Наконец-то остановились. Путь от столицы был такой длинный, что не верилось когда-нибудь его преодолеть.
Я подождала немного, надеясь, что деверь (не знаю, за какие грехи ему выпало нас сопровождать) вспомнит о правилах приличия и откроет нам. Но нет, мне пришлось это сделать само́й, спуститься с высокой подножки на скользкую промёрзлую землю и помочь выбраться Лизоньке.
Моя малышка тут же испуганно прижалась ко мне.
Дверцы кареты захлопнулись с глухим стуком, который болью отозвался в висках.
Я запахнула пальто плотнее, но шерсть, промерзшая за долгую дорогу, уже не хранила тепла. Лизины пальцы в тонких перчатках впились мне в руку.
— Ну, вот мы и у цели, Марья Васильевна.
Сергей Петрович стоял чуть впереди в свете высокого фонаря и рассматривал дом. Я повернулась, подставляя лицо ледяному воздуху, и дом предстал передо мной во всей своей немой угрюмости.
Потемневшие от дождей стены, слепые глаза закрытых ставней, крыша, съёжившаяся под тяжестью лет. Мокрый от морской влаги силуэт на фоне чёрного неба, казалось, наблюдал за мной тяжёлым чужим взглядом.
— Спасибо, что сопроводили, Сергей Петрович, — я сама удивилась тому, как спокойно и ровно прозвучал мой голос.
Кучер, бормоча, сгрузил на подъездную дорожку наш багаж. Два чемодана из потёртой кожей, сумку и узел с книгами — вот и всё богатство, уместившееся на клочке пожухлой, покрытой первой изморосью травы.
— Не за что. Долг семье. Хоть ты и не наша кровь, — он стоял, засунув руки в глубокие карманы дорогой шубы, и смотрел на дом с нескрываемым отвращением. — Поздравляю с новосельем в нашем, — он сделал паузу после этого слова и только потом продолжил, — родовом гнезде. С видом на вечный шторм. Но, надеюсь, что ненадолго.
Я не сводила глаз с дома, с его глухого, непроницаемого фасада.
— Что вы хотите сказать? — спросила я, чувствуя, как леденеют на ветру щёки.
— А то, что все вокруг прекрасно понимают. Бабка наша к концу дней, видно, разум потеряла. Чужачке родовое гнездо на сторону отписать. Просто помни, что мы это так просто не оставим.
Его слова не были для меня чем-то неожиданным, но всё равно стало горько. Не за себя, а за дочь, что доверчиво рассматривала новый дом, стараясь спрятаться у меня под боком от ветра. За покойного мужа, чью память так безжалостно топчет его семейство с самого первого дня, как мы остались без его защиты больше чем три года назад. И за его бабушку, которой не стало совсем недавно.
Она была единственной из всей семьи, кто смогла принять меня, незнакомку из обедневшей семьи, про чей род уже давно никто в столице не слышал.
— Завещание было заверено нотариусом, — сказала я, выпрямив спину и собирая в кулак всё своё достоинство. — Всё совершенно законно.
— Законно? — Он усмехнулся. — Ну что же. Этот дом ещё ни одного нового хозяина не принял. Троим уже продавали, так те на вторую ночь с визгом бежали.
Он сделал шаг ближе, и его голос опустился до ядовитого шёпота, предназначенного только для меня.
— Дом с норовом. Чужаков не терпит. Так что мы не в обиде. Поживём — увидим, насколько хватит вашего духа. День? Неделю? Месяц? Мы подождём.
Взгляд деверя переместился чуть вниз и я, поняв, что он рассматривает Лизу, чуть завела её себе за спину.
— Милая, напомни-ка, сколько тебе лет? — вдруг спросил он.
Лиза, непривычная, что к ней обращается кто-то кроме меня, только крепче вцепилась в моё пальто, поэтому ответить пришлось мне:
— Ей четыре.
Сергей Петрович выпрямился и демонстративно стал загибать пальцы, что-то про себя высчитывая.
— Да бросьте! — воскликнула я, поняв, что он высчитывает время её рождения.
— Лично я никогда не был уверен в том, чья она. Голубые глаза точно не наших кровей, да и не твоих, кареглазая ты наша.
Я стиснула зубы, стараясь ему не ответить. Мне было, что сказать, но ещё больше хотелось остаться, наконец-то, наедине с новой, свободной, пусть и пугающей жизнью.
Он развернулся и кивнул кучеру. Карета, скрипя, тронулась с места.
— Счастливо оставаться, «хозяйка»! Ключ, как завещала старуха, под крыльцом. Я скоро приду вас проведать!
Экипаж скрылся за поворотом, и стук колес быстро растворился в других звуках. Гул прибоя стал громче, накатываясь тяжёлыми волнами о берег. Моря было не видно, но я знала, что оно совсем рядом, там, за стеной ночной темноты.
Мы остались одни. Прямо перед нами возвышался дом. Он не приглашал нас войти.
Было похоже, что и он против нас.
Он стоял на пригорке, тёмный силуэт против ночного неба. Не просто дом, а дворянин в изгнании. Две пары колонн, некогда гордых и белоснежных, теперь потемнели от влаги и покрылись зеленоватыми прожилками мха. Полукруглый вход с огромной дубовой дверью напоминал разверстую немую пасть. Окна второго этажа, высокие и узкие, смотрели на меня слепым, заколоченным взглядом. Всё в нём кричало о былом величии и нынешнем падении. Он был не просто старым. Он был обиженным на весь мир.
Мария Васильевна Кленская.
Молодая вдова. 26 лет. Приехала с дочерью, чтобы начать всё с начала. Её оружие — упрямство, уязвимость и материнская любовь.