Хроники 302 отдела: Эффект кукловода

Глава1

Глава 1

Я проснулся с привычной досадой и мерзким зудом от убожества вокруг. Квартира, куда я попал, заняв тело советского бармена, походила на музей социалистического реализма, и экспонаты подбирались с язвительной иронией.

На стене висел старый ковёр с таким вычурным узором, будто это тайное послание инопланетян. Рядом стояла глянцевая стенка — мечта советского обывателя, словно годами пропитанная жиром чиновничьих ладоней. Пластиковая столешница на тонких ножках казалась способной выдержать удар ядерной боеголовки. На подоконнике медленно умирал алоэ, явно стыдясь своего растительного происхождения. Стулья, испещрённые непонятными пятнами, одним видом вызывали у меня брезгливость.

Эти чупырлы не представляли себе, насколько жалкой была их жизнь. Радовались каждой мелочи, будто нахаляву получили билет в рай. Стада непуганых бегемотов вокруг верили в своё светлое будущее и прочие нелепые сказки, льющиеся в их уши ежедневно из каждого утюга.

Я лениво встал с кровати и подошёл к косо висевшему зеркалу. Отражение встретило меня холодным взглядом серо-голубых, почти ледяных глаз. Худощавое лицо с острыми чертами, губы презрительно искривлены. Я застегнул верхнюю пуговицу белоснежной рубашки, поправил воротник. Костюм советского бармена сидел идеально, словно сшитый на заказ. Конечно, иначе и быть не могло: я профи, безупречный актёр в дешёвом спектакле для идиотов.

Каждое утро я играл роль образцового советского гражданина, доброго бармена, любящего своё дело. В действительности я просто манипулировал глупцами, зная, что они никогда не заподозрят ничего большего. Смешно и грустно одновременно.

Мои мысли оборвал телефонный звонок. Чёрт бы побрал эти советские аппараты, тяжёлые как кирпич, с раздражающим звоном, от которого хотелось кого-нибудь убить. Я нехотя поднял трубку и холодно произнёс:

— Панов слушает.

Голос на том конце дрожал от усердия и рабского почтения:

— Александр, доброе утро! Клиент прибыл успешно, ждёт указаний. Какие будут распоряжения?

Я раздражённо закатил глаза. Эти кретины из будущего снова прислали очередного горе-путешественника, мечтающего поправить дела за счёт прошлого. Как будто я тут только для того, чтобы подтирать за ними сопли.

— Запоминай, — сухо и чётко произнёс я. — На три дня отправляешь его в адаптационную квартиру. Легенда стандартная: документы есть, работа в строительном тресте. Пусть даже нос на улицу не суёт, пока лично не дам инструкции. Понял?

— Да, Александр, всё будет исполнено! — отрапортовал голос.

— Свободен, — бросил я и с облегчением повесил трубку.

Я вздохнул, стараясь прогнать раздражение. Эти идиоты портили настроение, но такие моменты подчёркивали мою власть. Они были всего лишь пешками в моей игре, и это приятно холодило нутро.

Неспешно позавтракав, я снисходительно смотрел на остатки дешёвого кофе на дне чашки. Вкус отвратительный, но символически прекрасный. Всё здесь было таким же дешёвым и наивным, как этот напиток, который советские граждане принимали за настоящий кофе и пили с детской радостью, будто каждый раз выигрывали в лотерею.

Особенно забавно было наблюдать, как просто управлять доверчивой толпой. Покажи им дефицитную колбасу, и они пойдут за тобой хоть в ад, уверенные, что дорога ведёт прямо в светлое завтра. Обманывать этих лохов было даже скучно, но именно в этом заключалось особое удовольствие: тонкость манипуляций, искусство управления человеческим стадом доставляли почти физическое наслаждение.

Закончив завтрак, я аккуратно встал из-за стола и тщательно проверил содержимое карманов. Паспорт советского образца был аккуратно потрёпан — так, чтобы не вызывать лишних подозрений. Пропуск на работу, мелочь для автобуса, ключи — ничего лишнего. В моей жизни не было места случайностям.

Перед выходом я по привычке оглядел квартиру. Всё было на месте. Педантичность всегда оставалась моим верным союзником, не позволяя оставить следов, способных раскрыть мою сущность. Запер дверь и повернул ключ, испытывая лёгкое удовлетворение от завершённого утреннего ритуала.

На улице меня встретил привычный московский пейзаж конца семидесятых — пасмурное небо, серый асфальт и толпы людей с одинаково безразличными и при этом нелепо оптимистичными лицами. Спешащие служащие, рабочие с мутными взглядами, мамаши, тащащие вопящих детей в сад, бабки, ворчащие у подъездов. Всё это напоминало зоопарк, в котором звери не догадывались о своём заточении.

Проходя мимо, я испытывал циничное удовольствие. Истинный кайф — двигаться среди тех, кто даже не подозревает, что рядом идёт охотник. Я управлял их неосведомлённостью, словно дирижёр оркестром. Игра велась по моим правилам, и выигрыш всегда был моим.

На остановке я слился с толпой, настолько естественно, будто был рождён среди этих серых фигур. Они были частью моей гениальной постановки, в которой я — главный герой, а они — бездумная массовка.

Автобус подъехал, визжа тормозами, двери со скрипом открылись. Я шагнул внутрь, готовый продолжить спектакль очередного дня.

Толкаясь в автобусе, мысленно возвращался к тому последнему вечеру в Москве две тысячи двадцать пятого года, когда мой привычный мир рухнул, похоронив под собой безнаказанность и свободу. Воспоминания были острыми и чёткими, словно картины, вырезанные ножом и бережно хранимые памятью.

Я помнил ту ночь до мельчайших деталей. Тёмный переулок неподалёку от шумного проспекта, тусклый свет фонарей на грязных стенах старых домов, гул автомобилей вдалеке. Не торопился, ждал момента, когда миниатюрная блондинка с испуганными глазами свернёт в узкий, скрытый от чужих глаз проход.

Цыпочка была идеальна — нежная и беззащитная, словно специально созданная для моей игры. Она нервно оглядывалась, ускоряла шаг, прижимая сумочку. Её страх тянулся ко мне тонкой, невидимой нитью. Я уже предвкушал её покорность, тихие, отчаянные просьбы, которые только усиливали моё желание.

Всё произошло стремительно, будто многократно отрепетированное представление. Я приблизился бесшумно, ухватил её за локоть, развернул к себе, наслаждаясь её испугом. Девушка задрожала, тихо прошептав что-то бессвязное и обречённое. Я улыбнулся, осознавая абсолютность, но краткость своей власти, подобной вспышке спички во тьме.

Глава 2

Глава 2

Серое московское утро, пробиваясь сквозь мутные стёкла автомобиля, придавало лицам Варвары и Виталия строгую и непривычную серьёзность. Девушка безучастно смотрела на вытянувшиеся вдоль дороги дома, которые будто вырастали прямо из земли, напитанные хмурой и дождливой тоской столицы. В такие минуты она чувствовала себя отстранённой, словно наблюдая жизнь сквозь тусклое окно чужой квартиры.

Виталий, обычно невозмутимый, сегодня раздражённо вздыхал, нервно перебирая руки на руле, будто это могло ускорить вязкое движение автомобильного потока. Он изредка бросал короткие взгляды на коллегу, явно ожидая, что молчание нарушит именно она. Оба привыкли к срочным вызовам, но сегодняшний явно выделялся из привычного ряда.

— Тебе не кажется, что Белоусов слишком драматизирует? — тихо спросила Варвара, словно опасаясь быть услышанной кем-то лишним даже здесь, в салоне машины.

Виталий усмехнулся одними уголками губ и покачал головой:

— Белоусов и драматизм? Он мастер сухой конкретики. Скорее уж, это реальная чрезвычайная ситуация. Он не из тех, кто любит пустую суету.

— Именно, — негромко подтвердила Варвара, вновь погружаясь в размышления.

Им редко приходилось отправляться в Кремль без веской причины. Подобные вызовы всегда сопровождались неприятным напряжением, нарастающим с каждым метром приближения к красным стенам.

Когда машина остановилась возле пропускного пункта, Варвара внутренне собралась. Сегодня проверка была особенно скрупулёзной: охранники тщательно изучали документы, переглядывались и обменивались короткими, едва уловимыми фразами. Виталий молча терпел досмотр, но нервная складка на его переносице ясно выдавала раздражение излишней строгостью. Варвара позволила досмотреть свою сумку и куртку, скрывая желание поторопить медлительных охранников.

Наконец они оказались внутри Кремля, чья атмосфера всегда веяла холодной торжественностью. Длинные коридоры с тяжёлыми дверями и высокими потолками были знакомы, но сегодня казались особенно мрачными и пустыми. Каждый шаг по гладкому полу отражался гулким эхом, усиливая тревожное ожидание.

Перед массивной деревянной дверью кабинета Белоусова Варвара невольно вздохнула, собираясь с мыслями. Виталий спокойно и уверенно кивнул ей и открыл дверь.

Кабинет Аркадия Васильевича, как всегда, встречал нарочито сдержанной, почти стерильной обстановкой, свойственной человеку, привыкшему к абсолютному порядку. Здесь не было случайных вещей: строгий стол, массивное кресло, аккуратно заполненные документами шкафы, кожаный диван и кресла для гостей. Окно, за которым тянулась серая московская площадь, было распахнуто, и в комнату проникала холодная свежесть, не облегчающая напряжения.

Сегодня кабинет казался особенно гнетущим, словно воздух загустел, отяжелев от скрытой тревоги. Белоусов стоял у окна, задумчиво глядя вниз, и не сразу обратил внимание на вошедших, позволяя тишине усиливать напряжение.

Когда генерал повернулся к Варваре и Виталию, они сразу заметили, насколько необычно встревожен и раздражён он был. Всегда внимательный и проницательный взгляд стал холодным, губы плотно сжаты, руки, обычно спокойно сложенные за спиной, нервно сжимались и разжимались.

Эта перемена оказалась столь очевидной, что Варвара и Виталий невольно переглянулись, разделяя тревогу. Белоусов помолчал ещё несколько мгновений, прежде чем сухо произнести:

— Проходите, садитесь. Нам предстоит серьёзный разговор.

Его голос звучал жёстко, будто генерал боялся произнести лишнее. Варвара и Виталий молча сели в предложенные кресла, не отрывая взгляда от хозяина кабинета. Белоусов вновь отвернулся к окну, давая понять, что ему необходимо ещё немного времени, прежде чем он продолжит. В комнате повисла атмосфера ожидания и неясной тревоги, готовая вот-вот пролиться словами.

Кабинет Белоусова погрузился в настороженную тишину, будто в ожидании неминуемого и тревожного события. Аркадий Васильевич постоял у окна и неторопливо подошёл к столу. Взяв лежавшую там папку, он на мгновение замер, словно колеблясь, стоит ли вообще её открывать. Затем сдержанным жестом положил её ближе к Варваре и Виталию.

— Понимаю, выглядит абсурдно, — произнёс он, тщательно подбирая слова, — но документы подлинные. Проблема в другом: до недавнего времени их просто не существовало в архивах. Архивариусы не смогли объяснить их появление. Проверки подтвердили, что бумаги действительно пролежали там с семидесятых-восьмидесятых годов — об этом говорят и пыль, и печати. Но факт остаётся фактом: ещё несколько дней назад никто не подозревал о их существовании.

Варвара осторожно взяла папку, перелистывая документы. Её пальцы слегка дрожали, выдавая скрытое напряжение. Пожелтевшие страницы сухо шуршали, словно протестуя против своего изучения. Чем глубже Варвара погружалась в текст, тем сильнее проступала тревога на её лице.

— Очень странно, — тихо сказала Варвара, поднимая взгляд на мужчин. — Здесь совершенно невероятные показания. В документах описаны люди, появлявшиеся в СССР в семидесятые и восьмидесятые годы, утверждавшие, что прибыли из две тысячи двадцать пятого года. В протоколах допросов они используют слова и термины, которых тогда просто не существовало. Упоминаются даже технологии и события, которые не могли существовать в то время.

Она протянула папку мужу, внимательно наблюдая за его реакцией. Виталий изучал бумаги, с каждым мгновением его взгляд становился всё более настороженным. Закончив, он задумчиво взглянул на Белоусова:

— Аркадий Васильевич, даже если предположить, что все эти люди были сумасшедшими или провокаторами, как объяснить, что документы обнаружены только сейчас? У меня складывается впечатление, что нас сознательно вынуждают обратить на них внимание. Вопрос лишь в том — кто и зачем это делает?

Белоусов молча смотрел куда-то в сторону, затем тяжело вздохнул:

— Именно это и тревожит меня больше всего. Вы правы, Санин: кто-то действительно хочет привлечь наше внимание. Но есть и другая странность. В текстах присутствуют детали, о которых в те годы невозможно было знать. Либо авторы обладали невероятным даром предвидения, либо всё описанное действительно происходило. Если второе верно, речь идёт о вмешательстве из нашего времени в прошлое. А это уже не фантастика, а реальная угроза национальной безопасности.

Глава 3

Глава 3

Пётр Иванович Курносов шёл по коридору Второго Главного управления КГБ, ловя себя на том, что его шаги звучат мягче обычного, словно он всё ещё ступал по влажному песку прибоя, а не по казённому линолеуму. На календаре значился семьдесят девятый год, и Москва жила в напряжённом ожидании грядущей Олимпиады. Это обстоятельство придавало возвращению из отпуска дополнительную ответственность. Ещё вчера казалось, будто отпуск продлится вечно, но сегодняшнее утро выдернуло его из крымского спокойствия тревожным звонком и срочным вызовом начальства. Безмятежность, накопленная за две недели, быстро исчезала, уступая место привычной бдительности, натянутой, как струна.

Подойдя к своему кабинету, Курносов осторожно открыл дверь и, осмотрев знакомые стены, мысленно поздоровался с привычным рабочим пространством. Но стоило ему потянуться к креслу, как телефон на столе разорвал тишину настойчивым трезвоном. Секретарь начальника коротко сообщил, что генералу Фролову он нужен срочно.

В кабинете генерала царила напряжённая тишина. Обычно уверенный и насмешливый, Фролов сейчас казался встревоженным и непривычно серьёзным.

— Присаживайтесь, Пётр Иванович, — указал он на кресло перед столом. — Извините, что прямо с корабля на бал, но дело не терпит отлагательств.

Курносов сел, положив руки на колени и внимательно вгляделся в глаза руководителя.

— Как отпуск, отдохнули? — спросил Фролов механически, явно не рассчитывая услышать подробности.

— Благодарю, Виктор Михайлович, вполне, хотя не ожидал столь резкого возвращения в реальность, — ответил Курносов, слегка улыбнувшись. — Но служба зовёт, а отпуск всегда кончается в самый неподходящий момент.

— Да уж, хуже момента и не придумаешь, — нахмурился Фролов и, помолчав несколько секунд, продолжил: — Дело необычное и серьёзное. Три дня назад в Москве убили девушку, студентку вечернего института. Перед смертью её жестоко изнасиловали, что добавляет ситуации тревожности и мрачности. Всё выглядело бы обычной зверской расправой, если бы не одна крайне неприятная для нас деталь.

Фролов взял со стола папку и положил её перед Курносовым.

— У жертвы в кармане нашли спичечный коробок. Вроде ничего особенного, однако на коробке номер телефона объекта настолько секретного, что о нём знают лишь единицы в стране. Именно поэтому дело перешло к нам.

— Насколько серьёзна утечка? — уточнил Курносов, открывая папку и пробегая взглядом документы.

— Это мы и должны выяснить, — тяжело вздохнул генерал. — Если номер попал случайно — одно дело. Но если намеренно... сами понимаете.

— Понимаю, Виктор Михайлович, — произнёс Курносов. — Особые указания?

— Действовать максимально осторожно, — отчётливо сказал Фролов. — Дело деликатное, резонанс огромный, ставки высоки. Подозреваемых пятеро, всех уже ведут наши оперативники. Но нужен твой свежий взгляд, Пётр Иванович. Лично изучи материалы и определи, с кого начать.

— Слушаюсь, — кивнул Курносов, поднимаясь и забирая папку. — Начну немедленно.

— Спасибо, Пётр Иванович, — Фролов проводил его взглядом до двери. — Только ради Бога, аккуратнее. Дело может оказаться сложнее, чем кажется.

Вернувшись в кабинет, Курносов запер дверь и сел за стол. Он методично разложил фотографии и бумаги, вчитываясь в каждую строку. На снимках чётко проступала жестокость убийцы, подчёркнутая холодной педантичностью.

Раздался короткий стук, и в кабинет вошёл молодой оперативник.

— Разрешите? — негромко спросил он.

— Входи, Юра, — Курносов махнул рукой, не поднимая глаз от бумаг. — Уже есть что-нибудь?

— Пока только общая картина, — слегка смущённо сообщил оперативник. — Подозреваемых пятеро: двое преподавателей института, сосед девушки, случайный свидетель и ещё один… Александр Панов, бармен из ресторана «Волга». Его личность вызывает больше всего вопросов.

Курносов поднял глаза и внимательно посмотрел на оперативника.

— Почему именно Панов? Что в нём особенного?

— Близкие девушки сообщили, что за день до убийства она посетила ресторан «Волга», хотя раньше подобных мест избегала. Наш осведомитель заметил, что именно бармен проявлял к ней повышенный интерес. Что-то в нём тревожное, чуждое. Наружка говорит, он будто ведёт двойную жизнь.

— Двойную жизнь, значит, — Курносов задумчиво потёр подбородок. — Интересно. С ним уже разговаривали?

— Пока нет, решили дождаться вашего возвращения.

— Верно сделали, — одобрительно кивнул Курносов. — Бармен с холодными глазами и двойной жизнью — звучит многообещающе. Начнём с него. Организуйте наблюдение так, чтобы он даже не почувствовал вашего дыхания. Если это действительно он, поймать его будет непросто, но мы справимся.

Оперативник кивнул, вышел и тихо закрыл за собой дверь. Курносов снова погрузился в бумаги, и с каждой новой деталью в нём пробуждалась профессиональная хватка, окончательно вытесняя отпускную расслабленность и наполняя его энергией, упругой и напряжённой, словно натянутая струна.

Пётр Иванович методично изучал материалы дела, раскладывая на столе фотографии, протоколы допросов и экспертные заключения. За окном Второго Главного управления стоял пасмурный московский день семьдесят девятого года. Город жил ожиданием Олимпиады, что придавало расследованию особую деликатность. Любое громкое преступление мгновенно приобретало политический оттенок, требуя предельной осторожности.

Фотографии с места преступления были беспощадно откровенны. Тело студентки нашли в лесополосе возле Института стали и сплавов. Студенты часто ходили здесь домой, сокращая путь до общежития. Курносов мрачно рассматривал снимки, ощущая нарастающую тревогу от расчётливой жестокости убийцы. Следы насилия свидетельствовали о том, что преступник действовал хладнокровно и точно, будто заранее продумав каждое движение, словно наслаждаясь собственным извращением.

Курносов поднялся, прошёлся по кабинету, тяжело вздохнул и снова вернулся к бумагам. Чем внимательнее он вчитывался, тем крепче становилась уверенность, что это не просто убийство. Номер телефона сверхсекретного объекта, обнаруженный в кармане жертвы, подтверждал худшие подозрения: кто-то мог намеренно вовлечь в это преступление структуры, обычно скрытые даже от высших чинов.