Грань. Цена её крови

Глава 1. Клетка

Примечание от автора:

Первые главы этой истории погружают в мир, где царят жестокость, одиночество и безнадёжность, их чтение может оказаться непростым.

Но помните: самый тёмный час — перед рассветом.

Путь героини к свету будет долгим. Будьте готовы пройти его вместе с ней.

Приют «Надежда» встречает рассвет безразличным, стерильным молчанием. Первые, робкие лучи солнца скользят по безупречно-белым стенам коридоров, но не приносят тепла. Они лишь подчёркивают холод, порядок и пустоту этого места. Здесь всё выверено до миллиметра, как в операционной. Идеально отполированный до зеркального блеска пол, в котором, как в мутном, кривом зеркале, отражаются строгие, уходящие в бесконечность ряды одинаковых дверей. Тишина, которую никогда не нарушает беззаботный детский смех, — только тихий, монотонный гул системы вентиляции да размеренный, методичный скрип резиновых колёс тележки санитарки где-то в конце коридора. Это не детский дом в том смысле, какой вкладывают в это слово обычные люди. Это лаборатория. Инкубатор, где выращивают ценный, живой товар. А они — её подопытные кролики, лишённые будущего.

Аврора знает это лучше, чем кто-либо другой. Она сидит на ледяном бетонном полу в карцере — или «комнате для размышлений», как это место лицемерно, с издевкой, называет директор приюта. Это её третий раз здесь за последние два месяца. Бетонные стены, покрытые слоем белой краски, которая уже начала трескаться от сырости. Тяжёлая стальная дверь с маленьким окошком, забранным армированным стеклом. И узкая, как щель, вентиляционная решётка под самым потолком.

Аврора обнимает свои худые, острые, торчащие, как у кузнечика, колени. Её спутанные, пепельные, почти серебристые волосы падают на лицо, скрывая его от воображаемых наблюдателей. Ей двенадцать лет, но выглядит она едва ли на восемь. Хрупкая, тонкая, почти прозрачная, с огромными серыми глазами на бледном, осунувшемся лице. Эта хрупкость — её главное оружие. Её единственная, отчаянная броня.

Позавчера она спровоцировала драку. Специально. Методично. Хладнокровно. Здоровенный тринадцатилетний Влад, местный задира и негласный фаворит воспитателей, попытался отобрать у неё десерт — жалкий, сухой бисквит, выдаваемый раз в неделю по четвергам. Она не стала сопротивляться. Не стала кричать. Она молча, с покорным видом отдала ему свою порцию. А потом дождалась, когда он отвернётся, чтобы похвастаться своей добычей перед дружками. В этот момент она схватила свой тяжёлый металлический поднос и со всей силы, вкладывая в удар накопленную ненависть, врезала ему по затылку. Раздался глухой звук. Влад взвыл, как раненый зверь. Сбежались воспитатели. Её, разумеется, тут же признали виновной в «немотивированной агрессии». Результат — двое суток в «комнате для размышлений». Именно то, чего она добивалась.

Аврора смотрит на свои костлявые руки, на которых проступают синеватые вены. Никто не знает, что под строгой серой униформой её тело покрыто мелкими, свежими, болезненными царапинами, которые она прошлой ночью нанесла себе сама осколком тарелки, украденной из столовой. Плюс два дня вынужденной голодовки. К следующему «медосмотру» она будет в идеальном, с точки зрения саботажа, состоянии. Истощённая, ослабленная, с плохими показателями. «Некачественный материал». Может быть, это даст ей ещё немного времени.

Дверь со скрежетом открывается. Лязг такой силы, что, кажется, содрогаются стены. На пороге стоит надзирательница — крупная, молчаливая женщина с лицом, похожим на непропечённый блин.

— На выход, — бросает она, её голос такой же безжизненный, как и всё в этом приюте.

Аврора медленно, с видимым усилием, поднимается. Каждый мускул ноет от холода и неудобной позы. Она идёт по гулкому коридору, её босые ноги шлёпают по холодному полу, шаги эхом отдаются в тишине. Её ведут не в общую спальню, а в медицинское крыло. Время ежемесячной «проверки».

Медицинский кабинет — это апофеоз стерильности и скрытой угрозы. Он ослепительно-белый. Белый кафель на стенах, белые металлические шкафы, белое, обитое искусственной кожей, кресло, похожее на орудие пытки. И запах. Резкий, химический, бьющий в нос запах спирта и ещё чего-то, едва уловимого, сладковато-металлического. Запах крови.

— Садись, Аврора, — говорит врач. Он всегда улыбается. Но его улыбка не касается холодных, рыбьих, бесцветных глаз. — Просто обычный плановый анализ. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — бормочет она, садясь в кресло и закатывая рукав своей униформы, обнажая тонкую, почти прозрачную руку.

Она не боится иглы. Она ненавидит то, что за ней следует. Ощущение слабости, лёгкого, тошнотворного головокружения. И то, как жадно врач смотрит на тёмно-голубую, почти чернильную жидкость, наполняющую шприц. Её кровь. Не такая, как у других. Голубая. Редкая. Ценная. Она — жемчужина этой фермы. Их главный актив, который нужно тщательно оберегать и «готовить».

После процедуры её отводят в общую игровую комнату. Здесь собраны все. Дети разных возрастов, от пяти до пятнадцати, одетые в одинаковую серую униформу. Они не играют. Большинство сидит по углам, вяло перебирая пластмассовые кубики или безразлично листая книжки с картинками. Их глаза — пустые, потухшие, как у старых кукол. Они знают, для чего они здесь. Их смирение бесит Аврору. Бесит их покорность судьбе, их нежелание бороться.

Она садится в самый дальний, самый тёмный угол, подальше от всех, и смотрит в огромное, во всю стену, окно. За ним — ухоженный, идеально подстриженный, почти искусственный на вид, газон. И высокий, в три человеческих роста, бетонный забор с блестящей на солнце колючей проволокой поверху. Она уже пыталась через него перелезть. Трижды.

Она вспоминает эти попытки. Первая, год назад. Наивная и глупая. Она просто побежала к забору средь бела дня, надеясь на скорость. Падение с высоты, вывих лодыжки и неделя в лазарете под насмешливыми взглядами медсестёр.

Глава 2. Побег

Жест с одеялом, необдуманный и импульсивный, имеет последствия. Теперь для маленькой, потерянной Эры, Аврора — это не просто угрюмая соседка по койке. Она — маяк. Единственный источник тепла в этом ледяном, безразличном мире.

С этого дня Эра ходит за Авророй хвостиком. Молча. На безопасном, почтительном расстоянии, но неотступно. В столовой она садится за тот же стол, но через два стула. Во время прогулки держится в нескольких шагах позади, её маленькая тень следует за тенью Авроры. В игровой комнате она устраивается в том же углу, не смея приблизиться, но и не отходя далеко. Она не говорит, не просит, не навязывается. Она просто есть. Её присутствие — тихое, постоянное, как тиканье часов, и это выводит Аврору из себя.

Она привыкла к своему одиночеству. Она выстроила его вокруг себя, как крепостную стену. А теперь у этой стены появился маленький, рыжеволосый спутник.

— Отстань от меня, — шипит Аврора, когда Эра в очередной раз увязывается за ней в коридоре.

Эра замирает, её голубые глаза расширяются от страха, она вжимает голову в плечи. Но не уходит.

— Чего тебе надо? — бросает Аврора, не выдерживая этого молчаливого преследования.

Эра молчит. Просто смотрит на неё снизу вверх своим огромным, печальным взглядом. И Аврора сдаётся. Спорить с этой тишиной, с этим отчаянием, у неё нет сил. Она фыркает и идёт дальше, делая вид, что не замечает маленькой тени, которая снова следует за ней.

Этот странный, односторонний тандем не остаётся незамеченным. Влад и его шайка после инцидента с подносом обходили Аврору стороной. Но теперь у неё появилось слабое место. Маленькое, рыжее, уязвимое слабое место.

Переломный момент наступает через несколько дней, во время послеобеденной прогулки во внутреннем дворе. Аврора сидит на своей обычной скамейке под голым, чёрным деревом, пытаясь игнорировать Эру, которая пристроилась на корточках неподалёку и рисует палочкой на влажной земле какие-то узоры. В руках она сжимает свою единственную драгоценность, привезённую из прошлой, счастливой жизни — потрёпанного плюшевого лисёнка.

Влад появляется со своей свитой, как всегда, внезапно и шумно. Они окружают Эру.

— А что это у нас такое, мелочь? — мерзко тянет Влад, его пухлые, жадные руки тянутся к игрушке. — Старьё какое-то. Дай-ка посмотреть.

Эра вскакивает, испуганно прижимая лисёнка к груди.

— Не трогай! Это мой!

— Был твой — станет мой, — ухмыляется Влад, его лицо искажает гримаса жестокого превосходства. Он делает резкое, выхватывающее движение.

И в этот момент между ним и Эрой возникает серая, костлявая, быстрая тень. Аврора. Она не кричит, не угрожает. Она просто встаёт на его пути, и её серые, холодные, как зимнее небо, глаза смотрят на него абсолютно пусто.

— Отойди, заморыш, — цедит Влад, пытаясь оттолкнуть её. Он выше её на две головы.

— Тронь её, — говорит Аврора тихо, почти беззвучно, но в её голосе звенят такие ледяные, смертоносные нотки, что даже самодовольный Влад на мгновение замирает. — И я сломаю тебе пальцы. Все десять. По одному. Очень, очень медленно. И начну с больших.

Она не блефует. Он это видит. Он видит в её глазах не детскую угрозу, а холодное, взрослое, отстранённое обещание. Он видит абсолютную, пугающую готовность исполнить свою угрозу прямо здесь и сейчас, на глазах у всех. Он смотрит на её худое, хрупкое тело, потом снова в её безумные, пустые глаза. Что-то в ней изменилось после последнего карцера, она стала другой, ещё более чужой и опасной. Он хмыкает, делая вид, что ему просто стало скучно.

— Да кому нужен твой облезлый лис, — бросает он, стараясь сохранить лицо. Он поворачивается к своей шайке. — Пошли отсюда, пацаны, тут скукота.

Они уходят, ища более лёгкую и безопасную добычу.

Аврора стоит ещё несколько секунд, её тело — натянутая струна. Потом напряжение отпускает, и она медленно оборачивается. Эра смотрит на неё. Её огромные голубые глаза полны не просто благодарности. В них — безграничное, почти собачье обожание. Она подходит и, прежде чем Аврора успевает среагировать, обнимает её за ноги, прижимаясь к ней щекой.

Аврора застывает. Её не обнимали. Никогда. Сколько она себя помнит. Чувство — странное, чужое, неприятное, но одновременно… тёплое. Она неуклюже, почти брезгливо, кладёт свою руку на рыжую макушку и слегка треплет мягкие, спутавшиеся волосы. Она сдалась.

С этого дня они становятся странной, неразлучной парой. Тенью друг друга. Во время еды Эра теперь садится рядом. Во время прогулки держится за край её рукава. Ночью Аврора пододвигает свою койку как можно ближе. Эра начинает разговаривать. Сначала — тихо, обрывками, потом — всё смелее, наполняя удушающую тишину жизни Авроры своими детскими, наивными историями.

Она рассказывает о доме. О большом доме в лесу, где пахнет соснами. Рассказывает о маме, у неё рыжие, как у неё самой, волосы, и она умеет печь самые вкусные в мире яблочные пироги. О папе, который сильный, как скала, у него тёмные волосы, и он учил её кататься на велосипеде и разрешал таскать его тяжёлые книги.

— Их зовут Астарта и Эрик, — шепчет Эра однажды ночью, когда они лежат на своих койках. — Они самые лучшие. Они скоро заберут меня отсюда. Папа всем покажет. Он самый сильный.

Имена звучат странно, почти экзотически, как имена героев из старых легенд. Аврора слушает её, и холодное, твёрдое убеждение формируется внутри неё. Эра — не обычный ребёнок, попавший сюда из-за бедности или сиротства, как большинство. Её украли. Вырвали из любящей, счастливой семьи.

Эта беда создаёт между ними хрупкую, но прочную связь, сотканную из одиночества и общей надежды на спасение. Аврора теперь не одна. У неё есть кто-то, кого нужно защищать. И эта новая, незнакомая ей ответственность становится для неё таким же якорем, как потрёпанный лисёнок для Эры.

Проходят дни. Рутина приюта, серая и вязкая, как ил на дне болота, снова затягивает. Аврора учит Эру своим правилам выживания. Не смотри взрослым в глаза. Не показывай, что тебе больно. Не ешь всё, что дают, — иногда лучше остаться голодной, чем съесть что-то с «витаминами», от которых потом весь день ходишь как во сне. Эра — способная ученица. Она впитывает эту мрачную науку с отчаянной решимостью, её детская наивность уступает место осторожности, но не гаснет совсем. Она всё ещё верит, что за ней вернутся. И эта её слепая вера, которую Аврора считает глупостью, почему-то заставляет её собственную, почти умершую надежду, шевелиться.

Глава 3. Не совсем враг

Аврора слышит за спиной яростный, приближающийся лай, от которого стынет кровь в жилах. Ей не уйти. Она это знает. Но она будет бежать до последнего. Она не дастся им живой. Не в этот раз.

Её настигают у самого забора. Первыми добегают собаки. Две огромные овчарки. Одна вцепляется зубами в край её униформы, треплет, пытаясь сбить с ног. Вторая с рычанием заходит спереди, преграждая путь.

Аврора отчаянно отбивается, выставляя вперёд руки. И в этот момент подбегают охранники. Две огромные, как шкафы, фигуры в тёмной униформе. Жёсткие, грубые руки скручивают её, валят на землю, вдавливая лицом в холодную, грязную траву, пока собаки продолжают яростно лаять и скалиться всего в паре сантиметров от её лица.

— Угомонись, дрянь! — рычит один из охранников. — Фу, Рекс! На место! Сейчас мы тебе покажем, как бегать…

Он не успевает договорить.

Из темноты, со стороны главного корпуса, куда её уже собирались тащить, появляется третья фигура. Высокая, спокойная, неторопливая. Она движется с такой уверенностью, будто гуляет по собственному саду, а не по территории тюрьмы. Это важный гость. Клиент. Тот самый, которого она видела днём. Вампир.

Охранники, увидев его, замирают. Хватка на мгновение ослабевает, и Аврора использует это, чтобы ещё раз дёрнуться.

— Что здесь происходит? — его голос спокойный, даже ленивый, но в нём звучит такая неприкрытая властность, что стоящий охранник инстинктивно выпрямляется.

— Отлов беглянки, сэр. Всё под контролем, — рапортует старший, тот, кто держит её, прижимая коленом к земле.

Вампир подходит ближе. Аврора, всё ещё прижатая, поднимает голову, отплёвываясь от грязи и травы. Он останавливается в нескольких шагах, и свет прожектора падает на его лицо. Красивое, с резкими, аристократическими чертами, и яркие, пронзительные голубые глаза. Он смотрит на неё. И в его взгляде она вновь видит не жадность, не интерес хищника к добыче. А что-то другое.

— Оставьте её, — говорит он, и это не просьба. Это приказ. — Я забираю её. Эту.

Охранники переглядываются в недоумении.

— Но, сэр, она…

— Я сказал, — повторяет он, и его голос становится холодным, как лёд, — Я. Забираю. Её.

Кажется, он зол, но почему? Аврора в замешательстве. Этот гнев направлен не на неё. Он направлен на охранников, на саму эту ситуацию.

Хватка, только что казавшаяся железной, разжимается. Охранники, словно по команде, встают по стойке смирно и замирают, как манекены. Их глаза стекленеют, на лицах — выражение тупого безразличия. Аврору больше никто не держит. В этот момент одна из собак, почувствовав чужую, опасную ауру вампира, с глухим рычанием делает шаг в его сторону.

Он даже не поворачивает головы.

Обе овчарки вдруг жалобно скулят, поджимают хвосты, их ярость сменяется чистым, животным ужасом. Они пятятся назад, а потом бросаются бежать прочь, обратно к своим вольерам, поджав уши. Они почувствовали хищника, стоящего на много ступеней выше их в пищевой цепи. Тогда охранники разворачиваются и строевым шагом направляются обратно к своим постам, игнорируя всё вокруг.

Аврора вскакивает на ноги. Её первая мысль — не благодарность. А ледяной, пронизывающий до костей ужас. Он подчинил волю людей и сломил дух тренированных псов, даже не взглянув на них. Он гораздо опаснее, чем она могла себе представить... Она бросается бежать. Не к забору, а вглубь территории, в спасительную, родную темноту, подальше от него.

Но он быстрее.

Он догоняет её в несколько бесшумных, нечеловечески быстрых шагов и преграждает ей путь. Она пытается его обогнуть, но он легко ловит её, его рука сжимает её предплечье. Хватка — не грубая, не болезненная, но абсолютно несгибаемая, как капкан.

— Успокойся, — говорит он. — Я не причиню тебе вреда. Я вытащу тебя отсюда.

— Я тебе не верю! — кричит она, снова начиная вырываться, царапая его руку ногтями, пытаясь укусить.

Он держит её крепко, но терпеливо, пережидая её приступ ярости, как взрослый, усмиряющий капризного, обезумевшего от страха ребёнка. И это бесит её ещё сильнее. Он смотрит на неё сверху вниз, и в его глазах нет злости, только… усталость? И что-то ещё. Что-то похожее на сожаление.

— Отпусти! Я никуда с тобой не пойду! — визжит она, понимая, что проигрывает, что её физическая сила против его — ничто.

И тут она замирает. Она прекращает борьбу так же резко, как и начала. Мысль, острая и ясная, как вспышка молнии, пронзает её панику. Он сильный. Невероятно сильный. Он может то, чего не может она. Он может вытащить не только её. Он может вытащить Эру. От одного вампира потом можно будет сбежать. Но сбежать из этой крепости, полной охраны, вдвоём — невозможно. Это её отчаянный, безумный шанс спасти их обеих. Прямо сейчас.

Аврора смотрит ему в глаза, и её собственный взгляд из яростного становится отчаянным, умоляющим, полным холодной, трезвой решимости.

— Я не уйду без неё, — говорит она, её голос дрожит, но в нём слышна сталь.

— Кого «неё»? — не понимает он. — У нас нет времени! Охрана очнётся от моего внушения, и сюда сбегутся все!

— Там девочка, — выпаливает Аврора, задыхаясь. — Эра. У неё есть родители, Астарта и Эрик! Я не уйду без неё!

Вампир замирает. Ситуация только что стала в сто, в тысячу раз сложнее и опаснее. Он смотрит на эту упрямую, колючую, но отчаянно преданную девочку, которая готова пожертвовать своим единственным шансом на свободу ради другой. Он видит в её глазах не просто упрямство. Он видит клятву. И понимает, что она не сдвинется с места.

— Чёрт, — шепчет он скорее себе, чем ей, его взгляд мечется по тёмной территории приюта. — Хорошо. Где она?

— Главный корпус, второй этаж, общая спальня номер семь.

— Это чистое безумие, — бормочет он, но уже тащит её за собой обратно, к зданию, откуда она только что сбежала.

Он устраивает диверсию. Короткое замыкание в главном электрощитке, которое, как кажется Авроре, он вызывает своей же энергией. По всему приюту с треском гаснет свет, и в следующую секунду начинает надрывно выть сирена пожарной тревоги. В коридорах образуется паника. Сонные воспитатели, разбуженная охрана — все бегают, кричат, ничего не понимая в полной темноте.

Глава 4. Временное перемирие

Аврора выныривает из тяжёлого, беспокойного сна медленно, неохотно. Первое, что она осознаёт — непривычное, живое ощущение тепла и лёгкой тяжести на своей левой руке. Она приоткрывает глаза, моргая, пытаясь сфокусировать зрение. Рядом, свернувшись калачиком и доверчиво уткнувшись носом ей в плечо, спит Эра. Её маленькие ручки крепко обнимают руку Авроры, как спасательный круг, как якорь в этом новом, непонятном мире. Её рыжие волосы растрепались по дешёвой гостиничной подушке огненным, ярким ореолом, а дыхание ровное и безмятежное. Впервые Аврора просыпается не от холодного ужаса собственных кошмаров, не от гулкой тишины одиночества, а от чужого доверчивого тепла. Это чувство — странное, незнакомое, но приятное.

Она осторожно, миллиметр за миллиметром, как сапёр, обезвреживающий бомбу, высвобождает свою занемевшую руку из крепкой детской хватки, стараясь не разбудить Эру. Садится на кровати. В комнате царит полумрак. Свет, пробивающийся сквозь тонкие, пыльные занавески, бросает на обшарпанные стены слабые отблески. Она смотрит на вторую кровать, ту, что у стены. Она пуста. Покрывало аккуратно, почти идеально, заправлено, подушка лежит ровно. Идана нет.

Первая мысль, инстинктивная, въевшаяся в неё за годы жизни в «Надежде», — тревога. Он ушёл. Бросил их. Он просто избавился от лишнего, шумного груза, выполнив свою непонятную миссию. Сердце сжимается в холодный, колючий комок. Но тут же приходит другая, более трезвая мысль, за которую она цепляется. Он не из тех, кто сбегает. Он просто куда-то вышел. Наверное.

Она тихо, как мышь, соскальзывает с кровати. Её босые ноги утопают в старом, затхлом, неприятно-липком ковре. Она на цыпочках идёт в ванную, осторожно приоткрывает скрипучую, разбухшую от сырости дверь. Пусто. Только монотонно, как метроном, отсчитывающий секунды её новой жизни, капает вода из старого крана, отбивая в эмалированной раковине нервный ритм.

Она подходит к большому, мутному, покрытому пятнами от высохших капель зеркалу над раковиной и смотрит на своё отражение. И тут же с досадой морщится. Зря, зря она вчера после душа легла спать с мокрыми волосами, не удосужившись их хотя бы вытереть. Теперь её пепельные пряди торчат во все стороны, превратив её голову в растрёпанный, взъерошенный одуванчик. А одета она… она одета в его толстовку. Вчера Идан посмотрел на её драную униформу и молча передал ей её. Она слишком велика для неё. Рукава свисают, полностью закрывая кисти, а подол доходит почти до колен, как короткое платье.

И толстовка пахнет… им. Запах незнакомый — не дешёвый парфюм, который она иногда чувствовала от воспитателей, а что-то более естественное: озон после грозы, сухие осенние листья, едва уловимая, чуть горьковатая нотка чего-то ещё. Запах не неприятный. Но… такой чужой. Такой непривычный.

Её взгляд падает на мусорный бак в углу. Из него, как укоризненный палец, торчит рукав её старой, серой, ненавистной униформы. Грязной, порванной, пропитанной запахом страха и безнадёги. Она ни за что, ни за что в жизни её больше не наденет. Лучше будет ходить в этой огромной, нелепой толстовке вампира.

Но как в таком виде выйти на улицу? Толстовка, конечно, закрывает ноги, но это всё равно выглядит до смешного странно и вызывающе. Она не может вечно сидеть в этом номере. Ей нужна нормальная одежда.

В этот момент её лихорадочные размышления прерывает тихий, почти неразличимый щелчок ключа во входной двери.

Аврора вздрагивает всем телом, её сердце ухает куда-то в пятки. Вдруг это кто-то чужой? Кто-то из приюта, кто смог их выследить? Она оглядывается в поисках оружия. Единственное, что попадается под руку — тяжёлая металлическая вешалка для полотенец, хлипко прикрученная к осыпающейся стене. Она с силой, с отчаянием, дёргает её. Раздаётся противный скрежет, летят ошмётки старой штукатурки, но вешалка поддаётся. Она сжимает её в руке, как дубинку.

Аврора приоткрывает дверь ванной и замирает у щели, превращаясь в слух, её дыхание застревает в горле. В комнату входит человек. Он движется тихо, но она узнаёт эту походку, этот силуэт. Она видит, как он ставит на пол несколько шуршащих пластиковых пакетов. Это Идан.

Волна облегчения, тёплая и почти болезненная, проходит по её напряжённому телу, заставляя мышцы расслабиться. Она кладёт вешалку на бортик ванны, стараясь не издать ни звука, и выходит.

Он как раз выпрямляется, поворачивается и видит её, стоящую в дверном проёме — растрёпанную, босую, утопающую в его огромной толстовке. На его лице не проскальзывает и тени улыбки, но в глубине его голубых глаз на мгновение мелькает что-то приветливое.

— Проснулась, — констатирует он. Затем кивает на один из пакетов, стоящий особняком. — Это тебе. Должно подойти.

Аврора в замешательстве. Ей? Она осторожно, как будто боится, что пакет её укусит, подходит, заглядывает внутрь. И замирает. Внутри — одежда. Новая. С картонными бирками. Не серая, безликая униформа. А настоящая, красивая, крутая одежда. Тёмно-синие, почти чёрные джинсы, мягкая на вид бордовая кофта и лёгкая чёрная ветровка с глубоким капюшоном. Она никогда в жизни не владела ничем подобным.

Аврора молча подхватывает пакет, чувствуя, как щёки заливает горячий, предательский румянец, и, не говоря ни слова, снова скрывается в ванной. Закрывается на хлипкую щеколду и устраивает примерку прямо на холодном кафельном полу. Она с каким-то благоговением, почти трепетом, срезает картонные бирки маленькими ножницами из дорожного набора, который оказывается в пакете.

Джинсы хорошо сидят на ногах, хотя в талии чуть великоваты, но это можно легко исправить ремнём, который она тоже находит. Кофта на ощупь невероятно мягкая, тёплая. Ветровка — лёгкая и стильная. А в самом низу пакета, завёрнутые в шуршащую бумагу, лежат они. Высокие, чёрные, армейского вида ботинки на шнуровке. Она берёт их в руки. Настоящая, тяжёлая, качественная обувь, не та тряпичная дрянь, которую им выдавали в приюте раз в год. Она обувается. Ботинки немного великоваты, но плотно обхватывают щиколотку, даря ощущение устойчивости и защиты.