Хрустальная ложь

Пролог

Музыка лилась мягко и роскошно, заполняя зал старинного особняка Андрес. Воздух был густ от аромата итальянского вина, редких духов и блеска дорогих костюмов. В центре зала — длинный стол из темного дерева, за которым сидели те, кого весь континент знал как Империю Андрес: четыре поколения, скреплённые не узами любви, а клятвой крови.

Валерия стояла у колонны, держа бокал шампанского, и наблюдала за ними из тени. Её глаза — янтарные, спокойные, но настороженные, — скользили по каждому лицу.

Мать, Эмилия, сияла в шелке цвета вина — властная, холодная, безупречная. Рядом — отец, Киллиан, с теми самыми глазами, в которых отражалось всё: гордость, страх, нежность. Он безумно любил свою дочь.

Дед Валериан беседовал с гостями, его жена Адель — всё ещё красива, как в молодости, — тихо наблюдала за внучкой. Они оба знали, что этот вечер решит всё. И до сих пор не знали выбор дочери.

— Сегодня — день, ровно восемнадцать лет с того момента, как Андрес и Росси перестали быть врагами, — произнесла Эмилия, поднимая бокал. — И день, когда мы определяем будущее семьи.

Зал затих. Валерия выпрямилась. Она знала, что этот момент — её. Она — первенец, наследница, та, кто с детства изучала стратегию, оружие, политику. Та, кто ночами засыпала, держа в руках отчёты клана и карты сфер влияния. Только вот от полиции отказалась, не захотела брать на себя такое. Предпочла посвятить себя полностью клану и только клану.

— Мы приняли решение, — произнесла Эмилия Андрес, и её голос, обычно такой мягкий и обволакивающий, сейчас звучал холодно и властно. Она сидела во главе стола, идеальная в своем черном атласном платье, с безупречной прической и лицом, не выдающим ни единой эмоции. — Следующим главой семьи станет Алан.

Бокалы, поднятые для тоста, звякнули, коснувшись друг друга в формальном жесте поздравления. Несколько секунд стояла тишина. Тяжелая, неловкая, оглушительная тишина, которая, казалось, поглотила все звуки. Никто этого не ожидал. Все расчитывали, были уверены, что выбор падет на старшую дочь.

Валерия, сидевшая по правую руку от матери, не сразу поняла. Слова прозвучали, но смысл их не достигал сознания. Она просто смотрела на Эмилию, как будто слова не могли пройти через кожу, не могли войти в её разум, встречая невидимый барьер. Ей казалось, что это какая-то глупая, неуместная шутка.

Потом усмехнулась. Горько, по-взрослому. В этой усмешке была смесь недоверия, боли и нарастающей ярости.

— Что? — её голос был тихим, почти ласковым, но в этой ласковости таилась угроза. Она склонила голову набок, словно пытаясь получше расслышать. — Ты хочешь, чтобы командовал тот, кому я ещё вчера помогала делать домашку по экономике?

Алан, сидевший чуть в стороне, напротив Валерии, побледнел. Он хотел что-то сказать, возможно, протестовать или оправдаться, но Эмилия подняла руку – жест, который был для всех в семье законом. Он тут же умолк, потупив взгляд.

— Он — мужчина, — спокойно, без тени сомнения, произнесла Эмилия.

Слова матери резали холоднее любого ножа, проникая прямо в сердце Валерии. Они были абсурдны, архаичны, но Эмилия произнесла их с такой непоколебимой уверенностью, что в зале никто не посмел возразить.

— А я — твоя дочь. Первая, — Валерия поднялась, её движение было резким, отбрасывающим стул. Она смотрела на мать с горечью, которая искажала её красивые черты. — У нас в семье давно нет разделения по полу, мама. Мы строили эту империю поколениями, без оглядки на социальные предрассудки. Что за чушь ты говоришь сейчас?

— Ты не глава. Ты... — Эмилия на мгновение запнулась, будто подбирая самое ранящее слово, то самое, которое сломит её гордость. — Ты слишком… вспыльчива. И слишком горда. В отличие от нас, у тебя нет стопа. Ты не умеешь отступать.

Валерия шагнула ближе, её смех, горький и звенящий, наполнил зал, заглушая тихий гул шокированных гостей.

— Ты серьёзно сейчас? Ты учила меня стрелять в пятнадцать! Ты заставляла читать отчёты с семи лет! Ты говорила, что я — будущее этой семьи!

— И остаёшься им, — спокойно ответила Эмилия, её лицо оставалось бесстрастным, как мраморная маска. — Но в другой роли. Никто от тебя не отрекается. Ты остаёшься нашей дочерью, членом семьи.

— В роли кого? Кого, мама? — Валерия стояла перед ней, глазами ища хоть малейший признак сомнения, тепла, любви. — Как ты можешь? Как ты можешь так поступать со мной?

— Валерия, разговор окончен, — голос Эмилии стал твёрдым, окончательным. — Я знаю твой характер. Если ты не примешь моё решение, я вынуждена буду прибегнуть к радикальным мерам. Выйдешь замуж — по расчёту. За того, кого я выберу. Я никогда бы так не поступила, но ты меня вынуждаешь.

Гул прошёл по залу, теперь уже открытый, не скрываемый. Угроза была серьезной, и все это понимали. Замужество по расчету для Валерии, которая всегда ценила свободу превыше всего, было хуже любой тюрьмы.

Киллиан сжал бокал так сильно, что стекло хрустнуло в его руке, едва не рассыпавшись. Но он не произнёс ни слова, зная, что сейчас любое его вмешательство только усугубит ситуацию. Только его взгляд встретился с Валерией – взгляд боли, беспомощности и… Нет. Понимания. Он понимал её, её гнев, её боль. Он видел её. Отец всегда был на ее стороне. Всегда.

У них было правило не ссорится на людях. У бабушки с дедушкой и у отца с матерью. Девушка знала, что после церемонии, отец отведет мать в зал и поговорит.

Глава 1

Не успела.

Время, что казалось покорным её воле, вдруг обернулось беспощадным палачом. Самолет, на котором Валерия Адель Андрес, кровь великого рода, дочь Эмилии и внучка легендарной Адель, пыталась вырваться из золотой клетки, лишь успел оторваться от взлётной полосы, когда пилот, побледневший до цвета слоновой кости, дрожащим, едва слышным голосом сообщил:

— Госпожа Андрес... нас заставляют вернуться. Это приказ с “верхов”.

Дыхание перехватило, воздух застрял в лёгких. «Верхов» — это означало лишь одно. Мать.

Через двадцать мучительных минут шасси снова коснулись лиссабонского асфальта. Едва трап опустился, Валерия увидела их. Не обычную охрану, нет. Это был конвой – десять теней в безупречных чёрных костюмах, каждый с тщательно вышитой серебряной лилией Андрес на лацкане, символом их древней власти и её проклятия. Они ждали, недвижные, как монументы.

И на их фоне Эмилия, её мать, выглядела не просто человеком. Она была живой бурей, воплощённой яростью, облечённой в шелка и драгоценности.

— Ты совсем страх потеряла, я смотрю?! — Голос Эмилии обрушился громом, который дрожал в каждой вибрирующей стене роскошной съёмной виллы.

Валерия стояла перед ней, как на допросе, руки крепко сцеплены за спиной, подбородок гордо, вызывающе поднят. В её глазах, цвета грозового неба, не было и тени покорности – лишь чистый, неприкрытый вызов.

— А ты решила, что я навсегда останусь под твоей рукой? Что буду танцевать под чужие приказы, только потому что ты моя мать?

— Ты называешь неповиновение — свободой? — голос Эмилии, внезапно ставший ледяным, пронзил воздух. — Ты — Андрес. И Андрес не бегут.

— А я — не бегу, — отчеканила Валерия. — Я ухожу. Это не одно и то же.

В ответ Эмилия сжала бокал, в котором мерцал рубин красного вина. Хрусталь с душераздирающим треском разлетелся о мраморную стену, и капли вина брызнули, словно свежая кровь на холодный камень, знаменуя необратимость.

В наступившей тишине скрипнула дверь, и в комнату вошёл Киллиан. В чёрной рубашке с закатанными рукавами, он нёс на своём лице отпечаток глубокой усталости, но в его глазах всё ещё жила та вечная мягкость, та нежность, которую Валерия не могла не любить и ненавидеть одновременно.

— Моя Луна, не сейчас. — Его голос был тихим шёпотом, попыткой укротить шторм, когда он подошёл к жене. — Давайте дышать.

Эмилия даже не удостоила его взглядом, её гнев был сосредоточен на дочери. — Нет, Лиан. Она должна понять.

Она резко повернулась к Валерии, её слова были острыми, как кинжал. — Ты выйдешь замуж. Завтра. Церемония пройдёт здесь, в Лиссабоне. Без прессы, без гостей. Всё решено. И это не обсуждается.

Валерия рассмеялась, коротко, безрадостно. — Ты издеваешься?

— Нет. Я воспитываю, — прошипела Эмилия.

— Ты — манипулируешь. Будто с катушек слетела в последний год. Может ты опять беременна, а?

Эмилия сделала шаг, потом ещё один, пока не оказалась почти вплотную к дочери. В её взгляде полыхал тот самый ледяной огонь, который когда-то покорил отца Валерии, Киллиана Андреса, и заставил весь мир склониться.

— Тебе пора понять: иногда женщине приходится быть королевой не по праву силы.

— Я не продам себя ради твоих амбиций, — голос Валерии дрогнул, но не сломался.

— Значит, ты не получишь даже меньшего. Ты не получишь ничего. Ты потеряешь всё.

Слова ударили сильнее, чем любая пощёчина, пронзив до самого сердца. Валерия ничего не ответила. Просто выдохнула – долгий, медленный вздох поражения и смирения, а затем на её губах расцвела ядовитая улыбка.

— Тогда тебе будет легче, когда меня завтра не станет.

Ночь обняла Лиссабон бархатной темнотой, укрывая город от суеты и света. В доме, за высокими стенами виллы “Санта-Джулия”, царила лишь иллюзия покоя: шёпоты охраны, тихие шаги по отполированному мрамору, едва слышный скрип ветра в старых ставнях.

Валерия сидела у окна, босая, в тонком халате, её волосы рассыпались по плечам чёрным шёлком. Она чувствовала едкий вкус поражения на языке, но глубоко в крови, в самом её мятежном сердце, уже шевелился знакомый, обжигающий азарт.

Сбежать из этой крепости? Нереально. Каждый уголок был под присмотром, каждый выход заблокирован.

Договориться с матерью? Смешно. Это была война, а не переговоры.

Остался лишь один путь.

Хаос.

Она вспомнила. Старая записная книжка отца. Потёртая кожа, пахнущая табаком, дорогим виски и призраками прошлого. В ней – контакты, имена, цифры, где порой было невозможно понять, кто друг, а кто враг в мире, где грань между ними стиралась до неразличимости. Валерия открыла её, пролистала до самой последней страницы, той, что всегда казалась случайной, обрывочной.

И нашла: номер. Без имени. Никаких пометок. Только цифры, выведенные резким, будто наспех сделанным почерком Киллиана.

Девушка набрала, пальцы чуть дрожали. Ответили после второго гудка.

Мужской голос – низкий, хриплый, прокуренный усталостью, но с едва уловимой стальной ноткой.

— Кто это?

— Это неважно. — В голосе Валерии не было ни страха, ни сомнений. — Завтра я выхожу замуж. А ты — похитишь меня из-под венца.

Глава 2

Дорога петляла вдоль отвесного обрыва. Под ними бушевал, разбиваясь о скалы, необъятный океан, над ними, тревожно вздымаясь, плыли клубы дыма – там, позади, за каждым поворотом, всё ещё горело место заточения, знаменуя её отступление огнём.

Машина неслась на предельной скорости, вырезая каждый поворот с хирургической точностью. В салоне висел плотный, острый запах гари, свежести морской соли и едкий аромат пороха, въевшийся в обивку. Рядом, за рулём, сидел тот, кто всего полчаса назад вырвал её из-под венца – человек в чёрном, всё ещё в тактической маске, скрывавшей его лицо от мира. Его руки, обтянутые перчатками, уверенно держали руль, движения были точными, отточенными, выдающими профессионала высочайшего класса.

Валерия сидела рядом, неподвижная, с тонкой, почти призрачной улыбкой на губах. На ней всё ещё было свадебное платье – белоснежное, как издёвка над тем, что только что осталось позади. На коленях, холодный и тяжёлый, лежал пистолет, словно единственное напоминание о реальности. Её пальцы, изящные и тонкие, касались холодного металла, проверяя его вес, его истинность.

Молчание тянулось, плотное, как туман. Лишь рёв мотора, свист ветра за окном и глухие удары её собственного сердца, бьющегося в груди, как дикая птица.

— Ты ведь даже не спросишь, кто я? — Его голос прозвучал низко, с лёгкой, едва уловимой насмешкой, рассекая тишину.

— Зачем? — Валерия медленно повернула к нему голову, её глаза, цвета грозового неба, скользнули по его маске. — Главное, что ты пришёл.

Мужчина издал короткий звук, похожий на усмешку под маской. — Необычная невеста. Обычно в такие моменты кричат и плачут. И уж тем более не заказывают похищения сами.

— Я не “обычная”. И я не невеста, — её голос был спокоен, уверен, каждое слово отточено.

Он коротко кивнул, признавая её слова, и дорога вновь заполнила тишину, поглотившую их разговор.

Валерия закрыла глаза на мгновение. В голове вспыхивали яркие, хаотичные обрывки последних минут: залитый кровью мрамор часовни, искажённое гневом и отчаянием лицо матери, блеск пуль в солнечных лучах, запах дыма и разрушения. Она не чувствовала страха. Только острое, режущее удовольствие, подобное глотку чистого, ледяного воздуха после долгого удушья. Свобода, она поняла, пахнет дымом и бензином.

Минут через двадцать они съехали с главной трассы, свернув на узкую, заброшенную дорогу, ведущую к побережью, где берег обрывался в пропасть. Человек в чёрном нажал на тормоз, мотор стих, и единственным звуком остался величественный шум моря, разбивающегося о скалы.

Он снял перчатки, медленно повернулся к ней, его движение было размеренным. — Дальше ты под моей защитой. Но сначала…

— Нет, — перебила она спокойно, без тени сомнения.

— Что — нет?

— Дальше — я сама.

Валерия улыбнулась. Улыбка была тонкой, почти невидимой, но в ней скрывалась стальная воля. И прежде чем он успел что-то сказать, даже вздохнуть, она резко ударила – движением отточенным, коротким, как вспышка молнии. Локоть точно в висок. Мужчина не успел даже вдохнуть, не то что среагировать. Голова тяжело ударилась о подголовник, тело обмякло, откинувшись на сиденье.

Мгновение – тишина, оглушительная и звенящая. Потом она тяжело выдохнула, словно сбрасывая невидимый груз, и посмотрела на него. Валерия не чувствовала ни сожаления, ни страха, ни даже вины. Только чистое, холодное удовлетворение.

— Ничего личного, — прошептала она в тишину, обращаясь к его бездыханному телу. — Просто я не из тех, кого похищают. Я сама решаю, куда ехать. И кто кого куда повезёт.

Она не сняла с него маску. Это был странный порыв, некая дань уважения. Он выполнил свою часть уговорённого хаоса. Теперь её очередь выполнить свою.

Сняв с него пиджак, рубашку и брюки, она быстро, ловко переоделась. Ткань его костюма была прохладной, пахла дымом, дорогой кожей и чужим, терпким, горьким парфюмом.

Свадебное платье она аккуратно сложила на заднем сиденье. Белый шёлк блеснул на солнце, как флаг, который она больше не поднимет, символ мира, которому она навсегда отказала.

Вытащив тело мужчины из машины, и оставив рядом с ним конверт с деньгами, девушка села обратно.

Мотор снова взревел, наполняя салон привычным грохотом. Она нажала на газ – машина рванула с места, оставляя за собой облако пыли и неподвижное тело в кустах.

Охрана, те самые чёрные внедорожники, что ехали позади, были ещё далеко. Пара минут – и они поймут, что что-то не так. Но две минуты – для Валерии Андрес – это была целая вечность, которую она намеревалась использовать сполна.

Она лавировала между крутыми поворотами, уходя всё глубже в город, затем выехала на скоростное шоссе, ведущее к промышленному порту. В голове – только расчёт, чёткий план, выстроенный за секунды. Никаких охран. Никаких приказов. Только она, скорость и бесконечная дорога впереди.

В аэропорт она въехала, как буря – без сопровождения, без документов, её машина неслась, прорываясь сквозь ряды шлагбаумов. Охранник на воротах, заметив на лацкане чужого пиджака знакомый символ – вышитую лилию Андрес, мгновенно побледнел, открыл ворота и отсалютовал, не задавая вопросов.

Она заглушила мотор и вышла из машины. Ветер растрепал её волосы, ткань брюк прилипла к коже, а маска на лице, которую она всё ещё не сняла, выбивала дыхание.

Глава 3

Нью-Йорк встретил её свинцовой осенью — ветер вырывал листья с деревьев, и город жевал их в своих глотках. Для кого-то это был шум, для Валерии — музыка нового мира: чужая, но манящая. На груди ещё лежал отпечаток белого платья; мужское пальто, пахнувшее кожей и дымом; в голове — холодный расчёт: «Теперь — всё по-другому».

Валерия садилась в такси и смотрела в окно, пока Манхэттен не сложился перед ней в прямоугольник стекла и бетона. Двухлетняя птица: небоскрёбы, реки, люди, которые не знали её имени и не могли оценить, чей герб был на её кольце. Она улыбнулась впервые по-настоящему: не вызовом, не угрозой, а тем, что бывает, когда в ладонях у тебя свой ключ к свободе.

План был прост: исчезнуть с карты Андрес, купить время, купить пространство для жизни, научиться быть человеком без армии тёмных костюмов и бойцов у ворот. Адель в детстве учила её многому — не только стрелять и считать пули, но и копить втайне, как будто каждая монета — это дополнительное дыхание. «На чёрный день», — часто повторяла бабушка, и Валерия хранила это правило годами. Теперь эти тайные фонды стали её подушкой: карточка на офшорном счёте, никому не подконтрольная, наличка в сейфе — достаточно, чтобы жить по-человечески, не тратить себя на догадки.

Она пошла в банк не как бунтарка и не как наследница — как клиент, у которого в голове уже был другой паспорт. Имя «Лилит Рихтер» звучало сначала чуждо, затем — принимающе. Документы, что её сопровождали, были чисты; она не хотела бродить по краю закона ради новых бумажек. Многое было куплено законно: квартира в центре, на одной из узких улиц с видами на парк — не пентхаус и не голливудский атриум, но светлая, с высокими потолками и старинными окнами, которые любили запах кофе и свежей выпечки. Агент посмотрел на неё с удивлением, потом с уважением; она кивала, считала в уме и переводила суммы в голове как смету операции: депозит, комиссия, ремонт.

Ключи щёлкнули в замке — звук был необычайно маленьким и в то же время звучал, как звон колокола. Она вошла, и пустота квартиры приняла её как чистый лист. Пол скрипел под шагом — старый дуб, его мягкий аромат. Она поставила свадебное платье на стул и, стоя в темноте, ударила кулаком по ладони, чтобы почувствовать настоящую плоть жизни, не шелк.

— Лилит, — прошептала она, чтобы имя стало частью комнаты.

Первый день новой жизни — хаос и молитва мелочей. Она купила телефон, незаметный, без фамилии; симку, которую никто не связывал с номером дома; новый почтовый ящик; карту на имя «Рихтер», но зарегистрированную аккуратно на частный адрес агента. Она знала — в этом городе тебя узнают по привычкам, а не по документам. Поэтому привычки нужно менять.

Шкаф для одежды стал её театром. Знала, что не нужна многоцветная панель роскоши: немного строгих костюмов, парка, пара джинсов, шерстяные свитера. Вещи — как доспехи дня: удобные, незаметные, но говорящие, что хозяйка знает цену себе и окружающим. Сама умела всё. Повесить люстру, прибить полку, подключить плиту. Не без помощи интернета, но все же.

Она научилась готовить. Это было не торжество, не возвращение в дом, где еда готовилась из уверенности и силы — это было упражнение выживания. В первые вечера она варила пасту, как будто это спасало мир: воду до кипения, соль, руки в тесте, запах томатов. Поначалу соус выходил дерзким, напоминавшим о кухнях величественного особняка; потом — мягче, подчинённый её вкусу. Плита была новой для неё, но она обнаружила, что готовка успокаивает: ритм нарезки, запахи, тепло от плиты — это маленькие якоря обычной жизни.

Бабушка Марлена — двоюродная бабушка, кузина Адель, прокурор — в её представлении была бы в ужасе. Валерия представляла её строгий взгляд и сухой, бескомпромиссный хохот. Да. Если бы бабушка Марлена узнала, что её старшая внучка собирается быть адвокатом с поддельными документами, она бы схватила её за ухо. Ведь сама в молодости работала прокурором.

Учёба. Она купила книги по американскому праву, подписалась на онлайн-курсы, наняла (за баснословные деньги) адвоката-менторa — человека, который знал, как строится карьера в суде и кто платит за совет. Этот человек не спрашивал там, откуда она родом, а учил формуле: учение, практика, репутация. Репутация — опасная вещь: делай дело честно, думала она, но понимала, что честность здесь имеет градацию. Она ходила в библиотеку, читала дела, штудировала прецеденты.

Работу найти оказалось проще, чем она ожидала: в юридических фирмах всегда требуется какая-то рука для простых дел — бытовых конфликтов, семейных споров, защиты женщин. Она взяла дело о бытовом насилии, которое не было просто «делом», а настоящей битвой: девушка и её угрожающие родственники. Валерия выиграла не всем арсеналом уловок, а вниманием к деталям; она научилась слушать, выстраивать линии защиты, наполнять слова смыслом. Клиентка, обняв её после победы, сказала: «Вы моя героиня», — и в этот момент Валерия почувствовала, что может… быть не оружием, а защитой.

Особое испытание — самой пойти в суд как защитник. Первый раз её вывели и там, где раньше она бросала приказы, теперь требовалось терпение. Судья, пожилой мужчина с морщинами от правды, смотрел на неё внимательно: «Вы новичок», — сказал он. Она кивнула, но голос был твёрдым. «Я знаю, что делаю». И в том моменте, когда она вела свидетеля, забывший о внимании мир повернулся — не потому, что она королева, а потому, что она говорила правду нагло и просто.

После процесса, в ту же ночь, она шла по улице и думала, что её власть теперь — это каждое выигранное дело, каждое спасённое лицо, каждый самостоятельный шаг. Она чувствовала усталость в мышцах, но эту усталость можно было принять: она честно заработана.