Хватит! Я не твоя игрушка

Глава 1. Александра

Глава 1

Александра

– Так, дорогая, я договорилась. Будешь должна мне вечно, – бодрый голос Леры раздается в трубке, словно спасательный круг, за который я хватаюсь изо всех сил. Но даже он не может заглушить волну нервозности, накатывающую на меня с новой силой.

– Буду, буду, родная моя, – пробормотав в ответ, прижимаю плечом телефон к уху, одновременно наливая папе чай. Густой аромат мяты и чабреца поднимается лёгким паром, обволакивая кухню, но мне сейчас не до уютных мелочей. Дождь за окном барабанит по подоконнику, словно настаивая, что я должна торопиться.

– Лишь бы всё получилось, – шепчу, стараясь не выдавать дрожь в голосе. – Ты же знаешь, как мне сейчас нужны деньги.

– Так, слушай меня внимательно, – Лера говорит быстро, отрывисто, как всегда, когда взволнована. В её голосе звучит торжество, как будто она только что провернула сделку века.

– Савин – очень занятой человек, но я убедила его встретиться с тобой во время обеда. Я тебе скину адрес ресторана, где он всегда обедает. Это прямо возле холдинга.

Я моргаю, на мгновение замирая.

– Отлично! – радость вспыхивает во мне, но тут же сменяется тревогой. – Подожди… Савин? А я думала, будет какой-то зам по кадрам…

– Саш, какая разница? Главное, что он тебя на работу возьмёт. Я же тебе говорила, что у нас одна в декрет уходит. Ну вот, я и подсуетилась. Ты уж там меня не подведи, – произносит она строго. Я даже вижу, как она хмурит брови и машет пальцем, напоминая свою маму – ту самую, которая когда-то заставляла нас зубрить классификацию мхов и лишайников.

– Я вчера так тебя расписывала ему… – продолжает Лера, а в моем животе неприятно сжимается. – Правда, мне полночи пришлось его уговаривать своими методами… А утром еще раз напомнить…

– Чего?! – едва не роняю кружку, торопливо ставлю её на стол. Я щурюсь, словно пытаясь разглядеть Леру сквозь телефон. – Лер, ты мне говорила, что у тебя свидание и тебе обязательно нужно что-то вкусненькое к завтраку… Или... Ты с ним спишь, что ли? Фу! Лера, он же старый!

– Сама ты старая! – обижается она, и я представляю, как она поджимает губы и закатывает глаза.

– Седина даже очень украшает мужчин, – добавляет она с лёгкой надменностью.

– Ага, а толстый кошелек делает его неотразимым! – фыркаю я, прикрывая усмешку ладонью.

– Ага, а толстый кошелёк делает его неотразимым! – фыркаю я, прикрывая усмешку ладонью.

Лера хмыкает, а я закатываю глаза. У нас всегда были разные вкусы. Она — за мужчиной с возможностями, я — за тем, с кем можно дышать свободно. Мне не нужны громкие должности или машины с водителем. Я хочу быть рядом с тем, кто просто... будет рядом. Кто не боится молчания. Кто обнимет — и в этих объятиях будет больше смысла, чем в любом признании. Тёплые руки, а не холодный расчет. Защита, а не контроль.

Но сейчас не до мечтаний.

– Всё, моя хорошая, я бегу, - торопится Лера. - Только не опоздай! Через час чтобы была на месте! – Лера уходит от разговора так же резко, как появилась, оставляя меня в странном коктейле из благодарности, тревоги и лёгкого недоумения.

Я глубоко выдыхаю, чувствуя, как в груди медленно распускается тонкая, почти призрачная надежда.

– Спасибо тебе, – шепчу в трубку.

Я кладу трубку. Лера уже сбросила вызов, как всегда — на бегу, не дождавшись ответа. Телефон остаётся на столе. В кухне пахнет мятой, чай остывает. За окном дождь стучит всё увереннее, будто отсчитывает минуты. Господи, хоть бы всё получилось. В этом месяце я еле наскребла на еду, впритык закрыла счета. А дальше? Как прожить неделю? Месяц? Что, если я ему не подойду? Я стискиваю пальцы. Лёд под кожей. Сердце отбивает тревожный марш. Нет, назад нельзя. Я уже на краю. Осталось только шагнуть.

Визуал

Александра Олеговна Невельская -26 лет.

Простая и честная девушка. Бухгалтер. Ее подставили и вынуждают оплатить крупный долг.

Визуал

Подруга Саши, Лера

Как вам наши девочки? Очень жду ваше мнение в комментариях.

Глава 2

Глубоко вдыхаю запах чая, пытаясь обрести хоть немного спокойствия. Горячий пар поднимается вверх, обволакивая лицо мягким облаком травяного аромата – мяты, зверобоя, чабреца. Бабушка всегда говорила, что травяной чай лечит не только тело, но и душу. В нашем доме он был всегда – она сама собирала травы на даче, бережно связывала пучками, высушивала на чердаке, а потом аккуратно складывала в стеклянные банки. Я помню, как маленькой любила наблюдать за этим: за её уверенными, тёплыми руками, за тем, как она перетряхивала травы, вдыхала их запах, улыбаясь мне заговорщицки. Бабушка заменила мне мать, хотя мама всегда была рядом – просто вечно занятая, холодная, погружённая в свои заботы. А бабушка… Она умела согревать одним взглядом, одним движением руки, одной чашкой душистого чая. Теперь её нет, и эту традицию продолжает тётя Зина. Я благодарна ей, но чай уже не кажется таким же вкусным, как в детстве. В нём не хватает чего-то важного – тепла бабушкиных рук, её тихого голоса, её веры в то, что всё обязательно наладится.

Отрываюсь от своих воспоминаний и возвращаюсь к реальности.

Ставлю на поднос тарелку с куриным бульоном, салат, кусочек хлеба и кружку чая. Папа должен поесть, даже если аппетита у него нет. Аккуратно поднимаю поднос, стараясь не расплескать суп – руки дрожат от усталости. Всю ночь не сомкнула глаз, ворочаясь с боку на бок, перебирая в голове варианты, пытаясь найти хоть какой-то выход из этой безысходности.

Папина комната встречает меня полумраком и затхлым запахом лекарств. Солнце скрыто за плотными шторами, в углу мерцает приглушённый экран телевизора, на котором идёт передача, но папа её не смотрит. Недалеко от кровати папино инвалидное кресло, которое мы купили в комиссионке. Старое, потертое, но на что-то лучшее нам не хватило денег. Хотя я верю, что оно нам скоро вообще не пригодится, и он будет ходить. Папа лежит неподвижно, глядя в потолок.

– Давай, папуля, всё готово, – произношу мягко, подходя ближе.

Он морщится, тяжело вздыхает, пытается приподняться. Каждое движение даётся ему с трудом, на лбу выступает испарина. Сердце сжимается от боли и бессилия. Я быстро ставлю поднос на прикроватную тумбочку и бросаюсь к нему.

– Стой, я сейчас помогу тебе.

– Я сам хочу! – упрямо огрызается он, но сил у него явно не хватает.

– Папа, мы уже это обсуждали, – тихо вздыхаю, осторожно беря его за руку. Она холодная, кожа сухая, натянутая, будто бумага. Поддерживаю его, помогая сесть, поправляю подушку за спиной. – Со временем всё получится, а сейчас позволь мне помочь тебе.

– С каким временем… – глухо бормочет он. – Всё впустую, дочка, и эти дорогостоящие процедуры, и массажи – зря всё! Мне не встать никогда!

– Так, пап! Хватит! – резко поправляю одеяло, пряча за раздражением собственное отчаяние. Глаза начинают щипать, но я не позволю себе заплакать. – Давай-ка лучше поешь.

Он опускает взгляд, хмуро глядя в тарелку. Несколько секунд молчит, а потом бросает, будто нож в сердце:

– Лучше бы ты бросила меня давно, как это сделала твоя мама...

Мир вокруг будто замирает. Резкая, колючая боль вонзается в грудь, оставляя ледяной след. Я привыкла к таким словам. Они повторяются, как проклятие. И всё равно каждый раз больно.

Перед глазами всплывает тот день. Полтора года назад. Больничная палата, запах антисептиков, приглушённый свет. Папа – ещё не сломленный, ещё надеющийся, что всё это временно. Тогда мы верили, что реабилитация поможет, что он встанет на ноги, что мы справимся. И именно в тот момент мама ушла. Просто оставила записку на тумбочке рядом с его кроватью. "Прости. Я не могу. Мне слишком тяжело." И всё. Ни слов поддержки, ни сожаления. Она просто ушла, не подумав ни обо мне, ни о нём.

А ведь для папы это был не просто диагноз. Это был приговор. Он всю свою сознательную жизнь работал строителем, последние десять лет был прорабом. Он жил этой работой, любил её, гордился каждым проектом, каждой построенной стеной. Авария отняла у него не только способность ходить, но и смысл жизни. Но уход мамы ударил по нему ещё сильнее. Он не плакал, не кричал, не просил её вернуться. Просто замкнулся. Как будто что-то внутри него окончательно сломалось.

Я ненавижу её. За трусость. За предательство. За то, что сделала с папой. За то, что бросила нас, когда мы нуждались в ней больше всего.

Горло перехватывает спазм, но я быстро проглатываю его, привычно надевая маску спокойствия.

– Ерунды не говори! – голос срывается, вырывается со злостью. – Я не моя мама. И семью никогда не брошу.

Папа ничего не отвечает, только ковыряет вилкой салат, избегая моего взгляда.

Я глубоко вдыхаю, сглатываю комок в горле, наклоняюсь и касаюсь губами его шершавой щеки.

– Смотри, как покушаешь – сразу выпей лекарства. Вот они здесь, на тумбочке. Я бегу на собеседование, пока не знаю, когда вернусь. К тебе тётя Зина зайдёт, присмотрит.

– Не надо! – резко бросает он, но я уже отворачиваюсь.

– Всё, иду собираться, – твёрдо говорю, выходя из комнаты.

– Не забудь про лекарства, пожалуйста! – напоследок напоминаю, заглядывая в дверной проём.

– Ага, – доносится угрюмо в ответ.

Щёлкаю дверью, оставляя его одного, и выдыхаю. В груди клубком свернулось напряжение. Но я не имею права сдаваться. Я пообещала себе и папе, что буду сильной. Что сделаю всё возможное, чтобы он снова встал на ноги, даже если сейчас он в это не верит. Не позволю отчаянию взять верх. Найду деньги на реабилитацию, на массажи, на всё, что потребуется. Отдам долг и позабочусь об отце, какой бы тяжёлой ни была эта ноша. Потому что он – моя семья. И я не повторю ошибки мамы.

Ещё один день. Ещё одно сражение. И я должна его выиграть.

Глава 3.

Александра

Бегу в кухню за телефоном и спешу в свою комнату, которая по совместительству является и гостиной. Крошечное пространство заставлено старыми, но уютными вещами: потертый диван с выцветшим пледом, небольшой стол, на котором всегда лежат мои университетские книги. Шкаф-купе с дверцами, которые заедают, стоит в углу, рядом с ним – полка с бабушкиными банками, заполненными травами.

Телефон в руках резко начинает звонить, его вибрация отдается в пальцах мелкой дрожью. Вздрагиваю. Громкая, резкая мелодия неприятно режет уши, пробираясь под кожу. Господи, почему я всё время забываю её сменить?

На экране высвечивается незнакомый номер. Сердце срывается в бешеный ритм – может, это ответ по поводу работы?

– Алло? – голос звучит с надеждой. Если с Савиным не получится, должен быть запасной вариант…

– Ну что, где мои бабки?!

Мерзкий, глухой голос бывшего начальника врезается в уши, оставляя неприятный осадок, словно кто-то провёл ржавым лезвием по коже. Горло сдавливает страх.

– У меня пока нет денег! – голос предательски дрожит, переходя на срыв. – И ты прекрасно знаешь, что я ничего не брала!

– Слышь, не заливай мне тут! Подпись стоит твоя, значит, косяк твой! Если не вернёшь через три дня – всё отправится в полицию. Поняла?! Ты чё молчишь?! Поняла?!

Сердце бухкает в груди, а пальцы крепко сжимаются на телефоне. За слегка приоткрытым окном слышится рёв проезжающей машины, чей-то смех вдали, резкий лай собаки – мир живёт своей жизнью, не замечая, как моя собственная рушится под тяжестью этих слов.

– Поняла… – выдавливаю сдавленным голосом, едва сдерживая подступившие слёзы.

Резко отключаю телефон и с силой бросаю его на диван. Аппарат отскакивает и глухо падает на подушку.

Вот же урод! Мало того, что лапал меня при каждом удобном случае, теперь ещё и денег требует! Грязная, жалкая сволочь! Как только таких земля носит?!

Гнев и бессилие накатывают лавиной, сжимая кулаки так, что ногти врезаются в кожу. Перевожу дыхание, заставляя себя не разрыдаться.

Взгляд цепляется за настенные часы. Чёрт! Если буду дальше копаться в эмоциях, точно опоздаю!

Бросаюсь в ванную, лихорадочно смывая с лица усталость ледяной водой. Капли бегут по коже, но не освежают, не прогоняют ни тревоги, ни бессонницу. Провожу ладонями по щекам, пытаясь вернуть лицу хоть каплю жизни, но отражение в зеркале неумолимо – бледность, тёмные круги под глазами, напряжённый взгляд.

Открываю шкаф, выискивая что-то подходящее для собеседования. Останавливаюсь на простом, тёмно-синем платье. Оно старое, но аккуратное – длина чуть выше колена, скромный круглый вырез, длинные рукава. Когда-то оно сидело идеально, а теперь кажется чуть свободным, как будто вместе со мной похудело от тревог и забот. Вскакиваю в него, разглаживаю подол. Надо идти.

Рывком хватаю свою потёртую сумку, быстро обуваю чёрные туфли на небольшом каблуке и выбегаю за дверь.

Вызываю такси. На автобусе точно не успею.

Глава 4

Спустя некоторое время машина плавно останавливается у ресторана.

Где-то в глубине души теплится слабая надежда, что это заведение окажется обычным, но стоило выйти из машины – надежда рушится, словно карточный домик под порывом ветра.

Передо мной возвышается величественное здание с массивными колоннами и огромными окнами, сияющими в солнечном свете. Мраморный фасад, отполированный до зеркального блеска, отражает прохожих, дорогие автомобили и безупречно одетых гостей, заходящих внутрь. Сквозь прозрачные двери виден роскошный зал: сверкающие золотом люстры, мягкие бархатные кресла, белоснежные скатерти, словно выстиранные в росе.

Сердце сжимается.

Я терпеть не могу подобные места, пропитанные высокомерием и ложным блеском. Поэтому мне и не особо нравится работать в холдингах. Да, там зарплаты конечно намного больше, но тяжело работать не чувствую себя комфортно. Хотя горький опыт на предыдущей работе говорит о том, что и на выбранных мной небольших предприятиях тоже никакого комфорта. Разве деньги обязательно превращают людей в напыщенных павлинов? Стоит ли так выставлять своё превосходство?

Перед входом двое мужчин в дорогих костюмах ведут неспешную беседу, лениво переговариваясь и даже не удостаивая меня взглядом. Их спутницы – ухоженные, элегантные, с безупречной осанкой – смеются, покачивая головами, а их идеальные укладки даже не шелохнутся. Они не смотрят в мою сторону, но мне кажется, что их высокомерие ощутимо физически, как глухая стена, отделяющая их мир от моего.

Соберись, Саша.

Толкаю тяжёлую стеклянную дверь и захожу внутрь.

Первое, что ударяет в нос – аромат свежемолотого кофе, ванильной выпечки и дорогого парфюма. Воздух насыщен лёгкостью и безмятежностью, будто здесь не бывает тревог, стрессов, пустых кошельков и неоплаченных счетов.

Люди неспешно сидят за столиками, попивая дорогой кофе из тонких чашек, перелистывая бумаги или лениво ведя беседы. Кто-то наслаждается поздним обедом, небрежно пролистывая что-то в телефоне. Здесь никто не спешит, никто не суетится, никто не вздрагивает от звонка с незнакомого номера.

А я… Я чувствую себя чужой.

Мои дешёвые туфли глухо стучат по сверкающему полу, и этот звук кажется мне оглушительно громким. Каждый шаг будто выдаёт меня – мою неуверенность, мою тревогу, моё отчаянное желание не выглядеть лишней.

В груди растёт желание развернуться и уйти.

Но я сжимаю кулаки.

Нет, Саша. Ты пришла сюда не для того, чтобы бояться.

Делаю медленный вдох, заставляя себя поднять голову. Вглядываюсь в зал, мысленно прокручивая имя и отчество, чтобы не ошибиться и не опозориться с перво секунды собеседования.

И вот – нахожу Савина взглядом.

Он сидит за столиком, погружённый в какие-то бумаги. Спина прямая, взгляд сосредоточенный, выражение лица – отстранённое.

Я сглатываю, разглаживаю подол скромного платья, как будто это может придать мне уверенности.

И, пересиливая себя, делаю шаг вперёд.

Дорогие друзья, не забываем добавлять книгу в библиотеку, чтобы не пропустить новые главы. И отметь звёздочкой 🌟🌟🌟🌟🌟

Глава 5. Дмитрий

Шесть месяцев… Вашей маме осталось около шести месяцев…

Слова врача застревают в голове, словно сотни мелких игл, раз за разом вонзающихся под кожу. Они повторяются эхом, терзают, душат.

Я откидываюсь на спинку кресла, вцепившись в руль. Внутри всё будто сжимается в плотный, неразрешимый узел.

Как так? Всё же было хорошо… Как болезнь могла вернуться? Спустя столько лет…

В висках пульсирует тупая, нарастающая боль. Мысли сбиваются в хаотичный рой, накрывают с головой, не давая дышать.

Я вспоминаю её голос – мягкий, тёплый, такой родной. Её улыбку – ту самую, спокойную, неизменно уверенную. Как она всегда говорила, что справится, что всё будет хорошо, что мы со всем справимся. Вспоминаю летние вечера, когда мы сидели на веранде у бабушки на даче, пили чай с малиной, и она рассказывала нам сказки, даже когда мы уже давно выросли из этого возраста. Как она пекла по воскресеньям пироги с яблоками, от которых пахло уютом и детством. Как гладила меня по голове, когда я уставал, как всегда знала, что сказать, даже когда мне казалось, что мир рушится.

Десять лет назад, когда мы впервые узнали о её болезни, я держался изо всех сил. Тогда мне казалось, что если сломаюсь, всё рассыплется. Паша в свои восемнадцать вообще не понимал серьёзности происходящего. Он гулял, пил, влезал в какие-то неприятности, как будто пытался убежать от реальности. А Ритка… Ритке было всего двенадцать. Она вообще не осознавала, что происходит, просто видела, что мама стала уставать быстрее, что иногда ей приходилось лежать в больнице подолгу. Для неё всё это было чем-то далёким, абстрактным. А я…

Я помню всё. Каждую поездку в больницу. Запах лекарств, белые стены, её усталый, но всё такой же тёплый взгляд. Как она прятала от нас боль, улыбалась, даже когда ей было нестерпимо плохо. Как сжимала мою руку и говорила: "Ты справишься, Димочка. Ты сильный". А я должен был быть сильным. Для неё, для Паши, для Ритки. Для отца, который был сломлен. Я не имел права показывать страх, даже когда внутри всё сжималось от ужаса. Я ходил на работу, учился, приезжал в больницу, привозил ей пледы, фрукты, читал ей вслух, как в детстве она читала мне. А отец, в один момент замкнулся, стал реже к ней приходить, под предлогом занятости в холдинге. До сих пор не могу простить его за это, даже после его смерти. За то что мне приходилось успокаивать брата и сестру. Делал вид, что всё нормально, что мы справимся.

И мы справились. Тогда.

А если на этот раз – нет?

Руки с силой сжимают руль, словно это единственное, что может удержать меня в реальности. Салон машины кажется тесным, воздух – тяжёлым, словно не хватает кислорода.

И тут резкий звонок телефона разрывает вязкое оцепенение.

Я вздрагиваю, машинально смахиваю значок ответа, даже не глядя, кто звонит.

— Дим, ты где? — раздаётся в динамике раздражённый голос Кати.

Щурюсь, потираю переносицу.

— Здесь…

— В смысле «здесь»? Где здесь?

Мне хочется закрыть глаза, уйти от этой реальности хотя бы на секунду, но голос Кати вытягивает обратно.

— Кать, что случилось? Мне сейчас не до тебя.

На том конце повисает напряжённая пауза, но всего на секунду.

— Не знаю, что у вас там произошло, Дмитрий Аркадьевич, — чеканит она, переходя на сухой, почти официальный тон, — но у вас встреча через полчаса. Вы сами просили напомнить.

Я крепче стискиваю челюсти, сдерживая порыв раздражения.

— Чёрт… — тихо выдыхаю, прикрывая глаза. – Как я вообще мог забыть?

Катя слышит это и тут же подхватывает, в голосе сквозит ехидство:

— Неудивительно.

В другой ситуации меня бы это даже позабавило. Но не сейчас.

— Позвони и перенеси встречу на завтра.

— Как на завтра, Дим?! То есть, Дмитрий Аркадьевич! — в её голосе уже не просто раздражение, а явное негодование. — Ты знаешь, как долго мы организовывали эту встречу?! Просто взять и отменить?

Каждое её слово отзывается болезненным уколом. В груди растёт усталость, смешанная со злостью на себя, на болезнь, на чёртову реальность, которая рушится, не спрашивая разрешения.

Но Катя права.

Я глубоко вдыхаю, приказывая себе взять себя в руки.

— Ты права, — голос звучит глухо, чуждо. — Я буду. Я уже недалеко от офиса. Скоро буду в ресторане. Ты забронировала столик?

— Конечно, — раздражённо бросает она, и я даже представляю, как закатывает глаза. — Будем вас ждать.

Катя отключается, не дав мне даже договорить.

Роняю телефон на пассажирское сиденье – с глухим стуком он отскакивает от кожи и застывает у самого края. Закрываю глаза, откидываясь на подголовник.

Катя…С последнего корпоратива, когда мы напились и провели ночь вместе, она стала невыносимой. Напряжённые взгляды, глухая обида в голосе, постоянные попытки задеть или, наоборот, напомнить о той ночи намёками, которые я старательно игнорирую. Мы договорились забыть об этом, поставить точку, никогда больше не возвращаться к той ошибке. Но я вижу – ей с каждым днём всё сложнее разграничивать личное и рабочее.

Но мне сейчас плевать.

Грудь сжимается от нового, более тяжёлого комка эмоций. Мысли снова возвращаются к маме, и от этой реальности не сбежать.

Шесть месяцев… Я не могу поверить, что могу её потерять.

Когда отец погиб, страх вернулся с новой силой. Мы боялись, что горе спровоцирует рецидив. Тогда всё обошлось. Я намеренно скрыл правду о смерти отца. Всем сказал, что это была авария. Только Савин знает, что его машину расстреляли. Только он знал, и именно он потом долгие месяцы шантажировал меня, вынуждая подпускать его всё ближе к маме. У неё до сих пор нет понятия, в какие грязные дела был впутан отец, и уж тем более – в какие втянут я. Как бы мне ни хотелось держаться подальше, приходится закрывать глаза на многое. Приходится лгать, скрывать правду, делать вид, что всё в порядке. Но выбора у меня нет. Как не было выбора после смерти отца.

Визуал

Дмитрий Аркадьевич Мельников -33года.

Жёсткий, принципиальный владелец крупной транспортной компании “Армада Логистик” (логистика и грузоперевозки). Его отца убивают, и все дела остаются Диме. Холдинг замешан в криминальных делах, но Дима хочет отбелить компанию и вести честный бизнес.

Глава 6

К ресторану подъезжаю быстро, но дорога всё равно кажется бесконечной. Я словно плыву в густом тумане, в котором обрывки мыслей, звуки проезжающих машин – сливается в одно сплошное гудение.

Садясь за руль, я попытался выбросить из головы все эмоции. Безуспешно.

Выключаю двигатель, выдыхаю, стискивая челюсти так сильно, что ноют зубы. Выхожу из машины.

Катя ждёт у входа – руки скрещены на груди, брови сведены. Недовольство в каждом изгибе её фигуры, в сжатых губах, в лёгком постукивании каблука о тротуарную плитку.

— Ты опоздал, — встречает она меня обвиняющим взглядом.

Я медленно поднимаю бровь.

— Серьёзно? Опоздал на три минуты?

Она закатывает глаза, тяжело вздыхая, словно я ребёнок, который упрямится.

— Ты собирался отменить встречу! — с досадой бросает Катя. — Ты хоть понимаешь, сколько я потратила времени на организацию?

Раздражение нарастает.

— Да, знаю, — выдыхаю, подавляя желание закатить глаза в ответ. — Именно поэтому я здесь.

Она прищуривается.

— С тобой последнее время невозможно работать, — выплёвывает она. — Ты… ты ведёшь себя так, словно тебе на всё плевать!

Я резко останавливаюсь перед ней, заставляя её отступить на шаг. Черт! После той ночи, той гребаной ошибки, которую я по трезвяни никогда бы не совершил, она почти постоянно меня бесит. Не знаю, сколько ещё выдержу. И как это всё объяснить Шелесту? Он вряд ли поймёт. Это ещё больше раздражает.

— Не говори мне сейчас про работу, Катя. Просто не надо.

Она дёргает подбородком вверх, и во взгляде мелькает непонимание, замешанное на едва заметной тревоге.

— Что с тобой?

В груди поднимается злость – тяжёлая, глухая, как набат. Ну почему нельзя меня сейчас оставить в покое? Почему она просто не может промолчать?

— Ничего, — сухо отрезаю, сжимая кулаки.

Я не хочу сейчас обсуждать это с ней. Не хочу видеть её упрямый, детский взгляд, не хочу слышать её недовольный голос, когда внутри меня разрастается паника.

— Ты ведёшь себя, как ребёнок, — бросаю через плечо, заходя в ресторан.

Катя остаётся стоять на месте, но я чувствую, как её взгляд сверлит мне спину.

Я прохожу внутрь, где меня уже ждут. За столом веду себя собранно. Или, по крайней мере, стараюсь.

Деловые встречи в ресторанах меня бесят. Ненавижу показушность, ненавижу это дежурное гостеприимство официантов, ненавижу, когда обсуждение серьёзных вопросов происходит под звон бокалов и фоновую музыку. Для этого существуют офисы.

Но иногда приходится выходить за свои рамки.

Заказан обед. Официант бесшумно ставит перед нами тарелки, но я почти не замечаю этого. Пока ждём, обсуждаются цифры, подписываются бумаги — всё идёт по привычному сценарию. Улыбки, уверенные реплики, деловые рукопожатия. Я киваю в нужных местах, делаю пометки в документах, но в голове гудит, мысли разбегаются, и я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться и не сказать клиенту что-то резкое. Напряжение давит, как тиски, и с каждым мгновением становится только хуже.

Катя сидит напротив, периодически бросая на меня укоризненные взгляды. Её тёмные глаза сверкают раздражением. Она пытается поймать мой взгляд, но я намеренно смотрю мимо. Игнорирую её, игнорирую всё.

Когда встреча наконец заканчивается, мне становится легче. Короткие прощания, вежливые кивки, и вот клиенты уже выходят, растворяясь в полумраке ресторана. Остались только я и Жека Шелест.

Он не торопится уходить. Откидывается на спинку стула, лениво покачивая стакан с виски в руке, изучающе смотрит на меня. Его взгляд цепкий, проницательный. Он слишком хорошо меня знает, чтобы не заметить, что что-то не так.

— Ну, выкладывай, — наконец говорит он, пробежав пальцем по краю стакана. — Чего у тебя с лицом, будто мир рухнул?

Я провожу ладонью по лицу, с усилием разминая напряжённые мышцы, и устало откидываюсь на спинку стула. Горло пересохло, а внутри всё будто сжалось.

— Сегодня был у врача, — произношу глухо, как будто это говорит кто-то другой. — Ты же знаешь, мы каждые полгода проходим полное обследование. У мамы рецидив. Дали ей шесть месяцев.

Жека замирает. На его лице застывает выражение, которого я у него почти никогда не видел — растерянность, беспомощность. Он медленно ставит стакан на стол.

— Чёрт… — он выдыхает и проводит рукой по волосам, глядя куда-то в сторону. — Мы же вчера виделись, и мама твоя отлично выглядела… Дим, я даже не знаю, что сказать…

Я усмехаюсь, но в этом звуке нет ни капли веселья.

– Да тут и говорить нечего. Врач сказал, что ей нужен полный покой, никаких стрессов, только позитивные эмоции.
Я хрипло усмехаюсь.
– А как, скажи мне, этого добиться, если у нас в семье постоянно какой-то цирк? То младший брат умудряется вляпаться в неприятности со своими клубами, то сестра со своими истериками, то отчим, который уже даже не скрывает своих измен…
Жека хмурится, кивает. Он знает всю нашу семейную кухню.

– Надо как-то оградить её от этого всего, но я пока даже не представляю как.
– Может, увезти её куда-то? – предлагает он. – В другой город, на море, в санаторий какой-нибудь?
Я качаю головой.
– Она не согласится. Она всё чувствует, Жек, и если начнёт понимать, что её изолируют, это будет ещё хуже.
Он молчит, потом берет стакан и залпом допивает виски.
– Ну и дерьмо.
Я тяжело выдыхаю.
– Да, брат, именно так.

Жека что-то говорит, но я его уже не слушаю. Взгляд цепляет Савина за столиком неподалеку. В груди растёт тяжёлое, давящее чувство – смесь ярости и отвращения, настолько сильное, что перехватывает дыхание. Сердце бьётся резко, будто кто-то сжал его в кулаке.

Бля! Вот только этого мне сейчас не хватает!

Визуал

Евгений Анатольевич Шелест - 32 года, юрист в холдинге Мельникова и его лучший друг.

Глава 7

Дмитрий

Мой взгляд цепляет знакомый силуэт за соседним столиком, и внутри словно вспыхивает пламя. Савин. Он сидит, раскинувшись вальяжно, как король в собственных владениях. Гладко выбритый, ухоженный, со своей фирменной ухмылкой, лениво проведя пальцем по краю бокала. В его движениях – самоуверенность, притворная расслабленность, которая доводит меня до бешенства.

Его внимание приковано к брюнетке напротив. Он смотрит на неё так, будто в мире нет ничего важнее. А она... она улыбается, опуская длинные ресницы, стреляя глазками, будто не замечает, что этот мужик годится ей в отцы. Или, что более вероятно, её это не волнует. Он что-то говорит ей, и он широко улыбается ему в ответ, а я сжимаю кулаки так сильно, что ногти врезаются в ладони.

Желваки ходят, в висках глухо пульсирует злость. Горячая волна поднимается откуда-то изнутри, растекается по телу. Ещё секунда – и я взорвусь.

Резко встаю, стул отодвигается с глухим скрежетом. Кровь шумит в ушах, заглушая все звуки вокруг.

– Ты что, вообще охренел? – выплёвываю сквозь зубы, останавливаясь у их столика.
Савин резко поворачивается, его ухмылка тут же сползает. Девушка удивлённо поднимает брови.
– Дима, – говорит Савин, приподнимаясь со стула. – Ты всё неправильно понял.
– Да ну? – я ухмыляюсь. – Уже осталось только в дом своих шлюх приводить!
Девушка резко поднимает голову.
– Что вы себе позволяете?! – возмущается она, сверкая глазами.

Я поворачиваюсь к ней, и гнев вспыхивает ещё сильнее, словно искра в сухом лесу. В висках гулко отдаётся пульс, в груди сжимается что-то горячее, душное, как будто в клетку загнали зверя, рвущегося наружу. Злость пульсирует в венах, кипит под кожей, подталкивая к резким движениям. Воздуха не хватает, он густой, удушающий, как перед грозой.

– Заткнись! – рычу, и она вздрагивает. – Моя бы воля, я бы вас всех перестрелял! Ничего, что он тебе в отцы годится?! Хотя тебе какая разница, главное, что обеспечивает!

– Дмитрий! – рявкает Савин, но я даже не смотрю на него.

Шелест уже рядом, хватает меня за руку, пытаясь удержать.

– Дим, остынь, – шепчет он.

Но меня уже трясёт от злости. Савин выдыхает, выпрямляется, пытается выглядеть уверенно, но я вижу, как в его глазах мелькает раздражение.

–Ты всё понял неправильно, – повторяет он, поджимая губы.

В этот момент я замечаю движение у входа. Мама.

Воздух застревает в лёгких, а сердце пропускает удар. В груди мгновенно вспыхивает страх – ледяной, обжигающий, сковывающий всё тело. Она не должна ничего понять.

Слова врача звучат в голове, словно чёткий приговор: "Ей нужен полный покой, никаких стрессов, только позитивные эмоции".

Чёрт.

Она проходит в зал, оглядываясь, а потом замечает нас. Улыбается и машет рукой.

Грудь сдавливает так. Пульс гулко отдаётся в висках. Всё внутри кричит: "Только не сейчас!"

Я сжимаю челюсть, стараясь унять гнев, и сквозь зубы приказываю:

– Рот закрыли все!

Девушка надувает губы, Савин отворачивается, а Жека тяжело вздыхает.

Мама подходит ближе, её взгляд тёплый, но изучающий.

– А вы чего все тут? – спрашивает она с лёгким удивлением, переводя взгляд с меня на Савина.

Я натягиваю улыбку и делаю шаг вперёд.

– От твоего взгляда ничего не скроется?

Мама прищуривается, внимательно изучая меня, потом медленно улыбается и качает головой.

– Да уж.

Она переводит взгляд на "недоразумения" у меня за спиной. Савин напряжённо сжимает губы, а девушка стоит с надутыми губами и раздражённым выражением лица.

– И что вы все здесь делаете в разгар рабочего дня? – спрашивает мама, скрещивая руки на груди.

– Деловая встреча, дорогая, – тут же вставляет Савин, стараясь выглядеть невозмутимо.

Я резко его перебиваю:

–Да, мама, была деловая встреча.

Её взгляд становится ещё более подозрительным.

– Вы нас не познакомите? – делает шаг к девушке, скользя по ней изучающе. Невольно сам скольжу по ней взглядом. Простое синее платье, ничего особенного – скромное, чуть свободное, будто взятое не по размеру. Макияж почти отсутствует, если не считать тонкого слоя пудры и небрежно нанесённой туши. Волосы? Либо их специально растрепали для образа "небрежной естественности", либо она просто не умеет нормально укладывать. Её внешний вид – жалкий, обычный. Может, она делает ставку на жалость? Или опыта у неё ещё слишком мало? Как Савин вообще мог посмотреть на "это"?

Но вот её глаза…

Я ожидаю увидеть что угодно – испуг, растерянность, попытку изображать уверенность. Но в них читается злость. Чистая, колкая, будто кинжал под рёбра. Карие, с золотистыми искрами, они сверкают яростью, словно готовы сжечь меня дотла. Этот взгляд цепляется за меня, в нём нет ни капли растерянности или покорности. Она не жертва, не сломленная, не испуганная – она зла. И почему-то это ещё сильнее выводит меня из себя.

Савин открывает рот, но я опережаю его.

– Это моя девушка!

Тишина накрывает нас, как плотное одеяло.

Мама моргает, её губы приоткрываются от удивления. Савин поперхивается кофе и начинает отчаянно кашлять, хватаясь за салфетку. Жека медленно поворачивает голову ко мне, глаза его расширены от шока.

Глава 8

– Я… – начинает девушка, растерянно глядя то на меня, то на маму.

Не даю ей договорить.

– Да, это моя девушка, – беру её за руку и притягиваю ближе к себе. Её пальцы холодные, она пытается освободиться от моей руки и явно не понимает, что происходит.

Мама наклоняет голову набок, её губы сжимаются в тонкую линию.

– И мы как раз собирались уходить, – быстро добавляю, не давая маме времени на расспросы.

– Но Дима… – с недоумением спрашивает она.

– Мамуль, прости, но мы реально опаздываем. Я всё тебе вечером подробно расскажу, – спешно говорю и, прежде чем кто-то успевает возразить, сжимаю руку этой девушки крепче и тяну её за собой. – Давай, дорогая.

Она спотыкается, чуть не падает, но я лишь ускоряю шаг. Благо выход близко, и уже через пару секунд мы оказываемся на улице.

Она вырывается, замахивается и со всей силы бьёт меня по щеке. Резкая вспышка боли, звон в ушах. Я на секунду теряю ориентацию, но быстро прихожу в себя.

Хватаю её за локоть и тащу дальше, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Девица упирается, но я сильнее. Только когда мы оказываемся достаточно далеко от ресторана, я резко останавливаюсь и отпускаю её.

Она тут же отскакивает, потрясённо глядя на меня, её грудь вздымается от быстрого дыхания.

– Ты кто такой?! Ты что себе позволяешь?! – орёт она, выпучив глаза.

Я щурюсь, выдыхая сквозь зубы:

– Благодари бога, что пришла моя мама…

– Да плевать мне на тебя и на твою маму! – гневно трясет головой. – Я пришла на собеседование!

Я криво усмехаюсь.

– О, так это теперь так называется? Вас уже с "собеседованием" на такую должность принимают? И на что вас, интересно, собеседуют? На стаж работы? На опыт? На хорошее владение языком? На размер груди?

Второй удар прилетает так же неожиданно, как и первый. Голова дёргается в сторону, щека снова вспыхивает болью.

А она смелая! Сразу понятно, простушку только играет.

– Ты что себе позволяешь?! – взвизгивает она, снова замахиваясь.

На этот раз я быстрее. Перехватываю её руку, сжимаю запястье и наклоняюсь ближе.

– Слушай сюда, – произношу ровно, но так, чтобы она поняла меня. – Мне плевать, что там тебе Савин наобещал. Хотя, что он может обещать таким, как ты? Бабки, конечно же.

Она дёргается, но я держу крепко.

– Повторяю ещё раз: мне плевать. Но запомни, увижу тебя рядом с ним или вообще в этом районе – пеняй на себя.

Смотрю прямо в её глаза. Они всё так же сверкают злостью, но теперь в них появляется что-то ещё – нескрываемая ненависть. Она не просто злится, она меня презирает.

– Ты ненормальный! – шипит она, вырываясь.

Ещё пару секунд сверлит меня испепеляющим взглядом, а потом резко разворачивается и уходит.

Я остаюсь на месте, смотрю ей в спину, ощущая, как злость продолжает бурлить внутри.

– Эм… – раздаётся сбоку голос Шелеста. – Это что вообще было?

Я поворачиваюсь к нему. Он стоит, скрестив руки на груди, с приподнятыми бровями и выражением абсолютного офигевания на лице.

– Ты реально только что назвал её своей девушкой, при маме?

Я отмахиваюсь.

– Забудь.

– Да как забудь?! – он делает шаг ближе. – Что за психоз? Что вообще происходит?

– Жека, не сейчас, – цедю я, доставая из кармана ключи.

– А когда? Ты только что…

Я уже не слушаю. Разворачиваюсь, быстрым шагом направляюсь к машине. Открываю дверь, бросаюсь в салон и захлопываю её с такой силой, что стекло дрожит.

Руки сжимают руль, дыхание тяжёлое. Сам не могу толком объяснить себе, произошедшее только что. Но от одной мысли, что это как-то коснется мамы, меня бросило в жар. И назвать эту девку своей девушкой, мне показалось на тот момент правильным решением. Надеюсь эта дрянь не появится больше на моем пути.

Савин, мать его! С ним будет отдельный разговор!

Запускаю двигатель, выжимаю газ и резко срываюсь с места, оставляя всё это дерьмо позади.

Глава 9

Дмитрий

Колесил по городу некоторое время, пытаясь заглушить мысли, но они не отстают. Куда бы я ни направился, они следуют за мной тенью, сжимая виски тяжестью, от которой не сбежать. Сегодня у меня была запланирована ещё одна встреча, но я её отменил — думать о работе сейчас просто невозможно.

Пальцы нервно сжимают руль. В груди растёт тревога, будто что-то внутри меня выворачивается наизнанку. Мне нужно что-то делать. Нужно спасать маму… или… Господи, даже думать об этом тяжело. Горло перехватывает, словно стальным обручем. Но я должен. Должен сделать всё, чтобы не ухудшать её состояние. Должен искать альтернативное лечение. Я отказываюсь принимать тот вариант, который мне озвучил доктор.

Дом встречает меня тишиной, но я знаю, что это лишь иллюзия. За стенами — чужие глаза, чужие уши, охранники у ворот стоят по стойке смирно, как механизмы, встроенные в нашу жизнь. Сколько себя помню, наш дом всегда был под усиленной охраной. В детстве я не понимал, зачем, но теперь знаю: грязные дела моего отца заставляют принимать определённые меры.

Паркуюсь в гараже и направляюсь в дом.

Стоит мне открыть дверь, как меня встречает не спокойствие, а крики.

— Ты никуда не пойдёшь в таком виде! — голос мамы звучит резко, звеня в воздухе, словно натянутая струна. — Посмотри на себя! На кого ты похожа?!

— Мама, мне двадцать два года! Двадцать два! — визжит Рита, и в этом крике злость, обида, отчаяние. — Не двенадцать! Может, хватит уже?!

Я замираю в дверях, сжимая пальцы в кулак. В груди нарастает раздражение.

Они стоят в гостиной друг напротив друга. Мама напряжённо выпрямилась, сжала губы в тонкую линию, её руки дрожат, стиснутые в кулаки. В глазах боль, тревога, бессилие. Рита же, наоборот, словно готовится к бою: руки скрещены на груди, подбородок вздёрнут, глаза сверкают вызовом. На ней короткое обтягивающее платье, которое едва прикрывает пятую точку, и высокие каблуки. Волосы растрёпаны, на губах вызывающе яркая помада. Вся она — сплошной протест.

Я устало выдыхаю, проходя дальше в комнату:

— Что здесь происходит?

Обе одновременно поворачиваются ко мне.

— Брат, помоги мне, я уже не могу! — Рита тут же бросается ко мне, цепляясь за рукав, делая большие глаза, будто её только что ни за что обидели.

— Димочка, может, ты поговоришь со своей сестрой? — мама обессиленно вздыхает, качая головой. — Посмотри, как она одета! Разве приличные девушки так ходят?!

Я сжимаю переносицу пальцами, пытаясь подавить нарастающее раздражение.

— Ма-а-маа, да услышь ты меня наконец! — Рита закатывает глаза, резко отшатывается и отходит в сторону. — Я иду с девочками в ночной клуб, а не в кафе! Как, по-твоему, сейчас одеваются в клубы? Может, мне на себя напялить что-то из твоих старомодных вещей?!

Мама закрывает глаза, выдыхая сквозь сжатые зубы.

— Рита, перестань! — мой голос звучит холодно и жёстко. — Прекрати так с мамой разговаривать.

— Ну, Дим… — начинает она, но я поднимаю руку, обрывая её.

— Хватит, я сказал!

В комнате воцаряется напряжённая тишина.

Мама тяжело вздыхает, разводит руками. Я перевожу взгляд на Риту.

— И мы, кажется, уже обсуждали твои походы в клубы с непонятно кем. Мне это совершенно не нравится.

— А тебе и не должно нравиться, мой дорогой братец! — огрызается Рита, бросая на меня дерзкий взгляд. — Это моя жизнь.

Я сужаю глаза, впиваясь в неё пристальным взглядом.

— Ты поговори мне ещё. Быстро пошла умылась и переоделась к ужину. Выглядишь как шлюха.

Рита замирает. Глаза её расширяются от ярости, дыхание становится тяжелым, прерывистым.

— Ты вообще обалдел?! — шипит она, сжав кулаки, и делает шаг в мою сторону, словно готова ударить.

— Дети… — мама пытается вмешаться, но её никто не слышит.

— Господи, как вы меня достали! — резко бросает Рита, разворачивается на каблуках и с громким стуком поднимается вверх по лестнице.

Дверь хлопает с такой силой, что дрожат стекла.

Я зажимаю переносицу, устало выдыхая. В груди всё ещё бурлит злость, но поверх неё — знакомое чувство беспомощности. Господи, да что с нами всеми не так?

— Димочка… — мамин голос мягкий, но в нём слышна усталость. Она осторожно берёт меня за руку, её пальцы тёплые, но слабые, словно высохший листок, который боишься сжать слишком сильно. Я коротко сжимаю её ладонь и тут же отпускаю, не желая передавать ей свою тревогу.

— Всё будет хорошо, мам. Не переживай, я поговорю с ней. Все уже дома?

— Нет, Павла нет. Я звонила ему, трубку не берёт, поганец, — в голосе раздражение, но оно больше похоже на тревогу. Линия её губ сжимается в тонкую, почти невидимую ниточку.

— Ладно, мамуль, не переживай, — осторожно приобнимаю её, чувствуя, какая она хрупкая. Запах её духов — лёгкий, едва уловимый — приносит тёплую волну воспоминаний из детства, когда я ещё верил, что мама всемогущая и может защитить нас от всего.

— Ну что там, ужин готов? Я ужасно голоден.

— Да, уже накрывают на стол, — её голос немного теплеет.

— Тогда я тоже переоденусь и спущусь, — касаюсь губами её щеки и поднимаюсь в свою комнату.

Глава 10

В ванной плескаю холодную воду на лицо, чувствуя, как капли медленно стекают вниз, оставляя после себя прохладные дорожки. В зеркале отражается усталое лицо — напряжённая челюсть, нахмуренные брови, взгляд, в котором читается злость. Чёрт. Надо взять себя в руки. Мама и так переживает, а ещё эти постоянные семейные разборки с Ритой…

Натягиваю свежую рубашку, закатываю рукава до локтей, как всегда, когда чувствую себя напряжённо. Спускаясь вниз, слышу глухой стук вилки о тарелку — кто-то бездумно ковыряет еду.

В столовой уже всё готово: большая тарелка с румяным жареным мясом, золотистый гарнир, свежие овощи, блестящий графин с вином. Запах еды тянет к столу, но атмосфера за ним тяжёлая, словно воздух пропитан невидимым напряжением.

Мама сидит во главе стола, её осанка ровная, но взгляд выдаёт усталость. Рита, сидящая напротив, угрюмо водит вилкой по тарелке, разрезая кусочек овоща на микроскопические части. Савин, как всегда, сохраняет невозмутимое выражение лица, изучая всех за столом, будто наблюдатель со стороны. Его холодный взгляд раздражает до невозможности, и я с трудом сдерживаю желание сказать ему хоть что-то едкое.

Сажусь на своё место. Первые несколько минут мы едим молча. Вилка Риты царапает тарелку, словно мел по доске. Капли воды медленно скатываются по стенке графина. Я ем механически, не особо чувствуя вкус — мысли снова возвращаются к маме, её диагнозу, поиску решения.

— Дима, — мамин голос тянет меня обратно к реальности. Я поднимаю на неё взгляд.

— Да?

— Так что там с девушкой?

Я замираю.

— С какой девушкой? — медленно ставлю вилку на край тарелки, делая вид, что не понимаю, о чём она.

— В ресторане… Сегодня… Твоя девушка, — мама чуть улыбается, её глаза вспыхивают живым интересом. — Почему ты ничего не говорил? Кто она?

Рита тут же оживляется, резко поднимает голову, её губы кривятся в ехидной усмешке.

— Ничего себе… — она откладывает вилку, чуть подаётся вперёд, упираясь локтями в стол. В её тоне звучит чистое злорадство. — У такого робота, как ты, и девушка есть?

Я стискиваю зубы, но молчу.

— А что, дорогая Сабина? Уже перестал о ней плакать?

Я медленно сжимаю руки в кулаки под столом, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Савин ухмыляется, краем глаза наблюдая за нашей перепалкой, но молчит.

— Рита… — мамин голос звучит строго, но сестра лишь отмахивается, словно её это не касается.

Я впиваюсь взглядом в сестру, но не отвечаю. Просто беру бокал с вином, подношу его к губам и делаю небольшой глоток, не отводя от неё взгляда. Пусть подавится своим злорадством.

— На первый взгляд девушка неплохая, — мама, разглядывая меня внимательно, чуть склоняет голову. В её голосе слышится лёгкое сомнение, но взгляд тёплый, как всегда, когда речь заходит обо мне. — Правда, очень просто одета… Но это ведь не главное.

Рита громко фыркает, театрально откладывает вилку и сцепляет пальцы, подперев подбородок.

— Просто одета? — с притворным удивлением переспрашивает она, склонив голову набок. В глазах пляшет издёвка. — О, что такое, братец? Не способен обеспечить свою пассию, чтобы она не позорила тебя?

Я напрягаю челюсть, пальцы сжимаются в кулак под столом. Бросаю на неё предупреждающий взгляд, но она только ухмыляется, лениво барабаня ногтями по скатерти.

— Хватит, — говорю ровно, но голос всё же выдаёт раздражение.

— А что хватит? Мы просто интересуемся, — с невинной улыбкой продолжает она, но в голосе звучит явное удовольствие. — Давай, расскажи нам, кто она такая? Ты же не приводишь кого попало в рестораны?

Савин всё это время молчит, но я чувствую его взгляд — цепкий, изучающий. Он медленно откидывается на спинку стула, легко проводя ладонью по подбородку, и наконец лениво замечает:

— Что вы пристали к парню с расспросами? — его голос ровный, почти ленивый, но в глазах проскальзывает тот самый скрытый интерес, который меня всегда раздражал. — Пусть завтра приглашает её на ужин, вот и познакомимся нормально. А то выглядит, как будто он скрывает свое сокровище от нас.

Я поворачиваю голову к нему, чувствуя, как внутри поднимается раздражение. Он смотрит прямо на меня, чуть приподняв уголок губ, и в его взгляде скользит тонкая насмешка. Мне становится не по себе — не нравится мне этот тон, не нравится его увлечённость этой темой. Он редко проявляет интерес к чему-то просто так.

— Отличная мысль! — мама тут же подхватывает, её лицо озаряется радостью. — Димочка, правда, пригласи её завтра. Я скажу приготовить что-нибудь особенное. Будет приятно познакомиться. Что она предпочитает?

Я сжимаю губы, ощущая, как тяжесть неприятного предчувствия давит на рёбра. Завтра? Пригласить её? Бред. Абсолютный бред. Перед глазами всплывает её дерзкий взгляд, насмешливая улыбка, то, как она держалась в ресторане — будто насквозь меня видит. Меня раздражало в ней всё, начиная с её высокомерного тона и заканчивая тем, как она бросила на меня последний взгляд, уходя. Я вообще не должен был придумывать эту историю. Глупость. Теперь мама действительно хочет её увидеть.

Рита довольно ухмыляется, сцепив руки в замок и покачивая ногой.

— Ой, ну давай, братец, не мямли. Нам всем интересно, кто же сумел покорить твоё холодное сердце. Надеюсь, это не будет Сабина “версия два”.

Я медленно поднимаю на неё взгляд. В висках неприятно пульсирует. Если отвечу — она найдёт способ уколоть ещё больнее. Если промолчу — это тоже будет выглядеть, как признание.

— Я подумаю, — выдыхаю, надеясь, что вся эта идея с ужином так и останется просто идеей.

— Ну что тут думать, сынок, — мама накрывает мою руку своей, ласково сжимая. Её пальцы тёплые, но слишком хрупкие. — Я так хочу увидеть тебя наконец счастливым.

Я чувствую её ожидание, её надежду. Это заставляет меня замереть на секунду.

— Ладно, — медленно киваю, чувствуя, как неприятно сжалось горло. — Я обязательно вас познакомлю. Только не завтра. Я сообщу вам, когда.

Визуал

Сестра и брат Дмитрия

Визуал

Мама и отчим Дмитрия

Глава 11

Александра

Господи, что это вообще было? С кем меня Лерка свела? Щеки до сих пор пылают, пальцы дрожат так, что я едва удерживаю телефон. Внутри всё кипит – злость, обида, унижение сплетаются в тугой ком, от которого становится трудно дышать. Я не сразу поняла, что происходит. Даже подумала, что этот наглец просто ошибся столиком. Никогда бы не подумала, что могу оказаться в такой нелепой ситуации. Ещё более нелепо то, что я обратила внимание на этого мужчину до того, как он подошёл к нашему столику.

Невольно мой взгляд зацепил его. Я не могла понять, что именно притянуло меня к нему, но что-то было. Может, уверенность, с которой он сидел, будто ему принадлежало это место? Или резкие черты лица – жёсткие, немного усталые, с глубокими линиями у рта, выдающими человека, который привык решать проблемы, а не бежать от них? Его взгляд – тяжёлый, хмурый, будто он видел слишком многое, но не удивлялся ничему. Он был словно огонь, к которому хотелось подойти ближе, даже зная, что обожжёшься. И именно поэтому меня словно ударило током, когда он подошёл к нашему столику и заговорил. А когда начал меня оскорблять – я была в шоке. Почему он так говорил? Почему именно ко мне такая ненависть? В груди поднялась волна возмущения, но вместе с этим осталось странное чувство – разочарование. Как будто что-то хорошее в нём, что я интуитивно уловила, вдруг рухнуло, рассыпавшись в пыль. Глупо, глупо было вообще приходить туда, надеяться.

Блуждаю по городу, не разбирая дороги, пока ноги сами не приводят меня в парк. Здесь тише, спокойнее. Высокие деревья тянут ветви к небу, ветер шуршит в листве, словно нашёптывает что-то утешительное. Люди гуляют, смеются, кто-то кормит голубей, а кто-то лениво крутит педали велосипеда, наслаждаясь прохладным вечером. Как будто в этом мире не существует ни высокомерных богачей, ни презрительных взглядов, ни разбитых надежд.

Я опускаюсь на дальнюю скамейку, затенённую раскидистыми ветвями. Спина касается прохладных деревянных реек, и я запрокидываю голову, закрываю глаза. Глубокий вдох – в лёгкие вплетаются запахи нагретой солнцем травы, влажной земли и слабый аромат цветов. Дневное тепло медленно уходит, оставляя после себя лишь лёгкое прикосновение тепла на коже. Ветер касается лица, унося с собой часть напряжения, но внутри всё ещё ноет неприятное чувство – будто на меня вылили ведро ледяной воды и оставили дрожать на ветру.

Достаю телефон, судорожно нажимаю на вызов – один гудок, второй… третий. Лера не берёт трубку. Я стискиваю зубы, гневно запихиваю телефон обратно в карман. Отлично. Видимо, у неё есть дела поважнее, чем моя очередная неудача. Или она просто не хочет слышать мой дрожащий голос, пропитанный злостью и разочарованием.

Понимаю, что пора идти, но тело словно налито свинцом. Остаюсь сидеть, наблюдая за миром вокруг, будто пытаясь нащупать в этом хаосе что-то, за что можно зацепиться. Дети, визжа, гоняются друг за другом по дорожке, где-то позади негромко играет музыка. Вдалеке парочка расположилась на пледе, пьют кофе из бумажных стаканов и смеются, прижимаясь друг к другу плечами. У них всё хорошо. У них есть что-то своё, что-то тёплое и настоящее.

А я… Я ведь просто хотела работу. Простую, честную работу, где меня бы не рассматривали, как надоедливую букашку, которую можно раздавить одним пренебрежительным взглядом. Разве я прошу слишком многого?

Когда поднимаю голову, понимаю, что солнце уже клонится к горизонту, окрашивая небо в глубокие оранжево-розовые оттенки. Вечерняя прохлада пробирается под одежду, заставляя поёжиться. Надо домой.

Автобусная остановка недалеко. Я медленно плетусь туда, опустив плечи, словно под тяжестью невидимого груза. Проверяю телефон – пусто. Лера так и не перезвонила.

Сажусь на лавочку, обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Когда автобус подкатывает к остановке, поднимаюсь по ступенькам и провожу картой. В салоне тихо, лишь пара человек сидит у окон, погружённые в свои мысли. Опускаюсь на свободное место, утыкаюсь лбом в холодное стекло. Город за окном медленно плывёт мимо – неоновые вывески, бегущие куда-то люди, проезжающие машины. Они все живут своей жизнью, спешат, смеются, планируют будущее. А я – просто тень, незаметная, ненужная.

На моей улице автобус останавливается с лёгким толчком. Спускаюсь по ступенькам, выхожу на тротуар. Ветер чуть треплет волосы, воздух уже прохладный, наполненный ночной свежестью. Вдалеке мигают окна домов, кто-то сидит на балконе с чашкой чая, кто-то смеётся, переговариваясь с соседями. Весь этот мир продолжает жить, не обращая внимания на мою боль.

Шаги гулко отдаются в тишине двора. Улицы почти пустые, лишь редкие машины проезжают, разрезая воздух низким гулом моторов. Глубже вдыхаю холодный воздух, пытаясь избавиться от комка в горле. Но мысли снова и снова возвращают меня в тот чёртов ресторан, к этим снисходительным взглядам, к чувству, будто меня обтянули колючей проволокой.

Трясу головой, стискиваю кулаки. Всё, хватит. Надо выбросить это из головы. Хотя бы на эту ночь.

— Вечер добрый, Невельская, — внезапный голос позади заставляет меня вздрогнуть.

Холодок пробегает по спине, сердце подпрыгивает к горлу. Я резко оборачиваюсь, чувствуя, как кровь в висках пульсирует от тревоги. В свете фонаря вижу знакомое лицо — Вячеслав Панов. Его дорогой костюм сидит безупречно, словно он только что вышел из элитного клуба, а ухоженные пальцы неторопливо засовывают сигарету в уголок рта. Губы тронула усмешка, скользкая и самодовольная. От него пахнет дорогим парфюмом, но этот аромат смешивается с терпким запахом табака, и от этого у меня неприятно сжимается желудок.

Как я вообще могла у него работать? Как могла хоть на миг поверить, что он порядочный человек? Теперь же одно его появление заставляет меня нервно сжать кулаки.

— Что ты здесь делаешь? — голос звучит напряжённо, я чувствую, как страх растекается по телу ледяными каплями.

Панов делает пару шагов вперёд, двигаясь плавно, неторопливо, словно хищник, загоняющий жертву в угол. В темноте его тень от фонаря растягивается по асфальту, напоминая длинные когтистые лапы.

Глава 12

Александра

— Что? Это кто? — голос у меня срывается, но мне плевать. Поздний звонок, неизвестный номер — ничего хорошего это не сулит.

— Это Мельников.

Я напрягаюсь, пальцы крепче сжимают телефон. Сердце колотится в груди, по спине пробегает холодок.

— Я не знаю никакого Мельникова. Вы ошиблись… — бормочу, но голос уже не такой уверенный.

— Дуру выключи! — голос на том конце звучит раздражённо, резко. — Мельников, владелец холдинга “Армада-Логистик”. У тебя сегодня с Савиным в ресторане было так называемое “собеседование”, мы пересекались с тобой.

О господи! Только не он! Опускаюсь на стул, сжимаю телефон обеими руками, будто это поможет хоть как-то сохранить контроль. В груди неприятное жжение, а пальцы слегка дрожат.

— Что тебе нужно? Откуда вообще у тебя мой номер?! — выпаливаю зло.

— У меня есть не только твой номер, а ещё и точный адрес, — в его голосе слышится ледяное удовлетворение. — Так что спускайся, нам нужно поговорить.

Я зажмуриваюсь, пальцы сжимаются до побелевших костяшек.

— Катись к чёрту, нам не о чем с тобой разговаривать!

— Я сейчас поднимусь и буду барабанить в твою дверь, пока не разбужу всех твоих соседей, — его голос спокоен, но в этом спокойствии скользит что-то опасное, хищное. — Нам нужно поговорить, я тебе говорю! Я жду ровно пять минут у подъезда.

Тонкий гудок в трубке даёт понять, что этот кретин бросил звонок.

Чёрт! Чёрт!

Вскакиваю со стула, чувствуя, как злость закипает внутри, как горячая лава расползается по венам. Этот день и без того был отвратительным, но нет — Мельников решил, что ему срочно нужно меня достать! Какого лешего. После унижения в ресторане, он ещё осмелился сюда прийти?!

Рывком хватаю спортивную кофту, что болтается на спинке стула, натягиваю её на плечи, даже не застёгивая. Лишь бы не мёрзнуть.

Гулко хлопает входная дверь, когда я выбегаю из квартиры. Он пожалеет, что решил меня достать.

Забываю переобуться и выбегаю в своих розовых тапках. Прохладный воздух резко ударяет в лицо, но злость сильнее. Этот мерзавец! Что он вообще себе позволяет?

Дверь подъезда с шумом распахивается передо мной, и я вижу Мельникова. Он стоит чуть в стороне, под светом фонаря, прислонившись спиной к чёрному «Рэндж Роверу», скрестив руки на груди. На нём расстегнуться тёмно-синяя ветровка, идеально сидящая на плечах, белая футболка темные джинсы. Полностью отличается от того делового образа, который предстал передо мной в ресторане. На запястье мелькают серебристые часы, блеснувшие в свете фонаря. Чистые белые кроссовки безупречно дополняют образ. Уверенный, отточенный до деталей.

Это раздражает.

Мне не нравится, что я замечаю это. Не нравится, что часть меня находит его стиль притягательным. Этот человек ненормальный, опасный, наглый, самодовольный… но даже зная это, я не могу не отметить, как легко он носит этот образ. Как будто мир вокруг создан исключительно для него.

На губах у него играет лёгкая, самодовольная ухмылка — как будто он уже победил в какой-то незримой игре, правила которой знает только он.

Бесит.

Слишком спокойный. Слишком наглый. Слишком самодовольный.

Грудь сжимает от злости, а в висках грохочет кровь. Я хочу развернуться и уйти, но знаю — этот тип просто так не отстанет.

— Ну, наконец-то, — тянет он лениво, скользя по мне оценивающим взглядом.

— Что тебе нужно, Мельников? — выплёвываю, с трудом сдерживая желание врезать ему прямо в эту самодовольную физиономию.

Гнев кипит во мне, как перегретый чайник, готовый взорваться. Этот человек. Да кем он себя возомнил?

Я злюсь настолько, что щеки пылают, а пальцы подрагивают. Неужели он действительно думает, что я соглашусь?

Мельников стоит передо мной, высокий, уверенный, раздражающе спокойный. На лице ухмылка — не просто насмешливая, а с каким-то скрытым вызовом, будто я должна подчиняться правилам его игры.

Когда он открывает дверцу машины и жестом приглашает сесть, внутри всё сжимается от отвращения.

— Ещё чего? — фыркаю, скрещивая руки на груди. — Говори, что тебе нужно. И какого черта ты забыл возле моего дома?

— Предлагаю тебе работу…

Я моргаю, не сразу осознавая смысл его слов. Работа? От него?

— Ты? Работу? — я смеюсь коротко, резко. — А как же «не приближаться» и всё такое?

— Проехали… — его голос звучит так, будто он действительно не видит в этом никакой проблемы.

Вот так просто? Как будто он не рычал мне в лицо в ресторане? Как будто он не угрожал, не пытался унизить?

— И что за работу ты мне предлагаешь? — скепсис в голосе невозможно скрыть.

— Не переживай, не ту, на которую ты проходила собеседование у Савина, — ухмыляется он, не срывая неприязни. — Но заплачу тебе не меньше, чем он.

В этот момент что-то внутри меня окончательно рвётся, словно хрупкая нить, державшая остатки самообладания.

— Ты что, маньяк, что ли? — слова вырываются сами собой, полные негодования и отвращения. Я смотрю на него, как на больного, чувствуя, как по коже пробегает неприятный холодок. — Вы что, так развлекаетесь? Хотя чего ещё ждать от таких, как ты?

Он прищуривает глаза, черты лица заостряются, будто вытесанные из камня. Я замечаю, как его челюсть едва заметно напрягается, и это заставляет меня стиснуть зубы.

— Таких, как я? — его голос опасно спокоен, слишком ровный, слишком контролируемый.

Я усмехаюсь, чувствуя, как злость разливается по венам горячей волной. Поднимаю подбородок и, с вызовом глядя ему в глаза, бросаю:

— Напыщенных самоуверенных кретинов. — Выплёвываю эти слова, словно горькую пилюлю, которая так и застряла бы в горле, если бы я её не озвучила. В груди бурлит ярость, пальцы сжимаются в кулаки.

Глава 13

Дмитрий

Я просыпаюсь с тяжёлым ощущением в груди. Едва открываю глаза, как перед мысленным взором всплывает эта девчонка. Чёрт бы её побрал!

Несносная, дерзкая до ужаса. Ещё вчера мне казалось, что меня сложно выбесить, но она… Она умудрилась вывести меня из себя за считанные минуты. И эта её пижама…

Серьёзно? Вини-Пух и Пятачок? Я ожидал чего угодно — шёлковый халат, короткие шорты, что-то с кружевом, но точно не этот детский абсурд. Этот глупый медведь с его вечной улыбкой прямо перед глазами. Бесячий Вини-Пух!

Я резко сажусь в кровати, раздражённо проводя ладонями по лицу, словно пытаясь стереть с себя остатки сна и раздражения. В висках пульсирует глухая злость, а в груди растёт непонятное напряжение. Надо выкинуть её из головы. Быстро.

Выбираюсь из постели и направляюсь в душ, срывая с себя одежду на ходу. Ледяная вода обрушивается на плечи, обжигая кожу, но даже она не помогает. Сжимаю пальцы в кулаки, опираясь на кафельную стену, пытаясь унять раздражение. В голове продолжают всплывать моменты вчерашней ночи: её дерзкий взгляд, насмешливый тон, как будто я для неё пустое место. Да кто она вообще такая? Какое она имеет право так разговаривать со мной?

Ещё и район этот. Глухой, серый, будто забытый Богом. Неужели Савин настолько скуп, что она не может позволить себе жильё в приличном районе? Или у неё просто нет вкуса? Хотя кого я обманываю — явно дело в деньгах.

Выключаю воду, с силой встряхиваю голову, разгоняя капли по кафелю. Нахожу себя в гардеробной, быстро натягиваю рубашку, брюки, застёгиваю ремень. Чёртов Вини-Пух не испортит мне утро.

Спускаясь вниз, уже чувствую запах кофе и свежего хлеба. Завтрак хоть как-то сгладит раздражение. Хотя бы на время…

В столовой пахнет чем-то тёплым, привычным, но настроение остаётся паршивым. Мама и сестра уже завтракают. Рита, как обычно, уткнулась в телефон, лениво ковыряя вилкой в тарелке, время от времени постукивая ею по краю.

— Доброе утро, — бодро приветствую всех, стараясь звучать нейтрально, но в ответ слышу только невнятное бурчание.

— Угу… доброе, — бросает Рита, даже не отрываясь от экрана.

Я усмехаюсь, скрещивая руки на груди и медленно осматривая её.

— А разве нет? Твоя задница прилично прикрыта, пуговицы на блузке, слава богу, застёгнуты. Наверное, в универ собралась. Разве не доброе утро, сестрёнка?

Рита закатывает глаза, с раздражением швыряет вилку на тарелку и, отбрасывая телефон в сторону, шипит:

— Да пошёл ты!

Мама тут же цокает языком, бросая на нас укоризненный взгляд. Она медленно встряхивает головой, но не вмешивается.

— Мам… — подхожу к ней и целую в щёку, замечая, как бледна её кожа. Она выглядит уставшей, тонкие морщины на лбу залегли глубже, чем обычно. — У тебя всё хорошо? Ты что-то сегодня неважно выглядишь.

Она слабо улыбается, но взгляд у неё мутный, отстранённый.

— Доброе утро, сынок. Не переживай, просто не выспалась. И давление немного поднялось с утра.

Мои губы сжимаются в тонкую линию. Я опускаю руки, тяжело выдыхая.

— Опять? — хмурюсь. — Может, к врачу съездишь?

— Уже всё в норме, не начинай, — качает головой мама, поправляя ложку рядом с чашкой, словно ей нужно чем-то занять руки. — Лучше садись завтракать.

Я сажусь, но ощущение беспокойства не проходит. Размешиваю ложкой кофе, наблюдая, как тёмная жидкость завихряется, и думаю о том, что ей нужно больше отдыхать.

— А остальные где? Уже разбежались? Савин, как всегда, с самого утра на работе?

— Да, уже уехал. А Павел ещё спит, — вздыхает мама. — Пришёл под утро…

Я закатываю глаза, напрягая челюсть. Отлично. Опять этот раздолбай где-то шатался всю ночь, скорее всего в своем клубе.

— Только не говори, что прождала его до самого утра, — пристально смотрю на неё, и её лёгкое замешательство подтверждает мои худшие догадки.

— Мам, ну ты чего… Он уже давно не подросток. Что ты за него так переживаешь?

— Вот-вот! — наконец-то встревает Рита, отрываясь от телефона и резко подаваясь вперёд. — Я, кстати, всё время тебе это говорю!

Я бросаю на неё раздражённый взгляд, сжав пальцы вокруг чашки.

— Так, ты тут не умничай мне. Иди в универ, а то по ходу опять опаздываешь.

— Ну вот! Почему только мне всегда достаётся? Пашка похлеще меня, а запрещаете всё мне! — фыркает сестра, с грохотом отодвигая стул и вставая. Не прощаясь, она хватает телефон и уходит, шумно топая по коридору.

Я лишь цокаю языком, проводя её взглядом. Позже обоим влетит от меня. Гляжу на маму, на её измученное лицо, и внутри нарастает раздражение, смешанное с глухой тревогой. Хочется прибить этих двоих за такое наплевательское отношение.

Остаюсь с мамой за столом, стараясь перевести разговор на другие темы, чтобы отвлечь её. Я внимательно слежу за её лицом — улыбка тёплая, но глаза выдают усталость. Тонкие пальцы медленно обхватывают чашку с чаем, и я замечаю, как они чуть дрожат. Она делает маленький глоток, но взгляд всё равно цепляется за меня, словно подбирает слова.

— Ты говорил, что вчера встретишься с этой девушкой… Ты с ней поговорил?

Я резко поднимаю взгляд от чашки. Вот же чёрт, совсем не та тема, которую мне хочется обсуждать. Челюсти сжимаются, в груди поднимается раздражение.

— Нет, сегодня поговорю, — бросаю коротко, запихивая в рот кусок тоста, чтобы не пришлось продолжать разговор.

Мама хитро прищуривается, но я упрямо делаю вид, что слишком занят едой. Быстро дожёвываю, запиваю кофе одним большим глотком и тут же встаю.

— Всё, мне пора! — целую маму в макушку, ощущая её мягкие волосы под губами. — Не забывай отдохнуть, ладно?

Она улыбается мне вслед, но в глазах всё равно тень тревоги. Я разворачиваюсь и быстрым шагом выхожу, не дожидаясь новых вопросов. Свежий воздух встречает прохладой, но внутри меня продолжает кипеть раздражение.

Как только подъезжаю к офису, замечаю Катю у стойки администратора. Она поднимает взгляд, в котором читается ожидание. Тонкие пальцы касаются бумаги на стойке, словно она нервничает. Но я лишь сухо киваю и прохожу мимо, даже не замедляя шаг. Сейчас точно не до этого.

Глава 14

Александра.

Утро начинается с того, что телефон разрывается от сообщений. Я ещё толком не проснулась, а экран уже пестрит уведомлениями от Леры. Сердце сжимается от тревоги, когда открываю первую из них.

«После той встречи с Савиным он перестал отвечать на мои звонки. На работе делает вид, что между нами ничего не было! Ты что ему наговорила?!»

Листаю дальше.

«И ещё… Какого черта ему твой адрес? Он приходил к тебе?!»

Чем дальше читаю, тем сильнее закипает злость. Лера не просто злится — она обвиняет меня. В чём? В том, что у неё не сложилось с Савиным? В том, что он оказался тем ещё мудаком? В чем я не сомневалась как только пообщалась с ним немного. Или в том, что она теперь чувствует себя брошенной? И это всё после того, как я всегда была на её стороне, что бы ни происходило.

Глаза щиплет от слёз. Я стискиваю телефон в руке, до боли в пальцах, пытаясь сдержать эмоции. Как она может так обо мне думать? Как среди всех проблем, которые свалились на меня в последнее время, Лера умудряется видеть во мне врага? Неужели она правда считает, что я могла как-то повлиять на Савина? А если и так — неужели её первое желание не поговорить со мной, а обвинять?

Руки дрожат, когда набираю её номер. Разговор нужно прояснить сейчас, иначе это будет мучить меня весь день. Гудки тянутся бесконечно, но наконец в трубке раздаётся её раздражённое:

— Ну?

— Ты серьёзно, Лера? — Голос звучит резче, чем я хотела. — Ты правда думаешь, что я что-то сделала?

— А что мне ещё думать? — В её тоне злость и обида. — Всё было нормально, а потом ты с ним встретилась, и вдруг он от меня отвернулся! Ты хотя бы представляешь, каково это?!

— Думаешь, я пошла к нему, чтобы разрушить твои отношения? — Голос срывается, потому что это слишком больно. — Лера, да как ты можешь? Ты же знаешь, что бы ни случилось, ты всегда была для меня лучшей подругой! Я не имею к этому никакого отношения!

— А как мне ещё это объяснить?! — кричит она. — Ты же что-то сказала, раз он стал таким! Почему он спрашивал твой адрес?! Он приходил к тебе?!

— Я не знаю, зачем ему мой адрес! — Злюсь ещё сильнее, потому что понимаю: сколько бы я ни доказывала свою невиновность, Лера уже вынесла свой приговор. — Что ты себе там напридумывала! Господи, Лера, как ты можешь так со мной разговаривать?! Из-за какого-то старика?!

На том конце провода тишина. Тяжёлая, напряжённая. Я дышу часто, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. В горле ком, но не от вины — от боли.

— Если ты готова верить в самую мерзкую версию обо мне, — продолжаю я, когда понимаю, что она не собирается ничего сказать, — то, может, тебе стоит подумать, какая из нас предала дружбу.

– Так по-твоему если я с ним, то я мерзкая?

– Блин, Лер, не это я хотела сказать…

— Знаешь что, Саша, — её голос ледяной, — иди ты к чёрту.

Гудки. Она сбрасывает звонок.

Я остаюсь сидеть на кровати, сжимая в руках телефон. Обжигающее чувство несправедливости накрывает с головой. Не верится, что наша дружба, которую я считала нерушимой, могла треснуть так легко. И от чего? От мужчины, которому до нас обеих нет было никакого дела. Я уверена, что Савину Лера не нужна вовсе.

Сердце сжимается от боли, но я не стану писать ей. Не буду оправдываться. Если Лера не знает меня после всех этих лет, значит, она никогда и не знала.

Я швыряю телефон на диван и тяжело выдыхаю. Грудь сдавливает злость, горло жжёт обида. Как Лера вообще может так обо мне думать? После всего, что мы прошли? Меня трясёт от этой несправедливости, но я заставляю себя встать. Надо занять руки, чтобы не разреветься.

Быстро собираю диван, машинально разглаживая складки на покрывале. Шаг в сторону, поднимаю с пола брошенную футболку, кидаю в корзину для стирки. Ещё пару секунд смотрю на комнату, будто пытаюсь убедить себя, что теперь всё в порядке. Конечно, не в порядке.

В ванной умываюсь ледяной водой, будто пытаясь смыть злость вместе с остатками сна. Вода стекает по лицу, капает с подбородка. Я смотрю в зеркало и глубоко вдыхаю, но тут же замираю. Вчерашний вечер вспыхивает в памяти ярким кадром.

Мельников.

Вот же гад. Теперь понятно, откуда у него мой адрес и номер. Это Савин. Вот кто слил ему информацию. Меня снова накрывает волна злости. Этот самоуверенный тип не просто позволил себе унизить меня в ресторане! Приходил ко мне? С какой стати? Что он вообще себе позволяет?!

Я резко разворачиваюсь, вытираю лицо полотенцем и направляюсь на кухню. Нужно что-то делать, иначе снова погружусь в эту крутящуюся карусель ненависти и возмущения.

Вытаскиваю сковородку, ставлю её на плиту. Достаю яйца, хлеб, сыр. Разбиваю яйца, слышу, как масло начинает шипеть. Солю, помешиваю ложкой, кидаю куски хлеба в тостер. Но в голове всё ещё этот мерзавец.

Надменный, самоуверенный, раздражающий. Вчера он смотрел на меня так, словно я должна чувствовать себя виноватой. А за что? За то, что не бросилась к нему с благодарностью? За то, что не согласилась на какую-то его «работу»? Да я даже не знаю, что он там хотел предложить, но уверена — ничего хорошего.

Тостер громко щёлкает, выплёвывая подрумяненные ломти. Я ловлю один на лету, бросаю на тарелку и машинально беру масло. Намазываю его широкими движениями, но пальцы сжимаются так сильно, что нож чуть не ломает ломтик.

Что он вообще мог предложить? Что-нибудь унизительное, это точно. В этом весь он. Богатый и уверенный, что весь мир у его ног. Наверняка решил, что я готова за деньги сделать всё, что ему вздумается.

Злюсь ещё сильнее. Сковородка громко звякает, когда я ставлю её в раковину. Схожу с ума или нет, но мне кажется, что даже запах завтрака начинает раздражать. Слишком жареный, слишком сильный, слишком навязчивый — как сам Мельников.

Я аккуратно укладываю завтрак на поднос: тарелку с яичницей, кусочек хлеба, чашку чая. Перед дверью папиной комнаты ненадолго останавливаюсь, выдыхаю, заставляю себя улыбнуться и захожу.

Глава 15

Дмитрий

Телефон нагревается в ладони, я сжимаю его крепче, пока в трубке раздается ровный голос врача, которому я выслал историю болезни мамы.

— Дмитрий Аркадьевич, я посмотрел результаты анализов вашей мамы…

— И? — перебиваю, не выдерживая паузы.

Врач медлит, и от этого ожидания внутри все сжимается.

— Ее состояние сложное, но мы можем обсудить дополнительные варианты лечения. Есть экспериментальная терапия, но она…

— Сколько? — срываюсь на резкость. — Сколько это будет стоить? Мне не важно, я заплачу любые деньги.

— Понимаю, но дело не только в деньгах. Нужно понять, насколько пациентка готова к такому лечению.

Я сжимаю переносицу, пытаясь держать себя в руках.

— Она готова. Я хочу, чтобы вы еще раз внимательно изучили историю болезни. Может быть, есть хоть один шанс, хоть какая-то надежда?

В трубке тишина, врач вздыхает.

— Я посмотрю все еще раз и перезвоню вам завтра.

— Спасибо.

Разговор окончен, но тревога не отпускает. Я снова смотрю на экран, а затем бросаю телефон на стол. Надежда — вот что мне нужно. Хотя бы крошечная.

От размышлений о маме меня отрывает звук открывающейся двери. Поднимаю взгляд — в кабинет заходит Катя, четкая, собранная, с планшетом в руках. Выражение лица сосредоточенное, но в глазах — легкое раздражение.

— Дим, охрана сообщила, что к тебе какая-то девушка пробивается, — говорит она, закрывая за собой дверь. — Говорит, что ты ее ждешь. Что-то по поводу работы.

Я нахмуриваюсь, резко отрываясь от кресла.

— Какая еще девушка?

Катя пожимает плечами, постукивая кончиком ручки по планшету.

— Откуда мне знать? Сейчас выпровожу ее…

— Стой! — откидываюсь вперед, внезапно осознавая, кто это может быть. Сердце будто делает ленивый кувырок. Решилась все-таки. Я так и знал.

Катя прищуривается, словно пытаясь угадать, что творится у меня в голове.

— Пусть пропустят ее, — добавляю, загоняя в голос уверенность.

— В смысле? — теперь в голосе Кати явное недоумение.

Я усмехаюсь, опираясь локтями на стол.

— В прямом, Катя, в прямом. Я ее пригласил. Забыл тебе сказать.

Она моргает, на секунду недоверчиво сдвигая брови, но спорить не решается.

— Хорошо, Дмитрий Аркадьевич, — коротко отвечает, поворачивается и выходит.

Дверь за ней закрывается, а я медленно откидываюсь на спинку кресла. Провожу ладонью по лицу, сдерживая усмешку. Надеюсь, я не ошибся в своем предположении. Надеюсь, это именно Невельская.

Смешно будет, если она пришла не ради денег.

Я бросаю взгляд на дверь и чуть слышно усмехаюсь.

— Ну что ж, Сашенька, давай посмотрим, что же тебе нужно.

Через пару минут дверь открывается и в кабинет входит Саша. Как приятно, что я все же оказался прав.

– Добрые день. – тихо здоровается она.

– Добрый. – отвечаю ей. Смотрю на нее и не могу понять как она будет играть роль моей девушки. Серая мышь не более. Она стоит в проеме, неуверенно оглядываясь, словно оценивает обстановку. Одетая просто – темные джинсы, свободная светлая рубашка, заправленная небрежным движением. Волосы заплетены в обычную косу, несколько прядей выбились и ложатся на лицо. На нем почти нет косметики, только легкая бледность.

Я медленно осматриваю ее, отмечая, насколько она отличается от девушек моего круга. Никакого безупречного макияжа, никакой дорогой одежды, никаких уверенных взглядов. Она словно случайно оказалась здесь, неуместная, чужая. Как вообще моя семья поверит что я выбрал ее?!Ну да ладно. Она здесь, а дальше видно будет.

— Так, так… Не далеко же ты меня послала, раз так быстро меня догнала.

Я наблюдаю, как она в секунду вскидывает голову, и наши взгляды сталкиваются. Ее глаза — темные, яростные, сверкают гневом, в них полыхает огонь, готовый испепелить меня на месте. Точно такой же как у ресторана. Как у подъезда ее дома, когда в свете фонаря ее глаза яростно пылали ненавистью. Злость в них такая живая, такая настоящая, что даже забавно.

Дыхание у нее сбивается — я замечаю, как вздымается грудь, как едва заметно дрожит уголок губ. Еще чуть-чуть, и она рванется вперед, бросится в атаку, врежет мне по самодовольному лицу. Она даже подается вперед, напрягает плечи, сжимает руки в кулаки, будто готовится сорваться.

Пересохшие губы приоткрываются, на языке уже вертится ответ, резкий, острый, наверняка смачный в своей ненависти. Но в последний момент она делает короткий вдох, резко отводит взгляд и, будто сквозь стиснутые зубы, произносит:

— Я по поводу работы.

Я усмехаюсь. Какая воля. Как ей ненавистно быть здесь, как ей противно разговаривать со мной — и все равно она стоит передо мной, терпит, давит в себе злость. Интересно, надолго ли ее хватит?

Я приглашаю её жестом присесть. К моему удивлению, она действительно проходит и садится напротив, правда, напряжённо, будто стул под ней раскалённый. Я победно откидываюсь на спинку кресла, складываю руки на груди.

— Я рад, что ты пришла, — говорю я лениво, наслаждаясь моментом. — Я только отправил условия контракта своему юристу, он скоро подготовит договор. Осталось только узнать о стоимости твоих услуг.

Едва договорив, замечаю, как её пальцы судорожно сжимают ремешок сумки, как костяшки белеют от напряжения. Челюсть тоже сжимается, взгляд становится тяжелее. Вот-вот заговорит, но сначала делает короткий вдох, будто боится, что иначе голос дрогнет.

— О какой должности и о какой работе идёт речь? — спрашивает она ровно, хотя голос выдаёт напряжение. — Что будет входить в мои обязанности?

Я ухмыляюсь, наблюдая, как с каждым моим словом она напрягается всё сильнее.

— Должность очень важная, но работа очень простая, — с легким смешком отвечаю я. Правда, неужели она думала, что я позову её в офис бумаги перебирать? — Тебе не придётся делать ничего такого, к чему ты не привыкла. Просто нужно сыграть роль послушной девушки. Моей девушки.

Глава 16

Александра

Вот урод!

Выбегаю из кабинета Мельникова, на ходу смахивая слезы, но смысла в этом нет — они тут же предательски наворачиваются снова, застилая взгляд. Грудь сжимает так, что кажется, воздуха не хватает. Горло жжет, будто от него остались только острые осколки. Как же я могла быть такой наивной?! Как могла подумать, что он предложит мне нормальную работу? Ведь с самого начала было ясно, что он — самодовольный, надменный ублюдок! Еще тогда, в ресторане, его взгляд, его ухмылка… Все же было очевидно! Черт, какая же я дура!

Ступени под ногами сменяются серыми плитами тротуара, но я почти не замечаю этого. В голове звенит, будто кто-то беспощадно бьет по вискам. Только резкий порыв прохладного ветра заставляет вздрогнуть. Погода сегодня тоже не на моей стороне. Ладони дрожат. Нужно собраться. Глубокий вдох… Выдох… Нужно просто добраться до остановки и забыть об этом, как о страшном сне. И продолжить искать нормальную работу. И деньги…

Едва я поднимаю голову, взгляд тут же цепляется за знакомую фигуру.

Панов.

Он идет прямо ко мне — расслабленный, уверенный, с самодовольной ухмылкой, которую я ненавижу всеми фибрами души. Даже гадать не нужно, зачем он здесь.

— Привет, Сашенька, — тянет он, растягивая губы в довольном оскале.

Каждое слово, произнесенное этим голосом, вызывает у меня приступ тошноты.

— Ты что, следишь за мной? — спрашиваю, сжимая руки в кулаки. Они ледяные, но внутри все горит от злости и страха.

— Не слежу, а присматриваю, — хмыкает он, явно смакуя момент. — Как-никак, не чужие друг другу люди. А вдруг ты сбежишь, так и не вернув мне деньги?

Он говорит это так легко, словно речь идет о какой-то незначительной услуге, а не о том, что висит у меня камнем на шее.

— Завтра вечером истекает срок, — напоминает он, любуясь моей реакцией, как змея, наблюдающая за затравленной мышью.

Внутри все холодеет, словно кто-то сжал мое сердце ледяными пальцами. Я смотрю на Панова, и его ухоженное лицо, безупречно уложенные волосы — все это вызывает омерзение. Он до жути напомнил мне глянцевый нож — блестящий, идеально острый и такой же бездушный. Его взгляд скользит по мне медленно, с отвратительной, маслянистой внимательностью, от которой хочется стереть с себя верхний слой кожи.

— Я отдам твои деньги, — выдыхаю, глядя в его глаза, пытаясь сохранить хотя бы видимость уверенности.

Но внутри уже все рушится.

Господи, видеть его не могу!

Разворачиваюсь, собираясь уйти, но в ту же секунду он хватает меня за руку. Пальцы Панова впиваются в кожу, резкий рывок — и я оказываюсь почти вплотную к нему.

Тошнота поднимается к горлу.

— Но ты же знаешь, что можешь все изменить, — его голос становится мягче, почти ласковым, но от этого только сильнее подступает тошнота. В этом тоне — ядовитый яд, сладкое обещание, за которым прячется удушающий капкан.

В глазах темнеет от злости.

— Пусти, придурок! — рвусь, пытаясь выдернуть руку, но его хватка железная, словно стальные клещи, которые медленно, но неумолимо сжимают меня в своих тисках.

Он наклоняется ближе. Слишком близко. Горячее дыхание обжигает висок, а от запаха его одеколона, удушающего, густого, липкого, становится еще противнее. Как будто кто-то вонзил мне в легкие тяжелый, душный пластмассовый мешок, лишая воздуха.

— Дорогая Сашенька, — шипит он сквозь зубы, и его голос звучит почти интимно, но от этого только сильнее хочется вырваться, оттолкнуть, стереть с себя его присутствие. — Если ты думаешь, что мое особое отношение к тебе поможет тебе всего избежать, то ты совершаешь большую ошибку.

Словно ледяной клинок, страх вонзается между ребер. Замерзаю, чувствуя, как тело предательски напрягается, а по позвоночнику пробегает дрожь.

— Это не остановит меня от того, чтобы тебя засадить, — продолжает он, его голос становится ниже, опаснее. Он медленно, методично сжимает пальцы вокруг моего запястья. Боль становится резкой, пульсирующей.

Я открываю рот, но он не дает мне вставить ни слова.

— Кстати, твоя подпись стоит не только на том документе…

Я впиваюсь в него взглядом, полным ненависти, но он лишь усмехается. Наслаждается этим.

— Но я смиловался над тобой, — в его голосе звучит притворная доброта, будто он и вправду делает мне великодушное одолжение. — Двух миллионов будет достаточно за моральный ущерб, скажем так.

Горло сжимает так, что даже сглотнуть трудно.

Я резко отстраняюсь, насколько позволяет его хватка. В висках стучит. Гнев. Боль. Беспомощность.

— Так что хорошо подумай, прежде чем что-то выкинуть, — продолжает он, бесстрастно, будто диктует условия сделки. — Подумай о своем отце.

Сердце срывается с места, болезненно ударяется о ребра.

Ненавижу.

— Если ты сейчас же не отпустишь меня, я закричу, — шепчу, срываясь на яростное шипение.

Он смеется. Спокойно. Медленно. Почти нежно.

— Кричи, — ухмыляется, лениво пожимая плечами. — Пожалуйста, зови полицию. А я скажу, что поймал воровку и требую с нее свои деньги…

И ведь скажет.

И ведь поверят.

Рука наконец свободна, но на запястье остается красный след — раскаленный обруч боли.

— Тик-так, Саша, тик-так, — он показывает на свои дорогие часы и неторопливо удаляется, даже не оборачиваясь.

Я стою, глядя ему в спину, а внутри все разрывается от ненависти и бессильной ярости.

— Будь ты проклят… — вырывается у меня шепотом.

Но это не поможет.

Это ничего не изменит.

Два миллиона. Где мне их взять? Завтра вечером срок истекает.

Грудь сдавливает ледяной обруч паники. Мысли хаотично мечутся, как мотыльки, попавшие в темный стеклянный сосуд, безнадежно ищущие выход. Но выхода нет. Перед глазами всплывает образ отца — его усталые глаза, в которых поселилась обреченность, согбенная фигура в старом подержанном кресле, на котором ткань уже потерлась на подлокотниках. Если я не смогу отдать долг, если меня посадят…

Глава 17

Александра

— Девушка, говорю вам, он занят. Что ж вы никак не уйдёте! — раздражённо бросает мне секретарша, преграждая путь.

Я стою перед ней, чувствуя, как внутри всё закипает. В голове — только одна мысль: мне нужны деньги. И плевать на приличия. Сердце бешено колотится, пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Я не могу уйти, не сказав ему это.

— Для меня он сейчас освободится! — рывком обхожу её, пока та пытается меня перехватить. Рывок, быстрый шаг вперёд, и вот я уже распахиваю дверь, не давая себе ни секунды на раздумья.

— Я согласна! — выпаливаю, едва переступив порог.

Грудь тяжело вздымается от сбившегося дыхания. Щёки горят от стыда, но я упрямо стою на месте, не отводя взгляда.

Мельников медленно поднимает глаза от бумаг, а мужчина, сидящий напротив него, тоже переводит взгляд на меня, нахмурив брови. В воздухе повисает короткая пауза.

— Вы что себе позволяете?! Выйдите немедленно! — слышу за спиной возмущённый голос помощницы. Она резко хватает меня за локоть, пытаясь вытолкать обратно.

Я напрягаюсь всем телом, но не двигаюсь с места. Если я сейчас уйду, то всё — конец.

— Всё нормально, Кать, — раздаётся голос Мельникова, ровный и спокойный, будто моя дерзость его даже забавляет.

— Но… — она запинается, но он даже не смотрит в её сторону.

— Проходи, Саш, присаживайся. Мы как раз обсуждаем тот договор, — он жестом указывает на кресло напротив.

Секретарша сердито сжимает губы, но, не посмев ослушаться, выходит, громко хлопнув дверью.

Я глубоко втягиваю воздух, но от этого не становится легче. Внутри всё клокочет. Ужасно стыдно за эту сцену. За то, что пришлось вот так врываться, унижаться, добиваться внимания. Я чувствую себя загнанной в угол, как зверёк, которому некуда бежать.

Но злость, горячая и обжигающая, перекрывает всё остальное. Я ненавижу себя за то, что вынуждена идти на это. Ненавижу Мельникова за его надменный тон. Ненавижу этот кабинет, этот холдинг, всю эту ситуацию, в которую меня загнали.

Я сжимаю руки так сильно, что ногти больно впиваются в ладони, но заставляю себя поднять голову.

— Это будет стоить вам немало денег! — голос звучит твёрдо, но в груди колотится паника.

Мельников чуть приподнимает бровь, и уголки его губ дергаются в лёгкой ухмылке.

— Дим, я пойду, — спокойно говорит он, не сводя с меня взгляда. — Вы уже дальше обсудите всё без меня.

Мужчина кивает, берёт со стола папку и выходит, закрывая за собой дверь.

Я остаюсь на месте, чувствуя, как горло сдавливает удушающая волна эмоций. Стою, словно на краю пропасти, разрываясь между страхом и отчаянной решимостью.

— Садись. Изучи договор. Там прописана и сумма. — Мельников спокойно протягивает мне бумаги, словно мы обсуждаем обычную сделку.

Я даже не смотрю, что там написано. В голове гулко стучит только одна мысль — как можно быстрее покончить с этим. Рука дрожит, когда я тянусь к его столу, беру первый попавшийся лист для заметок и ручку. Пальцы настолько напряжены, что ручка почти выскальзывает.

Глубоко вздохнув, сжимаю зубы и быстрыми движениями пишу сумму, которая нужна мне, чтобы отдать Панову и, наконец, избавиться от этой змеи. Отдаю листок Мельникову, чувствуя, как по спине пробегает холодная дрожь.

— Вот нужная мне сумма. — Голос предательски срывается. Боюсь даже озвучить цифру вслух.

Он берёт бумагу, мельком смотрит на неё, затем медленно поднимает на меня глаза. Взгляд цепкий, изучающий, будто я не человек, а головоломка, которую ему любопытно разгадывать.

— А ты количеством ноликов не ошиблась? — усмешка скользит по его лицу.

Я выпрямляюсь, хотя колени предательски подгибаются.

— Нет. Не ошиблась. — Голос выходит твёрдым, но я ощущаю, как губы дрожат, как внутри всё сжимается в комок. — Если ты хочешь, чтобы я сыграла роль твоей девушки, тебе придётся заплатить мне два миллиона.

На мгновение повисает тишина. Затем Мельников вдруг хрипло смеётся и откидывается на спинку кресла, складывая руки за головой.

Жаркий стыд обжигает меня с головы до ног. Мне хочется исчезнуть, раствориться в воздухе, сбежать отсюда без оглядки. Неужели я докатилась до этого? Неужели стою здесь, продавая себя за деньги?

— Знаешь… — он вдруг замолкает, чуть подаваясь вперёд. Глаза сверкают насмешкой, но голос теперь уже холодный, острый, как лезвие ножа. — Даже самые элитные проститутки стоят дешевле.

Эти слова обрушиваются на меня, как пощёчина. Будто удар в самое сердце. Холодная боль пронзается сквозь грудь, заставляя на мгновение сбиться дыханию. В горле встаёт ком, но я с силой его проглатываю, не давая себе ни шанса сломаться.

Я не позволю ему увидеть, что он только что сделал со мной.

Пальцы впиваются в колени под столом, ногти больно царапают кожу, но я держусь. Нельзя показывать слабость. Я заставляю себя ровно вдохнуть и посмотреть ему прямо в глаза.

— Ты согласен или я ухожу? — мой голос звучит глухо, но удивительно ровно.

Я даже не знаю, чего хочу больше: чтобы он сказал "нет", и я могла сбежать отсюда, избавиться от этой пытки, сохранить хотя бы остатки своего достоинства; или чтобы он согласился, дал мне деньги уже сегодня, и я наконец разорвала бы этот кошмарный круг, в котором меня загнал Панов.

Каждая секунда ожидания тянется вечностью, а внутри меня всё клокочет от стыда, унижения и злости — на себя, на него, на этот мир, в котором я больше не знаю, где выход.

Всё внутри кричит, что я совершаю ошибку. Но у меня нет выбора.

Глава 18

Дмитрий

Смотрю на девушку, стоящую передо мной, и не могу не удивляться. Наглая. Смелая. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами — карими, глубокими, цепкими. Глазами, от которых трудно отвести взгляд, чёрт возьми. В этих глазах горит вызов, но за этой огненной бронёй я замечаю что-то ещё. Что-то, что цепляет. Если бы она не была охотницей за толстым кошельком… Не простой шалавой, которой наплевать на мораль и принципы ради денег…

То что?!

Я сжимаю челюсти так, что на скулах заходят желваки, и резко отвожу взгляд. Что за бред, Мельников? Ты совсем рехнулся!

Она сидит, будто натянутая струна, её поза напряжена до предела. Спина прямая, плечи сведены, пальцы вцепились друг в друга, побелевшие от усилия. Поджатые губы дрожат, а на подбородке едва заметно играет напряжение. Она пытается держать себя в руках, но я вижу, как внутри у неё всё бурлит. Её цена — два миллиона! Вот же сука! Она прекрасно понимает, что я в ловушке.

Я подавляю желание бросить всё к чёрту. Хотя… Может, просто сказать маме, что мы расстались? Это решило бы все проблемы.

Как только эта мысль мелькает у меня в голове, раздаётся звонок. Экран светится знакомым именем. Мама. Легка на помине.

Саша тут же настораживается. Её брови дергаются вверх, пальцы сильнее сжимаются в кулаки. Её взгляд буквально сверлит меня, требуя ответа, но я только лениво усмехаюсь и подношу телефон к уху.

— Да, мамуль, — отвечаю я с нарочитой расслабленностью, откидываясь в кресле и закидывая ногу на ногу.

Голос матери, полный нетерпения и лёгкой тревоги:

— Димочка, ну что там? Ты поговорил со своей девушкой?

Я знал. Я просто знал, что она не забудет. Хотя, признаться, где-то глубоко внутри теплилась надежда, что этот разговор можно будет отложить. Но нет.

Медленно, смакуя каждое слово, я бросаю взгляд на Сашу. Её глаза уже не просто сверкают — они метают молнии. Она готова взорваться. Грудь быстро вздымается, губы сжаты в тонкую, напряжённую линию.

— Да, мам, говорил, со своей девушкой— произношу я негромко, но с нажимом. Жду. Жду её реакции.

И получаю её сполна.

Саша резко дёргается вперёд, как пружина, готовая разжаться. Взгляд её полыхает яростью, губы приоткрываются, будто она вот-вот бросится с возражениями. Но я, не отрываясь от неё, лишь поднимаю палец вверх, властно приказывая молчать.

Щёки девушки тут же заливает румянец. Её плечи вздрагивают от возмущения, ноздри раздуваются, дыхание сбивается. Она буквально вибрирует от злости, но… молчит. Чувствую, как в уголках моих губ медленно растягивается довольная усмешка. Чёрт, да она просто пылает.

— Моя девушка согласна, — спокойно говорю я в трубку, не сводя с неё глаз. — Думаю, даже завтра вечером поужинаем все вместе.

Саша сжимает кулаки так, что костяшки белеют, её губы дрожат от сдерживаемых эмоций. Она готова взорваться, и мне даже интересно — выдержит ли она до конца разговора или всё же сорвётся?

Чувствую, как азарт разливается по венам. Игра только начинается.

Мама на том конце провода причитает от восторга, и это, если честно, слегка меня пугает. Я быстро заканчиваю разговор, убираю телефон в карман и снова перевожу взгляд на Сашу.

— Два миллиона, говоришь? — ухмыляюсь, лениво поднимая одну бровь.

Она сидит прямо, напряжённо, но я замечаю, как её пальцы сильнее вцепляются в подлокотники кресла, словно в спасательный круг. В глазах — вызов, но под ним мелькает неуверенность, которую она отчаянно пытается скрыть.

— Да, — отвечает ровно, но в её голосе слышится что-то колкое, цепкое.

Я чуть подаюсь вперёд, наклоняясь к ней через стол, заставляя её почувствовать моё превосходство.

— Ладно. Мой юрист исправит договор, и подпишем его вечером перед ужином.

Её губы слегка приоткрываются, словно она хочет что-то сказать, но тут же сжимает их, вглядываясь в моё лицо.

— Сегодня? — голос звучит растерянно, и это чертовски забавляет меня.

Я сдерживаю улыбку, медленно кивая.

— Завтра.

Саша судорожно вдыхает, будто хочет выдать целую тираду возмущения, но в последний момент передумывает. Её плечи едва заметно дёргаются, как будто она готова сорваться, но… Нет. Она быстро моргает, заставляя себя взять эмоции под контроль.

— Но… — пытается она снова, но тут же прикусывает губу.

Ха. Всё ясно. Она прекрасно понимает, что выбора у неё нет.

Я чувствую себя победителем в этой игре. Хотя, если разобраться… Победитель ли я?

— Так, значит, к семи жду тебя здесь в офисе. Подпишем, и затем на ужин поедем. Всё, свободна!

Я откидываюсь в кресле, закидываю ногу на ногу, складываю руки на груди и с ожиданием смотрю на неё.

Но Саша не двигается.

Она сидит, не моргая, пальцы всё так же болезненно вжаты в подлокотники кресла. Губы плотно сжаты, но подбородок предательски дрожит — я вижу, как внутри неё кипит злость, отчаяние, ненависть. Она борется с собой, и я наслаждаюсь этим моментом.

Но, в конце концов, она резко вскакивает.

Двигается быстро, но в каждом её шаге — ледяная ярость.

Рывком разворачивается, направляется к выходу.

Но, чёрт возьми, мне ещё есть что сказать.

— Да, кстати… — бросаю я ей в спину, чуть лениво, с оттенком насмешки.

Саша замирает.

Я вижу, как напрягаются её плечи, как мелко подрагивает спина от сдерживаемых эмоций. Медленно, очень медленно она поворачивается обратно, и когда её взгляд встречается с моим, я ощущаю, как этот гнев, холодный и обжигающий, буквально пронзает меня.

— Об этом никто не должен знать! Никто! Ни в твоем окружении, ни в моём! Для всех мы реальная пара.

Саша сжимает руки в кулаки.

Я замечаю, как вены проступают на её тонких запястьях, как ноздри едва заметно раздуваются от ярости.

— Господи, как мои вообще в это поверят, — проборматываю я, почти себе под нос.

Но она слышит.

Её глаза вспыхивают, превращаясь в два горящих угля. На секунду мне кажется, что она сейчас бросится на меня, вцепится ногтями в моё лицо, взорвётся гневной тирадой.

Глава 19

Дмитрий

Не успеваю закончить фразу, как дверь кабинета распахивается без стука, и внутрь уверенно вваливается Савин.

— Я видел Александру? — его голос звучит так, будто он точно знает ответ, но просто хочет понаблюдать за моей реакцией.

Он проходит внутрь с той самоуверенностью, что всегда меня раздражала. Его походка размеренная, осанка расслабленная — ведёт себя так, словно хозяин этого кабинета он, а не я.

Я лениво поднимаю на него взгляд, не двигаясь с места, но в воздухе уже повисает напряжение.

— Нет, не ошибаешься.

Я наблюдаю, как Савин чуть прищуривается, взгляд его цепкий, изучающий, словно он пытается просканировать меня насквозь.

— И зачем она здесь? — его голос ровный, но в нём чувствуется лёгкое напряжение.

Я усмехаюсь, сцепляя пальцы в замок и не спеша отвечать. Спокойствие — моё главное оружие в этой игре.

— Вообще-то, не твоё дело, — наконец, отзываюсь я, склонив голову набок. — Но если тебе так любопытно… Я просто разгрёбаю дерьмо, которое ты оставил.

На губах Савина мелькает усмешка, но я замечаю, как едва заметно дёргается мышца на его щеке. Недоволен. Отлично.

— Дим, ты как маленький ребёнок, — медленно говорит он, откидываясь на спинку кресла и лениво закидывая ногу на ногу. Его голос ровный, почти насмешливый, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать — он раздражён.

— Я понятия не имею, что ты там напридумывал, — продолжает он, делая вид, что вся эта ситуация его совершенно не волнует.

Он произносит это слишком спокойно, слишком расслабленно. Слишком неестественно. Я молча наблюдаю, скользя по нему взглядом, словно оцениваю возможного соперника.

— Упрямый, как твой отец, — добавляет он, чуть склонив голову набок, словно бросает мне вызов.

Я медленно улыбаюсь, опираясь подбородком на руку. Пусть продолжает. Мне даже интересно, какую историю он собирается выдать.

— Я ж тебе сказал ещё в ресторане: это было собеседование, — Савин пожимает плечами, делая вид, что ему наскучил этот разговор.

Я ничего не отвечаю, лишь медленно моргаю, внимательно изучая его лицо, ловя каждую мелкую эмоцию, мелькнувшую в глазах.

— И Александру я там встретил впервые, — он разводит руками, словно вся эта ситуация — нелепое недоразумение, а я сам напридумывал себе проблемы.

Но я вижу, как его пальцы едва заметно сжимаются на подлокотниках. Ложь. Он пытается убедить меня, но его тело выдаёт его с потрохами.

— И вообще, не понимаю, зачем тебе было придумывать весь этот бред про твою девушку…

Я чуть подаюсь вперёд, ловя его взгляд, чувствуя, как в груди разгорается раздражение.

— Неужели эта девица так хороша, что ты её так выгораживаешь? — бросаю я, не скрывая язвительности.

Савин качает головой, медленно ухмыляясь, но в глазах мелькает что-то странное. Интерес? Насмешка? Или, может, лёгкое замешательство?

— Кстати, завтра все ужинаем вместе, — небрежно бросаю я, откидываясь на спинку кресла. — Надеюсь, ты не ляпнешь ничего лишнего.

Он внимательно смотрит на меня, чуть склонив голову, будто изучает, оценивает.

— В общем-то, это всё зависит от тебя, — спокойно отвечает он.

Я напрягаюсь, медленно выпрямляясь.

— Не понял.

Савин усмехается шире, в его глазах вспыхивает лукавый огонёк. Он точно что-то задумал.

— А вернее, от твоего решения.

Я сужаю глаза, чувствуя, как внутри поднимается знакомое напряжение. Прекрасно понимаю, к чему он клонит.

Савин откидывается в кресле, закидывает ногу на ногу, его руки неспешно скользят по подлокотникам, а пальцы едва заметно постукивают по дереву в такт его мыслям. Он расслаблен, самодоволен, будто уже выиграл эту партию, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать — за этой напускной ленцой скрывается хищник, готовый вцепиться в горло в любой момент.

Этот ублюдок давно метит на один из филиалов холдинга. Он не раз заводил этот разговор, приторно улыбаясь и делая вид, что его интересуют исключительно легальные перевозки. Но я-то знаю, что ему на самом деле нужно. Ему нужен контроль. Власть. Легальная вывеска для его грязных делишек.

Его планы слишком прозрачны, и меня от этого тошнит.

Я и так на многое закрываю глаза, позволяя ему чувствовать себя почти всесильным. Но всему есть предел. Я давно ищу способ вырваться из той грязи, в которую нас по уши втянул отец, втянул вместе с этим чёртовым Савиным. Мы перестали быть просто бизнесменами. Давным-давно. И меня это бесит.

Грязные деньги. Мутные сделки. Вечная игра на грани закона. Это давит на меня, оставляя привкус ржавчины во рту.

Но я не смирюсь.

Я уже нашёл несколько лазеек. Сделал пару шагов в сторону выхода. Кое-что мне удалось провернуть.

Я вырвусь.

Савин наклоняет голову, изучая меня с интересом, словно пытается просканировать, насколько далеко я зашёл в своих планах. В его глазах — холодный расчёт.

— Ни за что! — мой голос звучит жёстко, почти срывается, но я не сдерживаю напряжение. Пусть знает, что я не отступлюсь.

Савин медленно ухмыляется, его губы кривятся в хищной усмешке.

— Ты же понимаешь, что это чревато последствиями, — он барабанит пальцами по подлокотнику кресла, будто отбивает ритм своего терпения.

Я чувствую, как в груди закипает ярость. Этот ублюдок всю жизнь играет в свои грязные игры, но сейчас… Сейчас он переходит границы.

Я сжимаю кулаки под столом, ногти больно впиваются в кожу ладоней.

— Только попробуй, Савин! Только попробуй сделать хоть что-нибудь, что огорчит мою мать — словом, делом, неважно. Я тебя уничтожу! — мой голос срывается на яростный шёпот, и я осознаю, что уже подался вперёд, нависая над столом.

Но Савин даже не моргает.

Наоборот, он будто наслаждается этим моментом. В глазах вспыхивает веселье, тонкое, ядовитое.

— Осторожнее, мой мальчик, — цедит он, слегка наклоняясь ко мне, и его голос полон насмешки. Ему нравится это. Он играет со мной, испытывает, проверяет границы. — Мне кажется, ты до конца не понимаешь, с кем имеешь дело. Если ты думаешь, что сможешь просто так отойти от дел...

Глава 20

Александра

Наконец-то я вырываюсь из этого проклятого здания. Холодный воздух обжигает лицо, но даже он не может сбить жар, растекающийся по телу от унижения. Грудь сдавливает так, что дышать невозможно. Горячие слезы подступают к глазам, но я сжимаю зубы, не давая им воли.

Ненавижу! Ненавижу его, этого самодовольного ублюдка! Но больше всего ненавижу себя. Я продалась. Продалась за деньги. Как же это мерзко! Как же это низко!

Я быстро шагаю к автобусной остановке, словно пытаюсь убежать от этого гнетущего чувства, что грызет меня изнутри. В груди тесно, в животе тянет противным холодом. Кажется, что все вокруг смотрят на меня. Эти случайные прохожие, стоящие рядом люди — они точно знают! Я чувствую на себе их взгляды — осуждающие, полные презрения.

"Вот она, та, что продала себя за два миллиона. Грязная продажная девка."

Я не выдерживаю. Ладони вспыхивают горячим румянцем, и я прячу лицо в руки, едва сдерживая рвущийся наружу стон.

Господи… Если бы у меня был другой выход.

Но его нет. И никогда не было.

Автобус подъезжает, распахивает двери, но я едва слышу это. Просто следую за потоком людей, опускаю голову и вжимаюсь в угол возле окна. Дорога плывет перед глазами, я ничего не вижу, не слышу, не замечаю. Только пульсирующую боль в висках и горький ком в горле.

Остановка. Моя.

Я почти выбегаю наружу, ноги несут меня сами. Чем быстрее я доберусь до квартиры, тем быстрее смогу спрятаться от всего этого.

Лестница, подъезд, ключи дрожат в пальцах, когда я вставляю их в замочную скважину. Дверь наконец открывается, я захлопываю ее за собой и прислоняюсь к ней спиной. Закрываю глаза и медленно сползаю вниз, прижимая колени к груди.

– Дочка это ты? – кричит папа, услышав меня.

– Да пап. – стараюсь говорить как можно ровнее и не выдать себя. – я сейчас.

Гулкие удары сердца в висках, шум в ушах.

Так. Надо встать. Раздеться. Разуться. Сделать хоть что-то, чтобы перестать чувствовать эту тошнотворную пустоту.

Я бросаю сумку в угол, сбрасываю куртку прямо на диван и направляюсь в кухню. Включаю чайник, механически достаю чашку. Травяной чай. Он всегда меня успокаивает. Затем забегаю к папе, натянув дежурную улыбку. Перекидываемся несколькими фразами и я быстро ухожу, чтоб ыне выдать себя.

Возвращаюсь на кухню. Чайник только вскипел. Я стараюсь ни о чем не думать. Выбросить все что у меня в голове, в сердце. Когда горячая вода касается чайных листьев, по кухне разносится легкий пряный аромат. Подношу чашку к лицу, глубоко вдыхаю. Закрываю глаза.

Но это не помогает.

Унижение не смывается. Оно прилипло ко мне, как грязь, въелось в кожу, в кости.

Я ставлю чашку на стол и тру лицо ладонями.

Черт. Черт. Черт.

На губах снова ощущаю привкус горечи.

Я сжимаю чашку в руках, и горячий ободок обжигает пальцы. Но я не отпускаю. Пусть боль отвлечет хоть на мгновение.

Только бы перестать себя ненавидеть. Хоть ненадолго.

Так и стою на кухне, сжимая в руках кружку с уже остывшим чаем. Даже не понимаю сколько времени стою почти надвигаясь. Пальцы впиваются в керамику, но я не чувствую тепла – оно давно исчезло. За окном сгущается вечер. Я не замечаю, как летит время. Мысли путаются, клубятся в голове черной дымкой.

Окна кухни выходят во двор. Там, на детской площадке, несколько ребятишек по очереди скатываются с горки. Смех, визг восторга. Один упал – поднялся, отряхнулся и снова полез наверх. Улыбка невольно трогает мои губы. Я тоже когда-то так каталась. Отец был рядом, поддерживал меня, когда я боялась спуститься. "Давай, Сашка, ничего страшного, я тебя поймаю!" Я тогда собралась с духом, оттолкнулась, и он, конечно, поймал, закружил в воздухе, смеясь. Так было тепло, так спокойно… Ни забот… Ни проблем…Как же давно это было.

Вибрация телефона неожиданно прерывает мое оцепенение, оповещая что пришло сообщение. Один раз. Второй. Несколько подряд. Я медленно моргаю, но не двигаюсь. Не хочу отвечать. Не хочу никого слышать. Сейчас – никого.

Но затем раздается настойчивый звонок. Неохотно поворачиваюсь, ставлю кружку на стол и тянусь к заднему карману джинсов. Экран светится знакомым именем.

Лерка.

На секунду замираю, а потом что-то теплое пробегает по груди. Слезы мгновенно подступают к глазам. Как же мне хотелось, чтобы она позвонила, чтобы перестала дуться. Я быстро отвечаю:

– Да…

– Привет, – ее голос тихий, неуверенный. – Что делаешь?

Я слабо усмехаюсь, но слезы тут же скатываются по щекам.

– Реву, – хрипло признаюсь.

Секунда молчания, затем осторожный вопрос:

– Тогда тортик и чай с мелиссой?

Горло сжимает, я судорожно втягиваю носом воздух.

– Угу… Жду тебя.

Спустя двадцать минут в дверь раздается звонок. Я вытираю мокрые щеки рукавом, иду открывать.

Лера стоит на пороге, сжимая в руках маленький бумажный пакет. Ее карие глаза блестят, как будто она сдерживает слезы.

– Саш… – выдыхает она, заходя внутрь. – Прости меня. За Савина… Дура я.

Я не даю ей договорить – просто бросаюсь в объятия. Лера вздрагивает, но тут же обхватывает меня руками, сжимает крепко-крепко, словно боится, что я исчезну.

Мы молчим, просто стоим так, уткнувшись друг в друга. Горячие слезы текут по моим щекам, скатываются на ее плечо. Я чувствую, как дрожит ее дыхание, слышу тихий всхлип у самого уха.

– Прости… – повторяет она.

– И ты меня, – шепчу в ответ, сама не зная за что прошу прошения.

Еще пару секунд мы стоим так, пока эмоции не утихают. Наконец я отстраняюсь, вытираю лицо ладонями и всхлипываю:

– Ты же принесла мне любимый “Наполеон”?

Лера хмыкает, достает из пакета коробку и, показывая, отвечает:

– Он самый! Разве я могла иначе?

Как же хорошо, что подруга пришла. Она словно заполнила ту пустоту, что убивала меня изнутри. Её голос, тёплые объятия, привычный смех — всё это согрело меня, заставило забыть о том, что грызло меня весь вечер. Я перестаю чувствовать себя такой одинокой, и дышать становится свободнее.