Грозою мечена, зарею встречена

Глава 1. Зоряна

Стук не прекращался ни на мгновение. Больше того - распространялся и теперь, почитай, охватывал уже всю избу. От ударов сотрясалась не только дверь, по ставням тоже молотили так, что дай Боже.

- Ну, что за страсть приключилась! Нешто минуту обождать переломятся, - женщина лет сорока свесила ноги с печи. Одной она пыталась нащупать опору-приступку, другую напрягла, чтоб не сверзиться вниз. Руки ее шарили в темноте, пока не нащупали свечной огарок.

Женщина тяжело сползла на пол, доковыляла до светца, в котором еще тлела лучина. Неодобрительно покачала головой: опрометчиво как - спать завалилась, огонек не пригасив… Этак и пожар устроить можно!

Снаружи грохотало, и трудно было разобрать: то ли колошматят по дереву стен, то ли гром рокочет трубным гласом. С вечера-то гроза вроде собиралась…

Женщина затеплила огарок от лучины и поспешила отпереть дверь, пока неугомонные полуночные гости ее вовсе с петель не снесли.

Прикрыв рукой от ветра свечу, женщина неласково воззрилась на пришельцев: двое дюжих мужиков смущенно переминались у порога - точно не они только что отбивали кулаки о ее избенку. От приветствий хозяйка воздержалась, лишь вздернула вопросительно бровь.

- Наконец-то! Ты, что ли, Евсея? Знахарка-повитуха? - Хриплым басом спросил один.

- Я, - не стала отпираться хозяйка. - А вы кто будете? Почто ломитесь в дом, точно нечистый на пятки вам наступает?

- Акинфом меня кличут, - кивнул первый, оглаживая влажную от дождя бороду, - приказчиком служу у купца Белояра из Озерищ, слыхала про такого?

- Белояр? Тот, что меха да зверя пушного самому князю возит? Как не слыхать, человек в наших краях именитый.

- Он самый! За тобой нас послал, велел доставить так скоро, как только сможется!

- И что за нужда во мне? - Евсея нахмурилась: недобрая игла кольнула ее внезапно в самое сердце. Над головой прокатился громовой раскат - гроза только набирала силу. Не делается добрых дел в такую ночь.

- Супруга его разродиться не может, уж не первый час мучится, ничего не помогает! Из дворни кто-то обронил, мол, знахарку-повитуху Евсею звать надобно, вот хозяин и приказал, - понизив голос, поведал второй, доселе молчавший, но осекся, получив боковой тычок от Акинфа.

- Помоги, сделай милость, - приказчик мял в руках шапку, почтительно склонившись вперед, - ежели сладится, Белояр в долгу не останется - хоть златом, хоть серебром оделит!

- Не один час, говоришь? - Задумчиво повторила повитуха, обвела оком темное небо, озаряемое вспышками молний. Ветер рвал кроны деревьев, точно волосы драл с повинных голов.

Игла вновь кольнула: разрешаться от бремени в грозу - ой, какая примета нехорошая! Не вышло бы худого и для матери, и для младенчика… Лучше б протянуть, пока ненастье не уляжется, однако кто знает, каково состояние родильницы?

Евсея собралась быстро, прихватив котомку со всевозможными снадобьями - неизвестно, что может пригодиться. Акинф со спутником подсадили ее в коляску, запряженную парой лошадей, уважительно придержав под руки. Свистнул кнут. Гром, свирепо рыкнув, расколол небеса, и они взялись сыпать дождь с удвоенной силой.

Евсея поежилась, затянула под подбородком платок: ночью над миром властвует Черный Бог, а нынче еще и грозит ему, посохом потрясает - плохое время для родин, ой, плохое…

***

Сам Белояр вышел к Евсее, едва она ступила в освещенную горницу. Здесь сберегать лучину не было надобности: всюду горели свечи в кованых дорогих подсвечниках. Повитуха сощурила глаза - ярко после ночной дороги. Но купца она разглядывала не без любопытства: хорош сокол, что говорить! Хоть не первой молодости, но высок, статен, волосом курчав да темен, глазами ясен - синие они, как васильки на летнем лугу, в плечах широк. Домашняя рубаха-косоворотка с богатой вышивкой, порты шелковые да сапоги сафьяновые - не чета простым деревенским мужичкам.

- Не серчай, что потревожили тебя мои люди, - молвил он голосом, густым и тягучим, словно свежий вызревший мед. - Я в долгу не останусь, вознагражу и за работу, и за беспокойство. Помоги только женке моей распростаться.

Вблизи Евсея заметила, что Белояр морщит лоб, и в ложбинках между складками собралась влага: нервничает, причем сильно.

- Прикажи проводить меня к родильнице, - повитуха выдержала прицельный и острый взгляд, - покуда не увижу сама, ничего сказать не могу.

Купец хлопнул в ладоши. На звук из сеней выскочила совсем зеленая еще заспанная девка с распотрошенной косой в простецком сером сарафане. Зевая во весь рот, она вывела Евсею во двор, а затем, миновав постройки, торчавшие посреди ночи молчаливыми истуканами, остановилась у бревенчатого домика. Оттуда доносились голоса вперемешку со стонами.

- Баня! - Понимающе хмыкнула повитуха.

- Точно так, - девка закивала головой с этаким рвением, будто хотела сбросить ее с шеи, - сначала-то Ждана, хозяйка наша, в своей светёлке лежала, да там не вышло ничего, вот знающие люди и велели в баню переходить, дескать, там легче станет. Но чтой-то не действует…

- Сколько она уже бабью муку терпит?

- Да, почитай, с закату самого! Как солнышко ушло, так и началось…

- И никак? - Евсея прикусила палец, не спеша заходить в предбанник.

- Никак, матушка! Мы уж чего только не делали: и холодной водой хозяйку окатывали, и в окна стучали, чтоб напугать, значит, да заставить ребеночка выскочить, и вокруг стола водили, и лицо сажей мазали, и к матице подвязывали… Все без толку! Ой, лишенько! Видать, плохо дитятко лежит, того и гляди помрет...

- Тьфу на язык твой бестолковый! Не хорони прежде смерти да не причитай зазря! - Прикрикнула на служанку повитуха. - Ступай, и прихвати остальных. Одна управляться буду!

***

Беглого взгляда хватало, чтобы понять: молодая купчиха очень плоха. Ждана лежала на спине поперек порога меж парной и предбанником, дышала с трудом - свистящие звуки, вылетавшие из ее полуоткрытого рта, чередовались со стонами. Русые волосы частью разметались, частью облепили вспотевшее изможденное лицо, исчерченное черными полосами от печной сажи. Белая тонкая рубаха сплошь покрыта темными мокрыми пятнами, промеж разведенных ног влажно, но нет даже намека на то, что младенец движется.

Глава 2. Сломанная половинка

- Раздвоить их надобно.

Белояр сидел за столом, уронив голову на руки. Едва ли он слышал, что сказала Евсея, а ежели и слышал, то не понял - слова, ложась на ухо, утрачивали смысл.

- Что? - Он уставил глаза на повитуху. В них плескалась муть, словно в перезревшей браге, и жутковатая сумасшедшая бесина проскальзывала в полутьме взора.

- Раздвоить, говорю, надоть - терпеливо повторила Евсея.

- Кого?

- Дочерь твою с ее нерожденной сестрою.

- Откуда знаешь про сестру? А если братец? Ты ж в нутро не заглядывала, поди…

- Чую, - коротко объявила повитуха.

В этот ранний рассветный час никого, кроме нее да купца не было в трапезной. Евсея явилась доложить Белояру об исходе дела, сообщить вести - скорбную и радостную.

Известие о смерти жены сразило его - купец упал на лавку, точно срубленный под самый корень ясень, спрятал лицо в ладонях. Дрогнувшие плечи намекнули на душевное волнение.

Повитуха повела речь с осторожностью, рассказала: младенчиков-де двое было, но одному не судил Белый Бог жизни изведать. О следах на шее Зоряны Евсея умолчала: больно уж сомнительно звучит, тем паче что отпечатки ладошек сошли быстро - никто, кроме нее, их не видел. Нет очевидцев - нет происшествия…

Купец монотонно кивал. И вдруг словно очнулся:

- Кто еще про близнеца проведал? - Спросил он, и руки его сжались в кулаки.

- Никто, - помолчав, призналась Евсея. - Я подумала, ты первым узнать должен. Ждану-бедняжку простыней укрыла, а баню велела запереть и не заходить туда до твоих распоряжений.

- Добро! - Белояр вскочил, ударил по столу - аж крышка слетела с деревянной солонки, затем потер ладони, словно предвкушая выгодную сделку. - Ты мудро поступила, знахарка, и за это тебе воздастся. Токмо и впредь не болтай: молчание, известно, золото…

Он многозначительно, почти весело подмигнул, и в этот миг в облике красивого мужчины проявилось нечто сумрачное, злое: Евсея даже слегка попятилась. Пришедшая ей в голову мысль заставила опасливо оглянуться на дверь: купец не удивился второму ребенку. Отчего так? Не мог ведь Белояр заранее предугадать исход событий… Даже она, бабка, не один десяток лет помогавшая детишкам появиться на свет, далеко не сразу поняла истину о роженице.

- Лекаря бы позвать, - медленно проговорила Евсея.

- Зачем? Нам не целить, хоронить надо, - неприятно усмехнулся Белояр.

- Так и есть. Но прежде не помешало бы мертвое дитя вынуть из чрева материнского, а это только лекарю по силам.

- Зачем? - Повторенный вопрос таил угрозу. Евсея мысленно подобралась, прямо взглянула в купцовы посуровевшие очи.

- У самого, что ль, догаду нет? Схоронить честь по чести, как предками заведено: матушку-горемыку, а рядом дитятко.

- И чтоб вся округа трезвонить взялась, мол, дочка купца Белояра - неполнородная, половина от мертвой девки?! Что дом его Черный Бог запечатал позором, взяв в уплату две жизни, заместо одной, даром что наслал ночную грозу? В уме ли ты, знахарка?! Али не смекаешь, какие страсти народ раздует из пустяка?

Отчасти купец был прав: рождение близнецов издревле считалось вельми дурным знаком, почти проклятием - на таких детей смотрели косо, обходили стороной и родителей, полагая, будто боги наказали их за какую-то страшную провинность одинаковыми чадами, и смерть теперь идет по пятам за этим горьким семейством. Не ровен час, зацепит еще и со стороны кого, а потому якшаться с ними - удел не завидный. Несомненно: слух о нерожденном втором ребенке изрядно подпортит Белояру репутацию - торговать с ним вряд ли кто пожелает, и князю доложат.

- Да как же… - растерянно пролепетала Евсея.

- А так. Схороним обоих. В одной могиле. Коли младенец чрево материнское не покинул, пусть там и остается.

- Не по-людски это - лишить ребятенка последнего приюта да имени! - Возмутилась повитуха. - Без напутствия Белого Бога нет душе пути в Сады Благодати! А коли не упокоится она с миром, то и живым покоя не даст! Да и помянуть потом как безымянное дитятко?!

- Э, пустое! - Отмахнулся купец. - Суеверия да бабьи присказки. Не всему верь, что из уст в уста бродит.

Он улыбнулся, глянул ласково на Евсею, теребившую подол:

- Ты добрая честная женщина. Подумай хоть о Зорюшке! Тебе ли не знать, как желчны языки, как безжалостна молва… Оговорят и не поперхнутся, а дочке горесть ковшами хлебать! Ну, скажи: кто ее замуж возьмет? Близнец, да еще не родившийся, - клеймо на роду: о таком ли приданом женихи грезят? Да они разбегутся от девки, как тараканы! Ты готова пожертвовать счастьем живой в угоду мертвой?

- Поэтому надо деток хотя бы раздвоить, - молвила Евсея, возвращаясь к началу непростой беседы. - Разделить единую судьбу близнецов, иначе умершая сестра Зоряну рано или поздно за собой утянет.

Она почти сдалась. Сердце знахарки противилось неправедному тихушничеству, но Белояр, шельма прожженная, подловил ловко: маленькая Зорюшка лишилась и матери, и сестры, едва ступив на дорогу жизни. Она, Евсея, помогла малышке сделать этот шаг, станет ли тем, кто приумножит беды ее?

Задумавшаяся повитуха не заметила довольную улыбку на устах Белояра.

***

Дел невпроворот: уложиться бы до заката… Вернувшаяся в баню Евсея с грустью обозрела укрытую простыней Ждану.

- Бедная ты, бедная горлица, - прошептала повитуха, а затем доверительно, словно купчиха могла ее услышать, добавила, - но супружнику твоему, кажись, не жаль совсем ни тебя, ни кровиночку свою…

Евсея подспудно ощущала лживость Белояра: даже видимое горе он как будто всего лишь разыграл, словно представление в ярмарочном балагане. Вот только зачем ему это? Нешто и про смерть жены наперед ведал? Как?! Не колдун ведь он?

Евсея осеклась, ударила себя по губам: негоже такое в мысли допускать, особенно когда рядом почившие. Лучше заняться насущным.

Повитуха, убедившись, что поблизости не ошивается никто из любопытной дворни белояровой, положила на банный порог полновесную серебряную монету достоинством в две копейки и ударила топором точнехонько посередке.

Глава 3. Ночная гостья

Купец ни словом не возразил против имени, данного Жданой девочке, а потому она так и осталась Зоряной. Евсея в очередной раз подивилась: похоже, отцу все ровно, что дочки касается, даже обозначить ее приход в мир Белояр не счел нужным, отправил по этакой оказии повитуху да приказчика своего, ибо родни у малышки, окромя батюшки, и не было - ни деда с бабкою, ни теток, ни дядьев… Дабы оправдать свою незаинтересованность в дочери, купец отговорился занятостью с похоронами, с коими тоже тянуть не годится.

Так и вышло, что именно Акинф и Евсея свидетельствовали пред Верховным Жрецом Белого Бога: Зоряна, дочь Белояра и Жданы, появилась на свет осьмнадцатого числа весеннего месяца травня[1], лета 2568 от рождества Богов.

Верховный, облаченный в длинннополую белую рубаху без вышивки, подпоясанный витой золотой цепью, состоящей из крупных округлых звеньев, внес запись о сем событии в Книгу Начал, нахмурил седые брови, спросил:

- Что ж Белояр-то не сыскался? Али не жалует нашу братию?

- Никак нет, пресветлый Арис, - с поклоном ответствовал Акинф, - другое, печальное заделье на плечи господина нашего легло: супруга-то родами скончалась, схоронить теперича надо да поминки справить. Тоже хлопоты немалые. Мы к тебе, а Белояр в святилище Черного Бога направился - указать Ждану в Книге Перехода.

- Родами, значит? - Жрец чуть качнулся вперед, точно ясень столетний, оперся о золотой набалдашник резной деревянной трости: гладкий шар с начертанными на нем перекрещенным кругом символизировал солнце.

Вдруг он резко вскинул руку с белыми длинными ногтями, пристально взглянул на пришедших:

- Ребенок точно единственный был?

Услышав такое, Евсея схлопнула рот, занемела вся. Старец Арис с его белоснежной бородой чуть не до пояса да протянутыми вдоль спины седыми прядями выглядел столь внушительно, что вселил в нее подлинный ужас. В стати старца, не свойственной столь преклонным годам, виделись и предостережение, и упрек. Внутренность Евсеи будто закаменела: повитуха только сейчас поняла - идя на поводу у Белояра, она согласилась ни много ни мало - Белого Бога обмануть! Но даже вздумай знахарка повиниться, это бы сейчас все равно у нее не вышло: слова тоже в камни превратились, тяготили совесть, но уст не покинули. Благо, ничего не ведающий приказчик отреагировал совершенно искренне:

- Что ты, пресветлый! Одна девочка родилась, чем хошь тебе поклянусь!

- Ну и ладно, коли так, - спокойно кивнул Арис.

Верховный жрец открыл позолоченный узорный короб, и вручил Акинфу белое голубиное перо.

То была дань древнему обычаю: умершему в гроб клали два пера - белое и черное. За первым родные покойного обращались в святилище Белого Бога, за вторым шли к Черным жрецам. Именно за-ради перьев, а еще для почтовых надобностей при обоих святилищах разводили голубей требуемой масти, поили их из священных ключей, кормили налитым золотым зерном, потому и птицы были на загляденье. Сроненные ими перья-проводники подлежали строгому учету и хранились вдали от любопытных глаз.

Никто - ни люди, ни жрецы, имеющие касательство к божественному, - не знал наверняка, какое из перьев пригодится в посмертии: ежели человек вел добрую и праведную жизнь, то душе его прямой путь в Сады Благодати, где царствует сам Белый Бог, где предки пируют на кисельных бегах, сплавляются в ладьях по парным молочным рекам, - выведет ее туда снежноцветное голубиное перышко, только следуй за ним. Если же при жизни умерший много нехорошего сотворил, а уж тем паче душегубствовал или руки на себя наложил, либо вовсе черной ворожбой промышлял, ждут его за гробом пустые пепельно-серые Мертвые Дали, куда прилетит душа его, ведомая черным пером, - прямиком во власть Черного Бога. Ну а коли совсем дело плохо и спасения душе не обрести даже за тысячу лет, ей еще дальше - в самое Пекло дорога проторена.

Глядя на перо, Евсея грустно улыбнулась: женщина, умершая в родах, считалась заведомо достойной Садов Благодати, ибо при жизни горькую муку изведала. Но как быть со второй девочкой? Повитуха отсекла эту мысль, почувствовав на себе внимательный взор: Арис глядел на нее темно-серыми глубокими, как омут, очами, однако же в них не было и толики осуждения, скорее сочувствие.

- Ничего не хочешь сказать мне, Евсеюшка?

Повитуха отчаянно замотала головой, стиснув в руке перо.

- Ну, на нет и суда нет. Но коли пристанет потом охота, приходи. Тогда побеседуем…

С этими словами Верховный Жрец скрылся в святилище, оставив гостей стоять на пороге. Оба молчали, и в это молчание врывался веселый говор священного источника, который бил во дворе, плескался в ложе из серых камней, убранном свежими полевыми цветами.

- Солнце уже высоко, - отметила невпопад Евсея.

- Да, - согласился Акинф. - Проволындались мы, домой пора.

И не сдержал вопроса:

- О чем говорил тебе Арис?

- Не знаю. Ему видней. Может, так просто…

- Ой ли? - Недоверчиво хмыкнул приказчик. - Отродясь Верховный Жрец впустую словами не разбрасывался!

- Я. Не. Знаю. - С нажимом проговорила знахарка, смерила спутника тяжелым взглядом.

Тот пожал плечами.

Сели в коляску, Акинф подхлестнул лошадей.

- У самого-то есть детушки? - Зачем-то поинтересовалась Евсея.

- А то как же! Мальчонка у меня, сын то есть, Мильхом звать. Уж четвертый год пострелу резвоногому пошел!

В голосе Акинфа звучала неприкрытая отцовская гордость.

- Куда мы без детей-то? - Знахарка буквально почувствовала его улыбку. - Коли побегов нет, считай, усохло дерево! Вся жизнь наша в них продолжается, тем и свет белый держится…

«Усохло дерево»…

Повитуха глядела на белое перо сквозь пелену слез: Ждана-то, несомненно, заслужила право пребывать в Садах Благодати, а вот что насчет нее, Евсеи - лгуньи, укрывательницы?.. Может статься, ее бедную душеньку в роковой час повлечет за собою черное перо?