Хроники Земли: "Утерянное Наследие"

Эпизод 1: Ледяное Пробуждение

Подглава 1: Белый Ад

Место действия: Канадский Арктический архипелаг, к северу от острова Банкс, ледяная пустыня, окружённая паковыми льдами.

Время: Рассвет, конец ноября 1897 года.

Рассвет в Арктике не был похож на рассветы мира людей. Здесь не пели птицы, не шелестела листва, не плескались волны у берега. Здесь царила тишина — такая глубокая, что она казалась живой, дышащей сущностью, готовой поглотить любой звук. Солнце, лениво карабкающееся над горизонтом, не дарило тепла, лишь заливало бескрайнюю ледяную пустыню холодным, розово-лиловым светом, от которого снег искрился, словно усыпанный осколками стекла. Длинные синие тени, отбрасываемые зазубренными торосами, тянулись по льду, будто когти невидимого зверя.

В центре этого застывшего мира, у подножия низкого ледяного холма, раскинулся временный лагерь экспедиции капитана Арчибальда Уитвики. Несколько палаток из промасленной парусины, укрепленных кольями, дрожали под порывами слабого ветра. Рядом, в упряжках, ворчали ездовые собаки, их густая шерсть покрыта инеем. Вдалеке, вмёрзший в паковый лёд, словно пойманный в ловушку гигант, темнел силуэт корабля "Прометей" — гордости Королевского географического общества, а теперь — единственной связи с цивилизацией, отрезанной от лагеря километрами хрупкого льда.

Арчибальд Уитвики стоял у своих нарт, склонившись над картой, разложенной на деревянном ящике. Его худощавая фигура, укутанная в тяжёлые меха, казалась почти хрупкой на фоне суровой пустыни, но в его движениях сквозила уверенность, граничащая с одержимостью. Ему было около тридцати пяти, но лицо, обветренное и покрасневшее от мороза, выглядело старше. Густая борода, уже тронутая инеем, обрамляла острые скулы, а круглые очки в тонкой металлической оправе поблёскивали в утреннем свете. Он поправил меховую шапку, съехавшую на затылок, и, прищурившись, сверил показания секстанта, зажатого в толстой перчатке. Его глаза — серо-голубые, словно кусочки арктического льда — горели нетерпением, отражая внутренний огонь, который не могли погасить ни холод, ни усталость.

— Северо-северо-запад, угол склонения... — бормотал он, водя карандашом по пожелтевшей карте. Его голос, приглушённый шарфом, звучал глухо, но в нём чувствовалась искренняя страсть.

— Мы ближе, чем кто-либо до нас. Северо-Западный проход... Он здесь, Ипик, я чувствую это.

Рядом, у соседних нарт, стоял Ипик — проводник-инуит, чьё морщинистое лицо, казалось, было вырезано из того же льда, что окружал их. Его глаза, узкие и внимательные, скользили по горизонту, словно он видел нечто, недоступное остальным. Он поправил ремни на упряжке, не отрывая взгляда от далёкой линии, где небо сливалось с землёй.

— Твои карты не знают этого места, капитан, — произнёс он тихо, его голос был низким, с хрипловатым акцентом.

— Здесь нет путей. Только лёд. И он всегда говорит первым.

Арчибальд усмехнулся, не поднимая глаз от карты. Его пальцы, несмотря на перчатки, двигались с хирургической точностью, отмечая координаты.

— Лёд может говорить, Ипик, но я заставлю его слушать. Наука — это язык, который укрощает природу. Мы вычислим его, как уравнение.

Ипик промолчал, лишь едва заметно покачал головой. Его молчание было красноречивее любых слов. Он знал эти льды лучше, чем кто-либо в экспедиции. Он чувствовал их настроение, их дыхание. И сейчас, в этой звенящей тишине, он ощущал, как что-то меняется. Что-то неуловимое, но зловещее.

У другой палатки, сидя на ящике с припасами, Хендерсон — второй помощник Арчибальда, крепкий шотландец с рыжей бородой, точил нож. Его лицо, покрытое коркой застарелого пота и сажи от костра, выражало усталость и раздражение. Он бросил взгляд на капитана, затем на Ипика, и фыркнул.

— Уравнения, говоришь? — проворчал он, его голос был грубым, с сильным акцентом.

— Лучше бы ты вычислил, как нам не замёрзнуть к чертям. Эти собаки жрут больше, чем мы, а припасы тают быстрее, чем этот проклятый лёд.

Арчибальд поднял голову, его взгляд был строгим, но уголки губ дрогнули в лёгкой улыбке.

— Терпение, Хендерсон. Мы на пороге открытия, которое изменит карты мира. Несколько дней голода — малая цена за бессмертие в истории.

Хендерсон закатил глаза и сплюнул в снег.

— Бессмертие, как же. Я бы предпочёл тёплую постель и кружку эля.

Ипик, не оборачиваясь, тихо произнёс:

— Лёд не любит тех, кто мечтает о тепле. Он забирает их первым.

Хендерсон нахмурился, но промолчал, вернувшись к своему ножу. Собаки в упряжке заворчали, одна из них ткнулась мордой в снег, словно почуяв что-то под ним. Арчибальд, не обращая внимания на перепалку, свернул карту и убрал секстант в кожаный футляр. Он выпрямился, вдохнул колючий, кристально чистый воздух и окинул взглядом лагерь. Его грудь распирало предвкушение. Он чувствовал себя Колумбом на пороге нового континента, Коперником, готовым перевернуть звёздное небо. Природа была его противником, но он был убеждён, что её можно подчинить.

Солнце поднялось чуть выше, и его лучи, отражаясь от снега, создавали ослепительные блики, от которых щипало глаза. Торосы вокруг лагеря, похожие на застывшие волны, искрились, словно усыпанные бриллиантами. Но за этой красотой таилась угроза. Лёд был хрупким, местами истончённым, а под ним — бездонные чёрные воды, готовые проглотить неосторожного. Арчибальд знал об этом, но его вера в науку и прогресс была сильнее страха.

Он хлопнул в ладоши, звук эхом разнёсся по пустыне.

— Господа! — его голос был бодрым, почти торжественным.

— Собираем лагерь! Сегодня мы сделаем ещё один шаг к истории. Пора двигаться дальше.

Ипик медленно повернулся к нему, его взгляд был тяжёлым, как арктическая ночь.