Холодные берега

ПРОЛОГ: ДЫХАНИЕ БОЛОТ

Город N тонул в ядовитом мареве. Желтоватый туман, вечный выдох газовых болот, обволакивал шпили Старого Света и крыши Нового, стирая грани между избранными и отверженными. Он въедался в камень особняков, пропитывал дерево трущоб, цеплялся ледяными пальцами за легкие тех, в чьих жилах не текло ничего, кроме обычной, скудной крови. Для них – это был холод и предвестие чахотки. Для других – потомков древних договоров, отмеченных перепонками между пальцев и кожей цвета тусклого серебра – болотный смрад был родным, как запах колыбели. И предупреждением. Город N полон загадок и секретов. Каждое решение, действие, нужно совершать обдуманно. Город не любят, когда принимаются поспешные решения.

Болота. Не просто топи с горючим газом, а живое, дышащее чрево мира. Колыбель и могила. Там, в вечной полутьме, под слоями тины и метана, дремало Нечто. Древнее. Нетерпеливое. Его сон охраняли змеи, вышитые на бархате власть имущих и вырезанные на дубовых панелях их кабинетов. Оно не требовало поклонения – лишь соблюдения древних правил игры, где кровь и души были разменной монетой. Этими правилами руководитель Старый Свет, они же старожилы города. И именно они знали, как успокоить это нечто. Но было ли оно вообще? А может быть все это было придумано ранее. Чтобы любопытные носы Нового Света не лезли, куда не просят.

В особняке Штокманов, пахнущем воском и тревогой, девушка с глазами цвета весенней листвы прикасалась к клавишам рояля, не зная, что ее жизнь уже взвешена на весах чужой выгоды. Она, как и все барышни, мечтала о любви. О самой чистой и искренней.

В кабинете герцога Бродского, где тени плясали под треск камина, мужчина с жабрами на шее верил в чистоту любви, не подозревая, что стал пешкой в руках холодного стратега. Ему просто хотелось любить и заботиться. А в сердце болот, потревоженное алчностью и нарушенными клятвами, нечто шевельнулось.

Уже плелись сети: шелковыми нитями светских интриг и стальными проволоками магических договоров. Уже готовились жертвы на алтарь амбиций. Уже письмо с горьким запахом полыни ждало в кармане, чтобы впустить тьму в чью-то душу. Готовились выгодные предложения и союзы. Но верно ли это?

Это история о том, как доверие становится петлей. Как любовь превращается в оружие. Как огонь, зажженный ради власти, пожирает невинных. И как в самой гуще предательства и безумия может родиться не надежда, а холодная, отточенная, как клинок, воля – выжить и сжечь тех, кто посмел разбудить древних змей. Главное, чтобы берега не стали холодными.

Грядет буря. И первый вихрь уже колышет занавески в гостиной Штокманов, где пахнет чаем и отчаянием...

Лилиям черёд цвести под солнцем,

В тот ясный день, когда на небе нежно

Крахмалятся пары с далёких рек.

И бежев полдень, солнце – безмятежно,

Часы идут, замедлив стрелок бег…

Глава 1: «Зеленые глаза отчаяния»

Холод пробирал до костей. Над Городом N повисла желтоватая дымка – ядовитый выдох газовых болот, который новые правила так и не смогли обуздать. Над крышами особняков Старого Света сгущались свинцовые тучи, предвещая дождь. Обитатели спешили укрыться, лишь новоприбывшие и чужаки без капли крови Старого Света ежились от пронизывающей сырости. Коренные же, полулюди-полурыбы с перепончатыми пальцами, не чувствовали этого холода. Лидия Бродская (в девичестве Штокман) нашла временное прибежище за фортепиано. Знакомые аккорды должны были заглушить ледяной взгляд Дмитрия, шепот его теток-коршунов, грядущую годовщину – позорную веху ее заточения. Музыка была побегом. От общества с его удушающими условностями, которые она вынуждена была терпеть. Но терпение лопалось. Вчерашнее письмо от подруги, с намеками на старые законы о расторжении гибридных браков, жгло карман, как раскаленный уголь. Рука машинально легла на клавиши, извлекая нежные звуки. Но сегодня даже музыка не могла растопить ледяной ком отчаяния в горле. Она вспоминала, как год назад, полная надежд, помогала отцу составлять доклад о переводе газовых концессий в общественный фонд. Ее цифры, ее анализ тогда впечатлили Совет! Теперь же...

В комнату вошел Алексей Штокман. Его шаги потерлись о ковер. Взгляд, скользнувший по дочери, смягчился, губы тронула улыбка. – Лидия, – голос прозвучал глухо, но без прежней повелительности. Мужская рука легла ей на плечо, утверждая отцовскую власть мягким, но неоспоримым нажимом. Музыка оборвалась. Повисла звенящая тишина.

– Отец, – Лидия обернулась с натянутой улыбкой. – Не заметила, как ты вошел. Рада тебя видеть. Голос был любезен, но холоден, как мрамор подоконника. Алексей прищурился, изучая дочь. – И как долго ты здесь?

– Около получаса, – пожала плечами Лидия, отводя взгляд. – Боялась попасть под дождь.

– Да, синоптики не врут сегодня, – он убрал рука, легонько проведя пальцами по ее волосам. В голосе прозвучала усмешка. – Хотя тот старый предсказатель все больше о конце света толкует.

Лидия вздернула подбородок, в глазах мелькнуло презрение:

– Тот старый не может смириться, что мэром города стал не его кровный. Ищет, за что уцепиться. Она сделала особый акцент на «его».

– Дочь, это политика, – Алексей устало провел рукой по лбу. – Старому Свету не по нраву, что гибридные браки вроде твоего с Дмитрием дают право на титулы, а газ с их священных болот греет трущобы. Но правила изменились. Принимать надо.

– Кстати о правилах, – Лидия встала, плавно направившись к окну. Спина была напряжена. – Моя роль мне отвратительна. Через неделю – год. Год унижений. Хочу развода. Штокман тяжело опустился в кресло. Взгляд стал холодным, расчетливым.

– Моя прекрасная дочь, – голос прозвучал бархатисто, но с ледяной нотой. – Это было условием моего избрания. Ты знаешь, на что способны его тетки, если мы нарушим договор? Город еще шаток. И брак этот выгоден всем.

– Отец, это бред! – Лидия резко повернулась. Жар ярости залил щеки. Глаза сверкнули, голос дрогнул от сдавленного гнева. Пальцы впились в ладони.

– Скоро годовщина. Я ему не нужна, как и он мне! Его тетки, как коршуны, требуют наследника! – Она процедила сквозь зубы, брезгливо вздернув бровь. – Смотрят на меня, как на неудачный эксперимент по скрещиванию.

– Уже так? – Штокман усмехнулся, откинувшись в кресле с показной небрежностью. Прищуренные глаза холодно оценивали дочь.

– А ты сообщила ему об этом? Только не говори, что его реакция такая же.

– Хуже. Он замолчал. В отношениях стало еще холоднее, а его визиты в бордели – обыденностью. – Лидия села напротив, спина прямая как штык, взгляд уставился в пустоту за спиной отца. Голос звучал глухо, с презрением. «Зачем мне физический контакт, когда можно просто… вызвать желание? Как рыбы оплодотворяют икру на расстоянии» – циничный шепот Бродского в библиотеке, услышанный отцом, жёг ее память.

– Значит, действуй, как он. Заведи любовника. Забеременеешь и скажи, что от него. – Штокман пожал плечами, будто советовал сменить перчатки.

– Начнутся разговоры. Ребёнок не будет похож на отца. Он же чистый представитель Старого Света. – Лидия криво усмехнулась, пальцы непроизвольно коснулись гладкого фарфора вазы – подарка матери, названного Дмитрием «милым провинциализмом». В голосе звенела горечь.

– Найди любовника из Старого Света. – Фраза прозвучала как приговор. Взгляд Алексея стал жестким, расчётливым.

– Ты защищаешь их. – Лидия прошептала, полная бессильной ярости. Плечи поникли, но глаза – те самые зеленые глаза – горели холодным, стальным пламенем. – А страдать и искать выход должна я.

Алексей тяжело вздохнул, потирая переносицу. Усталые, но цепкие глаза изучали лицо дочери.

– Лидия, дорогая, – голос смягчился, но в основе оставалась сталь.

– Я понимаю тебя. Но развод сейчас... невыгоден. Опасен. – Он сделал паузу, давая словам вес. – Опасен для тебя. Для нас всех. Его семья... герцоги Старого Света. Их влияние глубже, чем кажется. Каждое слово отдавалось эхом в тишине кабинета.

Вспышка памяти: Бродский год назад. Выпускник университета, безупречные манеры, бархатный голос, очаровавший всех. Но за ширмой – чудовище. Алексей слышал его откровения тёткам в библиотеке: «Она слишком обычна. Плоть без магии... Зачем физический контакт? Вызову желание... Как рыбы оплодотворяют икру на расстоянии». Холодный, высокомерный тон. Даже видавшие виды аристократы были шокированы таким презрением к жене. Лидия менялась на глазах: от влюблённой девушки – к этой холодной, раненой женщине. Зелёные глаза, некогда нежные, теперь горели смесью боли и презрения

Глава 2. «Дневник заточённой души»

Вечерний ужин окутал Лидию истомой. Теплый свет керосиновой лампы с матовым абажуром дрожал на дубовых панелях старинных стен. На белоснежной скатерти дымилась курица с хрустящей корочкой, рядом – гарнир из парниковых овощей. Отец, Алексей Штокман, делился новостями о городских делах, его уверенный голос звучал как надежный якорь в этом уюте. Лидия слушала, задавая вопросы, которые вызывали смех и оживленные споры.

Матушка, Ольга Витальевна, нежно поправила прядь волос на лбу дочери. В ее глазах светилась глубокая нежность. Она ловко наполняла хрустальные бокалы рубиновым вином.

После ужина разговоры лились рекой. Лидия купалась в семейном тепле, стараясь забыть о завтрашнем возвращении в дом Бродского. Когда маятниковые часы в углу пробили полночь, семья начала расходиться. Лидия поднялась. Знакомые коридоры с высокими потолками и скрипучим паркетом хранили шепот ее детства. Она поднялась в свои покои. Приглушенный свет ночника создавал островок тишины. Закрыв тяжелую дубовую дверь, она прислонилась к ней спиной. Этот вечер останется теплым уголком души.

Она села за массивный туалетный столик. Медленно, как ритуал, Лидия начала распускать прическу. Каждая шпилька освобождала прядь волос и чуть ослабляла невидимые тиски на плечах. В зеркале тускло отражалось лицо с темными кругами под глазами – немыми свидетелями бессонниц.

- Как же тошно... - шепот сорвался, хриплый и чуждый. Не усталость – глухое отвращение к собственной беспомощности. Кулак сам сжался и стукнул по столику. Шпильки звонко рассыпались. Жар хлынул в лицо. «Как ты посмела? Как позволила?» - застучало в висках. Гнев на себя вспыхнул, ослепительный и яростный.

Лидия резко вдохнула, пытаясь сдержать волну. Возможно, в этом хаосе – начало пути назад? Устроившись в широкой постели под шерстяным пледом, она закрыла глаза. Лунный свет пробивался сквозь кружевные занавески, отбрасывая на обоях в полоску причудливые тени. Они колыхались, будто живые. Надежда на сон растаяла. Мысли-насекомые жужжали в голове.

Время тянулось. Подушка душила, матрас колол пружинами. Тишину нарушал лишь шорох листвы за окном – и собственное бешеное сердцебиение. Обрывки дня, тревоги завтрашнего, страх перед возвращением к Бродскому – все кружилось в голове вихрем.

Свет за занавесками серел. Рассвет близко, а покоя нет. Лидия открыла глаза, уставившись в лепной потолок. Давило. «Тряпка. Инкубатор. Дура...» - внутренний голос не умолкал. Сон бежал от нее.

Лидия резко приподнялась. Шелковый ночник на дубовой тумбочке тускло освещал комнату. Она потянулась к тумбочке... и замерла. Пустота. Ни одной книги. Воспоминания нахлынули: после ужина – бег в библиотеку. Полки до потолка, пахнущие тайной и пылью. Классика, дарующая покой, новинки, манящие мирами. Чтение – щит от ночных страхов. Сейчас – лишь холодная пустота тумбочки. Ностальгия смешалась с острой тоской.

Лидия резко приподнялась. Шелковый ночник на дубовой тумбочке тускло освещал комнату. Она потянулась к тумбочке... и замерла. Пустота. Ни одной книги. Воспоминания нахлынули: после ужина – бег в библиотеку. Полки до потолка, пахнущие тайной и пылью. Классика, дарующая покой, новинки, манящие мирами. Чтение – щит от ночных страхов. Сейчас – лишь холодная пустота тумбочки. Ностальгия смешалась с острой тоской. Сердце забилось чаще. Вернуть бы хоть тень того уюта... Она закрыла глаза: теплый ореол лампы под зеленым абажуром в библиотеке, шорох страниц, глубокое кресло, поглощающее... Лидия резко открыла глаза. Призраки прошлого растаяли. С трудом оторвавшись от видения, она села на край кровати. Стены в теневых узорах ночника казались чужими. Горло сжалось. Книга. Сейчас же.

- Мне нужна книга, – выдохнула она, голос звучал сипло от напряжения.

Лидия встала, накинула махровый халат с вышитыми инициалами, сунула ноги в бархатные тапочки. Тишина в спящем особняке была глубокой, звенящей. Она шла по знакомым коридорам, где паркет предательски скрипел под ногами, стараясь не нарушить покой. Каждый скрип отзывался эхом детства. Вернувшись за ночником – его теплый ореол стал крошечным маячком в темноте. Тени на оштукатуренных стенах плясали странные, вытянутые фигуры, напоминая персонажей няниных сказок.

У двери семейной библиотеки Лидия замерла. Тишина висела бархатным пологом. Она осторожно открыла дверь. Знакомый мир: полки, вздымавшиеся к потолку, как стены крепости из томов. Воздух был густ от запаха старой бумаги, кожи переплетов и воска – эликсир времени и семейных тайн.

Стол матери стоял у высокого окна. Лунный свет стелился по темному дереву жидким серебром, лаская обложку книги, лежащей в центре. Лидия знала – это новое приобретение Ольги Витальевны, ждущее своего часа для вечернего чтения вслух. «Каждое слово – ключ к новым мирам», – часто говаривала мать.

Взгляд Лидии скользнул по корешкам. Что успокоит? Что вернет сон? Почти бессознательно, движимая отчаянием и жаждой забытья, ее рука потянулась не к новинке, а к знакомому шершавому корешку в потертом синем переплете – «Сладкое приключение». Книга-утешение из отрочества. Хотя бы иллюзия безопасности. Сердце учащенно забилось от дерзости маленького бунта – прочесть раньше мамы.

С едва уловимой хитрой улыбкой она подошла к столу. Аккуратно подняла книгу, прижала к груди, ощущая шершавость обложки. Стараясь не издавать ни звука, она выскользнула, притворив дверь, оставив библиотеку в ее вековой дремоте.

Решив сократить путь, Лидия направилась мимо кабинета отца. Ночь окутала дом. Она была уверена – все спят. Но, приблизившись, увидела: из-под дубовой двери сочится узкая полоска теплого света керосиновой лампы. Снова засиделся... – мелькнуло с усталой досадой. Внутренний голос шептал: Загляни? Но прежде, чем она сделала шаг, из-за двери донеслись приглушенные, но отчетливые голоса – мамин, сдавленный от боли, и отцовский, жесткий, как кремень.

Глава 3: «Клетка из золота»

Сентябрь. Терпкий запах увядающих садов. Церковь. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь витражи, рисовали на мраморном полу разноцветные пятна – иллюзию разбросанных самоцветов. Лидия у алтаря, фамильная вуаль – свинцовая мантия. Рядом – Дмитрий, безупречный, с ледяной улыбкой на тонких губах. Она знала. Знала со вчерашнего вечера, подслушав за дубовой дверью кабинета отца. Голоса звучали приглушенно, искаженно, будто из глубины колодца:

- Ричард Безупречный ручается за союз, – бархатистый и холодный голос Дмитрия резал слух.

– Его слово – закон для министров. И приговор для... неугодных. Характерное покашливание отца – знак волнения.

– Но дочь... она мечтала...

- Любовь – роскошь для крестьян и поэтов, – металлический смешок.

- Вам же, барон, я предлагаю место в Верховном Совете. О чем вы всегда грезили?

Долгая пауза, прерываемая треском поленьев. Звон бокалов. Приглушенный голос отца:

– За взаимовыгодное соглашение. В тот миг что-то оборвалось внутри – последняя нить к прежней жизни.

Сейчас, в кафе, невидимые тиски сдавили грудь Лидии. Дышать стало нечем. Отвращение, густое и липкое, поднималось из глубины. Разменная монета. Пешка. Воздух запахло тиной и озоном, как перед грозой над болотом.

– Лидия, не верю своим глазам! – Звонкий голос, похожий на перелив серебряных колокольчиков, вырвал ее из плена так резко, что она пошатнулась на стуле.

Подняв взгляд, Лидия замерла. Перед ней, словно ожившая картина импрессиониста, стояла Верея – взрыв цвета в сером мире. Непослушные кудри цвета спелой пшеницы, смуглое, веснушчатое лицо, оживающее при улыбке золотистыми брызгами. Воздух вокруг нее дрожал едва заметно, запах шалфея и корицы стал резче, с горьковатой ноткой дикого меда. Платье из лоскутов всех цветов радуги, нити бус, звенящие браслеты, серьги-кольца. Свет, падающий на нее, казался теплее и ярче.

– Верея! – Выдохнула Лидия, чувствуя, как ком в горле тает от неожиданной радости. – Сколько лет… Подруги бросились друг к другу. Объятие было крепким, время застыло. Лидия вдохнула знакомый аромат – травы, специи, летняя гроза.

– Искала тебя, – прошептала Верея, отстраняясь, ее теплые ладони прикоснулись к щекам Лидии. Ярко-зеленые глаза лихорадочно изучали черты подруги.

– Господи, Лидия... Ты изменилась. Но твоя душа... она все еще светится сквозь все это. – Ее палец легонько ткнул в кружевной воротник. Предательские слезы навернулись. С Вереей скрывать было бесполезно.

– А ты совсем не изменилась, – Лидия рассмеялась, смахивая слезы. – Все такая же яркая, будто украла все краски у радуги. Верея сияла. Ее улыбка – широкая, открытая – согревала сильнее камина.

– Мне казалось, я больше никогда тебя не увижу, – пробормотала Лидия, осознавая вдруг всю глубину тоски.

– После замужества...

– И переезда в особняк этого... чопорного тритона? – Верея фыркнула, взмахнув рукой. Браслеты зазвенели. Она прижала ладонь к груди. Жест был настолько искренним, что у Лидии снова защипало в глазах. Она стояла, держа Верею за руки, боясь, что та растворится. Столько раз репетировала слова... А теперь они были не нужны. Они всегда понимали друг друга без слов.

Обсудив новости, Лидия вдруг замолчала. Улыбка угасла. Взгляд потух. Пальцы нервно теребили салфетку. Верея читала ее как открытую книгу.

– Что случилось? – Наклонилась вперед, теплая ладонь легла на холодную руку Лидии.

– В твоих глазах буря. От меня не спрячешься. Лидия глубоко вдохнула. Слова, годами копившиеся, прорвались. Голос дрожал, срывался, пока она пересказывала подслушанный разговор в библиотеке. Двойная жизнь... «Выдал дочь врагам» ... «Сломал жизнь»... Пальцы впились в кружево салфетки. Закончив, она подняла глаза, ожидая возмущения – того огня, что пылал в ней. Но встретила лишь странную, усталую печаль в зеленых глазах Вереи.

– Дорогая моя, – тихо начала Верея, голос мягкий, но с горькой ноткой.

– Я открою тебе тайну. Почти все дамы вокруг... живут так же. Я прошла через это. – В ее глазах мелькнуло что-то старое и больное

– Мы все в клетках, просто прутья у кого-то позолочены.

Брови Лидии взметнулись. Губы приоткрылись в немом протесте. В глазах вспыхнула искра возмущения.

– Но разве это справедливо? – Голос ее звенел незнакомой сталью. Она выпрямилась, будто оскорбленная самой мыслью о покорности. – Разве мы обязаны с этим мириться?

Верея откинулась на спинку стула, изучая подругу. Ее глаза потемнели, стали глубже, как лесное озеро в сумерках.

– Милая, – произнесла она, склонив голову, серебряная подвеска качнулась. – Ты выбирала, за кого выйти замуж? – Вопрос повис в воздухе, полный горького скепсиса. Не дожидаясь ответа, она продолжила, голос понизился, стал глубже, проникнут древней женской горечью: – Увы, нет. Таков наш век. Мы можем смириться. Я научилась находить щели в стенах этой клетки. – Она вздохнула, разглаживая несуществующую складку на пестром платье. – Ведь мы с тобой... лишь фигуры на чужой доске. – Тонкие пальцы изящно изобразили в воздухе ход шахматной пешки.

– Фигуры... – Лидия повторила, покатав горькое слово на языке. Плечи ее поникли под невидимым грузом. Взгляд затуманился, скользя по фарфору, скатерти – символам пустого благополучия. Обручальное кольцо на пальце вдруг показалось тусклым, холодным куском металла.