Хозяйка медовых угодий

Глава 1.

Дождь стучит по окну, и я слежу за струйками, которые текут по стеклу, будто слёзы, которые я разучилась проливать. Мне сорок пять, но каждый раз при взгляде в зеркало на меня оттуда смотрит женщина, постаревшая на десятилетия.

Пять лет назад моя жизнь разлетелась на куски: авария унесла Антона, моего мужа, и Соню, нашу восьмилетнюю дочку, мою звёздочку с косичками и смехом, как звон колокольчика. С тех пор мир стал серым, как этот промозглый октябрь в Петербурге.

Я провожу пальцем по пыльному подоконнику. Когда-то здесь стояли горшки с мятой и базиликом, их запах наполнял всё кругом жизнью и счастьем. А теперь пусто. Как в моём сердце. Работа в библиотеке — единственное, что держит меня на плаву.

Перекладываю книги, вдыхаю запах старой бумаги, но даже это не спасает. Каждый шорох страниц напоминает, как Антон читал Соне сказки, а она, свернувшись калачиком, просила: «Ещё раз про пчёл, пап! Хочу ещё…».

Эти воспоминания разъедают душу. Я научилась больше не плакать, но не вспоминать — так и не научилась.

Нащупываю в кармане ключи от дачи, старого дома в часе езды от города. Не была там с весны, но сегодня я то ли по ошибке, то ли интуитивно схватила эти ключи, идя на работу. Что-то тянет меня туда, словно шёпот из прошлого.

Дача была нашей с Антоном мечтой, нашим убежищем, нашей маленькой уютной обителью, в которую мы оба вложили свой труд и сердце. Мы купили её за копейки, влюбившись в заросший сад и гудение диких пчёл над клевером. Антон, с его заразительной улыбкой, загорелся идеей завести пасеку.

— Мариш, — говорил он, листая книгу о пчеловодстве, — а что если нам всё это дело восстановить? Просто представь! Наш мёд будет пахнуть лавандой и летом. Мы сделаем его лучшим!..

Мы начали с малого: два улья, грядки с подсолнухами и фацелией. Соня бегала по саду, называя пчёл «подружками» и мечтая стать «пчелиной королевой». Я училась смешивать травы, чтобы мёд был не только вкусным, но и целебным. Антон мастерил рамки, а я представляла, как наш сад станет цветущим раем, где пчёлы гудят, а мы смеёмся. Всей семьёй…

Но той зимней ночью всё рухнуло. Скользкая дорога, грузовик на встречке. Я осталась дома из-за простуды, а они… Звонок из больницы расколол мою жизнь на «до» и «после». Впрочем, «после» уже не было ничего. Потому что меня тоже не стало...

После похорон я не могла вернуться на дачу. Улья опустели, пчёлы улетели, сад зарос бурьяном. Но сегодня я чувствую, что должна поехать. Может, чтобы попрощаться... Или отыскать хоть каплю того тепла, что мы потеряли.

Сажусь в старенькую машину, сердце сжимается от воспоминаний. Дорога петляет, дождь усиливается, и вот я у ворот дачи. Деревянный забор покосился, краска облупилась, а калитка скрипит, как старуха, жалуясь на одиночество.

Сад встречает меня тишиной, нарушаемой только шорохом дождя. Когда-то здесь цвели яблони, а подсолнухи тянулись к небу, словно улыбались солнцу. Теперь — сплошной бурьян, колючий и мокрый. Я иду по заросшей тропинке, чувствуя, как ботинки вязнут в грязи. Дом, одноэтажный, с потемневшими брёвнами, смотрит на меня пустыми окнами. Крыльцо покосилось, а у крыши не хватает нескольких черепиц. Всё кричит о запустении и одиночестве, как моё сердце.

Останавливаюсь у старого сарая, где стояли улья. Дверь приоткрыта, и я заглядываю внутрь. Два улья, что Антон с такой любовью красил в жёлтый, теперь покрыты паутиной. Рамки сломаны, а запах воска давно выветрился. Касаюсь шершавого дерева, и в груди что-то ломается. Слёзы, которых не было годы, вдруг начинают течь по щекам без остановки, горячие и солёные.

— Почему, Антон? — шепчу я. — Почему ты?.. Почему Соня?.. За что, Господи?.. За что?..

Опускаюсь на колени, не замечая, как грязь пропитывает джинсы. Я плачу, впервые за много лет, оплакивая их, себя, нашу мечту. Всё кажется пустым и безжизненным, как этот сад.

Зачем я здесь? Зачем живу?..

Вытираю лицо рукавом, но слёзы не останавливаются. Встаю, дрожа от холода и боли, что сжимает сердце холодными ржавыми тисками, иду к дому. В углу сада замечаю клочок земли, где ещё растёт фацелия — слабая, но живая. Соня любила её за голубые цветы. Я наклоняюсь, касаюсь лепестков, и на миг кажется, что слышу её смех...

Но это лишь ветер…

Вздыхаю, понимая, что не могу уехать, не взглянув на всё ещё раз.

В доме пахнет сыростью. Половицы скрипят, а на кухне стоит старый стол, где мы когда-то пили чай с мёдом. Брожу по комнатам, трогая знакомые вещи: Сонин рисунок на стене, книгу Антона о пчёлах. Сердце болит, но я не могу остановиться. Наконец, решаю спуститься в погреб, где мы хранили банки для мёда. Может, там осталась хоть одна, как память.

Лестница мокрая от дождя, что просочился через щели. Я держусь за перила, но нога вдруг соскальзывает… Я падаю, боль пронзает голову, зрение меркнет, и уже через мгновение всё тонет в полной тишине, словно я проваливаюсь в необъятный космос, где тяжёлая безбрежная тишина тотчас накрывает меня целиком и полностью. Без остатка.

Глава 2.

Тьма обволакивала меня, густая, вязкая, словно воск. Ни звука, ни света, только пустота, в которой я растворялась, точно крупинка сахара в тёплой воде. Я не знала, где я, кто я. Может, это и была смерть — холодная, безмолвная, безликая, полностью равнодушная и оттого ещё более жестока.

Но затем что-то изменилось… Тьма дрогнула, и в неё ворвалось первое ощущение жизни. Ею стала боль…

Сначала это было лишь лёгкое жжение в груди, будто кто-то ткнул иглой. Потом боль разлилась по телу, как огонь по сухой траве. Мои кости ломило, кожа горела, а в горле стоял ком, не дающий вдохнуть. Я хотела кричать, но губы не слушались, словно их заклеили намертво.

Где я?.. Это больница?.. Или я всё ещё на даче, лежу в погребе, сломав шею?..

Мысли путались, растворяясь в жаре, который пожирал меня изнутри.

Я металась в этом агонизирующем тумане, не понимая, сколько прошло времени — минуты, часы, дни? Тьма отступала, но вместо неё приходили обрывки звуков, чужих и резких, как скрежет ножа по стеклу.

Голос, грубый, женский, врезался в моё сознание:

— Когда уже очнётся эта гадина? Лишний рот только, а толку от неё ноль!

Я вздрогнула, хотя тело едва шевелилось.

Кто это? Откуда столько злости?..

Я пыталась открыть глаза, но веки были тяжёлыми, как камни.

Боль усиливалась, и я почувствовала, как пот стекает по вискам, липкий и холодный. Моя грудь вздымалась с трудом, каждый вдох был битвой. Я абсолютно не понимала, что со мной. Тело почему-то казалось чужим, слабым, словно изношенная одежда, готовая вот-вот порваться.

Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: я больна. Не просто простудой, а чем-то страшным, что вытягивает жизнь. Но как? Я же была на даче, под дождём, затем бродила по дому, потом спустилась в погреб, а теперь…

Голос снова ворвался в моё сознание, ближе, злее:

— Мариса! Ты, ленивая тварь, хватит валяться! Барон не будет кормить дармоедку!

Мариса?.. Кто такая Мариса?..

Я хотела спросить об этом, сказать, что я не Мариса, а Марина, что не знаю, где я, и пусть мне объяснят хоть что-нибудь… Но язык прилип к нёбу. Горло саднило, будто я проглотила песок.

И снова я проваливалась в тьму, но голос не отпускал, как оса, жужжащая над ухом.

— Если сдохнешь, так хоть место освободится! — прошипела женщина, и я услышала звук, похожий на удар по дереву.

Может, она швырнула что-то?.. Или… ударила кого-то?..

В бреду я видела Соню. Она бежала по нашему саду, её косички подпрыгивали, а подсолнухи качались за ней, как стражи.

— Мам, смотри, пчёлка! — смеялась она, протягивая ладошку.

Мне хотелось обнять её, но она растворялась, и сад вдруг потемнел, превращаясь в пустыню. Я плакала, но слёз не было — только жар, сжигающий меня. Антон стоял вдалеке, держа рамку для улья, и смотрел с грустью.

— Мариш, не сдавайся, — шептал он, но его голос тут же потонул в крике той женщины.

— Лина, ты, мелкая дрянь, опять под ногами путаешься? Вон, тащи воду, пока не врезала! — орала она.

Лина?.. А это кто?.. Ребёнок?..

Я чувствовала, как моё сердце, несмотря на слабость, сжалось. Если эта орущая негодяйка бьёт ребёнка…

Я хотела встать, защитить, но тело предало меня. Руки дрожали, ноги были как ватные. Я лежала, беспомощная, в этом словно бы чужом, больном теле, слушая, как мир вокруг рушится.

Спустя какое-то время запахи начали пробиваться сквозь лихорадочный бред. Плесень, сырость, что-то кислое, как прогорклое масло. Я лежала не на мягкой кровати, а на чём-то жёстком, колючем, что царапало кожу. Солома? Мешковина? Я не могла понять. Где-то рядом скрипнула дверь, и холодный сквозняк коснулся моего лица.

— Шайна, ты куда идёшь? Пусть валяется, не до неё! — рявкнула всё та же гадкая женщина.

Ответ был тише, почти шёпот:

— Она же умрёт, Хильда…

Хильда. Вот значит, как звали эту злобную тварь. Я запомнила имя, хотя мысли путались и с трудом укладывались в логические цепочки.

Я снова видела Соню. Она сидела на крыльце дачи, держа банку мёда, и улыбалась.

— Мам, он сладкий, как солнце! — говорила она.

Я тянулась к ней, но тут жар снова накатил, и видение исчезло. Моя голова пылала, словно улей, полный гудящих пчёл. Я слышала, как Хильда что-то брюзжала и вновь ругалась на кого-то, но слов было не разобрать.

Потом — плач, тонкий, детский. Лина?..

Я хотела крикнуть, чтобы её не трогали, но горло издало только хрип. Боль стала невыносимой, будто кто-то выдавливал из меня последние силы.

Так я и плавала между жизнью и смертью, не понимая, где реальность, а где бред. В какой-то момент внезапно почувствовала прохладную ткань на лбу. Кто-то, с лёгкими руками, заботливо прикладывал компресс.

— Держись, Мариса, — шептал голос, мягкий, женский, не похожий на Хильду.

Я хотела открыть глаза, увидеть, кто это, но веки не поддавались. Тьма манила, обещая покой, и я не могла сопротивляться. Последнее, что я услышала, было всхлипывание маленькой девочки где-то рядом. А потом — тишина, глубокая, как ночь без звёзд, поглотила меня, и я снова отключилась, уходя в пустоту.

Мой новый медовый мир

Дорогие читатели!

Добро пожаловать в мой новый мир, где гудят пчёлы, а каждый цветок хранит надежду! В «Хозяйке медовых угодий» вас ждёт история о женщине, которая потеряла всё, но нашла в себе силы начать заново. Представьте: иссохшие луга, заброшенные улья и сердце, что ищет новый дом. А ещё — маленькая девочка с косичками, суровый барон и загадочный лесничий, чей взгляд волнует сильнее, чем шёпот ветра.

Я приглашаю вас вдохнуть аромат мёда, почувствовать тепло земли под пальцами и пройти путь от тени к свету. Будет нелегко, но так ведь и рождаются чудеса, правда? Открывайте книгу — и давайте вместе узнаем, как оживают пасеки и зацветают души!

С теплом, ваш покорный слуга, Ри Даль.

P. S.: ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОСТАВИТЬ КНИГЕ ЗВЁЗДОЧКУ И ДОБАВИТЬ В БИБЛИОТЕКУ!

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

Глава 3.

Ледяная вода обожгла лицо, как пощёчина, вырвав меня из тьмы. Я задохнулась, хватая ртом воздух, и закашлялась, чувствуя, как холод стекает по шее, пропитывая то, во что я была одета. Голова гудела, словно улей, потревоженный палкой, а тело дрожало от слабости. Я не понимала, где я, но боль в груди и жестокий рваный пульс в висках напоминали, что я жива. Пока жива.

— Ну, очнулась наконец, гадина? — прорычал голос, тот самый, грубый и злобный, что преследовал меня в бреду. Хильда.

Я с трудом разлепила глаза, веки были тяжёлыми, как мокрый холст. Передо мной стояла женщина — высокая, дородная, широкоплечая, с лицом, искажённым презрением. Её волосы цвета ржавчины, тонкие и жирные, были стянуты в тугой узел на затылке, а в руках она держала пустое ведро, с которого капала вода. Я лежала на соломенном тюфяке, в углу какого-то деревянного строения, пахнущего сыростью и плесенью. Потолок был низким, с потемневшими балками, с которых свисала паутина и пакля, а единственное окно, забранное мутным стеклом, едва пропускало тусклый свет.

— Где… я? — прохрипела я, но голос оказался чужим, слабым, как у больного ребёнка. Горло страшно саднило, и вот-вот подбирался кашель.

Хильда фыркнула, швырнув ведро на пол с таким грохотом, что я вздрогнула.

— Где, где! В сарае, где ж тебе ещё быть, лентяйка! Три дня тут валяешься, а барон за тебя платит! Думаешь, я буду за тобой сопли вытирать, Мариса?

Она шагнула ближе, и я инстинктивно отшатнулась, хотя тело едва слушалось.

Мариса... Она называла меня Марисой... Но я же Марина… или… нет?..

В этот момент дверь скрипнула, и в комнату вбежала девочка — худенькая, с русыми волосами, сплетёнными в две растрёпанные косички, и огромными глазами, полными страха. Лина.

Я узнала каким-то странным образом, словно уже видела, хотя вроде бы мы встретились впервые. Может, во время бреда я открывала глаза и запомнила её неосознанно?... Платье девочки, застиранное до серости, висело на ней, как мешок, а на щеке алел свежий след, будто от удара. Моя грудь сжалась от гнева, несмотря на жар и слабость.

— Я принесла ещё воды, госпожа Хильда, как вы велели! — пискнула Лина, держа в дрожащих руках глиняный кувшин. Вода плескалась через край, капая на пол.

Хильда обернулась, её лицо перекосилось от злобы.

— Ты, мелкая дрянь, опять всё разливаешь? Сколько раз тебе говорить — не таскай больше, чем можешь!

Она замахнулась, и я, не думая, крикнула:

— Не тронь её!

Мой голос сорвался, но в нём было столько ярости, что Хильда замерла, опустив руку. Лина посмотрела на меня, её глаза расширились, а кувшин чуть не выпал из рук. Я попыталась сесть, но голова закружилась, и я схватилась за тюфяк, чтобы не рухнуть. Хильда медленно повернулась ко мне, прищурившись.

— О, гляди-ка, наша Мариса ожила! И голос прорезался? Ну, давай, героиня, защищай эту соплячку! Только учти, барон не станет кормить вас обеих, если не будете работать!

Она скрестила руки, её губы искривились в ухмылке. Я тяжело дышала, чувствуя, как пот стекает по спине. Я не знала, кто такая Мариса, где я, но видеть, как эта женщина запугивает бедную девочку, было невыносимо.

— Она ведь… ребёнок, — выдохнула я, борясь с тошнотой и неотпускающим жаром. — Как ты можешь… бить её?..

Хильда расхохоталась, её смех был резким, как скрежет.

— Ребёнок? Эта девчонка — обуза, как и ты! Мать её сдохла, оставив долг барону, как и ты твоя, между прочим! А ты, Мариса, только и можешь, что валяться в горячке! Думаешь, я буду нянчиться с вами обеими?

Я моргнула, пытаясь осмыслить её слова.

Почему меня называют Марисой?.. Почему упомянули мою маму?.. И… какого-то барона?..

Моя голова раскалывалась, но я цеплялась за образ Лины, стоящей в углу, с кувшином, который она прижимала к груди, как щит. Её глаза блестели от слёз, и я вспомнила Соню — мою Соню, которая так же смотрела на меня, когда боялась грозы. Я не могла позволить этой Хильде тронуть Лину.

— Оставь её в покое, — сказала я, стараясь говорить твёрдо, хотя голос дрожал. — Она не виновата… в твоих проблемах.

Хильда шагнула ко мне, её лицо побагровело.

— Ты мне указывать будешь, дрянь? Забыла, кто тут главный? Я экономка самого барона Гельмута фон Крейца, а ты — никто! Ещё слово, и я вышвырну вас обеих на улицу, пусть барон решает, что с вами делать!

— Тогда почему ты так боишься, что я очнулась? — вырвалось у меня.

Я не знала, откуда взялись эти слова, но они попали в цель. Хильда на миг растерялась, её глаза сузились.

— Боюсь? Я? Ха! Да ты опять бредишь, Мариса! Лихорадка тебе мозги выжгла! — она ткнула пальцем в Лину. — А ты, мелюзга, вон отсюда! Иди чистить картошку, пока я не врезала по-настоящему!

Лина вздрогнула, но не двинулась, глядя на меня, будто ждала команды. Я покачала головой, едва заметно, и она, всхлипнув, попятилась к двери. Хильда схватила её за плечо, толкнув так, что кувшин упал и разбился. Глиняные осколки разлетелись по полу, а Лина вскрикнула, схватившись за руку.

— Прекрати! — крикнула я, и, собрав последние силы, встала на колени. Мир качнулся, но я удержалась за шершавую грязную стену. — Ты… не смеешь её трогать! Если барон узнает, что ты бьёшь ребёнка…

Хильда обернулась, её лицо было смесью ярости и насмешки.

— Барон? Да ему плевать на вас! Ты, Мариса, должна ему за еду, за крышу, за всё! А эта соплячка — просто лишний груз! Хочешь её защищать? Тогда вставай и иди работать, а не разлёживайся, как баронесса!

Я хотела ответить, но силы покинули меня. Горло сжалось, кашель раздирал грудь, и я осела обратно на тюфяк, задыхаясь. Лина, стоя у двери, плакала, шепча:

— Мариса, не надо, пожалуйста…

Хильда ухмыльнулась, явно довольная моим бессилием.

— Вот и сиди тихо, — бросила она, направляясь к выходу. — А ты, Лина, шевелись, не то пожалеешь!

Она хлопнула дверью, и сарай погрузилася в тишину, нарушаемую только моим хриплым дыханием и всхлипами Лины.

Глава 4.

Вонь ударила в нос, как кулаком. Гнилая солома, сырость, что-то кислое, будто кто-то разлил брагу и забыл убрать. Я закашлялась, и этот кашель — хриплый, рвущий горло — был первым, что вернуло меня к реальности. Глаза щипало, но я заставила их открыться.

Темнота, только тонкая полоска света пробивалась сквозь щель в стене. Я снова лежала на чём-то колючем, впивавшемся в спину, и тело ломило, как после марафона. Только вот марафоны я не бегала.

Да что же со мной?..

Я попыталась сесть, но голова закружилась, и я рухнула обратно, вцепившись в солому руками.

Руки… Я замерла, глядя на них.

Тонкие, с длинными пальцами, в мозолях, но молодые. Не мои. Мои были куда менее изящными, узловатыми, и кожа на них от питерских сквозняков постоянно трескалась. Эти руки точно чужие…

Я коснулась ими лица — скулы острые, кожа гладкая, волосы длинные, липкие от пота, русые с янтарным отливом. Совсем не похожи на седую паклю, в которую превратилась моя шевелюра после той ночи...

Сердце заколотилось. Нет… Это не я. Или я? А… кто я?..

— Ты в порядке? — голос, хрипловатый, но добрый, ворвался в мои мысли. — Хорошо, что ты очнулась, Мариса. Лихорадка тебя чуть не добила, но, к счастью, в этот раз боги были милостивы...

Я повернула голову, морщась от боли. В дверях сарая стояла женщина. Худая, с усталым лицом, седыми прядями в косе, в потрёпанном переднике и старомодном чепце. В руках она держала глиняную миску, от которой шёл пар.

— Кто вы?.. — вырвалось у меня. Господи, и голос-то не мой… Звонкий, молодой, с хрипотцой из-за недавнего кашля.

— Шайна я, — ответила женщина, присаживаясь на корточки рядом и протягивая мне миску. — Ты, видать, ещё не очнулась до конца, да?..

Она обеспокоенно посмотрела мне в глаза. Я не нашлась, что ответить, потому что сейчас полностью была уверена в том, кто я есть — Марина Горохова, сорока пяти лет от роду, библиотекарь из Санкт-Петербурга, вдова и мать, потерявшая своего единственного ребёнка… Но в то же время… я уже ни в чём не была уверена.

— Ничего-ничего, — стала успокаивать меня Шайна. — С Эйлой тоже так было… — она закусила губы, а потом с вымученной улыбкой добавила: — Ты давай поешь, Мариса. Тебе силы нужны.

Я осторожно забрала из её рук в свои ладони миску, но есть пока не стала.

— А Эйла — это кто? — спросила, всё ещё вертя в уме совсем другие размышления.

Женщина вздохнула и печально покачала головой:

— Сестра моя, мать Лины. Умерла от такой же вот лихорадки, Лину круглой сиротой оставила… Да ты и Лину, наверное, не помнишь…

— Помню, — ответила я и задумалась: как же это так — маленькая девочка, плакавшая тут, подле моей кровати с кувшином в руках, мне совсем не пригрезилась? А как же тогда моя прошлая жизнь в Питере?..

Прошлая… Прошлая жизнь…

— Что, не нравится похлёбка? — улыбнулась Шайна, заметив, что я так и сижу, не двигаясь.

— Нет, я… Я пытаюсь понять…

Женщина вновь протяжно выдохнула. В морщинках вокруг её глаз что-то блеснуло, похожее на слёзы. Однако Шайна не расплакалась, а просто сказала, тихо и ласково:

— Главное, что жива ты. С остальным уж как-нибудь разберёшься.

Я осторожно кивнула и несмело поднесла миску к губам, всё ещё не решаясь попробовать.

— Ешь-ешь, — подбодрила Шайна. — Я сама готовила. Овёс, капуста, чуть соли. Мяса нет. Но и это уже роскошь для таких, как мы.

Я попыталась улыбнуться в ответ и аккуратно принюхалась. Пахло съедобно, хоть и не борщом. Отпила глоток — пресное, но тёплое, и желудок, урча, потребовал ещё. Я пила, а Шайна наблюдала за мной и не торопила.

— Я вроде слышала про какого-то барона… — начала я, вытирая рот рукавом, немного утолив голод. Рукав был грубый, пропахший потом. А похлёбка и впрямь сносная, даже вкусная, с учётом того, как на самом деле я проголодалась.

— Барон Гельмут — хозяин этих земель, — объяснила Шайна. — Ты у него в долгу. Как и Лина. Как и я. Как и все мы.

— А… мама?.. — припомнила я слова Хильды.

— Мать твоя умерла, оставив заём, вот барон тебя и держит. Ты на пасеке работала, мёд для него собирала, пока не слегла от хвори.

То есть получается… я уже жила тут? Точнее не я, а некая Мариса… Но сейчас я оказалась Марисой…

Но ведь отчётливо помню, как, ещё будучи сама собой, спускалась в погреб. А потом поскользнулась на ступеньке, ударилась головой и…

Умерла?..

Неужели я… переместилась в какое-то другое тело после… смерти?..

Я сжала миску так, что пальцы побелели.

— Что это за заём? — спросила я, чувствуя, как во мне разливается какое-то новое чувство, совершенно необъяснимое — смесь отчаяния и принятия, одновременно. — И почему я должна за него расплачиваться?

— Потому что таков закон, — Шайна пожала плечами. — Барон долги не прощает. Не выплатишь — продаст. И тебя, и Лину. Лину, может, в бордель, а тебя… не знаю, куда. Ты девка крепкая, но после лихорадки теперь уж слабовата…

Я уставилась на неё, пытаясь осмыслить. Барон, долг, пасека, бордель? Это что, Средневековье какое-то? Я вспомнила книги из библиотеки: мне иногда попадались в руки таки — фэнтези, где героини попадали в другие миры. Но там были драконы, маги, принцы… А тут — сарай, вонь и похлёбка из овса. Я что, умерла и попала в кошмар?

— А этот мир… — начала я осторожно, — Эти земли…

— Герцогство, — подсказала Шайна. — Правит у нас герцог Эдмунд Рейхольд.

— Рейнхольд… — повторила я эхом. А затем спросила: — А тут есть… магия? Драконы?..

— Драконы? — Шайна вскинула брови, а затем тихонько рассмеялась. — Драконы — это ж сказки для детишек. Магия? Может, и есть, у жрецов в храмах, но нам, простым, её не видать. А наша жизнь суровая. Бароны правят, как хотят. Гельмут ещё не худший, но Хильда, его экономка, та ещё змея. Лину тиранит, да и всех, кто под руку попадёт. И никто ей не указ…

Я сглотнула, чувствуя, как страх сжимает горло.

Хильда… Лина…

Визуализации

Дорогие читатели!

Позвольте вам представить наших отважных героинь!

Марина Ивановна Горохова — 45 лет, библиотекарь.

Так выглядела наша героиня до того, как очутиться в совершенно новом мире.

Мариса Орвель — батрачка в доме барона Гельмута фон Крейца.

А вот в такую девушку она преобразилась.

Маленькая сирота Лина Селиван,

которой всего семь лет, но она уже видела немало горя...

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

ОБЯЗАТЕЛЬНО ПИШИТЕ, ЧТО ДУМАЕТЕ О ВИЗУАЛИЗАЦИИ ГЕРОИНЬ В КОММЕНТАХ!

Глава 5.

Лихорадка уже отпустила, но ломота в суставах ещё давала о себе знать. С этой ломотой я и промучилась почти весь следующий день. Ко мне никто больше не заходил, но я ждала появления Шайны, уверенная, что она обязательно придёт, как обещала. Но Шайна всё не являлась, а время меж тем тянулось и тянулось, как резина, постепенно вызывая чувство тревоги.

Всё ли в порядки? Уж не случилось ли чего нехорошего?..

Я гнала от себя эти мысли, но они снова липли ко мне, точно назойливые мухи.

Наконец, раздался крип двери. Я подскочила на ноги, моментально позабыв о своём недуге, и чуть не рухнула — ноги едва дрожали, как у новорождённого телёнка. Шайна вошла, её лицо было бледнее обычного, а в руках — узелок, пахнущий хлебом.

— Мариса, собирайся, — сказала она, оглядываясь на дверь. — Хильда только что уехала по каким-то делам. Лучшего времени не будет. Надо бежать. Сейчас.

Я стиснула зубы. Всё-таки моё состояние ещё оставляло желать лучшего, но медлить не собиралась. Если сейчас действительно выдался шанс убраться подальше и увести с собой Лину, я это сделаю, чего бы мне ни стоило.

— А где Лина? — спросила я.

Шайна тем временем передала мне узелок. Я заглянула в него: кусок хлеба, сушёная рыба, фляга воды. Неплохой паёк для беглецов.

— Я проведу её к чёрному ходу, — ответила Шайна, помогая мне встать. — Ночью стража напьётся, пока Хильда в отъезде. Телега готова, я довезу вас до пасеки.

— Пасека?.. — я засомневалась. — А это точно хорошая идея?

— Точно, — Шайна кивнула. — Там никого не бывает, но есть какая-никакая хижина для жизни. А барон туда не суётся, считает, что мёд не стоит хлопот. Да через лес лишний раз никто не пойдёт ради заброшенных ульев.

— Хорошо, — сказала я, собираясь с духом. — Тогда пойдём.

Шайна вывела меня из сарая. Ночь была холодной, луна светила на головой, как громадный белый глаз без зрачка, веяло прохладой, и я куталась в шаль, которую мне дала Шайна. Мы крались вдоль стены имения, мимо конюшен, где фыркали лошади. Сердце колотилось, но я думала только о Лине. Шайна остановилась у низкой двери, заросшей плющом.

— Жди здесь, — шепнула она. — Я за Линой.

Я кивнула, прижавшись к стене.

Минуты тянулись, как часы. Что, если Хильда всё-таки не уехала или внезапно воротится? Или же кто-то из охраны что-нибудь заподозрит?..

Шайна вернулась, таща за руку девочку. Лина. Худенькая, с косичками, в рваном платье. Её глаза, огромные от страха, нашли мои, и волна облегчения накрыла меня так, что я едва не заплакала.

— Мариса! — пискнула она, бросаясь ко мне.

Я обняла её, чувствуя, как её дрожь проходит сквозь меня.

— Тише, милая, — шепнула я, гладя её волосы. — Всё будет хорошо.

— Хильда… она… — Лина всхлипнула, но Шайна шикнула:

— Потом! Бегом к телеге!

Мы добежали до конюшни, где стояла телега, укрытая сеном. Шайна помогла нам забраться, накрыв одеялом. Я прижимала Лину, чувствуя, как её сердце колотится. Телега тронулась, скрипя, и я покрепче сомкнула губы, чтобы не кашлять — лихорадка ещё держала за горло.

— Куда мы? — шепнула Лина, уткнувшись в меня.

— На пасеку, — ответила я. — Там безопасно.

— А пчёлы? Они не ужалят?

— Не ужалят, — я улыбнулась, хоть она не видела. — Пчёлы добрые, если их не злить. Как я.

Лина затихла. А я лежала и вслушивалась в ночь. Страх не отпускал. Хильда могла заметить пропажу. Но Шайна вела телегу уверенно, и я доверилась ей. Она рисковала всем — своей работой, своей безопасностью, может, даже жизнью. Почему? Из-за Лины, своей племянницы, дочери Эйлы, которую она не смогла спасти. Я чувствовала её боль, как свою. Потеря Сони разорвала моё сердце, и я знала, каково это — винить себя за то, что не защитила тех, кого любишь. Шайна была сильной, но её усталые глаза выдавали тоску. Я доверяла ей, но страх шептал: а что, если она ошиблась? Что, если пасека — не убежище, а ловушка?..

Телега скрипела, каждый ухаб отдавался болью в моих ноющих суставах, а сердце колотилось так, будто хотело переломать мне рёбра. Под грубым одеялом, укрытым сеном, мы были невидимы, но я чувствовала себя абсолютно беззащитной под взглядом луны, словно она могла выдать нас Хильде или барону.

Мои мысли путались. Я всё ещё не могла до конца поверить, что я теперь — Мариса Орвель, а не Марина Горохова. Память о моей доченьке, Соне, её заливистом смехе, её непослушных волосиках, вплеталась в образ Лины, и я цеплялась за это чувство, как за спасательный круг. Всё это не просто так, и я понимала, что, если уж судьба рспорядилась подобным образом, что дала мне вторую жизнь, значит, у меня точно есть миссия здесь, которую я обязана выполнить…

Телега внезапно качнулась, и я затаила дыхание. Кожа покрылась мурашками, и я крепче обняла Лину, словно могла укрыть её от всего мира.

— Всё будет хорошо, — шепнула я, больше для себя, чем для неё. Лина не ответила, но её пальцы сжали мою руку, и это придало мне сил.

Телега замедлилась, и я напряглась.

Шаги. Тяжёлые, мужские, с хрустом гравия под сапогами.

Мой пульс ускорился, кровь застучала в висках.

Кто это?.. Стража? Хильда?..

Я представила, как нас вытаскивают из телеги, как Хильда орёт, а Лину бьют… Мои ладони вспотели, несмотря на холод, и я стиснула зубы, чтобы не задрожать.

— Назовись! — рявкнул мужской голос, низкий и грубый, как рычание пса.

Телега остановилась, и я почувствовала, как Лина вздрогнула, уткнувшись лицом в моё плечо.

— Шайна Селиван, — ответила Шайна, её голос был спокойным, но я уловила в нём напряжение, как натянутая струна. — Везу дрова лесничему, по приказу барона.

Я затаила дыхание, молясь, чтобы охранник поверил. Мои лёгкие горели, требуя воздуха, но я боялась даже выдохнуть. Лина дрожала, её пальцы впились в мой рукав, и я гладила её спину, пытаясь успокоить, хотя сама была на грани паники.

Что, если он проверит телегу?.. Что, если заметит нас?..

Глава 6.

Сердце стучало так громко, что я боялась, будто охранник услышит его. Лина дрожала в моих объятиях, её маленькие пальцы впились в мой рукав, и я чувствовала, как её дыхание становится прерывистым от страха. Тьма под одеялом была удушающей, липкой, как паутина. Прямо по закону подлости, захотелось кашлянуть, и я держалась буквально из последних сил.

Шайна молчала, и эта пауза длилась целую вечность. Я представила её лицо — усталое, с тонкими губами, сжатыми от напряжения, но с искрой упрямства в глазах.

— Ну? — рявкнул охранник, и я услышала, как он шагнул ещё ближе, очутившись в каких-то сантиметрах от телеги. — Или мне самому лезть туда?

Приступ кашля мог вот-вот вырваться наружу. Не передам, сколько усилий мне стоило удерживать этот позыв.

И вдруг раздался смех. Смеялась Шайна, да так заливисто, что опешили, кажется, все.

— Ох, Йохан, ничему тебя жизнь не учит! Помнишь, как ты в прошлом году сено переворачивал, а потом Хильда тебе за грязь в амбаре выволочку устроила. Хочешь ещё раз её гнев на себя навлечь?

Я замерла, пытаясь понять, блефует ли она. Но, похоже, Шайна точно знала, что делает.

Охранник буркнул что-то неразборчивое, и я услышала, как он сплюнул на землю.

— Не трынди, Шайна, — проворчал он, но уже без прежней уверенности. — Мне плевать на Хильду. Но если ты что-то мутное задумала…

— Мутное? — Шайна перебила его, и я почти видела, как она скрестила руки на груди, прищурившись. — Я выполняю свою работу. А ты, Йохан, вместо того чтобы выполнять свою, тут языком мелишь. Тебе напомнить, как прошлым летом барон приказал научить уму-разуму плетью бедолагу-Тома? А всё потому, что лясы точил вместо того, чтобы нести караул. Том, кажется, до сих пор ровно сидеть не может.

Шайна играла с огнём, но её голос не дрогнул.

Охранник молчал. Я представила, как он смотрит на Шайну, прикидывая, стоит ли связываться. Мои лёгкие горели, требуя воздуха, кашель раздирал горло, но я боялась даже шевельнуться. Сено кололось, пот стекал по вискам.

— Ладно, проваливай, — внезапно буркнул Йохан. — Только не думай, что я за тобой не слежу, Шайна. Если что не так — сам доложу барону.

— Доложи, Йохан, доложи, — ответила Шайна с лёгкой насмешкой. — А пока не скучай тут.

Телега качнулась, и я услышала, как Шайна цокнула языком, подгоняя лошадь. Сапоги охранника хрустнули по гравию, удаляясь, и только тогда я позволила себе выдохнуть. И тут же пробрал кашель, который я так долго сдерживала. Видимо, услыхав меня, Шайна тоже принялась кашлять. И маскировка сработала.

Вскоре я услышала срежет закрывающихся ворот — мы покинули имение, мы выбрались…

Продолжая находиться под покрывалом и обнимая Лину, я вслушивалась в ночь: шорох листвы, далёкий лай собаки, скрип колёс. Через какое-то время — полчаса, может, час — телега замедлилась.

Шайна тихо позвала:

— Мариса, Лина, вылезайте. Мы в лесу. Здесь безопасно.

Я осторожно откинула ткань, и прохладный ночной воздух ударил в лицо, прогоняя остатки лихорадочного жара. Лина подняла голову, её глаза блестели в лунном свете. Я помогла ей выбраться из-под сена, и мы с ней сели на край телеги. Шайна, сидя на козлах, обернулась, её лицо было усталым, но в глазах мелькнула искра облегчения.

— Йохан — дурак, но осторожный, — сказала она, понизив голос. — Поверил, но, если Хильда вернётся раньше, чем я, начнёт задавать вопросы. Так что нам надо торопиться.

Я кивнула, обнимая Лину за плечи. Девочка прижалась ко мне, её косички ещё сильнее растрепались, и я стала прямо на ходу, почти наощупь переплетать их заново. Нужно было чем-то занять руки, чтобы не думать ни об опасностях, ни о последствиях нашего побега.

— Сколько ещё ехать? — спросила я, глядя на тёмные силуэты деревьев, окружавших нас.

Лес был густым, с запахом сырости и хвои. Луна пробивалась сквозь ветви, отбрасывая пятна света на тропу.

— Часа три-четыре, — ответила Шайна, подгоняя лошадь. — А ты ещё не вспомнила ничего?

Я отрицательно качнула головой, а она вздохнула.

На самом деле, кое-что я помнила. Ну, в смысле, из памяти Марисы. Но её воспоминания были слишком фрагментарными — кажется, мне досталась только та часть её памяти, которая содержала только самые яркие, эмоциональные моменты. А было их немного, и подавляющее большинство связано с жизнью в имении. Как нетрудно догадаться — не самые радужные.

А та небольшая часть хороших моментов показывали привязанность Марисе к Лине. Можно сказать, переживания о девочке передалась мне по наследству. Впрочем, у меня имелись и личные причины волноваться за неё.

— Пасека на краю леса, у старого луга, — объяснила Шайна. — Так что дорога долгая. Укройтесь одеялом — ночи холодные.

Я укутала Лину, и сама потуже завернулась в шаль, снова взялась за причёску Лины. Когда с косичками было покончено, Лина подняла ко мне голову, её голос был тихим, почти шёпотом:

— Мариса… а что будет, если Хильда нас найдёт?

Я сглотнула, чувствуя, как страх сжимает горло. Лина смотрела на меня, и в её глазах была такая надежда, что я не могла позволить себе слабость.

— Она нас не найдёт, — сказала я, стараясь говорить твёрдо. — Я позабочусь об этом. Обещаю.

Лина кивнула, но её взгляд всё ещё был полон сомнений. Я погладила её волосы.

— Расскажи мне о пчёлах, — вдруг попросила Лина. — Ты говорила, они добрые. Это правда?

Я улыбнулась, несмотря на усталость. Пчёлы. Они были частью моей прошлой жизни, частью Марисы, и, кажется, частью моего будущего.

— Правда, — ответила я. — Пчёлы — как маленькие труженицы. Они собирают нектар с цветов, делают мёд, и если их не трогать, они никогда не ужалят. Когда я была… — я запнулась, чуть не сказав «в Петербурге», — когда я работала на пасеке, я научилась с ними дружить. Надо просто быть спокойной и уважать их.

Лина слушала, её глаза расширились от любопытства.

— А мёд правда сладкий, как солнце? — спросила она, и я замерла. Эти слова… Соня говорила так же. Моя грудь сжалась, но я заставила себя улыбнуться.

Визуализации

Дорогие читатели, разрешите представить вам, как я вижу героев романа. Будет интересно узнать, совпадёт моё видение с вашим или нет.

Пишите в комментариях!

Шайна Селиван,

тётя Лины и организатор побега

Хильда Краух,

старая (и весьма неприятная) экономка в доме в доме барона Гельмута фон Крейца

Глава 7.

Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я решила спросить о лесничем, о котором Шайна упомянула, когда говорила с Йоханом.

— Шайна, — позвала тихо. — А кто такой этот лесничий? Ты сказала, что везёшь дрова ему…

Шайна не ответила сразу, и я подумала, что она не хочет говорить. Но затем она вздохнула и произнесла:

— Лесничий… Его зовут Ксавье. Странный он человек, Мариса. Угрюмый, нелюдимый, будто тень меж деревьев. Никто толком не знает, откуда он взялся. Пришёл в наши края лет пять назад, поселился в хижине у опушки, и с тех пор живёт там безвылазно. Ни с кем не общается. Барон его терпит, потому что Ксавье знает лес, как свои пять пальцев. Но люди его сторонятся.

— Почему? — спросила я, чувствуя, как любопытство пересиливает усталость.

А ещё мне на ум пришло, что обман Шайны, когда она говорила с Йоханом, выглядел, мягко говоря, неправдоподобным. Ну, зачем лесничему дрова? Он же в лесу живёт… Вот что значит, нести околесицу с полной уверенностью — целое искусство…

— Слухи ходят, — проговорила Шайна задумчиво. — Говорят, у него жена умерла, и после этого он закрылся ото всех. Будто сердце у него окаменело. Кто-то болтает, что он вдовец с тяжёлым прошлым, кто-то — что он скрывается от закона. Но правды никто не знает, Мариса. Он не говорит, а спрашивать у него… — она усмехнулась. — Легче с кустом договориться. У него глаза такие, знаешь… Как будто через тебя смотрит, в самую душу. Не злой, но… холодный.

Я молчала, переваривая её слова. Ксавье. Имя звучало благородно, не как у крестьянина или батрака. Вдовец, скрывающийся в лесу, с тайной в прошлом… Почему-то его образ вызывал у меня не страх, а сочувствие. Я знала, каково это — потерять тех, кого любишь, и носить эту боль, как камень на груди. И я понимала, почему кто-то мог выбрать после тяжёлой утраты одиночество.

— А он… опасный? — спросила Лина, её голос был сонным, но любопытным.

Шайна покачала головой.

— Не думаю, малышка. Но Ксавье живёт своей жизнью, и чужие беды его не касаются.

Я кивнула, но в глубине души почувствовала укол разочарования. Мне хотелось верить, что в этом суровом мире есть кто-то, кто мог бы стать союзником. Но слова Шайны были ясны: рассчитывать придётся только на себя.

— Мариса… — позвала Лина. — А пчёлы спят по ночам?

Я улыбнулась:

— Спят, милая. Они сворачиваются в ульях, как ты под одеялом, и ждут утра, чтобы снова летать за нектаром.

— А если улей сломается? Они улетят?

— Скорее всего, — ответила я. — Но если улей починить и дать им медоносные цветы, они вернутся. Пчёлы любят свой дом.

Лина затихла, и я подумала, что она снова уснула. Но затем она прошептала:

— Я тоже хочу дом… как у пчёл.

Моя грудь сжалась. Я не знала, что ответить. У неё не было дома, как и у меня. Но я хотела дать ей это — место, где она будет в безопасности, где сможет смеяться, как Соня когда-то…

Часы тянулись, и я начала клевать носом, несмотря на холод и страх. Лихорадка отпустила, но слабость всё ещё держала меня в своих когтях. Я прижимала Лину, чувствуя её тепло, и это было единственным, что удерживало меня от отчаяния.

Наконец, небо начало светлеть. Тучи рассеялись, и первые лучи солнца пробились сквозь деревья, окрашивая лес в золотисто-розовый цвет. Телега замедлилась, и Шайна обернулась.

— Мы почти на месте, — сказала она. — Пасека за тем холмом.

Я выпрямилась, осторожно разбудила Лину. Девочка протёрла глаза, глядя на лес с робким любопытством. Наконец, маршрут подошёл к концу. Телега остановилась. Мы спрыгнули на землю. Ноги затекли, но свежий воздух прогонял остатки сна. Лес остался в стороне, и я видела впереди открытое пространство — луг, окружённый старыми дубами.

Пасека раскинулась перед нами. И зрелище это было поистине удручающим. Улья, когда-то, наверное, яркие, теперь стояли покосившиеся, с облупившейся краской и треснувшими досками. Некоторые были разбиты, словно кто-то колотил их топором. Сухая трава хрустела под ногами, ни одного цветка не было видно — только пыль да колючий бурьян. Хижина, о которой говорила Шайна, оказалась ветхой лачугой с провалившейся крышей и выбитыми окнами. Всё кричало о запустении, как мой сад на даче после смерти Антона и Сони.

Лина сжала мою руку, её глаза были полны разочарования.

— Это… пасека? — прошептала она. — Тут же ничего нет…

Я сглотнула, чувствуя, как надежда тает. Но я не могла показать этого. Не перед Линой, не перед Шайной, которая рисковала всем, чтобы привезти нас сюда.

— Это наш новый дом, — сказала я, стараясь говорить уверенно. — Мы его починим. И обустроим. Будет у нас своё уютное гнёздышко. Правда, Лина?

Она посмотрела на меня, и её губы дрогнули в слабой улыбке. Я обняла её, глядя на Шайну.

— Почему всё так… высохло? — спросила я, обводя рукой луг.

Шайна вздохнула. Её лицо было мрачным, но она ответила спокойно:

— В герцогстве беда с водой последний год. Засуха. Говорят, подземные источники мелеют, а реки, что текли с гор, почти пересохли. Герцог Эдмунд велел строить каналы, но они до наших земель не дошли. Барон Гельмут жалуется, что казна пуста, и на орошение денег нет. Крестьяне еле сводят концы с концами, а луга… вот, видишь, во что превратились, — она стихла, а потом добавила уже бодрее: — Я захватила для тебя семена. Они там же — в узелке, под хлебом. Клевер, горчица. Может, всё-таки получится у тебя что-то вырастить.

— Спасибо, Шайна, — сказала я искренне. — Мы справимся.

Она кивнула, но её глаза были полны тревоги.

— Я вернусь, как смогу, — сказала она. — Привезу еды, может, инструменты. Но вы должны быть осторожны.

— Мы будем осторожны, — пообещала я. — А ты… береги себя.

Шайна улыбнулась — устало, но тепло.

— Берегите друг друга, — сказала она, глядя на Лину. — Ты, малышка, слушайся Марису. Она знает, что делает.

Лина кивнула, прижимаясь ко мне. Шайна забралась на телегу, взяла вожжи и посмотрела на нас в последний раз.

Глава 8.

Рассветное солнце лениво пробивалось сквозь щели в покосившейся крыше хижины, отбрасывая на пыльный пол тонкие полосы света, в которых кружились пылинки, будто крошечные звёзды, затерянные в пустоте. Я остановилась на пороге, крепко сжимая руку Лины, и сердце моё сжалось от вида, открывшегося перед глазами. Хижина была не просто ветхой — она казалась призраком былого уюта, давно покинутого и преданного забвению.

Стены из потемневших брёвен, покрытых трещинами и пятнами зеленоватой плесени, едва держались вместе, словно усталые старики, цепляющиеся друг за друга, чтобы не рухнуть. Пол, усыпанный сухими листьями, обломками досок и мелким мусором, скрипел под ногами, выдавая каждый шаг. В углу, где когда-то, должно быть, стояла печь, теперь зияла дыра, заваленная обугленным кирпичом и сажей, а над ней чернела дыра в потолке, через которую виднелся клочок бледно-розового неба.

Я вдохнула, и в нос ударил запах сырости, смешанный с чем-то прогорклым, как старое масло, и едва уловимым ароматом гниющей древесины. Лина прижалась ко мне, её пальцы дрожали в моей ладони, и я почувствовала, как её взгляд скользит по этому запустению, полному разочарования.

— Мы… сможем здесь жить? — прошептала она, и в её голосе было столько тоски, что у меня защемило в груди.

Я хотела сказать что-то ободряющее, но слова застряли в горле. Перед глазами мелькнул образ нашей дачи в Петербурге — той, что мы с Антоном и Соней превратили в маленький рай с цветущим садом и гудящими ульями. Теперь же я стояла в этой развалине, в чужом мире, в чужом теле, и всё, что у меня было, — это Лина и узелок с едой от Шайны. Но я не могла позволить себе слабость.

— Конечно, милая, — сказала я как можно ласковее. — Это наш дом. И мы сделаем его уютным. Обещаю. Просто не всё сразу. Мы собственными руками обустроим себе наш маленький тёплый мирок. Согласна?

Лина кивнула, но её глаза всё ещё были полны сомнений. Я погладила её по голове,и шагнула вперёд.

Внутри хижина выглядела ещё хуже. Единственное окно, забранное мутным стеклом, треснувшим в углу, пропускало тусклый свет, который лишь подчёркивал убогость этого места. Стены были усеяны пятнами сырости, а в некоторых местах брёвна прогнили настолько, что сквозь них просвечивал утренний туман, стелющийся над лугом. В дальнем углу стояла покосившаяся лавка, одна ножка которой была сломана, и она опиралась на груду камней. Рядом валялся перевёрнутый стол, покрытый слоем пыли, такой толстой, что на ней можно было рисовать пальцем. Под потолком свисали клочья паутины, а в углу, у стены, лежала куча соломы, когда-то, наверное, служившая постелью, но теперь пропитанная сыростью и усыпанная мелкими ветками.

Я почувствовала, как усталость наваливается на меня тяжёлым плащом. Ноги дрожали, суставы ныли после лихорадки и тряски в телеге, а веки казались свинцовыми. Лина зевнула, прижимаясь ко мне, и я поняла, что она едва стоит на ногах. Дорога вымотала нас обеих, и рассвет, который должен был принести облегчение, лишь напомнил, как далеко мы от безопасности.

— Пойдём, милая, — сказала я, ведя Лину к лавке. — Сначала поедим, а потом отдохнём.

Я усадила её на лавку, осторожно, чтобы та не рухнула под нашим весом, и развязала узелок, который Шайна дала нам в дорогу. Внутри лежал кусок чёрствого хлеба, завёрнутый в грубую ткань, несколько полосок сушёной рыбы, пахнущей солью и дымом, и фляга с водой, уже тёплой от долгого пути. Я отломила половину хлеба и протянула Лине, стараясь улыбнуться.

— Ешь, — сказала я. — Надо набраться сил.

Лина взяла хлеб, но смотрела на него с сомнением, будто боялась, что он исчезнет. Я отломила кусочек для себя и принялась жевать, хотя чёрствый хлеб царапал горло, а вкус был таким пресным, что едва ли напоминал еду. Но желудок, урча, требовал хоть чего-то, и я заставила себя проглотить. Лина последовала моему примеру, откусывая крошечные кусочки, и её лицо немного разгладилось, когда она начала жевать.

— Вкусно? — спросила я, пытаясь отвлечь её от мрачных мыслей.

Она кивнула, но её глаза всё ещё скользили по хижине, задерживаясь на тёмных углах и дырявой крыше.

— Мариса… — начала она, проглотив кусок. — А Хильда правда нас не найдёт?

Я сглотнула, чувствуя, как страх, который я гнала всю ночь, снова подбирается к сердцу. Хильда. Её злобный голос, её тяжёлая рука, её глаза, полные презрения, — всё это стояло передо мной так ясно, будто она была здесь. Но я не могла показать Лине свой страх.

— Не найдёт, — заверила я. — Мы теперь далеко, и Шайна позаботится, чтобы никто не узнал, куда мы ушли.

Лина слабо улыбнулась, и эта улыбка, такая робкая, но искренняя, согрела меня лучше любого огня. Я протянула ей полоску сушёной рыбы, и она взяла её, нюхая с любопытством.

— Пахнет, как море, — сказала она тихо. — Хотя я никогда не видела моря…

Я замерла, вспомнив Петербург — серые волны Невы, солёный ветер, дующий с залива, и Соню, бегающую по набережной с воздушным змеем. Боль кольнула сердце, но я отогнала воспоминания. Сейчас я была здесь, с Линой, и она нуждалась во мне.

— Ты обязательно однажды увидишь море, — пообещала я, хотя сама не знала, возможно ли такое в этом суровом мире. — А пока ешь. Рыба даёт силу.

Лина принялась грызть рыбную полоску, морща нос от солёного вкуса. Я отпила воды из фляги, чувствуя, как тёплая жидкость смывает пыль из горла, и посмотрела на хижину, прикидывая, с чего бы начать. Усталость тянула вниз, но я знала, что не смогу уснуть, пока не сделаю хоть что-то, чтобы это место стало хотя бы немного пригодным для жизни.

Глава 9.

— Лина, — позвала я, вставая. — Давай уберём немного, а потом ляжем спать. Хорошо?

Она кивнула, но её веки уже слипались. Я понимала, что она едва держится, но мне нужна была её помощь, хотя бы моральная. Я подошла к куче соломы в углу, надеясь, что она не слишком пропиталась сыростью, чтобы послужить постелью. Но, коснувшись её, я поморщилась — солома была влажной, с запахом плесени, и в ней шуршали какие-то насекомые. Я отбросила её в сторону, решив, что спать на голом полу будет лучше, чем на этом.

— Надо вымести мусор, — сказала я, больше для себя, чем для Лины. — И проверить, в каком состоянии крыша.

Я огляделась, ища хоть что-то, что могло бы сойти за веник. В углу, за перевёрнутым столом, валялся пучок сухих веток, связанных обрывком верёвки. Я подняла его, чувствуя, как ветки крошатся в руках, но это было лучше, чем ничего. Лина, допив воду, встала с лавки и подошла ко мне.

— Я тоже хочу помочь, — сказала она тихо.

Я улыбнулась, несмотря на усталость.

— Хорошо, милая. Собери листья с пола и вынеси их наружу. А я пока подмету.

Лина кивнула и принялась собирать листья, складывая их в подол своего платья, как в корзину. Я начала подметать, поднимая облака пыли, которые заставляли меня кашлять. Пол был неровным, с торчащими гвоздями и щелями, в которых застревал мусор, но я упрямо продолжала, чувствуя, как злость на Хильду, на барона, на этот мир придаёт мне сил. Я не позволю им сломать нас. Не позволю этому месту стать могилой наших надежд.

Лина бегала туда-сюда, вынося листья, и её шаги были единственным звуком, кроме скрипа веток и моего хриплого дыхания. Когда пол стал чуть чище, я отложила веник и подошла к столу, чтобы поднять его. Он был тяжёлым, из грубо отёсанного дерева, но я, стиснув зубы, потянула его вверх, и он с грохотом встал на место. Лина ахнула, глядя на меня с восхищением.

— Ты такая сильная, Мариса! — сказала она, и я не смогла сдержать улыбки.

— Это ты у меня сильная, — ответила я, подмигнув. — Вон сколько листьев унесла!

Она покраснела, и я почувствовала, как тепло разливается в груди. Мы были измотаны, напуганы, но вместе мы справимся. Я знала это.

Я осмотрела лавку, решив, что она станет нашей постелью, если укрепить её. Камни, на которых она стояла, были неровными, но я нашла ещё один обломок кирпича у бывшей печи и подложила его под сломанную ножку. Лавка зашаталась, но выдержала, когда я осторожно села.

— Сойдёт, — пробормотала я, вытирая пот со лба.

Лина принесла последнюю охапку листьев и устало опустилась рядом со мной. Я достала из узелка шаль, которую дала Шайна, и расстелила её на лавке, чтобы хоть немного смягчить жёсткие доски.

— Ложись, милая, — сказала я, похлопав по шали. — Поспим немного, а потом продолжим.

Лина зевнула. Я обняла её, притянув к себе, и она уткнулась носом в моё плечо, как делала когда-то Соня. Боль от воспоминаний кольнула сердце, но я отогнала её прочь.

— Ложись, — повторила я мягко. — Я рядом.

Она послушалась, свернувшись калачиком на лавке, и я укрыла её краем шали. Её дыхание вскоре стало ровным, и я поняла, что она уснула. Я сидела рядом, глядя на её лицо, освещённое тусклым светом, пробивающимся через окно. Её щёки были впалыми, под глазами залегли тени, но во сне она казалась такой беззащитной и спокойной, что я почувствовала, как решимость крепнет во мне. Я не позволю этому миру сломать её. Не позволю Хильде или барону отнять у неё шанс на счастье.

Я сама едва держалась, веки слипались, а тело ныло от усталости. Но прежде чем лечь, я решила проверить дверь. Она была хлипкой, с ржавыми петлями, и замка на ней не было. Я нашла обломок доски и подперла её, понимая, что это слабая защита, но лучше, чем ничего. Затем я вернулась к лавке, легла рядом с Линой, стараясь не разбудить её, и натянула на нас остатки шали.

Лавка скрипнула под моим весом, и я замерла, боясь, что Лина проснётся, но она только вздохнула во сне, прижимаясь ближе. Я закрыла глаза, чувствуя, как усталость накрывает меня, будто тёплое одеяло. Но сон не приходил сразу.

Я повернула голову, глядя на полосы света на полу. Они дрожали, как от лёгкого ветра, пробивающегося сквозь щели. Вдалеке, за стенами, послышалось слабое гудение — пчёлы. Я напряглась, прислушиваясь. Звук был едва уловимым, но он был. Где-то неподалёку, среди разрушенных ульев, всё ещё жили пчёлы. Эта мысль придала мне сил. Если они выжили в этой пустыне, то и мы сможем.

Я закрыла глаза, чувствуя, как сон наконец накрывает меня. И я провалилась в него, обнимая Лину, в этой ветхой хижине, посреди высохшего луга, где начиналась наша новая история.

Глава 10.

Солнце пробилось сквозь щели в покосившейся крыше хижины, и его лучи, тонкие и дрожащие, словно пальцы, коснулись моего лица, вырывая из тяжёлого сна. Я открыла глаза, чувствуя, как веки цепляются друг за друга, будто склеенные смолой. Тело ныло, суставы хрустели при каждом движении, а горло саднило, напоминая о недавней лихорадке.

Я повернула голову. Лина спала, свернувшись калачиком на лавке. Её русые косички, которые я вчера переплела, выбились из-под ткани, а щёки, чуть розовые во сне, казались такими беззащитными, что у меня защемило в груди. Она дышала ровно, и каждый её вздох был как обещание — обещание, что я должна сделать всё, чтобы этот мир не сломал её, как пытался сломать меня.

Я осторожно поднялась, стараясь не скрипеть досками. Лина пошевелилась, но не проснулась, и я облегчённо выдохнула. Пусть спит. Ей нужно набраться сил, а мне… мне нужно понять, с чего начать.

Подошла к окну, треснувшему и мутному, и выглянула наружу. Луг, окружавший пасеку, лежал передо мной, как выцветший гобелен: сухая, потрескавшаяся земля, редкие клочки бурьяна, торчащие, словно обломки костей, и покосившиеся улья, молчаливые свидетели былого. Где-то вдалеке, за холмом, темнел лес, его густая кромка казалась стеной, отделяющей нас от остального мира. Солнце поднималось медленно, лениво, окрашивая небо в бледно-розовый цвет, но тепла в его лучах не было. Холодный ветер гулял по лугу, поднимая облачка пыли, и я поёжилась, плотнее запахнув платье, которое всё ещё пахло потом и сыростью сарая.

«Это наш дом», — сказала я вчера Лине, и теперь эти слова звучали как вызов.

Дом? Эта развалина с дырявой крышей и безжизненным лугом? Но я знала: если я не сделаю из этого места дом, у нас с Линой не будет ничего. Ни безопасности, ни надежды. А я не могла позволить себе отчаяние. Не теперь, когда Лина смотрела на меня, как на старшую сестру, а Шайна рисковала всем, чтобы дать нам шанс.

Вернулась к лавке, взяла узелоки развязала его. Хлеб уже зачерствел ещё больше за ночь, но сушёная рыба и фляга с водой всё ещё были на месте. А под ними, завёрнутые в кусок грубой ткани, лежали семена — маленькие, сухие, как надежда, которую я пыталась сохранить в своём сердце. Клевер, горчица… Я провела пальцами по крошечным зёрнышкам, чувствуя их шершавую поверхность. Они были моим оружием против этой пустыни. Но без воды они так и останутся мёртвыми.

Я вздохнула, завязала узелок и положила его обратно. Прежде чем что-то сеять, нужно найти воду. Без неё всё бесполезно. Пчёлы, если они ещё живы в этих развалинах ульев, тоже не выживут без цветов. А цветы не вырастут на этой сухой, как кость, земле.

Я посмотрела на Лину, всё ещё спящую, и решила не будить её. Пусть отдыхает. Я справлюсь сама.

Первым делом направилась к печи. Она стояла в углу хижины, заваленная обугленным кирпичом и покрытая сажей, как старуха, забытая всеми. Я присела на корточки, отодвинув несколько камней, и осмотрела её. Печь была в плачевном состоянии: дверца очага заржавела и перекосилась, внутри зияли трещины, а дымохода не было в помине. Я попыталась открыть дверцу, но она скрипнула так жалобно, что я оставила эту затею. Готовить на этой печи было невозможно — она развалилась бы при первой же попытке развести огонь. Придётся искать другой способ.

Я вышла из хижины, огляделась. У стены, под кучей сухих веток, я заметила несколько обломков досок и пару камней, которые могли бы послужить основой для кострища. Я перетащила их на открытое место, подальше от хижины, чтобы искры не попали на сухую солому или брёвна. Камни были тяжёлыми, и мои руки, всё ещё слабые после болезни, дрожали от усилия, но я стиснула зубы и продолжила. Упрямство — это всё, что у меня было.

Сложив камни в круг, я собрала немного сухой травы и веток, которые нашла неподалёку. Огнива в хижине не было, но я вспомнила, как Антон однажды учил меня разводить огонь с помощью кремня и куска железа. Я обыскала хижину и нашла ржавый обломок ножа, завалявшийся в углу, и гладкий камень, который, возможно, когда-то использовали для заточки. Это было неидеально, но лучше, чем ничего.

Вернулась к кострищу, села на корточки и начала чиркать камнем по железу, надеясь высечь искру. Первые попытки были тщетными — руки дрожали, а искры либо не появлялись, либо тут же гасли, не успев коснуться травы. Я выругалась про себя, чувствуя, как раздражение нарастает. В моём прошлом мире всё было проще: спички, газовая плита, электрический чайник… А здесь — камни, сырость и упрямство.

Наконец, после десятка попыток, искра попала в сухую траву, и тонкая струйка дыма поднялась вверх. Я наклонилась, осторожно раздувая пламя, и через несколько минут маленький костёр затрещал, пожирая ветки. Я выдохнула, чувствуя, как пот стекает по вискам. Это была маленькая победа, но она придала мне сил.

Глава 11.

Теперь нужно было осмотреть угодья. Потушив огонь, я встала, отряхнула руки и пошла к ульям, которые стояли в нескольких шагах от хижины. Их было около десятка, но большинство выглядели так, будто их не трогали годами, хотя ещё недавно я, то есть Мариса, ухаживала за ними. Но буквально несколько месяцев бездействия уничтожили всё то немногое, что ещё оставалось. Ветер и засуха добили всё. Доски потрескались, краска облупилась, а некоторые улья были перевёрнуты, словно кто-то в ярости бил по ним. Я подошла к ближайшему, осторожно приподняв крышку. Внутри было пусто — только несколько мёртвых пчёл, застывших в углу, да обломки старых сот, покрытых пылью. Запах воска, слабый и горьковатый, всё ещё витал внутри, и я почувствовала укол ностальгии. Это было так похоже на наш сад в Петербурге, на те дни, когда я с Антоном проверяла улья, а Соня бегала рядом, напевая песенки.

Я перешла к следующему улью, затем к третьему. В одном из них я услышала слабое гудение — пчёлы. Живые. Немного, но они были. Я закрыла крышку, боясь потревожить их, и сердце моё забилось быстрее. Если пчёлы ещё живы, значит, есть надежда. Но им нужны цветы, нектар, а для этого — вода.

Я отошла от ульев и прошлась по лугу, внимательно осматривая землю. Она была твёрдой, как камень, с глубокими трещинами, из которых торчали сухие корни. Я присела, взяла горсть земли и растерла её между пальцами. Пыль, песок, почти ничего живого. Но я знала, что клевер и горчица, которые дала Шайна, могут расти даже на бедной почве, если дать им воду. А с цветами вернутся пчёлы, с пчёлами — мёд. А мёд — это не только еда, но и деньги. Деньги, которые могут освободить нас с Линой от барона.

Я достала из узелка мешочек с семенами и прикинула, где лучше начать. Участок ближе к хижине был чуть менее сухим — там, где тень от дубов защищала землю от палящего солнца. Решила, что начну с небольшого клочка, чтобы проверить, приживутся ли семена. Но без воды это было бесполезно. Шайна упоминала, что источники пересохли, но я не могла поверить, что в таком густом лесу, который начинался за лугом, нет ни одного ручья. Пчёлы ведь как-то выживают, значит, вода где-то есть.

Я вернулась в хижину, чтобы взять что-то для воды. В углу, среди мусора, я нашла старое ведро — ржавое, с погнутой ручкой, но целое. Оно было лёгким и вместительным. Я также взяла с собой корзинку, найденную тут же, — вдруг удастся найти что-то съедобное в лесу. Лина всё ещё спала, и я решила не будить её. Я нацарапала угольком на куске коры: «Ушла в лес, скоро вернусь. Не бойся», и положила кору рядом с ней.

Вышла из хижины, держа ведро в одной руке и корзинку в другой. Луг был тихим, только слабое гудение пчёл доносилось из одного улья. Я вдохнула прохладный утренний воздух, пахнущий пылью и хвоей, и направилась к лесу. Его тёмная кромка казалась пугающей и манящей, как дверь в неизвестность.

Лес встретил меня прохладой и тишиной, нарушаемой шорохом листвы и пением птиц. Деревья, старые и высокие, с мшистыми стволами, стояли плотно, и солнечный свет едва пробивался сквозь кроны. Земля была усыпана иголками и шишками, которые хрустели под башмаками. Я шла осторожно, прислушиваясь, боясь, что кто-то следит за мной.

Мои знания о травах, накопленные за годы ухода за садом, начали пробуждаться, смешиваясь с памятью Марисы. Я остановилась у куста с красными ягодами, похожими на бруснику. Сорвала одну, растерла между пальцами — запах терпкий, знакомый. Попробовала: кислая, но съедобная. Я собрала горсть и положила в корзину, решив, что это добавит вкуса нашей еде.

Дальше я заметила пучок дикого лука, его зелёные перья торчали из-под корней дуба. Я выдернула несколько стеблей, чувствуя, как их резкий запах щиплет глаза. Это было лучше, чем ничего. Добавила лук в корзину, радуясь, что ужин станет менее пресным.

Пройдя ещё немного, я наткнулась на грибы у подножия сосны — маленькие, с коричневыми шляпками, похожие на подберёзовики. Я присела, осмотрела их: запах грибной, без горечи, осторожно сорвала и проверила — срез не темнел. Значит, съедобные. Сорвала несколько, стараясь не повредить грибницу, и положила в корзину. Ещё я нашла пару корней пастернака — их белые корешки торчали из земли, и я выкопала их палкой. Это было негусто, но для первого дня — удача.

Я продолжала идти, оглядывая землю и деревья. Где-то должен быть ручей. Пчёлы не живут без воды, а их гудение я слышала утром. Я прислушивалась, но лес молчал, только ветер шелестел в кронах, да ворона каркала вдалеке.

Через полчаса, когда ноги уже начали ныть, я остановилась у валуна, покрытого мхом. За ним, в низине, я заметила тропинку, ведущую вниз. Сердце забилось быстрее — такие тропы часто ведут к воде. Я ускорила шаг, чувствуя, как надежда разгорается.

И вот я услышала его — слабое журчание. Побежала, не обращая внимания на ветки, цепляющиеся за платье, и остановилась у маленького ручья, текущего между камней. Вода была прозрачной, холодной, с запахом мха. Я опустилась на колени, зачерпнула ладонью и попробовала — чистая, чуть сладковатая. Это было спасением.

Поставила ведро и начала набирать воду, чувствуя, как брызги оседают на руках. Ручей был небольшим, но его хватит для полива, если таскать воду каждый день. Это будет тяжело, но я справлюсь. Обязательно справлюсь.

Я наполнила ведро до половины, понимая, что полное будет слишком тяжёлым. Корзинка с ягодами, луком, грибами и корнями лежала рядом, и я уже прикидывала, как сварю их на костре, когда услышала шорох за спиной. Не ветер, не птица — шаги. Тяжёлые, уверенные, с хрустом веток.

Я замерла, сердце ухнуло в пятки.

Медленно-медленно обернулась.

Передо мной стоял мужчина. Высокий, выше меня на голову, с широкими плечами и мускулистыми руками, выпирающими из-под закатанных рукавов льняной рубахи. Его лицо было угрюмым, суровым: резкие скулы, прямой нос, тёмные брови, нахмуренные так, что между ними залегла складка. Глаза — тёмные, почти чёрные, с холодным, пронизывающим взглядом. Волосы, тёмно-русые, с сединой на висках, были стянуты в короткий хвост, но пряди выбились, падая на лоб, что лишь усиливало его суровый вид. Щетина покрывала подбородок, а на шее тянулся шрам, тонкий и белёсый, словно след от ножа. Его одежда — потёртая кожаная куртка, тёмные штаны, заправленные в сапоги, покрытые грязью, — говорила о жизни в лесу, а за поясом висел нож с костяной рукоятью, поблёскивающий в лучах солнца.

Глава 12.

Я замерла, прижимая к себе ведро. Ксавье смотрел на меня, его тёмные глаза словно буравили насквозь, и я чувствовала, как страх сковывает горло. Он был лесничим, человеком барона, и одно его слово могло отправить нас с Линой обратно в лапы Хильды.

Однако в его взгляде я почему-то не заметила злобы. И это удерживало меня от того, чтобы броситься наутёк.

— Кто ты? — спросил он продирающим до мурашек суровым низким голосом.

Он не двигался, но его присутствие заполняло всё пространство вокруг, будто лес сам говорил через него.

Я сглотнула, пытаясь унять дрожь в руках. В голове метались обрывки мыслей. Он может доложить барону. Он знает Шайну.Он меня сдаст... Но я не могла позволить страху взять верх. Нужно было как-то выкручиваться.

— Я… Мариса, — выдавила я. — Из деревни… той, что за холмами. Пришла за водой, — кивнула на ведро, надеясь, что мой голос звучит убедительно, хотя ложь жгла язык.

Ксавье прищурился, его брови сдвинулись ещё сильнее, и я почувствовала, как пот стекает у меня по спине. Лесничий шагнул ближе, и я невольно отступила, чуть не споткнувшись о корень. Ведро качнулось, вода плеснула на подол платья, холод пробрал до костей.

— Из деревни, говоришь? — он склонил голову, будто разглядывая диковинную птицу. — Далековато забралась для воды. В той деревне колодцы есть.

Вроде бы говорил спокойно, но будто бы с каким-то подтекстом — не угроза, а скорее… предупреждение. Он знал, что я вру, или, по крайней мере, подозревал.

Я заставила себя выпрямиться, хотя колени дрожали.

— Колодцы пересохли, — ответила я, цепляясь за первую пришедшую в голову мысль. — Засуха… Вы же знаете. Вода нужна, чтобы… поливать огород.

Он молчал, глядя на меня так, будто видел каждую мою мысль. Его глаза, тёмные и глубокие, как лесной омут, пугали и притягивали одновременно.

— Огород, значит, — наконец сказал он, и уголок его губ чуть дрогнул, будто он сдерживал усмешку. — А это что? — он кивнул на корзинку, где лежали ягоды, лук, грибы и корни пастернака.

— Собирала, что нашла, — ответила, стараясь не отводить взгляд. — Еда в деревне тоже кончается.

Ксавье хмыкнул, но не стал спорить. Он подошёл к ручью, присел на корточки и зачерпнул воду ладонью, поднеся её к губам. Его движения были плавными, уверенными, как у человека, который привык жить в лесу и не боится ни зверей, ни людей. Я смотрела на него, пытаясь понять, кто он — угроза или возможный союзник.

— А ты кто? — спросила я, решив, что нападение — лучшая защита. — Ты и есть тот самый загадочный лесничий?

Его рука замерла у губ, и он медленно повернул голову, глядя на меня с лёгким удивлением.

— В чём же моя загадка? — усмехнулся, вытирая руку о штаны и поднимаясь.

— Это ты мне лучше скажи.

— Никаких загадок у меня нет. Меня зовут Ксавье. И, да, я — лесничий. Приглядываю за лесом. И за теми, кто в него ходит.

Последние слова прозвучали с лёгким намёком, и я почувствовала, как сердце пропустило удар.

— Я не ворую, если ты об этом, — сказала я твёрдо. — Только вода и немного трав. Это ведь не запрещено?

Он посмотрел на меня долгим взглядом, и я почувствовала, как тепло поднимается к щекам. Не от страха — от чего-то другого, чего я не ожидала. Его суровость, его сдержанность, даже его шрам на шее — всё это странным образом притягивало.

Я отогнала эту мысль, сердясь на себя. Сейчас не время для глупостей.

— Не запрещено, — наконец сказал Ксавье. — Но странно. Молодая деву одна, в лесу... — он сделал паузу. — Если тебе нужна помощь, можешь сказать мне.

— Мне не нужна помощь, — ответила я, хотя слова дались с трудом. — Только вода. И… может, совет. Где ещё можно найти воду поближе?

Он смотрел на меня, и я почти видела, как он прикидывает, верить мне или нет. Наконец, он кивнул на ручей.

— Этот ручей — лучший в округе. Чистый, не пересыхает. Но таскать воду далеко — не дело. Если у тебя огород, как ты говоришь, копай канаву отсюда. Вода сама пойдёт.

Я кивнула, стараясь запомнить его слова. Это был дельный совет.

— Спасибо, — сказала тихо, опуская взгляд. — Я… пойду тогда.

Я подняла ведро, чувствуя, как его тяжесть оттягивает руку, и повернулась, чтобы уйти.

Но его голос остановил меня.

— Мариса, — позвал он, и я замерла, не оборачиваясь. — Будь осторожна. Лес — не единственная опасность в этих краях.

Я обернулась, встретив его взгляд.

— Знаю, — ответила тихо. — Спасибо, Ксавье.

Он промолчал, но ещё долго смотрел мне вслед. Я буквально физически чувствовала его взгляд на спине, пока не скрылась за деревьями.

Глава 13.

Я пробиралась через лес, сжимая ручку ржавого ведра, которое оттягивало руку, будто свинцовое. Корзинка с моей лесной добычей — ягодами, диким луком, грибами и корнями пастернака — болталась на локте, натирая кожу. Усталость гудела в теле, хотя я только недавно отдыхала. Но, похоже, слабость после болезни ещё долго будет напоминать о себе. А меж тем я не могла себе позволить расслабиться. Отдохну когда-нибудь потом. Когда удостоверюсь, что все опасности позади. Вот только когда это случится?.. Неведомо.

Солнце уже поднялось выше, прогоняя утренний туман, и луг впереди показался мне чуть менее угрюмым. Хижина стояла на своём месте. Я поставила ведро у порога, перевела сбившееся дыхание и вошла внутрь.

Лина сидела на лавке, прижимая к груди записку, которую я оставила. Её глаза, огромные и встревоженные, тут же нашли меня. Она вскочила и быстро подбежала ко мне.

— Мариса! Ты вернулась! — её голос дрожал от радости и беспокойства.

Я улыбнулась, хотя усталость тянула уголки губ вниз.

— Конечно, вернулась. Думала, успею к твоему пробуждению.

— Где ты была?

— Ходила за водой и нашла ещё кое-что, — я подняла корзинку, показывая малышке содержимое. — Сегодня у нас будет настоящий пир.

Лина робко заглянула в корзину. Её нос сморщился от резкого запаха лука, но она тут же улыбнулась, увидев ягоды.

— Это брусника? — спросила она, ткнув пальцем в красные ягодки.

— Похоже на неё, — ответила я, ставя корзину на стол. — И грибы, и лук, и даже пастернак. Сварим похлёбку, а ягоды оставим на десерт. Как тебе?

Её глаза загорелись, и она кивнула так энергично, что косички запрыгали. Я почувствовала, как тепло разливается в груди. Ради этой улыбки стоило тащить тяжёлое ведро через лес.

— Поможешь мне? — спросила я, выходя к кострищу, которое сложила утром.

Лина тут же выбежала за мной, неся пучок сухих веток, которые нашла в углу хижины. Я разожгла огонь, снова высекая искры кремнем и ржавым обломком ножа. Пламя занялось быстро, потрескивая и разгоняя утренний холод.

Я поставила на камни старый котелок и налила в него воду из ведра. Пока вода грелась, я с Линой принялась чистить добычу. Пастернак был твёрдым, с грязными корешками, но я срезала кожуру обломком ножа, а Лина, морща нос, помогала отмывать корни в остатках воды. Грибы я разрезала на кусочки, отбрасывая червивые части, а лук мелко порубила, чувствуя, как глаза щиплет от его резкого запаха.

— Пахнет, как у Шайны на кухне, — сказала Лина, глядя, как я бросаю лук в котелок. — Только лучше.

Я рассмеялась:

— Это потому, что мы готовим с любовью, — подмигнула я. — А Шайна, наверное, готовила для Хильды, вот и вкус был не тот.

Лина хихикнула, и этот звук был как музыка. Я бросила в котелок пастернак и грибы, добавила щепотку соли из узелка Шайны и размешала деревянной ложкой, которую нашла среди хлама. Похлёбка булькала, распространяя аромат, который, хоть и был простым, казался роскошью после чёрствого хлеба и сушёной рыбы. Ягоды мы оставили в корзине — их мы съедим позже.

Пока похлёбка варилась, я присела рядом с Линой у костра, глядя на языки пламени.

— Лина, — начала я, — мы с тобой теперь здесь хозяйки. Эта пасека — наш дом. И я хочу, чтобы она ожила. Мы посадим цветы — клевер, горчицу, может, потом найдём лаванду. Пчёлы вернутся, и у нас будет мёд.

Лина посмотрела на меня, её глаза блестели от огня и любопытства:

— И мы сможем его продавать?

— Да, милая, — кивнула я. — За мёд можно выручить хорошие деньги. А деньги нам пригодятся. Для многого.

Она задумалась и почему-то погрустнела:

— А если не получится? — спросила она тихо.

Я погладила её по голове, чувствуя, какие мягкие у неё волосы.

— Получится. Обязательно получится, — сказала я уверенно. — Мы с тобой обязательно справимся. Обещаю.

Она улыбнулась, и я почувствовала, как моя решимость крепнет. Мы не просто выживем. Мы построим здесь новую, лучшую жизнь.

Похлёбка сварилась, и я разлила её в две глиняные миски. Они были треснувшими, но по крайней мере ещё держали влагу и были пригодны для еды. Мы с Линой ели медленно, смакуя каждый глоток. Грибы давали насыщенный вкус, пастернак — лёгкую сладость, а лук — остроту. Ягоды мы разделили поровну.

Лина, заметив, как морщусь от кислых ягод, засмеялась:

— Ты как будто Хильду увидела!

Я улыбнулась её шутке, хотя это было не очень-то смешно. Наверняка в поместье барона уже обнаружили нашу пропажу. И как скоро нас найдут — только вопрос времени…

Глава 14.

После еды мы сидели у костра, пока солнце не поднялось выше, согревая луг. Я чувствовала, как силы возвращаются, хотя тело всё ещё ныло. Лина, наоборот, оживилась, её щёки порозовели, и она начала задавать вопросы о пчёлах, цветах и мёде. Я рассказывала всё, что знала из своей прошлой жизни, смешивая это с обрывочными воспоминаниями Марисы.

Когда солнце стало припекать, я поняла, что пора приниматься за работу. Лина всё ещё была полна энергии, и я решила, что мы начнём с уборки в хижине, а потом займёмся землёй.

— Пойдём, милая, — сказала я, вставая. — Сначала приведём дом в порядок, а возьмёмся за грядки.

Лина вскочила, готовая помогать. Мы вернулись в хижину, и я снова поморщилась от запаха сырости и плесени. Я взяла наш импровизированный веник из веток и начала подметать остатки мусора, а Лина собирала листья и мелкие обломки.

— Надо заделать щели в стенах, — пробормотала я, осматривая брёвна. — Иначе зимой мы замёрзнем.

Лина кивнула. Я нашла несколько кусков сухой глины у печи и смешала их с водой из ведра, добавив немного соломы, чтобы получилась липкая и достаточно прочная при высыхании масса. Это была примитивная замазка, но я вспомнила, как Антон когда-то чинил сарай на даче, смешивая глину с песком и мелкими камушками. Я решила, что солома тоже сгодиться для такого случая. Показала Лине, как размазывать глину по щелям, и она с энтузиазмом взялась за дело, нанося смесь пальцами.

— Как будто лепим пироги! — хихикнула она, и я улыбнулась, несмотря на усталость.

Печь, однако, была проблемой посерьёзнее. Я присела рядом, осматривая её. Попробовала вытащить один кирпич, но он раскрошился в руках, подняв облако сажи. Печь нужно было перекладывать заново, но без новых кирпичей, глины и инструментов это было невозможно. Я вздохнула, понимая, что пока придётся готовить на костре, а печь оставить до лучших времён.

— Лина, как успехи? — поинтересовалась я, подходя к малышке.

— Отлично! — бодро сообщила она. — Это проще простого!

— Ты просто умница. Давай я тебе помогу. Вдвоём быстрее будет.

И мы вместе взялись замазывать щели. Несмотря на все старания Лины, получалось у неё не очень аккуратно, но я, конечно, не думала ругаться. Просто слегка подправила там, где ещё оставались зазоры. Таким образом мы прошлись по всему периметру хижины. Там, где щель обнаруживалась высоко, иногда под самым потолком, я вставала на лавку, чтобы дотянуться, а Лина подавала мне глиняную смесь.

Закончив со шпатлёвкой, я окинула взглядом получившийся результат:

— Кажется, хорошо вышло, да?

— Ага, — согласилась Лина. — Теперь не будет дуть!

— Да, теперь нам нестрашны никакие сквозняки.

Я обняла Лину за плечи и улыбнулась, хотя одновременно снова подумала о разваленной печи, без которой заморозки пережить будет сложно. Но это ещё могло обождать.

— Надо заняться землёй, — решила я, — чтобы посадить семена.

Мы вышли на луг. Я взяла мешочек с семенами и остановилась у того самого участка под дубами, который заприметила раньше. Земля была твёрдой, как камень, с глубокими трещинами, но я знала, что клевер и горчица могут прижиться даже здесь, если подготовить почву.

— Чтобы земля ожила, её надо разрыхлить, — объяснила я Лине, взяв палку, которую использовала для копания пастернака. — И добавить что-то, чтобы она стала питательной. Компост, например.

— А что такое компост? — спросила Лина, глядя, как я втыкаю палку в землю.

— Это когда собираешь листья, траву, остатки еды, и они перегнивают, становясь пищей для земли, — ответила я. — У нас пока нет компоста, но мы можем использовать сухую траву и золу от костра.

Я показала Лине, как собирать сухую траву с луга, и мы сложили её в кучу рядом с участком. Затем я взяла горсть золы от костра, рассыпала её по земле и начала рыхлить почву палкой. Это было тяжело — палка гнулась, земля сопротивлялась, но я упрямо продолжала. Лина копировала меня, тыкая в землю другой палкой, и, хотя её усилия были слабыми, её энтузиазм придавал мне сил.

— А что ещё надо? — спросила она, вытирая пот со лба.

— Вода, — ответила я. — Без неё ничего не вырастет. И ещё… надо убрать камни и корни, чтобы семенам было легче прорасти.

Мы с Линой принялись вытаскивать мелкие камни и сухие корни, складывая их в кучу. Я вспомнила, как читала о восстановлении почвы: кроме полива и компоста, можно добавлять древесную золу для щелочности и улучшения структуры. Зола у нас была, но я также решила поискать в лесу перегной — опавшие листья и хвою, которые могли бы стать основой для компоста. Это займёт время, но без питательной почвы клевер и горчица не дадут хорошего урожая.

К полудню участок размером с небольшую грядку был разрыхлён. Я высыпала семена клевера и горчицы на ладонь, показав Лине, как их сеять: не слишком густо, чтобы растения не мешали друг другу. Мы с ней, присев на корточки, начали вдавливать семена в землю, прикрывая их тонким слоем почвы. Лина работала с такой серьёзностью, будто от этого зависела её жизнь, и я не могла не улыбнуться.

— Молодец, — похвалила я, когда мы закончили. — Теперь надо полить.

Я взяла ведро, но поняла, что воды почти не осталось — мы использовали её для похлёбки и замазки. Придётся идти к ручью. Я посмотрела на Лину, которая устало вытирала руки о платье.

— Пойдём вместе? — предложила я. — Заодно покажу тебе ручей.

Мы взяли ведро и корзину, на случай, если найдём ещё что-то съедобное, и направились в лес. Путь был уже знакомым, а с Линой рядом я чувствовала себя спокойнее. Она семенила, держась за мою руку, и болтала о пчёлах, цветах и том, как хочет попробовать мёд.

У ручья мы наполнили ведро, и я снова ощутила, как тяжело его тащить. Лина попыталась помочь, но её маленькие руки не справлялись, и вода расплескалась. Я вздохнула, вспоминая слова Ксавье о канаве. Он был прав — таскать воду вёдрами слишком тяжело, особенно если поливать грядки каждый день. Нужно было придумать, как провести воду к пасеке.

Глава 15.

Утро встретило меня холодом. Солнце едва поднялось над горизонтом, его лучи, слабые и бледные, скользили по сухому лугу, окрашивая трещины в земле в золотистый цвет. Я потянулась, чувствуя, как ноют суставы после вчерашнего дня, полного труда. Лина ещё спала, её лицо, спокойное во сне, казалось почти счастливым. Я не стала её будить — пусть отдыхает. Вчерашний день вымотал нас обеих, а сегодня предстояло ещё больше работы.

Вышла из хижины, вдохнув резкий утренний воздух, пахнущий пылью и хвоей. Пчёлы, те немногие, что выжили в старых ульях, уже начали свой утренний танец. Сейчас мне удавалось смотреть в грядущее будущее с оптимизмом, даже несмотря на то, что до каких-либо достижений было ещё далеко. И то, что мы вчера с Линой посадили семена, едва ли приблизило нас к желанному результату. Но вот если бы нам удалось всё-таки выкопать траншею от ручья к пасеке, прогноз стал бы куда более многообещающим.

Я ещё раз хорошенько осмотрела местность. Ранее уже отметила, а сейчас дополнительно убедилась, что лес, где тек ручей, находится чуть выше пасеки. Уклон был небольшой, но сносный, чтобы вода могла течь вниз самотёком. Прикинула расстояние: от ручья до грядки около шестисот метров — не так далеко, чтобы таскать воду вёдрами было невозможно, но достаточно, чтобы канава стала спасением. Шестьсот метров траншеи — это много для двух пар рук, особенно когда одна пара принадлежит семилетней девочке, а другая — женщине, едва оправившейся от лихорадки. Однако, если осилим такой труд, он быстро окупит себя.

Стало быть, решено — берёмся за дело. Вот только для этого нужна лопата, а у нас её нет.

Я обошла хижину, внимательно осматривая каждый угол. Вчера заметила кучу хлама у задней стены, там, где фундамент осел и порос мхом. Может, там найдётся что-то полезное? Подойдя ближе, присела на корточки и начала разгребать ветки, сухую траву и куски коры. Земля под ними была влажной, пахнущей сыростью и гнилью. Пальцы наткнулись на что-то твёрдое — я потянула и вытащила ржавую мотыгу. Её деревянная рукоять потрескалась, а металлическое лезвие покрылось рыжими пятнами. Я отложила находку в сторону и продолжила копаться.

Под очередной кучей веток нашлась кирка — тяжёлая, с короткой рукоятью, тоже изъеденная ржавчиной, но достаточно крепкая, чтобы разбивать твёрдую землю. Рядом лежал старый серп с погнутым лезвием, больше похожий на кусок металлолома, но я решила, что он может пригодиться для срезания бурьяна. А в самом низу, зарывшись в землю, я обнаружила потрёпанный кожаный мешочек, стянутый верёвкой.

Я развязала его, и на ладонь высыпались семена — мелкие, тёмные, с лёгким блеском, похожие на зёрна аниса, но с незнакомым запахом, резким и чуть горьковатым. Я растерла одно семечко пальцами, пытаясь вспомнить, что это может быть.

Лаванда? Нет, слишком острый аромат. Может, какая-то местная трава?.. Память Марисы молчала, а мои собственные знания о растениях тут были бесполезны. Что ж это такое, интересно? И можно ли как-то использовать? Конечно, семена могли быть старыми, непригодными для посадки, но я всё равно сунула мешочек в карман платья. Позже разберусь.

Лина проснулась, когда я вернулась в хижину. Она потирала глаза и забавно зевала, напоминая котёнка.

— Доброе утро, милая, — сказала я, стараясь звучать бодро. — Сегодня у нас большой день. Будем копать канаву.

Лина поначалу улыбнулась и легко кивнула, согласная на любую активность. Тут же встала и принялась помогать мне в приготовлении завтрака.

— Мариса, как думаешь, мы сегодня справимся с этой канавой?

Я решила, что не стану ей врать.

— Мы постараемся, но не уверена, что получится всё сделать за один день, — честно ответила я. — Главное — начать, и постепенно, шаг за шагом, всё получится. Возможно, понадобится два или… три дня.

Энтузиазма у малышки немного поубавилось, однако мой ответ её вроде бы устроил. Меня он тоже, в принципе, устраивал. Главное, чтобы прогнозы мои оправдались.

Мы быстро поели всё той же похлёбкой из даров леса. Лина морщилась от вкуса грибов, но ела молча, понимая, что другой еды пока нет. Я рассказала ей о найденных инструментах и о плане с канавой, стараясь говорить так, будто это приключение, а не изнурительная работа. Она кивала, но я всё-таки видела тень сомнения в её глазах.

Глава 16.

Взяв мотыгу, кирку и корзину (а вдруг найдём ещё ягод или трав?), мы отправились к ручью. Лес встретил нас той же прохладой, что и вчера, но теперь я чувствовала себя чуть увереннее. Я знала, где искать воду, и у нас были инструменты. Это уже было больше, чем вчера.

У ручья я остановилась, разглядывая берег. Земля здесь была мягче, чем на лугу, но усеяна корнями и камнями. Я выбрала точку, где склон начинался, и воткнула кирку в землю, проверяя её твёрдость. Земля поддалась с трудом — корни цеплялись за металл, а камни звенели, ударяясь о лезвие. Я посмотрела на Лину, которая стояла рядом, держа мотыгу, как копьё.

— Смотри, — сказала я, показывая, как втыкать кирку. — Бей вот так, чтобы разрыхлить землю, а потом мотыгой убирай её в сторону. Только осторожно, чтобы не пораниться.

Лина кивнула и попробовала ударить мотыгой. Её маленькие руки дрожали от усилия, и земля почти не поддавалась, однако малышка упрямо продолжала. Я улыбнулась, чувствуя гордость за её старания, и взялась за кирку. Первый удар отдался в плечах болью. Я стиснула зубы и продолжила, вгрызаясь в почву сантиметр за сантиметром.

Копать в лесу оказалось адом. Корни, толстые и тонкие, цеплялись за инструменты, будто живые, не желая отпускать землю. Камни царапали руки и ломая ритм. Я то и дело останавливалась, чтобы выдернуть очередной корень или отшвырнуть камень, а Лина пыхтела рядом, пытаясь подражать мне. Её мотыга скользила по поверхности, оставляя лишь царапины, но она не сдавалась.

К середине дня мы продвинулись всего на пару метров. Траншея была неглубокой — не больше ладони в глубину и шириной с мою ступню. Я окинула взглядом проделанную работу и поняла, что первоначальный срок был весьма самонадеянным. С таким успехом мы будем копать траншею, по меньшей мере, а то и целый месяц.

Месяц… А ведь семена требуют полива уже сейчас. Не получится забыть обо всём и заниматься только канавой, нужно и другим вещам уделять время.

М-да-а…

Я вытерла пот со лба, чувствуя, как спина ноет, а руки дрожат. Лина сидела на корточках, тяжело дыша, её лицо покраснело, а платье покрылось грязью. Я поняла, что дальше так продолжаться не может — мы обе вымотались.

Кажется, Лина прочла все выводы на моём лице и поджала губы.

— Слишком медленно, да? — спросила малышка с такими несчастными глазами, будто в самом деле думала, что это она виновата в столь скромных успехах.

— Ничего страшного, милая, — я обняла её за плечи и осторожно встряхнула. — Любой, даже самый маленький шажок уже приближает к цели. Вода точит камень капелька за капелькой, и мы тоже обязательно справимся, рано или поздно.

— Как это точит? — удивилась Лина.

Я показала на ручей:

— Видишь вон ту ложбинку на большом камне внизу?

Малышка пригляделась и быстро поняла, что я имею в виду.

— Ну да, камни ведь всегда такие — неровные.

— Конечно, но ещё один становятся гладкими благодаря воде, потому что вода их шлифует. И в них иногда появляются такие вот специфические выемки — там, куда постоянно капает вода, в одно и тоже место, долго-долго. И в конечном счёте даже твёрдый камень сдаётся. Это называется упорство. А упорство сильнее обстоятельств.

— Всегда? — доверчиво спросила Лина.

Тут мне пришлось немного слукавить, и я ответила:

— Да, всегда.

И я действительно именно так и считала. Просто не стала напоминать Лине, что существуют и такие обстоятельства, которые не исправить уже ничем, никаким упорством, силой, деньгами. Эти обстоятельства были прекрасно известны и мне, Лине — она потеряла мать, а я — мужа и дочь. Но, покуда мы живы, упорство — всё, что нам остаётся. И оно в самом деле сильнее любых обстоятельств.

Мы улыбнулись друг другу понимающе.

— Пойдём, милая, — сказала я, беря девочку за руку. — Надо поесть и отдохнуть.

Лина не стала спорить и поднялась с явным облегчением. Мы вернулись к хижине, еле волоча ноги. Солнце стояло высоко, но жара не чувствовалась — лесной воздух был прохладным, а ветер, гуляющий по лугу, приносил запах сухой травы.

Я разожгла костёр и поставила котелок с водой. В корзине ещё оставались ягоды и немного дикого лука. Я добавила их в воду вместе с щепоткой соли, решив, что это будет наш обед. Запах был слабым, но лучше, чем ничего.

Мы ели молча, сидя у костра. Лина клевала носом, её веки слипались, и я поняла, что она вот-вот уснёт. Я уложила её на лавку, накрыв шалью, и она сразу свернулась калачиком, пробормотав что-то неразборчивое напоследок. Я улыбнулась, глядя на её спящее лицо, и поняла, что сама не отказалась бы прямо сейчас присоединиться к ней. Но я не могла всё бросить. Чем больше я смогу осилить за день, тем быстрее станет двигаться работа. Одна я тоже могу работать, а Лине отдых важнее, она ведь ещё ребёнок.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона. Я взяла кирку и снова направилась в лес. Быстро нашла нашу недокопанную траншею. Она выглядела жалко — узкая, неровная, с кучей земли и корней по краям. Но я знала, что каждый сантиметр приближает нас к заветной цели, и этой цели я непременно добьюсь.

Глава 17.

Я решительно вонзила кирку в землю. А затем ещё, и ещё, и ещё, и ещё…

Лес вокруг темнел с пугающей быстротой, тени деревьев сливались в сплошную черноту, а слабый свет угасающего дня едва пробивался сквозь кроны. Холодный воздух кусал кожу, но пот, стекающий по вискам, говорил о том, как сильно я вымоталась. Я упрямо продолжала работать, игнорируя усталость, что сковывала мышцы, и темноту, что подкрадывалась всё ближе.

«Ещё немного, — упрямо твердила себе. — Ещё пара метров — и можно возвращаться к Лине. Хижина недалеко, доберусь как-нибудь.»

Траншея продвигалась, но, кажется, ещё медленнее, чем прежде. Или так просто казалось из-за темноты. Кирка цеплялась за корни, как за живые вены земли, и каждый раз, выдергивая её, я чувствовала, как силы уходят. Но мысль о маленькой, спящей в хижине, заставляла меня продолжать. Я не подведу её, я тут костьми лягу, если понадобится, но сделаю то, что должно.

Солнце давно скрылось за горизонтом, и лес погрузился в сумрак. Я почти ничего не видела — только смутные очертания деревьев и тёмную полосу траншеи под ногами. Глаза щипало от пота, руки дрожали, а спина ныла нещадно. Я остановилась, тяжело дыша, воткнула кирку в землю и опёрлась на неё, чтобы не упасть. Пора заканчивать. Ещё один удар — и домой.

Подняла кирку, вдохнула поглубже, замахнулась и… замерла.

Где-то в темноте хрустнула ветка. Звук был резким, отчётливым, не похожим на шорох ветра или падение шишки. Сердце ухнуло в пятки, и я вцепилась в рукоять кирки, прислушиваясь.

Тишина. Только далёкое карканье вороны да слабое журчание ручья.

Может, показалось?..

Я выдохнула, пытаясь успокоиться, однако волосы на затылке как-то предупредительно встали дыбом.

И тут снова — хруст, ближе, тяжелее.

Что-то большое двигалось в кустах, ломая ветки. Низкое, хриплое фырканье разорвало тишину. Я попятилась, вглядываясь в темноту, но увидела только тени, танцующие между деревьями.

Запах — резкий, звериный, с примесью мокрой шерсти — ударил в нос. Кабан. Дикий кабан... Тяжёлый, мощный, с клыками, которые могли вспороть меня одним движением.

Я сжала кирку, ещё дальше отступая назад, пока не упёрлась спиной в ствол сосны. Дерево никак не могло меня защитить — я была не в силах взобраться на него, а убегать от дикого кабана — совершенно бесполезное занятие.

Фырканье стало громче, и наконец я отчётливо разглядела его — тёмный силуэт, с массивной головой и торчащими ушами, двигался прямо на меня. Глаза зверя блестели в темноте, словно раскалённые угли, и я почувствовала, как наливает ноги свинцом.

— Уходи! — крикнула я, замахнувшись киркой, но голос сорвался, дрожащий и слабый.

Кабан фыркнул, ударил копытом о землю, и я поняла, что он не уйдёт. Был ли он голоден, зол или напуган — неважно. Я была для него угрозой, и он собирался атаковать.

Кабан рванулся вперёд, и я, не раздумывая, ударила его киркой. Удар пришёлся по спине зверя, но железо лишь скользнуло по жёсткой щетине, не причинив значительного вреда. Кабан взвизгнул, больше от ярости, чем от боли, и бросился снова. Я уклонилась, споткнувшись о корень, и упала на колени, выронив кирку. Она звякнула, ударившись о камень, и отлетела в сторону, исчезнув в темноте. Мой единственный шанс на спасение был утерян...

Глава 18.

Я вскочила на ноги, сердце колотилось бешено. Кабан развернулся, его клыки блеснули в слабом свете луны, пробивавшемся сквозь кроны. Я метнулась в сторону, пытаясь пробраться к ручью, где было больше пространства, но лес был против меня — корни цеплялись за ноги, ветки хлестали по лицу. Я бежала, задыхаясь, слыша, как кабан ломится следом, его копыта молотили землю.

Влетела в небольшую прогалину. Повернулась, ища хоть что-то, чем можно отбиться. Палка, камень — всё, что угодно. Но вокруг была только грязь и мох.

Кабан выскочил из кустов, его морда была перекошена, глаза горели яростью. Я схватила горсть земли и швырнула в него, надеясь отвлечь, но это только разозлило зверя. Он ринулся на меня, и я бросилась в сторону, но нога подвернулась на скользком камне.

Боль пронзила лодыжку, я вскрикнула и рухнула на землю, прямо у ручья. Кабан был в двух шагах, его дыхание обжигало, и я поняла, что это конец. Я зажмурилась, прижавшись к земле, ожидая смертельного удара.

Но вместо клыков раздался резкий свист, а затем глухой удар и визг кабана.

Я открыла глаза, но в темноте видела лишь силуэт. Кто-то высокий и широкоплечий метнулся между мной и зверем. Сталь блеснула, и кабан взревел, отступая. Я слышала хрип, треск веток, звуки борьбы. Фигура человека двигалась быстро, уверенно, и я уловила отблеск ножа в его руке. Ещё один удар, и кабан, визжа, рухнул на бок, дёргая ногами. А затем всё стихло, только тяжёлое дыхание незнакомца нарушало тишину.

Не в силах пошевелиться, я так и лежала на земле. Сердце колотилось, а лодыжка пульсировала болью. Фигура повернулась ко мне, и я разглядела знакомые черты — резкие скулы, тёмные глаза, шрам на шее. Ксавье.

— Цела? — прозвучал его мощный голос.

Лесничий присел рядом со мной, вытирая нож о рукав куртки. Кровь на лезвии блестела в лунном свете.

Я молча кивнула, но слова застряли в горле. Он спас меня. Но как оказался здесь?

Попыталась встать, и тут лодыжку прострелило болью, и я поморщилась, схватившись за ногу.

— Не двигайся, — сказал Ксавье, его рука легла мне на плечо, твёрдая, но удивительно осторожная. — Дай посмотрю.

— Я в порядке, — выдавила с трудом. — Немного отдышусь и… встану.

Он не ответил, ощупал мою лодыжку быстрыми, уверенными движениями. Я вздрогнула от его прикосновения — не от боли, а от того, как тепло его пальцев контрастировало с холодом ночи. Ксавье нахмурился.

— Не сломана, но похоже на вывих, — заключил он и, не говоря больше ни слова, наклонился, подхватил меня на руки и совершенно спокойно поднялся во весь рост, будто я весила не больше пушинки.

— Эй, постой! — запротестовала я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Я сама дойду! Поставь меня!

Ксавье даже не взглянул на меня, продолжая идти. Его руки были сильными, тёплыми, и я невольно прижалась к его груди, чувствуя запах кожи, хвои и чего-то ещё, терпкого, как лес после дождя. Мой протест звучал слабо, и я знала, что он это чувствует.

— Куда ты меня несёшь? — спросила я, пытаясь выиграть время. Я не могла сказать ему, что живу на пасеке — ведь я солгала, что из деревни. Надо было придумать что-то, чтобы не выдать себя. — Я… мне тут недалеко. Я сама доберусь. Поставь меня!

— Перестань, — оборвал Ксавье. — С таким вывихом ты шагу сделать не сможешь.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он продолжал идти, уверенно шагая через лес, словно знал дорогу лучше меня. Я пыталась придумать, что сказать, как объяснить, но мысли путались. Его близость, его тепло, его спокойная уверенность сбивали меня с толку. Я должна была бояться его — он лесничий барона, он мог сдать меня Хильде, — но страх утонул в странном чувстве доверия, которое я не могла объяснить.

Лес начал редеть, и я вдруг поняла, что мы выходим к лугу. К моему лугу. К пасеке. Тёмные силуэты ульев проступили в лунном свете, а хижина, покосившаяся и жалкая, стояла впереди. Ксавье направился прямо к ней, не сбавляя шаг.

— Постой! — выдохнула я, хватая его за рукав. — Как ты… Откуда ты знаешь, где я живу?

Он остановился, посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тень улыбки — едва заметная, но тёплая.

— Я лесничий, Мариса, — сказал он тихо. — Я знаю этот лес лучше, чем ты думаешь. И знаю, что никто из деревни не стал бы копать канаву в темноте, рискуя нарваться на кабана. Может, прекратишь уже геройствовать и просто примешь помощь?

Глава 19.

Ксавье шагал через луг, неся меня на руках. Его шаги были широкими, уверенными, но удивительно мягкими, словно он боялся потревожить мою больную ногу. Лунный свет серебрил его лицо, высвечивая резкие скулы и тень шрама на шее, а я, несмотря на боль и страх, не могла не заметить снова, как суровы и красивы его черты.

Дверь хижины скрипнула, когда Ксавье толкнул её плечом, и мы вошли внутрь. Внутри было темно. Лина спала на лавке, укутанная в шаль, её маленькое тело свернулось калачиком, а русые косички разметались по грубым доскам. Но скрип двери разбудил её. Она резко вскочила, её глаза, огромные и полные тревоги, метнулись к нам.

— Мариса! — вскрикнула она, спрыгивая с лавки и бросаясь ко мне. — Что случилось? Ты… ты… ты ранена?

Слёзы уже блестели в её глазах, и она вцепилась в мой рукав, будто боялась, что я растворюсь. Я попыталась улыбнуться, хотя лодыжка пульсировала болью.

— Всё хорошо, Лина, — прошептала я, протягивая руку, чтобы погладить её по голове. — Просто… немного подвернула ногу. Ничего страшного.

Ксавье молча опустил меня на лавку, осторожно и бережно. Его руки задержались на моих плечах чуть дольше, чем нужно, и я почувствовала тепло, которое пробежало по коже, несмотря на холод ночи. Лина, всхлипывая, прижалась ко мне.

— Ты ведь не умрёшь, Мариса? Ты ведь не умрёшь?.. — твердила она, продолжая плакать

— Конечно нет, милая. Всё правда хорошо, Лина, — повторила я, стараясь звучать уверенно, хотя боль в лодыжке напоминала о себе при каждом движении и даже вдохе. — Я просто споткнулась.

— Не плачь, Лина, — сказал Ксавье, его низкий голос вдруг зазвучал необычайно мягко. Лесничий присел на корточки, чтобы быть на уровне глаз девочки. — Мариса цела, я о ней позабочусь. Но мне нужна твоя помощь. Найди-ка чистую тряпицу, покрепче. Сможешь?

Лина шмыгнула носом, вытерла слёзы рукавом и кивнула. Она метнулась к углу хижины, где лежали наши скудные пожитки, и принялась рыться в куче тряпья. Её движения были торопливыми, почти паническими, и я почувствовала укол вины за то, что напугала её.

Ксавье тем временем опустился рядом со мной на лавку, его пальцы осторожно ощупали мою лодыжку. Я замерла, но не от боли, а от того, как аккуратно он действовал, несмотря на свой нелюдимый, даже немного устрашающий вид. Его брови нахмурились, глаза сосредоточенно изучали мою ногу, но при этом спина оставалась совершенно прямой, как у человека, привыкшего держать себя с достоинством. Даже в этой убогой хижине, среди грязи и соломы, он выглядел так, будто пожаловал на ужин к королевской чете.

— Перелома нет, — подтвердил Ксавье свой прежний вердикт. — Но вывих серьёзный. Надо вправить и зафиксировать, чтобы не стало хуже.

Вернулась Лина с куском какой-то ткани.

— Вот. Подойдет?.. — спросила она робко.

Ксавье взял лоскут, попробовал растянуть, а затем кивнул, одобряя её выбор.

— Придётся потерпеть, — предупредил он, глядя мне в глаза. — Будет больно.

— Я не боюсь боли, — ответила ему, храбрясь намного сильнее, чем сама себя ощущала.

— Значит, справишься, — заключил Ксавье. — Я постараюсь действовать быстро. А пока вдохни поглубже и лучше не смотри, — он повернулся к Лине и добавил: — Тебе тоже не стоит смотреть и на всякий случай зажми уши.

Лина сделала, как велел Ксавье, и я тоже решила его послушаться — глубоко-глубоко вдохнула, стиснула зубы.

— Готова? — спросил лесничий.

Я кивнула.

Он взялся обеими руками за мою стопу и лодыжку, а затем одним резким движением вправил сустав. Я не смогла сдержать сдавленный вскрик. Острая боль моментально пронзила ногу, но тут же отступила, сменившись тупой стихающей пульсацией. Лина ахнула, её глаза снова наполнились слезами. Она отняла ладошки от ушей, бросилась ко мне и схватила мою руку.

— Мариса! Тебе больно?! — она смотрела то на меня, то на Ксавье, будто ожидая, что он сделает ещё хуже.

— Уже нет, милая, — выдохнула я, сжимая её пальцы. — Уже намного лучше. Честно.

Лесничий в этот момент плотно забинтовывал мою ногу, накладывая полоску ткани максимально туго. Однако я не ощущала дискомфорта от его движений — он проделывал всё удивительно ловко, будто уже миллион раз оттачивал каждый жест.

— Но как же ты так… что произошло? — несмотря на все мои старания, Лина вновь всхлипнула. — Почему ты упала?

Я замялась, чувствуя, как горло сжимается от необходимости лгать. История с кабаном напугала бы малышку до смерти, а я не хотела видеть страх в её глазах. Бросив быстрый взгляд на Ксавье, я без слов попросила его меня поддержать.

— Хотела закончить нашу траншею побыстрее, — начала я, стараясь говорить ровно. — Но солнце быстро село. В темноте я споткнулась о корень и подвернула ногу. К счастью, Ксавье оказался рядом и помог мне добраться до дома.

Лесничий глянул на меня недоверчиво, его густые брови чуть приподнялись, но он не стал возражать.

— Именно так, — сказал он спокойно. — Но в следующий раз лучше не бродить по лесу в темноте.

Лина шмыгнула носом, глядя на него с подозрением, но потом перевела взгляд на меня, и её лицо смягчилось. Она поверила. Я выдохнула, чувствуя, как напряжение отпускает.

— Лина, — сказал Ксавье, вставая и отряхивая руки. — Сможешь приготовить чай? У меня есть травы, они помогут Марисе восстановиться. — Он вытащил из кармана куртки маленький кожаный мешочек и протянул его девочке. — Это ромашка и мята. Завари в горячей воде, но не кипяти слишком долго, чтобы не потерять свойства.

Ксавье также снял с пояса кожаную флягу и тоже передал Лине. Видимо, там была вода. Лина кивнула, взяла оба предмета и, бросив на меня ещё один встревоженный взгляд, выбежала на улицу. Дверь скрипнула за ней, и мы с Ксавье остались одни.

Глава 20.

Он ещё раз проверил, как наложена повязка и, кажется, остался доволен. Затем встал и прошёлся по хижине, осматриваясь по сторонам. Я наблюдала за ним, не в силах отвести взгляд. Его спина оставалась прямой, даже когда он наклонялся, а манера говорить — чёткая, без грубости, свойственной крестьянам или слугам барона, — выдавала в нём человека, который не всегда был лесничим.

Кто же он на самом деле? И почему скрывается в лесу?..

Его острый взгляд скользнул по потрескавшимся стенам, замазанным глиной, по разваленной печи, по жёсткой лавке, служившей нам с Линой постелью. Брови Ксавье сдвинулись к переносице, но вслух он ничего не сказал.

— Спасибо, — тихо поблагодарила я, чувствуя, как неловкость сжимает горло. — Ты… спас мне жизнь.

Он посмотрел на меня, внимательно и беспристрастно.

— Не за что, — ответил, отводя взгляд. — Может, теперь я заслужил порцию правды?

— О чём ты? — спросила я, хотя и так уже поняла, на что он намекает.

— Ты не живёшь в деревне, хотя при первой встрече заверила меня в этом. И с тобой девочка, которая зовёт тебя по имени. Значит, не дочь. Кто же вы такие? И почему решили поселиться здесь?

Я замерла. Сердце пропустило удар. При этом пульс забарабанил по вискам, а мысли разбежались в разные стороны.

Ксавье вроде бы не угрожал, но он требовал правды. И, наверное, имел на это право.

Я сглотнула, пытаясь собраться с духом. Лгать человеку, который рисковал ради меня жизнью, было бы подлостью. Но и открыться полностью было страшно — что, если он донесёт барону? Что, если он не так прост, как кажется?

— Ксавье, — начала осторожно, — я… правда не из деревни. Мы с Линой сбежали. От барона Гельмута. Я когда-то работала здесь, на пасеке, а затем стала работать в его имении, когда началась засуха. А Лина… она сирота, её тоже держали в имении, заставляли работать. Хильда, экономка, била её, издевалась. Я не могла этого вынести. Мы ушли, чтобы начать новую жизнь.

Я замолчала, наблюдая за его реакцией. Лицо Ксавье оставалось непроницаемым, но он слушал внимательно, не перебивая. И я продолжила, чувствуя, как слова вырываются сами собой:

— Хочу восстановить пасеку. Посадить медоносы, вернуть пчёл. Мы с Линой можем жить здесь, если никто не узнает. Барону нет дела до этих угодий, они больше ничего не стоят. Но я знаю, что при должном уходе всё можно восстановить. Если постараться, если приложить усилия. И мы будем стараться. Только, прошу тебя, Ксавье, не говори никому. Не выдавай нас барону.

Он молчал, его взгляд скользил по хижине, задерживаясь на груде золы у печи, на скудных пожитках. Наконец, вздохнул, и его голос стал тише:

— Ты выбрала трудный путь, Мариса. Пасека… Это не просто цветы и пчёлы. Засуха истощила эти земли.

— Мы копаем канаву, — возразила я, чувствуя, как во мне вспыхивает упрямство. — Вода будет.

Ксавье посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тень удивления, смешанного с уважением.

— А ты упрямая, — сказал он, и уголок его губ дрогнул, будто он сдерживал улыбку. — Вот только иногда упрямство до добра не доводит.

Я нахмурилась:

— У меня нет иного выбора. Если нас найдут, а нас непременно когда-нибудь найдут, заставят вновь работать в имении на барона. И уже вряд ли появится ещё один шанс спастись. Нас сгноят на тяжёлой работе. Но если успеем запустить пасеку и снова получить мёд, сможем скопить денег и выкупить наш долг у барона — и мой, и Лины.

— В таких условиях, как здесь, — он указал жестом на хижину, — вы погибнете быстрее, чем осуществится этот план. А копать канаву с повёрнутой ногой не очень-то эффективно.

— Через пару дней поправлюсь, — твёрдо стояла я на своём. — И снова возьмусь за дело.

— А что ты будешь делать, если пересохнет и этот ручей? — спросил Ксавье. — От засухи пострадали многие источники воды.

Я открыла рот, собираясь возразить. Но внушительных аргументов у меня не нашлось.

Ксавье хмыкнул:

— Если так пойдёт, то эта засуха добьёт нас всех.

— Но ведь когда-то всё было иначе, — пробормотала я задумчиво. — Медовые угодья цвели и благоухали. Ты ведь лесничий, Ксавье. Ты наверняка задумывался, почему так случилось?

Он резко отвернулся, как будто я задела что-то, о чём он не хотел говорить.

— Понятия не имею, — отрезал Ксавье. — Не всё можно объяснить. А некоторые вещи вообще лучше не знать.

Я хотела поспорить с ним, но тут дверь скрипнула, и Лина вошла, держа в руках дымящуюся глиняную кружку. Запах мяты и ромашки наполнил хижину, мягкий и успокаивающий. Лина осторожно поставила кружку на лавку рядом со мной.

— Я сделала чай, — сказала она тихо. — И ещё… немного ягод осталось. Хочешь?

— Спасибо, милая, — улыбнулась я, беря кружку. Жар от глины согревал ладони, а аромат трав успокаивал. — Садись, выпьем вместе.

Я посмотрела на Ксавье, ожидая, что он тоже присоединится, однако лесничий лишь покачал головой.

— Мне пора, — сказал он, вставая. И я снова отметила, как грациозно он движется, несмотря на свой огромный рост. — Пейте чай. И… держитесь подальше от леса по ночам.

Ксавье направился к двери, но Лина вдруг вскочила, её лицо исказилось от страха.

— Ты не скажешь барону, правда? — выпалила она. — Не выдашь нас?

Ксавье остановился, посмотрел на неё, и его суровое лицо на миг смягчилось.

— Не скажу, — ответил он тихо. — Но будьте осторожны. Обе.

Он вышел, не оглядываясь, и дверь за ним скрипнула, закрываясь. Лина уставилась на меня.

— Он нас выдаст, — прошептала она. — Он работает на барона…

Я покачала головой, чувствуя странную уверенность, которой не находилось внятных объяснений.

— Если бы он хотел нас выдать, уже бы это сделал, — сказала я. — Он помог мне, Лина. Думаю, мы можем ему доверять. Хотя бы немного.

Лина не ответила. Она прижалась ко мне, и я обняла её.

— А как же твоя нога? Ты теперь не сможешь ходить?

— Скоро смогу. Не только ходить, но и бегать, и прыгать. Намного лучше, чем раньше.

Глава 21.

Утро пришло с холодным ветром, ударившим в мутные окна хижины. Хорошо, что мы успели законопатить щели, иначе бы продрогли до костей. А нам и так, честно говоря, было тут нежарко по ночам.

Едва открыв глаза со сна, я тут же поморщилась от боли в лодыжке. Повязка, наложенная Ксавье, держалась крепко, но каждый шаг обещал стать испытанием. И всё же мысли мои уже переключились на другие заботы: пустой котелок и скудные запасы волновали меня сейчас куда больше собственных проблем со здоровьем. Горстка ягод, несколько корешков пастернака, остатки вяленой рыбы и щепотка соли — этого не хватит даже на день.

Нужно было идти в лес. Хоть за водой, хоть за едой — грибы, ягоды, что угодно — но всё это можно добыть лишь одним способом, отправившись пешком в чащу. Я стиснула зубы, представляя, как буду ковылять с вывихнутой ногой. Однако сидеть сложа руки нельзя. Пчёлы не вернутся без цветов, цветы не вырастут без воды, а мы с Линой не выживем без еды.

Тихонько встала, стараясь не опираться на больную ногу, и проковыляла к углу, где лежала корзина. Пустая, как мои надежды на лёгкий день. Лина зашевелилась, её глаза приоткрылись, и она сонно посмотрела на меня.

— Мариса, ты куда? — пробормотала она, потирая глаза.

— К ручью, милая, — ответила я с наигранной улыбкой. — Надо воды набрать и поискать, что поесть. Запасы почти кончились.

Девочка тут же вскочила.

— Ты не можешь! Тебе нельзя! — Лина подбежала ко мне, схватив за руку. — Я сама схожу. Я знаю, где ручей, и я быстро!

— Одна? — я покачала головой. — Ни за что. В лесу опасно…

— Я справлюсь! — упрямо заявила Лина, её глаза заблестели от решимости. — А тебе надо лежать, Ксавье так сказал!

Я вздохнула, глядя на её худенькую фигурку. Она была такой маленькой, такой хрупкой, но в её упрямстве я видела себя — ту, что не сдавалась, даже когда всё рушилось. Но отпустить её одну? Нет уж, не хватало нам ещё каких-нибудь проблем.

— Значит, мы пойдём вместе, — твёрдо сказала я, поднимая корзину. — Я буду идти медленно, а ты мне поможешь. Договорились?

Лина поджала губы, явно собираясь спорить, но потом кивнула, поняв, что я не уступлю. Она схватила пустое ведро, и мы вышли из хижины.

Утренний луг был окутан тонким туманом, солнце только-только пробивалось сквозь облака, окрашивая сухую траву в бледно-золотой. Я хромала, каждый шаг отзывался болью. Лина шла рядом, держа меня за руку.

По дороге я нашла палку и решила использовать в качестве посоха, чтобы немного снять нагрузку с ноги. Старалась ступать с предельной аккуратностью, но неровный ландшафт и моя всё ещё присутствующая слабость после лихорадки явно не способствовали плавному движению. Кроме того все мышцы в теле ныли от физической нагрузки после копания траншеи. В общем, на уровне тела я ощущала себя настоящей развалюхой, но дух мой не был сломлен, а это самое главное. Лина то и дело оглядывалась, её глаза шарили по кустам. Я тоже была настороже, но старалась не показывать страха.

Мы почти дошли до ручья — я уже слышала его журчание, — когда из-за деревьев послышались тяжёлые шаги. Лина замерла, её рука стиснула мою, а я вцепилась в палку, готовая отбиваться, если придётся.

Глава 22.

Но тут из лесной тени выступила знакомая фигура — высокая, широкоплечая, с длинными тёмными волосами, стянутыми в хвост. Ксавье. На его плече висела туша — разделанная, освежёванная, с аккуратно срезанной щетиной. Кровь стекала по его куртке, но лесничий шёл так, будто нёс корзину с яблоками, а не полцентнера мяса.

Я застыла, не в силах отвести взгляд. Это был тот самый кабан, что едва не убил меня вчера. Лина ахнула, спрятавшись за меня.

— Ты что тут делаешь? — поинтересовался Ксавье с досадой. Он остановился в нескольких шагах, оглядев меня с ног до головы. — Я же сказал — лежать и отдыхать. А ты опять в лесу, да ещё с больной ногой?

Я открыла рот, чтобы возразить, но слова застряли. Его суровый взгляд заставил меня прикусить язык.

— Нам нужна еда, — наконец выдавила я. — И вода. Запасы кончились, а сидеть сложа руки я не могу.

Ксавье фыркнул, перекинув тушу на другое плечо. Кровь капнула на землю, и Лина вздрогнула, ещё сильнее прижимаясь ко мне.

— Еда? — он кивнул на тушу. — Вот еда. А теперь поворачивайте обратно. Я сам всё принесу.

— Но… — начала я, однако он уже шагнул мимо, направляясь к лугу.

Его походка была уверенной, как будто лес повиновался каждому его шагу. Я посмотрела на Лину и вздохнула.

— Ладно, идём, — сказала я тихо. — Кажется, спорить бесполезно.

Мы побрели за лесничим, едва поспевая. Он шёл впереди, не оглядываясь, но я заметила, как его плечи чуть напряглись, когда я споткнулась на корне. Он замедлил шаг, но не обернулся. А как только мы снова двинулись вперёд, Ксавье также продолжил путь.

У хижины лесничий сбросил тушу на землю у костра, подняв облачко пыли. Лина уставилась на мясо, её глаза расширились, но она не отходила от меня. Я опустилась на лавку у входа, чувствуя, как лодыжка ноет от ходьбы. Ксавье бросил на меня ещё один сердитый взгляд.

— Советую до конца дня не отходить далеко от места, где сидишь сейчас, — сказал он, разводя костёр. — Если опять растревожишь ногу, заживать будет дольше.

Я хотела огрызнуться, но вместо этого только кивнула. Его забота, хоть и высказанная грубовато, была искренней, и я не могла её не заметить.

Ксавье вытащил нож и начал разделывать тушу с ловкостью, которая выдавала многолетний опыт. Руки двигались быстро, разрезая мясо на куски, отделяя жир и кости.

Лина, преодолев страх, подошла ближе, любопытство взяло верх.

— Можно я помогу? — спросила она тихо.

Он посмотрел на неё. Уголок его губ чуть дрогнул — лесничий улыбнулся, но настолько мимолётно, что я едва успела заметить.

— Можно, — ответил он. — Собери несколько длинных и гибких веток. Гляди, чтобы не были сухими. На них будем жарить мясо.

Лина тотчас побежала исполнять и вскоре вернулась с целой охапкой прутиков, которые Ксавье обстругал, а затем стал показывать девочке, как оборачивать вокруг них полоски мяса. Я наблюдала за ними, чувствуя странное тепло. Ксавье говорил с малышкой спокойно, терпеливо, поправляя её неловкие попытки, и Лина, кажется, впервые за всё время не боялась его.

— Огонь надо разжечь посильнее, — сказал Ксавье, кивнув Лине на кучу веток. — Принеси ещё дров, но далеко не ходи. Только то, что рядом.

Лина умчалась, а я осталась наедине с Ксавье. Тишина повисла между нами, нарушаемая только потрескиванием костра. Я смотрела, как он раздувает угли. В нём было нечто такое, что притягивало взгляд — не просто сила, а какая-то скрытая глубина, которую он тщательно прятал.

— Я тоже могу помочь, — вызвалась я, потому что надоело сидеть без дела.

— Ты очень поможешь, если перестанешь работать на износ и дашь себе передышку, — невозмутимо ответил Ксавье.

— Но работа сама себя не сделает, — заметила я.

Ксавье даже не поднял глаз, он снова принялся нарезать мясо. Его нож двигался с точностью, которая завораживала.

— Иногда нужно ничего не делать, чтобы получить нужный результат, — сказал он.

— Так не бывает.

— Бывает. Особенно, когда начинает казаться, что от тебя зависит совершенно всё. Это неправда. Многое от нас не зависит, и нужно почаще напоминать себе это.

— Ты как-то слишком умно рассуждаешь для простого лесничего, — не удержалась я. — Ты где-то учился?

— Жизнь — лучший учитель, — ответил Ксавье, и я почувствовала, как он закрывается, словно дверь перед носом. — Впрочем, в твоём возрасте тебе только предстоит это понять.

— Возможно, мне гораздо больше лет, чем ты думаешь, — оскорбилась я и тут же постаралась исправиться: — Ну, в каком-то смысле.

— В каком-то — это в каком? — он стрельнул в меня глазами, и я вся зарделась от смущения.

— В моральном. Ответственность взрослит. Но ты ведь живёшь совсем один, ты в ответе только сам за себя.

Он хмыкнул. Я понадеялась, что Ксавье что-нибудь возразит в ответ — например, скажет, что так было не всегда, что у него тоже когда-то были близкие. Однако он ничего не стал опровергать. Вместо этого Ксавье начал раскладывать уже готовые шпажки с мясом над костром.

Глава 23.

Лина вернулась с охапкой веток, и Ксавье помог ей сложить их в огонь. Пламя вспыхнуло, лизнув мясо, и вскоре по лугу поплыл аромат жареного кабана. Мой желудок предательски заурчал, и я поймала ещё один мимолётный взгляд Ксавье — на этот раз точно с лёгкой улыбкой.

Пока мясо жарилось, Ксавье встал и направился к лесу, бросив через плечо:

— Присмотри за огнём, Лина. Я скоро вернусь.

Он исчез, а я осталась сидеть, чувствуя себя бесполезной. Лина суетилась у костра, переворачивая ветки с мясом, и я не могла не заметить, как она оживилась в присутствии Ксавье. Её страх сменился любопытством, и это грело мне сердце.

Через некоторое время Ксавье вернулся, неся два ведра воды, которые он, видимо, набрал у ручья. Поставил их у хижины, даже не запыхавшись, и я снова подивилась его силе. Затем он ушёл снова, и на этот раз вернулся с несколькими брёвнами, аккуратно обтёсанными, и связкой верёвок. Я нахмурилась, не понимая, что он задумал.

— Это ещё зачем? — спросила я, когда он начал раскладывать брёвна у стены хижины.

— Спать на лавке вряд ли удобно, — ответил он. — Сделаю вам кровать. Хоть что-то, чтобы вы не мёрзли на голых досках.

Я замолчала, поражённая. Он не просто принёс еду и воду — он собирался строить мебель? Для нас? Мое сердце сжалось от неожиданной благодарности, но я не знала, как её правильно выразить. Вместо этого сказала:

— Ты ещё и столяр, значит? Сколько же у тебя талантов?

— Ровно столько, чтобы выжить.

— Может, ты и на разных языках изъясняешься?

— Всё может быть, — ответил он уклончиво и вошёл в дом.

Мне стало любопытно, как Ксавье собрался мастерить кровать, и я последовала за ним. Лина, закончив с мясом, тоже появилась в хижине, с интересом наблюдая, как он работает.

Ксавье объяснял ей, как завязывать узлы. Это было так трогательно, что я невольно вспомнила свою прошлую жизнь — как Антон что-то объяснял и показывал Соне. Эти воспоминания всегда наполняли меня светом и горечью одновременно. И лучше было сейчас сосредоточиться на хорошем — например, на том, что у нас с Линой появилась собственная кровать.

Она получилась простой, но крепкой: четыре бревна для каркаса, переплетённые верёвками для основания, и сеть тонких верёвок, натянутых вдоль и поперёк, чтобы смягчить жёсткость. Ксавье проверил узлы, покачал конструкцию, убедился, что она не шатается, и кивнул, довольный.

— Принесу вам пару шкур, будет мягче, — сказал он, глядя на меня. — Можно ещё сеном застелить.

Я хотела возразить, но Лина уже тянула меня за руку, сияя от восторга.

— Мариса, смотри! — воскликнула она. — Теперь мы будем спать, прямо как настоящие баронессы! Или графини!

Я тихонько рассмеялась, чувствуя, как усталость и боль отступают перед её радостью.

— Идём, — позвал Ксавье. — А то наше графское блюдо сгорит.

Мы снова все втроём вышли на улицу. Ксавье принялся проверять готовые шпажки. Убедившись, что некоторые из них достаточно прожарились, снял с огня и протянул нам с Линой по одной поршии. Аромат был умопомрачительным, и я сглотнула, понимая, как сильно проголодалась.

Мы ели у костра. Ксавье то и дело обращался к Лине, следя, чтобы она не обожглась. И как только малышка справилась с первой шпажкой, сразу протянул ей вторую. Его забота была ненавязчивой, но оттого ещё более трогательной. Я поймала себя на том, что смотрю на него слишком долго, и быстро отвела взгляд.

— Почему ты нам так помогаешь? — спросила я тихо, когда Лина побежала за водой, чтобы запить мясо. — Разве тебе не всё равно, что с нами будет?

Ксавье посмотрел на меня, его глаза были глубокими, точно лесной омут.

— Может, я просто не люблю, когда кто-то страдает, — ответил он тихо. — А может, мне просто нравится твой упрямый взгляд.

Я почувствовала, как щёки вспыхнули, и отвернулась, делая вид, что занята мясом. Он хмыкнул, и я поняла, что он заметил моё смущение.

— А ты? — спросил он, наклоняясь чуть ближе, так что я уловила запах хвои от его куртки. — Почему ты так держишься за эту пасеку? Не проще ли обосноваться в деревне?

Я сжала губы, боясь сболтнуть лишнего. Ксавье вызывал доверие, однако во мне ещё был силён страх за то, что это знакомство в любой момент может обернуться катастрофой.

— Люди в деревне непременно начнут выведывать, кто мы и откуда, — ответила я, глядя в огонь. — Слишком велика вероятность, что кто-то из них непременно сдаст нас барону. А пока мы настолько уязвимы, лучше держаться подальше от людских глаз. Когда у нас получится добывать и продавать мёд, появится хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне. Но до тех пор придётся жить скрытно.

Ксавье кивнул.

— Понимаю, — сказал он спокойно.

Я поглядела на него внимательно, но, кажется, на этом лесничий намеревался завершить данную тему. Однако мне этого не хотелось.

— Конечно, понимаешь, — осторожно согласилась я. — Ты ведь тоже выбрал уединённую жизнь. На то были причины?

Ксавье смерил меня тяжёлым обезоруживающим взглядом. Но даже несмотря на всё моё удручающее состояние, я смогла выстоять перед его взором, потому что желала хоть чуть-чуть приоткрыть завесу тайны нашего внезапного спасителя.

— Причины есть у всего сущего, — наконец ответил лесничий. — Иногда о них лучше не распространяться, а иногда о них лучше забыть. Так ведь, Мариса?

Мы снова обменялись долгими взглядами. Сердце у меня в груди гулко застучало.

— Как тебе мясо? — спросил Ксавье, очевидно, намеренно меняя тему разговора.

— Немного жестковато, — ответила я, не моргая.

— Жёсткость — не всегда плохо, — рассудил мой собеседник. — Порой она идёт на пользу, а в некоторых случаях просто необходимо. Но бывает и по-другому — когда нужно проявить немного мягкости. Например, к самому себе.

Он сдержанно улыбнулся и встал, отряхнул руки, и я поняла, что он собирается уходить. Лина вернулась, держа кружку с водой, и посмотрела на Ксавье с лёгкой тревогой.

Визуализация

Вы просили показать вам Ксавье, и я вам его принёс!

Да не одного, а целых две штуки. На выбор, так сказать. Не могу определиться и прошу "помощи зала".

Лично для меня Ксавье выглядит скорее как на первом варианте, но тут мне птичка шепнула, что "Ну, неее", поэтому я сделал ещё одну визуализацию.

Давайте выбирать:

—————————————

Ксавье номер раз.

Мне кажется, он именно такой, но, возможно наши с вами вкусы не совпадут

—————————————

Ксавье номер два.

Более, скажем, утончённый вариант.

—————————————

А вам какой Ксавье ближе? Первый или второй? Обязательно напишите в комментах!

Глава 24.

Остаток вечера мы с Линой посвятили разделке оставшегося мяса. Пусть ночи ещё были достаточно прохладными, но затягивать с приготовлением не стоило. Мы быстро порезали оставшиеся куски на тонкие полосы, а затем подвесили на верёвках. Если всё сделать правильно, то в течение недели-двух у нас появится приличный запас мяса, который можно будет употреблять в пищу долгое время.

Мы ведь нуждались не просто в пище, а в питательной качественной еде. Как ни крути, труд нам предстоял не только духовный и умственный, но и физический. Мясо как нельзя лучше подходило для того, чтобы и не оставить нас голодными, и дать нашим истощённым телам столь необходимый белок. Теперь за эту часть нашего быта можно было не беспокоиться хоть какое-то время. Осталось лишь дождаться, когда моя нога немного оклемается, и снова браться за траншею, покуда не пропал окончательно даже тот невеликий прогресс, что уже был сделан.

На следующее утро я вышла из хижины, чтобы проверить, как поживают мои ростки. Конечно, даже первые побеги ещё не проклюнулись. Нужно набраться терпения. Выращивание растений — процесс небыстрый. А уж на такой бедной и иссушенной почве вообще результат не гарантирован. Я скорее уповала на чудо, но при этом искренне верила — всё будет, обязательно будет, просто не сразу.

К моему огорчению, выявилась ещё одна проблема — обработанная и политая земля впитала всю воду и снова высохла. Требовался новый полив, а это неминуемо означало ещё один поход к ручью.

Лина подошла ко мне и встала рядом, пока я задумчиво разглядывала наши грядки.

— Нужно ещё воды? — догадалась девочка, очевидно, заметив смятение в моём лице.

— Возможно, ещё один день перетерпят, — ответила я не слишком уверенно. — А завтра я уже сама смогу намного уверенней передвигаться.

— Но ведь листочкам нужна вода, — настаивала Лина.

Трудно было не согласиться с ней, но соврать ей в глаза я не сумела. Потому отвела взгляд:

— Мы посадили самые неприхотливые растения. Один день ничего не изменит.

— А если изменит? А если они прямо сейчас хотят пить? — малышка уставилась на меня умоляюще.

— Лина, нам важно не только вырастить медоносы, но и самим беречь друг друга. И себя.

— Да, поэтому я пойду за водой, — заявила она.

— Нет, Лина, это исключено, — сказала я строго.

— Ну, почему?! — возмутилась девочка.

— Потому что ты — ребёнок. Я не позволю тебе одной бродить по лесу.

— Хильда мне самую тяжёлую работу давала! И не смотрела, ребёнок я или нет! — принялась горячо спорить Лина.

Я посмотрела на неё с печалью в глазах — да, она говорила чистую правду. Старая экономка никого не щадила. Люди для неё являлись просто рабсилой — ни больше, ни меньше. Этой мерзкой карге было абсолютно по барабану, кто перед ней — старик, дитя, больная женщина, беременная девушка. Не только Эйла, Линина мама, простилась с жизнью под гнётом непосильного труда. Многие другие люди пострадали и погибли ни за что.

— Я — не Хильда, — сказала я твёрдо и взяла Лину за худенькие плечики. — Я не стану нагружать тебя больше, чем требуется.

— Но сейчас требуется вода! — не уступала малышка. Со стороны могло показаться, что она просто капризничает, но я знала — Лина, как и я, всем сердцем желает, чтобы наши надежды сбылись. А они не сбудутся, если не прикладывать усилия. — Обещаю, что пойду только к ручью! Здесь недалеко! Туда и обратно! И всё!

— Ты не сможешь принести целое ведро воды. Тебе будет тяжело, — я все ещё пыталась отговорить её, хоть и видела, насколько решительно она настроена.

— Тогда принесу половину ведра!

— Половины будет недостаточно.

— Значит, два раза схожу! Мариса, ну, пожалуйста! — она схватилась за мои руки и буквально умоляла меня глазами. — Я справлюсь. Честно-честно.

Я вздохнула и оглядела горизонт — солнце ещё стояло высоко, до темноты далеко. А самые опасные хищники в лесу обычно рыщут по ночам. Встреча с белкой или каким-нибудь зайцем не так уж страшна. Медведи вряд ли будут настолько близко подходить к краю леса — всё-таки рядом деревня. Да и до ручья действительно рукой подать, если знать дорогу и идти напрямик.

— Ладно, — осторожно ответила я. — Но только туда и обратно, хорошо? Больше нигде не задерживайся. Договорились?

— Договорились! — радостно кивнула Лина и вся засияла, словно готовилась разворачивать новогодние подарки. Она кинулась меня обнимать. — Спасибо, Мариса! Я всё сделаю, как надо!

Она бросилась к дому, схватила ведро и живо рванула через луг к лесу.

— Не успеешь оглянуться, я уже вернусь! — выпалила Лина последним перед тем, как лес поглотил её.

А я осталась стоять на пасеке и ещё долго смотрела туда, где ещё недавно находилась моя маленькая помощница. Сердце почему-то билось неспокойно. Но я решила взять себя в руки и не паниковать понапрасну. В конце концов, деревенские дети взрослеют быстро и рано понимают, что такое ответственность. А у Лины жизнь никогда не была сахарной. Так что она давно привыкла преодолевать невзгоды и справляться с трудностями.

Глава 25.

Вернулась Лина довольно скоро. Улыбка до ушей так и светилась на её лице, хотя малышка и взмокла — не столько от тяжести ноши, сколько от бега. Видимо, девочка очень старалась поскорее справиться со своей задачей.

— Мариса, я уже несу! — выкрикнула она набегу.

— Смотри, не споткнись!..

И только я успела это произнести, как Лина тотчас зацепилась за какую-то кочку и упала на землю. Пыль поднялась столбом, ведро перевернулось набок, вся вода выплеснулась наружу. Но меня беспокоила вовсе не вода. Я боялась, как бы Лина не покалечилась.

— Ты в порядке? Не ушиблась? — по возможности скорее добравшись до малышки, стала спрашивать я. Одновременно помогала ей встать и осматривала повреждения — передник на платьишке немного порвался. Впрочем, это мелочи. Одёжка у Лины и так была не новой. — Что-нибудь болит?

— Нет, ничего не болит, — печально всхлипнула девочка, поднимаясь на ноги. Она покосилась на ведро. — Я не специально, честно. Прости меня, Мариса.

Лина едва не заплакала, и я поспешила её утешить:

— Ну, что ты, детка? Тебе совсем не нужно извиняться. Ты не виновата…

Она помотала головой:

— Я хотела, как лучше… — проронила сдавленно и хлюпнула носом.

— Правда, всё хорошо. Ничего страшного, — убеждала я, хотя понимала — такая реакция появилась не случайно.

Это было следствием многолетнего пребывания под гнётом Хильды, которая за малейшую провинность (а то и вовсе без оной) могла жестоко наказать. И за пару дней исправить такое невозможно. Потребуется время, прежде чем Лина поймёт, что со мной она в безопасности, и теперь всё совсем иначе.

— Я принесу ещё воды, — упрямо заявила девочка. — И буду аккуратной.

— Хорошо. Просто не торопись. Иди спокойно. Грядки никуда не убегут, — я улыбнулась и пригладила волосы малышки.

Она прекратила плакать и одарила меня слабой ответной улыбкой:

— Я справлюсь, — заверила Лина с новой решимостью.

— Обязательно справишься, — подтвердила я и не стала вновь её отговаривать.

В конце концов, для каждого человека важно добиваться своих целей, даже если это совсем маленькие цели.

Лина опять отправилась за водой. А я, чтобы чем-то занять руки и голову, поковыляла к нашим грядкам. Ходить я могла, но дискомфорт в ноге ещё ощущался. Однако чем-то быть полезной очень хотелось, не сидеть же совсем без дела. Например, продолжить рыхлить землю, что посадить ещё семян. Того клочка, что уже был засажен, будет недостаточно, даже при условии, что примутся вообще все семена. А такого не бывает даже в сказках. Так что в любом случае расширять посадки необходимо. Почему бы не заняться этим прямо сейчас. Я устроилась на коленях и принялась обрабатывать следующий участок.

Лина появилась спустя минут пятнадцать. На этот раз у неё всё получилось без проблем. Она заметила, чем я занимаюсь, и заявила с энтузиазмом:

— Сейчас натащу много-много воды и помогу тебе!

— Конечно, — улыбнулась я. — Если у тебя останутся силы.

— Останутся! — без промедления заявила девочка и ускакала обратно к ручью.

Так она ходила ещё три раза. Я убеждала её, что уже достаточно, что уже можно передохнуть. Однако Лина была не согласна:

— Для новых грядок тоже нужна водичка. Я вот последний раз схожу — и всё. Потом вместе будем сажать зёрнышки.

— Ладно. Последний раз.

Она кивнула и отправилась знакомой тропой в лес.

Снова прошло около четверти часа, но Лина так и не появилась. У меня не было часов, потому я не могла строго засечь время. Но по ощущениям она уже должна была возвратиться.

К горлу вновь подкатила паника. Я попыталась найти логическое объяснение — малышка утомилась столько ходить и таскать тяжести. Пусть и полведра, а для такой крохи, как она, это значительный груз. Наверное, потому и добирается теперь медленнее обычного.

Я постаралась переключиться на работу с почвой. Однако прошло ещё примерно столько же времени, а Лины всё не было и не было. Я поднялась на ноги, отряхнулась. Встревоженно вгляделась в лесную полосу — никого. И глядела я так долго, слишком долго…