Хроники особого отдела

Пролог

Голос Левитана, немного изменённый ветром, отчётливо доносился от Центрального здания вокзала:
«В течение 18-го октября северо-западнее города Иелгава (Митава) наши войска вели наступательные бои, в ходе которых форсировали реку Лиелупе и овладели населёнными пунктами Пикстниеки, Темери, Браньтюцием Кайгуциэмс, Вал-Гунтэсциэмс, Гайлиши, Межамуйжа, Вегайни и железнодорожными станциями Темери, Ливберзе, Будас.
В Северной Трансильвании наши войска, действуя совместно с румынскими войсками, овладели городом и железнодорожным узлом Валеа-Луй-Михай, городом и железнодорожной станцией Симлеул-Сильванией, а также с боями заняли более 50 других населённых пунктов».

В какой-то момент голос сбился, заглушенный гудками подходившего состава и прочим шумом огромного транспортного узла. Но потом опять взлетел птицей и продолжил:
«В Северной Трансильвании наши войска совместно с румынскими войсками с боями продвигались вперёд. Занят населённый пункт Думбравица, расположенный в восьми километрах к юго-востоку от города Байа-Маре.

За день боёв на различных участках фронта взято в плен свыше полутора тысяч немецких и венгерских солдат и офицеров».
 

Ранним осенним утром на запасных путях, зябко притаптывая грязь ногами, стояли, разговаривая, начальник службы внешней разведки Павел Михайлович Фитин и его первый заместитель генерал Рашид Ибрагимович Худояров. Одетые в полувоенные френчи без знаков различия и окружённые кольцом охраны, люди вызывали страх у работников вокзала, и те ускоряли шаг, спешили избежать встречи.
Но шум столицы и ее огромного вокзала не умолкал. Вокруг текла обычная жизнь. Где-то в невидимых депо гудели паровозы, ухали в кузнях, исправляя искореженный металл, прессы; рёв машин резво подхватывало и воспроизводило эхо, отражаясь от высоких зданий большого города.

Начинался новый день.

— Несмотря на огромное число подтверждающих наши самые невероятные догадки фактов, мне все равно непонятно, — угрюмо хмыкнув, проговорил Фитин. — Если Ян считал, что все эти личности имеют право на существование и присылал нам донесение за донесением, а мы их расценивали как провокационные, то надо было его отозвать и отдать под трибунал?

— Ему даже не присылали помощи и вообще не сообщали, как реагировали здесь на его сообщения... Контрразведка занята в основном агентами, а тут...
- Рашид Ибрагимович пожевал губами и продолжил.
— Может быть, Лаврентий Павлович и прав, дав распоряжение именно нам организовать новый отдел. Лишь бы не поздно.

— Я тоже не понимаю, почему они игнорировали всю его информацию столько времени. Какая тут могла быть «высокая политика» и «открытое вредительство», если фактически он один сумел в течение трёх лет сохранить равновесие. Может быть, Утехин решил, что это «абстрактные сведения», но только от Яна мы начали получать более или менее конкретную информацию по операции «Энормоз».

— Я все подготовил для создания нового отдела, готов дать любое финансовое обеспечение. В течение недели знакомился с документами. Понимаю, факты, и... не верю. В любом случае это не политическая авантюра. Лишь бы выжил...

Фитин посмотрел на идущий вдали эшелон и, разлепив губы, сказал:

— Пойдём.

Затем обернулся к остальным встречающим и скомандовал:

— Транспорт подогнать. Готовьтесь...

Состав, подбежав к перрону, гасил скорость, отчаянно шипя и издавая рвущие барабанные перепонки визжащие звуки, но, несмотря на ярое сопротивление колёс, смог остановить свой
бег и, скрипя, подкатил к ожидавшим его людям.

Дверь литерного вагона с красным крестом, указывающим номер эвакуационного госпиталя, открылась, и из него спрыгнули на перрон сначала молоденький лейтенант, судорожно поправляющий ватник, а затем и худая высокая женщина. Она посмотрела на встречающих и, вытянувшись, доложила:

— Начальник эвакогоспиталя майор Черткова!

— Ольга Николаевна? — Рашид Ибрагимович шагнул навстречу и протянул руку.

— Так точно, — она замялась, не видя знаков различия.

Генерал отмахнулся и, глядя поверх ее головы куда-то в темное нутро тамбура, продолжил:

— Довезли?

Военврач потупилась и как-то неуверенно, с невыразимым испугом и каким-то детским изумлением тихо произнесла:

— Кажется... Но он должен был погибнуть, понимаете... Там от грудной клетки ничего... а сейчас вроде и дышит лучше… Уснул всего час назад.

В этот момент в дверях показался совсем молодой человек,  высокий, широкоплечий, в широких для него галифе и кажущейся невероятно белой рубашке, из-под которой явственно проступали плотные ряды бинтов. Из-за этого раненый казался закутанным в подобие кокона.

Посмотрев по сторонам и судорожно глотнув стылого осеннего воздуха, он с трудом начал спускаться и едва не упал.
Павел Николаевич подскочил, и раненый мешком осел на его протянутые руки.

— Не вскрывать ни при каких обстоятельствах, поняли? Ни при каких! — прохрипел он.— Не приближаться! Поместить в свинцовую камеру, а ещё лучше в обитую серебром...

Глаза закатились, человек обмяк на руках начальника внешней разведки, потеряв сознание. Через  толстый кокон бинтов расползалось багровое пятно открывшегося кровотечения.

В этот момент из последнего вагона — цистерны, с тщательно запаянной крышкой, дополнительно прицепленной к составу, раздался дребезжащий удар, похожий на звук колокола, а когда он стих, люди явственно услышали жуткий шипящий смех...

Глава 1. Начало

Глава 1. Начало

1. 
Он барахтался где то у поверхности в противной тёплой воде, которая вызывала жар в груди и холодила ноги. Иногда ему казалось, что кто то, наклонившись над пленкой воды, зовёт его, и тогда он пытался оттолкнуться и доплыть до этого зова, но холод тянул вниз, а жар рвал легкие, и тогда он начинал глотать эту тёплую мерзкую жидкость. 
Потом приходила мгла. Она манила, шептала непристойности и дарила невесомый покой. Она влекла и просила пойти с ней. 
Но он точно знал: мгла зовёт его к Чужому, тому страшному пятну, которое он сознательно прилепил к себе,  сотканному из незримых капель отнятых душ. Тогда холодные ноги начинали толкать бессильное тело к пленке, которую невозможно было разорвать.
В какой-то момент он рассмотрел щель в пленке, маленький кусочек порванного пространства. 
Всем своим существом он захотел, наконец, выбраться из страшного омута, потому что вдруг понял: щель — это шанс. 
И он использовал его, оттолкнувшись, потянулся вверх, туда, где сиял свет и можно было дышать.
Он протянул руку в щель и... открыл глаза!

2.
— Вы впервые в Москве?
— Бог хранил..
— Ну зачем же так сразу.  Скоро войне конец. Фашистов почти разбили.
—Хранит Господь землю грешную...
— И все таки давайте попробуем познакомиться... Повторю, вас пригласили просто поговорить. Я, как видите, ещё не совсем могу быть... эээ мобильным, поэтому вот вас и привезли. Меня зовут Йаан Геннадьевич, ну несколько странно, но зато это, похоже, мое настоящее имя... Можно просто, Ян.
Человек, задающий вопросы, полусидел на массивном кожаном глубоком диване, окружённый тремя подушками, как каменной стеной. В руке он держал карандаш, который перемещался от пальца к пальцу и , иногда, падал на вежливо подставленную соседнюю ладонь, после чего продолжал там свое путешествие. Помещение , в котором находись люди, было большим. Обитые светлым деревом, на три четверти стены, делали его тяжелым, каким то неповоротливым и официально опасным, при этом сидящий в подушках производил впечатление лишнего и чужеродного элемента, который не мог бы долго уживаться в его стенах. 
Молодой человек был одет в светлые свободные спортивные брюки и просторную толстовку. Вся его одежда и общий безмятежный внешний вид напоминал о давно ушедших счастливых днях и были настолько неподходящими в этом официальном мире, что мгновенно настораживали и, пожалуй, даже пугали.
Высокий, очень худой, бледный, до синевы под большими немного раскосыми глазами, он тем не менее являлся хозяином этого кабинета.
Другой — в мешковатых брюках, потрепанной застиранной рубахе-косоворотке и разношенных сапогах, прижав к себе старый видевший жизнь ватник, скромно расположился на краю кресла. Худое, покрытое морщинами лицо с резко выдающимися скулами имело характерный северный загар , возникающий от постоянного пребывания на ветру. Серые глаза смотрели ровно, но в их глубине лежала печать настороженного внимания, которая мгновенно исчезала, когда человек улыбался. Но давно забытая улыбка была почти похоронена под небольшой густой бородой и вислыми усами, чем то напоминающими казацкие. Сейчас он был насторожен и напряжен.
— Вы коммунист?
— Бог миловал...
— А работаете где?
Сидящий в кресле посмотрел на медленно перемещающийся карандаш, сделал странное движение, напоминающее поклон в сторону спросившего, перекрестился и пояснил:
— На лесоповале, в леспромхозе числюсь, за Колымой.
— А фактически?
— Так и фактически тоже. Да вы почитайте, гражданин начальник. Сословия я поповского, в силу безверия людского бесовского души лечу в меру умения. Да лес валю в меру сил.
— Вас судили?
— Да вроде нет. Я под Казанью приход имел, а как власть опять меняться местная стала, так в тридцать девятом и забрали меня. Сгорел приход... Вот в поджоге я и виноват...
— Ну хорошо, — вздохнул сидящий в подушках. — Подайте, пожалуйста, мне папку со стола.
Священник неторопливо встал, аккуратно положил телогрейку и, подойдя к столу, взял лежащие документы, как змеелов гадюку. Крепко, опасливо и осторожно.
— Итак, вы Василий Иванович Непершин.
— Отец Василий.
Ян протянул руку и, забирая папку, коснулся широкой мозолистой ладони. На миг их глаза пересеклись. Оба вздрогнули, словно электрический ток прошел сквозь тела, и отдернули руки. Папка упала...
Несколько минут продолжалось напряженное молчание, а потом священник заговорил:
— Печать на тебе бесовская, да какая-то тонкая, будто ты сам ее сохранил, не сняв. Не опасная. Кто ты, отрок?
Ян посмотрел на растерянно стоящего перед ним, вздохнул, подвинулся, предоставляя место рядом, и ответил:
— Да я и сам не знаю, кто я. На сегодняшний день - руководитель этого отдела. Если вас заинтересует то, чем мне поручено заниматься, то вам, как лицу духовному предоставили бы здесь недалеко приход. А я бы обращался за помощью. 
Василий Иванович положил ладонь на колено говорящего и долго молчал, прикрыв глаза. 
— В безверии тяжело дышать. Мгла вокруг. Солнце каждый день садится мраком кумачовым окрашивая закат. Само багровое распухшее страшное. Мало веры в людях. Мало добра. Вон в окне твоём стаи воронья над звёздами кремлевскими так и вьются. Войне конец, а правды как не было, так и не видно. Победу великую народ выстрадал, океаном крови, а радость впереди стоящая пламенным кольцом опоясана, сухой ветер огненный поднимается по новой. Вижу я. Едва едва замерцали звёзды, как затянуло их дымным заревом. 
— Ну вы даете! — хмыкнул забаррикадировавшийся подушками от предстоящих невзгод человек. — Ещё парочка таких оракулов и надо сдыхать, а как же лягушка? 
 — Какая лягушка? — вырвавшись из транса предсказания спросил Василий Иванович. 
— Да та самая! Которая молоко в масло ногами сбила и из кувшина выпрыгнула! Ну что, идете в настоятели храма то? Вы реальный экзорцист, и мне необходима ваша помощь! 
 

Глава 1. Начало. Части 3

3.

С Тверской, повернув под арку в сторону Большой Никитской, неторопливо шурша резиной плавно зарулил блестящий новой черной краской ЗИС 101. 

Впереди, несомненно лучшим архитектурным украшением, правда ставшим за тридцать последних лет чужим этому городу, высился храм Воскресения Словущего на Успенском вражке. 

Вокруг него заплесневевшими пятнами раскинулись темно серые и коричневые массивные здания за заборами, при этом сами сильно напоминающие  режимные учреждения. 

 Напротив паперти у самого входа в храм молчаливо высилась огромная куча мусора, которая своим массивным телом, содержащим в основе щебенку,  делила предверие и притвор на дальнюю чистую и ближнюю испачканную зимней московской  грязью, части.

 Сонный же Брюсов переулок со своими уныло ровными, казарменными линиями, отметил подъехавший казенный лимузин вялым утренним гавком, который издала  луженая глотка, возлежавшей на тёплом мусорном образовании, большой чёрной собаки. 

Полусонная зверюга подняла тугой шланг массивного хвоста и с громким шмяком опустив его на каменистое ложе показала ряд белых ровных клыков подъехавшим. 

Дверь автопрома 1941 года выпуска закряхтела словно древний старик, вздрогнув ещё тормозящими колёсами и плавно распахнулась, мерцая красной кожей внутренней обшивки. 

Из непроницаемого стального нутра вылез бородатый, одетый в ватник благообразный товарищ и второй, держащийся с грудь — высокий спортивный худой. 

Пёс со вздохом бывалого в передрягах «знатца» перевел круглый коричневый глаз на одного, потом на второго и до конца не поняв, какой из приехавших опаснее решил все таки освободить занимаемый им плацдарм без боя. 

Сразу за храмом виднелся жилой проулок с лавками, магазином и бараками, от которых тянуло вонью и всегда можно было удачно укрыться. 

Приехавшие с уважением и некоторой опаской смотрели на величавое здание, устремляющее в вечность высокой колокольней, свою неухоженную, но ещё могучую постройку.

Василий Иванович сурово проследил путь исчезающей твари и буркнул: 

— Бесовское отродье то!

Удивленный увиденным Ян закашлялся, охнул и глотнув пару раз стылого воздуха, отдышавшись заметил:

— Однако...

***

Внутри храм оказался еще страшнее. Серые, давно не знавшие известки стены с разросшейся на них плесенью, рисующей на аркадных сводах причудливые перья неизвестных птиц, помет от расплодившегося воронья и осуждающий бессмертный лик, проникающий в раненые души прихожан, встретил не успокаивающим тёплом, а глухой обидой на безбожных детей Великой Державы. 

Жутким серым оком зимнего дня смотрели на людей давно выбитые провалы витражей. Гулял сквозняк. Гулко каркала потревоженная стая. 

— Словно на костях человеческих стоим. На прахе Божьем..., — обиженно бурчал священник, не ожидавший подобного кощунства в самом центре православной Москвы. 

— К весне починим и к Победе приход твой заработает, — уверенно сообщил оптимистично настроенный оппонент. 

— Ян Геннадьевич, а когда Победа то?

От громкого гула басовито прозвучавшего и отразившегося от стен, тоскующего  храма, переговорщики вздрогнули и обернулись. 

— Вон у него спроси. Он все знает. Ну ты и громкоговоритель. Чего вылез то, Илья? — поинтересовался  Ян, рассматривая огромного, слегка смахивающего на былинного Муромца, парня, правда без положенной по богатырскому статусу бороды, а наоборот, одетому не по погоде в легкую военную форму с новыми лейтенантскими нашивками. 

— Так я телохранитель Ваш, а не водитель. У меня свои полномочия, Ян Геннадьевич. И папраашу не спорить, — зыкнул пришедший и храм в ответ рассмеялся посыпавшейся на них сморщенной серой известкой. 

Вокруг словно потеплело. Старая церковь приняла глупых детей, заглянув в их души...

Храм давно жил своей персональной жизнью. Он научился встречать угодных, внезапно освящая поблекшие фрески ярким лучом, проникающим в окна. Тогда ободрённый светом проситель приходил чаще и старая церковь всей своей намоленной веками душой дарила покой и терпение. Собор умел отгонять и лишних, поселяя в испуганное жизнью детское неразвитое воображение глупцов видения огненной гиены, живущей под старой замазавшей фрески краской. 

Он был жив, этот старый собор Москвы. Он ждал и дождался. Стоявшие поняли приветствие и Василий Иванович вдруг опустился на колени и истово произнёс Благодарность. 

Ян с Ильей переглянулись и тихо вышли не мешая общению...

Спустя час показался  теперь уже не просто официальный, а принятый Храмом хозяин Прихода. За его спиной словно мерцали лампады и слышался тихий таинственный шорох: медленно осыпалась штукатурка, обнажая великие Лики...

Начало. Глава 1. Часть 4

Со стороны притвора послышался резкий болезненный визг и гулкое торжествующее карканье стаи.

— Пойди, посмотри, — попросил Ян, обратившись к явно ждущему этой просьбы богатырю.

Там за грязным неубранным снегом испуганно металась маленькая патлатая собачонка, взвизгивая и поджимая лапы, даже не пытаясь отбиться от стаи охотящихся чёрных монстров.

Илья отогнал нахалок, затем оглянулся на сидящего в машине. Тот махнул головой, а парень, нагнувшись, сгрёб в ладонь костлявое трясущееся существо.

Положенная на заднее сиденье собачонка жалобно изливала Илье душу, не забывая поглядывать на сидящего рядом усмехающегося гражданина, явно не питающего сочувствия к последней.

Пёс вздохнул и лизнул ему руку...

— Да понял я, понял, — услышал Илья. — Но мне интересно, что ты скажешь сейчас нашему блюстителю законов божьих.

Лейтенант посмотрел на удивительного полковника, который ни разу не был похож на военного вообще и на героя в частности. Вздохнул, в очередной раз решив промолчать и понаблюдать за развитием событий.

4.

Ян, вёз ещё не рукоположенного священника к Владыке.

— Протоиереем будете, — сообщил он утром Василию Ивановичу, забирая последнего из общежития, принадлежащего КГБ.

Его разместили в отдельной хорошо отапливаемой комнате, предоставив талоны в столовую старшего комсостава, и, вручив чемодан с новыми тёплыми вещами.

Ночью, когда шум в коридоре стих, отец Василий тихо встал и, достав маленький, с ладонь, затёртый бумажный лик Богородицы, истово молился, не зная, к радости, или к великой печали, настало ему такое преображение.

Проникая разумом в неизведанное, и, видя, сквозь грозовые багровые всполохи будущее других, он никогда не прозревал своей судьбы, за что не уставал благодарить небеса. Ибо нет ничего страшнее такого знания.

***

Весной 1944 скончался Патриарх Московский, отец Сергий, великий патриот всея Руси, старый мудрый честный...

Планирующемуся на февраль первому Поместному собору было недвусмысленно рекомендовано избрать новым Патриархом Митрополита Алексия.

В миру Симанский Сергей Владимирович закончил юридический факультет и считался человеком образованным выдержанным и умным.

Все девятьсот дней страшной блокады он молился о пастве своей в городе на Неве, разделив с ним невзгоды и горести людские. Будучи вызванным в Москву, продолжил дело свое, не осуждая страну, давшую ему жизнь...

***

Они застали Алексия после службы, которую тот ежедневно совершал в Соборе Богоявления Господня, что издавна радовал своим насыщенным цветом стен чистого неба, прихожан в Елохове.

Только-только разоблачившись, он ещё благоухал ладаном и встретил вошедших в белом.

— Прошу вас, господа, — уверенно указал епископ на стоящие за столом кресла. — Чаю?

В просторном помещении было тепло и уютно. Горели лампады, и небольшой иконостас, без опасения показывал вошедшим свои серебряные оклады. Сквозь тусклое старое серебро строго смотрели на вошедших Лики святых.

Ян, обернулся к присутствующим во время приёма служкам и повелительно махнул рукой, указав на дверь. Алексий кивнул. Василий Иванович, неуверенно переминаясь новыми кирзовыми сапогами по красному старому восточному ковру, на который стекала московская грязь, остался у дверей.

— Вам письмо, подтверждающее желание Верховного Совета. Ваши будущие полномочия. Лаврентий Павлович вечером передал его мне. Ознакомьтесь. Будучи первыми, которые уверенно поздравляют Вас с рукоположением, хотим подарить Нечаянную Радость... Принято решение о повторном освящении собора, что издавна служил людям на Успенском Вражке. Вот настоятеля привёз... знакомьтесь. Освятить храм необходимо до апреля. После Вам назначена встреча у Верховного... успеете?

***

Чёрная машина увозила недавних гостей. Алексий стоял у окна, смотрел им в след и чувствовал, как холодный липкий пот стекает по спине и страх, от предстоящей встречи с Верховным заставляет сердце дико ухать в груди.

Он откроет храм, после чего посетит с личного одобрения Сталина Святую землю, получит из рук Хрущева орден, переедет в подаренное Брежневым имение в Переделкино и будет бояться... всегда.

Начало. Глава 1. Часть 5

Он всегда помнил себя! Даже когда родился маленьким слепым щенком, а мать облизала его и дала ему имя тьмы.

Попав ещё при Николае с обозом в Москву, он быстро приноровился в сытой столице.

Чаще люди видели его маленькой культяпой пегой дворняжкой, которая улыбалась жизни, открывая смешной усатый рот, и, демонстрируя миру большие белые зубы. Псинка виляла мощным пушистым хвостом, мелькая тенью на базаре, с азартом ловила крыс, или с тем же удовольствием, прокусывала авоськи незадачливых прохожих.

Когда же на Спасской башне било семь раз, и фонарщик шёл зажигать модные газовые фонари, он преображался.

Под визг закрываемых ржавых замков на бакалейных лавках, под грохот чёрных бочек с нечистотами и скрип телег, на брусчатку вставал чёрный огромный волк с седой спиной и огромной круглой, почти человеческой головой.

Ночная Москва подвалов, подворотен, заброшенных лавок и сытных задворок рестораций всегда представляла собой мрачное зрелище. Подвальные лестницы и переходы рождали множество теней, создаваемых тусклым светом богаделен и редких фонарей... В этой мрачной трущобной бездне он был сама сила, и ночь находилась под властью огромного сумеречного зверя. Не раз и не два в азарте погони он убивал двуногих. Воровской мир был в курсе странного зверя. Однако, помня заветы матери, он никогда не рвал тёплое красное, одетое чаще в рваньё, реже в плотный сюртук, мясо. А поселившись у Храма, Мрак и вовсе полюбил слушать его неторопливый шёпот-перезвон, смотреть на строгие Лики и внимать чудные и такие успокаивающие грустные слова: «Богородице Дево, Радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...».

— Веруешь ли, отрок...

— Верую, отче...

Старый священник много лет подкармливал, чем мог прибившуюся собачонку и даже не задумывался, почему она не меняется с годами. В армячке из-под которого до полу болталась старенькая ряска, он низко кланялся, гладя псинку, и, ставя горшочек с сытом приговаривал:

— Кушай, Мила, всяка тварь питаться должна, Дай Бог здоровья…

Но живя год за годом спокойно, он в какой-то момент своим чутким носом уловил изменения в воздухе. Стало чаще пахнуть железом, каким-то плохоуловимым горьким запахом дыма и крови. Той самой крови, которую запрещено было пить, а его старик, одышливо вздыхая, часами стоял на коленях, шепча: «да осветится имя твое, да приидет царствие твое...».

Наконец, к ним повадился ходить некто неприятный, пахнущий металлом и плохо мытым грязным телом. Дед, вздыхая, ставил ему горшочек с мёдом, или маслом, принесённый похудевшей и заплаканной женой веро-послушного торговца из соседней лавки и слушал с земным поклоном:

— Ну, какую нужду к Власти имеешь, клоп духовный? Только за старость твою и терпим! Не прячешь ли чего? Назовись!

— Так Алексей я, по батюшке Васильевич, Ваше Высокоблагородие. Нечего прятать-то, все оклады сдали сразу по описи, вон тока дровишки струганные в красках и держим. Вы ужо не ругайте нас убогих-то.

Чернявый, в вытертой кожаной куртке смеялся и уходил на время, оставив деда и его «лубочные картинки» в покое.

В тот год зима выдалась холодной. В Москве гудела снежная метель. Ветер раскачивал колокола, и гул, сотрясаемых самим дьяволом языков, слышался аж у Сухаревки. Мрак любил холод и развлекал себя ночью охотой. На Большой Пресне, переименованной в Красную, стояли крытые дома переехавшего на зимние квартиры зоологического сада. В одном из них поселили чудесных жирных гусынь, и оборотень выбрал ужин в тёплом птичьем питомнике. Основательно поев, Мрак укрылся от ветра в люке отопительной сети и выспался. Утром рыжая улыбающаяся миру собачка прибежала к храму.

Старик лежал на притворе, удивлённо раскинув руки, и, широко открыв глаза, смотрел в бесконечное небо... Люди топтались и, боясь подойти, тихо шептались... ему не надо было слушать их голоса, все сказал нос.

Особенно запомнился звук молотка, вбивавшго в домовину новые стальные гвозди. Собака сутки просидела у свежей могилы и ушла... из старого забытого людьми Храма.

***

Прошке Потёмкину было холодно. Ещё с утра он выпил четвертинку и, вернувшись со службы, сграбастал грудастую дуру.

— Ну что, — зло спросил он соседку. — За ласку много запросишь?

— По утре сквитаемси, — сообщила кудрявая Клава. — С тебя, опер, мяса бы кусок, я б шти сварганила.

Со двора под вой метели, словно пистолетные выстрелы, слышались громкие резкие: «Кра-а-ак! Кр-ра-а-ак!».

— Что это? — Лишившись сна, жалась у тёплого бока соседка.

Он небрежно отодвинул жаркую грудь и, выдохнув перегара, зажёг папиросу.

— Деревья. Промёрзли.

Потом помолчал и добавил.

— Так череп трещит. Я вчера святошу одного подвинул... упёртый старик был, всё за кресты свои цеплялся!

Звуки разрываемого морозом дерева заставили Клаву встать.

— Смотри, — показала она в окно. — Как раскололось-то, словно на гроб...

В буржуйке догорали, чадя, багровые угли. Чёрная тень на миг закрыла окно, и рама раскололась мерцающими блестками звёзд.

В ту ночь Мрак впервые пил горячую жаркую кровь двуногих. Утром дворняжку долго рвало кусками багрового на белом снегу трясущегося желе из печени.

«Гадость!» — решил он для себя и, повернув пушистый рыжий хвост, ушёл в леса...

***

Война загнала обратно в город. И, по привычке выбрав место своего обитания, он третий год невольно охранял старые камни.

Запах подманил его к странным людям. А потом, и солнечный луч на миг сорвавшись с колокольни, осветил стоящих у железной повозки. Мрак глубоко вздохнул, вспомнил Деда и пошёл к Хозяину...

Начало. Глава 1. Часть 6

Торпищево, деревня домов в двадцать, раскинула свои плетёные дворы на берегу реки Вазузы, недалеко от Гжатска в Смоленской области. С юга низкий берег, на много вёрст вперед поросший колючей осокой и камышом, прятал многочисленные утиные семейства, с севера почти параллельным курсом текла чистенькая Гжатка, в которой ловилась форель. Места  были глухие, нехоженые и издавна являлись царством комаров, болот, мавок да зайцев, каждое половодье с нетерпением ожидающих деда Мазая...

День, когда поменялась власть, Илюша помнил очень хорошо. Разве только слегка поблекли краски  тех последних летних дней, когда, завершив страду к началу сентября, природа бледнела, готовясь к первым заморозкам. Мать послала отнести ужин, и семилетний пацан торопился успеть до ночи. Бабка уже безвыездно жила на заимке, от старости своей различая только свет и тьму. Старуху в деревне сторонились, и мальчик, не раз и не два послушав соседок, шепчущих вслед «колдовке»  наговор «от сглаза», слегка ее побаивался.  

Обычно лежавшая внутри на старом плетёном из лозы топчане,  она встретила его на крыльце. Распущенные волосы толстых и в старости чёрных кос хлестало ветром...

— Пришел, — услышал мальчик. — Ну, раз первым пришел, тебе и владеть. Подойди.

Варево упало на тропу. Он хотел, развернувшись, убежать, но чья-то упрямая сила погнала  к старухе.

— Скачут, скачут кони! — провыла она, схватив Илью узкой, высохшей, словно птичьей кистью… — Пить хотят, много пить да кишки рвать.

Потом она прижала к себе обеспамятевшего мальца и, торопливо перебирая пальцами, одела ему на шею ладанку. А потом  молча, обессилено опустилась на траву и прошептала:

— Беги ужо! Мать пришли. Скажи - не уйду, пока не свидимся...

Деревня, состоявшая из ряда старых домов вдоль Смоленского тракта, встретила испуганного мальчика наглухо закрытыми дверями. Только купец Бастрыкин, беспробудно пивший последний год, нелепо раскинув руки, лежал у своего дома в какой-то серой гуще, изливающейся из его раззявленного брюха. «Кабана, что ли, резали», — мелькнуло у Ильи в голове. Он на миг застыл над телом, с удивлением рассматривая, как два незнакомых мужика в смешных поповских куколях с нашитыми на них красными звёздами прибивают на торговый дом кривоватую вывеску со странной надписью «Сельсовет».

В тридцать пятом его призвали. Бодро прошагав красноармейцем по Сибирским округам, Илья подал документы в военное училище, решив не возвращаться к тяжелой крестьянской доле. Тихо померла мать. Сестра, выскочив замуж за областного чекиста, проживала в Смоленске с многочисленными народившимися племяшами. Отец не вернулся домой ещё в мировую... Впереди гремел по рельсам к коммунизму тяжелый бронепоезд первых пятилеток. Ладанка тихо висела на широкой груди былинного смоленского великана. На нее не обратила внимания ни медкомиссия, ни военврач, когда Илья валялся в госпитале со сломанными при переправе танка рёбрами. Всех ребят, сидевших на броне, прижало перевернувшейся машиной, а его выкинуло куда-то в сторону. «В рубашке родился», — посмеялся тогда ротный.

***

Война встретила его в самый раз на отеческой Смоленской земле. Полтора года он  не раз и не два выходил сам и выводил своих бойцов из страшных котлов-окружений родными, ставшими теперь зловещими лесами и болотами. Ему повезло и в этот раз. Он сумел  вывести   людей с оружием, чудом по этому не попав в расстрельные списки. Потом его с группой забросили к партизанам опять же в дикие леса под Вазузой. Шёл сорок третий, переломный, голодный и холодный год.

Их не встретили. Поблуждав до рассвета, группа сделала засеку и залегла на дневной передых. Не успев задремать, Илья был поднят сначала резко наступившей в лесу тишиной - и почти сразу звуками рвущих барабанные перепонки гранатных разрывов. Сквозь их грохот он услышал только:

— Товарищ капитан! Нас окружили! Слева и справа лезут, и от болота много... их ещё!

Рядом ухнул взрыв. Илью накрыла черная тихая мгла.

..Он очнулся от шума тявкающей немецкой речи. В какой-то миг ещё плывущее сознание пыталось убежать в спасительную пустоту, но разум уже все осознал и, пугаясь неизбежности, услышал:

— Lebendig. Nehmen Sie es schnell. Hier ist ein partisanenviertel. Du und du… schnell. 

(Живой. Берите быстро. Тут партизанский район. Ты и ты… быстрее)

Очнулся он уже на хуторе, стоя босыми ногами на перегнившем чёрном сене старого сарая. Сквозь щели в расползшейся крыше был виден кусок бледного далекого неба.

Раскалывалась от боли голова и сильно саднило ссохшиеся под кровавой коркой, почему-то сильно опухшие губы. Хотелось пить. Он попытался пошевелиться и глухо застонал. Сильно стянутые вывихнутые  руки, туго закреплённые за балку, обожгло, словно он коснулся раскалённых углей.

«Ясненько!» — сам себе ухмыльнулся Илья.

Потом его долго и старательно, короткими злыми взмахами секли кнутом, превратив спину и ноги в тонко порубленный фарш. Он отстранённо вспомнил «флотские макароны» и, почти не ощущая боли, хриплым карканьем засмеялся.

Худой высокий мальчишка-полицай безнадежно скакал вокруг огромного тела и, обреченно пытаясь услужить лениво ожидавшим на улице немцам, кричал:

— Говори, комуняка чертова, куда остальные скрылися, куда вы шли-то, сказывай...

Снаружи послышалась автоматная очередь, он сумел поднять голову и почему-то увидел залитые серым туманом Саянские сопки и бабку, стоявшую на вершине горной хребтины.

«Не время.  Иди. Учись…»,— услышал он.

Из белёсой пустоты и пугающей, какой-то вязкой и оттого ещё более жуткой тишины, он с трудом вынырнул у партизан на пятые сутки.

Пройдя по всем болотам и лесам родной земли, изгоняя чёрную нечисть, его отряд дожил до конца сорок третьего, возвращения своей армии и… расформирования.

Особист на сортировке покосился на широкую грудь, почти двухметровый рост и буркнул, в десятый раз перебрав документы:

Начало. Глава 1. Часть 7

Поздней декабрьской стылью 7527 года от сотворения мира в светлой, только по осени рубленной баньке народилась живая душа.

Всю ночь над скитом староверов Мутовиных, слывших богатейшими золотопромышленниками аж с прошлого жирующего века, хлестал странный проливной не то снег, не то дождь, покрывший ледяной корой всё вокруг. Такое небывалое природное чудо было принято со страхом. А поутру, когда эта корка от упавшего на землю лютого мороза начала пузыриться, громкими оружейными выстрелами трескаться и отламываться с хрустальным холодным звоном, под ногами рассыпаясь в прах — глава артели поставил всех пред образа.

Следующей ночью повторно раскололось небо. И женка старшего сына, крепкая, родившая до того трёх сыновей-погодков баба, страшно закричала, забившись в падучей. Спавшая с ней старая знахарка повитуха только охнула и, разведя руками, перекрестила отошедшую душу. Лежащий рядом младенец гукал светлыми пузырями и широко распахнул глаза, когда его в последний раз прислонили к остывающему лбу покойницы.

Холодный ветер страшно гнул вековые ели, а собравшаяся у пахнущей кровью и молоком кровати покойницы семья при свете керосиновых ламп с ужасом смотрела на огромные чёрные очи новорожденной дочери. Из крошечного ротика, обрамлённого белым пушком вокруг красных мягких губ, торчало два зуба...

— Ведьма... — шептала знахарка.

Отец, подчинённый закону Белокриницкого согласия, долго стоял пред образами.

В скиту не нашлось кормилиц.

Спустя пять ден отец сам запихнул в не поблекший за голодные дни ротик рожок и долго смотрел на дочь. На старательно чавкающем лице словно срисован образ отошедшей в светлый Ерий матери…

Через две седмицы Мутовин отвёз дочь в женский скит рядом с Черемшанским Успенским монастырем, что стоял на пустоши близ Хвалынска Саратовской губернии. Поклонившись игуменье, отдал весомый мешочек намытого песка и наказал растить дочь в истинной вере.

Спустя семь лет послушница Ксения, старательно забытая родней в обители, прознала, что скит их разорили да всю семью выслали в неведомые земли далеко за Урал.

В стране закончилась гражданская война, и честная для мира и Веры мать-игуменья, приходившаяся сироте троюродной тёткой, сговорив с собой двух схимниц, съехала от голода в Москву. Там до революции располагалось у Рогожского кладбища женское училище при старообрядческом богословском университете, а ныне школа при Наркомобразе.

Прихватила она с собой и малолетку. Так Ксюша Мутовина и оказалась в Москве.

***

Прожившая всю свою маленькую жизнь в лесах, девочка увидела город впервые. Она не знала конки, а рассмотрев приближение трамвая, дико закричала, приняла за страшного гремящего зверя.

«Дикарка», — звали её те, кто поласковее. «Дура лесная»— все остальные.

Ксюша притом умела читать по-гречески, по-старославянски и разбирала римские буковки, называемые страшным словом «латынь». Матушка учила французскому, а также рифмосложению и музыкальной грамоте. Девочка смело могла перечислить божественные кафизмы и подолгу выстаивала под суровыми ликами чёрных икон, привезённых с собой. Жилицы игуменьи строго следили за незыблемой верой в Отца.

На исходе тринадцатой зимы пришло горе.

Кто донёс на тихих богобоязненных баб — осталось тайной. Но однажды, подойдя к дверям дома, шедшая из школы девочка услышала не только соседскую (уже привычную для неё) матерщину и пьяные крики во дворе.

…Из настежь распахнутого окна занимаемой женщинами комнатенки почему-то вылетела огромная зелёная муха.

Она закружилась над Ксюшей и попыталась сесть на лицо.

Барак был обнесён широким штакетником, ограждающим его от старого кладбища, да новой, построенной властью для «проретарьята», бани. Там у бани она и рассмотрела здоровенных мужиков, которые за волосы волокли одну из ее тёток. Вторая, босая, в разорванном на пополам грязном платье, стояла на пороге… и, не закрывая срама, показывала весеннему миру сухие висящие белые груди.

«Не ходи туда», — только и шепнули чёрные опухшие уста.

Ксюша сделала шаг, и привязчивая муха, на время затаившаяся в волосах, перелетела с её головы на странно лежащую на топчане матушку. Та неживым мутным взглядом смотрела на осуждающе глядящий из красного угла образ...

Через порог заглянул ещё один человек, знакомый… смешной вихрастый мальчишка, с синими поперечными нашивками на линялой настиранной рубахе. «Милицинер», — звали его кладбищенские.

— Во, ещё одна Богова душонка, — радостно заорал он, хватая Ксюшу за рукав. — Попалась ужо! Попадьиная крыска! Ща живо платье-то сымай, париться будем!

Девочка резко развернулась и в упор посмотрела на него. Тот отшатнулся, и вдруг, схватившись за лицо руками, дико завыл.

В притихшем испуганном бараке резко запахло плетёной проводкой недавно проложенного электричества. Словно в гулкой трубе, вначале появился звук, а потом до небес столбом вырвалось пламя.

Ксюша перевела взгляд на чёрный заборчик, сырой, полусгнивший, и выстроенную из красного кирпича баню. Там, у издалека торчащих железных покосившихся кладбищенских крестов, стояли мучители её матушки…

Баня вдруг сделалась зыбкой и зашаталась, как желе. Красный кирпич потёк, и через полчаса на месте старого барака и новой бани остались стоять одетая в форменное платье девочка да женщина в изорванных тряпках...

***

Для военного переводчика Ксении Мутовиной война закончилась внезапно. Казалось, что только вчера она ползала в грязи у обочины Киевского шоссе, и не было спасения от того страшного грохота огромной массы бомб. Массы, падавшей настолько близко, что не было слышно даже их звука - только раздирающий душу свист от проносящихся мимо неё осколков.

Она с трудом помнила, как взрывная волна, словно на подушке, выкинула её в реку у горящей деревеньки. Как чёрный от копоти штабной офицер, потерявший всю свою спесь, выл маленьким щенком, повторяя только:

Глава 1. Начало. Часть 8

Комендантский час постепенно исчезал из Москвы не столько с приходом серого утра, сколько благодаря сводкам Информбюро и салютам, с регулярной закономерностью чествующих Советскую армию –  та победоносно гнала отгрызающегося шакала в его смердящую нору.

Серые кресты газетной бумаги кое-где ещё мешали смотреть городу на просыпающееся мартовское солнце, но даже самые осторожные граждане уже не боялись воздушных налётов, свирепствовавших над столицей в первые дни войны.

К Первомаю Москва готовилась окончательно избавиться от этого страшного напоминания о горьком первом военном годе.

Наконец, совсем пропала светомаскировка, хотя свыкшиеся с ней москвичи продолжали по привычке сутулиться и хмурить брови, увидев ночью яркий свет проезжавших автомобилей и открытые окна без гардин.

С начала лета 1944 года все магазины, и промтоварные, и продовольственные, заработали бесперебойно, в Военторге иногда появлялись настоящие плотные хлопчатобумажные чулки... В парках и скверах зарыли щели-укрытия, убрали сваренные из шпал противотанковые ежи. Город пережил Большую Страшную Войну и активно ждал Весну и Победу.

***

Черный ЗИС, с неторопливой грацией легковой машины в мире трамваев и грузовиков, плыл по асфальту Большой Калужской улицы в сторону нового аэропорта «Внуково», построенного перед самой войной.

На переднем сиденье, опершись лапами о приборную панель, внимательно наблюдала за перемещением прилипшая к лобовому стеклу любопытная собачья морда. Огромный чёрный пёс жизнерадостно крутил лохматой головой и возмущённо взгавкивал при остановке у разметки или у регулировщика. Сидящий сзади Ян громко, словно рассказывая историю города собаке, вещал:

— Мрак, смотри, дом Моссовета. Там магазин открылся, «Овощи и фрукты»! Грушу хочу! Илюх, а помнишь, Валентина Серова именно из этого дома с велосипедом на улицу-то выходит...

— А ведь точно, Ян Геннадьевич, — гулко откликался Илья. — Я раз десять «Сердца четырёх» смотрел. Сильная вещь.

— А тринадцатый дом для сотрудников Академии Наук в тридцать девятом заселять стали -  загорелся. Так и живёт наполовину живым, наполовину погорельцем, ждёт, когда его по новой восстанавливать начнут. Бедолага.

— Зато вся гниль в нём выгорела, — вдруг добавила сидящая рядом Ксения. — Жить ему долго теперь, и люди в нём знаменитые поселятся без страха.

— Вот ты вещунья прям, как наш Василий Иванович.

— Нет. Я знаю, что говорю, а он чушь божественную несёт и путает всё без разбору.

— Ну, ты меня ещё в ваш диспут богословский втяни. Хорошо, что его не взяли...

Престижный окраинный район внезапно обрывался развороченной землёй возрождающихся строек, и машина, наконец, вырвалась в мир ещё живых, но уже чахлых березовых рощиц и деревушек с торчащими железными столбами колонок и старыми, рытыми еще при Екатерине, колодцами со вздёрнутыми над ними журавлями. Мир — прикрытый ставнями, украшенный печными трубами и спрятанными (от зимы и участкового) тоскующими без петухов редкими подмосковными курами. Вечное великое материальное Прошлое, соединяющее людей и небо. Память земли.

***

Минут через двадцать проехали указатель на Тёплый Стан, и машина, наконец, остановилась на берегу узенькой речки, летом явно превращающейся в полувысохший ручеёк, а сейчас по-весеннему бурной и журчащей. Илья первым распахнул дверь и, быстро перебежав на противоположную сторону дороги, открыл для Яна. Тот поморщился и сообщил:

— Да, похоже здесь, точно. Ты Мрака-то выпусти, а то он сейчас и обшивку снимет и дверь снесёт от любопытства.

Их окружал светлый, с ещё голыми ветками, но уже живой и наполненный сладким соком березовый лес. Где-то призывно чивиркала птица. Местами лежал тающий чёрный снег, но ветер нёс тепло будущего лета. В воздухе пахло сырой землёй, тем непонятным возбуждающим запахом весны, который невозможно ни с чем спутать и описать.

Ксения неторопливо вышла и, достав папиросу, закурила, сделав несколько неженских торопливых затяжек. Ян сжал губы, но посмотрев на мечтающего о том же Илью, недовольно кивнул:

— Да закуривай, мне-то что.

Потом перевёл взгляд на рощу к темнеющему невдалеке большому старому деревянному дому  -  последнего оставшегося флигеля помещичьей усадьбы:

— Покажите мне на карте весь район предполагаемого строительства, и давайте обойдём здесь всё.

Ксения потянулась за картой:

— Надо строить…

И, словно гончая, вытянулась в струну, широким шагом направившись к постройкам.

На приехавших опустился лёгкий туман, словно морок, окутавший лес. Илья оглянулся и не увидел ни шоссе, ни припаркованной машины. Рядом с ним зарычал подбежавший Мрак.

***

Он долго ждал, когда к нему придут. Вначале надеялся, что вернётся старый хозяин и напоит молоком, согреет и позовёт с собой. Потом он думал, что такой хороший крепкий дом не должен остаться без человеческого тепла и его просто согреют вместе со стенами. Но никто не торопился обогреть и накормить стены и жильца в них. Он научился засыпать на зиму и просыпаться со сменой времени года, остатками силы подозвав к себе глупую птаху. Выпивая её жизнь, давал нового сока себе, продляя бессмысленное существование. Он научился голодать и... ненавидеть.

В это утро, только проснувшись, он безнадёжно грел стены своей обители под лучами новой весны.

Люди пришли по промозглой холодной земле сквозь густеющий туман внезапно, словно и не обратив на морок внимания.

От женщины шёл жар огненного вихря, возможного пожара и смерти. От чёрного оборотня - сила и его собственная гибель. Волк мог выпить до дна, не насытившись, даже не обратив внимания на эту скудную, давно никому не нужную гниль. С одним из двух мужчин шла рядом Сила. А второй, второй… мог стать его Хозяином!

Люди вошли в дом. На старом столе развернули карту, и в тишине раздался мелодичный женский голос, докладывающий, где намечается создать тренировочный центр, какая нужна лаборатория и какого рода необходимо строить укрепления.

Хроники особого отдела. Глава 1. Начало. Часть 9

9.

Лаврентий Павлович отложил документы и, чиркнув зажигалкой, прикурил. Затем внимательно посмотрел, как горит, словно перо жар-птицы, ровный и длинный язык пламени, и осторожно закрыл крышку трофейной «зиппо». Он уважал качественные вещи.

— У себя производство наладим, — затянувшись, сообщил он. — Итак, если представленный вами план оправдается, то мы сможем приобрести некоторые важные для будущего мира вещи. Созданная оперативная группа наделена широчайшими полномочиями, ЦК надеется на вашу сознательность. Политбюро понимает, что в отличие от организованной ещё в 35-м году службы, возглавляемой Эрихом Кохом, мы несколько опаздываем, но я уверен...

Он ещё раз вдохнул папиросного аромата и с нажимом продолжил:

— Практически уверен, что благодаря покровительству Вирта и Даре «Аненербе» продвинулось в изыскании новых энергий, а мы, совершив молниеносный захват крепости, сможем воспользоваться этими знаниями...

В кабинете повисла та напряжённость, которая свидетельствовала и об окончании разговора и о его неопределённости.

В приёмной секретарь что-то печатал на машинке. В большом дубовом кабинете этот стук был почти неуловим, но Рашиду Ибрагимовичу он казался оглушительным грохотом. Там, за стеной, тревожно звонил телефон, пронзительно гудела вертушка. Нарком поморщился. Возможный результат операции теперь казался сомнительным, от этого в затылке появилась давящая боль, которая проникла в позвоночник и выплескивалась через пальцы, словно скапливаясь под кончиками плоских ногтей.

Он ещё раз бросил взгляд на папку и, достав фотографию Ксении, сообщил:

— Красивая женщина. Но злая.

***

Рассматривая старые наградные листы за взятие Кенигсберга, читая сводки советских войск,  сумевших взять неприступную крепость за четыре неполных дня, сломивших сопротивление отборных частей, которым, как и русскому солдату в стылом сорок первом году, в сорок пятом было нечего терять, невольно задумываешься. А зачем ТАК стремительно? С какой целью ТАКИЕ потери?

«6 апреля 1945 года. Расчётные потери наступающих за день составили: 1840 убитых и 6830 раненых.

7 апреля. 2660 убитых и 9870 раненых.

8 апреля. 2870 убитых и 10630 раненых.

9 апреля 1860 убитых и 6920 раненых».

Но при этом, несмотря на ожесточенное сопротивление, было взято в плен 90 тысяч солдат вермахта и 40 тысяч остались лежать под номерными фортами, бастионом «Обертайх» и башней «Дона», а разведчики Василевского, Баграмяна и генерала Галицкого рвались к Королевскому замку.

Девятого, к семи часам вечера, комендант неприступной крепости Отто Ляш вступил в переговоры, и тут же войска начали стремительную зачистку. Молниеносную.

Что-то искали! Истово, не жалея себя и солдат. Разведгруппы прочесывали каждый миллиметр территории...

Официальным днем взятия Кенигсберга считается 9 апреля. Но на оборотной стороне медали за взятие города-крепости отчеканена другая дата.

Десятого апреля советские разведчики маршала Баграмяна нашли архив «Аненербе»!

***

Ещё в страшном сентябре сорок первого, когда враг топтал Украину и Белоруссию, стремительно приближаясь к Москве, самый молодой во всей истории руководитель внешней разведки Фитин Павел Михайлович крайне серьезно отнёсся к докладу Джона Кернкросса премьер-министру Черчиллю (о проекте создания атомного оружия). Доклад лёг на стол Берии, и нарком лично направил его на экспертизу в 4-й спецотдел НКВД.

Про Лаврентия Павловича написано много.

Три поколения знают его как развратника, сластолюбца и убийцу неповинных дам. В памяти семьи он остался любящим мужем и отцом. Его женщина, в отличие от множества кремлевских жён, осталась верна ему до конца. Но ни трусоватый Хрущёв, убиравший всех со своего пути, ни властолюбивый Жуков, поставивший не на того в ходе смены власти, после смерти Хозяина так и не смогли опровергнуть факта!

Берия, не являясь учёным-атомщиком, первым фактически начал работы по созданию атомного оружия — в разведке так называлась операцией «Энормоз».

Благодаря ему были спасены тысячи учёных, выживших в созданных им «шарашках». И Гагаринское «Поехали!» - тоже благодаря ему... А ведь история всегда пишется победителями.

***

Очередной идиот из гестапо приказал собрать весь отдел в помещении второго этажа. Обстрел велся фактически прицельно, и это распоряжение лишний раз утвердило Кесслера в мысли о неизбежности скорого краха.

На столе при входе были разложены бумаги.

— Хайль Гитлер! — сообщили вошедшему ученому. — Регистрируйтесь, совещание закрытое.

Бернагард сдержано кивнул головой и покорно вписал имя и звание.

«СС-гауптштурмфюрер, Бернагард Кесслер, 4-й отдел, библиотекарь». После чего он тихо отошёл в сторону. Судя по всему, их не собирались эвакуировать. Однако он не чувствовал опасности, исходящей от нервного майора, и, прикрыв глаза, представлял себе гулкие коридоры, по которым ему придётся бежать к своей неизвестности. «Зато было интересно», — хмыкнул он и позволил себе криво улыбнуться.

Между тем зал заполнялся сотрудниками. За окном бушевала война, а здесь, в уютном флигеле старого замка, обстановка осталась такой, какой и была жизнь в этом месте последние сто лет. Овальный обеденный стол старшей прислуги, классические венские стулья, буфет, стоящие в нём обеденные тарелки — мир, уют, семья... Его лишила всего этого бомбардировка Вены в сорок третьем, и, по сути, какая разница, где настигнет его теперь костлявая подруга.

— Я, распоряжением коменданта Кенигсберга, лично обергруппенфюрера и генерала Ваффен-СС Отто фон Ляша, отвлеку Вас от работы на несколько минут.

Сзади раздался надсадный кашель Эриха Шмидке, пытающегося спрятать гомерический смех. Гестаповец, несмотря на полный крах, тщательно выговорил звание коменданта, кичась полученным заданием.

— Нам необходимо организовать оборону бункеров номер 6, 12, 22 до подхода регулярных войск и произвести минирование и затопление архива, библиотеки и бункеров с 13 по 21. Руководство обороной получено лично мне. С этой минуты весь состав центра поступает в мое распоряжение...

Глава 1.Начало.Часть 10

Прижавшись друг к дружке, группа дремала весь полёт под напряжённый гул двухмоторного самолета. Лётчик брал выше облаков, и за каких-то два с небольшим часа люди сильно промёрзли. А когда, наконец, на земле показались тёплые лучи зажжённых прожекторов и воздушный холодильник, пробежав по свежевыровнянным кочкам, подпрыгивая и чихая, остановился, то разогнуться и спрыгнуть без помощи (не причитая и не кряхтя) смог, пожалуй, только Мрак.

Днём так и не удалось поспать и, наскоро перекусив, люди молча оделись в маскировочные халаты, словно отделив себя этим от сытой московской суеты и приготовившись к неведомому будущему.

Илья неторопливо подвязал несколько лишних гранат, нож и, уложив за пазуху ещё один, удивлённо огляделся, словно проснувшись от долгого сна. Впереди, в ярком багровом небесном зареве, полыхал разрушенный город. Там, под обломками смятой танками цитадели, им предстояло найти неведомое. То, о чём рассказывают сказки помнящие ещё времена царя Гороха образованные столичные бабки.

Рядом, словно бесчувственная дева, в свете тусклой лампы стояла Ксения. «Мёртвая царевна», — подумал он, и, поймав ответный взгляд чёрных, как омуты, глаз, закашлялся и пошёл проверять взвод.

В четыре утра они перебежками вышли на позицию и по карте, с трудом разбирая в хаосе битого стекла, кирпича, арматуры и вывороченных плит направление, устремились к дымящимся останкам Королевского замка.

Ровно за месяц до Вальпургиевой ночи город был засыпан зажигательными бомбами из сотен бомбардировщиков союзников – они очень старались не допустить к ценностям стремительно шагающую на запад Советскую армию.

      Во время этого налёта не пострадал ни один немецкий военный объект. Зато англо-американский воздушный флот тщательно уничтожал исключительно исторический центр, напоследок прихватив жилые кварталы. По воспоминаниям уцелевших, с неба буквально лился огонь. Горючая смесь проникала везде, спускаясь по водостокам, испепеляя вокруг всё живое или когда-то созданное руками...
      Кёнигсберг охватила паника, а Королевский дворец сиял столбом огня, который потух только тогда, когда гореть там уже было нечему. Девятого мая об этом напоминали оплавленные, ещё горячие камни да чёрная от копоти вода из двух рукавов реки Прегель. Там и расположилась королевская цитадель.

***

Группа Яна до середины дня плутала на подступах к Замковой башне. Дважды рота сталкивалась с разрозненными группами СС, чудом не ввязавшись в затяжные уличные бои. Послав вперёд пятерых, Ян в компании Василия Ивановича разложил карту и, свистнув Марка, долго и придирчиво всматривался в изрезанную линиями бумагу.

Древняя игра на троих, в которой удача со смертью ставят на кон человека, начала тихо раздражать руководителя группы. У него болела грудь.

Непершин, наоборот, полностью доверился судьбе и, истово помолясь перед вылетом, был совершенно спокоен. Утро выдалось прохладным, и небо собиралось, наконец, оплакать чистым слезливым дождём остывающие камни.

— О, сохрани милость твою, — тихо произнёс священник.

Марк поднял голову и глухо заворчал.

— Что вы сказали, Василий Иванович? — удивлённо спросил Ян.

— А что? — недоуменно вскинул голову последний.

— В течение ста последних лет вон с той башни ежедневно в одиннадцать утра звучал хорал с этими словами... — задумчиво пояснил командир и обратился к оборотню. — Здесь же где-то жилище Герры, Марк, позови. Может быть, старая волчица поможет правнуку?

Собака подняла чёрную голову и, к восхищенному ужасу бойцов, громко и протяжно завыла. Волком.

В наступившей тишине, окутавшей пятачок площади хрустальным стеклом дождя, льющего свой поток с высокого неба, люди явственно услышали ответ, а на серых от пыли кирпичах у моста увидели силуэт серебряной волчицы.

Старая легенда о Герре, ежевечерне появлявшейся при строительстве замка рыцарям тевтонского ордена, стояла перед разведчиками во всей своей красе в не тронутой временем густой серебряной шкуре. Свесив алый язык, зверь открыл путь и пустыми провалами глаз долго смотрел вслед уходящего от неё за людьми предка.

Замыкавший цепочку Ян обернулся и, полоснув ножом запястье, оставил ей на камне свою дань. Когда он вместе со всеми скрылся за поворотом, кровь, шипя и пузырясь, впиталась в него, словно в песок. Демонический зверь облизнулся и растворился в небытие...

***

Илья шёл со своим отрядом по Кантрштрассе.

Вчера здесь вела бой танковая бригада, с трудом разворачивающая гусеничные тягачи – увы, здешние улицы только казались широкими...

А всего месяц назад на площади Вильгельма слышалась гортанная немецкая речь, песни и ругань.

Илье не нравилось разделение с Яном, и в этой тишине ещё горевшей улицы ему явственно казалось, что, вытянув руку, он брезгливо ощутит перекошенное лицо изнасилованной по ходу движения войск немецкой фрау. Победители занимали столицу Восточной Пруссии, не стесняясь сантиментами.

Группа двигалась к Хабертурму, самой древней восьмиугольной башне в северо-восточном углу замка. Конечной целью перед встречей были подвалы под Серебряной библиотекой, не только собравшей в себе древние книги и раритеты, но и являющейся сердцем «Аненербе». Посмотрев на завалы впереди и потом, на часы, он рыкнул: «Шире шаг!»  И раздраженно увидел, как оскалилась его спутница в хищной улыбке ожидания. «Ведьма!» — в который раз утвердился капитан в своих подозрениях.

***

Перед первым своим выходом в составе новой группы Ксения совсем не сомкнула глаз.

Команда вылетела из Москвы в ночь под Пасху. Воспитанная матушкой, девушка всегда строго соблюдала пост и канонически твёрдо блюла староцерковные праздники.

«А Пасха-то ранняя», — почему-то подумала она, замерзая в стылом железе самолёта.

В Кёнигсберге праздничная ночь, словно одев себя в траур по некогда величественному, а теперь полностью разрушенному городу, затянула небо тяжёлыми полными тучами, изливавшими на покрытую копотью и сажей землю очищающий тихий дождь.

Глава 1. Начало. Часть 11

Бернагард очень хорошо помнил, как однажды, вернувшись домой после лекции, проведённой им в практически пустой аудитории, получил повестку:

«Явиться на призывной пункт».

Жена молча собирала вещи. За день до его отъезда они впервые кричали друг на друга. Несмотря на ее слёзы, он не стал просить дядю...

Первое и, пожалуй, единственное неизменное впечатление от Восточного фронта – это непрекращающийся кошмар слившихся в один поток дней и ночей. Русские не знали жалости в бою. Похожие на зверей, они, по его мнению, были страшными злобными существами, не видевшими в своей жизни ничего вкуснее корки хлеб. Они рвали и кусали его солдат, которые, по сути, несли в эту чёрную от грязи и копоти землю свет просвещённой Европы.

В непосредственной близости он столкнулся с этими животными где-то под Смоленском. Нужны были люди для строительства защитных сооружений, и ему поручили подобрать рабочих.

Когда Бернагард вошёл в барак, то, едва не задохнувшись от вони, немедленно приказал вывести скот на воздух. Его едва не стошнило. На военнопленных, выставленных на обозрение, шевелилась одежда от живущих в ней насекомых. Серые от грязи люди практически не могли шевелиться. Он вынужден был их накормить, издалека брезгливо рассматривая, как хватали и запихивали себе в рот куски хлеба бывшие солдаты Советской армии.

Но суровый климат, отсутствие нормального питания и живущее в полной нищете местное население сделали невозможным нормальное существование армии Вермахта на Восточном фронте. Как сказал его снабженец: «У русских нечего взять». И очень скоро, уже к началу декабря, немецкие образцовые солдаты превратились в отребье, с такими же, как у противника, шевелящимися в одежде насекомыми. Запаршивел и лейтенант.

От смерти его спас тиф. Именно благодаря ему Кесслер был вывезен из Смоленского котла и, лёжа в госпитале, в отчаянии все-таки написал письмо родственнику. Далее была двухмесячная проверка и назначение на тихую должность библиотекаря в самое необыкновенное место в мире.

Теперь он готов был жить в этих бункерах, расставшись с дневным светом и пользуясь тем малым, чего требует себе организм для своего поддержания в относительно здоровой форме.

Каждый день, садясь за стол, он открывал для себя неразгаданные страницы истории цивилизации. Он не желал, не хотел и, пожалуй, теперь и физически не мог расстаться с этими чудесами.

Когда в библиотеку пришли саперы, гауптштурмфюрер приказал минировать вместе с ним... Здесь, на глубине шести метров, на четвёртом нижнем уровне Кесслер решил закончить свою биографию вместе с безжалостно уничтожаемыми раритетами.

Директор коллекции артефактов Альфред Роде долго тихо плакал сухими глазами, расставаясь с собранием.

Приказ исходил с самого верха, ослушаться его он не смог.

В глубине души Бернагард даже соглашался с этим приказом. Великий гуманист Роде не видел чёрных лиц с запавшими глазницами, истощённых злых волков-людоедов, которые - в силу своей умственной неразвитости - не могли принять и понять нравственных ценностей просвещённого мира знаний.

Валленродтская библиотека, как и картины Рубенса, как и артефакты непонятного назначения — скоро перестанут существовать.

Бернагард сделал последнюю запись в дневнике и, нагрев чаю, прилёг. Он будет ждать своего назначенного судьбой часа.

***

Американские лендлизовские фонари начали мигать сразу после входа в мрачную арку тёмного провала. Видимо, далекий трансатлантический поставщик не желал вручать секреты вермахта союзникам. Ксения только хмыкнула и велела поискать шесты или палки. На недоуменный вопрос капитана о смысле сбора хвороста для костра она железобетонным голосом объяснила:

— А дубинам - по дубине!

И разломив валяющийся рядом венский стул, искалеченный взрывом фугаса, вооружилась ножкой, на конце которой, словно маковый цвет, загорелся бутон ровного яркого пламени. Бойцы сглотнули и подыскали себе похожие приспособления. Но даже эти факелы трещали и шипели, протестуя таким образом против спуска на нижние ярусы подземного бункера, не тронутого пожарами и бомбёжкой. Разведчики, не раз и не два оглянувшись назад, ощущали себя группой самоубийц -  в полной тишине умершего замка…

Илья тоже оглянулся на оставшийся где-то позади солнечный квадратик дня. Впереди лежал мёртвый мир, и взвод, вслед за сумеречным котом и чёрной девой, уходил из мира живых...

Они шли по абсолютно пустым широким тёмным коридорам, выкрашенным в гнилостно-жёлтый цвет, противно подсвеченным факелами. Огромные тени незваных гостей бесновались и плыли впереди. Изредка попадались чёрные надписи: «Rechts in C-Block abbiegen»; «Achtung! Offene Gase!»; «Schau unter deine Füße, Luke!».

Переводчица словно игнорировала надписи, а Илья, сторожко ступавший рядом, почему-то стеснялся задать вопрос. Шаги гулко звучали по ровному цементу пола, отражаясь от стен и набатом отзываясь в высоте арочного потолка. Капитан обратил внимание на факелы - они не сгорали...

Вентиляционные шахты работали прекрасно, потому что в этих бесконечных коридорах в лицо идущим дул сухой свежий воздушный поток. Не было и следа сырости и плесени, по отштукатуренному потолку не текла вода.

Затем начались лестницы. Спуск вниз, небольшой подъём, лестница в два-три пролёта, горизонтальный отрезок коридора, и снова спуск вниз.

По этим зигзагообразным тоннелям явно ходили мало. Возможно, их предназначением была чопорная немецкая противопожарная безопасность?

Где-то рядом были проложены лифтовые шахты. Отряд сделал шесть витков-спусков и, наконец, наткнулся на развилку с указателем: «Stufe vier-Korridor nach rechts!».

Ксения разлепила алые в свете факела губы и произнесла:

— Нам направо и вниз. Четвёртый этаж.

Через сто метров тоннель преградили стальные листы замкнутого наглухо прохода. На стене свет высветил очередную вывеску, на этот раз неприятного темно-бурого цвета, словно писали кровью, торопясь и оставляя ржавые разводы:

Глава 1. Начало. Часть 12

Илья злился. Бойцы уже готовы были заложить взрывчатку и избавиться от тяжеловатой ноши, стиравшей плечи в кровь узкими брезентовыми лямками, а Ксения все не могла определиться. Ее бледное лицо, со сведёнными чёрными бровями и алыми губами, на миг стало некрасивым, а потом глаза блеснули и она, резко повернувшись, пошла, не оглядываясь, по правому коридору. 

В тусклом свете блеснули звериные глаза темного духа… среди группы послышался новый слаженный то ли выдох, то ли всхлип. Крепкий на вид мужик-подрывник истово перекрестился. «Понаотбирали же, — зло подумал Илья. - С Ксенией сюрпризов не оберёшься, а ещё и эти…»

Конечно, в идеале людей надо выбирать самим. Присматриваться  и говорить с каждым. Но им не дали даже недели. Илья и вздыхающий Василий Иванович два дня как дураки протолкались в штабе фронта, потом долго слушали невнятный инструктаж у генерала Худоярова, который, по злому высказыванию Ксении, «сам не понял, что надо найти». Потом еще сутки смотрели на умные лица в политотделе... Словом, группу, как водится, готовили другие, без них. 

Ксения, словно почувствовав заминку, резко остановилась и каким-то неестественным гулким шёпотом скомандовала:

— Так... Смирно! Всем известно, куда идём? 

— Известно, — не размышляя ответил Илья.

Взвод, со смешанными чувствами разглядывающий живые желтые глаза и звериные клыки, блестящие из стены напротив, согласно молчал. 

— К Гитлеру идём. В гости. Отбирать свое. Все здоровы? Кто отказывается? 

Строй замер. Серые лица коммунистов с проявившейся невесть откуда богобоязненностью смотрели на белое лицо темной женщины. Сейчас, здесь, в каменной пустоте немецкого склепа, она безраздельно забирала их души. Истомленные ожиданием неизвестности люди знали: обратной дороги нет.

— Вольно, — выдохнул Илья. — Перейти на бег, вперед. 

***

Маленькая рыжая пушистая собачонка наглым тявканьем выпрашивала сахар. Бойцы, усмотревшие в мелкой тварюшке недавно призвавшего духа волка монстра, покорно делились с ней, не жалея припасов.

Василий Иванович нервно озирался вокруг. Ян давно исчез в проеме разрушенного прямым попаданием авиабомбы здания – где-то там притаился проход, ведущий к лифтовым шахтам. Минут через сорок, когда ожидание стало нестерпимым, Ян вдруг появился и тихо свистнув, позвал собаку. Шавка, мигом потеряв интерес к практически сожранным запасам всей роты, без разбега взвилась в воздух. Длинным прыжком, на глазах превратившись в огромную чёрную овчарку, она приземлилась у ног хозяина и слилась с тенью…

Кое-кто сглотнул.

— В нашем распоряжении не более двух часов. За это время необходимо без потерь спуститься на сорок метров вниз. Там остались стальные канаты, надеюсь, до самого нижнего уровня. Понятно? Кто не уверен? Сказать мне сразу. Отставших подбирать будет некому. Обратно мы сюда не вернёмся.

Бойцы молчали. Позади был особый отдел СМЕРШа, с которым все было известно. А неизвестность впереди, с этими странными существами, внушала гораздо больше уверенности. 

Ян, выждав ещё минуту, обвёл глазами молчавший отряд. 

В разрушенном королевском замке стояла тишина. Весенний ветер нёс запахи йода, соли и далекой, почтинереальной мирной жизни. 

Василий Иванович посмотрел на синее небо, вздохнул и громко решил за всех:

— С Богом, братцы. 

— Группа за мной, марш! След в след. Мрак замыкающий.

***

В прохладной тени старых лип, лет двести как живущих в конце Малоярославской улицы Калининграда, стояла, словно выросла из самого Ада, серая каменная пирамида. Ее заложили в далеком революционном 1921 году, в память о павших воинах Первой мировой. В тот год старому немецкому Кёнигсбергу исполнилось 666 лет. 

Пирамиду строго сориентировали по частям света и сложили в 13 уступов из 666 каменных блоков...

В свое время к ней любил заезжать Гитлер - по дороге из аэропорта Девау. Эта трехметровая пирамида служила повелителю Третьего Рейха магическим оберегом. Ее считают источником необъяснимой мощной энергетики, и она пользуется большой популярностью у магов и колдунов. 

Почему она не помогла армаде Вервольфа? Что, спрятанное в каменных могилах заложенного в 1255 году чешским королём Оттокаром II Пржемыслом  Королевского Замка, могло ей противостоять? 

***

В этот раз они передвигались гораздо быстрее и слаженнее. Ксения не повторила своих ошибок, идя уже не по указателям, а по собственному, выработанному годами страха  наитию. Она совершенно спокойно обошла все ведущие в тупик повороты и закрытые наглухо стальными листами или решетками проходы. Но все равно, путь оказался не легким испытанием даже для прошедших четыре года войны солдат разведбатальона. 

…Даже спустя много лет оставшиеся живыми участники событий в подземельях Кенигсберга, прошедшие следом темного духа и странной женщины, могли спуститься  под светлые своды Московского метрополитена лишь с некоторым содроганием, внутренним усилием, предпочитая встать на час-два раньше и доехать до места работы наземным транспортом. Каменные своды давили мысли и разрушали ту человеческую структуру, которую люди веками называли душой. За магом огня, Олладием и Ильей плыла сплоченная только страхом перед Властью Красной Партии и чудовищно сильным чувством долгачеловеческая матрица, стремящаяся только к одному - дойти. 

Тела людей были переполнены энергией ужаса, исходящей от каменных стен.

Илья не был «слепым», как все, но даже в его глазах застыло напряженное отражение ожидаемой близкой гибели, а сердце давно было готово выскочить из груди и биться наподобие стука копыт загнанной лошади. 

Наконец женщина остановилась перед закрытой дверью. ​Сдвинула рукав на левом запястье и,удовлетворенно скривив губы, показала на маленький, золотой, украшенный темным серебром, циферблат женских наручных часов Бове. Личный подарок от руководителя. Группа достигла цели на четверть часа раньше, чем рассчитывали.  

Глава 1. Начало. Часть 13

Получив более чем неопределенный приказ от Самого... длительные, порой изнуряющие всех беседы проводили с разведчиками ВСЕ: замполиты полков, батальонов, парторги и комсорги, потеющие от напряжения начальники особых отделов и военные прокуроры. Бойцы робели, выслушивая в очередной раз грозное, но невразумительное:

— Вы поступаете в непосредственное распоряжение начальника особого отдела Ставки. Слушаться беспрекословно. Вопросов не задавать. Помните, что вы коммунисты. За вами Родина! Ваши семьи, ваша земля. За нашу Победу, дорогие товарищи...

Бойцы пожимали плечами, кивали головой, сытно ужинали, потребляя положенные сто грамм и... не понимали, чего от них хотят. Коммунисты, да. Беспрекословно слушаться – так на войне ж, приказы выполнять привыкли. Про Родину все понимают, сознательные. Чего еще-то?

За двое суток до вылета появился странноватый мужичок, одетый в полувоенную форму, но при том до смешного похожий на старорежимного попа. Аккуратная борода и густые брови только усиливали впечатление. А когда этот довоенный персонаж, слегка окая и как-то смягчая гласные певучим баском, начал рассказывать о Боге, бойцы зароптали. Впрочем, быстро появившийся особист намётанным глазом вычленил двоих возмущённых явно антикоммунистической пропагандой партийцев и забрал их с собой.

На ужине товарищи не появились, а остальные, прошедшие три года фронта, больше вопросов не задавали. Все дисциплинированно выучили «Отче наш» и даже с сочувствием отнеслись к сказкам о распятом на кресте человеке.

Перед самым началом операции бойцов раздели и, сформировав два отряда, отправили спать.

И вот теперь, спустившись в мрачную черноту колодца, люди зябко ёжась, слушали попа:

— ... И дал он им вместо оружия тленного нетленное – крест Христов, нашитый на схимах, и повелел им вместо шлемов золочёных возлагать его на себя... то Сергий Радонежский говорил на поле Куликовом и я Вам повторяю...

Послышался шорох, глухо заурчала собака, и в квадрате тусклого света, падающего в омут колодца, показалась ещё одна странная фигура.

— Василий Иванович, хватит уже людей-то пугать. Так, бойцы, идём по двое, след в след. Не шуметь, стен руками не касаться, шёпот, какой там появится, не слушать. Ориентир, если затеряетесь, серый кабель. Вот он, начинается. Не черные, не красные. Серый! Запомнить! Искать вас никто не будет. Отстанете - сгинете. Вперед, бегом марш! Времени мало.

***

Связь в здешних краях можно назвать легендарной. Только после полной замены телефонного кабеля в середине 60-х калининградцы перестали получать регулярные звонки из Западной Германии. Должность начальника телефонного узла перестала восприниматься как наказание. Тем не менее первого начальника связи посадили за связь с американцами на десять лет, а трёх последующих просто тихо сняли и, лишив партбилетов, отпустили на просторы Родины, правда, без права посещать крупные города... 

А в семидесятых электрики обнаружили в районе Закхаймских ворот ряд уложенных на почти семиметровой глубине не зарегистрированных ранее кабелей - под напряжением. Кто их проложил, осталось неизвестным, документации по этому вопросу так и не нашлось. Их обесточили. В тот же момент в польском Бронево исчезло электричество. Восемнадцать тысяч жителей дружественного государства на два долгих зимних месяца оказались без света и тепла...  

Повторная попытка подключения ни к чему не привела, а потом толстые многотонные кабели странного бурого цвета просто исчезли...

***

Где-то наверху глухо бухали артиллерийские залпы. Но здесь, среди черной темени без вспышек и огней, берегли тишину. Прошедшие три страшных года войны, эти люди, несомненно, были профессионалами. В любом труде есть такая категория, а война — это труд, тяжелая, смертельно опасная работа на износ. Поэтому среди бойцов команды не бытовало заблуждение, что во мраке не бывает жизни. Просто в этой кромешной пустоте коридоров, светящихся только трассирующим следом силового кабеля, она не была заметна. Только двери железных решеток, открываемые с оглушительным грохотом в гулком густом туманном сумраке, служили напоминанием бьющимся сердцам: жизнь есть, здесь были люди, они где-то рядом и ждут.

И их действительно ждали.

Спустя километр бесконечного пути перед потерявшими ориентацию солдатами впереди, во мраке тоннеля родились крошечные огненные искры. Они мерцали в воздухе под потолком, как рой огненных пчёл, занесённых неведомым пасечником на сорокаметровую глубину пропасти. Искры охотно пожирали мрак круглых сводчатых арок, летая и кружась, точно стайка бабочек вокруг дерева с особо «вкусными» цветками.

Вдруг одна из искр отделилась от своих подруг и, покинув хоровод, стала опускаться… словно снежинка ослепительно-белого цвета – резная, прекрасная, нежная. Один из разведчиков поднял руку и доверчиво подставил ей ладонь. Снежинка опустилась и растаяла в руке, а в следующий миг коридор потряс дикий крик! Полыхнуло…

Захлебнувшийся крик, запах сгорающей плоти, ощетинившиеся оружием бойцы. Напрасно они искали в подземелье врага.

Никого. Никого…

Лишь где-то наверху отчётливо зашуршало и послышался тихий девичий смех.

— Огневица балуется, — сообщил отряду Василий Иванович. — Вы читайте молитву-то, со словом Божием сподручнее Вам будет.

— Скорость движения увеличить, не отставать. Марк замыкающий, — услышали бойцы голос командира. И, не глядя больше на игривые стаи, группа двинулась вперед.

Обидевшиеся снежинки превратились в рой и тихо плыли под сводами, словно ветер - сквознячок гнал их впереди отряда. Прошла, казалось, целая вечность, а рой вздохнул своим разбухшим слившимся краем и превратился в свет, ярким лучом подсветившим серую картину тлена и запустения.

Путь светился коричневым цветом прокаленной в печи пергаментной бумаги. Ян резко остановился и пнул ногой кирпичную стену:

— Ты забрала дань, пошла прочь, мелкая тварь! Я ведь вернусь и уничтожу.

Глава 1. Начало. Часть 14

Ещё в 1943 на Тегеранской конференции, когда даже самым ярым антисоветски настроенным элементам стало понятно, что крах вермахта – вопрос времени, Сталин объявил себя правообладателем Кёнигсберга. Он не объяснял почему. Не в его привычках не то союзникам, не то вредителям раскрывать свои планы. Объясняли дипломаты: «Земля старая славянская, кровью русских обагрённая, и России принадлежать ей должно».

Естественно, СССР интересовал незамерзающий круглый год порт на Балтике, у самого выхода в Северное море. А ещё сокровищница. По мнению огромного числа специалистов Западной Европы, именно в районе Кёнигсберга хранились и разрабатывались последние новинки техники и оружия. Здесь же находился штаб Аненербе, самые секретные архивы, отсюда в никуда уплывали подводные лодки...

А вот что в итоге досталось Советскому Союзу, не знает никто. Сталин умел хранить секреты...

Первоначально предполагалось назвать город Балтийском, но смерть Калинина изменила планы.

Как странно распределяют Мойры свои нити: Кёнигсберг – Калининград, какое странное созвучие...

***

Когда захлопнулись створки ворот в хранилище, Кесслер не помнил. Его организм существовал совершенно отдельно от разума. Он умывался, ставил кипяток и заваривал крепчайший, духмяно пахнущий кофе. Зерна, неведомыми путями недавно доставленные из Южной Америки, ещё хранили в своих чёрных телах солнце.

Он что-то ел. Писал. Клеил ярлыки к незарегистрированным раритетам. Спал. Вёл дневник. И не понимал, не чувствовал запаха жизни и вкуса времени...

Он заранее попросил перенести к себе основную часть Валленродской библиотеки и поставил перед своей кроватью картину Рубенса. Но то, что было спрятано в недрах Храмовой горы и изъято римлянами в 70 году н.э., он не допустил к себе. Это НЕЧТО находилось за стеной со свинцовой перегородкой и пугало даже его бесчувственное тело.

На третий (или пятый?) день одиночества Бернагард вдруг очнулся от мысли, что давно не видел света. Он долго сидел на койке, раскачиваясь взад-вперёд, наподобие маятника, а потом кинулся к стоящим в углу ящикам, запечатанным чёрным орлом, и, раскидав их, буквально разорвал предпоследний. Там, на подушке из сухой чистой еловой стружки, завёрнутая в бархат, лежала Она...

Библиотекарь, дрожа всем телом, извлёк этот небесный дар, и, медленно опустившись на колени, беззвучно зарыдал.

***

Бойцы давно потеряли чувство времени. Казалось, что там, над ними, разливает свою нежную персиковую карамель рассвет и мир просыпается, улыбаясь новому дню. Ответственность и страх притупились, несмотря на ожидание скорого боя, внутри зарождалось ощущение лёгкого нескрываемого счастья.

– Победа за нами, – вдруг услышал Василий Иванович.

Он удивлённо огляделся и увидел перед собой только глуповато-радостные лица… А ведь это были люди, прошедшие горькими дорогами войны. Перед боем такой вид бойцов был невообразим. Собранность нужна, сосредоточенность, готовность бить не жалеючи! А тут?

Ян только хмыкнул и, как обычно, совершенно спокойным голосом уверенно, но совершенно не понятно, пояснил:

– Стены. Козлоногий балуется. Похоже на отравление кокаином. Пройдёт.

Непершин вздохнул, поднялся с пола и неторопливо пошёл назад. Там, не глядя на стоящую за ним срамную статую, глубоко вздохнул и запел:

– Ве-е-еру-у-ую во единого Бо-ога Отца, Вседержи-ителя-я, Творца неба и земли-и-и-и, всего ви-идимого-о-о и неви-и-димого-о-о... Во единого Господа Иисуса Христа, Сына Бо-ожия, Единородного, рождённого от Отца прежде все-ех веко-ов: Света от Све-ета-а-а, Бога и-истинного от Бога и-истинно-ого, рождё-онного-о, не сотворё-онного, одного-о-о существа с Отцо-ом, Им же всё-о-о сотворено-о-о-о...

Сзади на него навалилась чернота. Горло перехватило. Лежащая рядом собака, глухо зарычав, поднялась и, обойдя фигуру стоящего, села сзади. Словно в безмолвной поддержке. Словно прикрывая спину…

Священник сделал глубокий вдох и продолжил:

– Ра-ади нас люу-удеэй и ради-и-и нашего спасе-э-э-эния сошедшего с небес и принявшего плоть от Ду-уха Святого-о-о и Марии Девы, и ста-а-авшего челове-еко-о-ом.

Петь, растягивая слова, уже не получалось, в горле скребло и шипело, но он продолжал, хрипя и заикаясь:

– Распят-того же за нас-с-с пр-р-ри Понтийском Пилате, и стр-р-радавшего, и погребённого. И воскресшегого в тр-рет-тий день, согласно П-писанию.

С него тёк пот. Мокрая ткань, остывая, противно прилипала к телу. Сзади заскулила рыжая собачонка.

Раздался глухой скрипучий вскрик, или это сообща выдохнули воздух бойцы – и Непершин осел на каменный пол… с внезапно появившимся чувством облегчения.

Он оглянулся. Сзади него на корточках сидел Ян и благодарно гладил собаку.

– Ты молитву закончи. Символ Веры, однако, выбрал. Молодец. Спасибо. Помог, – сообщил он и, встав, небрежным жестом поднял с пола маленькую каменную сосульку, смутно напоминающую человеческую фигурку.

Василий Иванович поймал недоумённый взгляд собаки и услышал:

– Пригодится.

Непершин только вздохнул на такую запасливость. И закончил речитативом.

Сидящий до сих пор тихо отряд зашевелился. Тусклый свет коридора выжег, наконец, лёгкий, клубившийся невесомой паутиной туман, стали слышны нестройные хлопки, быстро сменившиеся автоматными очередями.

– А Ксения-то там хулиганит, – услышали бойцы. – Плохо, рано начали. Отряд, слушай команду. При входе в коридор рассредоточиться, передвижение зигзагом, за мной, стараться попадать в след. Возможны ловушки. Огонь открывать в случае необходимости и только на поражение. Направление север – затем, после поворота на развилке, юго-восток. Подъём вверх крутой.

Он сдвинул кирпич и что-то нажал внутри. Закрытая наглухо стальная преграда почти бесшумно отошла в сторону.

***

Недавно рассекреченные архивные документы ЦГА РФ позволили журналисту Турченко, интересующемуся пропавшими вместе с фашистами ценностями, обнаружить интересную докладную записку инженера биолокации Кольцова, направленную им непосредственно в ЦК КПСС и датированную 8 мая 1982 года. В записке содержались сведения о выполнении задания по восстановлению схемы основных подземных ходов.

Глава 1. Начало. Часть 15

Риза Божией Матери – уникальный непонятный артефакт, разодранный на куски условно верующими. Его небольшая часть находится в Успенском соборе в Москве, фрагмент приблизительно такого же размера – в Латеранском соборе в Риме, и основное полотно, (по официальной версии), – в Шартре собора Божией Матери, величественный силуэт которого гордо возвышается над пшеничными полями Франции. Поздней осенью 1943 года его посетил автор самых монументальных строительных проектов Третьего рейха Альберт Шпеер. На осмотр уникального объекта он затратил меньше времени, чем на полотно Девы Марии...

После его отъезда Собор был временно закрыт, и, когда произвели некие «реставрационные работы», Святой Покров вновь предстал перед верующими. По отзывам многих, после реставрации «он стал значительно чище и белее»...

Работа Сергея Трофимова, посвящённая артефекторике, вышла холодной зимой 1996 года – в високосный год. В этом году появился новый герб у Москвы, а Борис Ельцин заложил капсулу в основание Храма Христа Спасителя. В капсулу, по рассказам свидетелей, был положен кусочек святого покрова. Откуда он?

***

Мысль о самоубийстве была невыносима. Но, просидев в полном одиночестве каменного каземата всего неделю, Бернагард отчётливо понял – это единственный выход.

Продуктовых наборов ему бы хватило на месяц. При экономном расходовании, возможно, даже на два. Воды и света было в достатке. Охотиться за крысами, как за средством пропитания было и смешно, и глупо. Во-первых, здесь не было крыс. Почувствовав что-то опасное для себя, умные животные давно ушли из обжитых людьми склепов; а во-вторых, он был заперт. Наглухо. Навсегда. Его замуровали по его же собственному согласию и с большим удовлетворением. Как сказал, с плохо скрываемым чувством облегчения, Роде: «Будете вечным библиотекарем, гауптштурмфюрер»...

Его оставили охранять.

Там, за свинцовой крепостью раздвижной тяжёлой перегородки, хранилась древняя святыня человечества, несмотря на все предосторожности, предпринятые потомками Соломона, найденная, спустя тысячу лет, рыцарями-тамплиерами. Найденная, чтобы исчезнуть вновь.

– Я твоя очередная жертва, – громко произнёс Бернагард, глядя в серую стену. – Ненасытный Элогим, взявший в жертву самого Иисуса. Зачем тебе я?

Ему отвечала тишина. Тишина отчаяния.

Бернагард осознал, что сходит с ума.

Дневник был заброшен, узник потерял сон и почти не ел, только жадно пил и гладил серое полотно. Только оно не давало ему зайти за раздвижные двери и, открыв проклятый ларец, свести счёты с этим миром.

***

Место присутствия Элогима, трехголового Цербера, хранителя мёртвых душ; сила зла, запечатанная в золотом ящике. Не этой ли силой клялись конкистадоры, уничтожая жителей целого континента? Не Яхве ли простёр руку, вместе с огромным чёрным орлом истинных арийцев? Где бы он ни находился: в Азоте, в Гефе, в Аскалоне, везде в его присутствии умирали люди, их тела покрывались язвами и наростами, они серели лицами, у них выпадали волосы и зубы...

А может, машина для производства манны небесной и хранения скрижалей не что иное, как врата в тот недоступный параллельный мир?

Суммируя все легенды, гипотезы и, разобрав сотню разрозненных документов в книге «Прусский след Ковчега Завета», историк Анатолий Бахтин с уверённостью доказывает – оставшиеся в живых тамплиеры, напоследок прокляв Филиппа IV Красивого, бежали в самый дремучий угол Европы. Унося с собой тайну серебряных рудников Центральной Америки и Ковчег Завета. А. Бахтин считает, что рыцари доставили находку в известный своими колдунами Мариенбург, затем его переправили в продуваемый ветрами замок Балога и, наконец, в подземелья Кёнигсберга. Подальше и поглубже от людских глаз.

***

Ксения в этот раз бежала замыкающей. Она не возражала, с внутренним злорадством наблюдая, как осторожно бойцы огибают её, стараясь не коснуться в узких изгибах коридоров. Впереди маячила фигура Ильи, такого понятного и близкого для всех командира.

«Атлет, – подумала она как-то отстранённо, словно сидя в театре на балете. – Высокий рост, широкие плечи, узкие бёдра. Жилы, мускулы... Балерун! – раздражение, наконец, нашло свой выход. – Бежит-то как! Будто всю жизнь по подземельям солдат водил».

На неё плавно опустилось серое облако летящего Олеария. Старый дух благодарил и в то же время успокаивал перенасытившееся тёмной энергией девичье тело.

Внезапно Ксения услышала: «Привал». Удивлённо подняв брови, она осознала, что «Муромец», вывел их на точку и теперь ждёт от нее приказа.

Девушка криво улыбнулась, наблюдая, как, стянув с себя мокрую от пота гимнастёрку, капитан начал умываться в бегущем по желобу ручейке. Вода была прозрачной и ледяной. От Ильи шёл пар. Сморщив чуткий нос, она фыркнула и хотела, было, сказать колкость, но фонарь ярким пятном света остановился на спине богатыря. И злость её измученной души словно смыло текучей водой. Она рассмотрела спину...

Командир разогнулся, растёр ладонями лицо. Глубоко вздохнул.

– Солью пахнет...

– Море рядом, – тихо прошептала она в ответ. Затем вынула из планшета новенькую хрустящую карту и отметила на ней точку. – Мы здесь. Второй отряд подходит с запада. Через триста метров мы должны увидеть тринадцатый и четырнадцатый блоки. Крепим взрывчатку. Взрыв назначен на 17.00. Начало операции с двух сторон. Одновременное. После проникновения каждый берёт максимально возможное количество ящиков из хранилища и ждёт приказа. Движение внутри по моей команде. Вопросы есть?

Вопрос нашёлся только у Ильи. Он усмехнулся:

– Почему ты уверена, что нас там никто не ждёт?

– Здесь больше нет жизни, а мертвец, охранявший подход был недавно съеден мной...

Слова упали на каменную кладку, и наступила тишина.

***

Ян, прислушиваясь к далёкой, заглушённой метровой толщины стенами, перестрелке, быстро преодолел оставшееся расстояние. Спустя десять минут, его смогли нагнать люди, ведомые чёрной огромной собакой.

Хроники особого отдела. Глава 1. Начало. Часть 16

Кёнигсберг всегда был крупным и людным городом. Здесь, на берегах холодного моря, с удовольствием селились ремесленники и купцы, теологи и мистики. Перепись населения октября 1942 года свидетельствует о проживающих в черте города 400 тысячах человек. В 1946 году коренное население уменьшилось до 20 тысяч. На место угнанных в заволжские степи или переселившихся в Польшу пришли русские люди, и к 1950 году в Калининграде проживало уже 35 тысяч человек.  

С какой целью Иосиф Джугашвили опустошил некогда цветущий край? Действия диктатора сложно понять, рассматривая политику ЦК КПСС глазами сегодняшнего гражданина.

Но если и Берия, и Меркулов, и, наконец, сменивший их в длинной череде руководителей КГБ Абакумов знали что-то большее? Не потому ли город Калинина всегда был под особым контролем ЦК?

***

Дни сменялись ночами, но электрический желтый свет не знал разницы между сном и явью. В этом месте, полном съедающей разум тишины, не было деления на времена года, недели и часы.

Бернагард поначалу пытался разговаривать сам с собой. Но камень глушил звуки, а тени наоборот, собирались и толпой надвигались на библиотекаря, тянули к нему призрачные руки… словно пытаясь высосать его телесную оболочку, заставить Кесслера как можно быстрее присоединиться к ним. Он, правда,  и не помышлял о бессмысленном сопротивлении. Ему даже  не было страшно. Но что-то глубоко внутри, где-то в районе остывающего сердца взывало к разуму, и он брал в руки теплое серое полотно, прижимаясь к нему всем своим существом, согревался...

Но последние несколько дней даже плат не давал достаточно сил.

Гауптштурмфюрер уже ничего не ел и не пил. Часы и часы он сидел, бессознательно раскачиваясь на койке. Словно заблудился в тумане, который высасывал из него силы и сознание. Иногда он вставал и подходил к запаянным дверям. Все та же жуткая тишина. Все то же одиночество, неподвижность. Но ему казалось, что из этих стен сочатся слёзы и кровь.

Библиотекарь по собственной воле остался совсем один, в мертвящем сумраке подземных галерей.

Железная рука СС и Аненербе оставила  ещё живого — посмертным хранителем. Мертвящий холод костлявыми пальцами уже подбирался к нему.

Перед аккуратно застеленной коричневым фланелевым одеялом койкой стояло величественное полотно Рубенса «Марс прощается с Венерой». Бернагард сам выбрал его из десятка хранимых шедевров. Но разве Рубенс был настолько одинок? Разве  он смог передать в этой мастерски написанной игре света и тьмы всю глубину потери?

Принимая решение остаться с раритетами, завещанными потомкам их таинственными, ушедшими в небытие и превратившимися в песок предками, он выбрал прибежище для души. Тишину кабинета. Работу. Так казалось тогда. Здесь он увидел себя вне войны. В том мире, которым грезил всегда — среди уединенной тишины, ведя неторопливый разговор с книгами. Это была его радость победы над всеми ужасами, пережитыми лично им. Она примирила бы его со смертью близких.

Но очень быстро Бернагард осознал: одиночество в абсолютной тишине и бессмысленность его существования – это страшно. Он один. К нему никто не придет. Он больше не увидит ни одного живого человеческого лица, не услышит ничьего голоса. И отсюда не выйти… Никак. Никогда. 

И даже это не так ужасно, как то, что ждёт его впереди — вечное посмертие. Он поставлен охранять реликвии прошлого, не допуская к ним никого из будущего.

Безумие…

Дурак…

…Его уже перестала мучить жажда, совсем прошли рези в кишечнике и, в последний раз открыв глаза, Кесслер не увидел света лампы. Только яркие  точки, как блуждающие болотные огоньки пролетели перед лицом, исчезая в той стране, которую называют чистилищем душ.

***

Живительная струя сырого, наполненного запахом болота и луж воздуха стремительно ворвалась в его легкие! Резкий взрыв по барабанным перепонкам вернул на какой-то миг сознание. Ему показалось, что огромные зелёные твари  хватают сложённые вдоль стен ящики и исчезают с ними в чёрном провале стены. Бернагард даже услышал непонятную, речь, похоже русскую:

— Берете по максимуму, сколько сможете поднять и унести. Быстро. Взяли - и в проход. Олларий не может  долго держать портал открытым. Василий Иванович, нам за сундуком! Ксения, что ты встала, как кукла?

— Фашист, белый маг!

— Вначале Ковчег, потом все остальное!

— Он жив, он Светлый!

— Вот и хватай его, я тоже не двужильный! Быстрее! Вперед!

Кесслер почувствовал, как какая-то сила поднимает его.  Потом он ощутил полёт и смог даже открыть глаза. Кольцо огня окружало его, а он летел по этому бесконечному горящему тоннелю в бесконечность.

— Вот и все, — подумал он.

***

Пожалуй, только Эркюлю Пуаро, или может быть величайшему сыщику всех времён и народов Шерлоку Холмсу, под силу было бы решить интереснейшую загадку.

Альберт Шпеер имел единоличное право общаться с фюрером, входя к нему по собственному усмотрению, не записываясь на приём. В любое время. Именно Шпеером был создан план города Germania, будущей столицы Великого Рейха, которая должна была заменить Берлин после окончания победоносной войны, в мировом государстве, объединившем все материки!  Кроме этого своеобразного хобби крупнейший архитектор был ещё и министром военной промышленности.

Но, несмотря на биографию и общую важность этой персоны, в Нюрнберге Шпеера приговорили только к 20 годам заключения, причем ратовал за это именно советский прокурор. В тюрьме Шпандау (где также отбывал наказание Рудольф Гесс, заместитель Гитлера в 30-е годы) он находился до 1966 года. Там же написал книгу  «Третий рейх изнутри»  и невероятно разбогател. После освобождения этот человек просто исчез,  скрылся от внимания журналистов. И появился только в 1981 году, когда  его труп был обнаружен в номере одного из лучших отелей Лондона.

Его потомки, внучатые племянники, родившиеся и выросшие в Советской России, постепенно эмигрировали в Европу и сейчас проживают в достатке и покое.