Графиня Фортескью - жена фермера

Глава 1

Я всегда знала, что однажды этот день наступит. Не потому, что он был обведён красным маркером в личном календаре. А потому что он наступает в жизни каждого человека. Момент, который определяет всю твою дальнейшую судьбу.

Я, Марина Сергеевна Иванкина, когда-то «Королева Манежа Марго», а теперь всего лишь незаметная служащая цирка, заканчивала свой привычный, тысячу раз отработанный ритуал.

За окнами цирковой конюшни медленно уходило за горизонт солнце, окрашивая небо в те нежные оттенки увядающих роз, что так похожи на прощальный вздох.

Я наклонилась, чтобы поднять ведро с водой, и поясница отозвалась ноющей болью, ставшей такой привычной. Но я игнорировала её - и не такое переживали. Сколько было этих болей, сколько травм - не счесть, и каждая ноет по-своему. А всё забывается, когда приходишь сюда к этим умным мордам, которые тянутся к тебе приласкаться. Ну и вкусняшку получить, а как же без этого.

Растворив в воде жменьку соли, я протянула руку к карману рабочего халата. Там, завёрнутое в бумажную салфетку, лежало спелое, сочное яблоко. Не для меня. Для неё.

- Жасмин, моя хорошая, - прошептала я, подходя к стойлу. Старая кобыла, когда-то блиставшая на арене в паре со мной, подняла голову. Её глаза, мудрые и немного потухшие от возраста, встретились с моими. Она была такой же, как я. Списанная. Но не забытая. Для меня – никогда.

- Кушай, моя девочка, - я протянула любимице угощение.

Жасмин осторожно взяла яблоко губами, её мягкая морда ткнулась мне в ладонь. Похрумкав с явным удовольствием, кобыла припала к подсоленной водичке - было жарко.

Я погладила её по крупу, ощущая тепло её тела. Сколько лет мы провели вместе? Четверть века почти! Не шутка.

Цирк был нашим домом, арена - нашим миром, а аплодисменты - нашей музыкой.

- Знаешь, Жасмин, - я прислонилась лбом к её тёплому боку, - сегодня что-то не так. Воздух другой. Будто предвещает что-то. Мне кажется, я устала. Нет, не от работы. И не от тебя, моя золотая, что ты… От чего-то другого… от самой себя, что ли.

Она фыркнула и мотнула головой, будто не совсем была согласна. Лошади всегда были лучшими слушателями. Они не перебивали, не осуждали, просто были рядом, даря молчаливое понимание. Ощущение собственной нужности. И в этом было моё спасение.

Мне часто снились наши былые выступления: вот мы парим над ареной, и сильные ноги Жасмин несут нас, как птиц. А я, блистательная Марго, чувствую себя прекрасной и свободной.

Те времена давно прошли. Теперь моя роль – ухаживать за теми, кто когда-то блистал, за теми, кого списали, как старый реквизит. Но я не жаловалась. Всему ведь своё время и свой срок.

Я прошлась по конюшне, проверила стойла, поправила солому. Каждый уголок этого места был пропитан воспоминаниями. Этот цирк – он был моим миром. Моим раем и моей тюрьмой.

«Марина Сергеевна! - донёсся издалека молодой голос. - Посмотрите наш номер! Минут через двадцать!»

Я усмехнулась. Молодость. Она всегда спешит показать себя, рвется вперёд, не зная, что в конце пути её ждёт: незабвенная слава или…

- Да-да-да, ребятки, - крикнула я в ответ, - сейчас подойду! Как раз закончу здесь.

Я взяла щётку и принялась осторожно чистить бок Жасмин, снимая прилипшие опилки и пыль. Одновременно я вела с ней беседы, в основном рассказывая о прошлом. Это было своего рода медитацией, возвращением в счастливые времена. Кобылка внимательно слушала, шевеля ушами.

- Знаешь, Жасмин, как папа впервые привёл меня в цирк? Мне было лет пять, не больше. Я ещё помню, как крепко он держал мою маленькую ручку, чтобы я не потерялась в толпе. Этот запах… его не спутаешь ни с чем. Смесь опилок, терпкого запаха животных, и чего-то неуловимого, манящего – волшебства, наверное. Я даже тогда забыла про мороженое в руке и оно закапало мне все башмачки.

Он до сих пор со мной, этот запах старого цирка. Тот шатёр… видавший виды, потрёпанный, но внутри – целый мир. Каждый скрип, каждый шорох был частью этого волшебства. Клоуны заставляли хохотать до слёз, факир метал сполохи пламени, и это заставляло меня прижиматься к папе сильнее - было немного страшно.

А когда акробаты взлетели под купол… Боже мой, Жасмин, это было так, будто они касались звёзд. Они парили, кружились, словно невесомые. Хрупкие, как куколки. Я сидела, боясь даже пошевелиться, и знала – я должна быть там, на манеже.

Папа тогда смеялся, глядя на моё восторженное лицо. Он говорил: «Ну, дочка, смотришь, как в сказку попала». А я и попала. В ту самую сказку, из которой потом уже не захотела возвращаться.

Акробатка, конечно, покорила моё сердце и я уже было собиралась шепнуть папе, что буду работать циркачкой, как она. Но зазвучала музыка – нет, не просто музыка, а такой мощный, захватывающий дух марш! - и тут я пропала окончательно!

В круг света, выхваченный из темноты прожекторами, вылетели они… О, это было нечто! Сильные и грациозные лошади в серебряных сбруях, словно вылепленные из света и тени. А на их спинах, высоко-высоко над манежем, царили наездники! Они были будто существа из сказки: мужчина в сияющих камзолах, расшитых золотом, а женщина… Женщина была феей! Её блестящее платье сверкало так, что даже глазам было больно.

Когда они проносились мимо, я чувствовала, как ветер от их скорости касался моего лица, и слышала стук копыт – это был ритм какого-то древнего, дикого танца. Они прыгали, кружились, стояли на конях в полный рост, а кони неслись по кругу, как будто по воздуху.

Мое сердце колотилось где-то в горле, а дыхание перехватывало от восторга. В тот момент я поняла, что хочу быть одной из них. Хочу чувствовать этот ветер, слышать этот топот, видеть мир сверху, с грациозной спины коня, и дарить людям эту сказку. Это был не просто день, это было откровение.

Я всегда мечтала стать частью этого мира, Жасмин. И моя мечта сбылась. Я стала частью этого мира, тоже ловила восхищенные взгляды, чувствовала этот ритм сердца, когда весь зал замирал, глядя на мой номер. На наш номер, дорогая. - И я пригладила поседевшую гриву моей красавицы Жасмин.

Глава 2

Я не открывала глаз. Боль пульсировала где-то глубоко, словно стучала по черепу изнутри. Тело казалось чужим, незнакомым. Я чувствовала, как меня перемещают, как мягкая ткань скользит по коже, а затем - тишина, прерываемая только отдалёнными звуками, которые я не могла разобрать. Голоса. Мужские голоса, грубые, с нотками насмешки, проникали сквозь пелену боли.

- …смотри, какая хорошенькая вся, - прозвучал один из них, низкий и насмешливый.

- Да уж, нашей Эйлин точно не хватает большого… - начал второй похабно хихикая, но его оборвал третий, более властный и спокойный.

- Хватит. И так девка натерпелась. А хозяин услышит - шею тебе свернёт.

Эти слова, хотя и произнесенные без особой ласки подспудно успокоили меня, как будто дали понять, что в обиду меня этот человек не даст.

Я сделала попытку пошевелиться, однако меня крепко держали. Попыталась открыть глаза, но веки были словно склеены, тяжелые, непослушные. Лишь слабый свет просачивался сквозь них, намекая на существование внешнего мира.

- Ох… - выдохнула я, и этот звук показался мне чужим, хриплым. - Помогите…

- Я бы помог, ох как помог бы, - не унимался тот из голосов, что был противней всех. Он словно раззадоривал себя, - Красотка Эйлин.

Меня охватило внутреннее оцепенение. Может, я сошла с ума, а это санитары? Воспоминания, обрывки мыслей, образы, которые метались в сознании казались совершенно не связанными с происходящим.

- Я… я не она…Не Эйлин, - прошептала я еле слышно, отчаянно пытаясь ухватиться за хоть какую-то нить реальности. - Я Марина…

- Что она там бормочет? Может, хозяина позвать?

- Заткнитесь, я сам доложу. Всё, кладите на постель.

Раздались удаляющиеся шаги, и я поняла, что меня оставили одну.

Постепенно, очень медленно, веки разлепились. Комната, в которую меня перенесли, была большой и светлой. Потолок в балках, как и на конюшне, только выкрашен в белый цвет. Было чисто и пахло хорошо: свежим бельём и каким-то цветочным мылом.

Вначале всё было расплывчатым, но постепенно детали стали проступать. Огромная кровать, застеленная простынями из плотного, чуть грубоватого, но явно дорогого полотна. Я была уложена на высокие подушки, которые мягко поддерживали мою голову и спину.

Затем мой взгляд упал на зеркало в массивной, старинной раме, украшенной витиеватой резьбой, висящее напротив кровати. В зеркале отражалась совсем другая женщина.

Молодая, практически юная, с копной густых, тёмных волос, которые каскадом спадали на плечи. Лицо её было овальным, с красивыми чертами, бледной кожей, большими, испуганными глазами, которые сейчас смотрели на меня из зеркала с немым вопросом. Я махнула рукой, и девушка в зеркале повторила моё движение. Бред какой-то.

Я в панике осмотрела себя. На мне было простое, но изящное платье из натуральной ткани в мелкий цветочек, скорее похожее на домашний наряд, но всё равно оставляющее впечатление утончённости. Цвет платья был нежным, бледно-голубым. Удивительно, что мне было дело до цвета какого-то там платья, когда я, похоже, сошла с ума.

- Нет… - снова выдохнула я, но теперь этот звук был громче, более отчётливым. - Это не я…

В попытке отвлечься от своего безумия или галюцинации я стала вертеть головой по сторонам, хотя движения и отдавались дикой болью в затылке.

Рядом с кроватью стоял массивный деревянный комод, гладкий, отполированный до блеска, с резными ножками. На нём - пара свечей в подсвечниках, серебряный гребень и щётка, явно из драгоценного металла. Всё выглядело старым, но ухоженным, будто принадлежало какой-то давно ушедшей эпохе.

У окна, из которого комнату заливал весёленький утренний солнечный свет, стоял туалетный столик. На нём - ещё одно, поменьше, зеркало, в обрамлении витой серебристой рамки, и несколько флаконов из темного стекла. Эти изящные предметы странно контрастировали с ветхостью и самим грубоватым стилем дома.

В углу комнаты - большой дубовый шкаф, дверцы которого были плотно закрыты.

- Эйлин, милая, ты очнулась, - в комнату заглянула женщина. Пожилая, как я. То есть…как та я, как Марина.

Одета она была в простое, но аккуратное платье. Из ткани погрубее, чем моё, а волосы были собраны в тугой пучок, Лицо выражало обеспокоенность и некоторую настороженность.

- Говорила я тебе, что глупость ты затеяла, - начала она разговор со мной, - вот и получилось что. Тебе нужно поесть, - продолжила она, подходя ближе. - Оливер велел принести тебе еды. Он очень беспокоится. То есть рычит, как обычно, но я-то знаю.

- Оливер? - прохрипела я, пытаясь сфокусировать взгляд на женщине. - Кто…он? И кто вы?

- Ууу, девонька…Я Салли, - мягко ответила женщина, ставя на небольшой столик у кровати поднос. - А Оливер твой супружник, значит. Хозяин наш. Ты упала, милая. Сильно ударилась головой. Видать, память поотшибло. Может, доктора позвать?

- Нет! - испуганно воскликнула я. - Доктора не нужно. Я… я просто…

Я снова посмотрела в зеркало на лицо незнакомки. "Я Марина!" - хотелось крикнуть мне отчаянно, но слова застряли в горле.

Я заставила себя приподняться, опираясь на руки. Тело откликнулось болью, но это была уже другая боль, не та, что раньше. Просто как от ушиба, как бывает когда падаешь с лошади на всём ходу. Может, ребро треснуло даже. Это было мне знакомо. Ну хоть что-то здесь знакомо, поэтому даже успокаивало.

Женщина продолжала выжидательно смотреть на меня, а потом вдруг хитровато улыбнулась и подмигнула мне.

-А ты того…не решила ли дурочкой прикинуться? Уж больно похоже.

- У меня просто всё в голове смешалось, когда упала, - выдавила я в ответ, пытаясь смириться с данной реальностью и говорить естественно. - Голова болит…

Салли кивнула, её взгляд был внимательным, но не подозрительным. Она поставила передо мной миску с чем-то вроде овсянки с маслом и кувшин с водой.

- Поешь, - сказала она. - Это поможет тебе прийти в себя. Оливер будет рад, когда узнает, что ты очнулась. И давай я тебе рану на голове промою, вон аж кровь запеклась.

Глава 3

Два дня я пролежала, словно в вязком киселе. Вспоминала, обмирала, думала, смирялась… Мир сузился до размеров этой комнаты с выцветшими обоями и тяжелой дубовой мебели. Шишка на затылке постепенно сдувалась и уже позволяла думать не морщась при этом.

Салли, кряхтя и охая, появлялась трижды в день с подносом. Она меняла мне повязки, подсовывала бульон, кашу и так же исчезала, спеша по своим делам, оставляя меня наедине с моими мыслями в чужой голове.

На третий день она пришла с охапкой чистого белья и в настроении поболтать.

- Ну вот, уже на человека похожа, - проворчала она, раскладывая простыни на стуле. Звук был таким домашним, таким обыденным, что я невольно улыбнулась.

Салли принялась сноровисто перестилать постель, взбивая подушку так, будто та была ее злейшим врагом.

- Ох, девочка, девочка… - начала она своим скрипучим, но по-своему уютным голосом. - Сколько раз мы с тобой говорили? Я же тебе шептала, как родной, чего тебе не имется, а, Эйлин?

Я молчала, делая вид, что разглядываю узор на потолке. Но каждое ее слово я ловила, как голодная собака - кость. Это была хоть какая-то информация для меня.

- Хозяин наш - золото! Да, постарше тебя будет…

Тут я не выдержала и мысленно хмыкнула. Постарше? Да он годится мне не то что в отцы - в деды! Если считать по возрасту этого тела. А если по моему… то он мне почти ровесник. От этой мысли по спине пробежал холодок. Как же всё нереально…

- …зато человек он хороший, основательный. Все в хозяйстве, все в делах. Не пьет, руки не распускает. Живи себе, как у Христа за пазухой. Родители твои, прости Господи, знали, кому дочку отдавали. Графья, тоже мне… Спихнули, откупились - и рады.

Она произнесла это вполголоса, скорее для себя, чем для меня, но я услышала. Спихнули. Не отдали замуж, не выдали по расчету, а именно спихнули. Как ненужный узелок с вещами. И что-то еще промелькнуло в ее словах, что-то, что заставило сердце споткнуться. Будто бы это было не просто избавление, а какая-то сделка с доплатой… с их стороны.

Я осторожно села на кровати, чувствуя, как комната слегка качнулась.

- Салли…

Она обернулась, и в ее выцветших глазах мелькнуло беспокойство.

- Чего тебе, дитя?

- Можно… можно мне выйти во двор? Просто посидеть на крыльце.

Салли удивленно вскинула брови. Она подошла, потрогала мой лоб тыльной стороной ладони - жест, такой знакомый, такой материнский.

- Жара нет. И чего ты меня спрашиваешь, голубушка? Дом-то твой. Хозяйка здесь ты. Иди, конечно, подыши. Только глупостей не делай, как давеча. Воздух он… он лечит.

Салли, кажется, и не ждала ответа. Она кивнула, сложила простыни в аккуратную стопку и исчезла за дверью, оставив за собой легкий запах свежего белья и чуть заметный шлейф дегтярного мыла.

Я медленно поднялась, шагнула к окну. Солнце заливало двор, выхватывая золотом пылинки, кружащиеся в воздухе. За окном виднелась невысокая ограда, отделяющая дом от остальной части ранчо. Я ощупала свою голову - боль утихла, превратившись в едва заметное пульсирование.

Решившись, я вышла. Первый шаг за порог был как удар. Не по голове - по всем чувствам сразу. После прохладной полутьмы дома меня ослепило яростное техасское солнце и окутало густым, сухим зноем. Воздух был настолько плотным, что, казалось, его можно резать ножом. Он пах пылью, раскаленной землей и чем-то горьковато-пряным. Полынь. Точно, это была она. Запах моего детства, когда мы с цирком кочевали по южным степям.

Я прищурилась, давая глазам привыкнуть. Дом, который изнутри казался просто старым, снаружи выглядел призраком былого величия. Большой, двухэтажный, с широкой верандой, он явно помнил лучшие времена. Сейчас же белая краска на перилах и колоннах облупилась, свисая тонкими, как папиросная бумага, лоскутами и обнажая серое, истерзанное временем дерево. Одна из ступенек крыльца опасно прогнулась. Оконные ставни висели под разными углами, словно подбитые крылья усталой птицы.

Я подошла к ограде, провела ладонью по шершавому дереву. Оно было нагрето солнцем, и тепло от него приятно передавалось коже. Без особых усилий, привычным движением, я перекинула ногу через широкий верхний брус и села, опустив руки на колени. Спина выпрямилась сама собой, плечи расправились. Я закрыла глаза, подставив лицо солнцу. Лучи ласкали веки, сквозь тонкую кожу просвечивал алый свет. И в этот момент, в этой техасской глуши, на чужом ранчо, в чужом теле, я вдруг почувствовала себя... хорошо. Просто хорошо.

Два дня назад я была в панике. Внутренний голос кричал: "Что происходит? Где я? Кто я?" Теперь же, когда физическая боль отступила, а голова прояснилась, на смену ужасу пришло какое-то странное спокойствие. И даже… принятие? За спиной шелестел ветер в старых эвкалиптах. Вокруг дома простирался двор. Огромный, пыльный, выжженный докрасна. Земля здесь была именно красной, как ржавчина. Кое-где торчали пучки жесткой, седой травы и колючие кустарники, упрямо цепляющиеся за жизнь. Поодаль виднелись хозяйственные постройки: сарай с покосившейся крышей, курятник, еще какие-то навесы. Все выглядело крепким по своей сути, построенным на века, но сейчас отчаянно нуждалось в заботливой руке, в краске, в новых досках. Все кричало об упадке.

Вдалеке послышалось милое, зовущее ржание. Лошади. Мое сердце подпрыгнуло, как будто давно затихший механизм вдруг снова заработал. Оно откликнулось на этот звук, как на призыв давно забытого друга.

В дальнем конце двора стояла конюшня. Большая, длинная, из темного дерева. Та самая, где я очнулась в этой новой, непонятной жизни. И оттуда, вместе с горячим ветром, доносился запах.

Тот самый. Мой родной. Густой, сладковатый дух сена, терпкий аммиачный аромат конского пота и навоза. Запах, который для большинства был бы просто вонью, для меня был эликсиром жизни.

Я пошла туда, не разбирая дороги, спотыкаясь в тонких башмачках о комья сухой земли. Ноги сами несли меня. Я еще не знала, как жить в этом теле, в этом времени, в этом статусе «хозяйки». Я отгоняла мысли о том, как это произошло, почему мое сознание старой циркачки оказалось в теле юной графини. Это было слишком огромно, чтобы осмыслить. Я просто приняла это как данность. Как дождь или смену времен года.

Глава 4

Я сидела на краю кровати, и представляла себя дорогой фарфоровой куклой, забытой в пыльной коробке. Сафьяновые туфельки, изящные и совершенно бесполезные, сиротливо жались друг к другу на полу и мозолили мне глаза. Платье из тонкого батиста, цвета небесной утренней глазури, казалось не одеждой, а какой-то насмешкой, дорогим саваном для той, кем я больше не была. И кем, кажется, никогда не стану.

За окном кипела жизнь. Настоящая, полная запахов: земли, сена и навоза, скрипа кожи и хриплых мужских голосов. Лошадиного ржания. Там, в этом солнечном мареве, был мой мир. Я чувствовала его каждой клеткой, каждой мышцей, истосковавшейся по настоящей работе.

Тело, моё теперь юное и сильное тело, гудело от нерастраченной энергии. Ему хотелось не сидеть на мягких перинах, а вскочить на круп лошади, почувствовать, как ветер треплет волосы, как под ладонями перекатываются горячие мускулы животного. Хотелось на конюшню, к работягам, в самую гущу этой простой и понятной жизни.

А вместо этого - комната с облупившейся позолотой на мебели и ожидание... Чего? Пустых, как яичная скорлупка, дней.

Я усмехнулась своим мыслям. А может, и правда, спросить? Просто подойти и сказать: «Мистер Браун, сэр, не найдется ли для вашей жены местечка на конюшне? Я неплохо разбираюсь в лошадях». В худшем случае покрутит пальцем у виска. Как говорится, за спрос не бьют в нос. В старой жизни этот принцип не раз спасал меня от голодной смерти. Почему бы ему не сработать в новой?

Мои философские рассуждения были прерваны так бесцеремонно, что я даже подпрыгнула. Дверь распахнулась с грохотом, и на пороге возникла Салли. Лицо её было красным, как перезрелый томат, а в глазах плескался гремучий коктейль из праведного гнева и неподдельного ужаса.

Она молча влетела в комнату и, не находя себе места, принялась делать то, что, видимо, всегда делала в состоянии стресса - наводить порядок там, где он и так был. Её руки, похожие на двух испуганных птичек (довольно упитанных), запорхали по комнате: поправили и без того ровно висящую занавеску, смахнули невидимую пылинку с комода, передвинули шкатулку на полдюйма левее.

- Убиться... Ты же могла убиться! - наконец прошипела она, не оборачиваясь. Голос её дрожал. - Господи всемогущий, девочка, о чём ты только думала? Он же дикий, этот жеребец! Дьявол во плоти, а не конь!

Я молча наблюдала за ней, чувствуя, как внутри зарождается странное, почти веселое любопытство.

- Да и черт бы с ним, с конём этим! - продолжала сокрушаться Салли, резко развернувшись ко мне. - Хотя мистер Оливер за него отвалил столько, что можно было три таких ранчо купить, ну и пусть! Ускакал бы к самому дьяволу, и скатертью дорога! А если бы он тебя... если бы он тебя копытом зашиб? Насмерть? Ты понимаешь, что всем бы нам тогда крышка была? Всем! Хозяин бы нас со свету сжил!

Она всплеснула руками и уставилась на меня так, словно я была призраком. А я, глядя в её испуганные, честные глаза, вдруг подумала совсем о другом. Лошадь стоит целое состояние. А я? Сколько стою я? Эта мысль показалась мне до смешного важной.

- Салли, - тихо позвала я, прерывая её причитания. Она замолчала, удивленно моргнув. - Скажи мне честно... сколько мистеру Оливеру заплатили за меня?

Салли застыла с открытым ртом, будто я спросила её, не собирается ли она ограбить банк.

- Я... дороже стою, чем тот жеребец? - с абсолютно серьёзным видом уточнила я, чуть склонив голову набок. - Просто интересно. На вид животное очень дорогое. Хочется понимать свою цену на этом рынке.

На несколько секунд в комнате повисла оглушительная тишина. Салли смотрела на меня, и её лицо медленно меняло цвет с томатного на свекольный. Она захлопнула рот, потом снова открыла, но не издала ни звука. Казалось, она просто забыла, как говорить.

- Что-о-о? - наконец выдавила она из себя. - Ты... что ты такое несёшь? Язык у тебя отрос, я посмотрю! Какая-то ты... языкастая стала!

Она замахала на меня руками, словно отгоняя нечистую силу, и отвернулась, снова делая вид, что протирает и без того чистое зеркало. Но я видела в отражении её поджатые губы и бегающие глаза. Попала. Точно попала в больное место. Значит, не всё так просто с моей «покупкой».

- Не твоего ума это дело, - буркнула она в сторону.

Она ещё пару раз бесцельно провела тряпкой по раме, глубоко вздохнула, собираясь с силами, и наконец повернулась ко мне. Вид у неё был уже не столько сердитый, сколько уставший и обеспокоенный.

- Ладно... - она сдулась, как проколотый шар. - Мистер Браун велел, чтобы ты к ужину вышла. Раз уж скакать по прериям здоровьичка хватает.

Она подошла ближе, и её голос упал до заговорщического шёпота.

- Прошу тебя, детка... Будь паинькой, ладно? Он сегодня... что-то не в духе. Мрачнее тучи. Не нарывайся, умоляю. Просто посиди тихо, поешь и иди к себе.

Салли с мольбой заглянула мне в глаза, и я кивнула. А про себя подумала: «Что ж, кажется, вечер перестаёт быть томным. Пора знакомиться с покупателем поближе».

Добрая и сердитая служанка ушла, погрозив мне пальцем.

Я проводила Салли задумчивым взглядом. Моё тело было здесь, а мысли - далеко, на конюшне, в поле, там, где можно было почувствовать жизнь, а не её имитацию.

Пришло время готовиться к ужину. Я открыла массивный дубовый шкаф, пахнущий старым деревом и вербеной, и оценила содержимое взглядом. Внутри висела целая коллекция. Не так уж много, но каждый наряд был словно сошедший с картинок модных журналов настоящего времени: струящиеся платья из муслина и тафты нежных оттенков, богато расшитые кружевами, несколько более строгих, но элегантных коктейльных нарядов из бархата и шелка. И, что меня особенно зацепило - два совершенно новеньких костюма для верховой езды. Один из коричневого вельвета, второй из винного бархата. Нарядные. Они были идеальны, ни разу не ношены, словно ждали своего часа.

Я взяла одно из платьев в руки, ощущая прохладу шелка. И тут меня осенило. Это же моё «приданое». Всё это изящество, вся эта модная бесполезность. Это то, в чем меня «продали». А старый Браун, как мне уже стало ясно, не горит желанием исполнять супружеские обязанности. Мне ничего не было понятно. Картинка никак не складывалась.

Глава 5

Я закрылась в своей комнате, прислонившись спиной к двери, и ждала. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь гулким стуком в ушах. Я ждала грохота его шагов по лестнице, ждала, что дверь сейчас слетит с петель, и он, разъяренный, как раненый бык, ворвется сюда, чтобы…далее моя фантазия пугливо отказывалась развивать события.

Но ничего не происходило.

Минуты тянулись, густые и медленные. Я отошла от двери и начала мерить шагами комнату. От окна к кровати, от кровати к гардеробу. Туда и обратно. Деревянные половицы тихо скрипели под моими шагами. Я грызла ноготок на мизинце, сама того не замечая. Что он решит? Что он сделает? В его глазах я видела не просто гнев, я видела шок. Удивление от того, что вещь посмела не просто заговорить, а задать вопрос, который ковырнул его ржавой вилкой в ране.

Воздух в комнате, пропитанный ароматом вербены от саше в шкафу, казался мне удушливым. Эта чистота, эта изысканность, эта безмятежность - всё было ложью. Настоящая жизнь была там, за окном. Там, где пахло лошадьми, нагретым сеном и пыльной землей. Там, где мужчины кричали хриплыми голосами, а в воздухе стоял гул тяжелой работы. И я до дрожи, до ломоты в костях хотела быть частью этого.

И тут меня осенило.

Я резко остановилась посреди комнаты. Неважно пока, что он там решает. Важно, к чему буду готова я. Мой взгляд метнулся к резным дверцам гардероба. Я распахнула их с такой силой, что они стукнулись о стену.

Платья. Шелк, батист, тончайшая шерсть. Нежные пастельные тона, изящные кружева, крошечные перламутровые пуговицы. Всё это было насмешкой. Даже два костюма для верховой езды, сшитые из дорогой ткани, с идеальными швами, были всего лишь “реквизитом”. В таком можно было грациозно проехаться по парковой аллее, но не работать на ранчо. Не чистить стойла, не таскать тюки с сеном, не объезжать диких мустангов или племенных жеребцов, закусив губы от напряжения.

Мне нужна другая одежда. Одежда для жизни, а не для красивой картинки.

- Так-так, что же можно придумать… что же придумать, - прошептала я, проводя рукой по гладкому шелку вечернего платья. Однако, думать мешало внутреннее ликование и предвкушение. Это чувство было сродни тому, что я испытывала в детстве, сбегая из дома, чтобы искупаться в речке с мальчишками. Чувство абсолютной, пьянящей свободы.

“Я не сломлена. Я жива. И я буду жить по-настоящему, даже если для этого придется пойти наперекор всему миру.” Мысленно я уже была там, на конюшне. В моих руках были не шелковые ленты, а грубые вожжи. Под ногами не мягкий ковер, а утоптанная земля. И я была счастлива.

В этот момент дверь тихо скрипнула, и в комнату проскользнула Салли. Она выглядела так, словно постарела на десять лет за последний час. Лицо серое, руки дрожат, глаза полны ужаса.

- Милая, что же ты наделала… - прошептала она, прикрыв за собой дверь. Её голос был едва слышен. - Он… он как зверь в клетке. Разбил свою любимую кружку о стену, на меня наорал так, что я думала, крыша обвалится. Ходит там, внизу, туда-сюда, молчит и только смотрит так, что кровь в жилах стынет.

Я обернулась к ней, и моё лицо, должно быть, светилось таким безумным восторгом, что Салли отшатнулась.

- Салли, мне нужна твоя помощь, - сказала я быстро и четко, игнорируя её причитания. - Мне нужна одежда. Рабочая.

Она захлопала глазами, не в силах понять, о чем я говорю.

- Какая еще одежда, дитя мое? Сиди тихо, как мышка, молись, чтобы он остыл…

- Нет! - я подошла и взяла её за руки. Мои пальцы были ледяными, но хватка - крепкой. - Ты меня не поняла. Я буду здесь работать. Я заставлю его разрешить мне. И мне нужна одежда. Брюки, рубашка. Что-то, в чем можно двигаться. Достань мне, пожалуйста. Да хоть поношенное. Я всё перешью на себя.

Салли смотрела на меня, как на сумасшедшую. Она покачала головой, её губы беззвучно шептали что-то вроде «Господи, спаси и сохрани».

- Да где ж я тебе её возьму, голубушка? В чужие мужские штаны нарядиться вздумала? Он тебя убьет…

- Не убьет, - уверенно ответила я. - А достать ты сможешь. У кого-то из работников. Ну подумай, подумай… Я заплачу. У меня тут полно дорогих безделушек.

Она постояла еще с минуту, борясь с собой. В её глазах плескались страх и какая-то странная, робкая искорка восхищения. Наконец она тяжело вздохнула, махнула рукой и, ничего не сказав, выскользнула из комнаты.

Я снова осталась одна. Теперь ожидание было наполнено ещё большим нетерпением. Минут через пятнадцать Салли вернулась. В руках у нее был старый, потёртый саквояж. Она поставила его на пол и, не глядя на меня, пробормотала:

- Вот. Это Себастьена, - она утёрла глаза, - Оставил, когда уезжал... Делай, что считаешь нужным, только на глаза ему в этом не попадайся, Христом богом молю. И меня не выдавай.

И она снова исчезла.

Я не знала, кто такой Себастьян и почему о нём Салли говорила с таким скорбным выражением лица (сын её, что ли?), и думать об этом не стала, а просто бросилась к саквояжу, как к сундуку с сокровищами. Щелкнули старые замки. Внутри лежали две фланелевые рубашки в клетку - одна красная, другая синяя - и пара джинсов. Джинсы! Настоящие! Даже больше на комбинезон похожи. Я вытащила их, держа на вытянутых руках. Грубая, но честная рабочая ткань. Коричневый, не очень хорошего оттенка деним. Зато фирменная двойная строчка уже присутствовала. Всё это казалось и подарком, и знаком судьбы. Это была даже не одежда. Это был мой манифест. Моя новая свобода и символ новой жизни.

Да, они были мне велики и в поясе, и в длину. Рубашки тоже висели бы мешком. Но это были такие мелочи! Шить и перешивать я умела ещё со своих первых цирковых лет - тогда это была необходимость.

Внутри меня всё пело. Я расстелила на полу покрывало, сбросила на него свою находку, схватила из несессера маленькие ножницы и начала распарывать швы.

Кипучая, лихорадочная деятельность захватила меня целиком. Я распорола внутренние швы на джинсах, чтобы сохранить двойную строчку и расчертила кусочком мыла новые линии, подгоняя их под себя. Перешив за пару часов брюки, взялась за рубашки. С ними возни было больше. Но мне всё равно нужно было себя занять.

Глава 6

Жаркая техасская ночь давила на плечи, просачиваясь сквозь открытые окна и наполняя дом духотой. Браун ходил внизу, выкрикивая какие-то ругательства и посылая проклятия на чьи-то головы. На мою, скорее всего, тоже.

Каждый звук казался предвестником чего-то неизбежного, каждый шорох заставлял сердце вздрагивать. Я сидела у окна, пытаясь поймать хоть дуновение ветерка, хотя бы малейшее облегчение от этой липкой, удушающей духоты. Салли не показывалась: наверное, скрылась у себя, чтобы не попасть хозяину под горячую руку. Мне было страшновато ложиться спать, пока там внизу ходило это пьяное чудище, поэтому я выжидала. Мысли об Оливере, о Себастьяне, который так и не вернулся почему-то из-за меня, крутились в голове назойливыми мухами, не давая покоя. Я обхватила колени руками, прижимаясь к ним подбородком, и смотрела в темноту, где едва угадывались силуэты старых дубов. Луна, полная и безмятежная, висела высоко в небе, освещая верхушки деревьев. Но она не могла разогнать мрак в моей душе.

Когда послышались тяжёлые шаги на лестнице, я подскочила. Глухой стук, словно удар тяжелой кувалдой, разорвал ночную тишину. Входная дверь распахнулась с громким скрежетом, заставив меня вздрогнуть и чуть не свалиться со стула.

В проеме маячил тёмный силуэт. Воздух наполнился резким, едким запахом виски, смешанным с несвежим табаком и чем-то кислым, отвратительным. Оливер вошел, спотыкаясь о коврик у порога, и тяжело оперся плечом о дверной косяк, заставляя всю раму заскрипеть в знак протеста. Голова его моталась, как маятник, а глаза медленно сфокусировались на мне, полные какой-то животной, обжигающей злобы.

- А-а-а, ты не спишь, значит, - просипел он, его голос был скрипучим и низким, словно песок, перетираемый камнями. - Вот и прекрасно. Есть у меня к тебе пара слов, женщина.

Я стояла перед ним, чувствуя, как внутри все сжимается в тугой, болезненный узел. Меня пугал этот взгляд, не нравился этот голос, этот смрадный запах от Брауна. Сейчас в нем чувствовалась какая-то особенная, жгучая, обжигающая злоба.

- Мистер Браун, вам, наверное, лучше лечь спать, - сказала я как можно спокойнее, пытаясь придать голосу уверенности, но предательская дрожь все равно пронзила меня. - Вы устали.

- Устал?! - взревел он, взмахивая рукой, как будто отгоняя невидимую назойливую муху. Его глаза горели каким-то нездоровым огнем, а лицо в свете лампы было пунцовым, отечным, испещренным красноватыми капиллярами, словно карта чьего-то безумия. - Устал я! Знаешь, от чего я устал, Эйлин?! От тебя! От того, что теперь вечно терпеть твоё присутствие нужно! От того, что мой сын… мой Себастьян… из-за тебя, черт бы тебя побрал, из-за тебя он сбежал!

Он сделал шаг ко мне, и я невольно отступила. Лицо его было искажено яростью, глаза налились кровью. Он выглядел так, будто вот-вот бросится на меня.

- Что вы такое говорите, мистер Браун? - в моем голосе появилась твердость, несмотря на страх. - Ваш Себастьян взрослый человек, он сам принимает решения! И не я за них в ответе.

- Взрослый?! - он засмеялся каким-то жутким, хриплым смехом. - Он сбежал, слышишь?! Сбежал, как последний трус, когда нужно было жениться на тебе и спасать ранчо!

Он сделал еще один шаг, и я почувствовала, как моя спина уперлась в стену. Запах виски стал еще резче, оглушая, а его пьяное дыхание обдавало мое лицо горячими, неприятными волнами.

Рука Оливера взметнулась вверх, и я приготовилась к удару, инстинктивно втянув голову в плечи. Однако, Оливер покачнулся, его глаза закатились, и он рухнул на пол, как подрубленное дерево, с тяжелым выдохом.

Я вздрогнула и метнулась в сторону. Секунду назад он был воплощением ярости, а теперь лежал неподвижно, распластавшись на ковре, лишь изредка подергиваясь. Воздух в комнате словно сгустился, тяжелый от запаха алкоголя, его пота и моего собственного страха. Вообще я никогда не была робкого десятка, но тут бы кто угодно испугался.

- Мистер Браун? - тихонько позвала я, склонившись над ним. Никакого ответа. Только неровное, прерывистое дыхание, похожее на хрип. Его лицо было багрово-красным, губы чуть приоткрыты, и по подбородку стекала тонкая струйка слюны. Я осторожно коснулась его лба - горячий, липкий. Дрожащими пальцами я нащупала пульс на его шее - он был частым.

В голове крутились обрывки медицинских знаний, что я получила от циркового врача, ну и просто за долгую жизнь: горячий лоб, затрудненное дыхание, потеря сознания… Но все это могло быть и от переизбытка виски, особенно после такого скандала и в эту жару. Сколько раз я видела пьяных мужчин, которые валились с ног и храпели до самого утра? Конечно, это просто алкоголь. Он перебрал.

Я попыталась его встряхнуть.

- Мистер Браун! Оливер! Проснитесь!

Ничего. Он даже не пошевелился. Нужно было звать Салли.

Я рванулась к двери, сбежала по лестнице на первый этаж, где находилась комнатка Салли.

- Салли! Салли, проснись! - Я стучала в дверь, почти молотила по ней кулаками.

Салли появилась в дверном проеме, растрепанная, в ночной рубашке, с глазами, полными недоумения. Лунный свет, проникающий сквозь щели в реечных ставнях, падал на ее лицо, делая его бледным, как маска.

- Эйлин? Что случилось? Ты в порядке? Я не спала ещё, только собиралась.

- Он… он упал, Салли, - быстро произнесла я, стараясь говорить спокойно, чтобы не напугать ее еще больше. - Мистер Браун. Он очень пьян, думаю. И лежит в моей комнате. Помоги мне оттащить его в постель.

Салли выпучила глаза.

- Как же это он упал, его ж только бык разве что свалить может, хоть и был бы пьян… - Она явно не обрадовалась перспективе тащить тяжелое пьяное тело. - Хорошо, сейчас. Только оденусь.

Пока она натягивала на себя платье, я вернулась в свою комнату. Оливер так и лежал, занимая почти все пространство. Мне стало даже немного жутко от этой неподвижности. Уж слишком он был спокоен для человека, который только что орал и замахивался.

Глава 7

Утро только-только пробуждалось, когда мы вылетели из ворот ранчо. Мой конь - чистокровная английская скаковая, нес меня, словно ветер, рядом с ним грохотал тяжелый скакун Сая. Сердце колотилось в груди не столько от бешеной скачки, сколько от беспокойства. Или оттого, что я впервые за всё время здесь мчалась куда-то верхом. Воздух был еще утренним, прохладным, с запахом влажной от росы земли, а в небе заалел первый луч солнца, обещая жаркий день. Мы неслись так с полчаса, почти не разбирая дороги, лишь подчиняясь импульсу и необходимости. Ветер свистел в ушах, трепал волосы, и я пригибалась к шее своего коня, стараясь слиться с ним воедино. Жалела, что не догадалась повязать косынку на лицо, как Сай, и теперь глотаю пыль.

Потом Сай слегка придержал своего жеребца, и я последовала его примеру. Наши лошади перешли на широкую рысь, а затем и на шаг, тяжело вздымая бока. Им тоже нужен был отдых, и мне стало чуть легче дышать. Солнце поднялось выше, заливая золотом холмы, и я наконец смогла оглядеться.

Я всегда представляла себе Техас, как бескрайние, пыльные равнины, где только кактусы и редкие кусты перекати-поля. Но здесь, в Техасском Хилл-Кантри, всё было совсем иначе.

Вокруг расстилались пологие холмы, покрытые изумрудной зеленью, будто бархатными покрывалами, что мягко перетекали один в другой до самого горизонта. Кое-где виднелись очертания могучих дубов. Их ветви, кажется, были такими старыми, что знали всю историю этих земель. Сквозь зелень пробивались вспышки ярких красок - дикие цветы всех оттенков радуги: лиловые, желтые, оранжевые, красные, они рассыпались по склонам, как щедрые мазки художника. Воздух наполнился сладковатым ароматом этих цветов и терпкой свежестью сосен, которые тоже росли здесь. Слева голубой полоской кое-где мелькала лента реки.

Я смотрела на эти просторы и чувствовала, как внутри что-то отпускает, что-то тяжелое, что накопилось за последние дни и часы. Здесь, среди этой первозданной красоты, проблемы с мистером Брауном казались на миг отстраненными, словно растворялись в чистом утреннем воздухе. Эта красота и простор проникали в самые глубины души, успокаивая и даря какое-то странное чувство свободы.

Я обернулась к Саю, который медленно двигался рядом со мной, его лицо было сосредоточенным, но не тревожным.

- Скажи, Сай, я тут думаю… А почему этот город, куда мы едем, называется Фредериксберг? Я имею в виду, мы же в Америке, в Техасе. А название-то совсем немецкое. Есть в этом какая-то своя история? - мне было по-настоящему любопытно. Он, кажется, удивился вопросу, взглянув на меня рыжевато-золотистыми глазами.

- Да, мэм, конечно, есть. - Он кивнул, почесав затылок, слегка сдвинув шляпу. - Тут, видите ли, история такая… Много-много лет назад, еще до того, как я на свет появился, а уж тем более до вашего приезда… Сюда, в Техас, потянулись немцы. Из Германии то есть. Там у них, слышал, было несладко, земли мало, работы, может, не хватало. Ну, и решили они попытать счастья за океаном.

Он сделал паузу, будто собирая мысли, глядя куда-то вдаль, на горизонт.

- Им обещали тут землю, свободу, новую жизнь. И они приехали. Много их приехало. Семьями, целыми общинами. Они были люди работящие, крепкие. И вот они-то и основали этот городок, Фредериксберг. Назвали его в честь своего, ну, принца, что ли, там, Фридриха. В честь своего старого дома, можно сказать. И они тут всё сами строили, мэм. Дома каменные, сажали сады, поля пахали. Хоть земля тут и не сахар, но они справились. Поставили свои церкви, свои школы. Они тут даже пиво варят по-своему, как привыкли.

Сай усмехнулся, и в его глазах появилось какое-то уважение, когда он говорил о тех первых переселенцах.

- Так что, видите, мэм, Фредериксберг - это он не просто так назван. Они тут свою маленькую Германию построили. До сих пор много кто на немецком говорит, и обычаи у них свои. Да и выглядят они, надо сказать, тоже… не совсем как все остальные тут. Крепкие, румяные такие, что мужчины, что женщины. И дома у них особенные. Аккуратные, чистые. Как будто они их снаружи моют, ей-богу.

Я слушала его, и в моей голове складывалась целая картина: эти сильные, упорные люди, которые покинули свой дом, чтобы найти здесь новую жизнь. Это было так… по-американски, если можно так сказать. И так близко мне самой, я ведь тоже по сути приехала в чужую страну, чтобы начать всё сначала. Хоть как Эйлин, хоть как Марина.

- Понятно, Саймон. Спасибо, что рассказал. Очень интересно. - Я покосилась на Сая. Он был мужчиной простым, крепким, с мозолистыми руками и добродушным, немного наивным взглядом. Не скажешь по нему, что он любитель долгих рассуждений или глубоких исторических изысканий. Он больше походил на человека земли, привыкшего к тяжелому труду, а не к книгам. Но при этом он так уверенно и подробно рассказывал о Фредериксберге, словно читал лекцию. Это меня заинтриговало.

- Сай, - спросила я его, - ты так хорошо всё это знаешь. Рассказываешь, будто сам там жил сто лет назад и со всеми этими немцами пиво пил. Откуда в тебе столько знаний, а?

Он усмехнулся, снова почесав затылок под шляпой, и поправил поводья.

- Да что там знать-то, мисс Эйлин. Когда малым был, лет, может, шесть-семь мне было, отец возил меня пару лет в школу - мы с другой стороны Фредериксберга жили. Была там у нас одна школа, и учитель из немцев, молодой такой, занятный. Мы, ребятишки, любили его слушать. Он много говорил про их историю, про то, как они сюда пришли, как всё строили. И про Фредериксберг много говорил. Вот я и запомнил.

Он немного помолчал, глядя куда-то вдаль, на холмы.

- А потом учитель уехал куда-то. Говорили, что на Восток. Да и мне уже не до школы стало. Подрос, надо было работать, отцу помогать.

- Может, Себастьян там? В городе? Раз уж мы туда едем, могли бы ему сказать об отце, - мне пришло это в голову внезапно, однако мысль была определённо здравой.

Сай покачал головой, даже не глядя на меня.

- Нет, мэм. Себастьяна там нет. Я бы знал. Мы с ним дружили, когда я работать на ихнее ранчо нанялся. И сейчас, если бы он там объявился, слухи бы быстро дошли. Он не из тех, кто может незаметно появиться. Нет его там.

Глава 8

В приёмной доктора меня встретила крупная, ширококостная румяная девушка с таким жизнерадостным и открытым лицом, что я тоже заулыбалась ей в ответ, не смотря на внутреннее напряжение. Её густые светлые волосы были туго убраны в узел на затылке, а голубые, как васильки, глаза смотрели с неподдельным участием.

– Добрый день, мэм, – произнесла она с легким немецким акцентом. – Меня зовут Грета. Чем могу помочь?

Сама приёмная была воплощением порядка и чистоты. Стены, обшитые тёмными деревянными панелями, казалось, были натёрты подсолнечным маслом. Вдоль одной стены стоял массивный шкаф со стеклянными дверцами, за которыми виднелись ровные ряды пузырьков и баночек с латинскими надписями. На полу, натертом до блеска, лежал дорогой на вид коврик - яркий и с богатым узором. Воздух был пропитан едва уловимым ароматом карболки, мяты и чего-то еще, терпкого и лекарственного. Единственным звуком было мерное тиканье высоких напольных часов в углу.

– Мне срочно нужен доктор Нойман, – торопясь, сказала я девушке-секретарю. – Это вопрос жизни и смерти.

Грета сочувственно качнула головой, и её улыбка немного померкла.

– Мне очень жаль, мэм, но доктор сейчас завтракает. Это его время. Но я, конечно, доложу о вас. Одну минуточку.

Она скрылась за тяжелой дубовой дверью, ведущей, по-видимому, в жилую часть дома. Я осталась одна, нервно сжимая руки. Тиканье часов отдавалось гулкими ударами в моей голове. Каждая секунда казалась вечностью.

Через пару минут девушка вернулась. На её лице было написано искреннее сожаление.

– Доктор просил передать, что примет вас, как только закончит свой завтрак. Пожалуйста, присаживайтесь.

Я опустилась на жесткий стул, чувствуя, как внутри всё сжимается от напряжения. Ещё и ждать... Прошла минута, затем десять, двадцать… полчаса. Из жилой части дома не доносилось ни единого звука. Словно там, за этой дверью, время остановилось, подчиняясь неспешному утреннему ритуалу доктора, в то время как для меня оно неслось с бешеной скоростью.

Грета несколько раз выходила в приёмную под разными предлогами, сочувственно поглядывая в мою сторону. Наконец, она не выдержала, подошла и присела на стул рядом со мной.

– У вас что-то серьёзное? – тихо спросила она.

Я кивнула.

– Да, у…у моего мужа, мистера Брауна, ночью случился удар… он может умереть. Он в очень плохом состоянии.

Лицо Греты вытянулось. Она приложила руку ко рту, её голубые глаза наполнились неподдельным ужасом.

– О, Господи… Но я ничего не могу сделать. Доктор… он очень придерживается своего расписания. Он считает, что порядок во всём – залог здоровья и долголетия. Если я его прерву, будет только хуже. Он очень рассердится и может назло отказаться помогать.

Она замолчала, кусая губы и о чем-то напряженно размышляя. Я смотрела на неё с последней отчаянной мольбой. Внезапно её взгляд стал решительным. Она наклонилась ко мне ещё ближе и зашептала:

– Слушайте… я сейчас выйду на задний двор, ну вроде по домашним делам. Меня не будет минут пять. А вы… вы просто идите. Дверь я оставлю приоткрытой. Прямо по коридору, вторая дверь налево. Это столовая. Он там. Скажете, что не расслышали меня и подумали, что вас уже ждут. Идите.

Она встала, громко кашлянула и, взяв корзинку со сложенным бельём, вышла через боковую дверь во двор. Моё сердце заколотилось так сильно, что, казалось, его стук слышен по всему дому. Секунду я колебалась, но потом вскочила и, стараясь ступать как можно тише, проскользнула в приоткрытую дубовую дверь.

Коридор был узким и сумрачным. Я прошла мимо первой двери, за которой, судя по запахам, была кухня, и остановилась у второй. Собравшись с духом, я без стука нажала на ручку и вошла.

В светлой, залитой утренним солнцем комнате за столом, накрытым белоснежной скатертью, сидел седовласый мужчина. Перед ним стояла серебряная кофейная пара и тарелка с недоеденным омлетом. Он неторопливо подносил чашку к губам, с явным удовольствием вдыхая аромат свежесваренного кофе, и абсолютно никуда не спешил, а перед ним лежала раскрытая книга.

– Доктор Нойман, – начала я, голос дрожал от напряжения, – мне очень жаль вас беспокоить, но это…

Он медленно оторвал взгляд от тарелки, нахмурив брови.

– Молодая барышня, вас, мне кажется, просили подождать, – произнес он голосом, в котором чувствовалась стальная строгость и легкая нотка упрека, – спешка – это враг здоровья. Мой завтрак – это не просто еда, это ритуал, который обеспечивает ясность ума и точность рук на весь предстоящий день. Разве вам не известно, что суетливость лишь вредит? Любая проблема требует методичного подхода и порядка, а не паники. Что бы ни случилось, оно не станет хуже за пять минут.

– Но вы не понимаете, – воскликнула я, чувствуя, как внутри всё закипает от возмущения и отчаяния. – Мой муж… он может умереть! У него…удар! (я вовремя вспомнила, что для термина “инсульт” рановато по времени)

Доктор Нойман скривился, словно я произнесла что-то крайне неприятное.

– Удар, говорите? – его тон был полон скепсиса, даже презрения. – И откуда такой молодой барышне знать, что там случилось? Вы что, медсестра? Или, может быть, вы сама доктор, чтобы ставить такие диагнозы?

Я почувствовала, как кровь приливает к лицу, а в груди нарастает опасная волна. Вся моя выдержка, которую я так берегла на протяжении всего пути, дала трещину.

– Доктор Нойман, – произнесла я, упираясь ладонями в край стола, так что пальцы побелели. Мой голос стал твёрдым, словно камень, – я никуда отсюда не уйду. И вы поедете со мной. Вы осмотрите мистера Брауна. Прямо сейчас.

В глазах доктора мелькнуло раздражение, а может, и лёгкое удивление от моей дерзости. Он резко отшвырнул салфетку, которая соскользнула на пол.

– Хорошо, – процедил он сквозь зубы, откидываясь на спинку стула. – Если это действительно вопрос жизни и смерти, как вы утверждаете, так уж и быть. Я поеду с вами. Хотя обычно я принимаю пациентов здесь, у себя в кабинете, и строго по предварительной записи. Однако, – его взгляд стал ледяным, – дайте мне закончить мой завтрак. Не раньше! Иначе я немедленно попрошу выставить вас вон. Мои правила нерушимы.

Глава 9

Когда мы с Саем подъехали к дому, у крыльца доктора Ноймана уже стояла небольшая повозка. Доктор Нойман вышел из дверей, а через пару минут выскочила Грета. Я удивилась, увидев ее – сейчас девушка выглядела совершенно иначе: джинсы, простая рубашка и шляпа, почти точь-в-точь как мой собственный наряд. Только на вид новенький, в отличии от моего перешитого на скорую руку.

- Грета, ты же знаешь, я предпочитаю, чтобы ты выглядела как леди, – проворчал доктор, поправляя очки.

Грета лишь невинно улыбнулась.

- Ну папа, я же буду сидеть на козлах за кучера, какая уж тут леди? К тому же миссис Браун тоже в такой одежде - это просто удобнее в дороге, правда, миссис Браун?

Я серьёзно закивала головой.

Доктор Нойман только махнул рукой, словно отказываясь от дальнейших споров, и, кряхтя, полез в повозку, похожий на маленький квадратный бочонок.

Из-за того, что повозка не могла ехать быстро, мы с Саймоном тоже перешли на шаг, придерживая лошадей. Несколько минут Сай ехал молча, слегка ссутулившись, его взгляд был устремлён вперёд. Я почувствовала, что он что-то хочет сказать, и терпеливо ждала.

- Мэм, вы простите уж меня, - начал он, наконец. Его голос был непривычно тихим и смущенным, - за то, что грубо о вас говорил, когда мы нашли вас тогда на конюшне. Это, в общем-то, от хозяина пошло... Дай Бог ему поправиться (он суеверно перекрестился при этих словах) А сейчас я вижу, какая вы молодец, - он поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидела искреннее восхищение, - вы уж простите меня за такие вольные речи, но... когда мы все увидели, как вы коня остановили, этого самого Громобоя, - его глаза расширились от воспоминаний, - мы все уж насколько опытные, и то к нему подойти боялись. У него же там огонь из ноздрей, пар из ушей, одним копытом двоих свалить может! А вы такая маленькая, хрупкая... - Сай снова смутился, его щеки слегка порозовели. - Извините, что я позволяю себе это говорить, но просто с того момента я ваш покорный слуга. Если позволите… то есть…я же и так ваш слуга, в общем... - Он неловко засмеялся, и я не удержалась - улыбнулась в ответ.

Махнула рукой, стараясь выглядеть как можно непринужденнее.

- Ладно, забыли. Спасибо, что принёс свои извинения. Я это очень ценю.

Саймон раскраснелся от моих слов. Он кивнул, что-то пробормотал себе под нос и пришпорил своего коня. Тот рванул вперед, и Сай стремительно умчался, краснеть без свидетелей.

Я догнала повозку доктора. Мы ехали по пыльной дороге, поджариваемые лучами полуденного солнца. Вокруг простирались бескрайние поля, уходящие к горизонту. Казалось, воздух плавится от зноя, и его легкое дрожание создавало эффект расплывчатого горизонта.

- Очень здесь красиво, - крикнула мне Грета. - Мне и говорили, что здесь, в этой стороне за Фредериксбергом чудные места. Жаль, что так жарко - скоро всё пожухнет. Интересно посмотреть, как вы живете, миссис Браун. - Грета искренне мне улыбалась, а я почувствовала легкое неудобство. Пейзажи вокруг были и впрямь очаровательными, но дом, хозяйство…По сравнению с домиками во Фредериксберге всё виделось мне ещё более запущенным.

- Боюсь, вы будете разочарованы, Грета, - крикнула я ей в ответ, - мы живём очень просто!

В этот момент из повозки выглянул доктор Нойман, его лицо было все еще хмурым. Он недовольно посмотрел на нас с Гретой

- Хватит там болтать, сорока! - проворчал он, обращаясь к Грете, но как я поняла, это и ко мне относилось. - Не время для праздного щебетания. Нас ждет больной, и каждая минута дорога!

Надо же, видимо его профессиональный энтузиазм мирно дремал во время принятия пищи, как сегодня за завтраком.

Грета и я снова переглянулись, она многозначительно закатила глаза и картинно надула щёки, тайком передразнивая отца. Мы обе чуть улыбнулись. Я легонько пришпорила лошадь.

- Поеду чуть вперёд, осталось не так уж много!

Мы спешились у нашего деревянного крыльца, потрескавшегося от солнца, и я тут же почувствовала себя неуютно на своей уже земле. Воздух здесь был совсем другим – густой, пропитанный запахом нагретого дерева и сухой травы, и было гораздо жарче, чем в городе. Почему было не засадить двор деревьями? Было бы гораздо прохладнее.

Пока доктор Нойман с кряхтением выбирался из повозки, а Грета, легко соскочив с козел, поправляла прическу, сняв свою шляпу, я обвела взглядом двор. Сая нигде не было. Сейчас все работники будут знать, что хозяин слёг. А мне бы не хотелось торопиться с этими новостями раньше времени…

- Идёмте, миссис Браун, – доктор был готов к исполнению своих обязанностей. Я кивнула и повела их через террасу к двери.

Едва мы переступили порог, нас встретила Салли. Она стояла посреди небольшой, сумрачной гостиной, ожидая нас. Её лицо было бледным и искажённым от тревоги. Обычно аккуратные волосы растрепались, а передник был смят.

- Эйлин! Доктор Нойман! – её голос дрогнул, почти сорвался, когда она увидела нас. – Ох, слава богу, вы приехали! Я уж думала... думала, не дождёмся. Ему совсем худо, доктор, совсем! Он... он такой странный, доктор! Как ватная кукла лежит, не двигается, только глаза... глаза его так странно закатываются, а дыхание... ох, это жутко, оно такое хриплое и прерывистое, словно он задыхается! И лицо у него, доктор, всё перекосилось... Мне так страшно! Скажите, он поправится?!

Она тараторила без остановки, её слова сыпались как горох, бессвязные и полные паники. Доктор Нойман выставил руку, мягко, но твердо прерывая её поток.

- Тише, дорогуша. Меньше слов, больше дела. Где больной? – Его голос, спокойный и властный, мгновенно успокоил атмосферу, хотя Салли продолжала мелко дрожать.

- Наверху, доктор, – пролепетала она, указывая на лестницу. – Я постаралась всё прибрать, проветрить...

Доктор Нойман, не теряя ни секунды, направился к лестнице, его тяжёлые шаги гулко отдавались в тишине дома. Мы с Гретой последовали за ним. Комната наверху, предназначенная для больного, действительно была подготовлена. Окно распахнуто настежь, пропуская внутрь хоть какой-то свежий воздух, постель аккуратно застелена, беспорядка не было и следа – Салли явно провела здесь всё это время, ликвидируя запустение и хаос..

Глава 10

Каждое мое утро теперь начиналось одинаково - с ухода за мистером Брауном. Мы с Салли, с помощью Сая, который старался теперь для меня, как мог, переворачивали неподвижное тело Оливера, меняли постельное и нательное белье, обмывали его. Я пыталась накормить его бульоном с ложечки, но большая часть проливалась мимо, и эта беспомощность усложняла процесс.

Если в первые дни в глазах мистера Брауна можно было прочитать какие-то эмоции - страх, гнев, мольбу, то сейчас он стал практически безучастным и всё больше напоминал живой труп.

Я, как могла, старалась расшевелить его. Рассказывала о текущих делах, о погоде, о местных новостях. А потом уходила, чтобы до вечера погрузиться в ежедневный водоворот дел. Каждый раз я ловила себя на одной и той же мысли: как, ну как он справлялся со всем этим в одиночку? Из рассказов Салли я узнала, что он принципиально не хотел нанимать управляющего, считая это лишней тратой денег.

На следующий же день после случившегося с Брауном, я заставила Салли показать мне все владения. Мы обошли всех животных, каждый загон, прошли вдоль кукурузного поля, протоптались по огороду.

Я записывала всё, что видела, в маленький блокнот, который Салли принесла мне из комнаты мистера Брауна – сколько коров, сколько свиней, сколько куриц. Всюду царил беспорядок, стоял неприятный запах, а животные выглядели худыми и несчастными. Пара десятков тощих коров, с десяток замурзаных свиней да куры, которые неслись через раз.

Небольшое кукурузное поле, уже начавшее зарастать сорняками, и запущенный огород на котором самоотверженно боролись за жизнь фасоль, картофель, лук, морковь, капуста и тыквы с кабачками. Всё это едва дышало, держалось на честном слове и упрямстве хозяина.

Земли́ под вспашку было больше, однако, ею никто не занимался уже пару лет.

Но больше всего меня, конечно, волновали конюшня - пока что я откладывала мысли о ней: лошади были более-менее в порядке - и бухгалтерия. Салли притащила мне стопку пыльных гроссбухов. Я часами сидела над ними, хватаясь за голову от беспорядочных записей и цифр, которые никак не сходились. Я пыталась понять, как велся учет, кому и сколько мы должны, и где хоть какие-то деньги, чтобы платить работникам и совершенно не знала, с чего начать. Деньги, если они и были, всё равно имели свойство заканчиваться, а скотину нужно было кормить, и чем-то лучшим, чем то, что мы имели. А ведь не за горами было и время оплаты труда работников.

Каждый вечер я буквально падала в постель, обессиленная до дрожи в коленях, и в голове стучала одна и та же мысль. Какая ирония... Я ведь всего-то хотела работать на конюшне. Хотела объездить прекрасного скакуна. Мечтала о деле, которое захватит меня с головой. Что ж, получай, графинюшка, по полной программе. Бойтесь своих желаний - иногда они имеют свойство сбываться. Интересно, за что ж тебя так родители-то невзлюбили? В чём провинилась, что тебя сослали сюда, на другой край света с глаз долой?

Иногда я позволяла себе иронизировать - не вслух, разумеется, что дескать мистер Браун хорошо устроился: напился напоследок и свалил от катастрофы в люлю.

Наконец, я поняла – так больше продолжаться не может. Нет, не так. Я поняла, что я так не могу. Мне нужен был четкий план. В моих действиях не было строгого порядка - я бросалась делать то одно, то другое. В итоге заканчивались силы, а толку было чуть больше, чем ничего.

После этого осознания мой первый шаг был к работникам. Сай, как всегда, работал молча, его движения были точными и уверенными. Он поздоровался со мной, хотя мы уже виделись утром. Другие двое, Джек и старый Том, лениво перебирали сено. При моём появлении они чуть сдвинули шляпы в знак приветствия.

- Доброе утро, джентльмены, - сказала я, стараясь придать голосу побольше уверенности. Они подняли на меня удивленные взгляды.

- Мистер Браун серьёзно болен, и я теперь за все отвечаю. Нам нужно привести ранчо в порядок. Кому что нужно для работы? Сколько сена осталось? Когда чистили загоны? Где инструменты для прополки? - Вопросы сыпались один за другим, но они отвечали неохотно, пожимали плечами, иногда переглядывались. Я поняла, что они привыкли к отсутствию контроля и не горели желанием внезапно напрягаться, а тем более подчиняться женщине.

Пришлось быть настойчивее.

- Если кого-то что-то не устраивает - можете быть свободны. Сейчас же поеду в город и найду людей, которые желают работать, - добавила я невозмутимо. Но, естественно, это прозвучало, как угроза и работники, переглядываясь, кивнули мне. Только Сай слушал спокойно - в нём я была уверена теперь.

- Да, мэм. Говорите, что делать нужно, - произнёс, наконец, старый Том. И я незаметно выдохнула.

Я сказала Саю, чтобы он вместе с Томом проверил запасы корма и составил список того, что нужно докупить. Джеку поручила заняться прополкой кукурузного поля. Я буквально стояла над душой, пока они не двинулись с места и чувствовала их невысказанное раздражение, их сомнения в моих способностях, но я не могла позволить себе сдаться. Если я проявлю слабость сейчас, мне действительно придётся искать и нанимать новых людей, а тратить на это время не хотелось.

Самым сложным оказалось разобраться с финансами. Те гроссбухи были настоящим лабиринтом. Некоторые страницы были испачканы, цифры написаны в разнобой, да еще и записи велись по какой-то совершенно непонятной мне системе. Я даже принципов ведения бухгалтерии не знала. Просто понимала, что нужно всё подсчитать и свести доходы с расходами. Найти и залатать бреши, избавиться от балласта, найти сильные стороны ранчо. Часами я сидела за столом при свете керосиновой лампы, пытаясь понять откуда приходят деньги и куда они уходят. Сколько принесли проданные в прошлом месяце овцы? Сколько мы должны мистеру О'Малли за доски? Записи об этом присутствовали, но следы отчётов бесследно терялись.

Салли была мало чем полезной в этом вопросе. Она знала, что мистер Браун держал деньги в шкафу в своей комнате. И принесла мне остатки. Денег было катастрофически мало.

Глава 11

Мой голос повис в гнетущей тишине кухни. Я смотрела на Салли, ожидая ответа, который как будто бы мог изменить всё. Её лицо, испещренное мелкими морщинками, выражало растерянность и страх.

- Да где ж мы его теперь сыщем, мисс Эйлин? - наконец проговорила она, нервно комкая свой льняной в клеточку платочек. Её голос дрогнул. - Во Фредериксберге его точно нет. Мистер Браун первым же делом туда кинулся, всё там перерыл. А других-то мест я и не знаю даже, куда он мог податься…

Она умолкла, сокрушенно покачав головой. Но во мне уже зажёгся огонек надежды, который не давал отчаянию взять верх. Я не могла позволить себе эту роскошь - сдаться.

- Нет, Салли, - сказала я твёрдо, стараясь, чтобы мой голос не выдавал волнения. - Если отец ищет сына, он не остановится на одном городе. Он бы расспрашивал родственников, друзей, знакомых… Хоть кого-то. Себастьян не мог просто испариться. Мистер Браун уезжал куда-нибудь искать его? Нет? Ну вот, значит мог с кем-то переписываться. Должны были остаться письма.

Салли замерла, её взгляд устремился в одну точку. Она нахмурилась, словно пытаясь ухватить за хвост ускользающее воспоминание.

- Письма… - прошептала она, и её глаза расширились. - Точно… Были письма. Ещё где-то с полгода после отъезда Сэба приходили, и правда. Из разных мест. Мистер Браун их брал, читал, а потом рвал в клочья и в камин швырял. Некоторые просто сминал и отбрасывал в сторону. Может, какие и правда сохранил?

Моё сердце пропустило удар. Это была настоящая, осязаемая зацепка.

- Салли, нам нужно их найти, - я подалась вперёд, понизив голос до заговорщического шёпота. - Любой клочок, любой конверт с адресом. Это наш единственный шанс понять, где он и как его найти.

Она посмотрела на меня, и в её уставших глазах я впервые за этот вечер увидела не страх, а робкую решимость. Она кивнула.

- Хорошо, мисс Эйлин. Я поищу. Как только мистер Браун уснёт покрепче, я всё обыщу в его кабинете.

Салли ещё раз кивнула решительно. Мы обе понимали, что предпринять что-то нужно как можно скорее.

Ночь опустилась на ранчо, окутав его тишиной и запахами свежей земли и сена. Я услышала, как Салли, дождавшись, пока мистер Браун окончательно уснёт, тихонько проскользнула в его комнату. Каждый скрип половицы, каждый шорох казались мне оглушительными в этой темноте. Конечно, парализованный Браун не мог возразить против обыска в его комнате, но и делать это под его взглядом никому не хотелось.

Я прислушивалась, затаив дыхание, к звукам из соседней комнаты. Наконец, спустя, казалось, целую вечность, послышался легкий стук в мою дверь.

Салли стояла на пороге, прижимая к груди небольшой свёрток, обмотанный кухонным полотенцем. В её глазах плескалась смесь триумфа и страха.

- Вот, мисс Эйлин, - прошептала она, передавая мне дрожащими руками. - Вот те самые, которые не сожжёные, смятые. Были засунуты в дальний ящик бюро.

Мы сели у стола, при свете одинокой керосиновой лампы. Салли развернула полотенце. На столешнице рассыпались листы и конверты, измятые и местами порванные клочки бумаги.

Мой взгляд выхватил несколько конвертов, адресованных Эйлин сюда, в Хилл-Кантри. Те самые письма. Он забрал их у меня тогда, в тот день, когда пришёл “сопровождать” меня на ужин. Я отодвинула их в сторону, подальше от себя. Сейчас не до этого. Мне нужен Себастьян. Да и какое в сущности мне дело до этих писем… Это прошлое Эйлин, меня оно никак не касалось.

И я принялась рассматривать остальные письма. Это была переписка Оливера Брауна. Десятка полтора ответов от его многочисленных родственников и знакомых, к которым он обращался с вопросами о сыне.

Большинство из них были однотипными, отрезающими всякую надежду:

«...нет, Оливер, Себастьян у нас не появлялся. И вестей от него не было. Надеюсь, ты найдешь его…»

«...ничего не слышали о Себастьяне. Пусть Бог благословит его путь…»

«...давно не виделись. Может, он подался на Запад? Слышал, там много возможностей…»

Я перебирала их одно за другим, мои пальцы чувствовали мятую, потрепанную бумагу, а глаза вглядывались в каждый завиток чернил. И вот, почти в самом конце стопки, моё внимание привлекло письмо от некой Бесс Томпсон, проживающей в небольшом городке Сан-Маркос. Почерк был размашистым, а буквы угловатыми. Как будто выдавали раздраженный тон его обладательницы.

- Сан-Маркос… - протянула я вслух, раскрывая конверт. Меня этот почерк зацепил чем-то, возможно говорила интуиция, а может потому, что письмо было последним из найденных служанкой.

Салли, которая сидела рядом, внимательно наблюдая за моим лицом, вдруг встрепенулась.

- Сан-Маркос! Конечно! - воскликнула она, почти шёпотом, но с такой силой, что я вздрогнула. - Это же там живет сестра миссис Браун, матери Себастьяна. Его тётя Бесс! Она же его и крестная мать, я и забыла совсем. Помню, как мисс Эмма говорила о ней, что эта сестра Бесс очень набожная католичка, и они всегда поддерживали связь. Сюда она почему-то не приезжала никогда. Может, из-за мистера Брауна… Если Себастьян и мог к кому-то обратиться, то к ней - точно.

Моё сердце забилось чаще. Вот оно! Ключ. Если Себастьян действительно подался к своей крестной матери, сестре его покойной матери, то это объясняет, почему Оливер Браун не смог его найти. Тётка могла просто не выдать нахождение любимого племянника у себя.

- Ты уверена, Салли? - спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.

- Абсолютно, Эйлин, - твердо ответила она. - Мисс Эмма говорила, что Бесс всегда была для Себастьяна как вторая мать. И к тому же, его тетя Бесс – она не просто набожная прихожанка. Она очень уважаемая женщина в католической общине, духовная наставница многих, и её слово имеет большой вес. Эмма очень гордилась сестрой, говорила, что она посланница архангела Михаила - такая же суровая, но справедливая. А о себе говорила: я, мол, грешница. Святая у нас в семье только Бесс.

Глава 12

Раннее утро здесь всегда было особенным, а воздух еще прохладным после ночи. Я всегда любила эти минуты, когда мир только просыпается, а вокруг царит спокойствие, прерываемое лишь щебетом птиц и тихим фырканьем лошадей в стойлах. Сегодня же к этому спокойствию примешивалось волнение перед важным разговором, который должен был состояться.

Вчерашний вечер с Салли подарил мне не просто зацепку, а реальный шанс. Себастьян… Мы действительно могли его найти. Было очень тревожно. Как он отреагирует? Ранчо трещало по швам, и каждый день промедления мог стать фатальным.

Я тихонько вышла из дома, завернувшись в теплую шаль. Саймон уже ждал у конюшни, его силуэт четко вырисовывался на фоне едва светлеющего неба. Он всегда был на своем посту задолго до того, как другие начинали суетиться. Я улыбнулась ему, и он кивнул в ответ, его глаза блеснули.

- Доброе утро, мэм, - его голос был тихим, уважительным.

- Доброе утро, Саймон. Готов?

Он улыбнулся, и я увидела, как его взгляд скользнул к стойлу Громобоя. Кажется, он тоже горел желанием поработать с этим конем.

Мы подошли к стойлу. Громобой, высокий, вороной как ночь, с блестящей шерстью, отливающей синевой на солнце, нервно перебирал копытами. Его мощные, хорошо очерченные мышцы перекатывались под гладкой кожей, демонстрируя скрытую силу. В его огромных умных глазах читалась не просто дикость, а скорее настороженность и готовность к движению, к вызову. Он фыркнул, поводя головой, когда мы приблизились, но в его поведении не было агрессии, лишь необузданная, первозданная энергия, которую нужно было направить.

Я подошла к нему медленно, без резких движений. Мой голос был тихим, наполненным спокойствием, которое я надеялась передать и ему.

- Ну, что, мой мальчик? Пора размяться, - пробормотала я, протягивая руку. Он осторожно понюхал мою ладонь, и я почувствовала его теплое дыхание. Затем я мягко провела его по шее, ощущая гладкость шерсти. Саймон ловко помогал, держа узду, его спокойное, уверенное присутствие рядом придавало мне еще больше уверенности. Это была работа, которая требовала полного сосредоточения и взаимопонимания, и мы вдвоем были отличной командой.

Мы вывели Громобоя из стойла и медленно пошли по знакомой тропе, которая вела к дальней части пастбища. Каждый наш шаг был уроком для коня, каждое прикосновение – подтверждением доверия. Я объясняла Саймону, как важно научить его идти рядом, принимать наши команды, не пугаться неожиданных звуков. Это была кропотливая работа, требующая терпения и понимания психологии животного. Громобой был умен, он быстро схватывал, но его нервная натура требовала постоянного внимания.

Однако, я чувствовала, что сегодня я невольно отвлекаюсь.

- Знаешь, Саймон, - начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, несмотря на внутреннее волнение, - после вчерашнего разговора с Салли, кажется, у нас появилась догадка, где может быть Себастьян.

Саймон резко остановился, его глаза расширились от удивления. Громобой тоже почувствовал перемену в нашем настроении и нервно зафыркал, но Саймон тут же мягко погладил его, успокаивая.

- Ох, мэм! - воскликнул он, и в его голосе прозвучали одновременно и надежда, и недоверие. - Радость-то какая! Дай Бог, чтобы это оказалось правдой!

Я кивнула, глядя ему прямо в глаза.

- Мы очень на это надеемся, Саймон. И именно поэтому я должна с тобой серьезно поговорить. Дела на ранчо обстоят непросто. Ты ведь сам видишь, как всё… рушится. Мы с Салли, конечно, стараемся изо всех сил, и ты моя правая рука, без тебя я бы и вовсе не справилась. Но ранчо… это дом Себастьяна, его наследство. Он должен приехать.

Сай слушал меня внимательно, его лицо было серьезным и сосредоточенным. В его глазах читалось понимание всей тяжести ситуации.

- Я хочу попросить тебя съездить в Сан-Марко, большая вероятность, что он остановился у своей тёти Бесс - продолжила я. - Это не точно, но... От людей отца он, возможно, скрывался, я понимаю. Но ты - это другое. Вы ведь дружили, Саймон. Он тебя знает, доверяет тебе. Я уверена, что он выслушает тебя без предубеждения. Ты единственный, кто сможет донести до него правду о том, что здесь происходит, и убедить его вернуться.

Я замолчала, ожидая его реакции. Важно было знать, что он сам думает об этом - от него зависел результат этой поездки. Но я также знала, что Саймон был одним из самых надежных и преданных людей, которых я встречала.

Он опустил взгляд на мгновение, а затем поднял его, и в его глазах я увидела решимость.

- Конечно, мэм! Я готов. Тут всего-то дня два-три пути. Хоть сейчас! Если есть хоть один шанс найти его и убедить вернуться, я сделаю всё, что в моих силах. Ранчо – это и мой дом тоже.

Я почувствовала, как огромный груз свалился с моих плеч. Впервые за долгое время появилась реальная, осязаемая надежда. Тяжесть, которая давила на меня последние дни, начала отступать, уступая место чувству облегчения.

- Отлично, Саймон, - с облегчением произнесла я. - А мы с Салли соберем тебя в дорогу. Принеси вещи, которые нужно постирать, чтобы всё было свежим. Еды тебе наготовим. И я посмотрю, что у нас по деньгам, дам тебе с собой сколько смогу, чтобы ты мог спокойно поехать, ни о чем не беспокоясь.

Сай просто кивнул и мы продолжили свой путь с Громобоем. Я верила, что Саймон справится. И я верила, что Себастьян вернется. Возьмёт дом в свои руки и всё будет хорошо.

На следующее утро, едва рассвело, Сай уже был готов к отъезду. Солнце только-только начинало золотить вершины холмов, бросая длинные тени по двору. Салли стояла у ворот, её лицо было нахмуренным, но в глазах светилась надежда. Она порывисто обняла Сая, перекрестила его широким, размашистым жестом и напутствовала:

- Давай, сынок, привези его домой. Да поможет тебе Господь.

Сай лишь коротко кивнул, его взгляд был серьёзен. Он погладил по шее свою лошадь, крепкую, светло-серую кобылу по кличке Дейзи, которая, казалось, понимала важность их миссии. Дейзи не была самым быстрым скакуном на ранчо, но её выносливость и надёжность не вызывали сомнений.

Глава 13

Его холодное приветствие окатило меня как ледяной душ, и я в один миг пришла в себя. А, собственно, чего я ожидала? Чуда? Что он бросится мне в “материнские” объятия, как к Салли?

Конечно, Саймон мог слегка исправить мнение Себастьяна обо мне. Однако, видимо, это ему не сильно удалось. Или не удалось вовсе.

Взгляд Себастьяна, остановившийся на мне, был лишен даже намёка на приветливость, только вежливое, почти отстраненное любопытство, смешанное с чем-то неуловимым, похожим на оценку. Как будто я была новым предметом мебели, который только что занесли в дом и теперь решают, стоит ли он затраченных усилий.

Мои губы тронула легкая, почти незаметная усмешка. Я кивнула молодому хозяину дома и поприветствовала его, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно, не выдавая ни малейшей дрожи от разочарования, что кольнуло где-то глубоко внутри.

- Здравствуйте, Себастьян. Рада видеть вас дома. Называйте меня просто Эйлин, пожалуйста, - сказала я так в попытке разрушить этот внезапно возникший барьер.

Но если он продолжит быть таким официальным, то и я не собиралась пасовать. В конце концов, я здесь не просительница, не нахожусь в зависимом положении. Неважно, какой путь привёл меня сюда - лично я этого не хотела.

Салли, кажется, почувствовала нарастающее напряжение в воздухе - эту почти осязаемую стену, что мгновенно воздвигалась между нами. Её морщинистые руки засуетились, поправляя складки на фартуке, взгляд бегал от меня к Себастьяну и обратно, словно она пыталась найти невидимую ниточку, способную связать нас. Её голос был чуть выше обычного от волнения, когда она воскликнула:

- Ну вот вы и встретились! Как хорошо! Идите, идите, проходите в гостиную, а я пока... идите, пока поговорите. Сай, а ты пойдёшь со мной, поможешь мне. - Она обернулась к Саймону, который стоял чуть поодаль, наблюдая за всей сценой. - Мне там кое-что тяжелое нужно перенести, и…щепу для плиты наколоть, да! Идите, поговорите, познакомьтесь поближе, а я пока на стол накрою!

Последние слова она почти пропела, и мне стало ясно, что она изо всех сил пытается дать нам возможность остаться наедине, надеясь, что без посторонних глаз мы сможем "познакомиться поближе" без этого ледяного барьера.

Я кивнула Салли, внутренне усмехаясь ее наивности. Познакомиться поближе? Этого Себастьян, кажется, жаждал меньше всего на свете. Саймон кивнул и послушно пошел за Салли, обменявшись со мной быстрым, понимающим взглядом. Он явно считывал атмосферу не хуже меня. Я осталась наедине с Себастьяном.

-После вас, миссис Браун…Эйлин, - его голос снова заставил меня вздрогнуть. Это было не приглашение, а, скорее, приказ. Он даже не смотрел на меня, его взгляд был устремлен куда-то поверх моей головы, в глубину коридора, словно он уже мысленно перенесся в гостиную. Я дёрнула плечом невольно и первой двинулась в сторону комнаты. Его шаги были неслышными, но я знала, что он идет следом, сохраняя ту же дистанцию, которую держал и в своих словах.

Гостиная встретила нас полумраком, густым и немного пыльным воздухом, несмотря на распахнутые окна. Комната, которая еще утром казалась такой уже привычной, уютной и почти родной, сейчас выглядела чужой.

Себастьян прошел прямо к окну, что выходило в сад, и встал, сцепив руки за спиной. Он не повернулся ко мне, продолжая изучать открывающийся вид, будто нашел там, в темноте, нечто гораздо более интересное, чем я. Я осталась стоять посреди комнаты, не двигаясь, не желая быть первой, кто нарушит эту гнетущую тишину.

Мне вдруг стало ужасно неловко, как будто я на самом деле была нежеланной гостьей, забравшейся в чужой дом. Внутренний голос, однако, не дремал. "Ну что же ты молчишь? - шептал он. - Я ждала тебя, представляла, что ты будешь другим! Но ты просто холодный и самоуверенный тип…Всеобщий любимец, тоже мне.”

Я разглядывала его силуэт на фоне серого прямоугольника окна. Напряжение в груди нарастало. Вот что ему не нравится? Мое присутствие? Моя личность, которую он даже не потрудился узнать? Или то, что я вообще существую? Моя нетерпеливость начала брать верх. Я не могла и не хотела быть просто частью интерьера, бессловесной декорацией в его родовом гнезде.

Не выдержала и заговорила.

- Ваш отец очень болен, Себастьян, - произнесла я, одновременно зажигая свечи в подсвечнике. Молодой Браун повернулся, наконец. Его лицо оставалось маской вежливости. - Он перенес то, что называется ударом. Сейчас он спит, ему нужен покой.

- Я понимаю, миссис Браун…Эйлин, - ответил он. - И благодарен вам за то, что вы находитесь здесь и присматриваете за ним.

Слова были правильными, но интонация - ледяной. Ни капли эмоций, ни единого намека на беспокойство или благодарность, которую он только что выразил. Мне хотелось сказать ему, что я не просто "присматриваю", а спасла его отца (впрочем, был ли в этом смысл?), но я сдержалась. Сейчас не время для выяснения отношений.

- Вы можете навестить его, если хотите, - сказала я, стараясь говорить максимально спокойно. - Но будьте осторожны, не разбудите. Ему нужен сон - это указание доктора Ноймана. Мистер Браун находится в своей комнате на втором этаже. Я полагаю, вы помните, где это.

Я сделала паузу, ожидая его реакции. Он кивнул.

- А я, с вашего позволения, отправлюсь отдыхать, - продолжила я. - День был долгий, и завтра меня ждет много дел. Думаю, что не особенно вам нужна сейчас. Салли поможет, если вам что-то понадобится.

Я произнесла это очевидное, чтобы подчеркнуть, что я здесь не пустое место. Это не мой дом, но хозяйка здесь я. Пусть и не по своей воле.

Ждала его реакции, готовая к любому ответу, к любой вспышке или холодной отповеди. Чувствовала, как адреналин медленно разливается по венам, готовя меня к битве, которая, казалось, вот-вот начнется. Его губы чуть тронула легкая, едва заметная усмешка, хотя выражение лица почти что не изменилось, и я поняла, что мой вызов был принят.

-Дождусь Салли и тоже пойду отдыхать, - ответил он ровно, - завтра мы найдём время и обсудим положение дел на ранчо.

Глава 14

Мои дни теперь начинались с радости и предвкушения. Когда светлели узкие полоски ставень, я уже не спала, чувствуя прилив сил. Мне не терпелось выйти на конюшню, услышать знакомое фырканье и почувствовать тепло конских грив и “дружеское ржание”. Мой Громобой, которого я со временем стала называть Громушкой, встречал меня особенно. Его большие, умные глаза казались способными читать мои мысли, а когда я гладила его по шее, он тихонько вдыхал запах моих рук, будто узнавая в нем свое собственное счастье и радостный день впереди. А я погружалась в свой мир, который был сосредоточен вокруг него и остальных лошадей.

Я чистила их, кормила, выводила на выгул, следила за их здоровьем. Это было для меня больше, чем работа – это было возвращение к себе, к тому, что я любила больше всего на свете.

На ранчо было еще несколько скаковых лошадей, каждая из которых заслуживала особого внимания.

Громобой был чистокровным верховым, и его превосходство заключалось не только в идеальном телосложении и вороной масти. Если Буран был создан для чистой скорости, Заря - для грации и выносливости, а Вихрь - для баланса, то Громобой объединял в себе все эти качества, доведенные до абсолюта, и даже больше.

Его движения были совершенны: он не просто двигался, а словно парил над землей, сочетая невероятную скорость и абсолютную грацию, как никто другой. В нем была не просто сила, а мощь, которая ощущалась в каждой мышце, скрытая под лоснящейся, как атлас, шерстью. Он обладал исключительной выносливостью, способной поддерживать максимальный темп на самых долгих дистанциях, и при этом его интеллект и способность к обучению были выше всяких похвал.

Самое главное - в Громобое чувствовалась невероятная стать и несгибаемая воля к победе. Он был воплощением мечты о триумфе, той лошадью, которая своим присутствием вдохновляла и давала надежду на возрождение ранчо. Он был не просто лучшим представителем породы, а идеальным экземпляром, в котором природа соединила все лучшие черты, чтобы создать настоящего чемпиона.

Себастьян в это время занимался остальным ранчо. Его дни были не менее насыщенными: он объезжал пастбища, проверял скот, общался с рабочими, ездил к поставщикам в город. Каждый живой уголок ранчо требовал его внимания, и он справлялся с этим с удивительной энергией и дотошностью. Наши обязанности были четко разделены, но это не отдаляло нас друг от друга, а скорее наоборот – создавало пространство для взаимного уважения и понимания.

После обеда мы неизменно встречались с ним в кабинете мистера Оливера, который теперь стал нашим общим рабочим пространством. Кипы бумаг, исписанные цифрами, лежали на массивном столе, ожидая нашего внимания. Себастьян лучше меня осваивал бухгалтерию. Его острый ум быстро схватывал все нюансы. Поначалу было трудно, но Себастьян терпеливо разбирался, рисовал схемы, раскладывал все по полочкам. Постепенно хаос начал превращаться в стройную систему, и я, следуя его объяснениям, стала видеть более ясную картину.

Однажды, глядя на колонки убытков, Себ предложил:

- Мы могли бы продать часть лошадей. Это высвободит средства и сократит расходы на содержание конюшни.

Я покачала головой, чувствуя, как внутри все сжимается от этой мысли.

- Нет, Себастьян, ни в коем случае. Лошади – это не просто скот, это потенциальный доход. Если мы их продадим сейчас, мы потеряем гораздо больше. Они – наша единственная надежда на то, чтобы поднять ранчо из долгов. Через несколько месяцев, когда они будут в лучшей форме - а я добьюсь этого, обещаю, мы сможем выставить их на скачки. Сейчас нужно искать другие пути, может быть не такие очевидные и простые.

Он задумался, а потом кивнул, соглашаясь.

- Вы правы, Эйлин. Возможно, это слишком радикальное решение.

В такие моменты, когда наши мнения совпадали, между нами возникала особая связь. Мы стали смеяться вместе, обмениваясь шутками по поводу бесконечных цифр и причуд старых счетов. С каждым днем наше взаимодействие становилось все более легким и естественным. Мы обсуждали не только дела ранчо, но и какие-то отвлеченные вещи, делились мнениями о книгах, о погоде, о планах на будущее. Казалось, мы наконец-то нашли общий язык, и эта гармония была для меня очень ценной.

В один из таких моментов, когда мы в очередной раз посмеялись над какой-то нелепостью в старых записях, я поднялась со стула.

- Принесу воды, – сказала я, направляясь на кухню.

Мне хотелось освежиться, да и просто немного размяться. Я уже подходила к двери, когда услышала голоса, доносящиеся из кухни. Это были Салли и Саймон. Обычно они не говорили так громко, поэтому я не сразу поняла, о чем идет речь. Я замерла, прислушиваясь.

- Старому хозяину недолго осталось, это уже очень видно, так почему бы и нет? Они вроде поладили.

- Она не пара молодому хозяину, – произнесла Салли, и в ее голосе звучали такие резкие и холодные ноты, что я невольно напряглась. – Ему нужна настоящая жена, а не…миссис Эйлин. Девушка она хорошая, я люблю её, как родную. Но ты многого не знаешь, Сай. И не нужно больше об этом.

Сердце у меня упало. Слова Салли, будто острые ножи, вонзились в меня. До этого у меня и в мыслях не было о том, что между мной и Себастьяном что-то может быть. Моя нынешняя жизнь заключалась в другом. Но сейчас, в один миг я почувствовала себя чужой и ненужной. Почему Салли, которая относилась ко мне лучше всех, говорила обо мне так, как будто я прокажённая? Мне вовсе не хотелось замуж за молодого Брауна, да и вовсе не хотелось, но невольная обида перехватила горло.

И тут мне в голову пришла мысль: письма из Англии. Теперь, после слов Салли, я поняла – больше нельзя игнорировать прошлое Эйлин, пряча голову в песок.

Я быстро прошла мимо кабинета в свою комнату. Руки немного дрожали, когда я доставала стопку тех самых конвертов из ящика. Я стала раскрывать их одно за другим. С каждым прочитанным словом, с каждой новой строчкой, картина моего прошлого, или скорее, прошлого Эйлин, становилась все более отчетливой и... шокирующей. Сначала я не понимала всей глубины написанного, просто воспринимала факты. Но потом…