Хозяйка своей судьбы

Пролог

***

Элеонор прожила короткую и нелёгкую жизнь.
Насильственный брак, побои, унижения от свекрови — а после гибели мужа на войне ее, кроткую вдову, решили заточить в монастырь.
Она сломалась.
Но в её теле очнулась я.
И прошла путь через грязь, боль и унижение — чтобы однажды вернуться.
Не как жена. Не как вдова. А как хозяйка своей судьбы.
И расплатиться со всеми.
История женщины, которая отказалась быть жертвой.

***

Пролог

Нас всех согнали в главную залу, где проводились утренние и вечерние трапезы и молитвы.

С нами обращались сносно. Солдаты не были грубы. Да они почти и не говорили с нами, несмотря на то, что изъяснялись мы на одном языке.

Я бы сказала, что с тех пор, как благодаря моей помощи монастырь захватило вражеское войско, мне жилось куда лучше, чем при старой матери-настоятельницы.

Никогда не забуду ей ни порку, ни обритую голову...

В молчании мы шли по длинным, неуютным проходам. По ногам скользил уже привычный сквозняк, и наши шаги разлетались гулким эхом под высокими сводами.

— Говорят, наконец, прибыл герцог Блэкстон, его армия продвигается гораздо быстрее, чем ожидалось...

Услышав любопытный разговор, я замедлила шаг. Перешептывались две главных помощницы матери-настоятельницы — сестры Агата и Эдмунда. Без ненависти я даже смотреть на них не могла! Обе держали меня по рукам и ногам, когда мне отрезали косы...

Но об этом мире они знали гораздо больше, чем я, которой так и не удалось сбежать по дороге в монастырь, и потому я низко склонила голову, внимательно прислушиваясь.

— Король этого просто так не оставит, — убежденно произнесла сестра Агата. — В нашем монастыре покоится прах Королевы-матери. А с земель в казну идут огромные доходы. Нас непременно отобьют у этих безбожников, да будут они прокляты до седьмого колена!

— Да-да, — поддакнула вторая. — Нужно лишь запастись терпением. Неделя-другая, и все будет как прежде. А голова герцога первой покатится с плахи!

Споткнувшись, я едва не упала и с трудом устояла на ногах.

Неделя-другая!

Столько у меня осталось времени, чтобы воспользоваться неразберихой и осадой монастыря вражеским войском, чтобы сбежать!

Иначе меня непременно постригут в монахини, и после этого обратной дороги уже не будет.

Я так погрузилась в переживания, что до главной залы дошла как в тумане. Все мысли были заняты только побегом. Я уже пыталась трижды... и трижды безуспешно.

Из дома умершего на войне мужа, по дороге в монастырь, когда надо мной едва не надругался его младший брат, и уже из обители... За третью попытку я и поплатилась роскошными косами.

Этот шанс — мой последний.

Иначе... иначе страшно даже представлять.

Когда в главной зале набилось так много людей, что впервые я перестала мерзнуть в этих холодных стенах, на пьедестал, где располагались столы старших монахинь, вышел высокий, крепко сложенный мужчина в невзрачной одежде. На нем был не боевой доспех, а походная броня — темная кожаная куртка, плотно подогнанная по телу, с металлическими заклепками на плечах и вороте. Латных пластин не было, но манжеты и налокотники были усилены. Поверх — короткий дорожный плащ, застегнутый на один бронзовый крюк.

Он двигался с уверенностью человека, которому не нужно напоминать, кто здесь главный. Лицо было спокойным, почти скучающим, но взгляд цеплял так, что хотелось отвести глаза.

Когда он поднялся по ступеням, воцарилась тишина.

— Преподобные сёстры, я обещаю, что, пока обитель находится под моей властью, никто не причинит вам зла. Слово герцога Блэкстона, — заговорил он глубоким, сдержанным голосом человека, который привык управлять сотнями людей. — Надеюсь, ваша добродетель сочетается с рассудительностью. И вы станете слушаться моих приказов.

Волна тихого шепота прокатилась по нестройным рядам, но когда герцог вскинул руку, все замолчали.

— А теперь я хочу убедиться, что никто из вас не был обижен моими людьми, которые получили на этот счет строжайший запрет. Те, кому есть, что сказать мне, пусть выйдут сейчас или будут молчать и впредь.

Мне уже было нечего терять.

Герцог вражеской армии, которой я помогла — единственный шанс на спасение.

И я начала пробираться к пьедесталу мимо женщин, чьи взгляды жгли спину.

— Остановите ее, — услышала чье-то шипение, но к тому моменту меня уже заметили.

Герцог Блэкстон властно вскинул руку, и двое солдат шагнули мне навстречу, оттеснили от монашек, попытавшихся затолкать меня назад. Они же сопроводили меня до самого пьедестала, пока я не остановилась от него в десятке шагов.

Всей кожей я чувствовала на себе изучающий взгляд герцога и его ближайших людей. Не знаю, что они могли увидеть... Серое платье послушницы висело на мне мешком, из-под чепчика во все стороны торчали криво и варварски обкромсанные волосы...

Глава 1.

Несколько недель назад.

Каменный пол был ледяным. Холод пронизывал каждую клеточку тела, когда я открыла глаза и ощутила правой щекой грязную, шершавую поверхность. Невыносимо болели спина, руки плечи и даже ноги, и почему-то я валялась на серых плитах, одетая в какое-то грубое, колючее платье. Распущенные волосы разметались по спине.

— Как это возможно? — над головой прозвучал незнакомый голос, и гулким эхом он вознесся под высокие своды главной залы. — Как она выжила?

— Милостью Небесной Матери, — мужчине недовольно ответила женщина. — Значит, на роду у нее написано отправиться в монастырь и замаливать наши грехи до конца жизни.

— Мы могли бы попробовать еще раз...

— Не стоит гневить Богов, сын, — назидательно произнесла женщина. — Тем более, она дала свое согласие.

Леди Маргарет. Ее звали леди Маргарет, — вспышкой пронеслось в сознании, и это напугало до безумия, потому что я не знала никакой Маргарет! Испуг был столь силен, что я невольно застонала, чем привлекла внимание женщины и мужчины.

Его имя я тоже откуда-то помнила.

Сир Роберт.

Кое-как я оперлась ладонями о каменный пол и попыталась подняться, но руки дрожали. Невольно я бросила взгляд на пальцы и чуть не вскрикнула, но с губ вновь сорвался лишь слабый стон. Руки принадлежали не мне! Мои были холеными, нежными, мягкими... Эти же — покрасневшие, с неровно обрезанными ногтями, с заусенцами и цыпками — я не узнавала!

— Вы нас напугали, милочка, — недовольный голос леди Маргарет — кажется — отвлек меня от созерцания чужих ладоней. — Крайне неразумно с вашей стороны было воспользоваться шаткой лестницей в правом крыле. Понимаю, что столько неожиданная потеря нашего горячо любимого Генри омрачила ваш рассудок, но помните, что смертоубийство — страшный грех!

Пока незнакомая женщина, чье имя я отчего-то помнила, выговаривала мне, я смогла встать и откинуть с лица упавшие на него волосы. Огненно-рыжие, как всполохи пламени. Ладони задрожали, и я едва вновь не рухнула на каменный пол.

Мои волосы — черные! Черные как воронье крыло, а еще короткие и тонкие, я испортила их многочисленными окрашиваниями.

Рыжих же была целая копна, когда я смахнула пряди за спину, они рассыпались по плечам, укрыли меня плотным плащом.

— Что здесь происходит? — прошептала я, с трудом оглядевшись.

Кажется, кто-то или что-то ударило меня по голове, потому что она нестерпимо болела. Силуэты и обстановка перед глазами расплывались, но все же я смогла понять, что находились мы в очень большом и пустом помещении. Меня окружали каменный пол и каменные же высокие своды, темно-серые, тусклые, с отметинами от чада факелов.

Чада факелов?..

Я задумалась, и голову пронзила такая боль, что я не сдержала всхлипа. Словно кто-то вставил дрель ровно в самый центр и включил на полную мощность.

— Бедняжка слишком сильно ушиблась, — леди Маргарет покачала головой.

Женщина выглядела, словно вышла из кадра исторического фильма. Ее черные волосы были заплетены в две косы и венцом уложены на затылке. Прическу украшала тонкая золотая сетка-паутинка. Платье на ней — тяжелое, из темно-зеленого бархата, с вышивкой по подолу и рукавам и со шнуровкой на груди.

Возраст определить было довольно трудно, но, наверное, не больше сорока пяти. Мужчина рядом определенно приходился ей сыном или близким родственником: фамильное сходство угадывалось с первого взгляда. Одет он был также странно и безумно: кажется, в камзол из темной ткани, широкие брюки, что сужались возле коленей, и высокие сапоги.

— Что здесь происходит? — повторила я растерянно. — Как я здесь очутилась?..

— Вы сбежали с панихиды по собственному мужу, Элеонор, — с упреком произнесла леди Маргарет.

Глава 2

Мужу?!

Я никогда не была замужем, — хотела сказать я, но вовремя прикусила язык. Странная женщина меж тем продолжала.

— Весьма неосмотрительно с вашей стороны было подниматься по этой лестнице, дорогая. Не единожды говорилось, что она непригодна, ступени прогнили и могут обваливаться в любую секунду. Так, собственно, и случилось.

Я моргнула, пытаясь побороть тошноту и шум в ушах.

— Моя дорогая невестка, — заговорил тот, кого я помнила сиром Робертом.

Он был высок и хорош собой, но в чертах его лица проскальзывало что-то отталкивающее. Что-то пугающее.

— Молвите хоть слово. Не тронулись ли вы рассудком? Не можем же мы отправить в монастырь безумицу!

Невольно я отметила, что за все время, как я открыла глаза на полу, ни мужчина, ни женщина не предложили мне помощь, чтобы я поднялась. Сидеть на ледяном камне было неприятно, я едва чувствовала бедра — настолько они заледенели.

— Роберт, не будьте слишком строги к нашей бедной Элеонор. Потеря мужа — страшное горе. Немудрено, если ее рассудок помутился. На время. Молитва и покаяние помогут ей прийти в себя.

Не в первый раз прозвучавшее упоминание молитвы и монастыря заставили меня насторожиться. Я потрясла головой, словно это могло помочь упорядочить мысли, и крепко-крепко зажмурилась, пытаясь вспомнить, кто я такая.

Кое-как в сознании мелькали обрывки памяти о прежней жизни: любимая работа, которой я посвящала все свободное время, друзья, клиенты и та машина, выскочившая на красный на пешеходный переход.

Голову изнутри начало жечь, как будто коснулись мозга раскаленными щипцами. Невероятно яркая вспышка белого света заставила меня еще крепче зажмуриться и нажать ладонями на глаза.

Я не Элеонора! Я Лена!

И с этой мыслью я вновь потеряла сознание.

Очнулась уже не на ледяном камне, но облегчение было слабым. В нос ударил острый запах соломы и еще чего-то затхлого. Кожи на щеке касалась грубая, шершавая ткань.

Подушка?.. Набитая соломой?

Не желая открывать глаза в этом кошмаре, я подняла отчего-то дрожащую ладонь и принялась щупать то, на чем я лежала. Больше всего походило на жесткий тюфяк.

Платье было все тем же, ощущалось оно колючим, неудобным и явно давно не стиранным, судя по кислому запаху пота, что бил в ноздри.

— Очнулась, моя горемычная? — спросил другой голос, и морщинистая рука положила мне на лоб мокрую, вонючую тряпку.

Я не смогла сдержать отвращения, дернулась и отмахнулась от нее, вскочив.

В спальне — но ее так можно было назвать с огромной натяжкой — царил полумрак. Стены были такими же серыми и подкопченными, как в предыдущем месте, но на некоторых из них висели дырявые, истрепанные ковры.

Кажется, для сохранения тепла.

Сама я полулежала на грубо сколоченной деревянной кровати. Неосторожно проведя ладонью по боковине, я схватила несколько заноз. В шаге от нее стояла пожилая женщина в чепчике, который скрывал ее волосы, и замызганном, засаленном переднике. На меня она смотрела с испугом и состраданием.

— Что здесь происходит? — прокаркала я чужим голосом.

Вновь бросила случайный взгляд на свои руки, которые по-прежнему не узнавала. Ощупала голову, длинные рыжие волосы — спутанные, грязные, давно нечёсаные.

— Ой, правду сказала леди Маргарет, умишком ты тронулась, — запричитала Агнесса.

Так звали старуху, которую я видела в первый раз в жизни!

— Ой-ой, пожадничала она на лекаря, а так бы кровь тебе пустили, может, разум и просветлел бы, — продолжала бормотать женщина. — Хотя зачем тебе лекарь, в монастыре святой Катарины о тебе позаботятся.

— Каком монастыре?.. — переспросила я.

— Так, святой Катарины, — охотно повторила Агнесса. — Куда все вдовы уходят.

— Вдовы?

Я чувствовала себя попугаем, когда уточняла каждое ее слово.

Старуха замолчала и окинула меня цепким, прищуренным взглядом. Откуда-то я знала, что она — моя служанка еще с самого детства. Была со мной уже почти двадцать лет...

Двадцать лет?!

Мне тридцать пять!

— Да-а, — протянула Агнесса. — При живом-то муже лучше жилось, хоть и поколачивал тебя, но все ж за дело, да и не шибко. А как его на войне убили, так одна тебе дорога — в монастырь. Леди Маргарет сказала, что ты сама согласная, закорючку поставила, где потребно было...

Глава 3

Мой личный кошмар наяву никак не заканчивался.

Повздыхав немного о моей судьбе, Агнесса принесла мне откуда-то поднос с едой. В деревянной миске в бульоне плавали странные ошметки, похожие на остатки мяса с костей, в жидкую кашу не добавили ни соли, ни масла.

— Леди Маргарет велела, чтобы подали постное. Чтоб ты пообвыкла малость, — наверное, отвращение все же отразилось на моем лице, поэтому женщина решилась пояснить.

Воровато обернувшись на прикрытую дверь, она выудила из недр своих темных юбок что-то, зажатое в кулак, и быстро положила на поднос. Нечто оказалось мясным пирогом: сдобным и сочным.

Никогда прежде я бы не стала его есть — он побывал сперва в грязном кармане, потом в грязных руках, но... Но рот наполнился слюной, живот болезненно сжался, заурчав, и вот уже я, не помня себя, доедала последние крошки.

Мне нужны силы. Этому телу нужны силы, — так я рассудила.

Творилось какое-то безумие, и пока я со всем разберусь, пройдет время.

Но даже эти мысли не помогли мне притронуться к мерзкой похлебке, а вот кашу я проглотила в несколько ложек, зажмурившись и стараясь не дышать.

Уж не знаю, для чего леди Маргарет велела приучать Элеонор — меня — к посту. Судя по тому, что я могла сосчитать ребра бедняжки, а на спине платье было натянуто на острые, худые лопатки, сытой жизни она не знала.

Вот бы еще разобраться, кто такая эта леди Маргарет. И что вообще происходит... Пока больше похоже на страшный сон при температуре тридцать девять.

— Я потом тебе еще пирожка принесу, — шепотом пообещала Агнесса. — На поминальное пиршество много всего сготовили. Может, кусок зажаренного поросеночка удастся умыкнуть.

Живот скрутил очередной голодный спазм, и я приложила к нему руку.

— Тебе бы поесть, а то ослабела от горюшка. Немудрено, что с той лестницы свалилась… Небесная Матерь к тебе добра! — воскликнула старуха и осенила себя странным жестом. — Не позволила помереть...

Ну, да, — подумала я мрачно. — Или же меня толкнули недостаточно сильно, не напрасно же леди Маргарет и Роберт сокрушались, что я убилась.

Он назвал меня дорогой невесткой. Скорее всего, он брат того мужа, который бил Элеонор и теперь упокоился во время войны. Только старший или младший?.. И кто такая леди Маргарет? Свекровь?..

Я растерла ладонями лицо и посмотрела на Агнессу.

— Лучше бы я умерла, чем отправляться в монастырь, — нарочно сказала, чтобы немного разговорить старуху.

Не могла же я закатить истерику и кричать, что ничего не помню и не узнаю. Вдруг здесь еще ведьм на костре сжигают?.. Теоретические шансы выбраться у меня будут, только если останусь жива.

— Не богохульствуй! — сердито повысила Агнесса голос. Но сразу же смягчилась и взяла мои ладони в свои — морщинистые, огрубевшие, с распухшими от тяжелой работы пальцами. — Монастырь всяко лучше, чем за Роберта идти. Уж не ведаю, как ты выстояла против леди Маргарет и отбрехалась от свадьбы с ним...

Она сокрушенно принялась качать головой, а я изо всех сил пыталась вникнуть в ее слова.

Вероятно, бедняжка Элеонор очень неудачно поговорила с леди Маргарет — кем бы она ни была. И после той беседы оказалась на ледяном, каменном полу.

Вернее, на нем оказалась я...

— Да простит меня Небесная Матерь, но Роберт еще хуже Генриха! Тот хоть и поколачивал, а не позволял старухе над тобой изыматься. А как только на войну ушел, она и рада была тебя из покоев господских выгнать, работой непосильной загрузить... Вон, как ты с лица спала, а прошел-то всего годок! Светишься вся, шатаешься... А ведьма словно знала, что пасынок не вернется, и ты никуда от нее не денешься, все приданое в семье останется! — с чувством воскликнула Агнесса.

Приданое?..

___________________

Мои дорогие! Ваша поддержка для меня - бесценна! Пожалуйста, ставьте лайки, добавляйте книгу в библиотеку и следите за историей! Обещаю, она будет очень интересной!

Глава 4

Я смотрела на старую служанку и пыталась понять, как себя вести. С тем, что вокруг творилось полнейшее безумие, я уже почти смирилась. В кошмарный сон тоже не верилось, потому что происходящее казалось слишком реальным. Я чувствовала и ледяной каменный пол, и пресный вкус каши, и холод, и грубую ткан платья, которая царапала кожу, и кислый, затхлый запах. Им была буквально пропитана комната, в которой я очнулась.

Во сне так не бывает. Я бы давно проснулась, если бы спала.

Безумный вывод напрашивался сам собой, но озвучивать его мне было страшно. Он пугал сильнее, чем леди Маргарет и сир Роберт.

Мне нужно было поскорее во всем разобраться, но задавать глупые вопросы я не могла. Не имела права на ошибку. Судьба, которую уготовили бедняжке Элеонор родственники, была и без того незавидной, но куда хуже будет, если меня обвинят в колдовстве или объявят, что я одержима дьяволом, или что тронулась рассудком...

И доверять я не могла никому, хоть и чувствовала что-то теплое в душе, когда говорила с Агнессой. Словно память тела.

И потому я схитрила. Вновь.

— Не так уж велико мое приданое... — безмятежно проворковала я.

И задумка удалась. Старая служанка с осуждением покачала головой и поджала губы.

— Голубка моя, зачем же повторять чужие обидные слова... Живи своим умом! Отец твой, мир его праху, все же был бароном. А нынче-то и земли, и титул, и крепость на Марках отойдет новому маркизу Равенхолл.

Значит, маркиз Равенхолл. Вот я и узнала имя: леди Элеонора Равенхолл, молодая, кроткая вдова.

Которая добровольно согласилась принять постриг и отправиться в монастырь...

Меня передернуло от отвращения, стоило только подумать об этом.

Внимательно выслушав причитания Агнессы, я призадумалась. Судя по тому, что даже старая служанка считала себя вправе поучать Элеонор, в семье ее совершенно точно ни во что не ставили.

Но как получилось, что дочь барона оказалась замужем за столь неприятным человеком как Генрих? Он бил жену... А его родственники держала Элеонор в черном теле. Вероятно, за нее некому было вступиться.

Так каковы же причины замужества? Точно не бедность семьи, ведь Агнесса сказала, что земли, титул и даже родовая крепость — мое приданое. Значит, Элеонор была единственным ребенком — или единственным выжившим — потому и унаследовала все это после отца.

А сама жила в доме мужа так, что впору ей было завидовать собакам на псарне.

— Вот бы как-нибудь вернуть приданое... — вновь завела я наугад и искоса посмотрела на сестру Агнессу.

— Так, голубка моя, не нужно было его мужу дарить, — старуха с привычным укором развела руками. — Нынче-то уже нет прока жалеть, сделанного не воротишь. Да и поздновато ты опомнилась, третий год пошел.

Агнесса говорила и смотрела вроде бы с сочувствием, но пеняла словно ребенку. Молодую, слабую, забитую Элеонор всерьез не воспринимал никто.

Интересно, здесь где-то есть библиотека? Или архив? Или что угодно, где можно почерпнуть хоть какие-то сведения, потому что выуживать их капля за каплей у Агнессы оказалось задачей непростой. Она, может, и хорошо знала госпожу, но считала за дитя и больше нравоучала и отчитывала.

Рассеянно я смахнула с лица роскошные рыжие волосы, к которым еще не привыкла, и вздохнула.

— Не печалься, голубка, — Агнесса поспешила утешить. — Обитель — так обитель. Будешь поближе к Небесной Матери, святые стены тебя защитят. Больше-то некому, горемычная ты сиротка. Коли б не поветрие, вступился бы за тебя батюшка. Да что уж вспоминать, столько воды утекло, пятнадцать лет минуло...

Я как раз собралась задать еще несколько вопросов, чтобы разговорить старуху, но дверь распахнулась без стука, и в келью вошла леди Маргарет. Позади нее на почтительном расстоянии держалась служанка — судя по одежде. Хотя даже на вид ее платье казалось мягче и теплее, чем то, которое носила я.

— Вижу, вам уже лучше, Элеонор, — сказала женщина.

Завороженным взглядом я проследила за игрой света на тонких золотых нитях, которые паутинкой окутывали ее высокую прическу. Так и не скажешь, что женой действующего маркиза была Элеонор. Ее свекровь сверкала и сияла ярче начищенного серебра в солнечный день.

— Я... я не думаю, что мне лучше... — осторожно начала я. — По правде, голова безумно кружится, и перед глазами все расплывается...

— И снова ваши вечные жалобы, моя дорогая. Ну же, вам предстоит долгий путь, отбросьте слабость, — леди Маргарет неодобрительно поджала губы.

Вечные жалобы?.. Наверное, бедняжка жаловалась на побои мужа. А может, на холод, голод, жесткую постель и грубую одежду? Любопытно было бы посмотреть на женщину, окажись она в подобных условиях.

— Как вам известно, война с каждым днем приближается к нашим землям. Вскоре по дорогам нельзя будет проехать, и потому вы должны отправиться в обитель как можно скорее. Сегодня же. Вечером, — холодным голосом, который не терпел возражений, отчеканила леди Маргарет.

И только в глубине ее взгляда вспыхнул довольный огонек.

_______________________________

Глава 5

— Анна поможет вам собраться, — леди Маргарет повела рукой, и женщина вышла из-за ее спины.

Решила приставить ко мне стража — намерение считывалось без слов.

— Впрочем, много вещей брать не следует, не стоит выставлять напоказ роскошь. В конце концов, в обители учат смирению и скромности. О ваших телесных нуждах там обязательно позаботятся, — плавно, ровно продолжала вещать леди Маргарет.

Я же чувствовала себя так, словно угодила в западню. Времени почти не осталось, оно утекало сквозь пальцы, а тех крупиц информации, которые мне удалось выудить из служанки, недоставало. Теперь же и к жалким крохам будет перекрыт доступ. Я не смогу ничего разузнать у Агнессы в присутствии личной служанки этой стервы.

— Леди Маргарет, — начала я тихо, от души надеясь, что правильно к ней обратилась, — я... вы знаете, как сильно горе на меня повлияло... — поддавшись наитию, я опустила голову, всхлипнула и принялась теребить кончик косы. — На какое-то время показалось, что после смерти моего дорогого мужа света мира померк и для меня...

Я замолчала, чутко прислушиваясь к реакции на мои слова, и осторожно подняла взгляд. Леди Маргарет смотрела недовольно, но, кажется, не находила ничего необычного в моем поведении.

Значит, пока я все говорила правильно.

Ощущая себя сапером на минном поле, я продолжила.

— Но теперь я корю себя за такие недостойные мысли... сдаваться и опускать руки — удел слабых духом. А я должна продолжать жить дальше. Этого хотел бы и мой дорогой муж... Я должна пронести память о нем сквозь годы... Я глубоко сожалею, что допустила подобную слабость и захотела скрыться от своего горя в монастыре. Я должна быть сильной в память о моем муже.

Когда я договорила, Агнесса уже всхлипывала, и даже на лице у второй служанки проступили крохи сочувствия.

Леди Маргарет смотрела на меня как акула. Холодно, чуть сузив серые глаза.

— Я очень рада слышать подобные лечи, Элеонор, и что вы решили отринуть слабость. Это весьма похвально. Вы сейчас проходите испытание на прочность, ваши терзания и сомнения — от Неназываемого. Вы должны быть сильной, моя дорогая, — чуть улыбнувшись тонкими губами, женщина резко шагнула вперед и железной хваткой стиснула мои запястья.

Пальцы у нее были худыми и жилистыми, но сильными.

Пристально вглядываясь мне в глаза, она промолвила едва ли не по слогам.

— Вы поедете в монастырь, Элеонор. Я помогу вам и не позволю лживым помыслам сбить с истинного пути, — она еще сильнее сжала пальцы, надавила на кости, и невольно я дернулась.

— Мать-настоятельница уже ждет вас, — проникновенно добавила леди Маргарет и, наконец, отпустила меня.

Затрепетав ресницами, я вновь опустила голову, чтобы скрыть от нее лицо.

Уже ждет меня?..

Я с трудом представляла, в какой стране, в каком веке нахожусь, но сильно сомневалась, что технологии продвинулись так далеко и позволяли обмен мгновенными сообщениями. Сегодня утром проводилась панихида по мужу Элеонор, с которой она сбежала, но весть о его гибели на войне должна была прийти гораздо раньше.

И выходило, что леди Маргарет спланировала все очень давно. И, наверное, также давно договорилась обо всем с настоятельницей обители. И якобы добровольное согласие бедняжки Элеонор на постриг на самом деле являлось тщательно срежиссированным спектаклем.

Я еще ниже склонила голову, скрывая блеск во взгляде.

— Успокоились немного? — раздался ласковый голос леди Маргарет над головой. Не дождавшись моего ответа, она кивнула. — Вот и славно. Стало быть, Анна поможет вам собрать вещи и вечером, божьей милостью, выдвинитесь в путь.

— Благодарю за вашу доброту, леди Маргарет, — обронила я тихо, разглядывая сложенным на коленях запястья, на которых уже проступили следы от ее пальцев. — Я никогда ее не забуду.

— Ради бессмертной души вдовы моего пасынка я не пожалею ничего, — произнесла женщина и вышла из тесной кельи, оставив меня с двумя служанками.

Разве же безопасно отправляться в путь вечером?

Эта мысль не отпускала меня все время, пока я говорила с мегерой. Леди Маргарет сама упомянула, что война все ближе к этим землям, а дороги небезопасны, особенно в темноте.

Вероятно, они решили предпринять последнюю попытку и все же избавиться от Элеонор. Ведь мертвая невестка гораздо лучше живой, пусть и монахини.

Я должна попытаться сбежать.

____________

Мои дорогие, хочу познакомить вас с новиной нашего литмоба от Анны Митро.

Заброшенный сад для госпожи невольницы

https://litnet.com/shrt/9Daa

Глава 6

Сбежать?

Легко лишь на словах.

На мгновение я представила, как я выхожу за дверь, но... что дальше? В памяти каким-то непостижимым образом всплывали имена людей, но стоило подумать о коридоре или об устройстве замка за пределами кельи, как она превращалась в чистый, белый лист.

Рисковать же напрасно я не собиралась. Элеонор и так была мишенью для свекрови и ее сына, не стоило усугублять, иначе, боюсь, мне и до вечера не позволят дожить.

Руки дрожали от страха и тревоги, и с трудом я заставила себя взглянуть в безмятежные глаза служанки леди Маргарет. Затем покосилась на Агнессу и вздохнула.

— Что же, давайте собираться.

Одежда Элеонор хранилась в огромных сундуках. Робкая надежда на то, что вещей окажется достаточно — я судила по размеру ларей — довольно быстро сменилась горьким разочарованием. Они не были набиты сверху донизу; на дне лежало несколько невысоких стопок.

Пока Агнесса с деловитым видом сосредоточенно их расправляла и встряхивала, я украдкой изучала женский гардероб времени и места, в которых очнулась. Собой он представлял весьма удручающее зрелище: панталоны до щиколотки, несколько нижних юбок разной степени плотности, затем верхняя — из грубой шерсти. Подол ночных и дневных рубашек спускался до ступней. На них следовало надевать подобие укороченного кардигана, а его сверху крест-накрест подвязывать длинным отрезом ткани, сложенным несколько раз в тонкий прямоугольник. Благодаря этому создавалась видимость талии, и фигура приобретала строгие линии.

Вспомнив наряд и убранство леди Маргарет, я посмотрела на Агнессу.

— Это вся моя одежда? — спросила, нахмурившись. — Мне казалось, ее было больше.

Вопрос был достаточно невинен, чтобы не вызвать подозрений. Вот и служанка не удивилась, лишь кивнула.

— Слишком долго ты провозилась с гобеленами для стен. Не успела пошить себе платьев, голубка. Эх, руки-то у тебя золотые... — Агнесса совсем пригорюнилась, и в сердце кольнула жалость к старухе.

Я видела ее впервые в жизни, но она была добра к Элеонор, кажется, искренне ее любила, и отголоски этих чувств долетали и до меня.

— Возможно, я смогу забрать с собой гобелены. Для стен обители они также пригодятся, — произнесла я вслух то, что крутилось в голове.

— Нет, — молчавшая служанка леди Маргарет — Анна — вмешалась в разговор. — Гобелены принадлежат замку, а замок принадлежит маркизу Равенхолл.

Я посмотрела на нее и поджала губы. Спорить с ней — ниже достоинства леди, пусть даже и вдовы, которую намерены заточить в обители. Но то, что она осмеливалась перечить мне, указывать — говорило о многом.

Говорило о положении, которое занимала Элеонор в иерархии замка, дома собственного мужа.

Где-то у подножья лестницы, на одном уровне с горничными?.. Поварятами?..

Поведя уклончиво плечами, я не стала ей возражать. Нельзя опускаться до уровня прислуги даже в таких мелочах. Про гобелены придется спросить леди Маргарет. И, пусть я заранее знала ответ, попытаться все равно стоило. Мне нужно увезти с собой хоть что-то ценное, и дурацкие расшитые Элеонор полотна пока представлялись лучшим вариантом.

Кивнув себе, я вернулась к тоскливому изучению содержимого сундуков. И успела перехватить взгляд Анны — недовольный, но и удивленный.

Благодаря случайной оговорке Агнессы у меня появился повод покинуть келью. И потому я встретила интерес служанки леди Маргарет прямым, спокойным взором.

— Мне необходимо поговорить с твоей хозяйкой, — сказала ей и очень постаралась, чтобы голос не дрожал и звучал так, как подобало.

Чтобы у Анны и тени сомнения не возникло оспаривать мое требование. Что-либо возражать.

А ей хотелось, я видела это по лицу.

— Ее милость занята. Все хлопоты по поминальному обеду легли на ее плечи, — и она все же осмелилась перечить.

Что же, я и не рассчитывала, что одним строгим приказом перечеркну годы унижений, которым подвергалась Элеонор даже от слуг.

— Отведи меня к ней. Или я отправлюсь сама. И если я вновь лишусь сознания, пока буду разыскивать леди Маргарет в одиночестве, и из-за слабости не смогу вечером отправиться в монастырь, я непременно сообщу ей, что причиной тому — твое непослушание.

Я совершенно точно вышла из образа кроткой Элеонор. У Анны брови взлетели к волосам, а глаза едва не вылези на лоб. Агнесса также смотрела на меня, словно видела впервые.

Пришлось пойти на этот риск, ведь мне было необходимо выбраться из кельи.

Для начала.

— Хорошо, — сухим, недовольным голосом проскрежетала Анна и поправила чепец на затылке. — Следуйте за мной.

Агнесса дернулась к двери, но я остановила ее резким жестом. Нет. С Анной пойду только я, так будет проще. Старая служанка вздрогнула, когда я взмахнула рукой, и в ее глазах показались слезы обиды. Пришлось стиснуть зубы и отвернуться, и направиться к открытой Анной двери.

— Подготовь пока мою одежду. Пожалуйста, — сказала я Агнесс напоследок, желая смягчить прощание.

Впервые оказавшись в коридоре, я принялась пристально все изучать. Особое внимание уделяла встречавшимся по пути слугам и тому, куда они шли. Было бы хорошо найти местную кухню или кладовые с запасами провизии.

Замок оказался гораздо меньше, чем я успела себе вообразить. Все же шок и испуг сказались на восприятии. Когда я открыла глаза, мне показалось, я попала в огромный каменный дворец. Теперь же, следуя за Анной по узким коридорам, я понимала, что о дворце и речи не идет.

Небольшой, я бы даже сказала компактный замок в три этажа.

На первом та самая зала с каменными полами и колоннами, которые я увидела, очнувшись. На втором — открытые переходы, которые опоясывали ее идеальным квадратом. От них вглубь расходились коридоры, к которым примыкало множество дверей. Я полагала, там или спальни, или хранилища, или комнаты для прислуги?..

К верхушкам вытянутых бойниц, которыми заканчивался и начинался каждый переход, тянулись круговые каменные лестницы с высокими ступенями и невероятно крутыми поворотами.

Глава 7

Коридор был узким, но высоким, со стрельчатыми окнами, прорезавшими каменные стены как бойницы. Свет проникал сквозь мутные, запотевшие стекла и казался не солнечным, а болотным — серо-зеленым, скользящим по каменному полу. Пахло влажной пылью и чем-то застарелым, как в усыпальнице.

На стенах висели потускневшие гобелены, сцены охоты, битвы, рыцарей с незнакомыми гербами. Пол под ногами то прогибался под досками, то звенел холодным камнем. Этот коридор мог привести куда угодно — к кухне, к старой башне, к запертой кладовке. Или прямо к кому-то, кто схватит меня за локоть и вернет. Я почти чувствовала это касание — ледяное, грубое, неотвратимое.

Но я все равно шла. Едва ли я надеялась сбежать — скорее провести «разведку боем», осмотреть место, в котором я очутилась. Я ведь ничего здесь не видела, кроме парадной залы и кельи Элеонор, ничего не знала, ничего не понимала. Даже крупицы сведений могут оказаться полезными. К примеру, если судить по этому коридору, то состояние замка маркизов Равенхолл приближалось к упадочному. Я думала, что властная леди Маргарет держала жену пасынка в черном теле, не баловала нарядами и отселила в бедную каморку, но, кажется, дело было не только в нелюбви свекрови к невестке, но и в банальном отсутствии средств. Все деньги пошли на украшения и золотые сеточки для волос, поэтому по коридорам гулял ветер, а деревянные полы грозили развалиться в труху прямо под ногами.

Времени оставалось немного, очень скоро Анна меня хватится, и потому я шла вперед так быстро, как могла.

В другой жизни, в которой я носила черные волосы и откликалась на Лену, я не уделяла много внимания спорту, но была в неплохой физической форме. Тело же Элеонор... слабое, хилое и бесконечно уставшее. Я торопилась, но с трудом могла ускорить шаг, ноги не слушались, не держали ее.

— Моя леди? — и этим вопросом оборвались несколько жалких минут свободы.

Из-за поворота, скрытого от взгляда, в коридор вышел мужчина, позади которого шагали двое стражников.

Я замерла, вжав пальцы в складки юбки.

На вид тому, что шел посередине, я бы дала около пятидесяти лет. Его темные волосы уже побила седина, но держался он прямо, двигался, чеканя шаг, и без видимых трудностей носил кожаный доспех, обитый металлическими пластинами, и длинный меч в ножнах на поясе.

Отголоски памяти Элеонор услужливо подсказали мне, что это — сир Патрик, кастелян замка, который служил еще ее отцу. Я прислушалась к ощущениям, пытаясь уловить хоть что-то, но чувства упорно молчали. Что же. По меньшей мере я вспоминала имена. Одно это существенно облегчало жизнь...

— Что вы здесь делаете, моя леди? — спросил сир Патрик негромко, подходя ближе.

Стражники остановились на шаг позади, по его жесту, молчаливые, как тени.

— Я слышал, что вы ушиблись, упав с лестницы. Зачем же покинули покои? Вам следует беречься. Вы еще слабы.

Его голос звучал ровно, почти по-отечески, и вопреки интонациям я насторожилась.

Я медленно выпрямилась. Отступать и притворяться идиоткой — бессмысленно.

— Я… заплутала, — ответила, надеясь, что голос прозвучит хрупко, а не испуганно.

— Здесь, в собственном доме? — сир Патрик чуть вскинул бровь. — Удивительно. А ведь служанка леди Маргарет заверила меня, что удар был не сильным.

Я чуть склонила голову, соглашаясь.

— Позвольте, я провожу вас, моя леди, — сказал сир Патрик спустя мгновение. — Если кто-то решит, что вы намеренно забрели в эту часть замка, вам несдобровать.

Вот так. Любопытно. Я бросила на мужчину взгляд искоса. Вопреки всему мне понравилось его лицо и открытый взор.

Но забавно, что он считал, что меня могут поджидать большие неприятности, чем ссылка в монастырь. Я хотела съязвить об этом, но вовремя закрыла рот. Едва ли прежняя тихая Элеонор позволяла себе подобные насмешки.

— Я был опечален, когда узнал о вашем решении, миледи. Посвятить жизнь молитве и покаянию — отрадно, но я надеялся, что теперь вы, наконец, сможете продолжить дело вашего покойного отца...

К сожалению, я не успела спросить, что он имел в виду — не хватило буквально нескольких секунд, когда в другом конце коридора показалась Анна и с ней еще трое, один из которых — сир Роберт. Младший брат Генриха, покойного мужа Элеонор.

— Вот она, Ваша милость! — служанка всплеснула руками. — А я-то мыслила, что ей и впрямь плохо стало!

— Дура! — выругал ее новый маркиз Равенхолл и двинулся к нам. — Моя дорогая Элеонор, по какому праву вы нарушили распоряжение нашей матушки и покинули свои комнаты? — спросил он нараспев, за напускным весельем безуспешно пытаясь спрятать раздражение и злость.

Теперь я могла хорошенько его рассмотреть.

Сир Роберт был высок и молод — не больше двадцати двух. Черты лица правильные, породистые: аккуратный прямой нос, узкий подбородок, тонкие губы. Темные волосы он зачесывал назад и тщательно приглаживал, как у статуэтки. Он двигался, чуть наклонившись вперед, словно таран перед ударом, и это заставляло меня нервничать. Он напоминал зверя, который несся к добыче сломя все.

Только вот на месте добычи была я.

— Я искала леди Маргарет, чтобы кое-что у нее спросить, — тихо отозвалась я и опустила взгляд, опасаясь, что нечаянно выдам себя им.

— Надлежало отправить за матушкой Анной. А не таскаться по замку, словно служанка, — сир Роберт принялся нравоучать меня, и каждое слово источало презрение.

Забавно. Они ведь и так давно превратили Элеонор в служанку.

Когда я промолчала, мужчина принялся расспрашивать меня с удвоенной прытью.

— А то вы делали в том крыле? — короткий кивок в сторону. — Анна сказала, что вы разыграли обморок, чтобы от нее избавиться.

— Это не так...

— Леди Элеонор увидела меня в конце коридора и дождалась, чтобы поприветствовать, — сир Патрик довольно невежливо перебил меня.

На нового маркиза Равенхолл он смотрел с лютой ненавистью.

________________________

Глава 8

— Идемте, Элеонор, — Роберт грубо схватил меня за локоть и потащил за собой. — Вы вернетесь в свои покои немедля.

— Мне больно, отпустите, — тихо сказала я, потянув на себя руку.

Он так удивился даже столь слабому протесту, что разжал ладонь — скорее машинально — и я смогла вытащить локоть из его жесткой хватки.

— Тогда ступайте быстрее и не заставляйте меня вас подгонять, — опомнившись, зарычал он.

— Леди Элеонор очень слаба, — вмешался сир Патрик, который пошел за нами.

Роберт мазнул по нему злющим взглядом и выплюнул голосом, сочащимся злорадством.

— Ваше мнение никого не интересует. Вы служили кастеляном замка лишь потому, что этого требовал брачный контракт моего покойного брата. Но теперь маркиз — Равенхолл я, и старые соглашения утратили силу. Поэтому попридержите язык, пока я не разжаловал вас в солдаты или не отправил к северным пределам.

Сир Патрик побледнел, когда Роберт договорил. Но, наверное, в его словах звучала доля правды, потому как пожилой рыцарь не осмелился спорить.

— Прошу прощения, милорд, — процедил сквозь зубы, а обращение по титулу и вовсе выплюнул.

Как будто извалял нового маркиза в грязи. Тот сперва дернулся, но потом все же вспомнил, что он — аристократ, и отвернулся от кастеляна.

— Чего вы стоите? — напустился уже на меня. — Я велел вам возвращаться в покои!

Добыча в виде сира Патрика оказалась ему не по зубам, и потому весь гнев и злобу он направил на того, кто был слабее — бессловесную, кроткую Элеонор.

У меня же не было веса кастеляна, чтобы хоть как-то ему перечить или сыпать ядовитыми намеками, и потому я послушно развернулась и в сопровождении Анны отправилась туда, откуда пришла. Обратный путь выдался тягостным. Кажется, я упустила последнюю и единственную возможность что-либо узнать и корила себя за это. Разумом понимала, что не виновата, что возможность была призрачной, но все же...

Новый маркиз Равенхолл приставил ко мне стражу и не из тех солдат, что сопровождали сира Патрика. Поэтому, когда мы вернулись в тесную келью, которую Роберт гордо именовал моими покоями, двое мужчин застыли по обе стороны двери. Та нарочно оставалась открытой, чтобы я и служанка Агнесса не могли остаться наедине.

Анна несколько раз уходила и вновь возвращалась, но нам не удавалось переброситься и словом, потому что всякий раз в дверном проеме застывал один из стражников. Войдя в келью уже под самый конец сборов, Анна сквозь зубы процедила, что леди Маргарет не станет передавать мне никакие гобелены. Я не имела на них права, они принадлежали ее сыну и новому маркизу Равенхолл.

Ее слова я встретила равнодушным, тусклым взглядом. На иной исход я и не надеялась. Тот небольшой запас сил, что оставался, я потратила, когда спешно шла по переходу прочь от Анны. На смену воодушевлению пришла апатия. Меня отправят в монастырь, постригут в монахини, и я ничего не смогу сделать.

Быть может, я все же очнусь утром и пойду, что это безумие мне лишь приснилось?

Сидя на низкой лежанке на жестком, набитом соломой тюфяке в свете чадящей лампы я наблюдала, как Агнесса сворачивала последние теплые вещи и укладывала в грубо сколоченный сундук. Ее любовь и преданность Элеонор были сильнее страха перед леди Маргарет, чей приказ старая служанка нарушала всякий раз, как добавляла «лишнюю» — по мнению свекрови — одежду в мою поклажу.

Так, она положила и несколько добротных сорочек до пят, и отрез мягкой ткани, и шерстяную накидку, и длинное полотнище, которое можно было скрутить и крест-накрест обвязать вокруг талии и спины, и еще много всего.

Агнесса улучала минутку, когда Анна покидала келью, и подкладывала, подкладывала свертки на дно.

Ее забота тронула меня в самое сердце.

Старая служанка сделала все, что было в ее силах. А еще урвала мне с кухни два куска мясного пирога. Один на ужин, второй с собой в дорогу.

— Путь неблизкий, три дня займет, а то и четыре ведь, — приговаривала она, закрывая меня широкой спиной, пока я быстро жевала пирог.

К концу дня брезгливость меня покинула, и было уже все равно, где побывал этот кусок перед тем, как очутиться во рту.

Четыре дня. Я даже подняла заинтересованный взгляд. Если утром этот кошмар не закончится, придется как-то жить дальше.

Сегодня моя жалкая попытка не то, что сбежать, а перейти хотя бы в соседнее крыло провалилась, но впереди дальняя дорога. Наверное, леди Маргарет не поскупится и выделит людей, чтобы довезти Элеонор до монастыря живой, но сколько их будет? Она, очевидно, была прижимиста во всем, кроме драгоценностей для себя. Можно ли рассчитывать, что сопровождающий отряд окажется небольшим?

Загадывать было бессмысленно. Но в груди вновь зажглась тусклая надежда.

— Да хранит вас Небесная матерь, — когда мы прощались, Агнесса всплакнула.

И крепко меня обняла, и я почувствовала, как небольшой сверток скользнул в глубокий карман моей юбки. Прежде чем я успела удивиться, старуха отошла, вытирая слезы.

— Идемте, леди Элеонор, — велел один из стражников, приставленных Робертом.

Они отконвоировали меня вниз, словно опасного преступника на плаху. Я узнала просторный зал, в который мы вошли: тот самый, где я очнулась. Вечером при чаде факелов он казался уже не таким величественным и огромным. Все же страх сильно повлиял на мое восприятие.

Теперь же я смогла хорошенько его разглядеть. Нарочно замедлив шаг и зашатавшись, словно мне плохо, я принялась осматриваться. Первым, на что обратила внимания, оказались гобелены. Я сразу узнала в них те, что описывала Агнесса, и искренне восхитилась мастерством девушки.

Я никогда в жизни не смогу повторить подобное. Они выглядели роскошно. По правде, единственная роскошная вещь в убранстве всего зала.

Леди Маргарет, поджав губы, молча дожидалась, пока мы приблизимся. За ее спиной, приложив к животу скрещенные руки, стояла служанка Анна, в шаге от них нетерпеливо переминался с ноги на ногу Роберт, а за ним замер навытяжку сир Патрик.

Глава 9

Путь до монастыря мне предстояло проделать в крытой повозке. Больше всего она была похожа на прямоугольный ящик с одним окошком, который поставили на телегу, приколотили и впрягли лошадь. До изящных экипажей девятнадцатого века, которые я видела в исторических фильмах, было еще очень далеко.

Но я не жаловалась, потому что опасалась, что леди Маргарет отправит меня в путь на телеге с сеном. Поэтому неуклюжая, но крытая повозка представлялась шикарными апартаментами.

Я уезжала в одиночестве — последняя шпилька от свекрови. Пусть мы направлялись и в монастырь, но Элеонор была благородной леди, и служанка была обязана сопровождать ее до места. Но свекровь лишила ее и этого.

Снаружи уже горели факелы, а небо давно потемнело, и лишь на горизонте еще сохранялись последние всполохи заката. В чем состоял смысл отправляться в дальний путь в ночь, я не представляла. Разве что убить меня? Но в отряд входил сир Патрик, и почему-то мне казалось, что он не позволит этому свершиться. Тогда почему не подождать рассвета?

Темные дороги опасны, а после того как новый маркиз Равенхолл решил нас сопровождать, леди Маргарет стоило бы подумать о безопасности сына и наследника.

Все это я прокручивала в голове, пока мы медленно покидали территорию, что пролегала к замку. Я не смогла рассмотреть многое, все же было очень темно, но заметила и огромный, неухоженный дикий сад, и ров с водой, и тяжелый мост на железных цепях, который стонал и скрипел, пока по нему проезжал наш отряд.

Ехали в молчании. Мужчины не говорили друг с другом, а мне говорить и вовсе было не с кем. Пол моего своеобразного экипажа был выстлан сухим, свежим сеном и укрыт отрезами шерстяной ткани. Поверх них лежал тюфак и пара валиков — местные аналоги подушек. Накидкой, которая являлась одновременно еще и верхней одеждой, полагалось укрываться.

Деревянный сундук, в который служанка Агнесса уложила другие вещи, водрузили на специальную приступку сзади и крепко перетянули ремнями. Когда мы еще не тронулись, я успела заметить, как леди Маргарет быстро сунула сыну увесистый мешок, доверху чем-то набитый. Судя по выпиравшим сквозь кожу очертаниям — круглыми монетами.

Не сразу, но мне удалось со временем привыкнуть к монотонной качке и резким подергиваниям. Я даже умудрилась заснуть — все же изнеможённому организму требовался отдых. Проснулась от громкого голоса Роберта.

— Привал!

Повиновавшись его приказу, отряд и повозка остановились. Не зная, что мне делать, я осталась внутри и дернулась, когда спустя время дверца резко распахнулась. Я опасалась увидеть Роберта, но снаружи в темноте стоял сир Патрик.

— Трапеза готова, моя леди, — сказал он и подал руку.

Ладонь Элеонор — маленькая, тонкая — утонула в его мозолистой, крепкой длани. Сир Патрик помог мне выйти, и я охнула, выпрямившись. Сама не заметила, как все отлежала в повозке.

Отряд уже устроился на привал. Мужчины развели костер, натянули плащи, как навесы, чтобы укрыться от внезапного дождя и от ветра. Вокруг огня валялись вещевые мешки, а над пламенем чем-то уютно булькал котелок.

Несмотря на то что старая служанка тайком пронесла несколько кусков пирога, живот болезненно сжался и заурчал, стоило вдохнуть теплый запах снеди.

— Идемте, моя леди, — сир Патрик уверенно провел меня мимо солдат к самому огню и усадил на поваленное дерево. Перед этим он остановился и снял плащ, сложил его в несколько слоев, чтобы мне было удобнее и мягче.

Клянусь, я никогда не отличалась излишней плаксивостью или перепадами настроения, но эта простая доброта едва не довела меня до слез. Вновь.

Пришлось тайком ущипнуть себя, чтобы сдержаться.

— Благодарю вас, — выдохнула с чувством и уселась, протянула руки к огню.

Вечер был прохладным, и пламя мгновенно согрело озябшие ладони. Для счастья нужно было немного, и слабая улыбка озарила лицо.

— Не больно-то вы убиваетесь по моему брату, дражайшая сестрица, — Роберт своим появлением уничтожил в пыль те крохи спокойствия, которые я обрела буквально на секунды.

Я медленно выдохнула через нос и, конечно же, проглотила все едкие ответы, что придумало мое сознание. Например, что леди Маргарет настолько торопилась избавиться от вдовы пасынка, что выкинула ее из дома, не позволив выдержать не то что положенный срок траура, а никакой траур вообще. Ведь насколько я поняла, Элеонор столкнули с лестницы в день поминальной службы по мужу. Сегодня его официально предали земле, а его вдову выкинули за порог, едва в крышку гроба был забит последний гвоздь.

И никто не отвел ее проститься с надгробьем, прикоснуться к могильному камню, всплакнуть, в конце концов!

И Роберт нашел в себе наглость высказывать в адрес бедняжки какие-то упреки. Да будь воля его матери, Элеанор постригли бы в монахини прямо в склепе.

Все эти язвительные ответы я прокрутила в своей голове.

— Я лишь порадовалась огню, — отозвалась я тихо и почувствовала, как напрягся рядом сир Патрик.

Роберт громко, с пренебрежением фыркнул. Но, не найдя, к чему бы еще придраться, оставил нас вдвоем. Едва звук его шагов затих, бывший кастелян замка поднялся и из кипящего котелка налил мне похлебки в отдельную миску и в другую руку дал толстый ломоть серого хлеба.

— Вам нужны силы, — сказал безапелляционно, но с толикой суровой заботы.

Кривляться я не стала и взялась за ложку. Ела быстро, обжигая губы и шумно дуя на похлебку. Манеры были на время забыты. Впрочем, на то, как едят все остальные мои спутники, я старалась не смотреть.

— Куда же вы отправитесь дальше, сир Патрик? — утолив первый голод, я принялась за расспросы.

Не хотела и не могла терять ни одной минуты.

— Вы же слышали леди Маргарет, — он с напускным равнодушием пожал плечами. — В родную деревню доживать свой век.

— Это ужасно, — вполне искренне посочувствовала я и ступила дальше на тонкую грань. — Вы столько лет верно и преданно служили нашей семье...

Глава 9.1

— Следи за языком, старик.

Роберт подслушал часть разговора и теперь нависал над сиром Патриком. Его ноздри раздувались от гнева, на лбу проступила толстая вена, и правый глаз дергался всякий раз, как он втягивал носом воздух.

Мужчина медленно поднялся на ноги и выпрямился. И статью, и разворотом плеч он превосходил своего нового сюзерена, и со стороны смотрелось жалко. И несправедливо, потому что в феодальном обществе такие, как сир Патрик служили и подчинялись таким, как Роберт. Подозреваю, что покойный муж Элеонор был ничем не лучше младшего брата.

— Я не сказал ничего оскорбительного, милорд, — возразил пожилой мужчина. — Его светлость никогда бы не позволил, чтобы его единственная дочь с малолетства воспитывалась не в наследных землях.

— У леди Элеонор больше нет наследных земель, — фыркнул Роберт. — Приданое давно вошло в состав маркизата. Следующим носителем титула барона Стортон станет мой старший сын.

— Лишь потому, что вы до сих пор не обзавелись графством*, — сир Патрик сверкнул глазами.

Я сидела между ними, зажатая, как между двух скал во время шторма, и поспешила встать, потому что чувствовала себя загнанной в угол. С тревогой я посмотрела на старого кастеляна. Быть может, он лишился привычного места и теплого, сытого будущего, но ведь за столь дерзкие речи он мог лишиться и жизни. У Роберта от гнева ноздри расширились уже так, что в них поместилась бы мелкая монета. Сжав кулаки, он шагнул к старому рыцарю и занес руку для удара.

Я отпрянула невольно и зажмурилась, но вместо шлепка услышала лишь глухой звук. Когда я вновь посмотрела на них, то сир Патрик крепко сжимал запястье Роберта, так и не позволив себя ударить.

— Ты лишился рассудка, старик?! — угрожающе прошипел маркиз. — Ты говоришь со своим лордом! За твои грязные слова я велю заковать тебя, и ты сгниешь в клетке.

— Вы не можете, Ваша светлость, — сир Патрик хмыкнул. — Моя вассальная клятва принадлежала покойному барону Стортон, а затем — его единственной наследнице, леди Элеонор. Когда вашей волей вы лишили меня места кастеляна, перестала действовать и клятва.

Затаив дыхание, я слушала сира Патрика, на ходу пытаясь вникнуть в хитросплетения титулов, вассальных клятв и прочих мелочей, вокруг которых строилась пока моя жизнь.

Судя по побагровевшему лицу Роберта, старый рыцарь говорил правду.

— Мне не нужна твоя вассальная клятва, чтобы обвинить в оскорблении моего достоинства, — выплюнул, наконец, новый маркиз Равенхолл. — И чтобы выкинуть на все четыре стороны прямо сейчас.

— Я исполняю свой последний долг перед наследницей баронства, — квадратным подбородком сир Патрик указал на меня.

— Наследник баронства — мой первый сын. Монахини отрекаются от всего мирского, наследницей леди Элеонор пробудет недолго, — выплюнул Роберт, окинул нас обоих ненавидящим взглядом и, круто развернувшись, зашагал прочь.

Сир Патрик еще долго не садился, буравил спину ушедшего маркиза и то сжимал, то разжимал кулаки.

Наследница баронства, значит.

И монахини отрекаются от всего мирского. От титулов, например. От родовых земель, я уже не вспоминаю драгоценности, платья, замки, если таковые имеются.

План леди Маргарет был прост и топорен, но пока шел как по маслу. Интересно, почему она просто не выдала Элеонор замуж на Роберта после смерти первого мужа? Подыскала родному сыну более лакомый кусочек? А с помехой в виде сироты-невестки решила расправиться другим образом? И тем самым сохранить приданое Элеонор в семье, а еще получить что-нибудь от брака нового маркиза?..

Немного даже голова заболела, пока я гоняла по кругу эти мысли.

— Простите меня, миледи, — сир Патрик, наконец, уселся рядом со мной. — Это было недостойно.

— Ничего страшного, — искренне завела я его.

Может, и недостойно, но очень, очень информативно.

Только вот что мне теперь со всем этим делать?..

Заканчивали ужин мы в молчании. Я запила похлебку отваром каких-то трав: сухие стебли залили кипятком, вот и весь чай, и сир Патрик проводил меня обратно к повозке. Он помог забраться внутрь, подав ладонь, и я решилась.

Крепче обхватив его за руку, подвинулась к нему вплотную и жарко шепнула.

— Сир Патрик, умоляю вас, помогите мне. Помогите мне сбежать!

Глава 10

И мужчина отшатнулся, резко вырвав запястье из слабой хватки пальцев Элеонор.

— Что вы такое говорите, моя леди? — прошептал он с ужасом, словно я предложила поменять местами небеса и землю, не меньше.

— Меня везут в обитель против воли, — сказала я, пытаясь посмотреть ему в глаза, но он прятал взгляд. — Леди Маргарет желает завладеть приданым, землями покойного отца и потому избавляется от меня.

Сир Патрик моргнул и промолчал, поэтому я продолжила говорить.

— Вы сказали, что служите мне и исполняете свой последний долг перед наследницей баронства, — пришлось напомнить о недавних словах.

— Это так, моя леди, — напряженной, одеревеневшей шеей с трудом кивнул он.

— Так вы поможете мне? — поторопила я, потому что вскоре на нас непременно начнут поглядывать.

— Я не могу, моя леди, — и этот здоровый, сильный рыцарь беспомощно развел руками, как мальчишка.

— Но почему?!

— Кто же о вас теперь позаботится, леди Элеонор? Вы овдовели, лишились поддержки и защиты мужа.

— Он меня бил.

— Мужчине полагается наставлять и вразумлять женщину в минуту слабости, — наставительно произнес сир Патрик, и мне захотелось выцарапать ему глаза. — Со смертью покойного маркиза Равенхолл у вас больше нет ни опоры, ни мужчины, который распоряжался бы вами.

Я прикусила язык, потому что больше всего на свете мне хотелось воскликнуть: «И слава богу!».

Я сама могу распоряжаться и собой, и своей судьбой.

Но за подобные слова, пожалуй, мне грозило бы нечто похуже обители. Сразу на костер или как они казнят женщин, которые хоть немного отличались?..

Потому я сглотнула все восклицания, что рвались из груди, все жалобы на несправедливость и все увещевания, и опустила взгляд.

Сир Патрик счел это за смирение, и его голос смягчился. Он продолжил увещевать.

— У вас не осталось ни мужа, ни отца, ни брата. Его светлость маркиз — ближайший ваш родственник. Грешно противиться судьбе, моя леди. В обители вы найдете приют и успокоение, будете молиться за наши грешные души... Вам некуда бежать. Ваши земли уже не принадлежат вам.

И это говорил человек, который несколько минут назад огрызался и дерзил Роберту! Заявлял о несправедливой судьбе, постигшей Элеонор, и о том, что ее отец, которому сир Патрик был предан, никогда бы подобного не допустил.

А теперь не желал помочь единственной дочери и наследнице своего сюзерена!

— Благодарю вас, сир Патрик, — проскрежетала я, с трудом выталкивая слова, что застревали в горле — настолько все во мне противилось тому, что я говорила. — За вразумление и наставление. И прошу прощения за минуту слабости.

Старый рыцарь не торопился уходить. Но теперь, наконец, решился поднять на меня взгляд и еще несколько минут пристально всматривался в глаза, словно желал удостовериться, что временное помутнение действительно отступило. Что я не обезумела настолько, чтобы решиться жить без «поддержки и опоры» мужчины.

— Я все понимаю, моя леди, — промолвил он спустя длительное молчание. — Вы смятенны, столько всего произошло за последние недели. Вам простительно быть слабой, вы же женщина.

— Благодарю за добрый совет, — проблеяла я голоском кроткой овцы и мягко отодвинулась вглубь повозки, желая прекратить этот ставший тягостным разговор. — Доброй ночи, сир Патрик.

— Доброй ночи, миледи.

С огромным облегчением я захлопнула дверцу и потянула на себя, чтобы удостовериться, что она не откроется случайно. В повозке я осталась почти в полной темноте, но вскоре глаза к ней привыкли, и я начала различать очертания тюфяка и подушек.

Ругать себя было бессмысленно, уговорить сира Патрика на побег стоило попробовать, иначе потом я бы жалела. Заодно получила представление о месте женщины в этом мире — как будто бы я раньше о нем не догадывалась!

Засыпала я той ночью с надеждой проснуться в своем прежнем мире. Пусть и в больничной палате — все лучше, чем в этом средневековом кошмаре.

Но конечно же, утром меня разбудили громкие голоса и шум лагеря. Щеку кололо сено, выбившееся из тюфяка, а шея затекла из-за слишком твердой подушки. Еще не открыв глаз, я поняла, что надежда моя не сбылась, и вскоре мне вновь предстояло встретиться с Робертом, сиром Патриком и остальными, которых я пока не узнавала даже по лицам.

Тело ощущалось грязным, безумно хотелось умыться. Мой наряд не был приспособлен к долгой дороге, все эти юбки, подъюбники и длинные рубашки оказались жутко неудобными в пути. Кое-как стряхнув сено с шероховатой ткани и разобрав пальцами волосы, я толкнула дверь и впустила в повозку свежий воздух.

Небо на горизонте было окрашено нежными, пастельными цветами тихого рассвета. Мы остановились на ночлег в небольшом пролеске, и теперь солнце поднималось над зелеными макушками деревьев. Некоторые листья уже пожелтели, вероятно, в этом мире начиналась ранняя осень. Было прохладно, даже зябко, и я накинула на плечи шерстяную шаль. Воздух пах чем-то упоительно свежим и сладким.

На мое появление почти никто из отряда не обратил внимания. Даже Роберт мазнул равнодушным взглядом, скривившись. А вот сир Патрик подошел, едва заметив, и улыбался вроде бы добродушно, но после ночного разговора я уже не могла ему доверять. Чего в его внимании было больше: желания позаботиться или проконтролировать?..

— Не найдется ли свежей водицы, сир Патрик? — первой обратилась к нему, чтобы не подумал, что я сторонюсь или избегаю.

— Могу проводить вас к ручью, леди Элеонор, — несколько оторопело ответил он.

— Если вас не затруднит, — как можно безмятежнее пропела я и спрыгнула на землю.

— Эй, Финн! — Роберт, заметив, что мы чуть отошли от повозки, окликнул кого-то из своих людей. — Составь-ка компанию леди и старику.

— Будет сделано, м”лорд! — отозвался тот и поспешил за нами.

Я обернулась через плечо: грязное лицо Финна покрывали следы от оспы, нос у него был свернут, глаза — низко и близко посажены, а лоб оказался слишком велик и широк. С трудом подавив дрожь, я перевела взгляд на тропинку перед собой, стараясь не оступиться. Обувь, как и одежда, ощущалась пыточным орудием.

Глава 11

Два дня в пути прошли спокойно. Я старалась пореже показываться из повозки, потому что было по-настоящему страшно мелькать перед взглядами людей, которые сопровождали меня к обители. Иногда отголосками памяти доносились их имена; других же я не узнавала и заключала, что с собой их привел Роберт, и прежде его брату они не служили.

Немного я все же корила себя, что слишком поторопилась попросить сира Патрика о помощи. Побега не вышло, а старый рыцарь теперь меня сторонился, хотя я всячески изображала смирение и принятие, стоило нам оказаться рядом.

Но разговоры, что вели мои вынужденные попутчики, позволили мне больше узнать о мире, в котором я очутилась по жестокой насмешке судьбы.

Страна именовалась... Нормандией. Знакомое название заставило меня вскинуть голову во время одного из привалов и даже выбраться из повозки, что случалось нечасто. Солдаты вновь говорили о герцоге Блэкстоуне. Мол, тот претендовал на престол, поскольку являлся бастардом предыдущего короля Нормандии.

А маркизат, которым управлял сперва покойный муж Элеонор, а теперь его младший брат по отцу, был совсем молодым. Генрих являлся первым маркизом Равенхолл, Роберт — вторым.

Маркизат учредили по специальному приказу короля в далеких, приграничных землях как раз для того, чтобы эти земли защищать, ведь за ними и лежала Нормандия.

За них же отдал жизнь на войне Генрих. Он отправился на нее, чтобы исполнить волю короля.

Для той же цели укрепления молодого маркизата и усиления его способности защищать и себя, и страну был заключен союз между леди Элеонор, наследницей баронства, и Генрихом.

Брак считался неравным, происхождение невесты было куда выше происхождения мужа, ее род являлся древним и богатым, не повезло лишь с наследниками мужского пола. Когда Элеонор осталась сиротой, то и угодила под опеку будущей родни.

На свою беду.

Эти сведения я почерпнула из перешептываний солдат. Забавно, меня они совсем не стеснялись. Наверное, уже не считали за человека. Ведь все знали, куда и для чего меня сопровождают. Зато они побаивались Роберта и, что удивительно, сира Патрика. Когда те находились поблизости, на привалах царила тишина, шепотки замолкали, и даже самые бойкие и болтливые прикусывали языки.

Но, как я уже сказала, сир Патрик начал меня сторониться, и у этого нашлась хотя бы одна положительная сторона: солдаты перемывали всем кости, не стесняясь старого рыцаря.

Роберту же, как я думала, свежий титул маркиза создал на голове корону. Общаться с "чернью" — пусть и собственными людьми — он считал ниже своего господского достоинства, потому ужинал всегда один и всегда отдельно. Для него даже складывали второй костер, подальше от первого, общего, и еду ему стряпал несчастный мальчишка, ходивший у маркиза Равенхолл в оруженосцах. Роберт гонял его и в хвост, и в гриву, порой кричал и бил.

Смотреть было жутко. Но вокруг все воспринимали подобное как нечто само собой разумеющееся. Никто не обращал внимания, об этом даже не судачили. Гораздо сильнее солдат занимала надвигавшаяся на земли война.

— Не удержит он границы, — мрачно предрекал возрастной мужчина, самый старший из всех, кроме сира Патрика.

К его словам прислушивались, они имели вес. Наверное, он был умудрен и жизнью, и годами, а потому знал, о чем говорил.

А говорил он, разумеется, о Роберте.

Шел очередной вечерний привал, мы ужинали набившей оскомину похлебкой. Пища разнообразием не отличалась, и порой я посмеивалась над собой. Еще несколько дней назад была готова душу отдать за любую снедь, а теперь снова стала воротить нос. На лепешках я немного отъелась, голова перестала кружиться, стоило резко изменить позу, сесть или встать.

— Слаб он, — продолжал говорить все тот же мужчина, поглядывая искоса на Роберта, сидящего в отдалении. — Он-то выживет, а нам через него помирать.

— Да не береди ты, — сердито одернули его. — Может, еще обойдется. Его сам король назначил.

— Не его, а егойного брата, — поправил их третий солдат. — Тот тоже был дурак дураком, но злющий, лютый. Он бы отстоял землю. А этот — нет, — и сплюнул себе под ноги.

Вот из таких разговоров, перемежаемых ругательствами, жалобами и оскорблениями, я и черпала знания о мире.

Сбегать я больше не пыталась.

Что толку?..

Меня стерегли денно и нощно, никогда не оставляли одну. Сир Патрик из благородных порывов сопровождал меня всякий раз, как я ходила справлять нужду, не доверяя это дело никому. Поначалу я стеснялась старого рыцаря, который неизменно оставался неподалеку, но спустя время привыкла.

Человек вообще ко многому привыкает.

Если я хотела умыться в ручье, возле которого обычно устраивали вечерние привалы, меня также провожали. Отводили от повозки до костра и обратно. И даже ночью я никуда не могла отлучиться — меня также стерегли.

Побег не увенчался бы успехом, и я могла навлечь на себя еще больше неприятностей. Не хотелось остаток пути до обители проделать связанной или в кандалах. Поэтому я запретила себе о нем думать, особенно после неудавшегося разговора с сиром Патриком.

Пришлось смириться с тем, что по дороге сбежать я не смогу.

— Миледи, — робкий голос мальчишки-оруженосца отвлек меня и от тягостных дум, и от подслушивания чужих разговоров.

Я подняла голову и посмотрела на Гарета — так его звали.

Младший сын виконта из захудалого, но древнего рода. Худощавый, высокий, с вытянутым лицом, острыми скулами и слишком серьёзным взглядом для своих лет.

— Его светлость просил сопроводить вас к их костру, — выпалил он скороговоркой.

Я подавила усмешку. Гарет наверняка старательно сглаживал углы. Роберт не попросил, а приказал. Не сопроводить, а привести.

Выбора у меня не было, и, кивнув, я медленно поднялась на ноги. Сир Патрик дернулся следом, и Гарет испуганно заозирался.

— Сир, Его светлость велел привести леди Элеонор одну, — промямлил смущенно, опустив взгляд в пол.

Глава 12

Россыпь мурашек пробежала по спине и рукам. Я бросила на маркиза быстрый взгляд из-под опущенных ресниц.

Что за странный, глупый вопрос. Покойный муж не мог ничего найти в Элеонор, их поженили согласно указу короля. Или же Роберт считал, что раз поколачивал, значит — любил?..

Язык обожгло горечью. Мне не нужно было напоминать, в каком уязвимом и зависимом положении я очутилась в этом мире. Но сейчас, стоя напротив мужчины, который был не только крепок и силен физически, но и в глазах других являлся чуть ли не царем и богом, я в очередной раз остро ощутила собственную беспомощность и бесправие.

— Что молчите, миледи, словно воды в рот набрали? — Роберта моя отстраненность, похоже, задела.

— Я всегда старалась быть доброй женой, — проблеяла я первое, что пришло на ум.

— А ведь у нас с ним разница всего два года... Отец мог жениться сперва на моей матери, и тогда бы я стал наследником и получил все, — он сжал тяжелый кулак.

Ты и так получил все, — подумала с недоумением.

Роберт смотрел на меня, ожидая ответа, я же бегала взглядом по земле и чувствовала себя канатоходцем над пропастью. От маркиза исходило что-то очень темное, мрачное, пугающее. Он злился, и я вновь подумала, что же было в том утреннем письме.

— И тогда бы никто не осмелился расторгнуть помолвку. Я бы получил все и сразу. И земли, и титул барона для старшего сына, и покладистую, кроткую жену, Элеонор, — выдохнул он, приблизившись вплотную, и к острому запаху пота добавился еще один.

Роберт был пьян.

Я и до этого боялась оставаться с ним наедине. Теперь же еще сильнее начала опасаться за собственную жизнь.

И не только.

— А этот выскочка, мелкоземельный виконт — испугался, можете себе это представить, миледи? — и Роберт захлебнулся гортанным, злым смехом. — Жалкая крыса! Дьяволов сын Блэкстон наступает, и он не верит, что я смогу отстоять свои земли!

Съежившись, я постаралась стать как можно незаметнее, а сама принялась внимательно озираться по сторонам, прикидывая, смогу ли я использовать что-нибудь для защиты. На земле неподалеку валялись палки, в шаге от меня лежал камень...

Жаль, за все время не получилось украсть нож. Это оказалось не так просто, а ведь я присматривалась к ним постоянно. И дважды жаль, что моя прическа не держалась шпильками, их острый кончик идеально подошел бы.

— Но виконт дорого заплатит за разрыв помолвки, — Роберт продолжал накручивать сам себя.

Его тяжелый, немигающий взгляд остановился на моем лице.

— Может быть, мне жениться на вас, миледи? — хищно втянув носом воздух, осведомился он. — Раз уж я лишился невесты... вы вполне сгодитесь. Слышал, брат неплохо обучил вас всему, что должна уметь женщина: держать рот на замке и слушаться своего мужа.

Мучительно долго текло время. Липкий взгляд пьяного мужлана скользил по моей фигуре, возвращаясь к лицу. Роберт буквально пожирал меня глазами, ничем не стесненный, не считая нужным сдерживаться.

— Зачем заточать вас в обитель, когда можно взять женой? Земли и титул и так останутся со мной, — и он шагнул вперед, сократив до минимума расстояние между нами.

В ноздри ударил резкий, кислый запах хмеля, и невольно я поморщилась. Заметив, Роберт разозлился еще сильнее.

— Да кто ты такая, чтобы воротить морду?! — прогремел он и ладонью жестко схватил меня за плечо, потянув на себя.

Кулаками я уперлась ему в грудь, пытаясь вывернуться и избежать объятий.

— Кем ты себя возомнила?! — пока одна рука удерживала меня за локоть, другая сграбастала волосы на затылке. — Маркиз Равенхолл для тебя нехорош?! Для тебя — уже попользованной моим братом вдовы?!

Что он нес, не укладывалось в здоровой голове. Хмель сделал свое дело, и Роберт окончательно растерял человеческий облик. В нем смешались обида и ярость из-за разорванной помолвки, зависть и ненависть к старшему брату и тайное вожделение к его жене. И все это выплеснулось на меня.

— Думаю, пора тебя хорошенько проучить. Самое время, чтобы надолго запомнила перед обителью, — прорычал он, и зрачки его так расширились, и глаза стали настолько черными, что теперь он больше походил на монстра, нежели на человека.

Я продолжала свою молчаливую борьбу, хотя силы были не равны. Едва я открыла рот, чтобы закричать, Роберт отпустил мои волосы и попытался накрыть губы ладонью. Извернувшись, я смогла его укусить, и он с изумленным шипением отдернул руку.

— А брат говорил, ты покорна и ласкова! — возмущенно произнес он и, разозлившись, схватил меня двумя руками за плечи и оттолкнул с такой силой, что я не устояла на ногах и упала на землю.

Не успев опомниться, поползла прочь, но в платье невозможно было двигаться свободно и быстро, и, конечно же, Роберт догнал меня играючи, в пару шагов.

— Отпустите меня! Вы сошли с ума! — он схватил меня за ногу и потянул на себя, а я забилась в его руках, цепляясь за рыхлую землю ладонями.

С неприятным звуком, царапнув что-то, сломался ноготь на среднем пальце, а я увидела, что случайно рукой зацепила камень, который приметила ранее. Изловчившись, я схватила его, приготовившись использовать как последнее средство спасения. При должной удаче я смогу вывернуться и ударить Роберта по голове...

— Милорд?! Что здесь происходит?! — голос сира Патрика воистину прозвучал набатом над моей головой.

Кое-как подняв взгляд, я увидела, что он стоит в паре шагов от нас, обнажив меч, а за его спиной мелко-мелко трясется мальчишка-оруженосец.

— Поди прочь! — рявкнул на рыцаря Роберт. — Как вы осмелились вмешаться?! — он продолжал бушевать, но все же отпустил мою лодыжку.

Тотчас я взвилась на ноги и, сжимая по-прежнему камень, метнулась к сиру Патрику. Огненным взором тот прожигал маркиза, который суетливыми движениями поправлял сбившийся камзол и штаны.

— Леди Элеонор — вдова вашего брата! — кажется, рыцарь попытался воззвать к совести Роберта, которой не было.

Тот лишь хмыкнул, отмахнулся и сплюнул себе под ноги.

Визуалы

Леди Элеонор Стортон, в замужестве маркиза Равенхолл.

(до того, как свекровь превратила ее в прислугу).

В прологе (уже насильно обритая в обители)

Леди Маргарет, мачеха 1-го мужа Элеонор, мать Роберта, 2-го маркиза Равенхолл

Роберт, 2-й маркиз Равенхолл, брат мужа Элеонор по отцу

Глава 13

Я думала, что время в пути, при монотонной качке, от которой меня по-прежнему порой начинало тошнить, будет тянуться бесконечно и мучительно. Но оказалось, что нет. И когда на вечернем привале сир Патрик торжественно объявил, что уже утром мы прибудем в обитель, я вздрогнула и принялась глупо озираться по сторонам.

Словно пыталась отыскать то самое время.

— Так скоро? — спросила растерянно, не сдержавшись.

Старый рыцарь посмотрел на меня с легким недоумением.

— Мы задержались порядочно, миледи. Должны были вдвое быстрее управиться, — он покачал головой. — Но пришлось делать крюк, чтобы довезти вас самой неопасной дорогой.

Спасибо большое, — с сарказмом подумала я.

Похвальная забота.

— Это из-за войны? — но вслух спросила совсем другое, решив, что не стоит упускать и малейший шанс узнать о мире что-либо еще.

Нахмурившись, сир Патрик кивнул.

— Да. Мятежный герцог подобрался к этим землям совсем близко, — он вздохнул и устремил взгляд в сторону горизонта. — Быть может, из обители многие из нас отправятся сразу в гущу сражений.

— Погодите, — я даже головой потрясла, пытаясь собраться с мыслями, — но разве ж при такой близости герцога Блэкстоуна обители не будет грозить опасность? Нужно защищать ее.

Сир Патрик посмотрел на меня так, что я прикусила язык. Кажется, поспешила и ляпнула что-то, что настоящая Элеонор должна была знать. Я и впрямь допустила ошибку, но мой промах старый рыцарь переложил на нежелание оставаться в обители.

— Грешно разбрасываться подобными словами, миледи, — произнес он наставительно. — Всем прекрасно известно, что никто не посмеет причинить послушницам и монахиням вред, что святые места на то и святые, что они священны. Мятежного герцога разразит молния, если он посмеет обнажить в обители меч и поднять его против кого-либо.

За кашлем я попыталась скрыть неуместный смешок. Ох уж эти дремучие верования!

— И вдобавок, как он в нее попадет? В обитель можно войти, только если вам открыта дверь, потому-то в священных стенах и находит приют каждый беглец, — продолжил сир Патрик.

Ясно.

Ни защиты, ни охраны из солдат и лишь святая вера в то, что неведомый мне герцог Блэкстоун не осмелится нарушить эти дремучие установки.

— Вы можете быть спокойны за себя, леди Элеонор, — проходя мимо, Роберт услышал конец нашей беседы и не смог не вмешаться. — Я буду смиренно просить мать-настоятельницу ускорить ваш постриг, так что идиота-герцога вы встретите в сером, неприкосновенном одеянии монахини.

Я удивилась, но сир Патрик бросил на него укоризненный, разгневанный взгляд.

— Лучше бы вам не кликать беду да не утверждать, что мятежный герцог ступит на земли обители, милорд, — процедил старый рыцарь через губу. — Они ведь относятся к землям маркизов Равенхолл.

Дернув щекой, Роберт резко развернулся и ушел, не удостоив его ответом.

Впервые с того ужасного вечера он заговорил со мной. Предыдущие два дня подчеркнуто не обращал внимания, даже не глядел в мою сторону. Я была счастлива! Жаль только было смотреть на горемычного оруженосца, который получил незаслуженную порку.

Ненужная, ничем не объяснимая жесткость Роберта поражала.

И на следующее утро мы, наконец, достигли обители. Она стояла на каменном выступе, прямо над холодным серым морем. Ни деревьев, ни деревень поблизости — только редкие кусты, прижавшиеся к земле, и ветер, который не умолкал ни днем, ни ночью.

Дыхание захватило, когда дорога, по которой мы ехали, вильнула в сторону, и я впервые увидела обитель. С дальнего берега казалось, что она поднималась прямо из камня. Моему взгляду открылись высокие стены, выщербленные ветром и солью, узкие окна-бойницы, массивные ворота, закованные железом. Никаких колоколов, флагов, украшений.

Слева от главной стены, чуть ниже по склону, прятались узкие полосы обработанной земли. Не поля даже, а пятачки, выгрызенные из камня, выровненные вручную и обнесенные низкими каменными бортиками, чтобы не вымывало и выдувало почву. Там определенно росло что-то очень выносливое: капуста, бобы, репа. Мало, но хватало, чтобы не умереть.

Следующим я увидела подобие парника на деревянном каркасе, обтянутом промасленной тканью. Ниже у моря маячило несколько лодок и крюки — кажется, для сушки рыбы.

Дух перехватывало от увиденного. Я порадовалась, что еду в закрытой повозке, и никто не может узреть мое ошеломленное лицо.

Как же они выживали в этом богом забытом месте?

Ответ на вопрос я знала, но не хотела произносить его, пусть и мысленно.

Никак не выживали, наверное.

И точно не все.

Я вспомнила, что в этом мире мне досталось слабое, хрупкое тело. Долго Элеонор здесь не протянет. Доживет ли она до пострига?..

Когда тропа свернула вправо и выровнялась, я поняла — мы на последнем отрезке. Дорога, если это слово вообще применимо, шла вдоль обрыва: продуваемая насквозь, с ободранными кустами по краям. У самых ворот нас уже ждали.

Женщина в строгом черном одеянии, с покрытой головой стояла неподвижно, с прямой спиной и сложенными перед собой руками. Позади нее, словно башни, замерли еще две женщины. Их длинные платья были серыми, а у платка не было белой окантовки.

Когда мы остановились, никто из них не двинулся с места.

Роберт, вопреки собственной гордыне, спешился первым. Он же подошел к женщине в черном и опустился на одно колено и наклонился, чтобы поцеловать инкрустированный драгоценными камнями символ веры, который она держала в руке.

— Да будут благословенны те, кто приходит с миром, — сказала та, возложив ладонь маркизу на голову.

Вероятно, она и была матерью-настоятельницей обители.

Следом за Робертом на землю соскочил сир Патрик, а за ним потянулись и остальные. Каждый подходил к ней, опускался на колено и прикладывался губами к символу, который она держала в руках.

Словно завороженная, я наблюдала за этим церемониальным приветствием, а сама оставалась в повозке, потому что не знала, что делать.

Глава 14

Внутри обитель оказалась такой же холодной, серой и мрачной, как и снаружи. Высокие стены с узкими окнами под самым потолком, сквозь которые лился серый, тусклый свет. Каменные давящие своды дышали сыростью и местами поросли мхом. В стылом воздухе пахло плесенью и могильным холодом. Вокруг меня бесшумно сновали безмолвные женщины в серых одеяниях, их длинные подолы подметали гладкий, отполированный тысячами шагов пол.

После приветствия во дворе нас разлучили. Мать-настоятельница удалилась вместе с Робертом, а меня под руки подхватили две ее помощницы: сестры Агата и Эдмунда, и почти уволокли прочь, не дав даже оглянуться. И теперь я шла за ними по длинным коридорам. Они бесконечно петляли, и ощущение было, словно я угодила в лабиринт. Все вокруг казалось узким: проходы, двери, окна.

Мы миновали две деревянные лестницы и один внутренний двор, и когда сестры остановились, я чуть не врезалась им в спины.

— Здесь, — сказала одна — кажется, Агата.

В серых одеяниях, закутанные с ног до головы, они были похожи друг на друга словно близняшки.

Мы стояли перед массивной деревянной дверью. Я сразу же заметила замочную скважину — хорошо, что с внешней стороны не было запора.

Внутри кельи было тесно. На меня смотрели голые стены, два убогих ложа с одинаковыми соломенными матрасами, грубо сколоченные тумбы возле каждого и крошечное окно под потолком. На второй койке уже лежала аккуратно сложенная темная накидка. Значит, я буду здесь не одна.

Спокойствия это не добавляло.

— Ты будешь жить с послушницей Беатрис, — проскрежетала одна из сестер.

— С послушницей? — эхом откликнулась я.

Агата — или Эдмунда? — недовольно скривилась, но соизволила пояснить.

— Сестры живут вместе с сестрами, а послушницы — с послушницами, пока не примут постриг. Чтобы грязь мирской жизни не приставала к нам, — надменно и чопорно произнесла она, задрав худой подбородок.

— И впредь запомни, что ты не смеешь заговаривать первой без разрешения. И задавать вопросы. Отвечай, только если тебя спросит о чем-то кто-то из сестер, — добавила вторая.

Пришлось опустить голову, чтобы спрятать сверкнувший непокорством взгляд.

— Где твои вещи? — снова заговорил кто-то из них.

— Остались в повозке... — ответила я, не почувствовав подвоха.

— Так ступай и принеси их. Больше у тебя слуг нет, все должна делать сама, — последовала тотчас насмешка.

Напомнить бы им, что это они под локти утащили меня со двора. Но не стоит нарываться на наказание в первые же минуты. Судя по всему, церемониться и жалеть меня никто здесь не намеревался. Наоборот, с самого начала ощущался некий холодок и предвзятость.

Обитель стоит на землях маркизов Равенхолл, так сказал сир Патрик. Возможно, леди Маргарет знакома с настоятельницей лично. Возможно, писала обо мне, просила приглядеть повнимательнее...

Поэтому прикусив язык, я молча развернулась и пошла в сторону, из которой мы пришли.

— Да не забудь прежде показать вещи нам, — прилетело мне уже в спину. — И не пытайся пронести ничего запретного.

Как позже я выяснила — проделав трижды путь от двора до кельи — к запретному относилось практически все, в том числе теплая одежда и новая ткань, которую в сундук заботливо уложила служанка Агнесса. Сперва мне пришлось вытащить все содержимое и перетаскать его в руках, потому как тяжелый короб я поднять не смогла, а помочь мне никто не захотел.

Или не осмелился.

А затем сестры Агата и Эдмунда провели внимательную инспекцию моих вещей и забрали практически все.

— Чтобы не вгонять в смертный грех гордыни, — сказали они.

Но не пояснили, конечно, как в грех меня могла вогнать теплая рубашка с длинными рукавами или еще один платок, повязанный на поясницу и грудь, чтобы не застудить в этом холоде и сквозняках почки?..

Когда я со всем покончила, последовал еще один издевательский приказ.

— А теперь отнеси сундук к себе в келью. Кому ты его оставила посреди двора?..

Даже без кучи вещей он был тяжелым, почти неподъемным. Я могла или толкать его ногой, бесконечно сбивая ее и получая все новые и новые синяки, или тащить волоком по каменному полу, наполняя высокие своды резким скрежетом.

— Давай помогу, — на середине пути, когда я, выбившись из сил и вспотев, в отчаянии сидела на сундуке, ко мне подошла не женщина, девушка.

Как и все вокруг, она носила серое платье, но светлые, пшеничные волосы ее не были убраны под покрывало.

— Я — Беатрис, — шепотом представилась она и подхватила сундук за ручку со своей стороны.

— Я — Элеонор, — хриплым голосом отозвалась я, кое-как встала и взялась с другой.

— Я знаю, — бледно улыбнулась Беатрис. — О твоем прибытии наслышана вся обитель.

Мне хотелось спросить: почему же, но нужно было беречь дыхание, которого и так не хватало, потому я промолчала.

Даже вдвоем тягать сундук было почти невыносимо, и не представляю, сколько времени прошло, прежде чем мы затолкали его в узкую келью. Он сразу же занял собой почти треть пространства.

— Скоро велят отнести на растопку очага, — спокойно пояснила Беатриса и присела на свой тюфяк, тотчас закутавшись в темную накидку.

Мне тоже сделалось холодно, хоть я и изрядно вспотела, пока маялась с вещами и сундуком.

— Зачем?

— Для смирения гордыни и отказа от мирского, — она явно повторяла чьи-то слова.

Захотелось застонать, но я прикусила губу. Девушка была приветливой и помогла мне, но я должна быть осторожна. И не могу доверять каждому, кто мне улыбнется. Искоса я принялась рассматривать Беатрис. Светло-русые волосы были заплетены в тугой узел на затылке, поверх которого она носила уродливый чепчик. Как раз принялась перекалывать его, потому я и смогла увидеть прическу. Глаза у нее были болотно-зелеными, а лицо — миловидным и совсем молодым.

Наверное, ровесница Элеонор или даже чуть младше.

— Как ты сюда попала? — спросила я и насторожилась, когда Беатрис отчаянно замотала головой.

Глава 15.

Человек привыкает ко всему.

Наверное, эта мысль красной нитью шла сквозь каждый день моего пребывания здесь.

Сперва я привыкла к тому, что неведомо как угодила в тело Элеонор и оказалась в дремучем, жестоком мире. Затем — к тряской повозке и пути, что привел меня в обитель. Теперь же я приноровилась жить и в монастыре.

Первые дни были ужасными. Худшими из всех, что выпали мне здесь.

Утро, день и вечер были строго расписаны. На рассвете, сразу после восхода солнца — общая молитва в зале, который служил еще и трапезной. Затем — скудная пища и работа. Днем полагался перерыв, но не для отдыха, а, опять же, для молитвы. И во второй раз мы ели только вечером, после чего вновь наступало время молитвы.

И также полагалось молиться на сон грядущий, но это, к счастью, можно было сделать в келье. Там все же было чуть теплее, чем в огромном зале с высокими каменными сводами, где сквозняк гулял по полу, натертому до блеска коленями послушниц и сестер.

Обитель кормила и обеспечивала себя сама, и это означало, что большей частью необходимых работ занимались мы. Беатрис рассказала, что раз в неделю из ближайшего города пребывает повозка с продуктами, которые невозможно было вырастить самим. Например, в обители не держали ни свиней, ни коров, а потому сыр, молоко и мясо получали как раз в такие дни. Правда, подобную пищу сестры и послушницы ели редко, ведь почти всю неделю мы были вынуждены соблюдать строгий пост.

Хороший был вопрос, зачем же и для кого поступала раз в неделю снедь.

Мясо было под запретом, но, к сожалению, пост разрешал рыбу.

К сожалению — потому, что на эту работу неизменно, раз за разом назначали меня. В первое утро моей новой жизни в обители, когда сестра Эдмунда (я научилась различать их по носам и глазам) отыскала меня за скудно накрытым столом и сказала, что сегодня и завтра я должна буду помогать с ловлей рыбы, сидевшая рядом Беатрис сочувственно выдохнула.

Я не придала этому должного значения. Впрочем, выбора у меня все равно не было, за отказ работать, разумеется, полагалось наказание и всяческое порицание.

Обитель стояла на каменном выступе, возвышаясь над холодным северным морем. Когда мы подъезжали к ней, я не разглядела, но теперь знала, что внизу был галечный пляж, и путь к нему — узкая, крутая тропа — был выбит прямо в скале. Почти лестница, но с осыпавшимися камнями под ногами и веревочным поручнем, натянутым на деревянных колышках, что шли вдоль обрыва.

Море внизу шумело особенно сильно и тяжело, с глухим звуком разбивалось о гальку — будто пыталось вымыть берег до самого камня. Даже воздух здесь казался мокрым, влажным насквозь.

Работа начиналась ранним утром, и холод пробирал до костей. Сначала нужно было распутать сети. Они лежали в плетеных корзинах — мокрые, вонючие, тугие от соли. Каждый узел, каждая петля впивалась в пальцы. Иногда попадалась водоросль, клочья слизи, обломки чьей-то старой снасти.

Обычно мы трудились втроем, и мои соседки по несчастью сменялись через день или два. К концу недели я поняла, что «ловля рыбы» — это своего рода наказание для угодивших в опалу сестер и послушниц.

Вероятно, в опалу я угодила с первой минуты в обители, потому что была единственной, кто не сменялся на этой работе.

К счастью, рыбачили мы не сами. Приходили мужчины — почти старики. В моем мире такое называли «вахтовым методом». Они жили при обители по несколько месяцев, затем им на смену появлялся кто-то еще. Они уходили на лодках в море, расправляли там сети и занимались всем остальным.

Когда они возвращались, уже мы вытаскивали сети на берег. Работа оказалась не столько сложной, сколько отвратительной: мокрые веревки жгли ладони, пальцы не гнулись, рыба скользила и билась, выскальзывая, оставляя на ладонях слизь и чешую. В кожу въедался резкий запах, от него не получалось избавиться, сколько ни три.

Под конец приходилось подниматься с тяжелыми корзинами, в которых еще что-то шевелилось, к обители. До чистки рыбы нас не допускали: этим занимались на кухне, у теплого очага.

В первые дни, вернувшись, я валилась на жёсткий тюфяк без сил и не замечала ни сырого запаха соломы, ни колких палок, что впивались в тело даже сквозь грубую холстину. Я не чувствовала ни рук, ни ног.

И ненавидела рыбу.

Вечерами, после всех молитв, трудов и забот мы с Беатрис тихонько разговаривали.

Я не доверяла ей полностью, не рассказывала о втором дне сундука и старалась повернуться то спиной, то боком, чтобы она не заметила, что я надеваю теплую рубаху под серые хламиды, которые выдала сестра Эдмунда. Наверное, заботливо припрятанные старой служанкой одежда и вяленое мясо позволили мне пережить этот кошмар. На скудной пище и жестких тряпках, которые здесь отчего-то называли рубашками, я бы долго не продержалась.

Беатрис я не доверяла, но поболтать не отказывалась никогда. Через пару дней она привыкла ко мне, начала заговаривать первой. Я бы только рада! Все что угодно, лишь бы не сойти с ума.

В один из таких вечеров она поведала мне свою грустную историю. В обитель ее отправила мачеха, чтобы не делиться небогатым приданым с дочерью мужа от первой жены. У нее своих было трое, а тут еще старшая, нелюбимая и ненужная. Заплатить матери-настоятельнице оказалось проще, чем выдать Беатрис замуж.

— Я здесь уже с лета, — шепотом говорила она.

— Отчего же так долго остаешься послушницей? — удивилась я.

— В сестры постригают всегда на большой праздник, их четыре в году. Следующий через несколько недель, тогда и меня, и тебя постригут.

— А почему так?

Беатрис замялась и отвела глаза.

— На праздник полагается устраивать пир... — промямлила она невнятно, но я поняла ее и без дальнейших пояснений.

Жадность матери-настоятельницы позволила выиграть мне немного времени.

Только вот что с ним делать — я не имела ни малейшего понятия.

Библиотека, на которую я рассчитывала, в обители, конечно, была. Но послушниц в нее не допускали, а сестер — с особого дозволения матери-настоятельницы. Сбежать с пляжа во время ловли рыбы также не получилось бы. Он был небольшим островком между двух скал, отрезанный каменными выступами и морем от всего остального. С него было невозможно физически уйти куда-либо, кроме как вверх по тропе, что вела к обители.

Глава 16.

Так у них семейный подряд!..

Наверное, от страха в голове что-то помутилось, и потому я начала глупо хихикать, пока Агата и Эдмунда под руки волокли меня прочь из трапезной.

Одна сестра хотела уморить невестку, чтобы ничего не грозило сыночку, ведь пока я жива, пока не пострижена в монахини, что случается раз в несколько месяцев, я представляла угрозу для Роберта, являясь законной наследницей.

А вторая сестричка решила ей помочь. Время неспокойное, страшное. Мятежный герцог наступает, он все ближе и ближе — об этом шептались во время завтраков и ужинов. Неизвестно, что принесет нам день грядущий...

Когда мы подошли к круглой каменной лестнице, что вела наверх, зубы у меня начали громко стучать, выдавая страх. Я и впрямь боялась. Попробовала вырваться, конечно, но хватка у женщин оказалась железной. Да и куда бы я побежала, куда бы от них делась...

Ступень за ступенью мы поднялись по крутой лестнице и очутились, кажется, в личных покоях матери-настоятельницы. Или же в ее кабинете.

Первым, что я ощутила, был теплый воздух. Теплее, чем где бы то ни было в обители. Я поймала себя на том, что впервые за много дней перестала дрожать.

Зачем меня притащили сюда?.. Она же объявила, что наказание состоится после вечерней молитвы...

Каменные стены здесь были задрапированы тяжелой тканью — бордовой, с выцветшими, но все еще изысканными узорами. На полу лежал ковер, потертый по краям, но толстый. У окна — не узкой бойницы! — кресло с высокой спинкой. На столе лежали не только пергаменты, но был и кувшин, из горлышка которого поднимался пар, и две чаши, и блюдо с каким-то сушеными ягодами.

Захотелось присвистнуть, но я сдержалась.

Хорошо быть матерью-настоятельницей.

Плохо — ее бессловесными, кроткими овцами-послушницами.

Стоило подумать об этом, и волна удушающей, горячей ненависти захлестнула меня с головой. Я с трудом втягивала носом воздух, замерев подле дверей, ощущая каждой клеточкой тела сестер Агату и Эдмунду, что караулили меня. И смотрела я только в лицо матери-настоятельнице, и чувствовала, как по жилам вместо крови разливалась кипящая злость.

— Стань на колени и покайся, дитя, — сказала она незнакомым голосом.

Далеким от той патоки, что я привыкла слышать.

— Нет, — прошипела я, не успев подумать.

И в теплой спальне меня вдруг прошибло ледяным ознобом. Даже воздух похолодел, когда мать-настоятельница недовольно шевельнула бровями.

— Что?..

А меня уже несло, и ничто не в силах было остановить эту прорвавшуюся реку.

— Я не сделала ничего дурного. Я ни в чем не виновата! Мне не в чем каяться!

— Мы все полны грехов, дитя мое, — женщина покачала головой. — Каждому найдется, в чем повиниться перед Небесной Матерью.

Особенно тебе! — так и рвалось из меня, но я смогла промолчать.

Она выждала некоторое время и сверкнула глазами. Затем слегка выпрямилась, и в этом движении было что-то угрожающее.

— Гордыня, — тихо сказала она. — Гордыня разъедает твою душу.

Я опустила взгляд. Не в знак покорности — а чтобы не сорваться.

— Я предложила тебе покаяние, но ты отказалась, — скорбно поджав губы, заговорила мать-настоятельница. — И я вижу, что в тебе гораздо больше злого, дерзкого, порочного, чем ты показываешься. Ты умело притворяешься кроткой, Элеонор, но меня не проведешь. Я хотела помочь тебе, но ты оттолкнула руку помощи. И я думаю, что одного вразумления тебе будет мало. Держите ее крепко, сестры!

Последний приказ застал меня врасплох. Я дернулась, но беспрекословно повиновавшиеся ей Агата и Эдмунда схватили меня за руки, и мне показалось, на плечах сомкнулись железные оковы.

Мать-настоятельница не торопилась. Она подошла к столу, открыла ящик и, не глядя, достала нож.

Я вздрогнула, но отшатнуться не смогла — руки у Агаты и Эдмунды держали крепко.

Женщина подошла сзади. Я почувствовала, как ее пальцы коснулись моих волос. Она перебрала прядь за прядью, продлевая унижение. Никогда прежде я ненавидела кого-либо так сильно. Раньше это место по праву принадлежало Роберту и леди Маргарет. Теперь же...

Исподлобья лютым взглядом я провожала каждое движение женщины и представляла, как вскакиваю на ноги и отвешиваю ей звонкую пощечину.

Она же упивалась своей властью, пока поддевала ножом мои волосы у корней. Пилила им нарочито грубо, чтобы мне было больно, чтобы я чувствовала каждую отрезанную прядь. Волосы сыпались на пол: рыжие, спутанные, пропитавшиеся солью, мокрые у концов.

Я успела их полюбить, и теперь бесконечно жаль было их потерять.

— Будешь ходить как остриженная, гулящая девка, Элеонор, — сказала мать-настоятельница, с явным удовольствием выговаривая мое имя. — Раз не можешь смирить свою гордыню.

Когда она закончила, я почувствовала, как прохладный воздух коснулся шеи.

Я молчала. Не потому, что нечего было сказать — просто знала, что каждое слово она воспримет как слабость. А слабость я ей показывать не собиралась.

Я продолжала смотреть перед собой. Не на нее. На край ковра, на собственные пальцы, вцепившиеся в серую ткань.

Если бы могла — вцепилась бы в лицо этой женщины.

Но в тот вечер я еще не испила чашу своих страданий до дна.

Сестры Агата и Эдмунда вновь грубо подхватили меня под локти и потащили обратно — через коридор, по узкой лестнице, вниз. Мы вернулись в зал, где проходили трапезы и проводились молитвы. Он был полон молчаливых послушниц и сестер. Никто не посмел уйти, но многие опустили глаза, когда меня провели мимо. Без напоминаний, без окриков девушки и женщины расступились в стороны, создав проход, по которому меня протащили.

Мать-настоятельница вошла последней. Она шла медленно, но каждый ее шаг звенел в воздухе. Я чувствовала ее голым загривком, который кололи неровно обрезанные пряди.

— Ты отказалась каяться. И ты согрешила, — сказала она. — И примешь за это наказание. Пятнадцать ударов!

Дальше все случилось быстро. Меня поставили к деревянной стойке. Спину оголили, стянув рубаху без лишних церемоний. Грубая ткань царапала кожу, но я даже не обратила внимание. Все, о чем я только могла думать, было наказание, что вскоре последует.

Глава 17

До кельи мне помогла добраться Беатрис и еще одна послушница, имени которой я не знала. Мы брели молча, обе девушки ничего не спрашивали и не говорили, и меня не жалели. И старались не смотреть в мою сторону, даже случайно.

Я их не винила и не обижалась. Наоборот, прекрасно понимала. Они боялись и — как наглядно доказывал вид моей спины — боялись справедливо.

Ноги подгибались, и каждый шаг давался с трудом, отзывался в спине неприятной, жгучей болью. Но все же я дошла и даже не рухнула на жесткую койку. Нет, осторожно легла на бок, чтобы не потревожить раны, чтобы не коснуться ненароком досок или торчавшей из тюфяка соломы.

Оставалось радоваться, что в обители не держали опытного палача. Я читала, что одним ударом кнута самые умельцы могли пробить кожу до кости. Мне повезло, если можно так сказать.

— Элеонор... — сперва я подумала, что брежу, потому как голос Беатрис прозвучал тише шелеста травы. Но затем она повторила. — Элеонор... хочешь чего-нибудь... водицы испить?..

Одновременно с ее словами я ощутила ужасную сухость во рту и горле и поспешно кивнула. По голому затылку вновь прошел непривычный холодок, короткие пряди упали на лицо. Кое-как я поднялась, стараясь не шевелить спиной. На коже набухали следы от ударов, несколько прорвалось, и я чувствовала выступившие капли крови.

Все могло быть гораздо, гораздо хуже. Я цеплялась за эту мысль зубами, чтобы удержать себя в сознании и не скатиться в истерику.

Беатрис замерла напротив тюфяка и протягивала деревянный черпак с водой. Жадно прильнув к нему губами, я смочила горло и даже почувствовала что-то похожее на облегчение. И удивилась, услышав всхлип.

— Волосы твои жалко... — смутившись, пробормотала Беатрис, когда я вскинула взгляд. — Красивые были.

— Все равно состригли бы... — голос был хриплым из-за криков, которые я старательно давила в груди, не желая доставлять никому удовольствия.

— Ты ложись, отдыхай. Сон все лечит, — вновь всхлипнула Беатрис и забрала из моих трясущихся рук опустошенный наполовину черпак.

Я кое-как устроилась на боку, подложила под щеку ладонь, чтобы не было так жестко. Боль в спине была неострой, не жалящей — она тянулась, жила во мне, пульсировала вместе с дыханием. Я не волновалась, что останутся отметины, быть может, даже шрамы, ведь на нескольких припухших полосах проступила кровь. Гораздо сильнее я переживала из-за заражения и лихорадки, ведь до открытия пенициллина оставались века...

Все, что я придумала: нарвать на полосы подол второй рубашки, которая считалась сменной. Она казалась чистой, я ни разу еще ее не надевала и хотела тканью закрыть спину, чтобы свежие ранки ни с чем не соприкасались. Но этим я намеревалась заняться утром, потому что меня неудержимо клонило в сон от усталости, даже несмотря на боль в спине.

Той ночью спала я плохо. Веки наливались свинцом, и глаза закрывались, но измученное, встревоженное сознание не могло расслабиться, и потому глубоко заснуть никак не получалось. Вздрагивая, я просыпалась каждые полчаса и жадно хватала воздух. В ушах по-прежнему стоял свист плети, мерзкий хлюп, с которым она обрушивалась на кожу...

Утром проснулась совершенно разбитая и чувствовала себя еще хуже, чем сразу после наказания. Не знаю, полагался ли мне отдых, но я не нашла сил встать с тюфяка. Место Беатрис пустовало, а я даже не слышала, как она уходила. А перед тем, кажется, подвинула черпак с водой поближе к постели, теперь я могла дотянуться до него, даже не поднимаясь.

Я пролежала какое-то время, уставившись в каменную стену перед собой, не пытаясь пошевелиться. Тело словно окаменело: не столько от боли, сколько от усталости, впитавшейся в кости. Казалось, все внутри было разбито, вытряхнуто до последней капли.

Спина саднила ровным, тяжелым жаром. Я боялась прикоснуться. И не хотела даже думать о том, как это выглядит. Просто лежала.

В келье было холодно, и сегодня впервые я была этому рада, потому как прохлада приятно касалась спины, успокаивая и утешая. Да и я сама не мерзла — также впервые, а ведь лежала даже без тонкого покрывала и в порванной рубашке.

Наверное, у меня лихорадка — вяло, без особого интереса думала я.

Ну, и пускай.

Сил все равно не было. И на помощь я не могла никого позвать.

Незаметно для себя я уснула и очнулась уже от осторожного, мягкого касания. Но все равно вздрогнула и дернулась назад и тут же зашипела от боли в потревоженных ссадинах.

— Прости! — испуганно выдохнула Беатрис. — Прости, я не хотела!

— Ничего, — втянув носом воздух, кое-как прохрипела я.

В ноздри тотчас ударил аромат чего-то теплого, и рот наполнился слюной. Я и не подозревала, что смогу испытывать голод, но телу было виднее.

— Это для тебя, — перехватив мой взгляд, сказала Беатрис и протянула миску с дымящейся похлебкой. В другой руке она держала кусок серого, кислого хлеба.

— Где ты это взяла? — живот мгновенно скрутило от голода, кажется, желудок и вовсе прилип к позвоночнику, но я все же не стала набрасываться на еду, словно дикое животное.

— Мне велели принести тебе трапезу... — растерянно и обеспокоенно пробормотала Беатрис.

Кажется, она обижалась.

— Кто? — все также подозрительно спросила я.

Миска с горячей похлебкой, от которой поднимался слабый пар, манила и заставляла желудок болезненно сжиматься. С трудом я отвела от нее взгляд и повернулась к Беатрис.

— Сестра Эдмунда, — прикусив губу, отозвалась она.

— Вот как...

Забрав миску и поблагодарив, я долго принюхивалась, что было глупо, ведь едва ли я сумела бы по запаху определить отраву в похлебке. Но подозрения снедали меня, и я никак не могла понять, для чего присылать еду, когда, очевидно, они задались целью меня уморить?.. Не хотели или не могли действовать слишком открыто? Неужели опасались, что кто-то в обители задастся вопросом?.. Но с чего бы им бояться, ведь внутри монастырских стен мать-настоятельница была сродни королеве. Единолично творила суд, назначала наказания, властвовала над сёстрами и послушницами?..

Глава 18

В тот вечер ужина не было ни у кого. Послушниц и сестер не выпустили из клетей, и все легли спать голодными. Правда, я крепко подозревала, что подобная аскеза не коснулась ни матери-настоятельницы, ни ее ближайших соратниц.

Но на пустой живот сон никак не шел. Неподвижно лежа на боку, я слышала, как вертелась, вздыхала и сопела Беатрис, и ее желудок жалобно урчал всякий раз, как она шевелилась. И даже мой рот наполнялся слюной, стоило подумать о припасенном на дне сундука вяленом мясе. Несколько раз я порывалась поделиться тайной с соседкой и попросить ее достать сверток, но всегда одергивала себя в последний момент.

Все же никому нельзя было доверять. Никому.

— Что с нами теперь будет? — шепотом спросила я.

— Не знаю, — также тихо отозвалась Беатрис.

— Герцог же не сможет захватить обитель?

Я помнила, что мне рассказывали об этом, но решила убедиться еще раз.

— Он никогда не дерзнёт, иначе навлечет на себя не только божий гнев, но и своих приспешников! — пылко произнесла она. — Он не посмеет ни захватить обитель, ни тронуть кого-либо из нас. Если хотя бы один волосок упадет с наших голов... — начала она и вдруг резко закашлялась.

С опозданием до меня дошло, и я хмыкнула.

О, да. Волоски уже упали.

— В общем, я хотела сказать, что всякий, кто причинит монахине или послушницы вред, будет проклят во веки веков и после смерти окажется в раскаленном котле в Преисподней, — смущенно пробормотала Беатрис и замолчала.

Мило.

— Но зачем герцогу понадобилась наша обитель? — я продолжала выуживать из девушки сведения. — Он ведь мог обойти ее стороной...

— Она стоит на скалистом мысе. Здесь пролегает граница между землями, дальше идут только те вассалы, что сохранили верность королю. Он сможет поставить в стенах обители свой лагерь. А еще здесь покоится прах Королевы-матери... — Беатрис воровато оглянулась на дверь, словно кто-то мог подслушать. — Я думаю, мятежник хочет унизить Его Королевское Величество...

Договорив, она сжалась, осенила себя символом веры и, поднеся к губам сложенные ладони, принялась бормотать молитву.

— Откуда ты все это знаешь? — искренне удивилась я.

— Покойный батюшка меня любил... — тонко всхлипнула Беатрис. — Выучил читать и писать, а еще всяким языкам. Он и библиотеку дозволял посещать, — грустно вздохнула.

Пока мачеха все не отобрала.

Следующим утром обитель вернулась к привычному распорядку.

Как и я.

Еще до того, как Беатрис ушла на трапезу, дверь в келью распахнулась, и сестра Агата шагнула внутрь.

— Довольно тебе отлеживаться, — сказала прямо с порога, впившись в меня взглядом. — Пора приступать к работе.

— К какой именно? — поморщившись, я села на тюфяке.

Не хотелось валяться перед женщиной, не хотелось, чтобы она надменно смотрела на меня сверху вниз и довольствовалась моей болью.

— К обычной. Рыба сама себя не выловит, — хмыкнула сестра Агата. — Да прикрой волосы повязкой, смотреть на твой позор стыдно.

Так не смотри, — язык жгло огрызнуться в ответ, но я промолчала.

Она почему-то не уходила и по-прежнему глядела на меня, словно чего-то ждала.

— Итак? — поторопила, не выдержав. — Ты все поняла?

— Да, — скрипнула я зубами. — Поняла.

— Вот и славно. Да, от рыбаков держись подальше, если не хочешь вторую порку получить, — бросила напоследок женщина и покинула келью.

Со стороны Беатрис раздался негромкий всхлип.

— Как же ты будешь... — запричитала она, но я вскинула ладонь в предостерегающем жесте.

— Справлюсь как-нибудь, — выдохнула сквозь зубы.

Не хотелось выслушивать ее жалость, потому что я боялась сорваться и впасть в отчаяние. И без ее всхлипов понимала, что мне будет очень, очень тяжело.

— Помоги мне, пожалуйста, — я решила перенаправить сочувствие Беатрис в полезное русло. — Прикрыть спину повязкой.

Для этого пришлось отпороть второй кусок от ночной сорочки, которую я уже изрядно растерзала. Кое-как мы смогли закрепить ее на спине, примотав к груди и пояснице двумя широкими полосами — в ход пошли рукава. Поверх я надела вторую и единственную целую рубашку до пят и две юбки — ту, что тайком передала старая служанка, и ту, что выдали в обители.

Шевелиться, конечно, было больно. Я попробовала всего лишь поднять руки и мгновенно скривилась, и меня пробил холодный, липкий пот, выступив на лбу и висках. Тихо зашипев сквозь стиснутые зубы, я попыталась еще раз. Ткань на спине натянулась, и я застонала, не в силах сдержаться.

Но мир не собирался ждать, пока отметины от порки заживут, и я знала, что если сейчас не заставлю себя двигаться, то это будет означать, что я сдалась. Проиграла. А они — победили.

Я подумала о герцоге, которого здесь именовали мятежным. Словно боялись называть его истинный титул. Он был моим призрачным шансом вырваться из обители. Это не придало мне сил, но точно придало решимости, и резким движением я оправила рубашку и юбки.

Следовало торопиться в трапезную.

Дальнейший день еще не раз будет приходить ко мне в кошмарных снах. Работа на ловле рыбы и так считалась одной из сложнейших и неприятнейших, а с иссеченной спиной... Я должна была постоянно нагибаться, что-то поднимать, распутывать, носить, карабкаться вверх и вниз по скользкой лестнице, выточенной прямо в скале, и, конечно, любое мое движение затрагивало спину. Отметины от порки вспыхивали огнем, грубое полотно натирало и без того раздраженную, вспухшую кожу.

Даже запах рыбы и боль в кистях от тяжелых сетей померкли по сравнению с болью в спине.

И все же мне повезло, потому как работа в тот день закончилась раньше обычного. Вернувшиеся рыбаки указали, что грядет шторм — небо на горизонте и впрямь было стального цвета, и тяжелые тучи низко висели над гладью воды.

— Больше не пойдем, будет с нас, — сказал один из них, и я была готова расцеловать старика.

Это означало, что мы могли вернуться. Я уже с трудом держалась на ногах и с ужасом представляла, как придется справляться с третьей партией рыбы.

Глава 19

То, что войско герцога физически не могло захватить обитель, представлялось довольно любопытным средневековым устоем. Ведь, например, осаждать монастырь им ничего не запрещало — так я поняла со слов переговорщика. А ведь длительная осада могла привести к последствиям, куда более ужасным, чем если бы вооруженные мужчины вломились в обитель — едва ли послушницы и сестры стали бы оказывать сопротивление.

Но, очевидно, нормы морали, к которым привыкла я, этому обществу были чужды. А попытки глубокой рефлексии — не просто чужды, а бесполезны и губительны.

Поэтому я решила принять за данность два заурядных факта: войско захватить обитель не может, а вот заморить всех голодом, устроив осаду, — может. А еще войско обязательно должны были пустить внутрь, открыть проход, и тогда они будут иметь право беспрепятственно вторгнуться в монастырские стены.

Роль такого предателя я отвела себе.

По тихим разговорам, что велись во время трапез, я поняла, что ни сестер, ни послушниц не посмеют тронуть и пальцем, боясь божьего гнева. И хотя я не испытывала никаких теплых чувств ни к кому, кроме, пожалуй, Беатрис, все же не хотела становиться причиной страданий других. Ненависть тлела во мне лишь к матери-настоятельнице, даже сестры Агата и Эдмунда воспринимались скорее как инструменты, а не как самостоятельные личности, намеренно причинившие мне зло.

Я боялась, что после невольного столкновения с посланником герцога и слетевшей с головы накидки мне поручат другую работу, ведь мать-настоятельница разозлилась, ее слащавая улыбка и ласковый голос меня не обманули. Но этого не случилось. Наверное, просто не нашлось занятия хуже и тяжелее, чем ловля проклятой рыбы. Или же не было времени, чтобы придумать для меня что-то иное, ведь войско герцога под стенами обители все же являлось весьма существенной угрозой.

Они, к слову, перехватывали гонцов с письмами и тщательно обыскивали повозки, которые доставляли в обитель продукты. Я слышала, что застрелили нескольких птиц, которые вылетели с посланиями. Во внешнем мире о том, что происходило в монастыре, узнают нескоро.

Рискованный план, который у меня созрел, не мог гарантировать, что все получится и пройдет, как я задумала, но ничего другого не оставалось. Лучше попытаться один раз, чем жалеть всю оставшуюся жизнь, а я подозревала, что будет она недолгой, уж мать-настоятельница, сестра леди Маргарет, об этом позаботится.

Посланник от герцога сказал, что будет являться для переговоров семь дней. Ровно столько у меня оставалось, чтобы воплотить в жизнь безумный план.

Но все пошло наперекосяк уже в первое утро. Со мной на ловлю рыбы отправили сестру Агату. Никак, никак я не могла этого ожидать. Наше случайное столкновение с посланником герцога породило серьезные последствия. Он не должен был видеть меня, да еще и в таком обличье. А я не должна была встречаться с ним, и, кажется, мать-настоятельница решила проследить, чтобы подобное не повторилось.

Сестра Агата с по-рыбьи пустыми глазами не выпускала меня из поля зрения. Я не знала, что именно ей поручили — охранять, присматривать или, может, подловить на чем-то — но слишком уж внимательно она наблюдала за каждым моим движением. Мне оставалось только опустить голову и работать молча, словно была занята исключительно ловлей трески.

Так прошло пять, а может, и все шесть дней. Каждый раз, когда я собиралась хоть немного отклониться от привычной тропы, хоть на шаг приблизиться к задуманному — сестра Агата возникала рядом, как тень, и от ее тяжелого взгляда кожа начинала зудеть между лопатками. В тех местах, на которые пришлись удары.

Меня сковал страх. Он буквально парализовал. Он рос, как сорняк, и пустил корни глубоко внутрь. Страх последствий, которые я уже ощутила. Буквально ощутила, на собственной шкуре. Именно страх не позволял мне отклоняться от привычной тропы, он же заставлял втягивать голову в плечи, когда сестра Агата бросала на меня косые взгляды.

Я боялась, что план провалится, и все, чего я добьюсь, — получу новое наказание, которое будет куда жестче предыдущего. Порой казалось, что достаточно одного неверного движения — и меня снова привяжут к позорному столбу, а мать-настоятельница будет стоять позади с тем же торжественным, довольным выражением.

Но еще сильнее я боялась остаться в этой обители навсегда...

А времени оставалось ничтожно мало. Посланник должен был прийти завтра — в последний раз.

Они появились, как и в прошлые разы, после полудня. Звонкий звук рога достиг наших ушей даже на берегу, прорезался сквозь шум, с которым волны бились о камни. У меня дернулся живот, словно кто-то сжал его изнутри ледяной рукой. Сердце застучало так громко, что я почти не слышала ничего вокруг.

Я чувствовала, как напряглась сестра Агата. Она встала, выпрямилась, огляделась. Я же по-прежнему сидела над корзиной, держа в руках скользкую рыбу, и делала вид, что занята.

А потом рванула.

Будь что будет.

Это было внезапно даже для меня. Я вскочила, выронив рыбу, которая с хлюпом ударилась о гальку. Повернулась и побежала вверх по тропе, подхватив юбку. Камешки посыпались из-под ног, зацепились за подол. Я взлетела на каменную лестницу, обогнув отвесный угол скалы.

— Стой! — услышала я за спиной.

Но я бежала, не оглядываясь, словно за мной гнался сам дьявол. Может, так и было.

Ноги скользили по влажным камням, спина обливала потом, и следы от порки нещадно щипало. В горле горело от нехватки воздуха, но я мчалась вверх.

Я влетела во двор на глазах у всех, как и неделю назад, и застала почти такую же картину: посланники от герцога, мать-настоятельница, сестра Эдмунда... Они смотрели на меня дикими взглядами.

— Генрих?! — выкрикнула я имя мертвого мужа Элеонор. — Генрих… ты… ты вернулся ко мне?!

И один из них — тот, что возвышался над остальными, как скала — повернул голову.

— Генрих! — повторила я.

Он не успел ничего сказать — только шагнул вперед, когда я повисла на его груди, схватившись руками за плащ.

Глава 20

Глава 20.

Пока меня тащили, я вырывалась и извивалась. Задравшаяся рубашка неприятно царапала спину, по коже словно прошлась наждачная бумага, но приходилось терпеть. Если не обману мать-настоятельницу, что у меня действительно помутился рассудок, эта боль покажется мне каплей в море. Поэтому я дергалась в руках сестер, как змея, не забывая подвывать и голосить.

— Пустите, отпустите же меня, мой супруг вернулся! Я должна быть с ним! Генрих, Генрих!..

Я сучила ногами сперва по земле, затем по каменным плитам, пока меня волокли. Вопреки ожиданиям, дошли мы не до кельи, а до общего зала, где проводились трапезы и молитвы. Довольно грубо меня посадили на скамью, с двух сторон придерживая за плечи, чтобы я не дергалась. Я перестала визжать и тихонько скулила, раскачиваясь и повторяя имя мужа.

Несколько минут в помещении звучал лишь мой тонкий голос да недовольное шипение сестер, а затем в трапезную, кипя от гнева, ворвалась мать-настоятельница. Подойдя, она от души отвесила мне пощечину.

— Негодная девка! Как ты только посмела! — воскликнула она, исходя злобой.

Я дернула головой и посмотрела на нее настолько пустыми глазами, насколько могла.

— Но там же мой муж, — пропела с блаженной улыбкой. — Там Генрих, вы видели его? Он ко мне вернулся!

Зарычав, она ударила меня второй раз, и голова дернулась в другую сторону. Перстнем мать-настоятельница задела губу, и по подбородку засочилась тонкая струйка крови.

— Отпустите меня к мужу, пожалуйста? — щеки пылали от ее ладоней, ведь била она мастерски, с оттяжкой, но я упрямо продолжала притворяться. — Теперь же уже можно? Я смиренно приняла свое наказание, и Небесная Матерь меня простила. Вернула мне мужа... — и я закачалась вперед-назад.

Вокруг уже собралась толпа, по которой поползли шепотки. Боковым зрением я отметила, что многие осеняли себя символами веры и смотрели на меня с ужасом. Это хорошо. Это правильно. Лучше ужас, чем подозрение.

— Элеонор! — жёсткие пальцы настоятельницы впились в мои плечи как клешни, и она затрясла меня, что было сил. — Смотри мне в глаза! В глаза!

Ее властный пробирал до самых костей, заставляя подчиниться. Послушно я выполнила ее приказ, часто моргая и продолжая улыбаться блаженной улыбкой. Я чувствовала, что кровь из разбитой губы стекала по подбородку, но не пыталась ее стереть, чтобы не разрушать свою легенду.

— Где ты, девочка?

— В обители святой Катарины... — промямлила я.

— Зачем ты бросилась к барону Стэнли? — строго спросила мать-настоятельница.

Сердце гулко и быстро стучало о ребра. Говорить с этой женщиной — все равно, что входить в клетку к дикому зверю. Ее взгляд выпивал душу, заставлял желудок ухать к ногам и закручиваться узлом.

— Это мой муж Генрих, маркиз Равенхолл. Вы не узнали его? И правда, вы же, верно, и не встречались никогда, — я улыбнулась снисходительно и вздохнула. — Так когда я смогу вновь его увидеть?

— Что ты шептала ему?

— О том, как сильно ждала и счастлива видеть его живым...

Несколько бесконечных, мучительных секунд мать-настоятельница всматривалась мне в глаза. Она даже схватила подбородок одной рукой и подвинула ближе к своему лицу и принюхалась ко мне, словно могла учуять ложь. Затем резко, зло отпустила, оттолкнула мою голову и отошла. Жестом подозвала к себе старших сестер, и не без злорадства я отметила, что Агата, которая упустила меня на берегу, приблизилась к ней с опаской, съежившись всем телом и втянув голову в плечи.

Мне ее не было жаль ничуть.

Чтобы не выдать ненароком свою заинтересованность в их беседе, я нарочно отвернулась и принялась смотреть в сторону, прислушиваясь изо всех сил, но в трапезной было слишком шумно, потому как все перешептывались. На меня поглядывали и с ужасом, и с неприязнью, и с сочувствием, и со страхом, а приближаться никто не осмеливался.

— ... головой ослабела?

— ... белая кость, слишком нежная, слишком слабая...

— ... притворщица... от одной порки разума не лишаются...

Чужие голоса доносились со всех сторон, и я старалась не обращать на них внимание. Лишь продолжала блаженно улыбаться и раскачиваться взад-вперед, царапая и царапая кожу. Проклятые грубые тряпки...

— ... убогих грешно обижать... Небесная Матерь учит нас всепрощению… — сказал кто-то, и я быстро опустила голову, опасаясь, что довольный блеск во взгляде меня выдаст.

Не знаю, чем бы все решилось, если бы вбежавшая в трапезную послушница ни окликнула мать-настоятельницу.

— Пришло послание от маркиза! — задыхаясь от быстрого бега, выпалила да. — Птица смогла долететь!

— Не ори, дура, — сурово отчитала ее мать-настоятельница.

Колеблясь, она бросила в мою сторону быстрый взгляд. По телу прошла дрожь; казалось, она видела меня насквозь и ни на грош не поверила в то, что я тронулась рассудком.

— Отведите ее в келью да не оставляйте одну. Чтобы не начала на каждого встречного кидаться, — вынесла она вердикт, кивнув кому-то из сестер. — А ты, — колючий взгляд на Агату, — еще ответишь за свою оплошность.

Та проблеяла что-то, униженно приседая и сгибаясь, но мать-настоятельница не удостоила ее вниманием. Она повернулась к сестре, что вбежала в обитель, и бросила сквозь зубы.

— Ступай за мной.

Никто не решался проронить ни звука, пока она не покинула трапезную, но стоило ей ступить за порог, как заговорили все разом. Дышать стало легче, воздух уже не казался таким наэлектризованным, спертым и тяжелым. Он больше не душил, не давил на плечи, не заставлял пригибаться к земле.

Поистине пугающей женщиной была мать-настоятельница.

Я же не смела поверить своей удаче. По телу волна за волной проходила дрожь, и я почти не притворялась, что не могу идти, когда меня вновь подхватили под руку и повели в келью. Ноги действительно не слушались. Напряжение, что сковывало грудь, медленно отступало, но ему на смену приходил страх.

Ведь ничего еще не закончено... самое опасное — впереди.