Халазия, или на Земле тоже можно жить

Пролог

Все события, герои, названия организаций, заведений и иных объектов являются вымышленными. Любое совпадение с реально существующими людьми или местами — случайность.

Как и любой мир в фантастических романах, этот тоже полностью выдуман автором.

В тексте присутствуют откровенные сцены, эмоциональные моменты и нецензурную брань.

Автор не преследует цели пропаганды нетрадиционных отношений. И подчеркивает, что произведение является художественным вымыслом.

Будь ты проклят!

Стискиваю челюсти, пока теплое, вязкое что-то медленно стекает по животу, разливаясь липкой сыростью. Резкая боль пронзает тело, вырывая из меня сдавленный стон. Дышу тяжело, словно воздух внутри капсулы вдруг стал плотнее.

Поднимаю голову, хотя веки будто налиты свинцом. Перед глазами всё плывёт. Нужно понять: есть ли шанс выбраться? Заклинившие ремни впиваются в тело, каждый вдох сдавлен, они не дают мне нормально дышать.

Времени мало.

С губ срывается сдавленный вскрик, когда бью по панели кулаком. Кнопки отзываются тупым, раздражающим щелчком. Люк с натужным шипением поднимается, но внезапно застывает, едва приоткрывшись. Только этого мне не хватало! Механизмы капсулы трещат, и нарастающее отчаяние будто сжимает моё горло. Бью по кнопке снова, сильнее. Ноль эффекта. Створка лишь дёргается, словно издевается.

Голова кружится. Постепенно осознаю, что эта тошнота и боль — последствия удара. Я что, стукнулась так сильно, что мозги стали работать медленнее? Ладонь сама собой тянется к виску. Несильный удар кулаком, чтобы собраться, но это только усиливает пульсирующую боль. Чувствую, как что-то тёплое сочится из-под волос, пряди липнут к шее.

Проклятие! Я сбрасываю белоснежную куртку и отстёгиваюсь. Боль в животе рвётся наружу с каждым движением, но мне нельзя думать об этом сейчас. Потом. Если доживу.

Капсула накренилась. Каждое движение даётся с трудом. Гравитация безжалостно тянет меня вниз, вправо. Меня бросает на плечо, и я едва успеваю сгруппироваться, выставив руки вперёд. Ладони сразу же обдираются о выступы и крючки, но это мелочи. Слабость затопляет тело волной, и я снова падаю, тяжело ударяясь о стену.

Сквозь приоткрытый люк слышен свист ветра. Сильного, холодного и морозного. Даже внутри капсулы он пробирает до костей. Не знаю, куда меня выбросило. Может, я на краю скалы? Ещё одно движение — и всё. Не хочу об этом думать, но картинка перед глазами так и рисует: я лечу вниз, а потом...

Я всё ещё жива. Это абсурдно. Чистый воздух Земли врывается внутрь капсулы. В ноздри ударяет его терпкий, свежий аромат, но он не приносит успокоения. Или здесь нет больше радиации… Или мне просто везёт?

Я должна выбираться. Но мысли путаются, и каждое движение отзывается новым всплеском боли. В голове шумит, словно прямо рядом заработала старая вентиляция.

Подтягиваюсь к люку, руками прощупываю поверхность. Каждое движение даётся с трудом. Руки дрожат. Взгляд тянется вверх, но я тут же щурюсь, ослеплённая светом. Солнце. Его лучи настолько яркие, что, кажется, они лишат меня зрения, если я буду смотреть дольше.

А потом лучи перекрывает чья-то тень.

Сердце падает куда-то в пятки. В воздухе тут же ощущается неприятный, кисловато-горький запах. Тёмные глаза смотрят прямо на меня, без единого звука. В этом взгляде что-то хищное, жуткое. Лёгкие будто забывают, как вдыхать воздух, тело сковывает дрожь. Я зажмуриваюсь, не могу выдержать эту тяжесть, но от этого легче не становится.

Всё. Вот и смерть.

Я бежала от неё так долго, пряталась, прорывалась сквозь ад, чтобы в конце концов просто упасть в её лапы?

— Брат, тащи верёвки! Тут девка!

1 глава. Светлая "Халазия"

Как и любой мир в фантастических романах, этот тоже полностью выдуман автором. В тексте присутствуют откровенные и жёсткие сцены.

Третья орбитальная станция “Халазия”.

1 день назад.

«Система активирована. Новый суточный цикл запущен.

Параметры окружающей среды: оптимальные.

Уровень освещения: достаточный.

Уровень кислорода: 21,3% — в пределах нормы.

Температура: комфортная.

Приоритетная задача: обеспечение энергетического баланса.

Подготовьте питательный завтрак, обед и ужин для оптимальной производительности. После завершения подготовки, приступайте к выполнению задач, направленных на благополучие и процветание светлой Халазии. Ваши действия должны быть ответственными, внимательными, прилежными и послушными, соответствующими протоколам совершенного гражданина.

Запуск систем...

Готовность к работе: 100%. Начните новый день с уверенностью и целеустремлённостью.

Светлая Халазия ждёт ваших достижений.»

Халазия говорит своим неизменным механическим тоном. Гладкий, безэмоциональный, он словно проникает в каждую часть станции. Кажется, неважно, где ты находишься — на складе, в каюте или в центральном отсеке, ты всегда её слышишь.

Я морщусь. Её «добрые утренние пожелания» не менялись с самого моего рождения.

— Ваши действия должны быть ответственными... — повторяю я шёпотом, передразнивая систему.

Рядом, на койке, мама спит. Её лицо кажется таким спокойным, что мне хочется остаться, просто посидеть рядом. Но нельзя. Пусть поспит ещё пару минут, я сама могу спуститься. Через пару минут “Халазия” снова вмешается, напомнит о «задачах» и «ответственности».

Я аккуратно спрыгиваю с койки, стараясь не шуметь. Чмокаю маму в щёку — легонько, чтобы не разбудить, — и подхожу к вентиляционному люку. Открываю его и привычным движением ныряю внутрь.

Вентиляция — узкие, гладкие коридоры с тусклыми линиями аварийного освещения. Металл чуть холодит кожу. Слишком тесно, но я привыкла. Эти проходы стали моим домом за последние восемнадцать лет. Здесь я провожу большую часть времени, скрываясь, запоминая объявления и ожидая, когда мама и брат вернутся со смен.

Звук раздачи воздуха в системе и слабый гул двигателей станции — всё это фон, который никогда не исчезает. Даже когда станция будто замирает, он остаётся. Я останавливаюсь, прислушиваюсь к голосу Халазии, который продолжает раздаваться где-то вдалеке, и начинаю отсчёт.

Пять минут до окончания объявления. Мама проснётся через три.

Каждое утро начинается одинаково.

— Обед, малышка. — Старший брат придерживает люк и протягивает мне контейнер с едой. Я уже углубилась в новую страницу электронной книги о насекомых, но поднимаю взгляд на его улыбчивое лицо.

Он с нежной усмешкой щёлкает меня по носу, словно я всё ещё ребёнок, и подмигивает:

— Сиди тихонько и жди маму.

— А ты? — Дёргаю его за ворот приталенной тёмной куртки с эмблемами Халазии. Она всегда выглядит так, будто её только что сшили специально под Лиама. — Почему мне сегодня ждать только маму?

— Сегодня десятое число. — Его улыбка становится короче, но от этого не менее тёплой. Белозубая, такая знакомая. Он отцепляет мои пальцы, расправляет плечи и на мгновение бросает взгляд на маму.

— Завтра вечером вернусь и я.

Точно. Сегодня десятое. Ровно на двадцать часов он летит на Землю. Чтобы проверить, остались ли там люди и нужна ли им помощь.

— Привези мне что-нибудь с Земли, — привычно складываю руки в замок и смотрю на него так, будто он действительно может что-то взять. Я и сама знаю, что он скажет, но прошу всё равно.

— Нельзя. Сколько раз говорить? — Он цокает, щёлкает меня по носу и как-то на миг странно, внимательно смотрит, словно чего-то забоялся в эту же секунду, и снова улыбается. — Давай, мышка, закрывайся и будь тихонькой.

— Хорошего дня! — Киваю маме и быстро ныряю обратно в вентиляцию, стараясь не шуметь.

Сижу, слушаю, как они собираются. Вижу, что иногда они переглядываются, будто обсуждают что-то без слов. Но я и не пытаюсь прочитать что-то по их лицам. Во-первых, мне не очень хорошо видно сквозь решётки, а, во-вторых, они могут решать какие-то вопросы, которые не под силу решить мне. Вот они и не делятся.

В руке сжимаю контейнер с едой и электронную книгу. Это всё, что мне нужно на весь день. Вечером мама принесёт ужин. И тогда я снова смогу выбраться, чтобы послушать, как у неё прошёл день.

Опускаю голову на экран, где изображены насекомые с Земли — яркие, причудливые. Одни крохотные, и кажется, едва видны невооружённым глазом, другие огромные, с хищным блеском в фасеточных глазах. Удивительно, как такая красота сочетается с опасностью.

Я остаюсь одна и погружаюсь в чтение. Иногда таскаю что-то из контейнера или пью немного воды.

Это не жизнь. Это выживание.

Но я привыкла.

Относительно спокойный день. Несколько нарушителей накажут завтра. За законными детьми здесь следят пристально, их учат всем правилам и законам, подгоняют под идеал Халазии. Я слушаю отчёты об их достижениях каждый год и не могу удержаться от мыслей: каково это — быть на их месте?

Не раз я представляла, как сижу в настоящем классе. Просторные кабинеты, ровные ряды столов, голоса преподавателей, рассказывающих что-то интересное. Даже если это скучные лекции, от которых устают и сбегают самые непослушные, я всё равно хотела бы это увидеть хотя бы раз.

Мама учила меня сама. Всё, что знала, передала мне. А брат, с его умением пилотировать любые летательные джеты и капсулы, обучил меня всему, что умел сам. Конечно, на симуляторе, в форме игры. Но даже так это было весело. До сих пор помню, как мы смеялись, когда я врезалась в виртуальную стену.

2 глава. Пути назад нет

— Я разберусь, как ею управлять. И разберусь, как на Земле найти брата. Мама, не волнуйся! — мои слова звучат уверенно, хотя сердце бешено колотится.

— Нет! Лия, нет! — голос мамы ломается, когда она хватает меня за плечи, разворачивая к себе. Её глаза наполнены слезами, в них читается боль, паника и мольба. — Это опасно. Ты даже не представляешь, что там тебя ждёт!

— Это лучше, чем всю жизнь скрываться, — отвечаю я, стараясь говорить ровно, хотя в горле всё пересохло. Краем глаза я замечаю, как Ян что-то быстро проверяет на панели капсулы, точно нажимая на кнопки и рычаги.

Мама прижимает меня к себе, её пальцы сжимают мои плечи чуть сильнее, чем нужно.

— Лия… — её голос становится тише, словно она боится, что её услышат стены. — Прошу тебя, малышка. Вернись в каюту. Я найду Лиама. Я сама его верну.

Но я смотрю прямо ей в глаза, и впервые мне не хочется отступать. Это не просто страх за брата — это решимость доказать, что я могу что-то изменить.

— Нет, — мой голос звучит твёрже, чем я ожидала. Я оборачиваюсь к Яну, который уже отходит от панели. — Откроешь шлюз?

Он на мгновение замирает, будто оценивает меня, а затем кивает:

— Да. Правильное решение.

Мама тихо всхлипывает, словно мир рушится прямо у неё на глазах.

— Лия, пожалуйста, подумай… — её голос уже почти шёпот, полный отчаяния.

Но я не могу отступить. Я должна найти брата.

Осторожно устраиваюсь в тесной капсуле, чувствуя, как мягкое кресло обволакивает моё тело. Сердце бешено колотится, и каждый вдох отдаётся дрожью в грудной клетке. Холодный металл стен словно намеренно подчёркивает тепло моих дрожащих пальцев, которые невольно цепляются за подлокотники. Первые массивные створки с глухим лязгом отсекают меня от мамы и Яна, оставляя одну.

Мерцающие огоньки на приборной панели словно оживают, мигая в определённой последовательности. Я стараюсь дышать глубже, унять ком в горле и заставить себя сосредоточиться. Мысли скачут, но я быстро пытаюсь собраться и вспоминаю уроки брата. Всё, чему он учил меня на симуляторе.

С тихим облегчением я понимаю, что интерфейс управления точь-в-точь такой же, как на его планшете. Каждая кнопка, каждый рычаг. Я помню, как он смеялся, когда я путалась, и как терпеливо объяснял снова и снова. Его голос звучит в голове, успокаивая меня.

«Не бойся. Ты справишься. Это проще, чем кажется».

Мои пальцы уверенно скользят по панели управления, хотя внутри всё дрожит от страха. Я активирую системы жизнеобеспечения, глядя на то, как огоньки меняют цвет. Тихое гудение двигателей заполняет капсулу, вибрация передаётся через кресло, и это ощущение, странно, но успокаивает.

Адреналин пульсирует в венах, будто толкает меня вперёд. Ужас и предвкушение борются внутри, заставляя меня одновременно дрожать и чувствовать какую-то странную решимость. Я не знаю, что ждёт меня на Земле. Но какая-то слишком уверенная решимость не даёт больше сомневаться.

«Ты справишься, Лия. Ты справишься» — повторяю я про себя, активируя автопилот. Но страх всё равно не отпускает. Что, если я ошибусь? Что, если капсула собьётся с курса? Есть ли вообще этот курс?

Мои руки крепче сжимают поручни.

«Просто шаг за шагом. Как на симуляторе. Всё получится».

Тревога, любопытство и почти болезненное ожидание перемешиваются внутри, как бешеный коктейль эмоций, заставляющий сердце работать на пределе. Я не могу позволить страху одержать верх. Впереди — Земля. А там… Там посмотрим

А уже когда моторы начинают гудеть, а ремни безопасности плотно оплетают моё тело, я слышу этот холодный, ненавистный голос:

— Несанкционированный человек.

Щёлкает люк, захлопываясь окончательно, и я понимаю, что путь назад отрезан. В панике я поднимаю взгляд и, с ужасом глядя вперёд через смотровое окно, замечаю Яна. Он стоит перед капсулой, ухмыляется — спокойно, самодовольно, словно всё это было запланировано заранее.

Моё сердце замирает, а потом бешено начинает стучать сильнее, когда я замечаю охранных роботов. Двое из них крепко держат маму. Её лицо перекошено от боли, её руки вывернуты назад. И она не дёргается, не пытается освободиться. Да и что она может?

А потом я вижу третьего человека в белом костюме. Он стоит за мамой и что-то быстро делает за её спиной. И внезапно я понимаю, что именно.

— Нет! Не смей! Не смей! — мой крик звучит хрипло, пронзительно, но никто даже не оборачивается.

Я бешено дёргаюсь в кресле, пытаюсь освободиться, но ремни держат меня. Система уже полностью заблокировала мои движения. Я бьюсь, рвано дышу, а слёзы градом катятся по щекам, горячие и солёные.

Я смотрю на Яна, который отворачивается от капсулы и медленно подходит к пульту управления. Я вижу, как что-то блестит у него на шее. Щурюсь, приглядываюсь и понимаю — это чип. Такой же, как тот, который сейчас вставляют моей маме.

— Нет! Остановите! — я кричу снова, но голос срывается.

Слёзы заливают глаза, пальцы судорожно сжимаются в кулаки. Мои слова растворяются в гуле двигателей, никто не слышит меня, никто не реагирует. Всё, что я могу, — это смотреть, как мама сжимает губы, чтобы не закричать, когда холодный металлический чип вживляют в её шею.

— Пожалуйста... мама... — шепчу я, почти теряя голос.

Ян даже не оглядывается. Его равнодушие прожигает меня, и внутри всё разрывается от боли и бессилия. Мой крик, мои слёзы, мои попытки бороться… Я ничего не могу сделать…

Всё, что я могу — это наблюдать, как капсула, подчинившись системе, начинает запуск. Металлический корпус вибрирует, двигатель рычит, и я чувствую, как нас разрывает невидимая сила.

И в этот момент я понимаю, что ненавижу Яна. Ненавижу всех, кто стоит за этим. Долбанную Халазию, что украла у меня маму и шанс на нормальное существование.

Но больше всего ненавижу своё бессилие.

И я снова кричу, бьюсь. Но система меня уже заблокировала.

— Светлая Халазия не прощает обмана, не прощает ошибок. У человека не может быть более одного ребенка, в противном случае человек подлежит контролю, а дети будут уничтожены. Светлая Халазия желает вам удачного приземления и скорой смерти на планете Земля. Светлая Халазия будет существовать вечно, призывая остатки человечества соблюдать порядки и наказывать, если человечество переходит черту.

3 глава. Земля пригодна для жизни

Сознание возвращается ко мне не сразу. И спустя какое-то время.

Вокруг темно. Холодный, колючий ветер проходит по коже, заставляя меня невольно дрожать. Пальцы рук и ног онемели, а тело содрогается от неприятного озноба, который никак не получается унять. Я лежу неподвижно, чувствую, как влажная, мягкая земля подо мной пропитывает костюм прохладой. Трава под пальцами мокрая, будто только что прошёл дождь.

Я осторожно шевелюсь, пробую подняться на локти. Но сто́ит мне чуть приподняться, как на плечи ложатся тяжёлые, сильные руки. Я вздрагиваю, инстинктивно напрягаюсь, но они уверенно и жёстко укладывают меня обратно.

— Лежи, — звучит низкий, грубый голос.

Голова кружится, а позвоночник болит при каждом движении. Как будто всё тело прошло через мясорубку, и теперь каждая мышца ноет и тянет. Я моргаю, пытаясь сфокусироваться на слабом, дрожащем свете впереди. Это костёр — маленький, словно собранный наспех. Вообще-то, я до этого никогда не видела вживую костры. Но он выглядит точь в точь, как на видео, которые мы смотрели с братом. Его тусклый свет освещает две фигуры неподалёку, но разглядеть что-либо толком невозможно.

И перед глазами всё двоится.

— Да ладно, нам каждый человек нужен. На счету каждая душа. Придёт в себя окончательно, и мы узнаем, в чём она хороша.

Этот голос звучит низко и устало, будто его обладатель слишком долго не спал. Я слышу его, но слова словно проходят мимо меня. Голова отказывается воспринимать информацию. Всё, о чём я могу думать — о боли. Она заглушает все мысли.

— Я пришла в себя, — бормочу я, хотя сама сомневаюсь в этом. Голова пульсирует, мысли путаются. Меня тошнит, неприятная горечь подступает к горлу. Непонятно, от чего это больше — от голода или от возможного сотрясения. В таком состоянии я вряд ли смогу что-то здраво анализировать… Хотя, если бы я была на станции, это бы всё равно ничего не изменило. Там я вообще-то была в медотсеке только раз — мама водила, когда у меня был сильный кашель.

Сейчас бы меня там просто убили.

— Не совсем, — голос звучит ближе, обволакивая меня своей хрипотой. — Ты приходишь в себя раз в час уже полночи и всё время что-то бормочешь.

Чьи-то тени мелькают перед глазами, но я не могу сосредоточиться, будто смотрю сквозь мутное стекло. Тело тяжёлое, словно налитое свинцом, движения вязкие. Я приоткрываю губы:

— Мне плохо…

Слова даются с трудом, язык будто не слушается. Даже если бы я захотела, не смогла бы закричать или сопротивляться. Я до сих пор не знаю, кто эти люди. Лица их расплываются в полутьме, превращаясь в нечёткие силуэты. Но если они не убили меня сразу, значит, возможно, и не собираются.

— Верю, — звучит ответ, спокойный и холодный, но не злой. — Всё, что у меня было, я уже дал. Поэтому сейчас тебя снова вырубит, а утром ты, наверное, сможешь стоять на ногах.

Это «наверное» пробирает до дрожи. Тревога сворачивается в тугой клубок в груди, но сделать я ничего не могу. Веки тяжёлые, я ничего не могу разглядеть…

Я кривлюсь, укладываясь и ощущая, что сон снова приятно и мягко накрывает, убаюкивает и хочется только прикрыть всё такие же тяжелые веки. Сжаться, обнять свои коленки и больше не просыпаться. Как мне найти своего брата в неизвестном лесу? Да ещё и встретив совершенно незнакомых людей, которые пока что меня не убили? Не знаю.

Мне страшно. Больно. И я не понимаю, что мне делать дальше.

***

Что-то невероятно яркое светит в глаза. Такое ощущение, будто вместо привычного толчка в плечо, которым брат всегда будил меня, он взял фонарик невероятной мощности и направил его прямо в лицо. Резкий свет пробивается сквозь веки, жжёт, заставляет меня морщиться. Я щурюсь, пытаюсь заслониться руками, но это не помогает.

— Она проснулась, — доносится голос, низкий, с хрипотцой, и тут же рядом раздаются торопливые шаги.

Ещё до того, как я успеваю осознать происходящее, на лицо попадают холодные капли влаги. Они обжигают кожу, и страх молниеносно пробегает по телу. Здесь же должны были остаться только ядовитые растения. Нельзя просто так трогать или пробовать что-то незнакомое. А что если это капли какого-то ядовитого растения?!

Сердце бешено колотится в груди. Я поспешно стираю капли рукой, осторожно и тщательно.

Вдох, выдох.

Нужно взять себя в руки.

Я заставляю себя немного приоткрыть глаза, хотя яркий свет всё ещё болезненно давит. Силуэт одного из незнакомцев заслоняет часть этих ослепительных лучей, и я, моргая, пытаюсь привыкнуть к нему. Постепенно зрение начинает возвращаться, но вместе с этим приходит и новая волна боли.

Когда я пытаюсь сесть, всё тело простреливает мучительным спазмом. Боль пульсирует в мышцах, словно кто-то сжимает моё тело в тисках. Затем она сосредотачивается в животе, кольнув так сильно, что я едва не вскрикиваю. Кажется, я ранена куда серьёзнее, чем думала.

— Тщ, девочка, — говорит мягко незнакомец. Голос словно пытается успокоить, но от него только становится не по себе.

Воспоминания недавнего прошлого пробуждает инстинкты. Моя капсула разрушена. Я на Земле.

На здоровой, живой и прекрасной зелёной планете.

Я медленно поднимаюсь, прижимая ладонь к животу, где сосредоточилась острая боль. Пальцами ощущаю липкую влагу, и внутри всё переворачивается. Кровь? Или я что-то ещё задела?

Опираюсь на грубую, холодную поверхность скалы, которая поддерживала меня всю ночь. Шершавый камень царапает кожу, но мне всё равно. Я делаю шаг в сторону, подальше от яркого света и двух незнакомцев, которые следят за мной. Пока что молча.

Вокруг густеет запах сосен. Пахнет терпкой свежестью. Где-то справа слышно лёгкое журчание воды. Река, прозрачная, прохладная — я ощущаю её запах даже отсюда.

Очень хорошее место. И не верится, что этот зелёный лес может быть ядовитым и опасным.

Я поднимаю глаза к небу и тут же в ужасе приседаю, обхватывая себя за плечи. Оно кажется таким бескрайним, что голова кружится. Высота пугает своей необъятностью, голубая атмосфера будто накрывает планету гигантским куполом, сквозь который не прорваться. Как теперь до него добраться?

4 глава. Испытание доверием

Какое-то время мы идём молча. Лишь редкие хрусты веток под ногами и наше дыхание нарушают тишину. Мы путаемся в густых кустарниках, цепляемся за колючки, а потом снова прячемся — на этот раз не от дронов, а от резкого, прерывистого ветра. Он бьёт нас справа, словно хочет сбить с ног.

— Это ветер с Северного моря, — негромко объясняет старший, поправляя воротник и чуть плотнее прижимая меня к себе. Его голос звучит ровно, будто он привык к таким капризам природы.

Сначала я не понимаю, далеко ли это море. Но всё становится ясно, когда мы выходим к краю скал.

Вид поражает меня сильнее, чем небо и солнце ранее.

Перед нами раскинулось Северное море*. Его холодные, серые воды с пенными гребнями неутомимо разбиваются о скалы внизу. Волны накатываются одна за другой, с гулким, успокаивающим шумом, который одновременно завораживает и пугает своей силой.

Ветер здесь, действительно, пронизывающий. Он хлещет по лицу, острыми потоками обжигает кожу. Каждый вдох приносит с собой терпкий запах соли и свежих водорослей, такой сильный и насыщенный, что кажется, будто его можно потрогать.

Возможно, именно этот запах он тогда чувствовал.

Мужчины молчат. Я с трудом отрываю взгляд от серого горизонта. Это море кажется бесконечным. Оно словно поглощает пространство и время, оставляя только себя и это величественное ощущение одиночества.

Я не думала, что планета настолько… Большая.

Внизу, у самого края моря, виднеется крошечная деревня. Домики с покосившимися крышами стоят плотно, прижавшись друг к другу, словно боятся рассыпаться. Узкая улочка едва пробивается между ними, а из старых труб тянется тонкий, едва заметный дым. Он растворяется в низких свинцовых облаках, добавляя этому месту ещё больше серости.

Деревня выглядит безмолвной на фоне ревущего моря. Эти домики словно приросли к подножию скал, и кажется, будто люди искали здесь убежище много лет назад, надеясь спрятаться от чего-то, что осталось за горизонтом.

Я снова смотрю вдаль, туда, где серое небо сливается с мутной линией моря. Но яркое солнце, что ещё недавно грело, внезапно исчезает за облаками. Становится пасмурно, холодно, зябко. Мои пальцы на ногах непроизвольно сжимаются, будто это поможет согреться. Я, кстати, чувствую ноги. Просто они немного онемели и мне сложно ими двигать полноценно.

Я сильнее стискиваю его шею, вжимаюсь в его плечи. Холодный воздух жалит кожу, и я невольно касаюсь носом его тёплой шеи, прямо у уха. От этого становится чуть спокойнее. Я сглатываю, стараясь не издавать звука, когда он уверенно спрыгивает с одной скалы на другую.

— Держись крепче, маленькая обезьянка, — говорит он, остановившись на миг, чтобы перевести дух. В его голосе слышится странная смесь заботы и иронии. — Есть силы снова залезть мне на спину? Так я освобожу руки, и мы точно не свалимся вниз.

Я киваю, хотя внутри всё дрожит. Скала под нами слишком высокая, а земля внизу кажется такой далёкой, что от одного взгляда вниз перехватывает дыхание.

Он ждёт, пока я осторожно перебираюсь на его спину, держась как можно крепче. От него сейчас зависит всё. И моя жизнь — в том числе. И я знаю: если он оступится — ни у меня, ни у него не будет шанса выжить. Ни единого.

Мы просто грохнемся со скалы и разобьёмся прямо как эти волны внизу.

Кое-как мне удаётся снова перебраться. Он крепко захватывает мои ноги и перекидывает ремень впереди, чтобы я точно не соскользнула. Ремень натянут плотно, но не так, чтобы больно. Я обхватываю его руками, чувствуя, как мышцы под моей ладонью напрягаются с каждым движением. Щекой снова прижимаюсь к его плечу, тёплому и надёжному.

— Потерпи, — говорит он, не оборачиваясь. — Ещё немного, и сможешь отдохнуть.

— Я очень хочу кушать… — шепчу я, чувствуя, как слабость от голода только усиливается. — Вы сможете меня покормить?

— Да, малышка, — отвечает он с лёгкой усмешкой, но в голосе сквозит уверенность. — Ты будешь в восторге от наших блюд. Северные — единственные, кто умеет ловить рыбу и обменивать её на другие ресурсы. А уж готовить рыбу лучше никто не умеет.

— Правда? — я цепляюсь за эти слова, будто за обещание.

— И знаешь, малышка, почему тебе повезло?

— Почему?

— Потому что ты попала именно к Северным, — его голос звучит твёрдо, почти гордо.

— Как я понимаю, есть Южные, Восточные и Западные… — произношу я осторожно, опасаясь спросить лишнего.

— Правильно понимаешь, — кивает он, но его тон вдруг становится серьёзнее. — Но лучше больше тебе не знать.

Последняя фраза повисает в воздухе, оставляя в моей груди странное чувство тревоги. Я крепче стискиваю его плечи, молча прижимаясь ближе.

— Боитесь, что во мне чип? — слабо смеюсь, хотя голос дрожит. Пальцы рук я уже не чувствую, будто их обхватил ледяной капкан. Холод вползает под кожу, отнимая остатки тепла.

— В тебе его нет. Потому что, во-первых… — мужчина делает несколько уверенных широких прыжков вниз по скале. Он почти летит, и видно, что для него это не в первый раз. Даже дышит ровно, спокойно, словно прыжки с двух- или трёхметровых высот — обычное дело.

— Во-первых? — переспрашиваю, пытаясь не отвлекаться на острую боль в ступнях.

— Тебя бы засёк дрон, — бросает он через плечо, догоняя брата. Теперь нет сомнений — они действительно братья. Даже двигаются похоже, с одинаковой уверенностью и я бы даже сказала, грациозностью. — А во-вторых… — он снова прыгает, чуть пригибаясь, чтобы смягчить приземление.

Я слышу его дыхание — ровное, размеренное. Он знает каждый камень и каждую трещину на этих скалах.

— Мы тебя проверили, пока ты спала, — продолжает он, когда оказывается на новом уступе. — Если бы в тебе был чип, ты бы не чувствовала боли.

Он останавливается на мгновение, позволяя брату подать ему руку, чтобы подтянуться. Затем снова бросает на меня взгляд, серьёзный и пронзительный:

— Именно это и делает “Халазия”. Она заставляет людей до последнего вздоха сражаться за неё и её доброе имя. Без боли и подавляя эмоции.

5 глава. Северные

Просыпаюсь снова спустя какое-то время. Всё тело ломит от боли, каждая мышца будто натянута до предела. Но больше не холодно. Воздух вокруг тёплый, а подо мной что-то мягкое. Я медленно шевелю пальцами, пытаясь понять, где нахожусь. Пальцы касаются чего-то пушистого. Тёплого.

Я сжимаю это, и внезапно мягкое "нечто" слегка шевелится. Тёплый, шершавый язык касается моей руки, и меня охватывает странное, болезненное ощущение, будто с моей кожи что-то соскабливают. На секунду замираю, а затем резко распахиваю глаза.

Передо мной огромное чёрное животное с большими, пронизывающими глазами. Оно смотрит прямо на меня, будто изучает, почему я вдруг начала двигаться. Его голова слегка наклоняется, а взгляд кажется пугающе осмысленным.

Зверь не спешит отойти. Он медленно переступает с лапы на лапу, встаёт с мягкой постели, но никуда не уходит. Вместо этого садится рядом, настороженно следя за мной.

И тут раздаётся громкий, глубокий звук, от которого я вся замираю. Звук настолько низкий, что кажется, будто он идёт из самой его грудины, сотрясая воздух. Это словно рык, но не угрожающий, а больше похожий на его своеобразное приветствие.

Я стараюсь не двигаться, боясь спровоцировать его. На мгновение зверь приоткрывает пасть, и я вижу длинные, острые зубы. Они выглядят такими мощными, что мороз пробегает по моей коже.

Моё тело начинает мелко дрожать, будто от холода, хотя я знаю, что это страх. Живот болит слишком сильно, чтобы я могла даже попытаться встать. Я продолжаю лежать, стараясь дышать ровно, не отрывая взгляда от животного.

Во-первых, мне больно. Каждое движение отзывается тупой, но острой болью в боку. Во-вторых, я совершенно не понимаю, что это за зверь. Собака ли это? Или нечто более опасное?

— Маркус, сидеть! — незнакомый голос раздаётся резко и твёрдо, и я вздрагиваю. В комнату заходит женщина, тонкая, с лёгкой, пружинистой походкой. На ней тёплый свитер и штаны. Чёрные волосы убраны в хвост, подчёркивая угловатые черты лица.

Её карие глаза цепко смотрят на меня, и в них я вижу беспокойство. Даже... жалость? Это сбивает с толку.

А в-третьих… где я?

Обрывки воспоминаний нахлынули внезапно. Лес, холод. Мы долго шли, прячась от ветра, укрываясь от дрона, слышали оглушительный взрыв, уничтоживший мою капсулу.

Двое мужчин.

Женщина тем временем внимательно смотрит на меня. Она явно замечает мою растерянность, но ничего не говорит. Просто подходит ближе и быстрым движением отгибает край одеяла, чтобы проверить швы. Её пальцы двигаются уверенно, как будто она делала это сотни раз.

Я замечаю, как её брови едва заметно хмурятся, когда она смотрит на повязки. Видимо, состояние не идеальное, но она ничего не комментирует.

Я подмечаю ещё одно: несмотря на то, что на улице был ледяной ветер, в этой комнате сейчас так тепло, что становится почти жарко. Воздух плотный, насыщенный слабым запахом трав и чем-то чуть сладковатым. Это тепло расслабляет, но и вызывает новую волну вопросов. Что это за место? Почему здесь так заботятся обо мне?

— Ты была серьёзно ранена. Потому я оставила тебя здесь, чтобы наблюдать за твоим самочувствием. Ты потеряла много крови, пришлось дать тебе обезболивающее, противовоспалительное, а также обеззаразить кровь. Ты спала три дня и четыре ночи. Немного бредила, так что я оставляла с тобой Маркуса. Он грел тебя дополнительно, чтобы не было озноба. Как ты себя чувствуешь?

Голос женщины звучит мягко, настойчиво, будто ей важно услышать искренний ответ.

— Хорошо. Больно, конечно, но…

— Конечно! Ты ведь упала с неба! — Женщина качает головой, скрещивая руки на груди. Свет от лампы за её спиной бросает длинную тень на стену. Её лицо освещается лишь частично, но по глазам видно, что она взволнована. — Я проверила тебя. Ни сотрясения, ни других серьёзных травм, кроме этой, — она кивком указывает на мой перетянутый живот. — Тебе бы ещё отдохнуть тут.

Я опускаю взгляд на свои руки. Перевязка на животе тугая, но чистая, бинты идеально белые. На запястье чуть ниже сгиба вены виднеется катетер. Его пластиковый край покалывает кожу.

— Хочешь есть?

— Очень! — срывается с губ быстрее, чем я успеваю подумать. Осознание, что я не ела четыре дня, если не больше, вызывает лёгкую головокружительную панику. Я вспоминаю, как на станции еду приносили в концентрированных пакетах или плотно запаянных контейнерах, и в воздухе снова ощущаю запах горячей мясной каши. Я сглатываю, чувствуя сухость во рту.

Женщина усмехается, чуть поднимая уголок губ. Она наблюдает за мной еще несколько секунд, и молча выходит из комнаты, едва скрипнув дверью.

А вернулась с подносом. Запах ударил в нос ещё до того, как я успела разглядеть, что на нём лежит. Голод с новой силой обрушивается на меня, вызывая непроизвольное урчание в животе. Это не просто урчание — это протест моего тела, кричащего, что оно давно забыло, что такое нормальная еда.

Сначала я не понимаю, почему суп выглядит таким странным. Почти прозрачный, не как крем-супы на станции, которые всегда были густыми и однородными. Здесь в прозрачной жидкости плавает зелень, кусочки чего-то, похожего на настоящее мясо, и овощи. Они выглядят… свежими. Не сушёными и не консервированными, а именно такими, словно их только что срезали с грядки.

Женщина помогает мне сесть. Её руки уверенно, но мягко взбивают подушки, чтобы я могла опереться и не испытывать дискомфорта.

— Вот, держи, — она протягивает мне ложку.

Я принимаю её с трепетом. Едва ли я когда-то держала обычную ложку с таким благоговением. Мои пальцы крепко сжимают её, и я опускаю её в суп, не в силах дождаться.

Первая ложка… Горячее тепло растекается по пищеводу, обволакивая всё внутри. Это ощущение само по себе почти исцеляющее, и я замираю, будто боясь потерять его. Слюна буквально заливает рот, и когда я проглатываю, мир вокруг, кажется, остановился.

И тогда наступает маленький конец света. У меня внутри.

6 глава. Тайны "Халазии"

— Лучше ешь, а потом вопросы.

Голос Арона звучит ровно и я не смею с ним спорить. Он сидит напротив, спиной к окну, за которым стоит плотный туман, слабо подсвеченный первыми лучами солнца. Его профиль резко вычерчен на фоне серого света, а в глазах отражаются отблески пламени из очага. На столе между нами стоит глубокая миска с супом, от которой поднимается лёгкий пар.

Рана, прикрытая свежими повязками, чуть ноет, но уже довольно терпимо. Осторожно пробую суп — он густой, чуть терпкий, с пряным ароматом, который согревает изнутри. Тёплый вкус остаётся на языке, а специи чуть обжигают нёбо. Еда согревает изнутри и немного расслабляет, но мысли не дают сосредоточиться только на ней.

Арон молчит, задумчиво водя пальцем по краю своей чашки, словно погружён в какие-то тягостные размышления. Его короткие тёмные волосы небрежно падают на лоб, а в напряжённых плечах чувствуется усталость. Между нами висит привычная тишина. Но не долго.

Я откладываю ложку, набираюсь решимости и спрашиваю:

— Я не могу не спросить. Мне важно знать. Ты говорил, что видел охранников. Я знаю, как они выглядят, но…Откуда ты это знаешь? Ты ведь не был на Халазии, верно?

Арон поднимает голову, его взгляд на мгновение задерживается на мне. В серых глазах — что-то неопределённое, скрытое за маской бесстрастности. Он коротко кивает и снова отворачивается к окну, наблюдая за тем, как медленно рассеивается туман.

Его молчание затягивается. Мне начинает казаться, что он вообще не ответит. Но спустя несколько минут он всё же произносит, негромко, будто взвешивая каждое слово:

— Не был. Но охранники Халазии бывают и на Земле. У них здесь свои лагеря и задачи тут… и довольно много есть людей, кто видел их с близкого расстояния.

Его голос звучит тихо, но в нём проскальзывает недосказанность. Он говорит осторожно, словно не хотя делиться со мной информацией. Я пристально смотрю на него, изучая каждый оттенок в его выражении, каждый едва заметный жест. Губы плотно сжаты. Ложка в моей руке становится неожиданно холодной, пальцы рефлекторно сжимают её крепче.

Холодок пробегает по коже.

Мне всегда говорили, что Халазия на Земле не появляется. Что ей здесь нечего делать.

Но теперь, оказывается, что здесь, совсем рядом, живут люди, чья жизнь уже принадлежит ей.

— Но зачем? Что им нужно здесь? — я почти шепчу.

Арон смотрит на меня долгим, пристальным взглядом, словно пытается понять, насколько я готова услышать правду.

— Для Халазии, — наконец произносит он, — мир — это просто средство для поддержания порядка. Чем меньше людей ослушается их правил, тем легче ей оставаться "идеалом". Те, кто прилетает сюда, служат её же порядку. Лагеря нужны, чтобы восполнять ресурсы… и чтобы, опять же, контролировать.

От его слов внутри всё холодеет. Что-то сильно сжимает грудь. Я киваю, но взгляд опускаю вниз, к миске с остывающим супом. Внезапно он кажется безвкусным. Мы едим молча, но я слышу, как Арон время от времени коротко вздыхает, будто взвешивая что-то в голове.

Главное, чтобы не стал жалеть, что начал мне всё рассказывать.

Когда суп наконец съеден, он внезапно поднимается. Подходит к двери, на мгновение замирает, будто что-то обдумывает, а затем приоткрывает её, впуская в дом холодный воздух. Он машет мне, жестом приглашая подойти.

— Взгляни, — говорит он. — Это настоящий Север. Тот, что не потонул в воде и которого не коснулись никакие катаклизмы.

Я поднимаюсь быстро, насколько могу, и заглядываю за его плечо.

Первое, что ощущаю, — это пронизывающий, солёный ветер, обрушившийся на меня. Он пахнет морем и сыростью, свежестью. Волосы тут же начинают развеваться, а холод знакомо пробирает до костей.

Передо мной раскинулась деревня — суровая и величественная. Узкие улочки петляют между массивными домами из камня и дерева, их стены потемнели от ветров, влаги и времени, а крыши кажутся тяжёлыми, укрытыми следами бесконечных дождей. Большие здания стоят на возвышении, уходя вглубь скал, будто вырастают из самой земли. Некоторые — двух- и трёхэтажные, с узкими окнами. Над дверьми вырезаны знаки — сложные узоры, в которых угадываются горы, северное сияние, символы.

Улица перед домом широкая, почти пустая. Несколько жителей тяжело ступают своими тяжёлыми ботинками по неровной дороге. Они несут тяжёлые корзины, снаряжения. Один мужчина уверенно топает вниз, неся на плечах огромную сложенную сеть.

Где-то вдали слышится море. Оно шумит низким, приглушённым гулом, перекатываясь по камням, его дыхание вторит ветру. Оно близко, даже видно немного сквозь огромные валуны и скалы.

Арон стоит рядом, но ничего не говорит.

— Вон там, — указывает Арон, когда замечает мой взгляд, — дорога к рыбацкой деревне.

В его голосе звучит лёгкая гордость. Ещё бы — это ведь его родина, он тут родился и вырос, привык к таким условиям и такой жизни. Я только киваю, чувствуя, как сырой холод пробирает до костей, словно проникая под кожу ледяными иглами.

Мы садимся на небольшую, грубо сколоченную лавку на крыльце. Дерево потрескалось от времени, но выдерживает нас двоих. Я сильнее кутаюсь в тёплый шерстяной плед, который заботливо дала мне Сайра, и подношу к губам ладони, пытаясь согреть их дыханием. Снаружи прохладнее, чем я ожидала: морской ветер режет лицо, пронизывая насквозь, но, странное дело, здесь дышится легче, чем внутри.

Арон сидит рядом, скрестив руки на груди. Он смотрит вдаль, туда, где тяжёлое серое небо сливается с неспокойным морем, пряча горизонт в дымке. Кажется, ему комфортно в этой суровой тишине, и я какое-то время молчу, просто чувствуя спокойствие от его присутствия.

Но тишина прерывается моим вопросом:

— Ты говорил о лагерях… и чипированных. Чем они там занимаются?

Арон молча смотрит перед собой. В жёстком изгибе его губ читается напряжение, а пальцы на скрещённых руках чуть сильнее сжимаются. Похоже, он не любит говорить об этом, но всё же решается ответить.

7 глава. Проверим, чего ты стоишь

Прошло уже несколько дней, и жизнь в доме Сайры начала казаться мне спокойной и рутинной. Время здесь течёт неторопливо, размеренно. Я всё ещё чувствую слабость, но Сайра заботливо следит за моим состоянием, не давая мне перетруждаться. Её травяные отвары, тёплые и терпкие, оставляют после себя лёгкое горьковатое послевкусие, но постепенно придают мне сил. Компрессы, которые она прикладывает к ране, сначала прохладные, потом приятно согревают кожу, снимая боль.

В её доме всегда тепло, даже когда за окном гуляет холодный ветер. В воздухе всегда витает густой аромат трав и специй, пропитывая одежду и волосы. Потрескивающий камин по вечерам отбрасывает на стены дрожащие тени, его мягкий свет ласково согревает комнату. Это тепло не только от огня.

Каждое утро начинается одинаково: Сайра приносит мне лёгкий завтрак — тёплый отвар, кусочек мягкого хлеба, иногда ягоды или немного сушёного мяса. Потом она терпеливо занимается перевязкой, объясняя, какие травы помогают заживлять раны и снимать воспаление. Я слушаю, запоминая её слова, хотя чаще просто наслаждаюсь её голосом — ровным, неспешным, успокаивающим.

После перевязки она уходит заниматься своими делами, а я отдыхаю или, чувствуя прилив сил, помогаю ей по дому. Перебираю листья, нарезаю и раскладываю грибы для сушки, вдыхаю их насыщенный, влажный запах.

Мы редко говорим о чём-то ещё. После нашего первого разговора я заметила, что Сайра больше не рассказывает мне о мире за пределами деревни.

Единственное существо, с которым мне удаётся наладить настоящую связь, — огромный чёрный пёс Маркус. Вначале он ходил по дому, словно надзиратель, зорко наблюдая за каждым моим движением, то и дело бросая косые взгляды. Я старалась не обращать на него внимания, но вскоре заметила, что, стоило Сайре выйти, его строгость испаряется. Он начинал мельтешить у меня под ногами, заглядывать в глаза, словно ненавязчиво напоминая, что не отказался бы от угощения. Так что вскоре мы с ним договорились: он больше не смотрит на меня, как на чужую, а я подкармливаю его, когда Сайры нет рядом.

Точнее, я говорила, а он слушал. Надеюсь, он понимал меня.

Теперь он часто укладывается у моей кровати, раскинув лапы и изредка издавая довольные урчащие звуки. Когда я даю ему лакомство, он чавкает так громко и забавно, что я не могу сдержать смех. Он перемалывает каждый кусочек с таким видом, будто это лучшее, что ему доводилось пробовать.

В этот вечер, когда я, сидя на кровати, готовлюсь ко сну и только закончила обрабатывать свои ранки и синяки, на пороге появляется Керн. Его высокий, широкоплечий силуэт заполняет дверной проём дома, и на мгновение мне кажется, что он ещё больше в тусклом свете лампы. Свободный рабочий комбинезон тёмного цвета, слегка топорщась на плечах, спускается мягкими складками по ногам. Ткань местами вытерта, особенно на локтях и коленях, где видны привычные плотные усиленные вставки.

На поясе прочно закреплён широкий кожаный ремень с парой креплений. Один из них удерживает нож в потрёпанных ножнах, другой — свёрнутый моток прочной верёвки.

Его хмурый взгляд, цепкий и внимательный, скользит по комнате, задерживается на мне, будто оценивая моё состояние. Этот взгляд кажется тяжёлым, пронизывающим. Обычно мне неловко и я прячу глаза. Но сейчас мне не страшно, ведь это он ко мне пришёл, а не я — к нему. Но когда его глаза находят Маркуса, его рука медленно тянется, чтобы погладить пса по загривку. Суровая маска ненадолго ослабевает, и я ловлю себя на мысли, что мне больше нравится, когда он улыбается. Так он даже… Кажется симпатичным.

Странно, что его пёс проводит столько времени здесь, со мной. Хотя, кажется, он часто бывает у Сайры. Я видела, как он вальяжно разгуливает по улице, ни капли не боясь ни людей, ни других животных. Он заглядывает в каждый двор с таким видом, будто это его территория, и, что удивительно, — везде ему улыбаются, кто-то даже бросает кусочек угощения.

— Лия, — Керн наконец нарушает молчание. В ровном голосе ощущается привычная твёрдость. Он делает несколько шагов внутрь, рассматривая комнату. — Мой отец хочет встретиться с тобой. Завтра утром. Отдохни как следует, я зайду за тобой.

Я киваю, чувствуя, как волнение тут же сжимает горло тисками.

Керн уходит, а Маркус устраивается рядом, тяжело вздыхая и вытягиваясь на полу.

***

Утро приближается, но мне всё никак не удаётся успокоиться. И уснуть. Грядущая встреча с отцом Керна и Арона навевает тревожные мысли о том, что меня ожидает. Я ловлю себя на том, что снова и снова бросаю взгляд на дверь, за которой в любой момент может показаться Керн, чтобы отвести меня на разговор. В груди нарастает беспокойство, давящее на рёбра изнутри.

Комната погружена в мягкий полумрак. Сегодня я сплю в основной комнате, тут теплее и уютнее даже. Пламя в камине потрескивает, отбрасывая тёплые блики на стены. Сайра давно уже спит на своей кровати.

Но даже этот уют не может разогнать неприятные воспоминания, которые поднимаются из глубин памяти. Я так или иначе возвращаюсь к тому, как я жила там, на станции.

Каждое утро там начиналось одинаково. Металлический голос системы разносился по коридорам и каютам, приветствуя граждан и напоминая о поддержании порядка. День начинался с расчётов, строгих предписаний и обязательных задач.

Там каждый знает своё место.

Каждый день. Каждый месяц. Год. Всю мою жизнь Халазия работала на “благо человечества”, уничтожая неугодных.

Я всё ещё ясно помню, как приходилось прятаться в узких вентиляционных шахтах, затаив дыхание, оставаясь там часами, чтобы меня не обнаружили. Теснота давила со всех сторон, полутьма скрывала, но не спасала от страха. Я всё ещё ярко помню, как хриплый голос брата звучал приглушённо, когда он протягивал мне контейнер с едой, быстро, почти беззвучно нашёптывая: «Не высовывайся». Его пальцы на мгновение сжимали мою ладонь. И он уходил. А я надеялась, что они, Лиам и мама, вернутся.

8 глава. Ты либо с нами, либо — мёртва

Мы идём по узкой тропе, петляющей между массивными валунами и голыми, искривлёнными деревьями, чьи узловатые ветви тянутся к небу, словно высохшие пальцы. Камни под ногами мокрые и скользкие от тёмно-зелёного мха, и каждый шаг грозит обернуться падением. Влажность пропитывает воздух, липнет к коже, а прелый запах листвы смешивается с лёгким ароматом древесной коры. Я то и дело хватаюсь за холодные, шероховатые ветки, пытаясь сохранить равновесие.

Керн идёт впереди, его широкие плечи немного загораживают вид на Северное море, но я пока смотрю под ноги. Арон позади, и даже не оборачиваясь, я чувствую его взгляд — внимательный, оценивающий, будто он готов поймать меня в любой момент. Или мне так кажется?

Молчание между нами вязкое, тягучее. Оно давит, заполняя всё пространство, делая каждый шаг тяжелее, а воздух — гуще. Я и так чувствую себя чужой, но эта тишина подчёркивает это состояние. Хочется заговорить, разрезать эту вязкую пустоту любым вопросом — о деревне, о жизни здесь, о том, как они выживают. Но их сосредоточенные, серьезные лица почти пугают. Словно они что-то очень тщательно продумывают.

Только знать бы, что.

Я опускаю голову, сосредотачиваясь на тропе, и стараюсь не поддаваться этому напряжению. Дышу ровно, но каждый вдох ощущается ледяной иглой в груди, будто холодный воздух просачивается внутрь, добираясь до самого сердца по прямой.

— Осторожно, тут спуск. И скользко, — внезапно предупреждает Керн, не оборачиваясь. Его голос звучит низко, гулко. Мне даже кажется, что я даже слышу эхо, приглушённо отражающееся от скал.

Тропа приводит нас к краю обрыва, где мир внезапно разрывается на две части: твёрдая земля под ногами и бескрайняя, дикая стихия впереди. Внизу простирается Северное море — холодное, тёмно-серое, как раскалённое железо, остывающее под пасмурным небом. Белые гребни волн с грохотом разбиваются о прибрежные скалы, разрывая тишину влажными хлопками. Ветер здесь резкий, неумолимый, он врывается под одежду, пронизывая до костей. Даже меховая жилетка не спасает, и я инстинктивно обхватываю себя руками, пытаясь сохранить тепло тела.

Воздух тяжёлый от запахов: солёной воды, прелых водорослей, гнилого дерева и чего-то ещё — резкого, неприятного, почти удушливого. Запах рыбы въедается в лёгкие, густым шлейфом оседает в носу, и я невольно отворачиваюсь, глубже вдыхая ледяной воздух, чтобы перебить это ощущение.

Внизу, под нами, деревня кажется ещё меньше, чем прежде. Дома лепятся друг к другу, крыши мокро поблёскивают под низкими тучами. Узкие улочки кажутся пустыми, и от этого вид на поселение только усиливает странное, смутное чувство оторванности — как будто мы стоим на краю единственной суши на планете. Впереди только бескрайний океан. Серый, неспокойный и страшный.

Все дома стоят на высоких деревянных сваях. Узкие лестницы ведут к крыльцам, а сами строения покачиваются под порывами ветра, скрипя досками. На вид кажется, что опоры хлипкие, готовые в любой момент сорваться и унести домики в холодное море. Но я помню слова Бьёрна. Эту деревушку часто топит, но она всё ещё на месте. Крыши покрыты неровными, грубо сколоченными досками, а стены почернели от бесконечных порывов морского ветра, напитавшись солью и влагой.

— Это и есть рыбацкая деревня, — говорит Арон, впервые разрывая затянувшееся молчание. Его голос звучит неожиданно мягко после пронзительного, режущего уши, ветра. Я вздрагиваю.

Мы спускаемся к деревне, и уже на подступах нас встречают несколько рыбаков. Мужчины крепкие, коренастые, с лицами, загрубевшими от ветра и холода. Их одежда пропахла солью и дымом, а тёплые куртки потёрты на локтях. Они не улыбаются, но и не выглядят враждебно — скорее настороженно, как люди, привыкшие к редким чужакам.

— Кто это? — спрашивает один из них, не торопясь подходить ближе. В его натруженной руке покоится сеть, мокрая, с каплями воды, стекающими с узлов.

— Гостья, — коротко отвечает Керн, не добавляя ни слова больше.

Мужчина хмыкает, пожимает плечами, но вопросов больше не задаёт. Он лишь отводит взгляд, поворачивается и машет рукой, указывая, чтобы мы шли за ним.

— Не часто у нас гости водятся, так-то, — всё же не удерживается он от комментария, словно пытаясь разрядить атмосферу. Но никто не отвечает.

Я иду следом за мужчинами, осторожно ступая по узким дощатым мосткам. Доски скользкие, потемневшие от влаги, и с каждым шагом они поскрипывают, словно протестуя. Некоторые из них угрожающе прогибаются, заставляя меня невольно затаивать дыхание. Где-то под нами, внизу, море с грохотом обрушивается на сваи, вспениваясь ледяными волнами. Ветер гонит брызги, так что я вздрагиваю и отхожу подальше от воды, насколько возможно.

Рыбаки молча ведут нас через нижнюю деревню. Узкие проходы, соединяющие дома, напоминают лабиринт – извилистый, давящий, местами накрытый низкими навесами, которые хоть немного сдерживают порывы ветра. Под сваями, в мрачной тени, виднеются привязанные лодки – крепкие, потрёпанные, с вытертыми до блеска вёслами. Рядом сложены корзины с уловом, из которых тянется резкий запах морских водорослей и соли. На толстых крючьях висят спутанные сети, сушатся длинные тёмные водоросли, а вдалеке, на краю скалы, я замечаю одинокую фигуру. Мужчина, закутанный в потрёпанный плащ, не спеша забрасывает сеть в серые воды. Его движения отточены годами, и мне почему-то кажется, что он стоит там уже вечность.

— Здесь всё построено так, чтобы прилив не смыл нас, — низко и хрипло говорит один из рыбаков, кидая на меня короткий взгляд.

Я киваю. Эти люди не просто живут здесь – они посвящают этому ремеслу жизнь, противостоят холодному морю, ветру. Они словно высечены из того же камня, что и скалы вокруг. Арон говорил, что рыба для них – не просто пища, а валюта, товар, который можно обменять на другие ресурсы. Выходит, это место кормит не только саму деревню, но и тех, кто согласен обменивать улов на что-то другое.

Внезапный порыв ветра бьёт мне в лицо. Я инстинктивно сжимаю пальцами плечи. Мои глаза встречаются с глазами Керна. В его взгляде читается предупреждение.