку, украдкой смахивала слезу.

За последние полтора года Тавра вытянулась и похудела, её плечи и коленки заострились, и, если бы не платья, в которые её одевала Динамия, издали её можно было принять за мальчишку. И всё же нельзя было не заметить, как угловатость её фигуры постепенно превращается в хрупкое изящество, а порывистые движения становятся более плавными.

Длинные загнутые ресницы резче бросали тень на её золотистую кожу; чёрно-синие глаза продолговатого разреза казались ещё более глубокими, бездонными. Но Динамия, наблюдавшая взросление своей подопечной, видела, что эти глаза никогда не улыбаются: словно в них притаилось что-то неведомое, ощетинившееся и дикое.

Благодаря опеке госпожи Динамии, которая с первого дня занялась её воспитанием, Тавра не чувствовала себя рабыней. Девочка с радостью постигала азы грамоты, изучая чужой язык, училась писать и считать, а долгими зимними вечерами – прясть и вышивать. Оставаясь с ней с глазу на глаз, госпожа Динамия учила её также благородным манерам – как было принято в знатных фарнабских семьях.

Войдя в таблин, Тавра чуть склонила голову и сказала:

- Приветствую тебя, госпожа!

- Я рада тебя видеть, Тавра, – с этими словами, произнесёнными мягким грудным голосом, Динамия жестом пригласила девочку занять место за столом.

А сама снова склонилась над развёрнутым свитком. На её бледном лице, с тонкими благородными чертами, застыло сосредоточенное выражение.

Жители Фарнабии отзывались о жене стратига как об образце истинной супруги достойного человека. Динамия любила свою семью, примерно вела домашнее хозяйство, посещала церковь, но большую часть досуга и всю душевную энергию она отдавала книгам.

Восхищение красотой госпожи, которая поразила Тавру в тот день, когда она потеряла свою свободу, со временем нисколько не уменьшилось. Лишь недавно девочка узнала, что Динамия страдает неизлечимым недугом – и ей было странно видеть это прекрасное лицо с печатью неодолимой обречённости.

Тавра относилась к своей благодетельнице с уважением и теплотой. Но в памяти остался родной образ матери, которая убаюкивала её на коленях, ласковой рукой заплетала ей косы и тихим голосом пела ей песни.

Тавра подошла к небольшому треугольном столу, стоявшему у книжного шкафа, где хранились заключённые в футляры папирусы. Привычно уселась и, в ожидании взглянув на свою госпожу, приготовилась к занятию.

- Знаешь, Тавра, у меня сегодня большая радость, – наконец обратилась к ней Динамия со светлой улыбкой. – Из Константинополя друзья прислали замечательную книгу. Это один из редких, чудом сохранившихся подлинников романа Лонга о любви Дафниса и Хлои. Молодые люди проходят целую череду различных приключений и опасностей, прежде чем навсегда остаться вместе... Вот, послушай, как зародилась их любовь. «Она убедила его опять купаться пойти/И вновь увидала его во время купанья и, увидавши/К нему прикоснулась, испытав восхищенье,/ И восхищение это было началом любви»...

Глава 4

Жеребец был и вправду великолепен: тонконогий, с лоснящейся шкурой цвета воронова крыла, с роскошным хвостом; грива, неестественно густая и длинная, небрежно ниспадала ему на глаза, придавая животному разбойничий вид. Грозно раздуваемые выпуклые ноздри и мелькание белков в уголках расширенных чёрных глаз как бы предупреждали об опасности любого, кто захотел бы к нему приблизиться.

Был ли у коня недобрый нрав или его просто нужно было укротить, Стефану только предстояло узнать.

Прибыв с отцом в Прекрасную Гавань и взойдя на борт аравийского корабля, он сразу заприметил этого дикого красавца среди других лошадей. Стратиг Диофант, который любил делать подарки своему единственному сыну, немедленно купил жеребца за очень высокую цену. Стефан едва не подпрыгнул от радости на глазах у торговца и других покупателей. И потом, всю дорогу до Фарнабии, только и говорил с отцом об этом чудесном приобретении. Ему не терпелось завести жеребца в загон, чтобы познакомиться с ним поближе, заработать его доверие и, приручив, начать объезжать его.

Стефан неплохо ездил верхом, но ему ещё ни разу не приходилось объезжать коня.

Пока Стефан подходил к жеребцу, слуги старались удержать его. Жеребец сердито тряс гривой, высоко вскидывал голову, нетерпеливо топтался на месте и громким ржанием выказывал своё недовольство.

Собравшиеся вокруг загона – стратиг Диофант, вышедшие из дома Динамия и Дамаст – наблюдали за разворачивающимся перед ними действом. Вот сейчас всадник усядется покрепче, скакуна отпустят и начнётся буйная пляска укрощения.

Когда Стефан оказался рядом с жеребцом, тот дико сверкнул на него глазами и резко дёрнулся. Слуги с трудом удержали его на месте.

- Стефан, оставь эту глупую затею! Разве ты не видишь, что он опасен? Тебе ни за что не обуздать этого дикаря! – раздался звонкий голос Дамаста, в котором слышалась злорадная насмешка.

Но Стефан был упрямым, он не привык сдаваться после первой же неудавшейся попытки.

Наконец оседлав скакуна, Стефан, однако, не сумел продержаться на нём и двух минут. Строптивое животное встало на дыбы, и всадник, не удержавшись, свалился наземь.

Динамия вскрикнула и, невольно прижав руку к сердцу, пошатнулась. Но муж заботливо поддержал её под локоть. Она рванулась к сыну. Но стратиг удержал её на месте, крепче сжав локоть.

- Стефан, говорю же, он тебя убьёт, – не унимался Дамаст, который вместе с ними стоял по другую сторону загона, обеими руками вцепившись в деревянный барьер. – Это безумие! Лучше отдай его мясникам под нож! Пусть продадут кочевникам: те охотно едят конину. Так ты вернёшь хотя бы часть денег, потраченных на...

Дамаст вдруг резко умолк – его вниманием завладела тонкая девичья фигурка, появившаяся в загоне.

Мягко ступая по песку босыми ногами, Тавра приближалась к жеребцу потихоньку, протянув к нему руку с раскрытой ладонью. Она что-то говорила ему ласковым голосом, и животное, словно оно понимало каждое её слово, послушно замерло на месте, чутко прислушиваясь к этой тихой спокойной речи.

У Стефана, который, тяжело дыша, всё ещё лежал на земле, внезапно пресеклось дыхание. Он почувствовал холодок в груди, и теперь смотрел на Тавру, в ужасе расширив глаза. Впервые он испытывал такой страх за жизнь чужого человека; впервые за столько лет, – с тех пор, как в их доме появилась эта маленькая невольница, – он принял её за члена своей семьи.

- Не надо, Тавра, – обратился он к девочке, которая остановилась в нескольких шагах от него. – Прошу тебя, уйди отсюда! Ты напрасно рискуешь своей жизнью!

Но Тавра не слушала его. В отличие от Стефана, девочка сохраняла невозмутимое выражение лица. Она приблизилась к жеребцу, ладонью нежно провела по его морде.

Движения девочки были точными и одновременно мягкими: жеребец чувствовал себя в безопасности и не пытался укусить руку, которая обращалась с ним столь бережно.

Словно желая подтвердить, что доверяет девочке, жеребец позволил ей обвить свою шею одной рукой, тогда как другой рукой она взялась за узду.

Стефан не успел и глазом моргнуть, как Тавра, ловко запрыгнув на жеребца, пустилась вскачь. Площадь загона хотя и была достаточно просторной, но всё же не позволяла коню развить слишком большую скорость.

Тавра носилась по кругу, наслаждаясь свистом ветра в ушах, и всем, кто на неё смотрел, было ясно, что девочка попала в свою родную стихию. Юная всадница держалась прямо, сжимая ногами верхнюю часть конского туловища, и было невозможно не восхититься её гордой амазонской посадкой. Конь бежал ровной хорошей рысью.

Стефан отвёл глаза от наездницы; где-то в глубине души шевельнулось чувство досады, смешанное с уважением.

Что ж, как бы ему ни было обидно за своё поражение, но пришлось признать очевидное превосходство двенадцатилетней девчонки. Наверное, он был чересчур самоуверен и переоценил свои возможности. Зато Тавра приручила коня легко: будто они давно знали друг друга.

«Это неудивительно», – подумал Стефан, вспомнив рассказы отца о том, что кочевники обучают своих детей верховой езде с трёхлетнего возраста. А когда ребёнку исполняется шесть-семь лет, ему в руки вкладывают лук и колчан со стрелами.

Едва Стефан поднялся, как тут же, застонав от боли, пронзившей левую ногу, снова осел наземь. Боль была резкой и острой, как будто в плоть вонзились сотни раскалённых кинжалов; она была непереносимой. Перед глазами поплыл туман, который, сгустившись, полностью поглотил сознание.

Стефан не видел, как к нему отовсюду бежали слуги; последнее, что он слышал: как заплакала навзрыд его мать и как отец послал за лекарем.

Глава 5

Стефан не знал точно, сколько времени прошло с тех пор, как чудовищная боль уложила его в постель. Сознание его то прояснялось на короткое время, то, словно желая смягчить его страдания, снова погружалось в спасительный мрак.

Когда он, проснувшись, открыл глаза, в окно его покоев пробивался розово-пурпурный свет заходящего солнца.

За дверью раздавались голоса.

- Зачем ты пришла? – сердился Фирс, старый слуга, преданный семье стратига как пёс. – Тавра, я уже говорил тебе в прошлый раз и в позапрошлый тоже, что молодому господину необходим покой. У него жар и он по-прежнему страдает от боли.

- Впусти меня, Фирс, – в голосе Тавры слышалось упрямство, столь хорошо знакомое Стефану. – Я знаю, что смогу облегчить его страдания.

- Ты шутишь! Как ты, сопливая девчонка, можешь исцелить нашего господина, если лучший в городе лекарь в этом не преуспел?

- Лекарь, которого жители Фарнабии считают лучшим, на самом деле обыкновенный шарлатан. В нашем племени его побили бы палками за то, что он, пользуясь своим положением, обманывает людей.

- Вот как! А у тебя, значит, получится то, что не сумел сделать этот уважаемый человек, которого ты называешь оскорбительным для его сословия словом! Будь осторожна, Тавра, не позволяй себе подобные высказывания, если не хочешь быть наказана!

Фирс выдержал паузу, а потом прибавил изменившимся, доверительным тоном:

- Раз уж ты так переживаешь за молодого господина, скажу тебе по секрету, что лекарь предложил отрезать ему ногу. Говорит, из-за отломка кости началось воспаление, и, когда оно дойдёт до сердца, то господин умрёт.

- Если так, то перестань болтать и поспеши проводить меня к господину, пока ещё не слишком поздно.

- А что у тебя в мешке?

- Здесь всё то, что поможет мне поднять нашего господина на ноги.

После короткой паузы раздался глубокий вздох Фирса.

- Я не знаю, что ты задумала, Тавра, – с сомнением произнёс он. – Но, прежде чем открыть перед тобой дверь этой комнаты, я должен спросить позволения у госпожи Динамии.

Старик ушёл и вскоре вернулся с доминой стратигой.

- Тавра, со слов Фирса я поняла, что ты желаешь помочь моему сыну, – сказала Динамия, и Стефан, который прислушивался к разговору, уловил слёзы в голосе матери. – Лекарь Гебр считает, что Стефану лучше лишиться ноги, чем потерять жизнь. У нас не осталось выбора. Да, Стефан никогда не станет воином. Да, он станет калекой. Но он будет жить.

- Госпожа, позволь мне осмотреть ногу твоего сына, – настаивала Тавра. – Я верю, что исцеление возможно. В моём племени жила старая женщина-костоправка, и я часто ходила смотреть, как она исцеляет разные раны и увечья. Вчера мы с Ией ходили на торжище: у травницы купили целебные плоды и травы, в лавке у аравийца – порошок из песчаной розы. Я приготовила всё необходимое. Смотри, госпожа! В этих горшочках – снадобья, которые избавят господина от мучительной боли, здесь – порошок, из которого получается гипсовая кашица. Я сделаю всё, чтобы спасти твоего сына.

Выслушав ответ своей служанки-подопечной и решив довериться ей, Динамия вместе с ней вошла в комнату сына.

Стефан лежал на спине; его грудь медленно поднималась и опускалась. Тело его было крепким, с хорошо развитыми мышцами. Гладкая загорелая кожа бисерилась потом.

Избегая взгляда юноши, Тавра осмотрела ногу, а особенно внимательно место перелома, где было сильное нагноение.

- Принесите мне кувшин с душистой водой, чтобы я могла обмыть рану, – сказала девочка и, развязав мешок, достала из него горшочки с лечебными мазями.

Выдвинув свои требования, она рванула заскорузлую, коричневую от присохшей сукровицы тряпицу. Гной и кровь ударили из распухшей ноги.

Стефан, сжав зубы, чтобы не закричать от боли, обеими руками вцепился в покрывало, влажное от его пота и крови. Динамия бросилась было к сыну, но замерла на месте, увидев, как он мотнул головой: мол, не надо, я сам справлюсь, давно уже не маленький мальчик.

Тавра ополоснула руки в широкой чаше с водой, услужливо поднесённой Фирсом, и затем проделала все те манипуляции, которые освоила, когда наблюдала за старухой Артаной. Она вправила кость, затем заострённой бронзовой пластиной вскрыла гнойную рану и, аккуратно промыв её, принялась густо мазать ногу мазью, накладывать травы и шептать заклинания.

Шептала она неслышно, одними губами, – Стефан никак не мог отвести взгляд, затуманенный болью, от этих красиво очерченных розовых губ.

«Что она говорит? О чём шепчет? А вдруг это приворот?.. Если в городе узнают, что меня врачевала варварка, язычница, это ляжет порочным пятном на репутацию моего отца... это подорвёт его авторитет... Но о чём же шепчут эти прекрасные губы?.. Да что со мной такое? О чём я только думаю? Она же ещё совсем девчонка...», – мысли Стефана путались, метались пугливыми тенями в его помутившемся сознании как в мареве.

- Всё хорошо. Твой сын выздоровеет, госпожа, – сказала девочка Динамии, которая смотрела на неё в ожидании приговора.

Женщина сразу расцвела в улыбке.

- Но лечение не закончено, – прибавила Тавра. – Фирс, мне понадобятся чистые полотняные лоскуты. Необходимо наложить твёрдую повязку, чтобы повреждённая кость выровнялась и срослась.

- Я смогу ходить? – с трудом разлепив спёкшиеся в горячке губы, обратился к девочке Стефан.

- Конечно, господин. Только тебе придётся смириться с тем, что ты не сможешь покинуть постель несколько месяцев. Полгода. Может быть, целый год.

- Целый год провести в постели?! – ужаснулся Стефан.

Тавра пожала плечами:

- Иначе нельзя. Ты ведь не хочешь на всю оставшуюся жизнь остаться калекой, господин?

В ответ Стефан лишь в отчаянии заскрежетал зубами.

- Вернулся твой отец, – сказала Динамия, услышав в глубине дома зычный голос стратига. – Пойду расскажу ему радостную новость!

Она ушла, а следом за ней покои Стефана покинул и Фирс.

- Скажи, Тавра, – снова заговорил Стефан, которому девочка начала уже заматывать ногу полотняным лоскутом, пропитанным гипсовой кашицей, – скажи, зачем ты это делаешь? Разве тебе не всё равно, буду я жить или умру, стану хромоногим калекой или останусь таким, каким был прежде? Я же знаю, ты ненавидишь меня. Ненавидишь меня так же сильно, как и моего отца. Так для чего ты исцеляешь мою рану? Для чего все эти труды, все твои старания?

Глава 6

День выдался тёплым, солнечным. С моря веял приятный солоноватый ветерок; на холмах, подковой огибавших Прекрасную Гавань, нежно зеленели оливковые рощи и виноградники.

В пристани стояло несколько кораблей; там суетились, как муравьи, полуголые люди, среди которых были и смуглые сарацины, и жители далёких пустынь, лежавших за семью морями, с чёрной, как сажа, кожей. Но движения этих людей не были бестолковыми: одни из них разгружали глиняные сосуды, тюки с солью, зерном, заморскими тканями или мехами, другие с важным видом пересчитывали и проверяли товары. Были здесь и те, кто пришёл поглазеть на чужеземных купцов, разодетых в непривычные для местных жителей одежды, вставить своё слово в чужой спор или сунуть нос не в своё дело.

Тавру, которая шла следом за Динамией, стараясь не отставать от неё ни на шаг, охватил восторг при виде шумного, пёстрого и разноязыкого торжища. Она впервые попала в Прекрасную Гавань, о которой была столько наслышана, и теперь ей казалось, что она очутилась в каком-то новом мире, где всё такое непривычное, что напоминает сон.

Её забавляли громкие ссоры, когда покупатель и продавец не сходились в цене и спорили, размахивая руками. Она улыбалась, как ребёнок, при виде ушастых ослов, развозивших товары, подвешеные по обе стороны хребта. Она изумлялась обилию пушнины из холодных заморских стран и с любопытством разглядывала великолепные меха невиданных зверьков.

Отовсюду струились запахи солёной рыбы, вяленого мяса, дублёной кожи, забродившего на солнце вина, восточных пряностей и благовоний. Сладко пахло сочной мякотью арбузов и дынь.

На домине стратиге был шёлковый наряд, а её шею опутывал длинный плат, обвивавший грудь, конец которого был перекинут через руку. Голову обвивала широкая парчовая повязка. В ушах покачивались жемчужные подвески.

В Тавре, также облачённой в красивое платье, расшитое узорами из золотых нитей, в головном уборе из шёлка, украшенном бисером, никто не признал бы служанку. Её завитые волосы, выбившиеся из-под повязки, падали на плечи иссиня-чёрными локонами. Прекрасные огненные глаза сияли оживлением, но, стоило Тавре поймать на себе заинтересованный мужской взгляд, и она тут же опускала ресницы.

Тавре исполнилось пятнадцать; она уже округлилась в груди и бёдрах – пришло время, когда в её родном племени девушки становились жёнами тех, кто их избрал или кого выбрали их родные. Там, где родилась Тавра, девушек воспитывали сурово, без особых нежностей. Они были гордыми и воинственными, как легендарные амазонки древности, но в замужестве приносили своему племени будущих воинов.

В день свадьбы жених преподносил в качестве подарка невесте зажжённую свечу – в знак того, что их совместная жизнь будет светлой и благополучной. А невеста одаривала жениха девятью предметами, ибо число «девять» считалось у кочевников сакральным. Накануне свадьбы в семье невесты проводили обряд окрашивания волос, ладоней, ногтей рук, а также ступней и ногтей ног хной.

Это было, пожалуй, всё, что осталось в памяти Тавры о тех весёлых и беспечных днях детства, которые прошли в кругу её семьи, её рода. Её вольного, как степной ветер, племени.

Зато имена многих близких людей со временем забылись; родные и дорогие сердцу черты отца, матери и брата постепенно размылись и потускнели. Лишь иногда старая боль бередила затянувшиеся душевные раны Тавры – при воспоминании о том дне, когда погиб её отец и когда она потеряла свою семью. И тогда в сердце девушки вспыхивало пламя ненависти к тем, по чьей вине произошла эта самая страшная в её жизни трагедия. Сжигаемая этим беспощадным пламенем, требующим мести, Тавра сжимала кулаки, но по её щекам катились слёзы – от отчаяния и собственного бессилия.

Порой она то стыдилась своей слабости, то сердилась на саму себя, считая, что годы, проведённые в доме стратига Диофанта, под опекой доброй госпожи Динамии, сделали её нерешительной и малодушной. Ведь у неё была возможность свершить возмездие: в такой близости к своему врагу только трус не воспользовался бы случаем, чтобы умертвить стратига. Например, при помощи яда.

А что вместо этого делала она, Тавра? Прислуживала своему врагу и членам его семьи! Была их рабыней, пусть даже госпожа Динамия оставалась неизменно щедрой и благосклонной к ней...

Вот и сейчас домина стратига делала вид, будто не замечает косых неодобрительных взглядов и не слышит злые шепотки у себя за спиной.

- Нет, вы только посмотрите, как супруга фарнабского стратига вырядила свою служанку! Будто она ровня ей!

- Говорят, она и прежде на дикарку не могла нарадоваться, а после того, как та подняла на ноги сына стратига, так и вовсе едва не боготворить её стала...

- И куда только стратиг смотрит?! Как позволяет такое? Где это видано, чтобы варварка одевалась и причёсывалась как девица из знатного ромейского рода?

- Не волнуйтесь, скоро стратига призовут к ответу. Ходят слухи, будто Фотий Датиан вызвал его в собрание коллегии пятерых. Хоть они со стратигом и дружат семьями, но жалобы горожан больше никак нельзя игнорировать. Другие пентархи тоже, в течение трёх лет, закрывали глаза на то, что варварка проводит в доме стратига языческие обряды, однако, закон для всех одинаков.

- Каждый пентарх мечтает о лавровом венке стратига, а больше всех – Фотий Датиан...

Шёпотом шелестят пересуды за спиной, точно крабы ползут отовсюду по прибрежному песку, крадутся, чтобы ущипнуть исподтишка побольнее.

Тавра, которая не пропустила ни одного слова из разговора «добропорядочных» обывателей, взглянула на домину стратигу, поравнявшись с ней. Госпожа Динамия улыбалась своими чудесными лучистыми серо-голубыми глазами, и лицо у неё было как всегда спокойное, ласковое.

Тавра не переставала восхищаться выдержкой и железной волей своей госпожи, которая лишь внешне выглядела хрупкой и уязвимой. Казалось, любые невзгоды ей по плечу. Но Тавра знала, как тяжело переносила домина стратига разлуку со своим единственным и горячо любимым ребёнком: вот уже два года как Стефан уехал в Константинополь, чтобы получить образование в высшей императорской школе. От тоски по сыну Динамия тайком, по ночам, плакала в свою подушку, а наутро снова становилась уравновешенной хозяйкой дома, твёрдой рукой ведущей текущие дела.

Глава 7

Закрыв за собой дверь, Тавра не удержалась и, прильнув к ней ухом, прислушалась к разговору в покоях хозяйки дома.

- Ну вот, пришло время расплачиваться за твои слабости, – сердитым голосом начал стратиг, обращаясь к своей супруге. – Фотий Датиан вызывает меня в коллегию пятерых, чтобы обвинить в несоблюдении законов и должностном злоупотреблении. Якобы я использовал своё положение, чтобы потакать твоим капризам, когда тебе вздумалось ввести в нашу семью варварку и сделать её равной благородным ромейским женщинам. А ведь я предупреждал тебя, Динамия! Сколько раз я говорил тебе, что твоя благосклонность к невольнице однажды обернётся бедой для всех нас! И вот теперь твоя странная привязанность к ней нанесла урон моему достоинству человека, которому сам император доверил власть и которого наделил обязанностями защищать закон!

- Прости меня, мой супруг, если я провинилась перед тобой, – послышался слабый голос Динамии. – Но всё же позволь мне выразить своё несогласие с твоими словами. То, что ты называешь моей слабостью и капризами, не соответствует истине. Я уже говорила тебе, что нашла в Тавре дочь, о которой всегда мечтала... В тот день, восемь лет назад, на невольничьем рынке, я увидела в ней свою малышку... О Диофант, ты не можешь отнять у меня эту мечту! Наш любимый сын теперь далеко, и Тавра – единственная радость, которая способна скрасить мои последние дни на этой земле...

- Поверь, я всё понимаю и готов исполнить любое твоё желание, – отозвался стратиг. – Но Тавра – не твоя малышка, она не твоя дочь. Ты должна смириться с этим, Динамия...

Услышав, как хлопнула входная дверь, Тавра поспешно отошла от покоев домины стратиги. Кто бы это ни был, ей не хотелось, чтобы её застали за подслушиванием чужого разговора.

Направившись навстречу чьим-то быстрым шагам, девушка неожиданно столкнулась лицом к лицу со... Стефаном.

- Добро пожаловать домой, господин, – справившись с минутным замешательством, вызванным этой внезапной встречей, тихим голосом проговорила Тавра.

- Тавра?! Неужели это в самом деле ты? – В голосе Стефана звучало изумление. – Как же ты выросла за эти два года, что меня не было в Фарнабии! Как похорошела! Да ты настоящая красавица, Тавра! Знаешь об этом?

В его блестящих глазах и белозубой улыбке сквозь уже знакомую Тавре снисходительность проглядывал неподдельный интерес. Вот так же – откровенно разглядывая её и любуясь её красотой – смотрели на Тавру мужчины в Прекрасной Гавани и на улицах Фарнабии.

Это и возмутило девушку, и наполнило неясным волнением.

Взгляды тех, других, незнакомых мужчин никогда не трогали её; они лишь вызывали в ней понятную девичью застенчивость, когда она хотела спрятаться от них и опускала глаза. Так почему же подобный взгляд Стефана, в котором читалось жадное любопытство, заставил её смутиться? Почему она стоит перед ним со склонённой головой, беспокойно оправляя складки своего платья, вместо того, чтобы оставаться безмятежной?

- Твои родители сейчас в покоях госпожи, – с трудом сдерживая лихорадочную дрожь и стараясь сохранять внешнюю невозмутимость, сказала Тавра. – Если желаешь, я извещу их о твоём прибытии, господин.

- Нет, не надо, – не сводя с неё своего беззастенчивого пристального взгляда, ответил Стефан. И потом, продолжая улыбаться, прибавил: – У меня другое желание.

- Да, конечно, господин, – привычно отозвалась Тавра, готовая исполнить любую волю молодого господина, при этом не чувствуя никакого подвоха.

А Стефан вдруг подался к ней и, с призывом заглядывая ей в лицо, произнёс хрипловато:

- Поцелуй меня!

Он не просил, нет. Он требовал. Он приказывал. Он, её господин, сын её заклятого врага, желал сорвать поцелуй с её невинных нежных губ...

У Тавры перехватило дыхание; в груди стало невыносимо жарко; к щекам прихлынула кровь, мгновенно окрасив их в пунцовый цвет.

Девушка яростно тряхнула головой и повернулась, чтобы уйти, но Стефан попытался удержать её за руку.

- Пусти, господин! – решительно воспротивилась Тавра, и в её тёмно-синих глазах сверкнула молния.

Она вырвалась и убежала, а Стефан смотрел ей вслед, и на губах его снова играла улыбка.

Уже ночью, лёжа в постели, Тавра сквозь ресницы с задумчивым видом разглядывала колеблющееся пламя светильника. Тёплой приятной волной нахлынуло воспоминание о том, как Стефан смотрел на неё, как улыбался, стараясь поймать её взгляд, и то, как потом хотел удержать её, не получив поцелуя.

С этими мыслями, со смутной улыбкой на губах, Тавра и уснула. А во сне она видела своего молодого господина...

Утром её разбудил недовольный голос Ии:

- Тавра, вставай! Хватит спать, лежебока! Всё, кончилась твоя сладкая вольная жизнь в этом доме. Господин велит, чтобы ты непременно прислуживала за завтраком.

Вскочив, Тавра потёрла сонные глаза и непонимающе уставилась на Ию.

- Господин? – переспросила она, решив, что приказ прислуживать семье стратига за столом исходит от Стефана.

Одна шальная мысль сменила другую. Может быть, он решил таким образом наказать её за отказ поцеловать его? А может, ему не терпится увидеться с ней?

- Ну да, господин Диофант, – кивнула Ия. – Поторопись, говорю тебе! Если не хочешь, чтобы он выместил на тебе свою злость!

Тавра умылась в широкой чаше со свежей водой, которую принесла Ия, наспех заплела косу и, облачившись в чистое платье, от которого исходил тонкий аромат полевых ромашек, выбежала из своей комнаты.

Семья стратига уже собралась за столом, уставленным посудой из цветного, пёстрого и расписного стекла; здесь были тарелки, чаши, миски, блюда разных размеров; кувшины из прозрачного ольвийского стекла, подцвеченные красным или золотистым вином, выглядели очень нарядно.

Взяв на кухне блюдо с зелёным салатом, оливками и сыром, Тавра вошла в триклин, где на подушках возлежали стратиг Диофант, его жена и сын.

Стоило девушке взглянуть на Стефана, как она снова почувствовала смущение, а сердце забилось громче, быстрее.

Глава 8

Весть о том, что Фотий Датиан выставил свою кандидатуру на пост стратига, разнеслась по всей Фарнабии. Люди толковали об этом на узких улочках, и на городских окраинах, и в кварталах с большими домами в окружении садов. Этой новостью обменивались ремесленники в бесчисленных мастерских, торговцы в лавках, воины на крепостных валах, церковные служители, прислуга в богатых домах. Крестьяне из прилежащих к Фарнабии поселений собирались у городских ворот и тревожно спрашивали друг друга, что случилось, здоров ли нынешний стратиг и по какой причине понадобилось подыскивать ему замену.

Пробираясь через уличную толпу, Стефан угадывал смутное нарастающее беспокойство в бурлящей жизни родного города. Но он был слишком занят собственными заботами и эмоциями, чтобы обращать на это внимание.

В нём поднимался глухой протест: он чувствовал, что сам, опрометчиво, загнал себя в ловушку, из которой теперь не выбраться. Да, он поддержал отца (и он искренне этого хотел!), он дал ему надежду, в которой тот так нуждался, и вдохнул в него новые силы для предстоящей борьбы. Но вместе с тем он осознавал, что своим решением жениться на дочери Софрона Ласкарида сильно огорчил мать.

А ещё он, кажется, грубо обошёлся с Таврой. Зачем он требовал у неё поцелуя, если заранее знал, что ему этого от неё ни за что не добиться? Обидел девушку – и теперь мысли о том, что отныне она будет избегать его, не приносили ему ничего, кроме страданий.

Известие о женитьбе Стефана взволновало Тавру, хотя она старалась не показать ему этого. Однако он чувствовал её печаль, несмотря на то, что девушка, сталкиваясь с ним в доме и отвечая на его вопросы, сохраняла свой обычный учтиво-упрямый тон.

Стефан искал разгадку такого поведения девушки, которая выросла рядом с ним, в одном доме.

Может быть, в глубине души она считала себя членом его семьи и воспринимала его как человека по-родственному очень близкого, вроде старшего брата? И, узнав о его женитьбе на порочной женщине, она не одобряла его решение.

Нет, говорил себе Стефан, здесь нечто другое.

Разве он не замечал, как, поймав на себе его взгляд, Тавра вдруг делалась очень серьёзной, даже хмурилась? Разве она не смущалась и не выглядела растерянной, когда они, случалось, оставались наедине в одной комнате?

А кем была Тавра для него самого?

Откровенно говоря, она ему очень нравилась; в ней было что-то такое – а что, не поймёшь, – что властно приковывало к ней внимание, не позволяло смотреть на других женщин, думать о ком-нибудь ещё. Будто какая-то магия исходила от неё – и дело было не только в её красоте. Да, она была красива жгучей степной красотой, а ещё благородна и горда. Гордость, вероятно, была у неё в крови – её не смогли вытравить даже годы рабства. Пусть Динамия и возвысила её в их доме до положения знатной девушки, но статус невольницы остался у Тавры как пожизненное личное клеймо господина...

Стефан остановился на минуту, прижатый к стене толпой прохожих. Ему показалось, что он увидел среди них лицо Тавры. Но нет, он, конечно же, ошибся. Тавра сейчас дома. При мысли о том, что он скоро увидит её, Стефан ускорил шаг.

Войдя в дом, он остановился, прислушался. Вот она делает что-то там, в своей комнате. Может быть, переодевается? Стефан подошёл к стене, отделявшей его от Тавры, и замер, пристально глядя в одну точку, хотя прекрасно знал, что не увидит внутренность комнаты. Но он хотел, он так хотел увидеть сквозь доски её стройное смуглое тело под шуршащим платьем, залитое дрожащим солнечным светом! Он подумал даже, как приятно, должно быть, запустить пальцы ей в волосы, густые, блестящие, цвета воронова крыла... а потом притянуть её к себе, ощутить жар её губ, её тела...

Это призрачное видение, рождённое его фантазией, заставило сильнее забиться его сердце.

Мгновение приятного возбуждения сменилось внезапным острым осознанием того, что ему не суждено овладеть этой девушкой. Стефан уже знал, что никогда не возьмёт её силой, против её воли; он никогда не причинит ей боли, не оскорбит, не унизит её...

- Твой молодой господин дома? – Голос Дамаста, который обращался к привратнику, отвлёк Стефана от размышлений.

Он поспешил навстречу другу, хотя появление сына Фотия Датиана не вызвало у него радости.

С тех пор, как стали известны намерения Фотия Датиана, как молва подхватила пущенные им слухи и разнесла их по всему городу, сам Фотий или кто-либо другой из его семьи перестали быть желанными гостями в доме стратига. Две семьи, некогда дружные между собой, стали враждовать, оказавшись по разные стороны в борьбе за власть.

Увидев Стефана, Дамаст помахал ему рукой и подошёл к нему.

- Я надеялся встретить тебя где-нибудь. Но ты теперь редко бываешь на ипподроме и в палестре, не участвуешь в гимнастических состязаниях. Даже в таверну Сириска, где мы прежде кутили ночи напролёт, перестал захаживать.

- У меня много забот, – отозвался Стефан, хмуря брови и забыв приветствовать гостя. – Наверное, ты знаешь.

- Да. О твоей женитьбе на Фаусте Ласкариде в Фарнабии не говорил только немой, – ухмыльнулся Дамаст.

- А тебя это забавляет? – сказал Стефан с возрастающим раздражением.

Дамаст небрежно пожал плечами.

- Скорее удивляет. Разве ты не слышал, что Софрону Ласкариду, когда он пытался выдать свою дочь замуж, отказали уже четыре приличных дома? Прости за грубую откровенность, Стефан, но ты берёшь порченый товар.

- Твоя-то какая в том печаль? – спросил Стефан, всматриваясь в лицо друга и чувствуя какую-то унылую отчуждённость.

В словах Дамаста была правда – и от того, что он так прямо сказал ему об этом, Стефану сделалось тошно.

Он не был близко знаком со своей будущей женой, хотя о поразительной красоте Фаусты говорили в Фарнабии все кому не лень. И не только в Фарнабии: где бы она не появлялась, везде вызывала восхищённые пересуды и завоёвывала новых поклонников. Её красота являлась мишенью для многих завистливых взглядов, а её легкомыслие и склонность к любовным авантюрам прочно закрепили за ней «славу» развратной женщины.

Глава 9

Горделиво восседая на рослом, золотой масти жеребце, Тавра неслась вдоль ограды загона; в руках у девушки был туго натянутый лук.

Стефан тоже был на коне и старался не отставать от неё, при этом не сводя глаз с деревянного кола с насаженным на него румяным яблоком.

Вот Тавра прицелилась и, не сбавляя скорости, выпустила стрелу. Стрела попала точно в яблоко, легко пробив его навылет. Тавра опустила лук и сжала коленями бока своего коня, заставив того замедлить ход.

- Тавра! – привстав на стременах, прокричал Стефан, разгорячённый скачкой. – Ты не перестаёшь удивлять меня! После всего, что я видел, я не осмелюсь отрицать, что ты воистину рождена быть всадницей! Я восхищаюсь твоим умением общаться с лошадьми и приказывать им, тогда как они повинуются тебе, как верные слуги. Но твоё умение столь метко стрелять из лука на полном скаку выше всяких похвал! Уверен, в ежегодных фарнабских состязаних стрелков из лука твоя победа была бы очевидной для всех...

В словах Стефана не было ни преувеличения, ни – тем более – лести, однако Тавру они ничуть не обрадовали. Она лишь усмехнулась уголками губ – от вновь охвативших её грустных чувств с примесью горечи и... какой-то потерянности. К сердцу подступила уже знакомая боль. Лицо горело от обиды.

Тавра сердилась на себя и вместе с тем была бессильна обуздать злость, которая кипела в её груди.

Она не могла отдать себе отчёта – почему предстоящая женитьба Стефана так её взволновала. Она старалась отогнать мысль о том, что Стефан сможет всерьёз увлечься своей женой, что он сможет, несмотря на скандальные слухи о ней, даже полюбить её, не в силах преодолеть благоговеяния перед её внешним совершенством и очарованием.

Ещё не зная свою соперницу, не видя её рядом со Стефаном, Тавра отчаянно ревновала его к ней.

Конечно, это было ужасно глупо. Как было глупо влюбиться в заносчивого ромея; в того, кто надменно называл себя её господином; в того, чей отец уничтожил её племя, а тех, кто выжил, подверг унижению и позору, надев на них ярмо невольников...

Но, чем меньше дней оставалось до свадьбы, тем крепче, необузданней становились чувства Тавры к Стефану. Её муки, многократно усиленные ревностью, становились уже невыносимыми. Тавра чувствовала себя глубоко несчастной.

И – уязвлённой.

Поддавшись внезапному яростному порыву, не совсем осознавая, что она делает, Тавра развернулась в седле и, снова положив стрелу на натянутую тетиву, резко вскинула лук.

Придержала коня. Прищурилась, целясь Стефану в лицо.

Стрела, пущенная через плечо, вполоборота, просвистела в воздухе и прошла мимо уха Стефана.

Стефан, двинувшийся было вперёд, молча натянув поводья, вспятил коня. Бледный как полотно, он смотрел на Тавру и не шевелился, продолжая молчать, скорее от растерянности. Он совсем не представлял, что такое возможно. Он этого не ожидал.

Наверное, Тавре было бы легче, если бы Стефан накричал на неё, обозвал её полоумной или даже наказал, велев слугам выпороть её розгами на конюшне.

Но он молчал... Смотрел прямо на неё и – молчал...

И Тавре стало стыдно: за свой опрометчивый поступок, за свою вспыльчивость, за то, что поддалась своей непростительной слабости.

Она слезла с коня и, заложив за спину руку, в которой был лук, медленно, ступая осторожно, точно шла по горячим углям, приблизилась к Стефану.

- Прости меня, господин... Я не понимаю, как это случилось... Это было как... как какое-то наваждение...

Голос у неё пресёкся, и Тавра испугалась: не увидел бы Стефан её слёз.

Что-то нежное промелькнуло в серо-голубых глазах Стефана, но лишь на мгновение. На одно неуловимое мгновение.

А потом желваки заиграли на его скулах, выдавая сильные чувства, которые боролись в нём, и Тавра услышала, как он процедил сквозь зубы:

- Дикарка!

Грубое слово отравило утренний чистый воздух; подобно удару хлыста рассекло надвое внутренний мир Тавры: на «до», где остались смутные волнующие сердце девичьи грёзы, и «после», где их место отныне займут душевные муки, тоска и горечь вины.

Резко развернув своего коня, Стефан помчался в сторону дома.

Тавра же убежала под старый раскидистый дуб, дала волю слезам, даже не вспомнив, что дерево это, как говорил шаман в её племени, волшебное, так просто к нему лучше не ходить.

Она плакала от досады на себя, от собственной глупости. Оттого, что обманулась в своих мечтах. Что поверила, будто Стефан выделяет её среди других невольниц и что он смотрит на неё иначе... как-то по-особенному.

Да, в последнее время он и вправду заметно изменился: грустил, задумывался, взгляд его то и дело застывал на одной точке. Что-то его томило и печалило. И становился он день ото дня всё угрюмее.

Думая сейчас об этом, Тавра впервые задала себе вопрос: разве так выглядят люди в предвкушении супружеской жизни и грядущих счастливых перемен? Разве глаза мужчины, чьей женой должна стать первая в Фарнабии красавица, не должны сиять от гордости и ликования?

Суть ответа пока ускользала от Тавры, и всё же она приободрилась, сделав одно, очень важное для себя заключение:

Стефан тяготится словом, данным своему отцу, и, будь его воля, он никогда бы не взял в жёны Фаусту из рода Ласкаридов.

Тавра ласково провела ладонью по шероховатой коре столетнего дерева и затем, прильнув к нему щекой, прошептала:

- Пусть он никогда... никогда не полюбит её!

После этого на душе у Тавры стало легче, и её беспокойство несколько улеглось.

Небо над ней снова было ясное, голубое; солнце поднялось, высушило слёзы у неё на глазах.

- Мой Стефан! Только мой! – отважно и нежно произнесла Тавра, и в глубине её души вдруг встрепенулась, родилась и новая сила, и новая надежда.

Поверив в эту, пока ещё зыбкую, но смелую надежду, девушка перестала сознавать досаду и боль от обидного слова «дикарка», прозвучавшего из уст любимого человека.

Тавра улыбнулась, поправила выбившиеся из косы непослушные пряди и уверенно сделала шаг вперёд.

Глава 10

Едва войдя в дом, девушка поняла: случилось что-то неладное. Даже в воздухе ощущалась тревога – и чуткое сердце Тавры болезненно сжалось в предчувствии беды.

Тавра тотчас рванулась к покоям хозяйки дома, откуда доносились взволнованные голоса. Навстречу выбежала Ия, бледная, растрёпанная, заплаканная.

- Тебе нельзя туда, Тавра! Там сейчас господин Диофант... и лекарь... Господина Стефана ищут: он оставил коня во дворе, а сам куда-то ушёл... Бедная, бедная госпожа Динамия! Ей сейчас так худо... так худо... – Разрыдавшись, Ия не договорила и закрыла лицо руками.

- Тавра! – Неожиданно раздался голос стратига Диофанта, который показался на пороге.

Вздрогнув, точно от удара грома, девушка испуганно посмотрела на него.

Перемены во внешности стратига потрясли её. Всего за несколько часов подтянутый, полный сил человек, с властным взглядом и твёрдой рукой, превратился в старика, с измученным лицом, с тёмными кругами под потухшими глазами.

- Тавра, – уже тише повторил Диофант. И, сделав нерешительное движение трясущейся рукой в сторону покоев жены, прибавил: – Ты можешь войти... Она хочет тебя видеть...

Открыв дверь, он впустил Тавру в пропитанную запахом лекарственных снадобий душную полутёмную комнату.

Укрытая расшитым золотистыми узорами покрывалом, Динамия словно утонула в высокой пышной перине. Стоявший у ложа лекарь окутал ноги больной шерстяным одеялом и поправил подушки, пурпурный цвет которых сильнее подчёркивал белизну её осунувшегося лица, с залёгшими на нём лиловыми тенями. Коварная болезнь, в течение нескольких лет затаившаяся, скрывавшая свою сущность, теперь как будто раскрылась ядовитым смертельным цветком.

- Послали за Стефаном? – слабым голосом проговорила Динамия, не открывая глаз.

- Да, конечно, домина стратига. Его ищут, – торопливо ответил ей Фирс, который стоял здесь же, у изголовья своей любимой госпожи, с опущенными как плети руками. – А вот и Тавра пришла...

Больная сразу распахнула глаза и с радостной улыбкой сделала усилие, чтобы приподняться.

- Тавра, наконец-то! Я боялась, что ты тоже ушла из дома... и что я не успею попрощаться с тобой...

Она взяла девушку за руку, и прекрасное, совсем молодое лицо Динамии – такое, каким Тавра впервые увидела его когда-то, – оживилось бледным румянцем.

- Тавра, – продолжала домина стратига, – я вспоминаю время, когда мы в первый раз увидели друг друга. На невольничьем рынке. Ты была такая маленькая, но очень живая и смышлёная... Едва взглянув на тебя издалека, я поняла, что не уйду без тебя, что отдам любые деньги, но заберу тебя домой... Я никогда не рассказывала тебе о том, что много лет назад, ещё до рождения Стефана, у меня была дочь... Крошечная прелестная малютка... Но я не уберегла её...

Динамия умолкла, посмотрела Тавре прямо в глаза и прибавила с тихой невыразимой печалью:

- Её забрала Степь...

Тавра подумала, что больная бредит. Никто никогда в этом доме даже словом не обмолвился о том, что у Стефана была сестра.

- Да, да, Степь никогда не возвращает то, что однажды попадает к ней, – повторила Динамия. – Так здесь говорят... Но, знаешь, Тавра, я в это не верила... И оказалась права. Степь всё-таки отдала мне мою девочку, только она стала немного другой... Она стала похожей на тебя, ты стала ею... Ты ведь понимаешь, о чём я говорю?

Глотая соль подавленных слёз, Тавра молча пожала ей руку.

- Я знала, – продолжала Динамия ещё радостнее, хотя голос её всё слабел, – я знала, что ты поймёшь меня... Помнишь, ты сказала мне однажды, что созерцание Степи возвращает твою душу к твоим истокам? А шёпот трав говорит с тобой голосами твоих предков? Тогда я не поняла тебя... Ведь я пыталась убедить себя в том, что дала тебе всё, чтобы ты почувствовала себя счастливой, чтобы мои родные, мои самые любимые люди стали твоей семьёй... Но теперь, в болезни, в бреду, как часто я вспоминаю твои слова! Ты права, Тавра: ты принадлежишь Степи! И однажды ты вернёшься в её лоно...

Холодная рука домины стратиги в последний раз сжала тёплые пальцы Тавры, а затем бессильно упала на покрывало.

У Тавры стучало в висках. Ледяной холод кружил вокруг неё, кружил в её крови; лоб покрылся испариной. Никогда ещё ей не было так страшно.

Шорох смерти надвигался, рос и будто грозил скоро заполнить собой всю комнату.

С горькой растерянностью, с внезапным осознанием непоправимой утраты, Тавра опустилась на колени у ложа своей покровительницы. Сердце девушки было готово разорваться от отчаянной несправедливости судьбы, от ощущения бессилия человека перед непобедимой властью смерти.

Большие руки стратига Диофанта легли на плечи девушки. Эти руки страшной тяжестью придавили Тавру к земле.

Но она не противилась. Беспомощно стояла на коленях, она видела над собой неузнаваемое искажённое лицо мужчины, известного твёрдостью своего духа, его опухшие, плачущие глаза, его искривлённый рот.

- Диофант... любимый, прошу, – едва слышно проговорила Динамия, остановив свой меркнущий взгляд на лице мужа. – Позаботься о Тавре...

Она захрипела, но Тавра всё же сумела разобрать её последние слова:

- Тавра, не оставь Стефана... Я знаю, ты любишь его...

Только сейчас Тавра поняла, что слышит голос человека, которого она больше никогда не увидит.

Ей хотелось рассказать Динамии о своих чувствах к ней, и о своей горячей признательности, и о беззаветной преданности. Но её зубы лишь выбивали мелкую дробь. И вдруг, бурно зарыдав, девушка упала к ногам стратига.

Как в тумане она видела лицо склонившегося над ней Фирса; она едва переставляла ноги, когда старый слуга выводил её из покоев госпожи.

Девушку отвели в её каморку и напоили чем-то терпким, дурманящим рассудок.

Не прошло и пяти минут, как Тавру сморил тяжёлый сон.

Глава 11

В доме фарнабского стратига Диофанта Анемаса курился ладан и, несмотря на солнечный день, горели светильники.

Госпожа Динамия, тоненькая и хрупкая, как весенняя веточка, сломанная бурей, лежала на роскошно убранном ложе. Вокруг неё тихо хлопотали слуги. Стратиг сидел в кресле, скорбно склонив голову; рядом с ним, положив руку ему на плечо, стоял Стефан.

Тавра, точно тень замершая у стены, с острой жалостью вглядывалась в его бледное лицо: горестно опущенные уголки рта, глаза тусклые, потерявшие свой обычный блеск, веки воспалённые. Видно было, что Стефан всю ночь оплакивал умершую мать. Её смерть потрясла его несказанно.

В тот день, когда сердце Динамии перестало биться, он возвратился домой после заката. И был пьян. Он долго не мог понять, что ему говорили слуги, и лишь мотал головой, будто пытался избавиться от хмеля, повергшего его разум в оцепенение. Его оставили в покое и позволили ему выспаться.

Пробуждение Стефана было ужасным – он не сразу поверил, что весть о смерти матери это не продолжение его кошмара, а горькая реальность.

Тавре хотелось подойти к Стефану и, прислонив лоб к его плечу, скорбеть вместе с ним. Хотелось гладить его голову. Хотелось хоть немного ослабить его боль своей любовью.

Вряд ли она нашла бы слова выразить то, чем она вся была переполнена, но своими прикосновениями дала бы ему понять, что разделяет его скорбь...

И в это время появилась та, кого Тавра меньше всего ожидала увидеть сейчас в доме стратига.

Прекрасную незнакомку, явившуюся в сопровождении грузного мужчины, в облике которого угадывалась холодная уверенность и властность, звали Фауста Ласкарида.

Тавра с враждебным чувством разглядывала высокую белокурую женщину, чью ослепительную красоту не могли умалить даже тёмные, строгого покроя траурные одежды. Её лицо, отличавшееся снежной белизной, с безукоризненно правильными, точёными чертами, было сравнимо с бессмертным творением античного скульптора. Только чувственный, будто припухший рот напоминал о её вполне человеческой натуре: о необузданной страстности и неудержимом стремлении к плотским удовольствиям.

- Я не нахожу слов для утешения, – громким, неуместным в подобной обстановке голосом начала Фауста, подойдя к скорбящему стратигу и его сыну. – Вас постигло несчастье, но вы же знаете, что не одиноки в своём горе: домину стратигу любили и уважали все жители Фарнабии...

Лицо Фаусты выражало печаль, однако из-под опущенных ресниц рвалось такое неудержимое кокетство, что присутствующие, наблюдавшие за этой сценой, с досадой отводили глаза.

Стефан, на которого были направлены губительные чары Фаусты, благодарил её за соболезнования с холодной вежливостью; стратиг даже не пошевелился и не произнёс ни слова.

Тавру возмутило лицемерное поведение невесты Стефана, которая в скором времени должна была занять место хозяйки дома. Ей хотелось сказать Фаусте что-нибудь язвительное, безжалостное, пусть её потом за это даже строго накажут. Но, посмотрев на убитых горем Стефана и его отца, девушка промолчала.

Приглашённый в дом стратига священник принялся читать прощальную молитву. Нестройный хор тихих голосов подхватил её напевом поминальной песни.

- Я никогда не забуду тебя, моя добрая благородная домина стратига, – беззвучно, одними губами проговорила Тавра, глядя вслед похоронной процессии, которая двинулась из дома через весь город к кладбищу.

Там находилась усыпальница Гестиодоров, из этого древнего знатного рода происходила супруга стратига Диофанта.

Тавра видела, что Фауста ни на шаг не отстаёт от Стефана, стремясь быть к нему как можно ближе.

Ревность мучительно рванула сердце.

В девушке вдруг поднялась бешеная ненависть к сопернице – такая сильная, что она стукнула кулаком по ограде террасы, на которой стояла. Один из прутьев ограды переломился пополам.

В голове у неё всё ещё звучал голос Фаусты; этот ненавистный голос, и взгляд притворщицы, когда она заглядывала Стефану в глаза, стояли теперь между Таврой и прошлым, в котором остались все её смелые мечты. Отныне всё пойдёт не так, всё пойдёт наперекор...

- Тавра, – раздался у неё за спиной печальный голос Ии, которая взяла её за руку, – пойдём выпьем вина. Справим поминки по госпоже Динамии...

Тавра не ответила и не отняла руки. Ия молча повела её на кухню, где уже собралась вся прислуга.

Кухарка Пирея, болтливая румяная толстушка, поставила на стол наскоро приготовленное угощение. Здоровяк Агид, который служил на конюшне, ловко отбил горлышко у замшелой бутылки, и собравшиеся, подняв кубки с вином, добрым словом помянули безвременно ушедшую госпожу Динамию.

Только Тавра будто потеряла всякий интерес к окружающему; она слышала разговоры слуг, но не слушала их.

- Как думаете, свадьбу молодого господина перенесут из-за траура по его матери? Или стратигу это невыгодно? Ведь совет коллегии пентархов уже на носу, – сквозь пелену тумана до Тавры донёсся густой голос Агида.

- Я слышал, у ромеев есть такой закон, который позволяет им не придерживаться скорбных дней при крайней необходимости. К примеру, в случае войны или же выборов высших чиновников, – отозвался Нидим, неряшливый старик, помогавший на кухне.

- Мы можем лишь молиться, чтобы это не оказалось правдой, – печально проговорила густобровая прачка Гилара. И прибавила с громким вздохом: – Сдаётся мне, что с молодой госпожой всем нам будет ой как несладко...

- Может, свадьбу и перенесут на какое-то время, но ведь не отменят же совсем, – высказала своё мнение Ия. – Тут уж как ни крути-ни верти, а от судьбы не уйдёшь. Служили мы домине стратиге – послужим и новой хозяйке...

- Послужить-то послужим. Куда нам деваться? Да только такой благодати, какая была при госпоже Динамии, уже никогда не будет, – хмуро ответил Агид.

И, залпом осушив свой кубок, он прибавил со знанием дела, предупреждая:

- Земляк мой – он в доме у Ласкаридов давно конюхом служит – рассказывал мне, что у госпожи Фаусты норов-то тяжёлый, точь-в-точь как у её отца. Взбалмошная, говорит, девица, капризная да на расправу с нашим братом скорая. Для неё невольники что пыль под ногами...