Графиня де Монферан

ПРОЛОГ

Нотариус поправила очки и попросила Оксану:

– Будьте добры, подождите, пожалуйста, в коридоре, я хочу поговорить с Вероникой Семёновной наедине.

Оксана вышла и села в лёгкое удобное креслице, испытывая какой-то потусторонний ужас. Мама… Её милая, мягкая и слабая сейчас мама делала и говорила то, на что не была способна в обычной жизни, раньше. Откуда у неё вдруг появилась решительность, даже какая-то резкость? Неужели болезнь так меняет людей?!

***

Созванивались они не так уж и часто, но хотя бы раз в неделю Оксана выбирала время и звонила домой сама, расспрашивая маму о делах. В общем-то, никаких особых изменений в жизни мамы в последние годы не было. Отец, которого Оксана лет с четырнадцати стала звать папашкой, все так же жил собственными интересами, не обращая внимания на жену. Требовал чистые рубашки и отглаженный костюм, свежую еду дважды в день – обедал он на работе – и чистоту в доме. Остальное его не интересовало.

Оксана не могла понять, почему мать всю жизнь терпит этого захребетника и никчемушника. Московская двушка принадлежала маме, зарабатывала на жизнь себе и дочери она сама, тащила на себе полностью весь быт и терпела рядом это самодовольное ничтожество, которое в праздники, приняв пару стопочек хорошего коньяка, очень любило рассуждать на тему: «место женщины на кухне».

Самое поразительное, что даже денег он особенно в семью не приносил, оставляя себе большую часть зарплаты. Давал ровно столько, чтобы хватало ему же на продукты, отказываясь выполнять даже какие-то минимальные мужицкие функции. На редкие и слабые претензии жены всегда отвечал:

– Что ты ко мне пристала с этой дверцей и обоями?! Тебе надо – ты и ремонтируй, и клей сама. Квартира не моя, и делать здесь я ничего не обязан!

Он погуливал от мамы, последнее время не слишком и скрываясь. Оксана не могла понять, кто клюёт на это ничтожество. Ладно бы внешностью был Ален Делон, но ведь ничего похожего. Обыкновенный офисный хомячок с залысинами и пузцом. Да и черт бы с ним, с его пузом и его бабами, но мама…

Почему она всю жизнь это терпела?! И его, и его мерзкую мамашу, и даже собственную стервозную мать, которые любили приходить в гости незванно-нежданно и искать пыль на плинтусах и разводы на оконных стёклах, заглядывать в холодильник и хаять борщ или котлеты, объявляя маму безрукой лентяйкой, не берегущей собственного «мужука».

Хорошо, что обе старые вампирши уже отправились на погост. Честно говоря, после этого Оксана ждала, что мама подаст на развод. Однако на вопрос дочери Вероника Семёновна только вяло махнула рукой, и все осталось по-прежнему. Папашка, даже сдав комнату в коммуналке, оставшуюся после его матери в наследство, не добавил ни рубля к ежемесячному взносу в семейный бюджет.

Сколько раз Оксана уговаривала мать продать квартиру, бросить отца и переехать ближе к ней – не счесть. Но сперва болела её, Вероники Смёновны, собственная мать, Оксанина бабушка, и приходилось почти ежедневно мотаться по сорок минут в одну сторону, чтобы ухаживать за старой самодуркой. Ксюша как раз вышла замуж и уехала к месту службы мужа, а мама осталась одна с этими кровопийцами. Потом, после смерти первой, мама точно так же три года посещала коммуналку, где жила свекровь. Папашка навещал собственную мать не чаще раза в месяц, объясняя это тем, что у него «много работы и нужно кормить семью».

Даже Ксюша, живя почти за тысячу километров от Москвы, вздохнула с облегчением, когда обе самодурки убрались с этого света. Однушка бабки по матери досталась пьющему брату Вероники Семёновны, а комнату в коммуналке за свекровью получил папашка.

Цены на московское жилье давным-давно стали для всей страны притчей во языцех. Если бы не беспокойство мамы о единственной дочери, Оксана, похоже, так бы и не узнала, какой диагноз ей поставили. Отпуск за свой счёт на работе ей дали, хоть и не слишком охотно, а только под угрозой немедленно уволиться, но все же дали.

Почему-то Ксюша ехала и искренне верила, что сейчас мама согласится уехать с ней. Просто для того, чтобы папашка не тянул из неё силы и нервы. Но мама, оказывается, вызвала её по совершенно другому поводу.

– Ксюшенька, уезжать я никуда не собираюсь, а вот к нотариусу мы с тобой сходим. Я не хочу, чтобы потом были споры из-за завещания. Дарственная на квартиру избавит тебя от беготни. Справку у психиатра я уже взяла, даже две. В платной и бесплатной клиниках, так что завтра же и сходим.

– Мам, ты не о том говоришь! Черт бы с ней, с этой квартирой…

– Не смей так говорить! Дедушка был бы тобой недоволен, – Вероника Семёновна нахмурилась и даже постучала пальцем по столу. – Квартира пригодится тебе и твоим детям. Можешь сдавать, можешь продать.

– Нет у меня никаких детей! Мам, лучше расскажи мне, что врачи говорят?

– Будут, – уверенно, даже как-то резко, ответила мама. Помолчала и тихо продолжила: – Шансов пятьдесят на пятьдесят, так что я ещё побарахтаюсь. Но барахтаться я хочу со спокойной душой, – с мягкой улыбкой добавила Вероника Семёновна.

Глава 1

Вероника Семёновна проснулась, но глаза открывать не спешила, чтобы не сбить остатки воспоминаний о ярком и немного смутном, но необычном сне. Там, в этом самом сне, она разговаривала с дочерью и почему-то прощалась с ней. Ксюша была беременна, и Вероника Семёновна совершенно точно знала, что они ожидают девочку. Мысль о внучке настолько увлекла её, что к собственным реальным ощущениям прислушалась она далеко не сразу.

Обдумав несколько вариантов имён для малышки, Вероника Семёновна сама же себя и одёрнула: «Ой, да пусть назовут как хотят! Главное, что девочка будет здоровенькая и хорошенькая, а роды – лёгкими», – почему-то она была свято уверена, что именно так все и случится: и лёгкие роды, и появление на свет крепкой хорошенькой малышки.

Мысли, безусловно, были приятные, но через некоторое время в горле слегка запершило, и захотелось откашляться. Стало страшновато: скорее всего, с разрезанным и зашитым животом кашлять будет весьма некомфортно.

«А вообще – странно… операция же уже прошла? Ну да, я хорошо помню, как анестезиолог велел считать до десяти… и еще прищепку эту на палец нацепили… но почему-то ни боли, никакого неудобства я не ощущаю. Может, ещё от наркоза не отошла?», – после этого Вероника Семеновна почувствовала – затекло плечо, и совершенно естественным движением перелегла на спину. По-прежнему ничего и нигде не болело, но теперь открывать глаза стало страшно. Да и запах в комнате был совершенно не больничный.

Пахло дымом и почему-то – свежим сеном, ещё какой-то специфический резковатый запах горечи. Такой бывает, когда в банный веник добавляют стебли полыни. И вся эта коллекция ароматов совершенно точно не имела никакого отношения к больнице.

По-прежнему не открывая глаза, и все еще чуть вялая со сна, она протянула руку и, очень легко касаясь неожиданно плоского живота, испуганно подумала: «Никакого разреза… ведь если бы был разрез, я бы его чувствовала? Получается, операцию отменили? Надо позвать медсестру…».

Вероника Семёновна открыла глаза, растерянно оглядела наполненную солнечным светом совершенно чужую странную комнату, на мгновение задержалась взглядом на камине, в котором тихо догорали поленья, и снова зажмурилась. Галлюцинация была настолько яркой и реалистичной, что охватившая её растерянность стала почти пугающей.

«Это… это что за мираж? Неужели от наркоза такое мерещиться может? А где же тогда кнопка вызова медсестры… или я все ещё сплю?»

Её раздирали совершенно противоречивые желания: хотелось открыть глаза и все рассмотреть внимательно, чтобы потом, когда она придёт в себя, вспоминать детали этого необычного яркого сна, и очень хотелось зажмуриться ещё сильнее и натянуть одеяло на голову, чтобы не видеть этих странных, но таких реалистичных вещей.

От шока сердце стучало так, что Вероника Семёновна невольно приложила ладонь к груди и тут же испуганно отдёрнула её: тело под ладонью было совершенно чужим! Чувствуя, что сходит с ума, и все ещё боясь открыть глаза, она затаила дыхание и, резко подняв обе руки, потрогала через плотную шероховатую ткань молодые и упругие груди.

«Господи, даже размер не мой…», – почему-то эта деталь показалась особенно обидной. Сама Вероника Семёновна была обладательницей крупного, даже массивного, бюста, которого всю жизнь немножечко стеснялась. Сейчас, ощущая под руками скромную «двоечку», она ощущала накапливающуюся панику...

Очевидно, именно из-за этого странного состояния она и пропустила все звуки извне, потому сильно вздрогнула, когда кто-то дотронулся прохладной ладошкой до её плеча, и детский голосок спросил:

– Николь, ты пришла в себя?! Ты правда пришла в себя? Ну, пожалуйста, открой глаза!

Голос был мягкий, детский и совершенно не опасный. Девочка очень-очень хотела, чтобы неведомая Николь открыла глаза, и Вероника Семёновна, не слишком соображая, почему она отзывается на этот голос, машинально послушалась.

Девочка действительно оказалась очень милой, и у Вероника Семёновны уголки губ сами собой начали приподниматься, формируя слабую улыбку.

– Я знала, что ты выздоровеешь! Подожди чуть-чуть, я сейчас позову маму! – с этими словами девочка резко повернулась, подхватила длинную неудобную юбку и побежала куда-то, громко крича: – Мама! Николь очнулась! Мама…

Казалось, малышка бежит по широкому гулкому коридору, дающему слабое эхо. Голос её отдалялся, а потом и вовсе пропал. Но буквально через пару минут откуда-то издалека послышалось невнятное бормотание и новые непонятные звуки. Через несколько мгновений Вероника Семёновна поняла: кто-то идёт сюда, к этой кровати. Кто-то незнакомый.

Совершенно не понимая, что делать, как реагировать на эту малышку с её радостью, как воспринять чужое тело, которое называют непривычным именем «Николь», и у кого спрашивать объяснение, Вероника Семёновна поступила по примеру всем известного жука притворяшки: крепко зажмурила глаза и отвернулась к стенке.

Глава 2

Пожалуй, в России не найти ни одной женщины, которая бы хоть несколько раз в жизни не брала в руки любовный роман о всяческих попаданках. Вероника Семёновна вовсе не была исключением. Разумеется, предпочитала она русскую и французскую классику, полюбив её ещё в школьные годы, обожала исторические романы и, под настроение, баловалась детективами, сильно выделяя Агату Кристи. Из современных же детективных персонажей предпочтение отдавала великолепной Насте Каменской, хотя другие книги Марининой любила не слишком. Но даже в весьма устойчивые литературные вкусы Вероники Семёновны иногда вмешивались случайные истории.

То она наткнулась на распродажу уценённых цветных томиков и, соблазнившись малыми тратами, утащила домой пяток книг. То в бухгалтерии дамы обсуждали новое произведение какого-нибудь сетевого автора, и Вероника Сёменовна, как будто загипнотизированная этими разговорами, брала телефон и покупала на известном литсайте нашумевший роман. Так что и суть термина «попаданка», и все проблемы, связанные с таким процессом, ей были известны. Другое дело, что воспринимала она их отнюдь не как инструкции к действию, а скорее – как забавные сказки для развлечения.

Сейчас, сворачиваясь клубком под одеялом, она совершенно не представляла, как нужно себя вести с чужими людьми. Как не выдать себя? Как вообще разговаривать на этом языке, совершенно ей незнакомом? Нет, понимала-то она его прекрасно, но это и пугало больше всего. Кто вложил в её голову этот самый чужой язык?!

Пугало не только знание языка. Непривычная, совершенно чуждая обстановка комнаты и отсутствие электрических ламп, странная, даже несколько нелепая одежда девочки и её матери. Горшок под кроватью ярко сигнализировал об отсутствии элементарных удобств, вроде нормального туалета и бегущей из крана воды. Но даже не это было самым пугающим...

Почему-то Вероника Семеновна очень отчётливо себе представила лица приятельниц из бухгалтерии. Что, если бы секретарь директора, почтенная Мария Анатольевна, зашла к ним в кабинет и сообщила, что она теперь вовсе не Мария Анатольевна, а крестьянка из пятнадцатого века? Она бы шарахалась от компьютеров и считала бы калькулятор дьявольским изобретением. Скорее всего, её пришлось бы отвести к психиатру.

В новом же мире попаданку, скорее всего, отправят на костер как ведьму. Вероника Семеновна абсолютно чётко понимала, что никогда и никому сообщить о факте своего попаданства она не рискнет. Кто подшутил над бедным товароведом – неизвестно. Может быть – высшие силы, а может быть – какие-нибудь электромагнитные поля. Это не так уж и важно. Важно – не выдать себя!

Ничего лучше потери памяти Веронике Семеновне на ум не пришло. Поэтому, когда женщина вернулась и, аккуратно спрятав горшок, подвинула к кровати облезлое деревянное кресло со слежавшейся подушечкой, Вероника Семеновна негромко сказала:

– Я что, головой ударилась?

– Чем ты только не ударилась, девочка моя, – вздохнула женщина, усаживаясь в кресло. – Ты зачем-то захотела подняться в старую башню, а там же лестница совсем негожая…

– Я упала?

– Ты упала и ударилась очень сильно, Николь. Когда Ева нашла тебя, мы думали, что ты умерла... – Женщина, очевидно вспомнив тот момент собственного испуга, тяжело вздохнула, перекрестилась и, стараясь сделать это незаметно, смахнула набежавшую слезу.

Незаметно вытереть не получилось, так как по второй щеке тоже сбежала прозрачная капля. Всхлипнув, женщина вытащила из плотного рукава блузки аккуратный носовой платочек и деликатно вытерла глаза.

– Если бы ты знала, родная, как мы все испугались… Ты была совершенно белая, и нам казалось, что даже не дышишь. Абель побежал в деревню и выпросил у кого-то коня, съездил в город и привёз лекаря.

– А потом? Что сказал лекарь?

– Ты же знаешь, они только и умеют оплату требовать! – Женщина даже слегка нахмурилась, вспоминая не угодившего ей лекаря. – Он осматривал тебя и сказал, что ты просто спишь. А какой же это сон, если мы тебя разбудить не смогли?!

– И долго я пролежала?

– Почти три дня, Николь. Мы дежурили у твоей постели по очереди и пытались хотя бы напоить тебя, но вся вода и даже вино стекали мимо… Клементина плакала, и я уже потеряла всякую надежду…

Примерно что-то такое Вероника Семеновна и предполагала. Эта местная девушка, Николь, умерла после падения с лестницы. А её, Веронику, почему-то засунуло в это молодое тело. Значит нужно как-то осваиваться в этом мире и начать с того, с чего начинали все книжные героини:

– Наверное, я сильно ударилась головой, когда падала.

– Скорее всего, да, девочка моя. Когда Абель взял тебя на руки, чтобы отнести в комнату, у тебя что-то так страшно хрустнуло в шее! – Женщина снова промокнула слезы, потом мягко улыбнулась, осторожно погладила одеяло в том месте, где были колени Вероники Семеновны, и, уже успокаиваясь, добавила: – Ты пришла в себя, а это главное. Скажи мне, у тебя что-нибудь болит?

Вероника Семеновна прислушалась к собственным ощущениям и неуверенно пожала плечами:

Глава 3

Николь жила в этом мире уже больше недели, и с каждым днём на неё все сильнее и сильнее наваливались какое-то тупое безразличие и ощущение, что она тонет в болоте. И проблема была вовсе не в мачехе, потому что та оказалась безвольной, но мягкой и очень доброй женщиной, которая искренне жалела и Николь, и свою дочь, но при этом даже не пыталась что-то изменить.

Покойного «папеньку» Николь тоже не раз вспоминала и отнюдь не добрым словом. Похоже, Николя де Божель беспокоило в этом мире только одно: получение наследника. Больше ничем барон не занимался, и имущественные дела семьи ушли в такой глубокий минус, что сейчас любой крестьянин из деревни жил, пожалуй, лучше, чем баронская семья. Приходилось экономить на всём, не только на дровах, но даже на еде!

Замок был велик, и от этого запустение, царившее в нем, казалось ещё более печальным. Единственная комната, в которой попытались сохранить былое великолепие, называлась трапезной. Там был сделан подиум для так называемого высокого стола. Там были относительно чистые белёные стены и несколько уцелевших стульев и кресел. Там даже лежали дрова в камине, поджигать которые не разрешалось.

– Что ты, Николь! А если вдруг кто-то заглянет в гости, то что мы будем делать?! – мачеха, кажется, действительно пришла в ужас от мысли воспользоваться этими дровами.

Благо, что сейчас за окном стояла поздняя весна, и морозы больше не грозили. Именно поэтому Николь очнулась в отдельной комнате, где остатками хвороста топили камин для больной. Но, со слов болтушки Клементины, которая искренне любила свою сестру и ходила за ней хвостиком, зимой все было гораздо печальнее. Для пресловутых гостей даже хранили отдельно десяток яиц и зарытый в слой соли кусок сала: блюдо можно приготовить быстро и подать на стол. Трогать эту еду запрещалось.

Вдовствующая баронесса с дочерью, её падчерица и горничная Ева жили и спали в одной, самой маленькой, комнате, чтобы не тратиться на дрова. Единственный мужчина-работник в замке, Абель, не бросал баронскую семью только потому, что был женат на Еве, а та являлась кормилицей госпожи баронессы. Ночевать Абелю зимой приходилось в сене. Живности при замке давным-давно не было никакой, кроме четырёх старых кур, а топить ещё одну комнату для мужчины-слуги семейство не могло.

У каждой благородной жительницы замка было три платья. Одно – парадно-выходное, потёртое и заношенное, но все же из дорогой ткани. Платья для будней выглядели так же, как и крестьянские: небелёное грубое льняное полотно, крашеное луковой шелухой и уже потерявшее цвет. Больше всего фасоном платье Николь напоминало кроёную по прямой мужскую рубаху. Ворот затягивался шнурком, а чтобы не пачкать драгоценную одежду, сверху надевался серый фартук из совсем уж старой ткани, напоминающей мешковину. Коллекция неотстирываемых пятен на фартуке поражала воображение разнообразием – было даже розовое пятно от, как сообщила Клементина, цветов…

Новая семья Николь откровенно бедствовала. После смерти мужа госпожа баронесса жила тем, что продавала обстановку замка, остатки хорошей посуды и одежды. Достаточно сказать, что на четверых взрослых и ребёнка, живущих под одной крышей, был единственный старый тулуп, в котором зимой можно выйти на улицу. В основном, конечно, тулуп этот носил Абель, на которого и падала честь всех сношений с внешним миром.

Многие вещи Николь просто не понимала, а разговоры с госпожой Миленой заканчивались или тяжёлыми вздохами, или, что ещё хуже, слезами баронессы. Довольно быстро девушка поняла, что мачеху лучше не тревожить расспросами, зато Клементина всегда отвечала очень подробно.

– Детка, я понимаю, что у нас нет денег, чтобы купить дрова. Но ведь ты говорила, что хворост разрешают собирать бесплатно.

– Конечно, разрешают! Если хворост не собирать, он начнёт гнить в лесу. А там, где гниёт старое дерево, будет плохо расти молодое! – важно пояснила сестра и тут же похвасталась: – Это мне господин лесничий рассказал!

– Значит мы можем завтра утром собраться все вместе, пойти в лес и принести домой сразу пять вязанок хвороста? Если топить аккуратно, то его, наверное, хватит, чтобы топить в комнате пару дней. – Николь не очень себе представляла, сколько дров нужно для отопления комнаты, но была твердо уверена, что пять вязанок лучше, чем ничего.

Однако маленькая Клементина, похоже, придерживалась совершенно другого мнения. Она высоко вздёрнула белесые бровки и, подражая матери, сообщила:

– Мы не какие-нибудь крестьянки, Николь! Баронессы не могут себя унизить работой!

– Клементина, но ведь мы все равно немного работаем дома… – растерянно сказала Николь. – Твоя мама по утрам варит кашу, я помогаю Еве стирать, иногда кто-то из нас моет посуду.

– Вот ты смешная! Кто же увидит, что мама стоит на кухне? А чужим ни Абель, ни Ева никогда об этом не расскажут!

Николь оторопело помолчала, не зная, что ещё сказать, а сестрёнка важно пояснила:

– Главное ведь, что никто не знает, что мы, баронессы, работаем.

Глава 4

Первая же попытка поговорить с мачехой серьёзно закончилась для Николь весьма печально: баронесса расплакалась и успокоить женщину стоило больших трудов. А ведь Николь всего лишь предложила мачехе попробовать зарабатывать каким-нибудь женским рукоделием.

В прошлой жизни она не была слишком уж искусной мастерицей, но, как и многие, была научена мамой и бабушками самым простым вещам. Могла связать носки или симпатичные рукавички, сострочить на машинке какое-нибудь не слишком сложное изделие типа фартука или ночнушки, умела немного вышивать и разумеется, вполне прилично готовить. Однако услышав от Николь предложение купить ниток, навязать кучу рукавиц и по осени продать все это баронесса пришла в ужас.

-- Как можно, дорогая моя! Твой покойный папенька не простит мне такого, когда мы встретимся у Престола Предвечного.

-- Госпожа Милена, но ведь никто не узнает, что это сделали мы. Пусть думают, что это связала Ева…

-- Ева не обучена такому искусству, Николь. Пойдут разговоры… Нет-нет, дорогая, это решительно невозможно!

Николь, раздражённая нищетой и полуголодным существованием ответила, возможно, излишне резко:

-- Зато у нас появится какое-то количество дополнительной еды! Госпожа Милена, Клементина растёт и девочке нужно хорошо питаться. А зима? Что мы будем делать зимой?!

Милена де Божель разрыдалась и у Николь сжалось сердце – так жалко было беспомощную баронессу. Настаивать она больше не стала, но некоторая капля раздражения в душе все же сохранилась. Ей самой казалось, что ради здоровья и счастья собственной дочери можно наплевать на любые условности. Но Милена плакала тихо и беспомощно, жалобно всхлипывая и Николь уступила. Тем более, что прорыдавшись, госпожа де Божель сообщила весьма важную информацию, касающуюся её падчерицы непосредственно:

-- Пойми, детка моя, мы не можем заниматься ничем таким ещё и потому, что сплетники могут погубить твоё будущее. Как ты думаешь, милая, если такие разговоры дойдут до твоего жениха, то не потребует ли он расторжения…

-- Жениха?! – от неожиданности Николь перебила мачеху, но та лишь мягко качнула головой, выражая своё неодобрение и со вздохом пояснила:

-- Да, моя девочка. Мне жаль, что память пока ещё не вернулась к тебе, но у тебя есть жених! Это очень хорошая партия! Твой отец побеспокоился об этом, когда ты была ещё совсем малюткой.

Новость слегка огорошила Николь и совершенно точно не вызвала восторга. Она принялась аккуратно расспрашивать Милену. Женихом нищей баронессы Николь де Божель был граф Клод де Монферан. Богатый и красивый молодой человек из графства Монфер расположенного в пяти днях пути от баронского замка.

-- Госпожа Милена, а когда граф последний раз навещал меня?

-- О, дитя моё, это было очень давно. Граф тогда был милым ребёнком и приезжал к нам в гости, когда тебе было лет десять. Да-да… У Клементины тогда был день ангела и покойный граф де Монферан, отец нынешнего, подарил ей отрез восхитительного алессинского шелка.

Дальше Милена принялась вспоминать роскошный рисунок золотом, который был вышит на этом самом отрезе в виде каймы, и рассказывать, сколько слез она пролила, когда пришлось продать эту роскошь.

-- …это было такое горе, моя дорогая! Я всю ночь молилась Господу, чтобы он подсказал мне верный путь, но так ничего другого и не смогла придумать. Моя бедная малышка останется бесприданницей… -- и госпожа Милена снова начала утирать слезы.

Дождавшись, пока мачеха хоть немного успокоится, Николь вышла на улицу, чтобы прийти в себя. Она и сама была чем-то похожа по характеру на вдовствующую баронессу и всю жизнь предпочитала плыть по течению, не споря со сложившимися обстоятельствами, но сейчас, когда они без малого голодали из-за устоявшихся представлений Милены, Николь была искренне возмущена такой покорностью.

Она не могла понять, почему мачеха отвергает даже такое крошечно нарушение правил приличия, и предпочитает жить впроголодь. Да ладно бы она жила так сама! Но ведь так же живёт её собственная дочь, маленькая Клементина! Хотя за столом Николь часто обращала внимание на то, что порция каши для младшей сестрёнки иногда даже больше материнской. Грубо говоря, мачеха предпочитала голодать сама, отдавая лишнюю ложку еды в пользу дочери. То есть, своего ребёнка она любила. Но при этом не хотела шевельнуть даже пальцем, чтобы изменить судьбу девочки! Это было то, что Николь совсем уж не могла понять.

Всю прежнюю жизнь она провела работая. Заботы по дому начали падать на девочку лет с шести-семи, потом их количество только росло. Учёба и подработка, чтобы не сидеть у матери на шее, затем настоящая работа, замужество и рождение дочери и полный комплект обязанностей по дому. Труд всегда был частью существования Вероники Семёновны и сейчас для Николь такое отвращение к самообслуживанию казалось чем-то диким.

Вечером, за пустым чаем, как только Ева увела Клементину спать, Николь вновь попыталась вернуться к вопросу заработка:

Глава 5

Гаспар Шерпиньер служил личным секретарём их сиятельства графа Клода де Монферана уже много лет. Патрона он не любил, а моментами даже ненавидел, но был слишком мягкотел, чтобы уволиться с сытого места и потому терпел и дурное обращение графа, и его скотские привычки, и многое другое.

Сам Гаспар родился хоть и в дворянской семье, но был третьим сыном нищего и не титулованного отца, в детстве ему не раз пришлось голодать и унижаться ради куска хлеба в богатых домах и, когда двоюродная тётушка нашла ему это место – был счастлив и согласен мириться с любым свинством. Иногда господину Шерпиньеру даже приходилось сносить побои, зато в другой раз граф брал его в собутыльники и долго, со слезами на глазах, изливал душу молчаливому секретарю.

Вот и сегодня из светлость вернулся из королевского дворца в бешенстве и притихший Гаспар не знал, чем кончится день: пьянкой или побоями. С его точки зрения страдания графа выглядели довольно бестолковыми. Месье Шарпиньер искренне не понимал, какая разница графу, обладающему такими богатствами, что о нем говорят придворные. В глазах Гаспара терзания графа представлялись сущей глупостью. Подумаешь – незаконнорождённый!

***

Сам граф Клод де Монферан крайне болезненно переносил шепотки и насмешки за спиной. Он был богат, молод, здоров и даже хорош собой. И все эти достоинства перечёркивались тем, что его королевское величество не дал вовремя разрешения на брак его, Клода, родителей. Он был незаконнорождённым. И об этом печальном факте окружающие ему никогда не позволяли забыть!

Разрешение на брак не было дано по вполне убедительной причине: король в это время находился при смерти. Он так и умер, практически не приходя в себя, и на его место заступил сын. Год при дворе держался строгий траур и, хотя покойный граф-отец лично ездил ко двору, попасть на приём к повелителю он не смог.

К ужасу матери, каждый день умолявшей жениха, с которым она согрешила, не ждать королевского разрешения, а обвенчаться тайно, покойный граф отказывал беременной невесте в этой малости – боялся королевского гнева. Благодаря столь нелепому стечению обстоятельств Клод родился за четырнадцать месяцев до того, как от нового короля было получено долгожданное разрешение и его родители, наконец-то, сочетались законным браком.

Сперва граф-отец не слишком то и расстраивался, утешая жену тем, что следующий сын будет законным и титул графа передадут ему, но и старшего сына он никогда не обидит. Но к великому огорчению Юбера де Монферана, жена подарила ему после сына только двух дочерей, скончавшись при последних родах.

Граф Юбер был ещё достаточно крепок телом в свои тридцать пять лет и через год привёл детям мачеху, которая не могла забеременеть долгие четыре года, а потом все же родила младенца. К великой горести Юбера де Монферана новорожденный сын умер вместе с матерью через сутки, даже не успев принять крещения.

Клоду, который тогда ещё не был удостоен чести носить фамилию Монферан, на тот момент стукнуло уже двенадцать лет. Он многое понимал в разговорах слуг и в шепотках за спиной. Да и родной отец относился к нему несколько пренебрежительно, искреннее не считая его достойным наследником славного имени.

Третью жену граф привёл в дом через два месяца после смерти второй, даже не озаботившись выждать приличный траур. Но и здесь его постигла неудача: как и обе предыдущие графини, семнадцатилетняя Этель де Монферан умерла родами спустя всего полтора года после свадьбы. Рождённая ею девочка прожила почти две недели и, как крещённая носительница фамилии, была упокоена в семейном склепе.

Смерть третьей жены слегка надломила характер Юбера де Монферана, возраст которого уже давно перевалил за сорок, и он повез единственного сына в королевский дворец, чтобы припасть к ногам короля и молить его признать незаконного отпрыска наследником рода.

Именно там, во дворце, пятнадцатилетний Клод хоть и получил разрешение от его величества считаться наследником фамилии Монферан, сполна хлебнул насмешливых взглядов и шепотков за спиной от разодетых придворных. Больше всего юного наследника злило то, что отец предпочитал не вступать в конфликты, а делать вид, что не слышит злых шуток.

Юбер де Монфран может и был не лучшим отцом, но прекрасно понимал, что наследника рода ждут большие сложности. Клод не знал, кто именно посоветовал отцу сделать этот дурацкий ход – заключить брачный контракт с каким-нибудь пусть не богатым, но старинным и уважаемым родом. Зато поездку из дворца в земли какого-то обедневшего баронишки юный наследник запомнил прекрасно.

Пусть в дороге папаша и расписывал ему, какие замечательные герои и военачальники были в роду баронов де Божель, с каким уважением умерший король относился к молодому Николя де Божелю, все это казалось Клоду совсем не важным. Он видел перед собой только нищее семейство, которое изо всех сил пыталось скрыть эту вопиющую нищету.

Дорогим гостям были предоставлены лучшие комнаты, которые неприятно поразили выросшего в сытости Клода своей убогостью. Юного наследника де Монферан познакомили с будущей женой. Тощая краснеющая десятилетняя девочка, одетая в чужое, не по возрасту большое бархатное платье, неуклюже подшитое на скорую руку, вызвала у него только пренебрежительное отвращение.

Глава 6

Колокольчик в кабинете барона серебристо звякнул, и месье Шерпиньер, перекрестившись, робко заглянул в дверь.

– Входи, Гаспар. У меня есть для тебя поручение.

Мелко закивав, секретарь подошёл к пустому письменному столу, за которым восседал граф, всем видом показывая, что готов исполнить любое поручение патрона. Граф злился, это было заметно, и хоть как-то выражать своё неудовольствие в этот момент Гаспар опасался. Стараясь не встречаться взглядом с хозяином, он терпеливо стоял и ждал, пока его сиятельство соизволит заговорить.

– Сегодня король напомнил мне о моем брачном договоре, – спокойно начал граф. – У меня нет желания ехать за баронессой. Я хочу, чтобы ты оформил все документы, а главное – доверенность на своё имя. Через неделю ты выезжаешь в баронство де Божель и там обвенчаешься вместо меня. Мою жену привезёшь сюда, в столицу. Я желаю сразу же представить её ко двору, чтобы показать его величеству. Ты все понял?

– Всё понял, господин граф, – почтительно поклонился Гаспар и робко уточнил: – Мне нужно будет взять с собой вашу карету, или же супруга ваша предпочтёт путешествовать в своей?

По совершенно непонятной причине этот вопрос окончательно выбесил графа, и тот, схватив со стола массивное пресс-папье, запустил в секретаря. Месье Шерпиньер привычно увернулся, а граф, вскочив и тяжело опёршись руками о стол, принялся орать так, что вздулась вена на лбу:

– В своей карете?! В своей?! Да у этой девки нет своего платья, не то что кареты! Отец навязал мне нищенку из-за своей глупости!

Точно так же, как он мгновенно вспылил, граф мгновенно и успокоился, уселся на место и почти равнодушно сказал:

– Возьмёшь дорожную карету и достаточное количество охраны, мне не нужны потом сплетни, что я даже не смог доставить жену ко двору. И спроси у Ингрид, у кого она заказывает бельё и платья. Закажи у этих мастериц всё, что может понадобиться бабе на первое время. Я не хочу позорится из-за её нищеты... Два платья попроще и бельё возьмешь с собой. А два туалета потребуй сделать достойными и денег не жалеть. Пусть эти платья будут готовы к вашему возвращению. Мне еще эту самую жену королю показывать. Есть вопросы?

– Нет, господин граф, я все понял.

– Ступай… – граф раздражённо махнул рукой, знаком давая понять, что убраться секретарю требуется побыстрее.

***

Шведка по имени Ингрид, грудастая блондинка с потрясающе нежной кожей и красивым грудным голосом, жила в доме графа уже более двух лет. Остальные любовницы, как правило, так надолго не задерживались.

Попользовавшись простолюдинкой или нищей дворянкой, граф де Монферан без зазрения совести выгонял их из дома, и это для девушек был ещё лучший исход. Одну не слишком покорную горожанку в своих землях он просто отдал для развлечения войскам. Желающих нашлось много, и девушка прожила меньше трёх месяцев.

Только Ингрид имела характер и могла изредка справляться с приступами бешенства графа. Она частенько бывала бита, и на её нежной бархатистой коже почти никогда полностью не сходили синяки, но чем-то она цепляла владетельного графа, и выгонять её он не торопился.

Между любовницей и секретарём графа существовал равнодушный нейтралитет. Пожалуй, даже можно сказать, что месье Шерпиньер относился к шведке с симпатией: она, в отличие от офицеров и даже капралов графского войска, никогда не пыталась унизить или оскорбить Гаспара.

Вот и сейчас, выслушав просьбу секретаря, Ингрид равнодушно продиктовала ему два адреса и только потом уточнила:

– Он собирается завести новую девку?

Не слишком уверенный, что он вправе рассказать о данном поручении, Гаспар замялся. Эта заминка удивила блондинку настолько, что она встала со своего места и, подойдя к секретарю, подняла голову, вглядываясь ему в глаза.

– Что такое, месье Шерпиньер? Граф не велел вам говорить об этом? Странно! Обычно он не слишком стесняется приводить в дом женщин. Впрочем, не хотите – не говорите…

Блондинка уже повернулась к нему спиной, когда месье Шерпиньер, сам не понимая почему, тихо сказал:

– Господин граф отправляет меня за своей женой.

От резкого поворота взметнулись пышные юбки, и Игнрид, с удивлением глядя на секретаря, уточнила:

– Женой?! Я думала, Клод холост…

– Да, господин граф холост, но… это будет брак по доверенности, и я должен привезти госпожу графиню сюда, в столицу... Только умоляю, госпожа Ингрид, не выдавайте меня!

Последовала минутная пауза – казалось, блондинка обдумывает новость. Затем она равнодушно кивнула и ответила:

Глава 7

Парижель

Резиденция правящего дома отель Ля-Валуант

Покои дофина Франциска де Валуанта

В покои брата принцесса Евгения пришла после очередной стычки с мерзавкой Изабеллой. На глазах принцессы кипели злые слезы, но она сдерживалась до тех пор, пока лакей не закрыл за ней дверь.

-- Франциск, это решительно невозможно!

-- Опять младшая де Рителье? – дофин досадливо нахмурился и кивнул сестре на стоящее рядом кресло. – Садись.

-- Да! Эта дрянь наступила мне на подол платья и чуть не содрала верхнюю юбку публично! А потом просила прощения с таким издевательским видом. Прижимая ручки к тощей груди…

-- Успокойся, Евгения. Ты прекрасно знаешь, что жаловаться отцу бесполезно.

Принцесса отвернулась, стирая слезы и часто задышала, пытаясь успокоиться и не скатиться в истерику. Франциск был совершенно и абсолютно прав: жаловаться королю бесполезно…

***

Двадцать семь лет назад его величество Филипп VII сочетался законным браком с Анхель Джерманской, получив не только военную поддержку, но и приличный вклад золотом.

Королева, которую для удобства стали звать Анна Джерманская, была молода, но имела твёрдый и решительный характер. Потому с мужем общий язык находила с трудом, и придворные невзлюбили её за излишнюю педантичность и отсутствие гибкости. Впрочем, его королевское величество посещал покои жены достаточно часто для того, чтобы через полтора года после венчания королева Анна разродилась крупным и крепким мальчиком -- дофином Франциском. Его величество был счастлив, так же, как и придворные и авторитет королевы некоторое время был весьма высок.

Через год её величество родила следующего наследника, прожившего всего две недели. Король был в печали, двор носил траур, но надежд пока не теряли...

Однако, дальнейшая жизнь Анны Джерманской год от года становилась все хуже и хуже: каждые год-полтора она рожала очередного младенца, который или рождался уже мёртвым, или жил всего несколько дней. Придворные, вынужденные регулярно одеваться в траурные одежды и отказываться от приличных их титулам развлечений потихоньку шипели. А иногда, когда рядом не было короля, даже осмеливались дерзить.

Жизнь королевы в постоянных беременностях и родах протекала достаточно тяжело но она помнила свой долг перед Франкией и не отказывала мужу, каждый раз молясь и надеясь на лучшее. В общем-то, никто не удивился, когда через десять лет её величество скончалась очередными родами, произведя на свет девочку. Двор погрузился в траур, радуясь, что сможет относить этот траур по двоим сразу, но к вящему удивлению придворных и даже короля, малышка, крещённая Евгенией, не просто осталась жива, но и имела смелость быть достаточно здоровой. Девочка прекрасно ела, набирала вес, и, по уверениям кормилицы и нянек, имела спокойный уравновешенный характер.

Года полтора его королевское величество Филипп VII вздрагивал от появления в своих покоях поздних визитёров, ожидая неминуемого конца дочери, а потом как-то привык к тому, что в королевской детской живёт девочка.

Безусловно, его королевское величество честно относил траур по королеве и почти год во дворце не было ни пиров, ни балов, ни театральных представлений. Но как только траурные одежды были сняты, официальной фавориткой его величество провозгласил девицу Марию де Аржален, даровав ей графский титул де Рителье.

Гулякой по характеру Филипп VII не был и на сторону от графини ходил крайне редко, всегда возвращаясь в её постель. Даже ночевать король часто предпочитал в покоях фаворитки и там же принимал по утрам визитёров.

В первые же два года графиня родила королю двух девочек, которых его величество признал. Мария де Рителье бдительно наблюдала за тем, чтобы венценосный отец не забывал уделять «бедным крошкам» внимание и одаривать девочек землями, титулами и драгоценностями. Обе малышки пошли в мать – красивую и статную полногрудую блондинку, были хороши собой, смешливы и почтительны к отцу.

Графиня мать оказалась достаточно умна, чтобы не препятствовать любовнику иметь маленькие левые слабости, бдительно следя только за тем, чтобы эти слабости не имели последствий. По двору ходила жутковатая сплетня о том, что после наступившей от связи с королём беременности у вдовствующей баронессы де Дюфле какая-то ужасная болезнь поразила весёлую вдовушку сразу после визита королевской фаворитки. Бедную баронессу так полоскало, что беременности закончилась выкидышем, а больную даму графиня попросила удалить из дворца, прикрываясь заботой о дочерях.

Конечно, никто прекрасную Марию прямо не обвинял. Напротив, многие дамы прикладывая украшенные перстнями ручки к полуобнажённой груди вздыхали и говорили:

-- Ах, я так понимаю графиню де Рителье! Ради своих детей любая мать превращается в тигрицу!

***

Глава 8

Мирно дожить до осени и толком привыкнуть к этому миру у Николь не получилось. В середине лета, когда урожай с огорода только-только сделал их жизнь чуть более сытной, в замке появился гонец.

Молодой мужчина на крепкой каурой лошади, уставший и запылённый, въехал на заросший травой двор и потребовал хозяйку замка.

Николь в вечернее учила Клементину счёту с помощью обычных деревянных щепок прямо на согретых заходящим солнцем ступенях крыльца. Правда, сидеть им приходилось в надвигающейся тени, так как выходить на солнце мачеха категорически запрещала:

-- Что ты, Николь! Невозможно допустить, чтобы ты была загорелой, как крестьянка!

Одеты были обе в домашние платья и никаких гостей, разумеется, не ждали. Именно поэтому, наверное, гонец и принял Николь за служанку. К ней приехавший и обратился:

-- Эй, красотка! Позови-ка хозяйку замка, у меня для неё сообщение. А ты, малышка, – мужчина перевёл взгляд на замершую от любопытства Клементину и потребовал: – Сбегай, принеси воды. А если хозяева твои щедры – то можно и глоток вина. Дорога пыльная и у меня в глотке все пересохло.

Понимая, что не знает, как справиться с ситуацией, Николь цепко схватила Клементину за руку и, не отпуская девочку, отправилась искать госпожу Милену. Несколько минут перепуганная мачеха ахала, вслух перебирая причины такого визита:

-- Может быть, какие-нибудь новости от моей сестры?! Она вышла замуж так далеко, что мы после ее свадьбы ни разу не виделись... Но вдруг она вспомнила про меня?! Или, может быть, господин граф узнал о нашем бедственном положении и решил оказать помощь?!

Проговаривая эти, и ещё какие-то не слишком понятные Николь поводы для визита гонца, Милена торопливо переодевалась в свой парадный туалет. И, продолжая взволнованно болтать, требовала от дочери и падчерицы:

-- Не стойте, девочки! Быстрее, быстрее! Какой ужас, что гонец видел вас в домашней одежде! Я же говорила тебе, Николь, что лучше вам сидеть в комнате! Ну зачем Клементине эта учёба?! Ах, если он окажется болтливым… Какой позор! Одевайтесь быстрее, девочки! – поторапливала их баронесса.

Собираться, доставать парадную одежду и бегать на кухню за водой, чтобы освежить лица, искать убранную обувь и двигать тяжёлый сундук с тряпками ближе к зеркалу, а так же и затягивать друг другу шнуровку на платье им пришлось самим, по очереди, так как Ева была на огороде, а Абель ещё днём ушёл в лес за хворостом и до сих пор не вернулся. Да и вряд ли слуга мог помочь им с переодеванием. Такого баронесса не допустила бы никогда, как бы не торопилась.

Нервное состояние матери передалось маленькой Клементине, которая испуганно таращилась на Николь, пока госпожа Милена торопливо укладывала волосы в более-менее приличную прическу. С точки зрения Николь, выглядеть богатыми барынями они отнюдь не стали. Платья были откровенно потёрты, серебряная парча на вставках давно и сильно потускнела, а потерявший цвет бархат смотрелся линялой тряпкой.

Хуже всех пришлось малышке Клементине. Её одежда явно предназначалась не ей самой, а досталась после кого-то. Платье было так велико, что подол лежал на полу и госпожа де Божель, поставив дочь на сундук, а сама опустившись на колени и чуть не плача, прихватывала ткань с изнанки крупными стежками прямо на малышке, чуть истерично выговаривая:

-- Клементина! Здесь же все было подколото булавками! Я же тебе запрещала вытаскивать их! Ах, Боже мой! Что подумают про нас люди!

Как ни странно, этот почти истерический настрой госпожи Милены почему-то совершенно не взволновал Николь. Она уже прекрасно понимала, что их нищету невозможно скрыть никаким переодеванием и потому, аккуратно переплетая растрепавшуюся косичку сестры, она попыталась успокоить мачеху:

-- Госпожа Милена, ну какая разница, что подумает про нас гонец? Гораздо важнее решить, что можно предложить ему на ужин. Он просил воды, и наверняка голоден.

-- Ах, Боже мой! Да ещё и Ева куда-то подевалась!

***

На крыльцо замка они вышли во всём возможном «великолепии». Николь, понимая, как нелепо и потёрто они выглядят, пытаясь предстать богатыми дамами, испытывала тот самый, пресловутый испанский стыд. Большая часть весны и начала лета прошли в небольших, но не слишком приятных конфликтах с мачехой. Та была страшно недовольна, когда Николь пыталась сделать хоть что-то для улучшения их бедственного положения.

Когда Николь набрала липового цвета, просто для того, чтобы делать потом питье от простуды, госпожа Милена чуть не плакала выговаривая ей:

-- А если бы тебя увидел кто-то из крестьян?!

-- Госпожа Милена, какая разница, что подумают крестьяне! Думаю, они и так знают, что мы разорены.

Глава 9

С гонцом Николь, слава богу, больше так и не встретилась. Однако презрительные взгляды и оценка мужчины достаточно чётко показали ей возможные будущие проблемы. Нищета в этом мире не приветствовалась, как, собственно, и при её первой жизни. Только вот раньше она могла работать и зарабатывать сама, а здесь будет целиком зависеть от милостей мужа. Осознавать это было очень неприятно, тем более что Николь сильно беспокоили мысли о малышке Клементине – к девочке она привязалась.

«Судя по одежде гонца, муж мой не беден. По крайней мере, еда и тепло у меня будут. А вот как собирается зимовать Милена, я просто не представляю. Их в замке четыре человека, и даже продать им больше нечего».

Однако господа де Божель о предстоящей зимовке, похоже, совершенно не думала. За ужином она взволнованно рассуждала о том, что завтра нужно обязательно проверить приданое Николь и убедиться, что там все в порядке. Радовалась, что свадьбы как таковой не будет, а венчание пройдёт в близлежащем городке, и сразу после обряда Николь сядет в присланный мужем экипаж и отправится в столицу.

– Как всё-таки хорошо, моя дорогая, что в твоей жизни появится богатый мужчина, который всё за тебя решит! Конечно, немножко обидно, что не будет пира, зато в письме граф указал, что отправляет тебе подходящую случаю одежду. Это очень любезно с его стороны! Не забудь поблагодарить его, милая. И я очень надеюсь, – тут голос мачехи стал несколько тише, – что, получив богатство, ты не забудешь про свою младшую сестру.

Младшая же сестра, малышка Клементина, была возбуждена и радовалась, похоже, больше всех. Как только госпожа Милена смолкала, сестрёнка тут же начинала заваливать Николь вопросами:

– А у тебя будет новое платье? А меня тоже возьмут в церковь? Скажи, Николь, а ты уже любишь своего мужа? Очень интересно, какая у тебя будет карета?

Сама Николь особой радости по поводу бракосочетания не чувствовала. Вырваться из нищеты, конечно, дело хорошее. Только вот ощущение, что она бросает малышку Клементину голодать и мёрзнуть, наваливалось все сильнее. Сейчас Николь сильно жалела, что не была более настойчива в собирании припасов на зиму: «Господи, ну почему я боялась поскандалить с Миленой?! Что бы она смогла мне сделать? А я вполне успела бы хотя бы хворосту им на зиму запасти. Это же немыслимо – так рисковать жизнью ребёнка! Похоже, не зря тогда, в той жизни, муж считал меня тряпкой…», – мысленно грызла она себя.

Ночь прошла беспокойно. Николь все время мерещился засыпанный снегами замок, где не осталось никого живого, она вздрагивала и просыпалась…

Утром госпожа баронесса велела всем надеть «гостевые» платья:

– В любой момент могут приехать с вестью от господина Шерпиньера, и нас больше не должны застать столь небрежно одетыми! Ева, скажи Абелю, что днём нам понадобится горячая вода. Нужно искупать Николь и вымыть ей волосы. А мы с тобой, девочка моя, – она перевела взгляд на падчерицу, – сейчас откроем сундук и проверим твоё приданое. Надо убедиться, что там все в порядке.

Маленькая комната без окон, куда отвела её госпожа Милена, была Николь совершенно не знакома: здесь девушка ещё не бывала. В комнате находилось несколько сундуков: тяжёлых и массивных, но, к сожалению, большей частью пустых. На них даже были откинуты крышки, и можно было убедиться, что кроме паутины внутри ничего не содержится.

Сундук, который госпожа де Божель называла приданым Николь, Абель и Ева с трудом вытолкали в соседнюю комнату – поближе к окну. Госпожа Милена потребовала у Евы ключ и лично открыла крупный навесной замок. Прежде чем откинуть крышку, она торжественно вручила чуть заржавевший ключ Николь со словами:

– Я выполнила волю твоего отца, девочка моя! Всё, предназначенное тебе, хранится здесь. И поверь, я чиста перед памятью мужа.

Наконец, выпроводив Абеля из комнаты, крышку сундука подняли. Николь слабо себе представляла, что может составлять приданое совершенно обнищавшей дворянки. Увиденное её удивило.

В сундуке хранились несколько свёртков тканей, которые Ева аккуратно вынула и сложила на откинутую крышку, две пары шелковых чулок, непривычно коротких, достаточно толстых и с грубоватым швом сзади. К чулкам полагались широкие ленты-подвязки и завёрнутые в новую холстину чуть примятые атласные туфельки.

Затем Ева вынула и встряхнула две тонких льняных сорочки, отделанных нежно-голубой вышивкой, и две пары широких и длинных панталон, сшитых крайне странным образом: половинки штанов не были скреплены между собой швом, объединяла их только лента, на которой висели части этой странной одежды и которую, судя по всему, нужно было завязывать на талии. От долгого лежания лен измялся, но госпожа Милена, со вздохом разглаживая пальцами ткань, сообщила:

– Я помню, как твой папенька дал мне деньги и повелел заказать это бельё… Поверь, девочка моя, я выбрала самую тонкую ткань, какую только нашла на рынке… – похоже, для баронессы эти воспоминания о муже были и приятны, и трагичны одновременно. Госпожа Милена украдкой промокнула слезы и скомандовала Еве: – Доставай дальше.

Глава 10

– Вы, барышня Николь, не волнуйтесь. Ключик мне давайте и ступайте себе. Я сегодня же вечером утюг взбодрю и все переглажу, – Ева даже не смотрела на Николь, а раскладывала тряпки из сундука, разбирая, что требует глажки, а что нужно оставить в покое.

– Ева, скажи пожалуйста, сколько стоят услуги служанки?

– Как это: стоят? – от недоумения Ева даже отвлеклась от сундука, держа в руках измятый пеньюар.

– Платят тебе сколько каждый месяц?

Ева тяжело вздохнула, огорчённо качнула головой, аккуратно сложила мятую тряпку и только потом подробно ответила. Николь слушала, поражаясь про себя реалиям мира: никаких денег прислуге никто и не думал платить. И это не только Милена де Божель не платила прислуге из-за нищеты, а просто никому в голову не приходило такое расточительство.

– Ежли, допустим, в каком замке господин кастелян есть – ему, понятное дело, платят. Только ведь, барышня Николь, никто об этом не скажет – чего, да сколько. Ежли замок большой, да народу много – который повар господам готовит, тому тоже платят. А, допустим, прачке или посудомойке – какая же им плата?!

Очевидно, вопрос Николь зацепил что-то очень личное, и служанка терпеливо, в подробностях, объясняла, что у справных хозяев принято прислугу кормить хорошо, следить, чтоб одежда не изнашивалась до дыр и снабжать работников новой, позаботиться о теплом ночлеге в зимнее время и какой-никакой зимней одёжке, если прислугу на улицу посылают. А больше-то чего и желать, барышня Николь?!

Отвечала служанка вроде бы и подробно, но только Николь явно не хватало информации, и она попробовала подойти к опросу с другого конца:

– Хорошо, я поняла. А скажи мне, Ева, сколько стоит корова?

– Ежли молодая, да уже рожавшая – так может и десять львов серебряных стоит! А ежли крестьянская, да не сильно кормленая, ну, такую можно и за пять-шесть сторговать.

– Ага! – это уже было ближе к тому, что хотела узнать Николь. – А скажи ещё, сколько стоит сено для коровы на зиму?

Почему-то этот вопрос рассердил Еву. Она повернулась к Николь спиной и снова начала складывать одежду для глажки, недовольно бурча:

– Я коровы-то живой уж лет шесть в хлеву не видела! Откель бы мне этакое знать? Больше как будто и заняться мне нечем, только про коров разговаривать!

От этого ворчания Николь почувствовала смущение: у горничной и так море работы, она не разгибается с утра до вечера, а тут ещё и с вопросами к ней лезут…

* * *

В комнате, куда на лето перебралась госпожа Милена, Николь застала и мачеху, и сестрёнку. Они пили ещё тёплый взвар, и Клементина обрадовалась:

– Садись скорее, Николь! Ева во взвар мёду добавила – так-то вкусно получилось! Садись, хочешь, я сама тебе налью?

Травяной взвар, который здесь употребляли вместо чая, с приходом летних месяцев вообще стал гораздо вкуснее. Ева кидала туда вишнёвые веточки, мяту и другие свежие травы, и напиток получался действительно душистым. А вот мёд... Такой роскоши они давно не пробовали. Похоже, служанка просто прополоскала горшок, в котором оставались на стенках застывшие крупинки. Николь налила себе тёмный отвар в грубую глиняную чашку, попробовала – сладость почти не чувствовалась – и задумчиво спросила:

– Госпожа Милена, а сколько в одном золотом серебряных львов?

– Смотря где обменивать будешь. Ты, милая, деньгами-то сильно не швыряйся. Кто знает, как тебя муж содержать будешь. А обменивать золото, ясное дело, лучше всего в крупном городе. Там за золотого льва можно двадцать пять, а то и двадцать семь серебряных выторговать! Этих денег, случись что, тебе надолго хватит.

Николь испытала странное раздражение: «Случись что… Что ещё должно случиться, чтобы наконец-то рискнуть и разменять эти золотые?! Неужели голод и холод – недостаточные поводы!». Вслух, однако, она мачехе ничего не высказала, а попив чаю – извинилась и сообщила, что сходит присмотреть за тем, как Ева гладит одежду.

– Вот и правильно, милая, сходи. За прислугой нужно проверять всё, и хозяйский взгляд ничто не заменит! – Баронесса одобрительно закивала, строго сказав Клементине: – Сиди здесь, не бегай за сестрой! У нее сегодня очень много забот.

«Забота» – это одно из излюбленных слов баронессы де Божель. Её заботило отсутствие еды и дров, заботило отсутствие приличной одежды на каждый день и хорошей посуды. Вот только связать слово «забота» со словом «работа» госпожа Милена не хотела. Все её «заботы» ограничивались жалобами на тяжёлую жизнь и полным неприятием любого труда. Она жаловалась, страдала и иногда плакала, огорчалась и сильно стыдилась, что приходится готовить самой, но даже набрать в лесу ягод для зимы падчерице не позволяла. Любой труд на людях был для баронессы табу. И, к сожалению, этому же мать учила Клементину.

Глава 11

Утро было росистое и не слишком солнечное. Николь зябко ёжилась, сидя в тряской телеге, и Ева, накинув ей на плечи для тепла мешковину, ворчливо выговаривала:

– От придумали вы! Да как госпожа баронесса узнает – это ж страсть, что будет!

– Что будет, то и будет, – неожиданно вмешался в их разговор Абель. – А только ежли дров на зиму не запасем – к весне и живых нас никого не останется. Хворост в энтот год выделили собирать на дальней делянке, лето уже в середине, а у нас только-только набралось осень пережить.

Городишко, в который они приехали, по меркам Николь не тянул даже на приличный ПГТ: две цервушки, три десятка лавок и базар. Менял на весь город нашлось только два, и упрямая Ева свозила баронетту и в ту, и в другую лавку:

– А ну как во второй лучшее цену предложат?!

Предложили одинаково: по двадцать пять серебром. Николь разменяла три монеты и потребовала в качестве бонуса три отдельных мешочка. Серебряные львы оказались достаточно крупными по размеру, и мешочки получились увесистыми. Медные же монеты и вовсе поражали воображение: каждая размером сантиметров семь в диаметре. Так что при мелких покупках с серебрушки оставалась целая груда меди. Носить мешок со сдачей поручили Абелю.

На закупки ушёл почти день, и Ева настояла, чтобы Абель, когда поведёт в деревню отдавать лошадь с телегой, заплатил хозяевам.

– Если сейчас уплатишь несколько медяшек – в следующий раз коня охотнее дадут.

* * *

Подъезжать к замку всем троим было страшновато, скрыть от баронессы купленное – невозможно. Тем более никто толком не понимал, как госпожа Милена среагирует на новую служанку. Абель собирался захватить её из деревни, когда поведет коня хозяину.

Возможно, Николь и не стала бы настаивать на ещё одном работнике, но хороших коров удалось купить аж двух. Здраво оценив, что Ева уже не молода, а с увеличившимся набором продуктов не обязательно будет есть всю зиму жидкие похлебки, и баронесса потребует более вкусных блюд…

А ведь ещё нужно у коров чистить, до осени их хоть иногда пасти, доить и содержать хлев в чистоте. А если учесть наличие двух задремавших в мешке подрощеных поросят и корзину с курами – без ещё одной работницы никак не обойтись.

На должность скотницы и помощницы Ева выбрала какую-то дальнюю незамужнюю родственницу, проживающую сейчас из милости в семье брата.

– Она, госпожа Николь, девка работящая и не блудливая. А только что семья сильно бедная, а она младшенькая – приданого ей и вовсе не собрали. Так и осталась при старшом брате в приживалках. И уж невестка-то её гнобит и не жалует. Никто, даже распоследний нищий, Татин не позавидует. Девка работящая, а её кажинный день куском хлеба попрекают.

Кроме двух коров, привязанных за рога к телеге и неторопливо бредущих к замку, пришлось пешком идти и всем остальным, так как телегу нагрузили прямо горой. Абель вёл лошадку под уздцы, а Николь и Ева шагали сбоку, приглядывая, чтобы ничего не свалилось.

– За дрова-то и ещё можно было поторговаться, – задумчиво проговорила Ева. Затем сама же себя и одёрнула: – Так это я ворчу, барышня Николь, от растерянности больше. Никогда бы я от вас этакого не ожидала… Завсегда мне казалось, что очень вы себе на уме. А с этим вот добром, – Ева кивнула на телегу, – запросто мы год проживём и никто голодать не будет.

Ничего особенного в телеге не было: немного продуктов, несколько мешков дешёвого зерна для поросят и кур, мешок с самими поросятами, которые истошно визжали и бились сразу после покупки, а потом затихли и, похоже, просто уснули, не обращая внимания на ужасный мешок. Для перевозки кур пришлось купить большую корзину с крышкой. Успокоились птицы быстро, и сейчас только изредка из корзины раздавалось возмущённое квохтанье, которое тут же стихало.

Отдельно, упакованные в ту дерюжку, которой утром Ева прикрывала от холода Николь, спрятаны были несколько отрезов ткани. Самой простой и дешёвой шерстяной, которую нашла Николь. Ткань была двух цветов: синяя, чуть подороже – для баронессы и Клементины, и серая, некрашеная – для Евы, Абеля и новой работницы. Все же зимой ходить в платьях из холстины в замке, где сквозняки и неотапливаемые помещения – не лучшая идея.

Два мешка белой муки и четыре серой, два круга сыра и большой горшок сливочного масла, кувшин растительного, достаточно маленький, но и на него Ева морщилась недовольно.

– Масло этакое, госпожа Николь, надобно по осени покупать. А енто, – она пренебрежительно рассматривала товар на прилавке, – прошлогоднее, ежли не использовать быстро – скоро спортится.

Но в этот раз слушать её Николь не стала: пахло масло замечательно и на вид было самым обыкновенным, чистым и прозрачным подсолнечным, с привычным с детства вкусом. А до осени они всяко успеют использовать то, что купили, на салаты. Да и жареную картошку никто не отменял. Через месяц уже можно будет копать молодую, и к новой закупке от этого масла ничего не останется.

Глава 12

В замке все прошло не так плохо, как ожидали Николь и Ева. Въехавшую во двор телегу госпожа Милена увидела в окно, но к тому моменту, когда она спустилась на крыльцо, все «виновники преступления» были серьёзно заняты. Ева повела коров на задний двор, чтобы временно разместить их в какой-то сарайке, приговаривая:

– Устали, милушки… ну ничего, сейчас я вам сенца свежего накидаю, водички налью, а уж завтра и на выпас выпущу…

Абель и вовсе, не обращая внимания на стоящую на крыльце хозяйку, пыхтя, перетаскивал мешки: продукты – в кухню, зерно – куда-то к сарайкам для скота.

Николь, глянув на трагично заломленные брови мачехи, суетливо схватила корзину с курами и побежала догонять Еву, про себя думая: «Ой… пусть лучше без меня наревётся, зато голодать зимой не будут...».

На размещение живности, на срочную латку дыры на дверях, через которую могли сбежать на волю поросята, и прочие хлопоты времени ушло много. Закончили всё уже в плотных сумерках, и Абель, торопливо подхватив коняшку под уздцы, отправился в деревню. Николь, чувствуя себя не только смертельно замотанной, но и изрядно пропылённой-пропотевшей, медленно вошла в замок и устало устроилась на скамейке в кухне. Через несколько минут рядом присела Ева, чуть вытянув вперёд гудящие ноги, и задумчиво сказала:

– А ведь сколь не сиди, а все равно… душу-то она нам вытянет…

Госпожа Милена их, разумеется, не дождалась: не могла же она всё это время топтаться на крыльце, глядя на людей, которые её старательно не замечают. Николь понимала, что стоит подняться в комнату, как мачеха начнёт выговаривать и плакать, жалуясь на судьбу. Но сегодня утомлённость служанки была так велика и заметна, что девушка предложила Еве:

– Ты устала, давай я быстро приготовлю ужин, а ты отдохни.

– Господь с вами, барышня Николь! – Ева даже перекрестилась. – Этак ведь госпожа ещё больше осерчает!

– А и пусть серчает, Ева, – раздражённо ответила девушка. – Побольше поплачет – поменьше пописает!

Похоже, горничная никогда раньше не слышала эту туповатую шутку. Она смеялась так, что аж слезы закипели в уголках глаз. Глядя на неё улыбалась и Николь – очень уж неожиданной оказалась реакция горничной.

Насмеявшись, обе занялись делами. Николь принялась нарезать на ужин кусок ветчины, раскладывая его на огромной сковородке и собираясь залить яйцами. Сложила в пиалку творог и щедро плеснула туда мёда, полезла в запасы трав и залила готовую смесь холодной водой.

Ева же, торопливо разложив костерок в плите, притащила большой горшок, в который вылила полтора ведра воды.

– От поужинаете, а потом и водичка тёплая будет: обмыться вам, барышня Николь.

– Спасибо, Ева.

Обе помолчали, видя, что яичница уже готова, и надо идти сдаваться…

* * *

Есть по вечерам всегда садились засветло, но сегодня еда поспела, когда за окном уже стояла темень. Вместе с едой Ева принесла в комнату горящую масляную лампу и, стараясь не встречаться взглядом с госпожой баронессой, торопливо накрыла на стол.

Сегодня ужину, необыкновенно вкусному для них, искренне радовалась только Клементина. Малышка с удовольствием макала кусочки белого хлеба в ярко оранжевый желток и уморительно облизывалась, глядя на плошку с творогом. Попутно она ещё и успевала болтать:

– Николь, а вот это что лежит? Оно такое страшное, неужели едят?

– Это инжир. Такой сушёный фрукт, и я думаю, тебе он понравится. Он очень сладкий и полезный.

– А что будет на завтрак?

– Хочешь, я сварю... – Николь с опаской взглянула на баронессу и поправилась, – я попрошу Еву сварить кашу с молоком и мёдом?

– Очень!

– Значит, так и сделаем. Кушай, солнышко, не отвлекайся.

Госпожа Милена ела как будто неохотно, но тем не менее порция в её тарелке исчезла полностью. Молчаливая Ева принесла готовый взвар, разлила по чашкам и так же тихо исчезла. Клементина, наевшаяся впервые за долгое время так, что не пожелала пить взвар, прихватила обе ягоды инжира, которые добавила к ужину Николь, и тихо сбежала вслед за горничной. Девочке явно хотелось расспросить откуда что появилось, почему расстраивается мама и какие ещё непонятные покупки находились на телеге.

За столом в комнате царило тягостное молчание. Масляная лампа сильно чадила, и Николь чуть сдвинула её на край стола, невольно подняв взгляд на мачеху. У той весьма заметно дрожал подбородок, а на щеках поблёскивали две мокрых дорожки от слез. Возможно, в другой день Николь и почувствовала бы себя виноватой, но достаточно большой переход из города, гудящие от усталости ноги, а главное – уверенность, что она всё сделала правильно, вызвали у девушки не чувство вины, а некоторое раздражение.

Глава 13

Посыльный, который отвозил письмо графа баронессе де Божель, вернулся неожиданно быстро и с довольно странными новостями.

– …нищета! Я, господин Шерпиньер, признаться, девицу эту за прислугу сперва принял. А на ужин мне яичницу с хлебом дали. Ни кусочка ветчины, ни крошки бекона! Бедность там такая, что они на завтрак кашу на воде едят. Мебели нет, экипажа нет. Ни слуг, ни одежды, ни еды…

О том, что невеста графа бедна, секретарь уже знал. Но то, что рассказывал гонец, слишком уж напоминало собственное детство месье Шерпиньера. Он слегка нахмурился, глядя на стоявшего перед ним на вытяжку гонца, и, строго постучав пальцем по столу, весомо предупредил:

– Андрэ, я не зря выбрал тебя в качестве собственного помощника. Надеюсь, тебе хватит ума не сплетничать о будущей графине. Вряд ли господин граф будет снисходителен, если начнутся грязные разговоры за спиной. Ты меня понял?

Отпустив гонца, секретарь начал размышлять о том, как сделать так, чтобы будущая жена графа не испытывала к нему, Гаспару, чувства ненависти: «Кому приятно, когда этакое унижение посторонние видят! А бабы – они обычно сердобольные. Если сейчас всё аккуратно провернуть – она благодарна будет. А ежели её перед всей охраной на посмешище выставить – тут уже совсем другое будет отношение. А так… Глядишь, когда и заступится перед графом за меня, все ж таки она ему жена будет, а не просто девка…»

* * *

К большому неудовольствию Андрэ, отправляясь с визитом вежливости в баронство, месье де Шерпиньер приказал помощнику занять место кучера. Секретарю хотелось исполнить поручение графа максимально деликатно: так, чтобы никто не знал, в какой нищете выросла его будущая жена. Впрочем, визит в баронство прошёл достаточно гладко: их уже ждали.

Пока Андрэ и молчаливый слуга баронессы разбирали привезённый в карете груз и пристраивали длинные сундуки с одеждой где-то в глубинах полупустого замка, Гаспар имел возможность оценить убогость местной жизни. Крайняя скудость обстановки и убожество женских туалетов рассказали ему гораздо больше, чем любому другому человеку.

«Боже мой! Этакие платья носили при дворе ещё во времена молодости моей матушки. Конечно, здесь не столица, и мода сюда доходит очень долго, но лет десять этим лохмотьям уже есть. А она ничего такая, хорошенькая, только больно тощая… Граф-то предпочитает женщин попышнее. Ну, это его дело, на ком жениться, а мне непременно нужно ей понравиться!».

Внешне же все выглядело достаточно благопристойно: прибывший в роскошной графской карете с гербами на дверцах секретарь, представившийся Гаспаром Шерпиньером, был необычайно деликатен и любезен. Он улыбался, нашёл комплимент для каждой из жительниц замка и даже Еве, уже уезжая, сунул медную монетку.

Господин секретарь охотно остался отобедать и с удовольствием скушал половинку нежной молодой курочки, потешил госпожу баронессу рассказами о роскоши графского дома и, ласково улыбнувшись молчаливой невесте, сообщил, что для неё заказаны прелестные модные туалеты.

– Госпожа баронетта, я привез вам разные приятные мелочи от господина графа. Надеюсь, что вам они придутся по вкусу. По секрету могу сообщить, что когда я уезжал, в доме господина де Монферана торопливо начали готовить покои для вас, его будущей супруги. Их сиятельство велел не скупиться!

Поведение будущей графини секретаря немного смущало. Ему казалось, что за одну только возможность выбраться из этой убогой жизни девица должна была цепляться изо всех сил. Должна быть благодарна за каждую улыбку и отвечать немного полюбезнее. Эта же, разодетая в неприлично потёртое платье и тощая от недоедания, только тихонько произнесла:

– Я благодарна вам, господин Шерпиньер, за помощь и любезности.

Впрочем, баронесса де Божель оказалась гораздо более разумной женщиной и вела себя с секретарем вполне ласково. Договориться о дне бракосочетания и о том, что господин граф торопится и не желает никакого свадебного пира, так как венчание будет проходить по доверенности, получилось быстро. Баронесса де Божель охотно шла навстречу всем рекомендациям графского секретаря.

Везти в храм невесту без сопровождения мачехи было совершенно недопустимо, но Гаспар прекрасно понимал, что, скорее всего, у баронессы нет никакого другого туалета. Показать её в городе в таком виде – решительно невозможно. Значит, лучший вариант для всех присутствующих: тихий, без гостей, обряд в сельском храме.

Радуясь тому, что оказался достаточно предусмотрительным и тщательно расспросил Андрэ обо всех обитателях замка, которых тот видел, прощаясь, господин Шерпиньер обратился к баронессе де Божель с маленькой просьбой:

– Не позволите ли, любезная госпожа баронесса, сделать маленький подарок вашей очаровательной дочери?

Получив разрешение, Гаспар вынул заранее припасённые серебряные серёжки с крошечными жемчужинами и, опустившись на одно колено перед смущённой Клементиной, весьма серьёзно сказал:

Глава 14

Больше всего времени на прощание Николь потратила, разговаривая с Евой. Новая служанка, которая с утра подоила корову и собрала яйца, убежала чистить хлев. Абель разгружал доставленные из деревни телеги с дровами. А Ева и Николь сидели на кухне и обсуждали хозяйственные проблемы.

– Я бы курочек ещё штук пять докупила. Госпожа как почуяла, что дела получше стали, – так и требовать начала… Этому вашему, – Ева скорчила надменную гримасу, пытаясь изобразить выражение лица господина Шарпиньера, – цельну курицу потребовала зажарить. Дескать, негоже важных гостей без птицы на столе встречать. А я бы ни в жисть молодую сама рубать-то не стала! Стрескать-то оно что, стрескать-то курочку молодую кто угодно может! А она бы чуть подросла – сколько бы ещё яиц с неё было! – служанка огорчённо покачала головой. – Я ить, молодая госпожа, боюсь, что как съедете вы – так она в разорение все и пустит.

Николь слушала жалобы служанки, нахмурившись и внутренне настраиваясь на беседу с мачехой. Мягкий и слезливый характер баронессы де Божель оборачивался совершенно другой стороной: капризами, завышенными требованиями, полным ощущением, что весь мир ей что-то должен.

– Ева, ты кур купи, да и всё остальное, о чём говорили, тоже приобрети. А сейчас пойдём, я буду с госпожой Миленой разговаривать, а ты и Абель как свидетели постоите.

– Да какой из меня свидетель! – Ева с недоумением глянула на девушку. – Я бы уж лучше...

– Лучше такие свидетели, как вы, чем вообще никаких.

* * *

Госпожа баронесса сидела у окна в своей комнате, вышивая маленький шёлковый воротничок. При виде вошедших она удивлённо подняла брови и отложила пяльцы в сторону.

– Николь, что-то случилось?

– Кое-что, госпожа баронесса. Я хочу при свидетелях сообщить вам, что и куры, и обе коровы – вовсе не ваше имущество. Эта живность куплена мной для Евы. Сегодня к полудню за мной приедет господин де Шарпиньер, и я попрошу его стать свидетелем нашего разговора и написать расписку.

Баронесса вскочила, роняя на пол клубок голубых ниток, и, схватившись за грудь, со слезами на глазах уставилась на стоящую в дверях троицу:

– Николь! Как ты можешь!

– Легко, госпожа баронесса. Я повторяю ещё раз: это не ваша живность, всё это принадлежит Еве, и только она вправе распоряжаться.

Баронесса рыдала, причитала и даже пробовала топнуть ногой, но Николь была неумолима. Если сперва она ценила госпожу Милену за мягкий и незлобивый характер, то сейчас мачеха внушала ей только чувство недоумения и даже лёгкой брезгливости: «Как можно, имея маленькую дочь, быть такой безалаберной дурой?!».

Конфликт с баронессой привёл к тому, что провожать Николь вышли только маленькая Клементина и вставшие за её спиной слуги. Тем не менее Николь настояла на том, чтобы господин секретарь вышел из кареты, и при нём составила написанную от руки дарственную на имя служанки. Сама Ева себя при этом явно чувствовала очень неловко, на господина де Шарпиньера даже смотреть боялась, но поданную ей бумагу взяла, аккуратно сложила и тут же спрятала где-то в складках своей юбки со словами:

– От так оно надежнее будет…

Госпожа баронесса во время этой омерзительной процедуры молча сидела за столом, делая вид, что её это совершенно не касается. Клементина, напротив, все время жалась к старшей сестре, обнимая девушку за талию. У Николь сердце сжималось при мысли о том, что она бросает малышку на бестолковую мать. Желая успокоить девочку, она шептала ей на ушко:

– Не бойся, малышка, я постараюсь скоро забрать тебя отсюда…

И все равно, глядя, как старшая сестра садится в карету, Клементина не удержалась от слез...

* * *

Расстроенная ссорой Николь даже не сразу обратила внимание на роскошное убранство кареты: ей было не до того. Мысленно она все ещё была с сестрёнкой и надеялась, что у Евы хватит твёрдости отстоять своё право на скотину.

«По крайней мере этой зимой малышка должна прожить в тепле и сытости. Абель обещал к середине зимы забить поросят, так что голодать они не будут, ну и опять же: молоко, яйца, крупы… да и с огорода что-нибудь соберут…».

Карета мерно покачивалась, месье Гаспар сидел молча. Постепенно мысли Николь становились более спокойными, и она, машинально разглаживая складку дорогой шелковой юбки, вспомнила, как горели глаза Милены, когда разбирали подарки от жениха.

* * *

– О боже, посмотри, какие кружева! А здесь… Николь, Николь! Эти чулки просто восхитительны!

Глава 15

Первое время Николь с любопытством поглядывала в окно. Пейзажи тянулись мирные, почти монотонные: зелёное поле, редкий лесок, деревушка, снова поле и опять лесок... Она быстро заскучала: смотреть было не на что. Искоса глянув на господина де Шарпиньера, Николь уточнила:

– Господин секретарь, не могли бы вы рассказать мне, сколько дней мы будем в пути, где остановимся ночевать, ну и прочее…

– Ваше сиятельство, до столицы нам добираться около недели. Сегодня, к сожалению, вам придётся переночевать в придорожном трактире. О, разумеется, я постараюсь устроить вас наилучшим образом. Но, увы, на два дня пути нет ни одного приличного замка. А вот уже завтра мы остановимся на ночлег у барона Шарля де Бове, и там вам будут обеспечены все возможные удобства.

То, что после бракосочетания она станет графиней и «ее сиятельством», Николь уже знала. Но одно дело знать, другое – почувствовать на себе. И до этого секретарь графа был весьма любезен с ней, но сейчас он обращался к ней как-то так, что в их паре Николь почувствовала себя центром. Чем-то таким, важным для всех остальных, вокруг чьих желаний будут вращаться окружающие. Ощущение было немного странным, но подобострастный тон господина де Шарпиньера намекал на то, что Николь действительно стала весьма важной персоной. Немного смущаясь, она задала следующий вопрос:

– Господин граф… Мой муж… он какой?

Лицо секретаря странно закаменело, но тем не менее он поторопился ответить:

– О, госпожа графиня, ваш муж молод, хорош собой и очень-очень богат! Надеюсь, Господь пошлёт вам достаточное количество наследников, и жизнь ваша будет протекать легко и безмятежно.

Было в ответе секретаря что-то странное, как будто он говорил не о живом человеке, а о некоем важном предмете. Да и интересовала Николь не внешность графа, а его характер, привычки и прочее, но, судя по застывшему лицу месье Гаспара, таких ответов она просто не получит. Потому следующий вопрос Николь задала после некоторого размышления:

– Расскажите мне о владениях графа, господин Шарпиньер.

От этого вопроса секретарю явно полегчало. Он оживился и начал подробнейшим образом описывать земли и дома. Судя по всему, граф действительно был весьма хорошо обеспечен: кроме графских земель у Клода де Монферана в собственности находились ещё два богатых баронства, роскошный особняк с садом в столице, собственный конезавод, где разводили породистых жеребцов, и несколько богатых ферм. Все это месье Гаспар описывал с воодушевлением, вдаваясь в мелкие детали и явно восхищаясь объёмами перечисленного имущества. Слушать это довольно быстро стало неинтересно, и Николь просто вежливо кивала головой на восторженные отзывы.

Обедали днём, съехав с дороги в небольшую рощицу, и Николь была приятно удивлена тем, что месье Гаспар позаботился не только о еде и напитках, но даже о складном столе и удобном стульчике, на которой и усадил свою госпожу. Прислуживал за столом он лично, тонко и искусно нарезая роскошный холодный ростбиф и пышный белоснежный хлеб, и лично почистив ей варёное яйцо. Ещё на столе был выставлен зажаренный в травах цыплёнок и две мелкие птички, начиненные хлебным мякишем. На десерт была подана малина, щедро политая свежим мёдом.

К огорчению Николь, полностью отсутствовали любые овощи. Спрашивать она постеснялась, но с неудовольствием заметила, что после еды осталось ощущения тяжести: ей явно не хватало салата или огурчика.

Больше всего юную графиню удивили даже не стол со стулом, а потрясающая сервировка стола: белая скатерть с изящной розовой вышивкой по краю, тонкий фарфор, расписанный нежными розовыми бутонами, и бокал розового стекла на витой ножке в форме раковины. В который месье Гаспар, элегантно склонившись, лично налил ей холодный медовый взвар.

Тащить в дорогу такое богатство ей казалось не слишком разумным, даже бессмысленным, тем более что после того, как она поела, секретарь уселся на её место и, не морщась, воспользовался той же посудой. Остатки трапезы частично были переданы солдатам, которые расположились чуть вдалеке.

Пока лошади отдыхали, Николь успела прогуляться до ближайших кустов – и прокляла все на свете, путаясь в юбках и собственных панталонах. Вернулась она оттуда настолько раздражённая, что господин де Шерпиньер аккуратно заметил:

– Ваше сиятельство, я думаю, что стоит подыскать вам хотя бы горничную. Я очень сожалею, что сейчас никто не может оказать вам подобной услуги. Вам нужна бы ещё и компаньонка, но, увы, приказ господина графа был однозначен: компаньонку он вам предоставит в столице, а до того придётся немного потерпеть, госпожа... – секретарь развёл руками и вздохнул.

* * *

Вечером трактир поразил Николь своей убогостью: щелястые стены комнатки продувались всеми сквозняками, окно без стекла закрывалось ставнями. Всю ночь над ухом гудели комары, не давая нормально выспаться, да и жуткий соломенный тюфяк, который господин Гаспар лично застелил белоснежной простыней, не подпуская к графине трактирную служанку, колол грубыми стебельками.

Глава 16

В доме их ждали: месье Шерпиньер в обед отправлял гонца.

Пожилой грузный барон – ему было около пятидесяти – почтительно кланялся, басовито гудя:

– Счастлив, ваше сиятельство, принять вас у себя в доме! Очень счастлив!

– Гость в дом – Бог в дом, – вторила ему баронесса Катрин.

Была она невысокого росточка, полноватая, уютная женщина лет сорока, в тяжёлом, не по сезону, бархатном платье шоколадного цвета. На мягких щеках от улыбки появлялись милые, почти детские ямочки и, глядя на измученную Николь, она торопливо добавила:

– Освежиться с дороги не желаете, ваше сиятельство?

Николь очень даже желала! Почему-то ей представилась небольшая тёплая банька, где она с удовольствием смоет дорожную пыль и пот. Действительность оказалась немного печальнее: ей предложили наполненную до половины тёплой водой большую деревянную лохань, выстеленную огромной сероватой простыней. Края простыни свешивались почти до пола, и с кончиков непрерывными каплями бежала вода. Пол, выложенный каменной плиткой, был влажный и скользкий, и Николь чуть не упала, разъехавшись туфельками по влаге.

Две служанки, отправленные в помощь графине, еле успели подхватить её. Вода, к сожалению, уже слегка остыла, но женщины, помогавшие Николь мыться, действовали дружно и слаженно. Одна из них ловко подобрала волосы госпожи к макушке, чтобы не мочить, вторая в это время собрала грязное белье и унесла.

Затем они двумя кусками грубой холстины дружно растирали девушке уставшие плечи и спину, а напоследок окатили её из двух кувшинов прохладной, пахнущей горьковатой полынью водой. Одна из служанок, Мира, накинула Николь на плечи большой мягкий кусок ткани, вторая в это время торопливо раскладывала свежее бельё.

До ужина у неё ещё было немножко времени, и служанки отвели гостью в комнату, где графине предстояло ночевать.

И холл в доме, и мыльня, где она купалась, и даже коридор, по которому она шла, были давно и прочно обжиты, обустроены и разительно отличались от того, что видела Николь в собственном замке. Здесь не только была свежая побелка на стенах, но и полностью отсутствовали признаки запустения: никакой паутины и пыли по углам.

Зато в комнате стояла отполированная воском тёмная солидная мебель, окна закрывали добротные плотные шторы, и старенький, но чистый ковёр под ногами добавлял уюта. На столе, покрытом дорогой бархатной скатертью, – фарфоровая ваза со свежим букетом белых роз, мелких и пахучих. На каминной доске – громко тикающие часы в золочёном резном корпусе, щедро усыпанном изображениями виноградной лозы с крупными гроздьями ягод. Заметно было, что за домом хорошо следят, а главное – у хозяев есть на это средства и время.

Николь же первый раз наблюдала интерьеры жилья, обставленного так, как полагается. Для неё это было тяжеловесно и не слишком привычно, но всяко лучше того, что она увидела, очнувшись здесь. Нельзя сказать, что всё в этом доме было прекрасно, но всё же обстановка явно была чище и дороже, чем в замке Божель.

Та из служанок, что помоложе, проворно помогла поправить причёску графини и даже, погрев металлическую плойку над пламенем свечей, ловко закрутила два локона на висках. Мира в это время, нисколько не стесняясь Николь, разбирала сундук гостьи с одеждой и выкладывала на постель чистое бельё, включая чулки и чёртовы панталоны, свежую сорочку и новое платье. Почему-то в этот раз Николь постеснялась отказаться, понимая, что такой неслыханный проступок немедленно станет известен баронессе Катрин.

– А ваше платье, госпожа графиня, я на ночь на веранде развешу, чтоб запах выветрился, – практично пообещала горничная.

Служанки помогли ей одеться, не позволив самой даже натянуть себе чулки, и та, что помоложе, проводила госпожу графиню в трапезную, где её терпеливо поджидали хозяева и месье Шерпиньер. Как только графиня уселась, баронесса скомандовала слугам подавать еду.

На ужин была горячая густая похлёбка с кусочками мяса, моркови, жёлтой разваренной крупы и ещё какого-то овоща, который Николь так и не опознала. Вторым блюдом подали две фаршированные тушки цыплят. В качестве фарша использовалась та же крупа, щедро пересыпанная луком и какой-то пряной травкой. Затем последовали ягоды со взбитыми сливками. Мужчины запивали ужин лёгким розовым вином, а Николь и баронессе лакей, даже не спрашивая, разбавил вино водой.

После того, как первый голод был утолён, примерно к концу поедания цыплят, за столом возникла беседа, в которой стесняющаяся графиня почти не принимала участия. В основном баронесса Катрин выспрашивала у месье Шерпиньера столичные новости. И господин секретарь охотно рассказывал известные ему сплетни: о том, что старшая из сестёр де Рителье недавно получила от его величества в подарок баронство Кошен, а младшей достались роскошные виноградники в Арлизе; о том, что мать их, Мария де Рителье, потеряла ребёнка, чем его королевское величество был страшно огорчён; о том, что принц Франциск буквально перед отъездом секретаря из столицы выиграл пари, победив в скачках, и о том, что на следующий год назначена свадьба дофина с англитанской принцессой.

Глава 17

Утром Николь прощалась с гостеприимными хозяевами и благодарила баронессу Катрин за заботу. От баронессы же она и получила настолько необычный подарок, что все дневные беседы графини и секретаря оказались связаны именно с ним.

Уже после завтрака, когда гости стояли в холле уютного дома, баронесса протянула Николь непонятную штучку на крепкой цепочке интересного плетения и с мягкой улыбкой сказала:

– А это, госпожа графиня, мой вам подарок по случаю бракосочетания.

Николь улыбалась и благодарила, не слишком поняв, почему странный кулон из материала, похожего на пожелтевшую от времени пластмассу, прикреплён к такой короткой цепочке. Её, этой цепочки, не хватит не то что повесить на шею, но даже закрепить в качестве браслета на руке.

Однако, боясь вызвать вопросы своей неосведомлённостью, она просто рассыпалась в благодарностях, покидая баронскую чету. Уже в карете, с любопытством осматривая подарок, она сообразила, что это не пластмасса, а слоновая кость, пожелтевшая от времени.

Штучка была симпатичная, очень искусно вырезанная, отделанная посередине тонким золотым ободком и почти пустая внутри. Покрутив безделушку в руках, Николь с удивлением обнаружила, что её можно раскрутить на две половинки. Внутри нашлось что-то совершенно уж непонятное, что графиня долго рассматривала с интересом и непониманием.

Месье Шерпиньер, глядя, как девушка с недоумением крутит в руках блохоловку, только вздохнул, догадываясь, что селянка видит блохоловку первый раз в жизни. Он любезно улыбнулся графине и принялся пояснять:

– Вот там, в самом центре, вы видите отверстие, к которому ведут крошечные ходы, сделанные в поверхности блохоловки. Туда требуется добавить каплю мёда, и тогда зловредное насекомое останется там навсегда.

Слово блохоловка настолько потрясло Николь, что она брезгливо отложила безделушку на сиденье кареты, совершенно машинально потёрла кончики пальцев о юбку и принялась расспрашивать секретаря. Рассказ ей показался достаточно диким, и первое время она думала, что месье Шерпиньер шутит. Однако к концу его рассказа пришлось признаться себе: никакая это не шутка.

Блохоловка – это модный аксессуар, который в обязательном порядке имела при себе каждая дама при дворе его величества. Бывают они нескольких типов. Самый распространённый вариант – это тот, что подарили графине: изделие из слоновой кости, фарфора, золота или серебра, служащее одновременно украшением и ловушкой.

– Ещё внутрь можно добавить капельку крови. На эту кровь с вашего платья сбегутся все злобные мелкие твари, – подробно расписывал месье Шерпиньер.

Следующий тип блохоловок изготавливали из меха. Женщины украшали свои плечи и шеи шкурками пушистых животных не для тепла, а для того, чтобы блоха, приняв эту шкурку за живое существо, кусала именно её, а не своего владельца. Самые дорогие блохоловки в таком варианте представляли собой полноценное чучело маленького зверька. На такого зверька могли надеть золотой ошейник с драгоценными камнями и золотой намордник, вставить ему в глазницы стеклянные глаза, полностью имитирующие настоящие, и даже добавить золотые зубы и когти.

– У графини де Рителье, фаворитки его величества, есть удивительной красоты горностай с такими вот зубками и когтями. Графиня почти всегда носит эту безделушку, подаренную ей королем, с собой.

Ну и последней по стоимости блохоловкой являлись настоящие живые зверюшки. Поскольку выдрессировать хорька или ласку было не так-то и просто, а главное – достаточно дорого, то большая часть дам предпочитала таскать с собой маленьких собачек. При дворе такие блохоловки служили почти верным признаком того, что владелица собачонки – дама не из богатых.

– Можете себе представить, госпожа графиня, что таких же точно собачек берут к себе в постель нищие крестьянки. Конечно, светские дамы стараются украшать животных: они шьют им атласные платья и камзолы, могут одарить животное золотыми сережками или богатым ошейником, но все же из всех блохоловок эти – самые непритязательные.

Все эти разглагольствования Николь слушала, находясь в некотором шоке. До сих пор, живя в замке, она слишком мало общалась с людьми и практически не видела в реальности никого рядом с собой. Ни у баронессы, ни у Евы не было никаких блох или вшей. А сейчас, после рассказа секретаря, ей немедленно начало казаться, что по её ногам и телу кто-то бегает. Она нервно почесала плечо, потом потёрла коленку сквозь ткань платья и растерянно спросила:

– Но ведь, наверно, есть какие-то травы, которые помогают избавиться от всей этой дряни?

– Возможно, и есть, – с лёгким недоумением пожал плечами месте Шерпиньер. – Только невозможно же ходить в гости, нося с собой пучок травы! Влюбленные при дворе, – его голос слегка смягчился, когда он рассказывал, – часто обмениваются такими блохоловками, когда внутри находится маленькое злобное существо. Ах, эти юные романтики! Им кажется, что так важно носить при себе нечто живое, что совсем недавно бегало по телу предмета обожания. Они считают, что это делает их ближе с объектом любви, – секретарь лукаво улыбнулся и со вздохом завершил свою речь: – Они даже подкармливают пленённое насекомое своей собственной кровью, чтобы продлить его жизнь.