...И пала тьма

Ночь первая.

Где прячется одиночество?

Головная боль началась несколько месяцев назад, и с тех пор она повсюду со мной. Иногда она уходит. Обычно — когда я на работе, очень занят, и кажется, нет времени не то что на обед, нет времени даже на головную боль. Хорошо, что я ухожу с работы поздно: меньше времени остаётся на головную боль и одиночество.

Прошлой ночью по телевизору показывали замёрзшую в бескрайней снежной пустыне полярную экспедицию, в сотнях километров от которой не было никого — ни белых медведей, ни даже тюленей. А ещё раньше я смотрел документальный фильм про одиноких космонавтов, находящихся тысячи километров от Земли. Не то чтобы я интересовался документальными фильмами — просто ночью, когда я возвращаюсь с работы, телевизор больше ничего не показывает. Правда, вчера вместо документального фильма показывали мультфильм про Ивана-Царевича, который шёл спасать свою принцессу.

Моё одиночество только кажется не таким страшным, как у них, но оно такое же. Липкое, тягучее, тикающее старыми настенными часами в глубине квартиры. Как и полярнику или космонавту, если со мной что-то случится, никто не поможет мне в моей двухкомнатной квартире на седьмом этаже серой многоэтажки на окраине забытого всеми маленького города. Никто из соседей не откроет мне дверь, когда я приду просить о помощи.

Нас учат не открывать дверь незнакомым людям. А я не думаю, что люди, живущие по соседству, знают, кто я, как, впрочем, и я не знаю их всех. Нас учат, что за дверью нас поджидают маньяки, грабители и мошенники, которые хотят нас обмануть, ограбить, а после — убить. Поэтому установите себе дверь потолще, установите два, а лучше три дверных замка, установите камеру видеонаблюдения и сигнализацию. И ни в коем случае, слышите! — ни в коем случае не открывайте дверь незнакомцам.

Нет, моё одиночество хуже. Они, находясь при смерти, будут думать о том, какую замечательную жизнь прожили, какую пользу принесли обществу. О них расскажут по телевизору, возможно, в их честь даже возведут памятник или назовут улицу. А я буду умирать один, никому не нужный, у себя на кухне. Никто обо мне не вспомнит, никто не позвонит спросить: «Как я себя чувствую?»

Только соседи через месяц станут жаловаться на жуткий запах. И уже тогда они постучат в мою дверь — справиться о том, как у меня дела, а на самом деле узнать, не хотел бы я навести порядок в своей квартире и избавить их от этого ужасного тухлого запаха. Но теперь уже я им не открою. И не потому, что боюсь открывать дверь незнакомцам, и не потому, что боюсь маньяков и мошенников, а потому, что источником этого запаха будет мой разлагающийся труп.

Странные события, начавшиеся сегодня ночью, подарили мне ещё одного спутника. К мигрени и бесконечному одиночеству присоединилось чувство страха. Теперь страх, пока ещё совсем слабый, преследовал меня постоянно.

Я, как всегда, поздно ушёл с работы и теперь сидел в почти пустом салоне автобуса, медленно ползущего по ночному городу. Стоял декабрь, но снега не было. Были лишь лужи, грязь и шквалистый ветер, который сквозь неплотно закрытые двери проникал внутрь автобуса и заставлял пассажиров съёживаться и оглядываться в поисках, откуда это так дует.

Автобус въехал колесом в глубокую выбоину на дороге, и его сильно встряхнуло. И тут снова началось. Боль зародилась в левом виске и растекалась по голове, пока не заполнила её всю. Зрение теряло чёткость. Глаза становились более чувствительными к свету. Левую руку ощутимо покалывало, предвещая скорое онемение.

Объявили мою остановку, и звук взорвался внутри головы, причинив нестерпимую боль. Тошнота подбиралась к горлу, и я, резко встав со своего места, подошёл к двери, чтобы как можно скорее выйти из этого пропитанного потом, маслом и мазутом грязного салона.

Не успели двери полностью распахнуться, как я уже выбежал на улицу и набрал полные лёгкие холодного зимнего воздуха. За мной с шипением закрылись двери, мотор напрягся, и автобус, дрожа, пополз дальше.

Автобусная остановка находилась рядом с моим домом. Так близко, что отсюда были видны окна моей квартиры. Торопиться было некуда — дома меня никто не ждал. Два моих спутника, мигрень и одиночество, были и так со мной.

А в квартире меня ждали разве что пустота с её тенями в углах комнаты и тишина, которую изредка нарушал приглушённый звук телевизора, звук капающей воды в темноте кухни и тиканье настенных часов.

***

Одиночество. Одиночество появилось, когда от меня ушла супруга. Она ушла — пришло одиночество.

Жена говорила мне: «Ты неудачник, ты ничего не добился». Она говорила: «Ты ничего не умеешь, ты ничего не делаешь по дому!» Я отвечал: «Ну, да», — и продолжал смотреть по телевизору футбол.

Потом она сказала: «Ты не ухаживаешь за мной, не говоришь ласковых слов, не водишь меня по ресторанам и не даришь подарки». Я ответил: «Ну, да», — и продолжил смотреть футбол.

Потом она пришла и сказала: «У меня есть другой, я ухожу от тебя». Я сказал: «Хорошо…» — и продолжил смотреть футбол.

Она ушла, посмотрев на меня с презрением и жалостью. Я продолжил смотреть футбол. Моя команда в том сезоне проиграла.

Жена ушла. Осталась пустота. Пустота и кое-какие её вещи. Пустота обволокла квартиру, забралась во все самые тёмные углы. А вещи я собрал и сложил в ящик тумбочки. Этот ящик я больше никогда не открывал.

Я продолжил жить с гнетущей, нависающей надо мной пустотой. Музыка затихла, я слушал тишину и ждал, когда закончится кассета. Всё, что могло случиться, уже случилось. В жизни больше ничего не произойдёт.

Футболисты заключали многомиллионные контракты, а у меня сломался электрочайник, и теперь я кипятил воду в грязной, в подтеках кастрюле на газовой плите. Футбольные клубы выигрывали чемпионаты. А я обнаружил дырку в одеяле, под которым пытался спрятаться от окружающей меня пустоты. Тоска и пустота забирались ко мне под одеяло через эту дырку, заставляя меня съёживаться и сильнее укутываться. Я смотрел в окно и слушал шум ветра, пытающегося прорваться сквозь щели в оконной раме. Люди на улице, завернувшись в тёплую одежду, спешили по своим делам. Подняв воротники курток и наклонив головы, они противостояли ветру. Мысли о смерти возникали всё чаще. От них спасала лишь работа. Тогда-то я и стал задерживаться допоздна.