Грязный секрет университета

Пролог.

ЭЛОИЗА

Знание — власть. А власть — это разновидность секса. Порочного, запретного, того, что заставляет кровь стучать в висках.

Я поняла это в тот самый момент, когда его взгляд впервые упал на меня. Он не скользнул по мне, не оценил. Он впечатался. Словно он уже мысленно видел меня на коленях, и ему это нравилось. Лиам Торренс. Двадцать три года наглой, животной уверенности, которая исходила от него, как жар от раскаленного металла.

Я пыталась читать лекцию о Бернини, о том, как гений может превратить холодный мрамор в экстаз плоти. А он сидел сзади, развалясь, с видом демона, заскучавшего в раю, и смотрел. Только смотрел.

И когда он подошел ко мне после пары, его слова обожгли сильнее, чем прикосновение:

— Хотел бы я оказаться под вашими умелыми руками.

Что-то внутри меня, постыдное и дикое, сжалось в ответ. Я это почувствовала. И испугалась.

Но это были лишь цветочки. Ягоды, горькие и ядовитые, созрели позже, когда он положил на мой стол не доклад, а досье на моего брата. Мой страх, мой грязный секрет, выставленные на всеобщее обозрение.

Он наклонился, и его дыхание обожгло мое ухо:

— Теперь ты моя. Моя лучшая, самая запретная картина.

И я поняла: это охота. А я добыча, которая по глупости сама пришла в логово хищника.

---

ЛИАМ

Она думала, что может прийти сюда и всех очаровать. Своим акцентом. Своей напускной холодностью. Своими лекциями об экстазе, в который она, я был готов поклясться, сама ни разу не погружалась.

Профессор Элоиза Дюваль. Тридцать лет мнимой невинности, завернутой в дорогой французский шик.

С первого взгляда я захотел ее сломать. Увидеть, как этот фарфоровый фасад треснет и обнажит все то грязное, настоящее, что прячется внутри. Она смотрела на нас, студентов, свысока. Как на малолетних пиздюков, копающихся в песочнице. А на меня — с легким раздражением, как на назойливую муху.

Она не знала, что я уже был не ребенком. И уж точно не мухой.

Когда она завела свою высокопарную речь о «священной и грешной плоти» в скульптурах Бернини, я не выдержал. Я подошел и сказал ей то, о чем думал с первой гребаной минуты. Об ее умелых руках, что так элегантно поправляли пряди волос или невидимые складки на выглаженной рубашке. Ее щеки покрылись румянцем. Не от стыда. От гнева. И, блядь, может, еще от чего-то. Я это уловил. Слабый, едва уловимый импульс, который она тут же задавила.

Но этого было достаточно. Одна трещина. Игра начинается.

Чтобы расколоть мрамор, нужен точный удар в нужную точку. Мне понадобилась неделя, чтобы найти ее слабое место. Ее грязный маленький секрет по имени Антуан.

И когда я положил перед ней распечатку, когда увидел, как с ее лица спадает вся спесь, сменяясь животным ужасом, я почувствовал прилив силы, острее любого наркотика.

Она была моей. Полностью. Безоговорочно.

И я собирался насладиться каждым мгновением ее падения.