Хозяйка кофейни или Двойной эспрессо для тёмного эльфа

Глава 1: Аромат выгорания и Колумбии

Кофе бывает разный. Есть бодрящий, как пощёчина морозным утром, заставляющий глаза распахнуться, а мозг — судорожно заработать. Есть согревающий, как объятия старого пледа, который растекается по телу медленной, уютной волной, прогоняя промозглую осеннюю хандру. Есть романтичный, с пенкой в форме кривого сердечка и щепоткой корицы, который заказывают на первом свидании, чтобы нервно теребить в руках, когда заканчиваются темы для разговора. А есть кофе «Боже-дай-мне-сил-дожить-до-вечера-и-не-убить-никого-из-этих-людей». Вот его-то, самый сложный в приготовлении и эмоционально затратный купаж, я и варила последние шесть часов без единого перерыва, чувствуя, как моё собственное терпение перемалывается в мелкую, горькую пыль вместе с кофейными зёрнами в бункере кофемолки, превращаясь в чистую, концентрированную мизантропию.

Меня зовут Аня. Мне двадцать шесть, и я — профессиональный алхимик настроения. Официально моя должность называется «бариста», но это сухое, бездушное слово, пахнущее должностной инструкцией и налоговой отчётностью, не передаёт и десятой доли той магии, что я творю ежедневно в своей маленькой кофейне с претенциозным названием «Зерно и Тишина». Иронично, учитывая, что тишины здесь не бывает почти никогда. Моя кофейня зажата между магазином элитной оптики, где оправы стоят как моя почка на чёрном рынке, и вейп-шопом, откуда постоянно тянет запахом жжёной клубники и подростковых разочарований. Этот диссонанс запахов — лакшери и безысходность — и есть квинтэссенция нашего района. Я же, находясь ровно посередине, превращаю горячую воду, обжаренные плоды кофейного дерева и пассивную агрессию клиентов в жидкое золото, способное заставить функционировать даже самый безнадёжный человеческий организм в понедельник утром.

Четыре года назад я была совсем другой Аней. Той, что сидела в опен-спейсе огромной корпорации, носила бежевые блузки, говорила слова «синергия» и «брейншторм» без рвотных позывов и строила графики в Excel, которые никто никогда не читал. Я продавала людям то, что им не нужно, получая за это деньги, которых мне не хватало, чтобы купить то, о чём я мечтала. А мечтала я именно об этом — о маленьком островке подлинности в мире пластиковых улыбок. Об месте, где всё настоящее: аромат, вкус, тепло чашки в руках и даже усталость в конце дня. И вот я здесь. По одному вашему сбивчивому «ну, это, такое, знаете, не горькое, но чтобы бодрило, и с молочком, но не жирным» я способна диагностировать экзистенциальный кризис, горящий дедлайн по годовому отчёту и недавнюю ссору с партнёром, после чего прописать единственно верное лекарство — двойной флэт уайт на идеальной температуре в шестьдесят пять градусов. Не больше и не меньше. Это моя наука, моя религия.

Моя кофейня, крошечная точка на одной из вечно гудящих московских улиц, была моим храмом и моим персональным, восьмым кругом ада, где грешников поили остывшим американо. Здесь пахло свежей выпечкой, которую нам поставляла маленькая семейная пекарня, французской ванилью, потому что это самый популярный сироп, и тотальным, беспросветным выгоранием — как моим, так и посетителей. За три года работы за этой дубовой стойкой, покрытой шрамами от сотен тысяч чашек, я изучила всю фауну мегаполиса.

Были «биохакеры» в спортивной одежде дорогих брендов, требовавшие эспрессо с топлёным маслом гхи, порошком из грибов-ноотропов и каплей MCT, после чего долго, с видом ментора, рассказывали мне о пользе кетогенной диеты и вреде углеводов, пока я мысленно доедала свой утренний круассан. Были «инстаграм-дивы» в бежевых тренчах, заказывавшие исключительно фотогеничный розовый латте и мучившие его под камерой телефона до полного остывания и превращения в жалкое подобие напитка. Они никогда не пили то, что фотографировали, оставляя полную чашку на столе как свидетельство своей красивой, но абсолютно невкусной жизни. Были вечно спешащие офисные клерки в идеально отглаженных рубашках, с синяками под глазами от недосыпа и синим светом экрана ноутбука. Для них американо был не удовольствием, а внутривенной инъекцией бодрости, необходимой, чтобы пережить очередное бессмысленное совещание. Я знала их всех не по именам — боже упаси, — а по их кофейным привычкам, по тому, как они стучали пальцами по стойке в ожидании заказа или как морщились, если пенка на капучино была недостаточно глянцевой. Это знание было моей суперсилой и моим проклятием. Я могла предугадать заказ за секунду до того, как он будет произнесён, но была обречена его исполнять.

Сегодняшний день был квинтэссенцией этого безумия. Настоящим апофеозом кофейного ада, который войдёт в анналы истории моего маленького заведения, если бы я их вела. Утро началось с того, что моя сменщица, милая, но ветреная студентка Лена, опять забыла заказать овсяное молоко. Я обнаружила этот прискорбный факт ровно в 8:03, когда первый клиент — мужчина с бородой лесоруба и грустными глазами художника-иллюстратора, мой постоянник, — попросил свой ежедневный большой латте на овсяном. Он приходил каждый день, садился за дальний столик у окна и рисовал в своём скетчбуке невероятно грустных, но прекрасных монстров. Его кофе был его маленьким утренним ритуалом, топливом для его творчества. Мне пришлось, глядя в его полные вселенской скорби глаза, сообщить эту трагическую новость. Он воспринял это с молчаливым стоицизмом самурая, заказал чёрный американо и ушёл, ссутулившись ещё больше. А я стала свидетелем и утешителем в коллективной трагедии всех адептов лактозной непереносимости, которые в то утро, словно по какому-то негласному сигналу, выстроились в очередь именно ко мне. Их скорбные лица, полные непонимания и разочарования, я буду видеть в кошмарах. Казалось, я разрушила не их завтрак, а их веру в человечество.

День, начавшийся так себе, решил не останавливаться на достигнутом и продолжил катиться в тартарары. Ровно в обеденный час пик, когда очередь из голодных и злых менеджеров, пахнущих офисным парфюмом и отчаянием, выстроилась до самого выхода, мой терминал для оплаты картами решил уйти на покой. Он издал жалобный писк, моргнул экраном с надписью «FATAL ERROR» и погас. Навсегда. Попытки его реанимировать с помощью выключения из розетки, продувания контактов и тихих молитв кофейным богам успеха не возымели. Мне пришлось виртуозно изображать калькулятор из восьмидесятых, сбиваясь и краснея, и принимать оплату переводами по номеру телефона, который я коряво написала на картонке маркером. Это вызвало новую волну недовольства. Люди цокали языками, тяжело вздыхали, раздражённо тыкали в экраны своих смартфонов, будто сам факт перевода денег через приложение был личным оскорблением.

Глава 2: Нулевая аренда и соседи с клыками

Пробуждение было странным. Не резким, как от назойливого звона будильника, и не медленным, как ленивым субботним утром, когда можно позволить себе роскошь поваляться в постели. Оно было плавным, тягучим, будто я выныривала из густого, тёплого киселя, который не хотел меня отпускать. Каждая клеточка тела протестовала, пронизанная тяжёлой, свинцовой усталостью, накопившейся за вчерашний адский день.

Первое, что я почувствовала — тишина. Не та относительная тишина запертой на ночь кофейни, где всё равно гудят холодильники, тикают таймеры и потрескивает остывающая техника. Моё ухо, натренированное годами работы, различало эту симфонию механической жизни даже во сне. Это была абсолютная, звенящая, вакуумная тишина, какая бывает только глубокой ночью в заснеженной деревне или в звукоизолированной комнате. Никакого привычного гула машин с проспекта. Никаких завываний сирен вдалеке. Никаких пьяных криков поздно загулявшей компании из бара напротив. Эта тишина была настолько плотной, что физически давила на уши, создавая ощущение заложенности, как при взлёте самолёта.

Второе — свет. Он был другим. Не жёлтым, больничным светом от уличных фонарей и не синим от холодных неоновых вывесок, которые всегда пробивались сквозь неплотно закрытые жалюзи. Этот свет был мягким, рассеянным, жемчужно-серым, словно перед самым рассветом в пасмурный, туманный день. Но я точно помнила, что засыпала глубокой ночью, когда город сиял тысячами огней. Не могло пройти столько времени. Неужели я проспала на полу всю ночь и половину следующего дня? Позвоночник тут же отозвался протестующим, скрипучим нытьём на эту мысль.

Я недовольно застонала и, поборов липкую дрёму, открыла глаза.

Первые несколько секунд мозг, лениво переключаясь из спящего режима в рабочий, отказывался обрабатывать информацию. Я сидела всё на том же кафельном полу, прислонившись к твёрдым, шершавым мешкам с кофе. Вокруг была моя кофейня. Вот стойка из тёмного, потертого дерева, вот моя любимая, сверкающая хромированными боками кофемашина La Marzocco, мой верный боевой товарищ и кормилица. Вот стройные ряды полок с сиропами Monin, выстроенные в радужный ряд от ванили до лаванды. Стеллаж с бумажными стаканчиками, на которых красовался наш дурацкий логотип в виде сонного бобра с чашкой в лапах, который я сама рисовала в приступе творческого энтузиазма. Всё было на месте. Облегчение было таким сильным и внезапным, что я едва не рассмеялась. Приснится же такое. Наверное, просто отрубилась на пару часов, а тишина на улице — чистое совпадение. Может, аварию какую устраняют и перекрыли движение, в Москве такое бывает.

Кряхтя, как столетняя старуха, я поднялась на ноги, разминая затёкшую спину и шею. Нужно было всё-таки закончить уборку и тащиться домой, в свою уютную кровать с ортопедическим матрасом, который стоил мне половину зарплаты. Я лениво побрела к двери, чтобы проверить замок и выглянуть на улицу, и бросила случайный, мимолётный взгляд в панорамное окно, которое занимало почти всю фасадную стену. И застыла, как вкопанная.

За окном была не московская улица.

Там, где секунду назад в моей памяти была асфальтированная парковка с вечно занятыми местами и серый панельный дом с круглосуточной аптекой на первом этаже, расстилалась широкая площадь, мощёная крупным, тёмным булыжником. Кривая, горбатая, вся в выбоинах и провалах, словно её выкладывал пьяный великан, а потом по ней прошлось стадо мамонтов. В центре площади стоял замшелый, поросший зелёным мхом колодец с грубым деревянным воротом, а вокруг, в рассеянном сером свете, кипела… жизнь.

Только жизнь эта была совершенно, кардинально, до абсурда неправильной.

Мимо моего окна, деловито цокая подкованными сапогами по камням, прошёл приземистый, коренастый мужик с огненно-рыжей бородой, заплетённой в две толстые косы и скреплённой тяжёлыми железными кольцами. Он нёс на плече огромный молот, от которого даже на расстоянии, казалось, пахло раскалённым металлом и угольной пылью. За ним просеменила женщина — высокая, стройная, с невероятно прямой осанкой и длинными, изящно заострёнными ушами, которые выглядывали из-под зелёного капюшона. Она несла в руках плетёную корзинку, из которой торчали какие-то синеватые, слабо светящиеся грибы, озарявшие её тонкое, аристократическое лицо неземным светом. А у колодца стоял громила ростом под два метра, с серовато-зелёной кожей, мощной нижней челюстью и торчащими изо рта клыками. Он громко, на гортанных басистых нотах, торговался с каким-то сморщенным человечком в потрёпанном балахоне за связку вяленых ящериц.

Я моргнула. Ещё раз. С силой зажмурилась, до цветных звёздочек в глазах, и снова открыла их. Картинка не менялась. Гном-кузнец, эльфийка с грибами и орк-торговец. Полное фэнтезийное комбо, будто я попала на Comic Con, не купив билета.

Это сон. Точно, яркий, осознанный сон. От переутомления и кофейных паров. Я переработала, заснула на мешках с кофеином и теперь мой мозг генерирует какой-то высокобюджетный бред по мотивам всех фэнтези-фильмов, что я когда-либо видела. Нужно умыться холодной водой. Это всегда помогает прийти в себя.

Я на трясущихся, ватных ногах дошла до маленькой раковины в подсобке, чудом не врезавшись в стеллаж с коробками для выпечки. Руки дрожали так, что я еле повернула вентиль крана. Вода в кране была. Холодная, чистая, настоящая. Я плеснула в лицо раз, другой, третий. Вода стекала по шее за воротник футболки, неприятно холодя кожу и заставляя вздрогнуть. Я подняла голову и посмотрела в небольшое, треснутое в углу зеркало над раковиной.

Оттуда на меня смотрело моё собственное лицо — бледное до синевы, с тёмными кругами под глазами, растрёпанными волосами, слипшимися в сосульки от воды. И с огромными, полными первобытного ужаса глазами. Вполне реальное. До тошноты реальное.

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось где-то в горле, оглушительно и быстро, как барабанная дробь.

Я снова, на цыпочках, как вор в собственном доме, подкралась к окну. Площадь никуда не делась. Гном-кузнец уже скрылся в каком-то кривом переулке, эльфийка с грибами зашла в лавку с вывеской, на которой была нарисована дымящаяся колба, а орк, успешно сторговавшись, деловито запихивал своих сушёных ящериц в холщовый мешок.