Хромовый Статик

Симфония Бетонной Тоски

Рассвет не приносит света. Он лишь размазывает серость по горизонту, как грязь по стеклу. В тесной квартире Артура Кейна, заваленной окурками, пустыми банками из-под пива и скомканными листами бумаги, утренний полумрак цепляется за углы, будто не хочет уходить. Окно, забранное тонкой занавеской, пропускает тусклый свет, который оседает на облупленных стенах и выцветшем линолеуме. За стеклом — индустриальный пейзаж: ржавые трубы заводов, изрыгающие дым, бетонные коробки домов, чьи окна слепо таращатся друг на друга, и небо, словно заштрихованное углем. Город дышит равнодушием.

Арт сидит на краю продавленного матраса, уставившись в пол. Его худощавое тело сутулится, будто под тяжестью невидимых цепей. Темные волосы, давно не знавшие расчески, падают на лоб, скрывая глаза — большие, с тяжелыми веками и черными кругами, которые делают его похожим на привидение. На нем мятая черная футболка с выцветшим логотипом какой-то забытой группы и джинсы, чьи швы грозят расползтись. Его пальцы, длинные и нервные, теребят зажигалку — щелк, щелк, щелк. Пламя вспыхивает и гаснет, как его мысли: короткие, резкие, ни к чему не ведущие.

Вчерашний вечер — мутное пятно. Была ссора, кажется. Или нет? Голос Элизы, мягкий, но с ноткой усталости, звучит в голове обрывками. «Арт, ты не можешь вечно так… Я пытаюсь, но…» Он помнит, как она стояла у двери, кутаясь в свой дурацкий зеленый шарф, будто он мог защитить ее от его слов — или от его молчания. Дверь хлопнула. Или не хлопнула? Может, она просто ушла тихо, как уходят люди, которые больше не верят, что их услышат. Теперь в квартире пусто, и эта пустота — не просто отсутствие Элизы, а что-то большее, что-то, что грызет его изнутри, как ржавчина металл.

Он поднимает взгляд к окну. Дым из труб вдалеке вьется лениво, словно издеваясь над его неподвижностью. «Мир продолжает крутиться, — думает Арт, — а я… я застрял». Его внутренний голос — хриплый, циничный, как старый радиоприемник, который ловит только помехи. Он пытается вспомнить, когда в последний раз чувствовал что-то, кроме этой серой, вязкой апатии. Неделю назад? Месяц? Год? Все сливается в одно — в хромовый статик, шум в голове, который не дает ни думать, ни жить.

На столе у кровати — кружка с холодным кофе, рядом — пепельница, полная окурков. Один из них, недокуренный, все еще пахнет табаком. Арт тянется к нему, но передумывает. Вместо этого он встает, медленно, будто каждое движение требует неимоверных усилий, и подходит к окну. Холодное стекло касается его лба, и на секунду кажется, что он может раствориться в этом сером месиве за окном, стать частью заводского дыма, бетонной стены, равнодушного неба.

— Ну и что дальше, Арт? — бормочет он себе под нос, и его голос звучит чужим, словно принадлежит кому-то другому.

— Сидеть и ждать, пока мозг окончательно сгниет?

Он усмехается, но в этой усмешке нет веселья — только горечь. Люди думают, что он сумасшедший. Может, они правы. А может, это они все спятили, бегая по своим делам, притворяясь, что их жизни имеют смысл. Он вспоминает, как Элиза однажды сказала:

«Ты видишь только тени, Арт. Но там, за ними, есть свет». Свет. Какое глупое слово. Свет для него — это мигающая лампочка в коридоре, которая вот-вот перегорит.

Где-то в соседней квартире хлопает дверь, и звук отдается в груди, как удар. Арт вздрагивает, его пальцы снова находят зажигалку. Щелк. Пламя. Щелк. Темнота. Он представляет, как поджигает занавеску, как огонь пожирает эту жалкую квартиру, этот город, его самого. Но даже эта мысль не вызывает ничего, кроме усталости. «Слишком много усилий», — шепчет его разум.

Он отходит от окна и оглядывает комнату. На полу — смятая записка, которую он не помнит, как писал. Поднимает ее, разглаживает. Почерк неровный, почти неразборчивый: «Закончить начатое. Или не начинать вовсе». Он хмурится, пытаясь понять, что это значит. Закончить что? Жизнь? Или просто уборку в этой чертовой квартире? Он комкает бумагу и швыряет ее в угол.

Часы на стене тикают, хотя он не помнит, когда в последний раз заводил их. Время здесь — просто насмешка. Арт падает обратно на матрас, закрывает глаза. Веки тяжелые, но сон не приходит. Вместо этого — хромовый статик, тот самый шум, который заполняет его голову: обрывки воспоминаний, голоса, которых он не хочет слышать, вопросы, на которые нет ответов. «Может, сегодня будет лучше», — думает он, но тут же добавляет:

— Ага, конечно».

За окном город просыпается, но для Арта утро — это просто еще один оттенок серого. Он лежит, слушая, как мир продолжает существовать без него, и чувствует, как что-то внутри него тихо, но неотвратимо ломается.

Утренний холод вгрызается в кожу, как мелкие зубы. Арт Кейн шагает по тротуару, утопая в сером месиве города, который, кажется, никогда не спит, но и не живет по-настоящему. Его потрепанная куртка, некогда черная, а теперь выцветшая до какого-то невнятного оттенка, хлопает на ветру. Капюшон он не накидывает — пусть ветер хлещет по лицу, хоть что-то почувствовать. Его худощавое лицо, с вечно нахмуренными бровями и темными кругами под глазами, выглядит так, будто он не спал неделю. Глаза, большие и усталые, скользят по толпе, но не цепляются ни за что — словно мир вокруг него размазан, как акварель под дождем.

Улицы города — это лабиринт из бетона и стали, пропитанный запахом выхлопных газов и мокрого асфальта. Гудят машины, сигналят такси, где-то вдалеке воет сирена, а над всем этим — гул голосов, шагов, жизни, которая Арту кажется чужой. Люди спешат мимо, их лица — смазанные пятна, их взгляды — острые, как иглы. Он замечает, как женщина в деловом костюме, сжимая телефон, чуть отклоняется в сторону, когда он проходит мимо. Старик с газетой под мышкой бросает на него быстрый, подозрительный взгляд и ускоряет шаг. Даже подросток в наушниках, жующий жвачку, на секунду замирает, будто Арт — это что-то, от чего лучше держаться подальше.