Грани любви

ГЛАВА 1. Утро счастливого человека

Аля

Идет дождь. Мутные воды реки Замбези кипят под твердыми ударами струй. Дует холодный ветер с востока. Осень. То есть пришел март. Весна на моей родине.

Плащ плохо спасал от косого дождя. Я укуталась плотнее. Мне нельзя простужаться и болеть. Я обязана лучше следить за собой. Бог мой! Я только вернулась к работе. Со слезами и угрозами уговорила мужа отпустить меня в Африку. Закончила кормить грудью. Моей младшей дочери только два с половиной. И вот опять. Господи! Ну почему?

Я запретила себе ныть и направилась к лечебному корпусу. День стремительно двигался к финишу. Небеса из серых превращались в алые. Завтра будет ветер. Ненавидимый Хэмом грубый Ост. Он так и сказал мне, провожая:

– Ничего нет безнадежнее, любимая, этого чертого восточного ветра. Ничего не меняется в Долине Замбези. Связи нет, чистой воды нет. Бабы рожают, повстанцы воюют, у Врачей-на-планете всегда есть работа. Выбор несложный: или ты принимаешь местный порядок вещей или нет. Тебе нравится тут или хочется назад, в другое полушарие. Я отдал континенту А шесть лет жизни, больше не хочу. Мне хорошо дома, Алька. Я люблю, когда в январе идет чистый снег, а в апреле зацветают розовым абрикосовые деревья. Дети мои живут в нашем доме, растут на моих глазах, ходят в нормальную школу и детский сад. Не хватает только тебя. Возвращайся, счастье мое.

Я плотно притворила за собой дверь лечебного корпуса. Оля, старшая операционная сестра и моя хорошая подруга, поднялась навстречу:

– Добрый вечер, Александра Викторовна. Сестра Терезия прислала гонца, скоро привезут раненых.

– Есть дети?

– Девочки, – вздохнула молодая женщина.

Я отвернулась. Сколько я ни билась с Олей, она настойчиво говорила мне “вы” и по имени-отчеству. С тех пор, как я стала руководить русской миссией “Врачи-на-планете”, отношение многих ко мне переменилось. Очень может быть, что “хорошая подруга” канула в никуда.

– Сколько тебе лет, Оля Иванова?

Я повесила дождевик на нержавеющую трубу полотенцесушителя.

– Тридцать четыре, – ответ неохотный, понимает, куда я клоню.

– А мне тридцать. Я хотела бы…

– Приехал Макдональд. Он привез педиатра, они ждут вас во второй смотровой, – перебила меня оперсестра и вышла из комнаты, буквально швырнув дверь к косяку.

Неужели она в курсе? А может быть, все знают? Боже!

С улицы послышались голоса. Гортанный выговор шона и отрывистый, едва понятный английский. Я быстрыми шагами направилась во вторую смотровую.

Хэм

Я проснулся за секунду до.

Я втиснул камеры везде. Везде, где только можно в доме. В детских комнатах, коридорах и на лестнице. В нашей спальне, в кухне, столовой, моем кабинете на первом этаже. В обеих больших ванных и мелких сортирах – обязательно! Пусть видит и скучает.

Я не то, чтобы ревновал жену к работе. Нет. Но я знал редкое обаяние континента А. Африка. Я был под ее чарами целых шесть лет. Алька вылечила меня за пару мгновений, вернув на родину. А сама… И вот теперь я делаю вид, что сплю. А на самом деле жду, когда моя любимая выйдет на связь. В просторах долины реки Замбези по-прежнему неважно с сетью. Собственный спутник мне пока не по карману. Поэтому я жду свидания с любимой каждую ночь в три ноль-ноль. Ладно. Не каждую. моя принцесса обожает порядок в жизни и работе. Всунула и меня в прокрустово ложе расписания: вторник-четверг-воскресенье. Сегодня вторник.

– Буль-буль, – ожила сеть.

– Сашка, просыпайся, – послышался тихий голос.

А-леч-ка. Любимая. Когда она называет меня вот так незатейливо по имени, я теряюсь. Промычал, типа сплю:

– М-м-м…

Аля

Вот счастливчик, дрыхнет! Я развернула на мониторе своего ноутбука изображение с верхней камеры, с той, что под центральным светильником на потолке в спальне.

Панорама умилительно-душно уколола в сердце. На нашей широкой кровати и слева направо, начиная от входа спят. Хэм с младшей дочерью на животе. Она, как оторвалась от моей груди, так прилепилась намертво к папочкиной. Как он умудряется ее в детсадике отдирать от себя? Не представляю. В центре свернулась котенком пятилетняя Катюшка, спит, уткнувшись лбом в отцовское плечо. И на правой стороне в пижаме дикой тигриной расцветки, звездочкой и носом в подушку сопит Лека. Наша старшая, ей скоро восемь.

Как можно иметь восьмилетнего ребенка, будучи замужем только пять? Это другая история и не суть пока.

Вот такой коллектив собрался в нашей с Добровольским супружеской постели. Счастливый отец трех дочерей. Дамский мастер, как он сам рекомендует себя в обществе.

– Саша, – я позвала.

Он, как сомнамбула, поднялся, придерживая ребенка рукой за попу. Подтянул пижамные штаны и пошел в туалет. Усадил Ниночку на горшок и сам встал к писсуару. Проговорил:

– Ну?

– Пись-пись-пись, – откликнулась я.

ГЛАВА 2. Дела обычные

Хэм

– Почему у нас столько еды в холодильнике? – я вытащил на стол что-то запеченое в блестящей фольге. Понюхал. Ковырнул пальцем. Попробовал. – Вкууусно.

Фира Михайловна кивнула:

– Гуманитарная катастрофа, Хэм. Прислуга уволилась.

– Вся? – я изумился. Вся?

– В строю остался только садовник, но он на больничном.

– Ты называешь это “в строю”?

– Да. Он ведь временно отсутствует, детей в школу везешь ты, – взрослая женщина кивнула и занялась завтраком.

Железный ангел в образе Эсфирь Мордэхаевны появился в моем доме так же естественно, как приходит новый день. В какой-то момент остался насовсем. Энергичная женщина загадочного возраста “где-то за шестьдесят” управляла нашим бытом непринужденно и твердой рукой. Когда семейство Добровольских ей надоедало, она удалялась по основному месту жительства, но больше, чем на сутки ее не хватало.

Что бы я без нее делал?

Я шумно втянул в нос запах овсяной каши, серьезно украшенный корицей. Аромат черного цейлонского чая. Верная историческим традициям ФМ заваривала его в большом белом дулевском чайнике с золотыми розами на округлых боках. Я направился к кофе-машине. Кофе в этом доме пью я один. И делаю девчонкам горячий шоколад.

Пришла Лека в тигриной пижаме, сообщила, что Нинка не хочет вставать с горшка. Следом спустилась Катюшка. За ней толстыми трубами хвосты принесли три кошки. Две наши и одна от Ильиных. Да. Когда-то я не терпел кошачьих, но время меняет человека. Мне исполняется сорок в этом августе.

– Папочка! Нинка не хочет умываться, прилепилась к горшку.

Старшая дочь уселась на свое место справа от меня.

– Отлепится, рано или поздно, так или иначе, – философски проговорил я. Поставил перед ней чашку какао и поцеловал в кудрявую макушку.

– Сначала каша, – приказала Фира Михайловна, отодвинула чашку, поставила тарелку, подняла ко мне глаза, – делать-то чо будем, Хэм?

Я пожал плечами. Взял свой американо в большой стеклянной кружке, кинул туда четыре куска сахара и отошел к окну.

– Искать.

– Я вызвала Катерину Васильевну, – сказала домоправительница. Выскребла остатки овсянки в фарфор и утвердила перед моим местом во главе стола. – Что-то надо делать, Добровольский. Я одна не справлюсь.

– Я повез детей в школу и себя в клинику. Вы с Катей занимаетесь няней и горничной. Эта ленивая почему сбежала?

Я набросал в овсянку изюму, орехов-цукатов. Сливками сверху залил. Ниночка увидела и рассказала на своем личном языке, что желает моей каши. Я привычно не стал спорить. Поменял тарелки.

– Ты вечно строишь из себя Гаруна Аль-Рашида, Добровольский, платишь слишком много, балуешь подарками, а людей необходимо в строгости держать! Если бы ты не платил столько стряпухе, она не скопила бы денег на домик в Крыму и не ухала бы туда со своим мужем-садистом. А горничная…

Я послушал про грехи миленькой горничной. Прелестная дурочка. Болтать с ней было забавно. И с уборкой она справлялась. На мой взгляд, разумеется. Наверняка ФМ избавилась от нее из превентивных соображений. Типа, пока девчонка не залезла мне в штаны. Взрослая женщина не доверяла людям по определению.

– Кухарку я попробую взять на себя, – выступил я.

Я мужественно решил окунуться в хозяйственное море. Хотел засунуть тарелку в посудомойку, но Фира отобрала и погрозила пальцем.

– Хэм! Ты не для этого. Не смеши серьезных людей. Где ты, оч интересно узнать, станешь искать повара? За операционным столом в клинике или на кафедре в Академии? – женщина чуть подобрела. Усмехнулась одной половиной рта. Обожает, когда удается усадить меня в лужу.

– У меня сегодня две консультации. Недешевые люди, партийные, по нескольку поваров держат, наверняка, – я улыбнулся, – я попробую спросить между анамнезом и диагнозом.

ФМ оскалилась фарфорово на мою плоскую шутку.

– Какое у тебя расписание?

– Завтра Берлин, в субботу Мумбаи.

Домоправительница глянула с вопросом:

– Открытие новейшей клиники. Я и Роберт подписались.

Взрослая женщина что-то посоображала себе, не озвучила. Но вывод сделала:

– Раньше воскресенья не вернешься. Так я и знала, что этим закончится.

Она успевала разговаривать со мной, следить, чтобы девочки сидели ровно. Катя не кормила кошек со стола, Лека опустила ноги и убрала локти под стол, Нинок не болтала с набитым ртом. Все должны завтракать правильно и абсолютно все, что она считает нужным. Досталось и мне:

– Сколько можно есть сладкого? Растолстеешь! Отрастишь комод сзади, как у твоего дружка Воронцова.

Я подошел к Фире Михайловне. Отобрал у нее левую руку и поцеловал:

– Спасибо, что заботишься обо мне, дорогая.

– Пошел на работу, подлиза!

Я получил подзатыльник.

И день завертелся в привычном ритме.

ГЛАВА 3. Долго и счастливо

Хэм

– Это приличное место?

Воронцов с внимательностью оглядел вход и вывеску.

– Это весьма неплохое место и тебе по карману, – заявил я и первым вошел в ресторан, – я хочу есть.

Стол нас уже ждал, накрытый к обеду в русском стиле, с винегретом, малосольной семгой, лососевым расстегаем и чесночными пампушками. Бочковые огурцы, соленые сыроежки и селедочка с икрой, луком и молоками.

– Эх, жаль такую закуску мимо водки гонять, – крякнул довольно Воронцов, цитируя классика, – был бы я Антон-Палычем, то усугубился рюмкой “покровской” наверняка.

– А потом за повестушку бы сел? – усмехнулся я, пристраивая портфель на особую полку.

– Писать книжки не сподобил меня господь. Я диагност, и бог не даст соврать, вполне приличный, – похвалил себя без затей мой друг детства.

Мы направились мыть руки в известное место.

– Но скажи мне, Хэм, скотина ты бессовестная, ты почему все выложил пациенту, вместо того, чтобы сначала доложить совету?

Полчаса назад на консилиуме по поводу здоровья третьего лица в государстве, я обнаружил и обнародовал встревожившие меня вещи. Разве я не для этого был приглашен? Я выслушал, стоя с расстегнутыми штанами, недовольные соображения новоявленного начальника Севки Воронцова. Оказывается, вовсе не так и не в том порядке принято поступать в деле обслуживания власть предержащих. Тоже мне царедворец выискался.

– Сколько у тебя детей? – глянув мельком вниз, он вдруг поменял направление разговора. Болтун.

–Скоро будет пять, – признался я.

– А ты не частишь с этим делом, Добровольский? – Севка заглядывал мне теперь в лицо, – Сашенька такая хрупкая…

– Да не все пятеро от нее, Сева!

Мне захотелось треснуть его по уху. Идиот. Мужик, мывший руки в соседней раковине, присвистнул уважительно.

– Так по поводу узи!

Ни грамма не уловив раздражения в воздухе, Воронцов задрал к потолку указательный палец. Я, теряя терпение, взял его за начальственный шиворот и вытолкал в обеденный зал.

Намазывая тертое сало с чесноком на горбушку бородинского, я слушал умника Севу и недоумевал. Чье узи прилетело мне на электронную почту? Это мой личный ящик, его знают члены семьи да близкие друзья. Обратный адрес незнакомый, подписи никакой. Глюк мирозданья. Не иначе. Я показал видос великому диагносту просто разговора ради.

– Это израильская аппаратура. Я могу сказать достаточно уверенно. Она, пожалуй, выдает наиболее точный срок беременности. Наши всегда ошибаются плюс-минус неделя в обе стороны. Раз здесь указано в спецификации шестнадцать недель, так и есть, хотя лично я предпочитаю старые добрые акушерские недели, – самодовольно заключил Севка и принялся шумно хлебать горяченные щи прямо из глиняного горшка.

Малиновый плюш обивки полукабинета да негромкий женский голосок, детски-томно напевавший “Динь-динь-динь”, удачно прикрывали звуки Воронцовской трапезы. Откуда письмо? Я достал мобильный и запустил файл снова.

– Зародыш откровенно не тянет на шестнадцать недель.

Я не великий тут специалист, но перевидал подобного кина достаточно.

Воронцов перегнулся через стол и вытащил гаджет из моей руки. Кивнул:

– Согласен. Но если плод азиатского происхождения, то тут могут быть нюансы.

Настала очередь кивать мне. Я бросил аппарат на стол. Ерунда какая-то! Я велел официанту налить мне щей в тарелку. Быстрее остывают. Щи оказались великолепны. И жаркое. И десерт.

Аля

– Хочешь, я с ним поговорю? – Ричи в сотый раз поцеловал меня в шею.

Мы не остались ужинать в кафе. Он хотел в постель, я, чего уж греха таить, боялась, что нас кто-нибудь заметит из знакомых. Льюисвилль – город маленький.

Хотя переживала я глупо и зря. Портье в гостинице, куда привел меня Мак, служил седой черный дядя, что когда-то работал в миссии. Еще при Добровольском. Он тепло поздоровался со мной. Отдал ключ шотландцу и улыбнулся снова. Я спряталась за спину любовника.

Мужчина начал целовать от самого порога. Заждался. Я отказывала ему почти три месяца, с тех самых пор, как вернулась из дома. Во-первых, я подцепила пневмонию, когда моталась лично в рейд по приграничным лагерям беженцев, во-вторых, я надеялась, что на фоне температуры и антибиотиков задержка моя рассосется каким-нибудь чудом. В кино так случается сплошь и рядом. Не рассосалось. Хуже. Добровольский умудрился заметить новость своим острым глазом. А я подумала: и плевать. Все равно он узнает. И согласилась на свидание. Зачем? Если бы я себя понимала…

– О чем ты все время думаешь, Элли? Где витаешь? – спросил тихо партнер и дунул в ушко. Перевернул на живот и целовал спину, опускаясь ниже и ниже.

Я промолчала в ответ. Зачем разговоры сейчас? Но шотландец считал по-другому:

– Давай я с ним сам поговорю…

– Давай ты не будешь меня давайкать! – рассердилась я на чистом русском, хотела сесть.