Хризантемы

— Здравствуйте, чем могу помочь?

Продавщица цветочного широко улыбалась. Выглядела она так, словно только что сошла со страниц любовного романа — Тая с завистью посмотрела на ее светлые волосы, голубые глаза с идеально выведенными острыми стрелками, пухлые губы, влажные от блеска. Мама всегда говорила, что мужчины предпочитают блондинок.

— Подскажите какие-нибудь посвежее? Мне нужно, чтобы букет простоял долго.

— У нас все свежие. Пионы вот красивые, еще не распустились совсем, ранункулюсы, лизиантусы…

— Ага, а что-нибудь попроще есть?

Приторная улыбочка исчезла с лица девушки.

— Розы, гвоздики. Вот еще — оглянувшись, продавщица указала рукой на облако острых лепестков. — Всего пятьдесят рублей за штуку.

Из магазина Тая вышла с огромной охапкой белоснежных хризантем — крепких, сочных, с зеленой серединкой. Понюхала букет и довольно зажмурилась.

В их с мамой квартире цветы не водились совсем. Только неживые, пластиковые — такие мама каждый год покупала к Пасхе и отвозила на кладбище. Мерзкие желтенькие ромашки на тонкой проволоке для дедушки. Для отца вырвиглазного цвета искусственные лилии. И почему-то всегда белые, с прозрачными капельками застывшего клея, розы для брата Таи.

«Придумала тоже, деньги тратить» — говорила мама в те редкие моменты, когда Тая все же приносила домой желтые тюльпаны на 8 марта или розы на День рождения. Ворчала еще немного, но затем все же доставала из стенки стеклянную вазу. Все красивые хрустальные оставались нетронутыми — Тая не помнила, чтобы их хоть раз использовали по назначению. «Вот выйдешь замуж, будет тебе приданое».

12-й автобус, поскрипывая ржавыми боками, подполз к остановке. Тая вошла, протянула пару монет кондукторше и ушла в самый конец салона, на одно из высоких мест у окна. Людей было не много, в обеденное время желающих прокатиться в общественном транспорте надо еще поискать. Пара женщин с пакетами, школьники с рюкзаками наперевес. И двое алкашей, что вошли в автобус на следующей остановке. Как на зло, места в хвосте автобуса были и их любимыми тоже.

Мужичок с красным лицом, хитро поглядывая то на Таю, то на букет, явно пытался придумать тему для разговора. Ерзал на месте, прочищал горло, поправлял нелепую шапку-кепку из дерматина. Затем все-таки выдохнул вместе с перегаром:

— Все правильно, шикарной женщине шикарные цветы. Молодец ваш мужик.

Собутыльник соседа по сиденью хихикнул.

— Это не мне — коротко выпалила Тая, сама не зная, зачем вдруг решила ответить.

Мужичок смутился, но, видимо, захотел оправдаться и виновато спросил:

— А кому тогда букет такой огромный?

— Маме.

— Пра-а-альна, мам надо ценить. Они вон нас как любят. Я, бывало, приду домой, а она меня полотенцем мокрым — хрясь, хрясь, — так отходит! Чтоб не пил больше. Заботится!

Тая молча отвернулась к окну, давая попутчику понять, что разговор окончен. В ее семье, семьях ее друзей и коллег забота тоже была такой — кухонным вафельным полотенцем, хлещущим по спине, резким словом, брошенным невзначай. «Кто тебе кроме родной матери правду скажет!» Да, конечно, все делалось из любви, поступки говорили красноречивее всего. Но это чувство, безусловное и искреннее, будто не могло существовать в чистом виде, его обязательно нужно было прятать под чем-то кусачим, словно одеяло из верблюжьей шерсти.

Когда автобус подобрался к конечной, на улице уже смеркалось. Тая вышла на остановке одна, втянула морозный воздух и крепче прижала к груди букет хризантем. Ноги несли ее по знакомой тропинке, снег приятно похрустывал под подошвой кожаных сапог. Тая ускорила шаг, желая то ли согреться, то ли попасть в ритм ударов сердца, которое забилось чаще.

— Привет, мам.

Серая плита слегка поблескивала в свете закатного солнца. Букет увядших цветов покрылся инеем, консервная банка, в которой он стоял, совсем проржавела и даже оставила рыжий круг на постаменте из гранитной крошки. Нужно принести вазу. Может, хрустальную?

Тая присела на корточки, положила букет и коснулась мерзлой земли рукой.

— Целый год прошел, представляешь?