Границы крови

Обязательно!

Данная книга содержит в себе:

разницу в возрасте.

нецензурную брань.

сцены насилия.

наркотики.

ревность.

одержимость.

сталкерство.

Если вам не нравится всё из вышеперечисленного, то прошу вас не начинать читать данную книгу! Ваша психика важна, прошу не забывать об этом!

Playlist

Swim-[Chase Atlantic]

She likes a boy-[Nxdia]

Art Deco-[Lana Del Rey]

older-[Isabel LaRosa]

i'm yours-[Isabel LaRosa]

Одним целым-[PHARAOH]

Встречная-[перемотка]

Это любовь-[скриптонит]

Космос-[скриптонит]

Sad Girl-[Lana Del Rey]

Doubt-[Twenty One Pilots]

Shape Of My Heart-[sting]

ты так красива-[QUEST PISTOLS]

BANKS — [Waiting Game]

Lana Del Rey —[Gods & Monsters]

Billie Eilish —[You Should See Me in a Crown]

Во время написания книги я буду добавлять песни,которые по моему личному мнению подходят к книге.

Пролог.

Рим — город, который никогда не спит.

Оживлённые улицы, вспышки камер, постоянный шум, модные показы, свет софитов и нескончаемая суета. Для кого-то это может быть мечтой, а для неё — обыденность.

Подиумы, вспышки папарацци, блеск глянца — всё это стало неотъемлемой частью жизни Миравель Манчини. Она была воплощением совершенства: холодная грация, безупречная внешность, уверенность в каждом шаге. Мужчины мечтали о ней, женщины — завидовали. Но никто не мог приблизиться к ней по-настоящему. Ни один не смог преодолеть стену, которую она годами возводила вокруг своего сердца.

Она не позволяла никому стирать её границы. Не давала шанса проникнуть в её душу. Её холод — это броня, за которой пряталась ранимая сущность.

Но всё изменилось в тот вечер.

Один взгляд. Один мужчина. Один момент.

Данте Сантарелли.

Он увидел её в ресторане,и уже тогда знал-она станет его. Во что бы то ни стало. Он не верил в случайности. Он не любил медлить. И если ему что-то было нужно — он это забирал.

Так началась история, в которой ставки — не просто любовь. А одержимость. Власть. И желание обладать тем, что не принадлежит никому.

1 глава.

Я сидел в клубе, откинувшись на спинку дивана, пока стриптизерша танцевала мне. Я лениво взял стакан с виски и сделал глоток.

Моя жизнь была скучной и утомляющей. Каждый день — то же самое: сделки, убийства, шлюхи. Всё было до такой степени скучно, что мне это порой надоедало.

Безусловно, мне нравилась власть, которой я владею. Но мне хотелось чего-то интересного.

Я глянул на стриптизершу и бросил ей на итальянском, закурив сигарету:

— Vattene. — (переводится как «убирайся прочь»).

Мне не пришлось долго ждать, и она убежала. Я привык к тому, что каждый человек делал то, что я хочу. Мне нравилось ощущать ту власть, которую я имел. Но она не была предоставлена мне просто так. Я добивался этого кровью и потом. Моя жизнь — это сплошное испытание. Я добивался этого уважения потом и кровью. Меня знали где угодно и относились ко мне с уважением, некоторые люди даже со страхом.

Я же не любил страх и слабость. Это всё не для меня. Вот почему за всё тридцать лет я не влюблялся и не имел девушку. Большинство из них — ранимые и больные на голову. Постоянно выносят тебе мозг и ноют. Такое поведение не для меня.

У меня были лишь девушки на несколько ночей. Но и те постоянно выносили мне мозг о любви. Хотя я не давал им никаких признаков на любовь или что-то подобное этому дерьму.

В комнату ворвались. Я поднял голову — там стоял мой друг и мой консильер.

— Данте, склад горит, — быстро пробормотал он.

— Che cazzo?! — (переводится как «какого хрена?!»).

Я быстро вскочил с дивана и направился на выход, а Лука — за мной. Я сел в машину на заднее сиденье, а Лука — со мной.

— Com'è successo? C'erano così tanti dei nostri! E chi cazzo l'ha fatto?! — (переводится как «как это произошло? Там же было столько наших людей! И кто мать твою это сделал?!»).

— Non lo so, Dante, come sia successo. E neanche chi l'ha fatto. Appena l'ho saputo, sono venuto subito a dirtelo. — (переводится как «я не знаю, Данте, как это случилось. И кто это сделал, тоже не знаю. Как только узнал, я сразу же приехал сообщить тебе.»).

Пожарные ещё не уехали, когда мы подъехали к складу. В воздухе висел густой запах гари и расплавленного металла. Сквозь дым виднелись обугленные стены и покорёженные ворота.

Я вышел из машины и молча направился внутрь, даже не дождавшись, пока мне откроют дверь.

— Всё сгорело подчистую, — сказал Лука, идя позади. — Ни камер, ни свидетелей. Ничего.

Я обвёл взглядом помещение. От контейнеров остались лишь металлические остовы. В углу лежал изувеченный труп — один из наших. Мои глаза остановились на нём лишь на секунду — не от жалости, а от злости. Кто-то обошёл мою систему.Ударил точно. Больно. И бесшумно.

— Откуда начался пожар?

— Судя по всему, изнутри.

— Значит, закладка была в товаре?

— Мы так думали. Но... ничего не нашли. Ни остатков взрывчатки, ни следов бензина. Ни черта.

Я присел рядом с одной из обугленных балок. Пепел облепил мои ботинки, но мне было плевать.

— Это кто-то с головой, — пробормотал я, скорее себе, чем Луке. — Кто-то, кто понимает, как устроены наши склады.

Лука промолчал. Он знал, что когда я говорю шёпотом, значит, внутри ураган.

— Начни проверку. Наших людей. Всех.

— Ты думаешь...

— Я не думаю. Я знаю. Без крота никто бы не прошёл мимо охраны.

Я поднялся и снова оглядел склад. Пустота. Ни следа. Ни одной чёртовой зацепки.

Я сидел на заднем сиденье, устало откинувшись на чёрную кожу салона. Пахло дорогим табаком и гарью, въевшейся в пальто после склада. За окном проносился вечерний Рим — огни витрин, мотоциклы, дождь. Усталость в висках неприятно пульсировала.

Я вытащил сигарету и закурил. Лука молчал. И, сука, молчал так, будто сейчас скажет что-то, что мне точно не понравится.

— Говори уже, — бросил я, не поворачивая головы.

Он слегка кивнул и медленно заговорил:

— Сегодня вечером мероприятие. Наш новый ресторан — открытие. Всё готово.

— Я только что вышел из сгоревшего склада, Лука. И ты предлагаешь мне пить шампанское?

— Это не просто вечеринка. Там будет нужная публика. Люди, которые могут знать что-то... или быть замешаны. Вроде бы — светская болтовня, но мы оба знаем, как там ловятся нужные слова.

Я втянул дым, глядя в ночь.

— И?

— Там будет девушка, — добавил он через паузу.

Я фыркнул.

— Ты меня с кем путаешь?

— Модель. Зовут Миравель Манчини. Ей девятнадцать. Лицо бренда своей матери. И, случайно или нет, её мать — твоя бизнес-партнёрша.

Я повернул голову.

— Клаудия Манчини?

— Она самая. Она же соучредитель ресторана. И её дочь — лицо бренда, который мы официально пиарим в рамках мероприятия. Её пригласили как гостью и лицо рекламной кампании.

— Чёрт. Я не знал, что у неё есть дочь.

— Она не светит её. Ни на переговорах, ни в прессе. Всё строго. Но на сегодня — исключение. Девчонка только начала зажигать. Vogue, Givenchy, подиумы, контракты...

Я молча затушил сигарету. Пауза затянулась.

— Хорошо, — наконец бросил я. — Мы заедем. На пятнадцать минут.

Лука кивнул.

— Уже всё готово. Тебя ждут.

Я усмехнулся.

— Пусть и дальше ждут. я не привык приходить по расписанию.

Девятнадцать. Лицо бренда. Дочь моей бизнес-партнёрши, о существовании которой я даже не знал.

И всё это — на фоне сгоревшего склада.

2 глава.

Я смотрела прямо на него. В его глазах читались сомнения — он смотрел на меня, потом на мою мать. И это было вполне ожидаемо.

Я даже не хочу представлять, что будет, когда Данте узнает правду. О том, что именно моя мать приказала поджечь его склад. Эта женщина безумна — и опасна. Но рассказывать ему? Нет. Даже не подумаю.

Мне ещё пригодится её помощь.

Если я сдам её — я останусь без поддержки. А сейчас она мне жизненно необходима.

Я хочу быть узнаваемой. В каждой стране. На каждом экране. В каждом журнале.

И кто, как не Клаудия Манчини, может это обеспечить?

Конечно, я хотела бы добиться всего сама.Но моя фамилия уже открывает передо мной сотни дверей. Не воспользоваться этим — значит быть глупой. А я, уж точно, не глупая.

Он протянул мне руку. Я сделала то же самое.

— Данте Сантарелли, — произнёс он, коснувшись губами моей руки. Его голос был низким, хрипловатым. А улыбка — больше походила на хищный оскал. Белоснежные зубы, выверенная сдержанность в каждом движении.

Отрицать его привлекательность было бы смешно. Он — мужчина с мощными плечами, внушительной фигурой. Выше меня, сильнее опаснее.

— Миравель. Очень приятно, — бросила я холодно.

Вскоре я отошла от матери и оказалась в другой части зала. Стояла среди людей, поддерживала вежливые беседы, отвечала на чьи-то дежурные комплименты. Мужчины смотрели на меня слишком настойчиво. Некоторые буквально раздевали взглядом. Это было мерзко, но я привыкла. Такая реакция — почти норма в моём мире.

Я держала бокал шампанского и стояла у дальней стены, одна.

На мне было множество взглядов, но только один прожигал насквозь.

Я чуть повернула голову и заметила его у дальнего столика. Данте. Он стоял рядом с мужчиной, которого я успела отметить раньше — его консильере. Данте смотрел прямо на меня, медленно скользя взглядом по моему телу.

Когда наши глаза встретились, он вдруг улыбнулся.

Улыбка больше походила на оскал.

Я сглотнула и быстро отвернулась, возвращая себе самообладание.

Этот взгляд будто пронзил меня и остался внутри.

Мне захотелось исчезнуть. Исчезнуть из зала, из вечернего света, из этого города.

Я поставила бокал на ближайший столик и поспешила к балкончику в глубине зала.

На улице было прохладно. Свежий ветер обнял меня, поднимая волосы и холодя кожу. Я подошла ближе к перилам и посмотрела на вечерний Рим, раскинувшийся под звёздами.

Лондон никогда не мог сравниться с Римом по красоте.

Хотя Лондон — мой дом, всё же Рим имел что-то иное...

Что-то живое.

Ветер усилился.

А вместе с ним — воспоминания.

О матери.

Она никогда меня не любила. Никогда не обнимала. Не защищала.

Каждый день в детстве был для меня испытанием.

Словно я родилась для того, чтобы быть ей обузой. Или разочарованием.

Мои мысли резко оборвались.

На мои плечи вдруг лёг пиджак. Я вздрогнула и резко обернулась.

Передо мной стоял Данте.

Лицо спокойное. Каменное. В нём не читалось ни эмоций, ни интереса — но именно это выражение говорило больше всего. Он был опасен своей сдержанностью.

— Замёрзнешь, — сказал он спокойно. — В таком платье лучше не выходить на улицу.

Я взглянула на него, слегка вскинув бровь.

— Забавно, — холодно отозвалась я. — Сколько мужчин за вечер смотрели на меня — ни один не предложил пиджак. Видимо, вы редкий экземпляр.

Он чуть улыбнулся уголком губ. Эта полуулыбка снова напоминала оскал — хищный, осторожный, уверенный в себе. Он не ответил сразу. Просто смотрел на меня.

Долго. Неотрывно.

Я отвернулась и посмотрела вперёд, туда, где город раскинулся под ночным небом. Он не спешил уходить. Стоял рядом, и я чувствовала его взгляд.

Слишком пристальный. Слишком изучающий.

Будто он пытался понять, кто я. Или кем могу стать.

— Не люблю, когда на меня так смотрят, — произнесла я чуть тише, не глядя на него.

— Тогда не выходи в свет, Миравель, — спокойно отозвался он. — Красота — как оружие. Если не умеешь ею пользоваться, рано или поздно попадёшь под выстрел.

Я повернулась к нему.

— Вы говорите, будто знаете меня.

— Нет, — коротко ответил он, и его голос стал ниже. — Но мне любопытно узнать.

И снова этот взгляд. Словно он видел не внешность, не платье, не фамилию — а что-то глубже. Словно уже начал собирать мой портрет по кусочкам.

— Приятного вечера, синьор Сантарелли, — сухо сказала я, вернув ему пиджак. — Я умею согревать себя сама.

Я развернулась и направилась к выходу с балкона, чувствуя его взгляд на своей спине до последнего шага.

По приезде домой я сразу приняла душ. Вода немного помогла смыть с меня глупую дрожь, но внутри всё равно оставалось что-то липкое, как будто я пыталась отмыться от прошлого.

Я легла в постель, укутавшись с головой. Хотелось забыться хотя бы на несколько часов.

Но сон был безжалостен.

— Ты плохо себя вела, Миравель, — голос матери звучал спокойно. Слишком спокойно.

Я стояла на коленях, дрожа от страха. Передо мной — она. Такая же холодная, равнодушная, жестокая, как и всегда.

— Ты ведь знаешь, что будет за непослушание? — сказала она, подходя ближе.

— Мамочка, прошу... я больше так не буду. Пожалуйста... Мне больно... Я не хочу, чтобы они трогали меня... Я сделаю всё, что ты скажешь, только... не надо... — я плакала, едва дыша, цепляясь за призрачную надежду, что она услышит.

3 глава.

Прошло две недели. Каждый божий день мои люди следили за Миравель. Я знал каждый её шаг. Мой интерес к этой женщине не угасал — напротив, он только усиливался. Как и интерес к тому, кто же на самом деле стоял за поджогом моего склада.

Я был более чем уверен, что мать Миравель каким-то образом причастна к этому. Возможно, и сама Миравель тоже. Мне нужно было выяснить это как можно скорее.

Я сидел в своём кабинете, когда на телефон пришло сообщение в Telegram. Я сразу открыл его.

Фотография.

Миравель.

Фотосессия.

На ней — чёрное облегающее платье с глубоким вырезом и длинные кружевные перчатки. Она была беспощадно красива.

— Bellissima, porca puttana... — выругался я, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза.

(Прекрасная, мать твою.)

Эта девушка была самим совершенством. Во всём. Полностью. Мне нужно было срочно оказаться где-то рядом. Просто видеть её. Хоть издалека. Хотя этого становилось недостаточно.

Я, недолго думая, быстро напечатал ей сообщение в телеграмме.

— In questo scatto sei da impazzire, gattina.

(на этом фото ты сводишь меня с ума,кошечка)

Она прочитала его сразу, почти мгновенно. Но не ответила. Я со вздохом бросил телефон на стол и потер переносицу. Меня начинало раздражать это чувство — неопределённость. Мне было уже недостаточно просто знать каждый её шаг, получать фотографии, отчёты, отслеживать маршруты. Этого было мало. До безумия мало.

Мне нужно было быть рядом. Слышать её голос. Слушать, как она смеётся.Видеть, как двигается.Просто... видеть её. Это стало необходимостью, почти болезненной. И пусть я сам не до конца понимал, зачем мне это — мне нужно было быть рядом с Миравель. Любой ценой.

Я резко поднялся и громко подозвал Луку. Тот появился почти сразу — как всегда, быстрый и собранный.

— Что случилось, Данте? Ты в последнее время... слишком странный.

— Я хочу купить половину акций бренда Клаудии Манчини, — произнёс я спокойно, не отводя взгляда от окна.

Лука замер. На его лице отразилось искреннее удивление.

— Данте, ты с ума сошёл? Она никогда не согласится. Ты же знаешь, кто такая Клаудия.

— Поэтому ты найдёшь на неё что-то. Всё, что сможешь. Любые долги, неудачные сделки, ссоры с инвесторами, налоговые проблемы — всё, что можно использовать. Что угодно, Лука. Я не шучу.

Он всё ещё смотрел на меня с сомнением, но, в конце концов, кивнул.

— Хорошо. Я всё найду. Но скажи... зачем тебе это на самом деле?

— Миравель, — коротко бросил я. Этого было достаточно.

Лука молча кивнул и вышел.

Я встал со стула и медленно подошёл к окну. За стеклом раскинулся вечерний Рим. Огни города мерцали, как драгоценности, улицы жили своей жизнью — шумной, красивой, тёплой.

Вечерний Рим... Чёрт побери, наверное, это действительно одно из самых прекрасных зрелищ в этой жизни.

Но даже он терял своё очарование на фоне её лица.

Прошло не больше двух дней. Лука был быстрым, особенно когда ему давали чёткую цель.

Он вошёл в мой кабинет без стука — значит, новости были важными.

— Нашёл, — сказал он с порога.

Я оторвался от бумаг и жестом указал на кресло напротив. Он сел и выложил на стол тонкую папку.

— У Клаудии всё на первый взгляд безупречно. Но нашёл кое-что. Один из её инвесторов — француз, зовут Арно Делакруа — в прошлом году вложил крупную сумму в их рекламную кампанию. А в итоге получил меньше, чем обещали. Он подал иск, но Клаудия замяла дело, всё сделала через связи. Арно недоволен. Очень.

Я молча взял папку и просмотрел документы. Переписка, финансовые отчёты, даже скрины с его претензиями. Лука, как всегда, всё сделал безукоризненно.

— Отлично, — кивнул я. — Установи с ним контакт. Пусть знает, что у него есть более сильный союзник, чем французский суд.

— Ты хочешь шантажировать её?

Я посмотрел на Луку. Долго. Тяжело. Он сам понял, что задал глупый вопрос.

— Я просто хочу долю в её бизнесе, — сказал я спокойно. — Она умная женщина. Она поймёт, что это выгодное партнёрство.

— А Миравель?

Я усмехнулся.

— Она узнает об этом последней. Пока — пусть продолжает играть в свою игру.

Лука встал, но у двери задержался:

— Данте, ты уверен, что хочешь идти так далеко ради девушки?

Я взял бокал с виски, сделал глоток и отвернулся к окну.

— Я уже пошёл.

4 глава.

Уже несколько дней подряд я получаю по пять букетов в день. Пять. Каждый раз — в разное время, в разные моменты, но всегда одинаково роскошные и безупречно собранные. Розы, пионы, орхидеи — как будто кто-то знал мои вкусы слишком хорошо.

Но при этом — ни одной записки. Ни одного имени. Абсолютно ничего, что могло бы выдать отправителя. Только молчаливые букеты, словно чей-то молчаливый надзор.

Хотя, если быть честной, мне и не нужно было гадать. Я почти сразу поняла, от кого всё это.

Данте.

После той встречи он не написал больше ничего, если не считать одного странного сообщения.

«Ты великолепна на этой фотосессии, кошечка.»

Я прочитала его и сразу же закрыла чат. Он пугал меня. Настолько, что я до сих пор чувствовала это неприятное напряжение в груди, стоило мне просто вспомнить его взгляд.

Он был странный. Опасный. И слишком уверенный в себе.

И, что хуже всего — я чувствовала, что это не последняя наша встреча. А мне бы очень, очень не хотелось пересекаться с ним снова.

Я сидела в гримёрке, вдыхая аромат кофе и свежей косметики, когда в комнату зашла Алия — моя подруга и, пожалуй, единственный человек, которому я доверяла хоть немного. Та же насыщенная графика съёмок, та же уставшая улыбка на лице.

— Ну что, опять цветочный террор? — усмехнулась она, присаживаясь рядом и бросая взгляд на мой телефон. — Я слышала от ассистентки, тебе сегодня утром прислали два огромных букета на съёмочную площадку.

— Пять. — коротко ответила я, закатывая глаза. — Каждый день по пять. Без записок.

Алия нахмурилась.

— Ты думаешь, это он? — её голос стал тише. — Тот тип с ресторана как его там?

— Данте Сантарелли. — выдохнула я и взглянула в зеркало. — Да, думаю, это он.

— И ты не хочешь... как минимум... выяснить, чего он добивается?

— Я и так знаю, чего он добивается, — раздражённо бросила я. — Мужчины вроде него всегда чего-то хотят. А с такими, как он, всё гораздо опаснее.

— Ну, он был, конечно, жутковат, но чертовски красивый, — усмехнулась Алия, подмигнув. — Ты бы могла хотя бы немного развлечься, раз уж он так упорно присылает тебе полпарфюмерного рынка в виде цветов.

Я резко повернулась к ней.

— Это не смешно. Он пугает меня. Алия, ты не понимаешь. Его взгляд — он будто видит тебя насквозь, и ему всё равно, хочешь ты этого или нет. В этом есть что-то... хищное. Как будто он уже решил, что ты — его.

— Ладно-ладно, прости, — подняла руки подруга. — Просто будь осторожна. Если он действительно так опасен, может, стоит кому-то рассказать?

— И кому же? Маме? — я усмехнулась, иронично. — Ей всё равно. Она скорее отправит меня к нему в руки, если увидит в этом выгоду.

Мы замолчали. Алия опустила глаза, а я снова взглянула в зеркало. В отражении я увидела красивую, собранную девушку. Только вот внутри — всё дрожало.

Съёмка шла уже третий час, и я чувствовала, как моё терпение медленно, но верно тает. Платье сидело идеально, мейкап был безупречен, фотограф одобрительно кивал, ассистенты суетились вокруг. Всё было, как обычно. И всё это до жути раздражало. Я едва сдерживала зевоту, стоя под яркими лампами и глядя в объектив. Казалось, обычный рабочий день. Но вдруг...

Я почувствовала. Его.

Это невозможно было не заметить — как будто температура воздуха вокруг изменилась. Холодок пробежал по коже, словно предчувствие. В студии раздалось еле уловимое движение, словно что-то невидимое вошло и тут же перетянуло на себя всё внимание.

Сотрудники начали перешёптываться, кто-то стал суетливо поправлять одежду. Я заметила, как визажист уронила кисть. Все взгляды повернулись к двери. Я тоже обернулась — и сердце тут же споткнулось в груди.

Он вошёл так, будто это его территория.

Уверенно, спокойно, с той небрежной элегантностью, которую невозможно подделать. Тёмный костюм, пальто, перекинутое через руку, слегка расстёгнутая рубашка... Он будто не ощущал жары, не чувствовал лишнего взгляда — он сам был центром внимания. Его взгляд скользнул по залу и остановился на мне. В этих тёмных глазах не было удивления. Он пришёл именно за этим. За мной.

— Кто это? — тихо прошептала Алия, моя подруга и коллега, внезапно оказавшись рядом.

— Данте, — так же тихо ответила я. — Он не должен был быть здесь.

— Ты шутишь? Он будто сошёл с постера к фильму про мафию, — восхищённо выдохнула она.

Я цокнула языком и не ответила. Лицо старалась держать спокойным, но внутри всё дрожало.

Данте неторопливо прошёл вглубь студии, игнорируя ошарашенные взгляды и недоумение съёмочной группы. Его глаза были прикованы ко мне. Словно никого, кроме меня, здесь не существовало.

Он остановился в нескольких шагах. В его лице — спокойствие. В теле — власть. В голосе — сталь.

— Ты выглядишь впечатляюще, gattina, — сказал он низким, обволакивающим голосом. От этих слов у меня по спине прошёл холодный ток, мурашки покрыли руки. Этот человек был слишком опасен.

Я смотрела на него холодно. Или пыталась.

— Чего ты хочешь, Данте? — спросила я ровно, хотя внутри всё сжималось от страха.

Он чуть склонил голову набок, рассматривая меня, как коллекционер — редкий экспонат.

— Просто поговорить. Две минуты, не больше, — он сделал паузу, — если ты, конечно, не против.

Я сжала губы и отвела взгляд. Я знала: если соглашусь — втянусь глубже. Если уйду — он всё равно найдёт способ приблизиться. Данте не из тех, кто отступает.

5 глава.

Я всегда умел ждать. Терпение — навык, отточенный временем. В нашем мире он ценится выше золота.

Но с ней всё было иначе.

С Миравель.

Чем больше я наблюдал за ней, тем сильнее внутри всё сжималось в тугой, горячий узел. Мне уже не хватало фотографий, не хватало отчётов моих людей. Мне было мало знать, где она, с кем, что ест, в какой машине едет. Мне хотелось большего. Настоящего. Живого.

Мне нужна была власть. Власть над её миром. И я знал, где именно находится ключ.

Клаудия Манчини.

Мать. Женщина, которая родила Миравель — и при этом не дала ей ничего, кроме известной фамилии и ледяного равнодушия. Я давно знал, что между ними — пропасть. Видел это ещё тогда, когда мы впервые встретились.

Теперь всё изменилось.

И я собирался использовать всё, что знал о Клаудии, чтобы оказаться ближе к её дочери.

Мы встретились в том самом ресторане, где когда-то заключили наш первый контракт. Я приехал на час раньше, как и планировал. Мне нужно было осмотреть всё — убедиться, что наш разговор пройдёт без посторонних ушей.

Когда Клаудия появилась, её сопровождал личный помощник — высокий лощёный парень лет тридцати, по выражению лица скорее похожий на наёмного адвоката, чем на ассистента. Я знаком к таким. Они не задают лишних вопросов, но слышат всё.

— Ты рано, Данте, — сказала Клаудия, бросив на меня быстрый, оценивающий взгляд. Она всегда так смотрела. Как хищница. Мы с ней были похожи в этом.

— Привычка, — спокойно ответил я, делая глоток кофе. — Я предпочитаю быть первым.

Она уселась напротив, сбросив пальто. Всё в её движениях говорило о контроле. Её маникюр, кольца на пальцах, стильный костюм — всё идеально, всё выверено.

— Зачем ты хотел поговорить лично? — спросила она, переплетая пальцы. — Мы можем всё обсудить через юристов, как обычно.

— Это не обычное предложение.

Я вынул из папки документы, аккуратно положив их на стол перед ней. Она лишь мельком глянула — и подняла на меня взгляд.

— Ты хочешь долю в моём бренде?

— Половину, — уточнил я.

Она фыркнула.

— С какой стати я должна согласиться? У нас с тобой ресторан — и этого достаточно.

— Я знаю про Делакруа.

Тишина.

Клаудия медленно откинулась на спинку стула. Её лицо не дрогнуло, но в глазах промелькнуло напряжение. Едва заметное.

— Ты копал? — тихо спросила она.

— Это было слишком легко найти, La mia cara Claudia.-промурчал я с насмешкой.

(переводиться как «Моя дорогая Клаудия)

Она взяла документы, открыла первую страницу. Я наблюдал за ней. За тем, как напряглись её пальцы.

— Шантаж — не твой стиль, Данте.

— Это не шантаж, — возразил я спокойно. — Это предложение. Очень выгодное. Я даю тебе деньги, контакты, расширение в Италию, поддержку влиятельных партнёров. А ты — разрешаешь мне купить долю. Всё просто.

Она захлопнула папку.

— И что ты будешь делать с этим брендом? Зачем он тебе? Ты — не про моду, Данте.

Мы долго смотрели друг на друга. Она была умной. И понимала, что я не отступлю.

— Это из-за Миравель? — наконец спросила она.

Я не ответил.

— Хочешь совет? Забудь. Она не стоит того. Красивая, да. Молодая, да. Но слишком амбициозная. Слишком упрямая. Думает, что знает жизнь, но на самом деле — всего лишь продукт моей фамилии.

Я сжал челюсти.

— Продукт твоей фамилии? — повторил я медленно. — А ты, Клаудия, вообще когда-нибудь её любила?

Её лицо оставалось бесстрастным.

— Любовь — не обязательна, — бросила она. — Я дала ей всё, чтобы она была сильной. А чувства... чувства — это для слабых.

Молчание повисло между нами.

— Хорошо, — сказал я, вставая. — Подумай. У тебя неделя. Потом я найду другой способ договориться.

Она прищурилась.

— Ты не остановишься, да?

— Никогда.

Я наклонился ближе, почти касаясь её лица:

— Потому что она стоит того. Даже если ты этого не видишь.

Ночью я не мог уснуть.

Я смотрел на фотографии Миравель. На её лицо — хрупкое, холодное, напряжённое.

Клаудия не просто не любила её — она сломала её. И при этом сделала всё, чтобы Миравель стала идеальной обложкой. Куколкой. Марионеткой.

Но Миравель не была куклой.

В ней было что-то дикое. Непокорное. Настоящее.

Я вспоминал тот вечер на балконе. Как она отдала мне пиджак, как смотрела на Рим, будто хотела исчезнуть. Её голос.

«Я умею согревать себя сама».

Врёт.

Я прижал ладони к вискам.

— Чёрт... — прошептал. — Что ты со мной делаешь,mia gattina.

6 глава.

В этом мире всё должно быть безупречным.

Тело. Слова. Движения. Взгляд.

Каждый мой шаг — под контролем. Каждое слово — выверено. Ошибок быть не может. Я просто не имею права на них.

«За ошибки всегда нужно платить», — так говорила мне моя мать. Сказано безэмоционально, почти равнодушно.

Эта фраза впилась в мою память, как острое лезвие, и с тех пор стала моим правилом. Молчаливым законом, которым я жила.

И до сих пор живу.

Сегодня я должна быть идеальной. Даже больше, чем обычно. Сегодня финальный выход. Последняя модель. Новая коллекция.

«La luna, ты самая сильная девочка у меня. Я горжусь тобой. Я уверен — твои мечты обязательно сбудутся».

Эти слова отца звучали в моей голове, словно тёплое эхо из прошлого. Голос, которого мне так не хватает. Голос, который когда-то был моей опорой... до того, как исчез.

Я глубоко вдохнула, расправила плечи и шагнула вперёд.

Сцена ослепляла ярким светом, но я чувствовала каждое движение, каждое касание ткани к коже. Каблуки гулко стучали по подиуму, и каждый шаг отзывался дрожью где-то внутри. В зале царила тишина — напряжённая, почти сакральная. Вся энергия публики была направлена на меня.

Я шла уверенно. Грациозно. Как учили. Как требовали.

Когда я дошла до самого конца подиума, на мгновение остановилась. Свет прожекторов бил в глаза, а вспышки камер сливались в один слепящий вихрь. Но даже в этом сиянии, среди сотен лиц, я почувствовала его.

Этот взгляд.

Холодный. Жадный. Пронзающий спину, как игла.

Я не обернулась. Не дала себе этого. Но мне не нужно было видеть — я знала, кто это.

Данте Сантарелли.

Он сидел в первом ряду возле моей матери,нагло рассматривая меня.Смотрел так, будто имел на меня право. Будто уже владел мной.

Этот взгляд был тяжёлым, словно цепи.

Он напоминал мне: я под наблюдением.

И от этого становилось не по себе.

Я вошла в раздевалку и села на узкий диванчик у стены. Комната была тесной, словно коробка, окружённая множеством вешалок с одеждой — вечерние платья, костюмы, пальто, всё висело в хаотичном порядке. В углу стоял туалетный столик, заваленный косметикой, баночками, кистями, флаконами духов. Запах грима и пудры смешивался с запахом усталости, адреналина и чужих духов. Я обхватила себя руками, пытаясь немного успокоиться.

Я только начала приходить в себя, как в дверь кто-то вошёл — без стука, без разрешения, без тени сомнения.

Я резко подняла голову.

Данте.

— С какого чёрта ты врываешься сюда?! — прошипела я, вскакивая на ноги.

Он молчал. Просто смотрел. Его лицо было непроницаемо, взгляд — тяжёлым. И тишина от него пугала даже больше, чем слова. Он сделал шаг вперёд.

Я инстинктивно отступила назад.

Он продолжал приближаться — медленно, размеренно, как будто заранее знал, куда я отойду. Я отступала шаг за шагом, пока не упёрлась спиной в холодную стену. Дальше было некуда.

Он остановился прямо передо мной. Близко. Слишком близко.

Я подняла голову, откидывая её назад, чтобы увидеть его лицо. Он был выше. Гораздо. Давящий, как сама тень.

Я нервно сглотнула.

— Чего ты хочешь от меня, Данте? — спросила я, едва слышно. Мой голос предательски дрожал.

Он ничего не сказал. Просто медленно поднял руку и коснулся моих волос, убрав одну прядь за ухо. Его пальцы были тёплыми. Слишком тёплыми. Движение — ласковым, почти заботливым. Но я знала: это не забота. Это — контроль.

— Ты была невероятна, mia gattina, — прошептал он, наклоняясь ближе, к моей шее. Его дыхание обжигало кожу. Он зарывался лицом в мои волосы, вдыхая мой запах, как будто это давало ему власть надо мной.

Я замерла. В груди стучало паническое: Нет, нет, нет...

Я резко отдёрнула голову, глаза распахнулись.

Он отстранился, чуть нахмурившись — недовольно. А я — не раздумывая — ударила его.

Пощёчина прозвучала громко, звонко, как выстрел в тишине комнаты.

— Что ты себе позволяешь, Данте?! — я закричала, отталкивая его от себя с силой, на которую даже не рассчитывала. — Это моя гримерка,куда ты не имеешь права врываться!Моя жизнь! Я не твоя собственность, ты не имеешь права!

Он сделал шаг назад. Его лицо оставалось спокойным, но я видела — под кожей что-то дёрнулось. Он не ожидал, что я ударю. Он не привык к отказу.

Я тяжело дышала, прижимая ладонь к груди, словно пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Моё тело дрожало от напряжения, от злости, от страха — но я не показала ни капли слабости.

Он посмотрел на меня — пристально, в упор. Его голос прозвучал почти ласково:

— Хорошо,mia gattina.

— Уходи, — прошептала я, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Сейчас же.

Он ещё мгновение стоял на месте, а потом медленно кивнул и, не говоря больше ни слова, развернулся и вышел, оставив за собой гулкое, душное напряжение.

Как только дверь за ним закрылась, я осела на диван, будто ноги перестали держать. Закрыла лицо ладонями. Горло жгло, внутри всё колотилось. Я чувствовала — это было только начало.

И мне срочно нужно было придумать, как спастись от него.

Мне хотелось просто исчезнуть. Раствориться. Исчезнуть в городе, в вечернем воздухе, в шуме машин. Отдалиться от всех — от людей, от обязанностей, от всего этого глянцевого мира. Просто побыть одной.

Но, увы, это было невозможно. На вечер был запланирован ужин с матерью. Что-то вроде «семейного» ужина, как она выразилась. Ложь. Театральная сцена для галочки.

7 глава.

Я смотрел прямо на Миравель. На её лице сначала отразилось удивление — резкое, искреннее. А затем, словно по щелчку, его сменило раздражение... злость. Губы плотно сжались, взгляд стал колючим. Я едва заметно усмехнулся, не сводя с неё глаз.

Она, конечно же, заметила это. И почти мгновенно надела свою любимую маску — холодной, неприступной дамы. Отстранённой, словно из другого мира. Слишком гордой, чтобы позволить себе показать хоть что-то настоящее.

Мне даже захотелось рассмеяться. Она была как актриса, идеально играющая в собственном спектакле. Только вот я знал: под этой маской — не лёд, а пламя. И это пламя было только моим.

Миравель села на стул напротив. Не рядом, не чуть ближе — прямо напротив. Расстояние. Границы. Чётко расставленные акценты.

Она сняла пальто, и один из официантов тут же подошёл, чтобы забрать его. Миравель кивнула и мило улыбнулась ему, поблагодарив вежливо, почти мягко.

Я напрягся. Не из-за официанта. А из-за этой улыбки. Тёплой, живой, лёгкой.

Потому что она была не для меня.

Потому что мне она никогда так не улыбалась.

Что-то внутри сжалось. Остро, болезненно. Злость хлынула по венам — тёмная, густая, как раскалённая лава. Я не позволял себе ревновать. Почти никогда. Но с ней... всё было иначе.

Миравель повернулась к нам лицом, грациозно закинув ногу на ногу. Глаза — острые, как лезвия. Смотрела только на меня.

И вдруг, с издёвкой в голосе, обратилась к своей матери:

— С каких это пор Данте входит в круг нашей семьи? Или я что-то пропустила?

Её голос был пропитан ядом. Холодный сарказм, обёрнутый в тончайшую вуаль вежливости.

— Миравель, — шикнула Клаудия, предупреждающе, будто делая дочери последнее предупреждение.

Но Миравель и не думала сдерживаться. Она только мягко улыбнулась и, не отрывая взгляда от собственного маникюра, как будто этот разговор её вовсе не касался, лениво ответила:

-Слушаю тебя,мама.

Клаудия сжала челюсть, но не ответила ни слова. Она словно что-то просчитывала в голове, а её взгляд стал ещё более колючим, чем обычно.

Через пару минут к нашему столику подошёл официант с заказом. Он аккуратно расставлял тарелки, но в какой-то момент его взгляд задержался на Миравель. Слишком надолго. Слишком настойчиво.

Я почувствовал, как во мне закипает злость. Мои зубы сжались почти до боли, челюсть напряглась. Я не мог оторвать взгляда от его лица. Его глаза... его выражение...

Мне захотелось выколоть ему глаза прямо на месте.

Я медленно опустил взгляд на его бейджик и запомнил имя. Оно мне ещё пригодится.

А он всё ещё смотрел. На неё. Словно имел право.

Миравель тем временем сделала неторопливый глоток красного вина, будто не замечая происходящего. Она смотрела в окно, отвлечённо, с тем самым холодным выражением, которое уже начинало сводить меня с ума.

Я наблюдал за каждым её движением: за тем, как она держит бокал, как щурит глаза, как слегка прикусывает губу. Она была

Невероятной. Совершенной.

До такой степени, что мне хотелось встать перед ней на колени. Хотелось стереть весь этот холод, растопить его, заставить её почувствовать. Хоть что-то.

Особенно — ко мне.

Меня до сих пор выводила из себя та улыбка, которую она бросила тому официанту. Пусть даже машинально. Пусть даже без смысла. Но она улыбнулась ему. А не мне.

Я хотел видеть все её эмоции. Настоящие. Не только этот ледяной фасад. Мне хотелось увидеть её смеющейся. Ранимой. Злой. Грустной. Улыбающейся искренне, а не ради приличия. Любой — только не равнодушной.

Я не хотел быть для неё таким же, как все те мужчины, что вьются вокруг неё, глядя на неё, как на трофей.

Я хотел быть тем, кто сможет достать её из этой глянцевой скорлупы.

И в этот момент Клаудия вдруг заговорила.

— Ты была ужасна сегодня на подиуме, — холодно бросила она. — Ты — модель, Миравель, а не дешевая шлюха.

Слова прозвучали режуще. Тихо, почти буднично. Но в них было столько яда, что даже мне стало не по себе.

Миравель на мгновение замерла. Я увидел, как она незаметно сжала приборы в руках, словно пытаясь сдержаться, чтобы не бросить их.

Затем — медленно, почти театрально — она подняла глаза на мать, и на её губах появилась та самая улыбка.

Без тени настоящего чувства. Только тонкая насмешка, будто она заранее знала, что это прозвучит.

— Спасибо, мама. Очень хороший комплимент, — спокойно произнесла она, будто издеваясь.

Её голос был ровным. Ни одной дрожащей ноты. Ни одной эмоции в глазах.

Но я видел, как дрожали её пальцы. Как напряжённо она держала спину. Это была игра.

Слишком хорошо отрепетированная, слишком знакомая.

Она давно привыкла получать удары и отвечать на них улыбкой. Но внутри... внутри она ломалась.

И я всё больше понимал, почему она такая. Почему она прячет себя.

Почему мне хочется не просто быть рядом — а забрать её из всего этого.

Из-под взгляда матери. Из этих разговоров, что ранят. Из этого мира, где нужно быть идеальной, чтобы просто выжить.

Поблагодарив за вечер, Миравель быстро встала из-за стола и ушла, не бросив больше ни взгляда в мою сторону.

Я наблюдал за ней, как она изящно шагает через зал, держась уверенно, будто всё вокруг — лишь декорации, не стоящие её внимания.

Но я не мог просто сидеть и смотреть, как она уходит.

Поднявшись со стула, я без слов кивнул Луке и пошёл за ней. Решительно. Спокойно.