Гробовщик уездного города N...

В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову кёльнской водой и сразу же умереть.

Последние пожитки гробовых дел мастера Безенчука были взвалены им на похоронные дроги, и тощая пара гнедых потащилась на просторную, полную диковинного весеннего света улицу «Им. тов. Губернского». Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах. Безенчук переселялся всем своим домом.

Заперев лавку, прибил Безенчук к воротам объявление, что дом продается и отдается внаймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось.

По левую руку от теперь уже его жёлтого домика, за волнистыми зеленоватыми стеклами, серебрились гроба похоронного бюро «Нимфа». Справа, за маленькими, с обвалившейся замазкой окнами, «Цирульный мастер Пьер и Константин» обещал своим потребителям «холю ногтей» и «ондулясион на дому». Еще дальше расположилась гостиница с новомодным барбер-шопом «Тараканище», а за нею, на большом пустыре, стояла палевая коза и нежно пыталась жевать поржавевшую, прислоненную к одиноко торчащим воротам вывеску: «Погребальная контора „Милости просим“».

Переступив за теперь уже свой порог и нашедши в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течение осьмнадцати лет всё было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих своих дочерей за их медленность и сам принялся им помогать. Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: дубовые, пыльные и скучные гроба всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые». Дочки подали на скорую руку состряпанный обед, на протяжении которого Безенчук неоднократно прикладывался к рюмочке с горькой. Горькая, как известно, имеет обыкновение скрашивать серые каждодневные будни.

Отправив дочек наводить окончательный порядок, Безенчук вышел на улицу и занял позицию у ворот. Он стоял, прислонясь к воротам и скрестив руки на груди. От долговременного употребления внутрь горячительных напитков глаза мастера были ярко желтыми, как у кота, и горели неугасимым огнем.

Завидев приближающегося к нему человека, в котором с первого взгляду можно было узнать немца ремесленника, Безенчук приосанился.

- Почёт дорогому гостю! – прокричал гробовых дел мастер, - Добрый день! Не опочил ли у вас кто?

- Свят! Свят! Свят, любезный сосед, - ответствовал ему немец тем нерусским наречием, которое мы без смеха доныне слышать не можем, - извините, что я вам помешал… я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя мое Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек. Сегодня праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отужинать у меня по-приятельски, по-соседски.

- Это можно. Это дело… - Безенчук подкрутил обвисшие усы пободрее,

- Каково торгует ваша милость? – спросил немец-сапожник.

- Жаль, что редко помирает народец, а то ж одних убытков сколько несем, туды его в качель. «Нимфа», туды ее в качель, разве товар дает? Разве ж она может покупателя удовлетворить? Гроб – он одного лесу сколько требует… Уже у них и материал не тот, и отделка похуже, и кисть жидкая, туды ее в качель. А я – фирма! У меня гроб, как огурчик, отборный, на любителя…Прямо скажу, – лучше моего товару нет. И не ищите даже.

Клиентов, несмотря на смену местообиталища, не было. Не хотел помирать народишко, что б ему. Даже болезная и престарелая мадам Петухова, тёща бывшего Старгородского уездного предводителя дворянства, а ныне делопроизводителя N-ского уездного ЗАГСа Ипполита Матвеевича Воробьянинова не торопилась на тот свет.

Безенчук взглянул на тень от пасущейся поодаль палевой козы. Тень возвещала, что дело к вечеру. О том же повествовало и томное блеяние самой козы.

«Однако, время ужина, туды его в качель», - сказал сам себе Безенчук и двинулся в гости к Готлибу Шульцу, ибо ни одно добрососедское приглашение не должно оставаться безнаказанным.

Тесная квартирка сапожника была наполнена гостями. Чертог сиял. Гости шумели. Молодой и Молодая были уже не молоды. Шутка ли – четверть века рука об руку по жизни, когда смеясь, когда плача, когда ругаясь?.. Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя Лотхен, обедая с гостями, все вместе угощали и помогали кухарке служить. Пиво лилось. Лились и тосты. Разговор час от часу делался шумнее. Пили за народное просвещение и ирригацию Узбекистана. Вдруг хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: «За здоровье моей доброй Луизы!» Полушампанское запенилось. Хозяин нежно поцеловал свежее лицо сорокалетней своей подруги, и гости шумно выпили здоровье доброй Луизы. «За здоровье любезных гостей моих!» — провозгласил хозяин, откупоривая вторую бутылку — и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. Тут начали здоровья следовать одно за другим: пили здоровье каждого гостя особливо, пили здоровье всех цехов вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев. Безенчук пил с усердием и до того развеселился, что сам предложил какой-то шутливый тост. Вдруг один из гостей, толстый булочник, поднял рюмку и воскликнул: «За здоровье тех, на которых мы работаем, unserer Kundleute! [наших клиентов! (нем.).]» Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все булочнику и так далее. Хозяин, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к гробовщику: «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали из-за стола.