Грамматика проклятий

Пролог. Опечатка

Анна Каримова нашла ошибку в 23:47, за тринадцать минут до дедлайна.

Курсор мигал на экране, подсвечивая злосчастное предложение в новости о ночном пожаре на Петербургской: "Огонь удалось потушить только к утру, жертов нет". Пальцы сами потянулись к клавише Backspace — профессиональный рефлекс корректора, заточенный тремя годами работы в "Казань.Онлайн".

Она исправила: "жертв".

Нажала Ctrl+S.

И мир вздрогнул.

Анна не сразу поняла, что произошло. Сначала — лёгкое головокружение, будто воздух в комнате стал плотнее. Потом — звон в ушах, похожий на звук натянутой струны. А затем в углу зрения что-то шевельнулось.

Она резко обернулась. Комната была пуста. Одиннадцатый этаж хрущёвки на Гвардейской, крошечная однушка с видом на Кремль, захламлённая книжными полками и завалами рукописей. Всё как обычно. Только...

Только на обоях, у самого плинтуса, ползла буква.

Не насекомое. Не тень. Буква «о» — круглая, чёрная, размером с двухрублёвую монету. Она двигалась медленно, оставляя за собой тонкий след типографской краски, и в её движении было что-то отвратительно живое, членистоногое.

Анна зажмурилась. Досчитала до трёх. Открыла глаза.

Буква никуда не делась. Более того — к ней присоединились другие. «Ж», «е», «р», «т»... Они вылезали из-за плинтуса одна за другой, выстраиваясь в ровную строчку. Складывались в слово.

ЖЕРТОВ

Анна отшатнулась, опрокинув кружку с остывшим чаем. Слово поползло к ней по стене — уже не отдельные буквы, а целостная сущность, чёрная, извивающаяся, пахнущая горелой бумагой и чем-то ещё. Чем-то мясным.

Телефон взорвался уведомлениями.

Она схватила его дрожащими руками. Сорок три пропущенных от главреда. Двенадцать от выпускающего. Шесть СМС с одним и тем же текстом: "ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА С НОВОСТЬЮ О ПОЖАРЕ???"

Анна открыла сайт издания. Новость была на главной — но текст изменился. Теперь там было написано:

"Пожар на Петербургской, 15. Огонь удалось потушить только к утру. Жертв нет. Все жильцы эвакуированы без происшествий. Предварительная причина — замыкание проводки."

Но Анна помнила. Помнила исходную версию, которую получила от криминального корреспондента в половине двенадцатого. Там было про жертвы. Там были имена. Трое погибших — молодая пара и их семилетняя дочь.

А теперь их не было.

Анна открыла «ВКонтакте», вбила имя одной из жертв — Марина Соколова, тридцать два года, переводчица. Страница существовала, но последний пост был от вчерашнего дня: фотография дочки на качелях, подпись "Моя радость". В комментариях друзья строчили поздравления с благополучным спасением.

Но их не спасли, хотела закричать Анна. Я читала протокол МЧС. Я видела фамилии в моргской сводке.

Слово на стене доползло до письменного стола. Буквы распались, закружились в воздухе, как мухи, и начали складываться заново. Теперь они формировали другое слово:

РЕДАКТОР

А под ним, мелким шрифтом:

ТЫ ИЗМЕНИЛА ПРОШЛОЕ

Дверь в квартиру распахнулась — хотя Анна точно помнила, что заперла её на два оборота. На пороге стоял мужчина лет сорока, в длинном чёрном пальто, несмотря на июльскую жару. Волосы стянуты в тугой хвост. На шее — татуировка в виде сложной вязи, которая при ближайшем рассмотрении оказалась... буквами. Кириллица, арабская вязь, руны — всё сплетено в невозможный узор.

— Анна Мансуровна Каримова, — произнёс он, и его голос был похож на шелест страниц. — Корректор третьей категории издания "Казань.Онлайн". Филологический факультет КФУ, красный диплом, диссертация по ошибкам в татарских заимствованиях современного русского языка. — Он сделал шаг вперёд. — И, судя по тому, что вы только что сделали, необученный синестет экстракласса.

Буквы на стене взметнулись, закружились вокруг его руки и послушно выстроились в воздухе, формируя светящуюся фразу:

ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ ФИЛОЛОГИИ КАФЕДРА ПРАКТИЧЕСКОЙ РЕДАКТУРЫ ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА СОБЕСЕДОВАНИЕ

— Меня зовут Искандер Валеев, — сказал мужчина, протягивая визитку. — Доцент кафедры Боевого Синтаксиса. И у меня для вас две новости. Первая: вы только что совершили ретроактивную редактуру закрытого события, что по закону Татарстанской Автономии приравнивается к магии третьей степени. Вас могут посадить на пять лет.

Анна не могла вымолвить ни слова.

— Вторая новость, — продолжил Валеев, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — Три человека, которых вы спасли, изменив новость... Их не должно было быть в живых. Вы создали лингвистический парадокс. И если его не исправить в ближайшие семьдесят два часа, весь Вахитовский район схлопнется в семантическую воронку.

Он развернулся к двери.

— Так что берите паспорт, студенческий билет — он вам ещё пригодится — и айфон, на который вы так любите записывать речевые ошибки прохожих. Машина ждёт внизу. — Валеев обернулся через плечо. — Добро пожаловать в мир, где слова убивают, мисс Каримова. Надеюсь, вы помните правила пунктуации. От них зависит ваша жизнь.

За окном, над ночной Казанью, в небе медленно формировалось предложение из светящихся букв. Анна не сразу разглядела, что там написано, но когда поняла — кровь застыла в жилах:

ГРАММАТИЧЕСКИЙ ВИРУС: ДЕНЬ ПЕРВЫЙ ЗАРАЖЕНО — 10% НАСЕЛЕНИЯ КОЭФФИЦИЕНТ РАСПРОСТРАНЕНИЯ — ЭКСПОНЕНЦИАЛЬНЫЙ ПРОГНОЗ — ПОЛНАЯ ЭРОЗИЯ ЯЗЫКА ЧЕРЕЗ 14 ДНЕЙ

А внизу, мелким шрифтом, как примечание в научной статье:

P.S. Ложить. Ложить. Ложить. Ложить.

И из каждого слова, из каждой этой чудовищной ошибки, на мостовую капали капли чего-то вязкого и шевелящегося. Чего-то, что раньше было словами, а теперь училось ползать.

Глава 1. Институт

Машина была старой «Волгой» — чёрной, с затемнёнными стёклами и номерами, на которых вместо цифр были буквы кириллицы, арабской вязи и каких-то рун. Водитель — молчаливая девушка с выбритым виском, на котором была вытатуирована целая страница текста размером со шрифт Times New Roman, кегль шестой — даже не взглянула на Анну.

Ехали молча. Валеев листал какую-то книгу в кожаном переплёте, где текст светился изнутри и менялся прямо на глазах — предложения перестраивались, слова меняли порядок, будто кто-то редактировал рукопись в реальном времени.

— Это что? — не выдержала Анна.

— Хроника города, — ответил Валеев, не поднимая глаз. — Обновляется каждую секунду. Каждое произнесённое слово, каждая написанная фраза, каждая мысль, облечённая в слова. Видите вот эту строчку? — Он ткнул пальцем в светящийся текст. — "Рамиль Закиров, сорок три года, таксист, подумал: какого хрена творится с этим городом". Он только что это подумал. Секунду назад. На улице Баумана, у Кремля.

— Вы... читаете чужие мысли?

— Только те, что сформулированы словами, — Валеев усмехнулся. — Большинство людей думает образами, эмоциями, обрывками ассоциаций. Но есть те, кто думает словами. Чёткими, структурированными предложениями. Таких — процентов пять населения. Их мы и мониторим.

— Зачем?

— Потому что они — потенциальные маги.

«Волга» свернула с проспекта Ямашева и нырнула в узкий переулок между хрущёвками. Анна была уверена, что этого переулка здесь быть не может — она росла в этом районе, знала каждый двор. Но машина ехала уверенно, и вдруг впереди...

Впереди был Институт.

Здание, которого не должно было существовать. Семиэтажная сталинка, зажатая между двумя девятиэтажками-близнецами, будто выросшая прямо из асфальта. Фасад — тёмно-красный кирпич с вкраплениями изразцовой плитки, на которой были выложены тексты на десятках языков. Окна светились изнутри мягким золотистым светом, и в этом свете плавали... буквы. Тысячи букв, разных алфавитов, кружащиеся, как снежинки.

Над входом — вывеска из кованого металла:

КАЗАНСКИЙ ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ ФИЛОЛОГИИОснован 1552 г. • Реорганизован 1920 г. • Секретный статус с 1934 г.

Под ней, мелкими буквами:

Слово — оружие. Молчание — щит. Грамматика — закон.

— Полторы тысячи студентов, — произнёс Валеев, выходя из машины. — Четыре факультета, двадцать восемь кафедр, собственная типография, библиотека на девять миллионов томов, из которых три миллиона — на мёртвых языках. Магистратура, аспирантура, докторантура. И самый низкий процент выпуска в России — тридцать пять процентов. Остальные либо сходят с ума, либо умирают, либо исчезают.

— Исчезают? — переспросила Анна.

— Растворяются в собственных текстах, — пояснил Валеев. — Такое случается, когда пишешь слишком хорошо. Настолько хорошо, что реальность не выдерживает и... принимает тебя. Ты становишься частью языка. Вечной метафорой. Архетипическим образом.

Он толкнул массивную дубовую дверь. За ней был вестибюль — огромный, с мраморным полом, на котором была выложена гигантская мозаика: карта Татарстана, но выполненная не из обычных камней, а из букв. Тысячи и тысячи букв разных размеров и цветов складывались в реки, города, дороги.

В центре вестибюля стоял фонтан. Вместо воды из него вверх били струи... слов. Светящиеся предложения взлетали к потолку, там рассыпались на буквы и медленно падали вниз, как дождь.

— Факультеты, — Валеев указал на четыре коридора, расходящиеся от вестибюля. Над каждым висела табличка.

ФАКУЛЬТЕТ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИСинтаксис • Морфология • Пунктуация • Семантика

ФАКУЛЬТЕТ ТЮРКСКОЙ ВЯЗИАгглютинативная магия • Эргативная защита • Гармония гласных

ФАКУЛЬТЕТ ФИННО-УГОРСКОЙ РУНИКИСуффиксальные цепи • Падежная трансмутация • Заговорная поэзия

ФАКУЛЬТЕТ МЁРТВЫХ ЯЗЫКОВЛатынь • Древнегреческий • Шумерский • Некромантия

— Вы будете на Русской Словесности, — сказал Валеев. — Кафедра Практической Редактуры. Профиль — Ретроактивная корректура повествовательных структур. Короче, вы учитесь переписывать реальность через редактирование её описаний.

— Я не понимаю, — Анна остановилась. — Что вообще происходит? Я просто исправила опечатку!

— Вы исправили не опечатку, — Валеев развернулся к ней. Его глаза были тёмными, почти чёрными, и в их глубине плавали буквы. — Вы исправили событие. Видите ли, мир — это текст, мисс Каримова. Огромный, бесконечный текст, который пишется в реальном времени. Каждое событие — предложение. Каждая жизнь — абзац. Каждая эпоха — глава.

Он подошёл к фонтану, зачерпнул ладонью светящиеся слова:

— Большинство людей — просто читатели. Они живут внутри текста, не осознавая его структуры. Некоторые — рассказчики. Они могут менять текст, но только добавляя новое. Писать продолжение. Но вы... — Слова в его ладони закружились, перестроились. — Вы — редактор. Вы видите не только текст, но и его историю. Черновики. Правки. Удалённые версии. И вы можете вернуться назад и изменить то, что уже написано.

— Это невозможно, — прошептала Анна.

— Для обычного человека — да. Для обычного мага — тоже да. Даже самые сильные синтаксисты могут менять только настоящее и будущее. Прошлое застывшее, неизменное. — Валеев разжал ладонь, и слова взмыли вверх, растворяясь в воздухе. — Но у вас синестезия. Вы видите слова как физические объекты, да? Осязаете их текстуру, чувствуете вес, ощущаете температуру?

Анна медленно кивнула. Она всегда думала, что это особенность восприятия, лёгкая аномалия. Слово «любовь» было для неё тёплым и шершавым, как кошачий язык. «Смерть» — холодной и гладкой, как речной камень. «Мама» — мягкой и пушистой. «Отец» — твёрдой и угловатой.

— Это не синестезия, — сказал Валеев. — Точнее, не только она. Это лингвистическая чувствительность экстра-класса. Вы буквально чувствуете материальность языка. А если слова для вас материальны, значит, их можно брать, перемещать, переставлять. Редактировать. Даже если они уже написаны. Даже если они стали прошлым.

Глава 2. Семинар по убийству

Первое занятие началось с того, что преподаватель попытался убить Анну точкой.

Не метафорически. Буквально. Круглая, жирная типографская точка размером с кулак летела ей в лицо со скоростью брошенного камня.

Анна отшатнулась, споткнулась о ножку парты — и точка врезалась в доску за её спиной, оставив идеально круглую вмятину в дереве.

— Медленно, — протянул преподаватель. Это был молодой мужчина лет тридцати, в твидовом пиджаке, с растрёпанными волосами и усталым лицом человека, который слишком много читает по ночам. — Вы должны были остановить её запятой. Поставить паузу между моим действием и его результатом.

— Я не понимаю! — выдохнула Анна, поднимаясь с пола. — Как я могу остановить точку запятой?!

— О, Господи, — преподаватель закатил глаза. — Ещё одна жертва общеобразовательной школы. — Он повернулся к доске и написал мелом:

Преподаватель бросил точку в студентку.

— Смотрите. Простое предложение. Субъект-предикат-объект. Действие развивается линейно, необратимо. Точка в конце — это завершённость, финальность. Действие случилось. Понимаете?

Анна неуверенно кивнула.

— Отлично. Теперь смотрите, что происходит, если мы вставим запятую.

Он дописал:

Преподаватель бросил точку, в студентку.

— Видите? Запятая создаёт паузу. Разрывает причинно-следственную связь. Точка была брошена, да, но связь с целью нарушена. А если нарушена в синтаксисе, значит, нарушается и в реальности.

Он взмахнул рукой, и над его ладонью возникла ещё одна точка. Щелчок пальцами — и точка полетела в сторону окна.

— Смотрите и учитесь.

Анна инстинктивно выбросила руку вперёд — и почувствовала. Почувствовала, как воздух между точкой и окном стал плотнее, вязким, будто невидимый знак пунктуации материализовался в пространстве. Запятая. Тонкая, изогнутая, зависшая в воздухе как крючок.

Точка врезалась в неё и... остановилась. Повисла в метре от окна, дрожа, будто натолкнулась на невидимую стену.

— Так-то лучше, — преподаватель улыбнулся. — Меня зовут Олег Викторович Громов, кандидат филологических наук, специализация — Боевая Пунктуация. Следующие два года я буду учить вас не умирать от знаков препинания.

Он повернулся к остальным студентам — их было человек двадцать, все возраста Анны, все с выражением лица, говорящим: "Я понятия не имею, во что ввязался".

— Пунктуация, — начал Громов, расхаживая перед доской, — это ритм магии. Синтаксис определяет структуру, морфология создаёт форму, семантика управляет смыслом. Но пунктуация — это то, что превращает мёртвый текст в живое заклинание. Вы же помните школьную классику?

Он написал на доске:

Казнить нельзя помиловать

— Запятая после "казнить" — смерть. Запятая после "нельзя" — жизнь. Один знак. Одна жизнь. Вот почему боевых пунктуаторов в России меньше трёхсот человек, и половина из них параноики, которые трижды перечитывают меню в ресторане, чтобы случайно не заказать собственную смерть.

Несколько студентов нервно засмеялись.

— Это не шутка, мистер Хайруллин, — Громов кивнул на парня в третьем ряду. — В прошлом году студент второго курса перепутал двоеточие с точкой с запятой в заклинании защиты. Знаете, что случилось?

— Что? — выдохнул Хайруллин.

— Щит превратился в гильотину. Его похоронили в закрытом гробу.

Тишина.

— Так, — Громов хлопнул в ладоши. — Практика. Разбейтесь на пары. Задание простое: один атакует точкой, второй защищается запятой. Потом меняетесь. У вас двадцать минут. Начали.

Анна огляделась. Большинство студентов уже парами двинулись к углам аудитории. Она осталась стоять у доски, не зная, к кому подойти, когда—

— Привет, — сказал голос рядом. — Будешь моей жертвой?

Анна обернулась. Перед ней стояла девушка — высокая, с короткими чёрными волосами, выбритыми с одной стороны. На шее — татуировка в виде татарской вязи. В ушах — серьги-буквы: в левом — "ә", в правом — "ө".

— Лиана, — представилась она, протягивая руку. — Факультет Тюркской Вязи, но взяла курс по пунктуации, потому что в татарском языке это всё работает иначе. У вас, кстати, запятая слишком мягкая. Русская проблема — боитесь резких разрывов. Мы в татарском вообще предпочитаем тире. Рубим как топором.

— Анна, — пожала руку. — И откуда ты знаешь, какая у меня запятая?

— Видела, как ты точку остановила. — Лиана усмехнулась. — Твоя запятая была как... как вздох. Нерешительная. А надо так:

Она щёлкнула пальцами, и в воздухе возникла её запятая — острая, изогнутая, больше похожая на серп. Она сверкнула и исчезла.

— Видишь разницу? Русская запятая — это пауза. Тюркская — это удар. Мы не делаем пауз, мы режем предложение на куски, и каждый кусок живёт своей жизнью.

— Это законно? — засомневалась Анна.

— Это эффективно, — Лиана подмигнула. — Окей, давай попробуем. Я атакую, ты защищаешься. Готова?

Не дожидаясь ответа, она взмахнула рукой, и в сторону Анны полетела точка — маленькая, быстрая, злая.

Анна выбросила руку вперёд, пытаясь воссоздать ощущение запятой, но—

—точка пробила её защиту и ударила в плечо. Не больно, но ощутимо, будто кто-то ткнул пальцем.

— Эй! — запротестовала Анна.

— Слишком медленно, — Лиана покачала головой. — Ты думаешь о запятой. Не надо думать. Надо чувствовать. Вот смотри.

Она подошла ближе, взяла руку Анны:

— Закрой глаза. Не визуализируй запятую. Почувствуй её. Какая она? Мягкая? Твёрдая? Холодная? Тёплая?

Анна закрыла глаза. Попыталась сосредоточиться. И вдруг...

Вдруг она её увидела. Нет, не увидела. Ощутила. Запятая была... шёлковой. Прохладной. Она вибрировала на грани слышимости, как туго натянутая струна. Изогнутая, текучая, но с жёстким кончиком.

Глава 3. Столовая и склонение по падежам

Столовая Института располагалась в подвале — огромном сводчатом помещении, которое, судя по архитектуре, помнило ещё царские времена. Длинные деревянные столы, лавки, на стенах — плакаты, но не советские агитационные, а лингвистические:

ТОВАРИЩ! ПОМНИ О СКЛОНЕНИИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ!Неправильный падеж = неправильная реальность

НЕ ПУТАЙ ОМОНИМЫ — ЭТО ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!"Коса" (причёска) ≠ "Коса" (орудие)Один студент перепутал — получил косу в голову

ТИРЕ МЕЖДУ ПОДЛЕЖАЩИМ И СКАЗУЕМЫМ — ЭТО НЕ РЕКОМЕНДАЦИЯ, А ЗАЩИТА!Москва — столица России ✓ Москва столица России ✗ (вызывает демонов)*

Анна читала плакаты с возрастающим ужасом, пока Лиана тащила её к дальнему столу, где сидели трое студентов.

— Знакомьтесь, — объявила Лиана. — Это Анна, наша новенькая. Редактор-экстрасенс, которая случайно воскресила троих людей, отредактировав новость. Институт обратил на неё внимание, теперь она с нами.

— Круто, — протянул парень в очках. — Я Максим, факультет Мёртвых Языков, специализация — Латинская Некромантия. Пятый курс, пишу диплом на тему "Gerundium как способ временной реанимации".

— Он воскрешает людей неправильными глагольными формами, — пояснила девушка рядом с ним. Миниатюрная, в огромных наушниках на шее, с татуировкой на предплечье — китайские иероглифы. — Я Алина, Тюркская Вязь, третий курс. Магистрант по теме "Агглютинация как метод создания новых сущностей".

— А я Радик, — подал голос третий. Высокий татарский парень с выбритыми висками. — Финно-Угорская Руника, четвёртый курс. Специализация — Падежная Трансмутация. Могу превратить тебя в любой падеж, если захочешь.

— Что значит "превратить в падеж"? — не поняла Анна.

— Ну, — Радик почесал затылок, — смотри. В финно-угорских языках дофига падежей. В венгерском — восемнадцать, в эстонском — четырнадцать, в финском — пятнадцать. А в каждом падеже объект ведёт себя по-своему. Например, если я преобразую тебя в элатив — падеж изнутри наружу, — ты начнёшь выворачиваться наизнанку. Буквально.

— Зачем?!

— Ну, это боевое применение. Чаще я использую иллатив — падеж внутрь. Можно засунуть человека внутрь самого себя. Он становится очень компактным. Удобно для транспортировки.

Анна молча села на лавку.

— Расслабься, — Лиана подвинула ей тарелку с какой-то кашей. — Мы все ненормальные. Таков Институт. Нормальные люди на первой неделе убегают, когда видят, как кто-то материализует точку с запятой.

— Вообще-то, — заметил Максим, — первое отсеивание случается ещё на вступительных. Помнишь, Лиана, того парня, который пытался сдавать экзамен на русском, хотя ему дали татарский вариант?

— Ага, — Лиана хмыкнула. — Его попросили просклонять слово "китап" — книга. Он начал: "китап, китапа, китапу..." Идиот думал, что это русское склонение. В итоге случайно вызвал Книжного Демона.

— Что такое Книжный Демон? — осторожно спросила Анна.

— Сущность, — ответила Алина, — которая материализуется, когда ты неправильно склоняешь слово "книга" на любом языке. Она выглядит как стопка книг с зубами. Питается неграмотными студентами.

— И что с тем парнем?

— Съела три его курсовые, — Максим пожал плечами. — Он до сих пор их восстанавливает.

Анна попыталась переварить информацию. Вокруг шумела столовая — сотни студентов, говорящих на десятках языков. Слова вились в воздухе, переплетались, иногда сталкивались, порождая странные гибриды. Вон там кто-то случайно смешал русский и татарский — получилось слово, которое повисло в воздухе, не зная, к какому языку принадлежать.

— Окей, — Анна отпила воды. — Объясните мне: как вообще это всё работает? Почему язык материален?

— Потому что язык — это код реальности, — ответил Максим. — Думай о мире как о программе. Огромной, бесконечной программе, написанной на языке, который мы называем... ну, языком. Каждое слово — это команда. Каждое предложение — это строка кода. Большинство людей просто пользуется этим кодом, не осознавая. Но мы — маги языка — мы видим исходный код. И можем его редактировать.

— Но почему тогда не все люди маги? Все же говорят.

— Говорят, но не осознанно, — Лиана взяла яблоко, подбросила его. — Смотри. Вот яблоко. Я назову его: "алма". По-татарски. Ты назовёшь: "яблоко". По-русски. Но для большинства людей это просто метки, ярлыки, названия. Они не чувствуют вес слова. Не чувствуют его текстуру.

Она сжала яблоко в ладони — и оно исчезло. Вместо него в воздухе повисли светящиеся буквы: А-Л-М-А.

— Видишь? Я деконструировала объект до его лингвистической формы. А теперь...

Она щёлкнула пальцами, и буквы перестроились: Я-Б-Л-О-К-О.

Яблоко материализовалось снова, но теперь оно было другого цвета — красное вместо зелёного.

— Потому что русское слово "яблоко" несёт другие ассоциации, чем татарское "алма", — пояснила Лиана. — Язык определяет восприятие, восприятие определяет реальность.

— Это... — Анна потёрла виски. — Это же безумие.

— Добро пожаловать в Институт, — улыбнулся Радик.

В этот момент в столовую ворвался взрыв.

Не настоящий взрыв. Лингвистический. Волна искажённых слов, вырвавшаяся откуда-то со стороны кухни. Студенты вскочили, столы перевернулись, и Анна увидела—

—увидела существо, протискивающееся через дверной проём. Размером с медведя, склизкое, состоящее из неправильных букв, которые постоянно меняли порядок. На боку у него светилась надпись:

ЛОЖИТЬЛОЖИТЬЛОЖИТЬ

— Грамматический монстр! — заорал кто-то. — Третий уровень! Эвакуация!

Но студенты не эвакуировались. Студенты Института Прикладной Филологии не эвакуируются. Они атакуют.

Максим первым выбросил руку вперёд, выкрикнув что-то на латыни — Анна не разобрала, но существо вздрогнуло, покрылось сетью светящихся линий. Мёртвый язык сковывал его, замедлял.