Игра на троих. Или как я обручилась с будущим королем...

Глава 1

Имя моё — Эйвелин Леверье. Дочь барона Гордеония Леверье, наследница древнего, но слегка потускневшего рода, что верой и правдой служит короне уже не одно столетие. Наши мужчины — советники, казначеи, офицеры гвардии, те, кто держит в своих руках нити управления государством, те, чьи имена вписаны в историю королевства золотыми буквами. Наши женщины — жёны герцогов, графини, фаворитки при дворе, те, кто шепчет на ухо монархам, кто управляет светскими салонами, кто держит в своих руках не меньше власти, чем их мужья.

И сегодня мне исполнилось восемнадцать.

А это значит только одно — впереди меня ждет бал дебютанток, где меня заметит тот самый, тот, кто решит мою судьбу, тот, кто станет моим будущим, моим именем, моим положением в этом мире.

Но есть одно печальное «но»: в этом году — розово-голубые тона.

Я стою перед зеркалом в своей комнате, вглядываясь в отражение, пытаясь разглядеть в нём ту самую Эйвелин Леверье, которая должна покорить сердца, а не вызвать насмешки.

Золотистые локоны уложены на голове в высокую прическу, открывающую вид на аккуратную тонкую шею, ту самую, которую обычно так любят воспевать поэты нашего времени. Небесно-голубые глаза подчеркивает нежный макияж, выделяя в особенности их, и только лишь немного тени на губах, придавая им объема. Платье, сшитое на заказ у самой мадам Дюваль, облегает стан, подчёркивая хрупкие плечи и тонкую талию. Корсет, туго затянутый горничной, оставляет лишь ровные, мелкие вдохи, будто напоминая, что даже дыхание должно быть изящным, а шелк, расшитый серебряными нитями, переливается при свете канделябров, как перламутр.

Но мне кажется, что оно делает меня похожей на перезрелую розу — слишком ярко, слишком нарочито, слишком… отчаянно. Решать самой у меня пока права нет, так что я могу только терпеть.

В прошлом году моей старшей на год сестре Лауре повезло больше: бал был в синем. Идеальный цвет, чтобы подчеркнуть её аристократически-бледную кожу и зеленые глаза, те самые, что сводили с ума поклонников. После к ней выстроилась целая толпа желающих породниться, но она объявила о своем желании обучаться в академии при дворе, чтобы стать еще более полезной обществу. Как пощечина для матери. Она до сих пор кусает губы при этих словах, будто каждый раз заново переживает тот позор. Ох, сколько же было слухов! Даже пришлось закончить бальный сезон раньше и покинуть столицу, отправившись в родовое поместье на востоке.

К слову, двумя годами ранее был бежевый. Здесь уже повезло Мартине. От природы огненно-рыжие волосы на фоне бежевого были как маяк в тёмную ночь, как сигнал, который невозможно не заметить. Её взяли замуж меньше чем через месяц после бала. Тут уж матушке на радость, еще через почти год она понесла наследника.

— Эйвелин, ты готова?

Дверь распахнулась без стука, вырывая меня из размышлений. Ну конечно, зачем стучать, да? Это же моя комната, но, видимо, мои границы — это всего лишь условность.

Мать входит, поправляя кружевные перчатки, те самые, что стоили больше, чем месячное жалование нашего садовника. Её тёмно-зелёное бархатное платье шуршит при каждом шаге, а высокий шиньон огненно-рыжего цвета, украшенный жемчужной нитью, делает её осанку ещё более горделивой, ещё более… недосягаемой.

Её взгляд зеленых глаз скользит по моему наряду (ткань для которого она выбирала самолично), и я заметила, как её губы слегка дрогнули. Да, Мартина была копия мама (и не только внешне, рожать детей она заимела привычку от нее, потому что они уже ждали второго). А мне достались волосы и глаза отца. Ну, не буквально, конечно же, но достаточно, чтобы это было заметно.

— Да, матушка, — коротко отвечаю ей я, стараясь не выдавать дрожь в голосе.

— Не сутулься, — она резко подошла и выпрямила мне спину ладонью между лопаток, будто я была куклой, которой нужно придать правильную форму. — И не сжимай веер так, будто он тебя оскорбил. Веер — это твоё оружие. Им ты покажешь своё отношение к разговору, желаешь ли ты его продолжения, или предпочтёшь воздержаться…

Я разжимаю пальцы. Резная кость веера уже оставила красные отметины на коже, напоминая, что даже в безобидных вещах может скрываться боль.

— Простите.

— Сегодня вечером за тобой будут следить все, — её голос звучит тихо, но каждое слово врезается, как нож. Это не просто наставления — это приказы, — Ты — предпоследняя незамужняя Леверье. На тебя смотрят не только как на девушку, но как на последнюю надежду породниться с нашим родом.

Ну да, а между строк я читаю: «Не подведи меня как Лаура».

— Есть еще Клодин, — коротко подмечаю я, будто пытаясь переложить часть ответственности на младшую сестру.

— Она еще дитя. Многое может измениться за это время. Так, что я говорила? Спину ровно!

И я снова выпрямляюсь, как солдат перед смотром.

Бал дебютанток — это не просто праздник.

Это аукцион. Нам вдалбливают это с малых лет.

И сегодня я — главный лот.

— Да, матушка… простите, — проговариваю я, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле, пытаясь вырваться наружу.

Не прошло и минуты, как дверь снова распахнулась — на этот раз с таким оглушительным грохотом, что хрустальные подвески люстры зазвенели, как испуганные колокольчики.

— Ого! Вот так цвет!

Клодин влетает в комнату как ураган, её босые ноги шлепают по паркету, а рыжие кудри, ещё не укрощённые горничными, пляшут вокруг веснушчатого лица, будто живые и не желают подчиняться никому на свете. Она кружит вокруг меня, прищурив голубые глаза, словно торговец на рынке, оценивающий подозрительно дорогой товар.

— Тебе точно не повезло в этом году, — она фыркает, тыча пальцем в переливчатый розовый шелк, который казался теперь ещё ярче, ещё насыщеннее, ещё нелепее на фоне её насмешливого взгляда. — Выглядишь, как торт на именинах у герцогини де Монро. Может, даже останешься старой девой! — добавила она.

Я стискиваю зубы так, что челюсть заныла, но не поддаюсь на провокацию, и не даю ей удовольствия увидеть, как её слова ранят меня. Клодин было всего четырнадцать, и она ещё не осознавала всей серьёзности ситуации, не видела дальше собственного носа. Через четыре года она сама окажется на этом проклятом аукционе, затянутая в корсет, в платье, которое выберут за неё, под взглядами мужчин, которые будут смотреть на неё, как на очередную фамильную драгоценность — оценивая блеск, чистоту и возможную прибыль, словно она всего лишь вещь, предмет торгов, а не живой человек.

Визуал. Эйвелин (Эйли) Леверье

Наша юная главная героиня.

Знакомимся и запоминаем, какой мы себя представляем при прочтении....

Глава 2

Бальный зал сияет, словно гигантская шкатулка, наполненная драгоценностями. Хрустальные люстры, подвешенные к расписному потолку, бросают тысячи бликов на отполированный до зеркального блеска паркет, а оркестр в углу играет что-то томное и сладкое, как марципан, — мелодию, под которую так удобно шептаться и строить козни.

Гости кружатся в танце, их шёлковые платья и расшитые камзолы сливаются в пестром калейдоскопе. Дамы прячут улыбки за веерами, кавалеры оценивающе скользят взглядами по молодым дебютанткам — товару, выставленному на ежегодный брачный аукцион.

Я стою у колонны, обвитой золотыми гирляндами, стараясь не привлекать внимания. Моё розовое платье, казавшееся таким ярким в спальне, здесь теряется среди изумрудных, лазурных и пурпурных нарядов.

«Как хорошо, — думаю я. — Пусть все смотрят на герцогиню де Шанталь, прошлогоднюю дебютантку, в её ослепительном серебре или на графиню де Бовэ, дебютировавшую еще годом ранее с Мартиной, с её знаменитыми сапфировыми подвесками. Лишь бы не на меня.»

Но судьба, как всегда, оказалась ко мне неблагосклонна.

— Мадемуазель Леверье.

Голос прозвучал прямо за моей спиной, и я едва не вздрогнула. Обернувшись, я увидела графа де Монтескье — высокого, как кипарис, с холодными серыми глазами и улыбкой, которая не достигала взгляда. Он часто бывал у нас в гостях, обсуждая с отцом дела и иногда бросая на меня оценивающие взгляды.

— Позвольте пригласить вас на танец, — он склонил голову, и свет люстры скользнул по его тщательно напомаженным тёмным волосам.

Я знаю, что это не просто жест вежливости. Граф был одним из самых завидных женихов сезона. К сожалению, уже не молодым, но финансово обеспеченным… «Богатым, как Крез, и старым, как эти дурацкие фамильные портреты в его замке», — яростно подумалось мне.

Мордочка сама сделала неприятное выражение лица.

«Боги, да я ему в дочери гожусь! На что он рассчитывает?»

Я уже открываю рот, чтобы вежливо отказаться (или не очень вежливо — в зависимости от того, сколько шампанского успело в меня влиться), но тут за плечом раздается звонкий, как колокольчик, мужской голос:

— Прошу прощения, кажется, она уже обещала первый танец мне!

Я машинально поворачиваю голову и замираю.

Передо мной стоит молодой человек с каштановыми волосами, забранными назад, и бледной, почти серой кожей, в дорогом, расшитом золотом мундире. Его глаза — цвета янтаря, или даже как осенняя листва, — смотрят на меня с лёгким любопытством.

«Кто это? Я никогда не видела его в свете… не могу припомнить…»

— Ваше Высочество, — граф де Монтескье склоняется в почтительном поклоне, и у меня отвисла челюсть.

«Высочество?»

«Это принц?»

Но… принц же…

Мои мысли бешено закружились в голове, как листья в вихре. Крон-принц Луи-Август де Вальмон? По слухам, человек, который ненавидит балы и светское общество в целом? Что он здесь делает?!

Я поспешно делаю реверанс, чувствуя, как розовый шелк платья шелестит от резкого движения.

— Не стоит, мадемуазель, — он слегка наклоняет голову. — Вижу вашу растерянность…. — последовала пауза, — Так что?

— Что? — слово вырвалось само собой, и я мысленно похоронила все свои шансы на удачный брак. Матушка бы мне веером по голове надавала, услышь только, как я обратилась к принцу.

Кажется, его это рассмешило, потому что я увидела, как уголки его губ дрогнули, а в глазах вспыхнули искорки веселья.

— Танец? — он протягивает мне руку, и его пальцы, тонкие и длинные, выглядят удивительно изящными для мужчины.

Я колебалась всего секунду.

— С удовольствием, Ваше Высочество, — наконец отвечаю я, кладя свою руку ему на ладонь.

Граф де Монтескье, получивший наглый отказ, исчез, растворившись в толпе, будто его и не было, пока не поползли слушки,

А оркестр заиграл вальс громче.

Рука принца легла мне на талию — уверенно, но без навязчивости. Едва ощутимое тепло сквозь тонкую ткань перчаток заставило меня вздрогнуть. Я кое-как успеваю ухватиться за его плечо, ощутив под пальцами жесткий шелк мундира и упругий мускул под ним, как оркестр взмывает вверх по нотам, и музыка подхватывает нас, закружив в вихре звуков и бликов.

Кругом мелькают лица — дамы с румянами на щеках, кавалеры с напудренными париками, стареющие кокетки, прячущие морщины за кружевными масками. Воздух был густ от духов, воска и сладковатого запаха пота. Где-то за спиной чей-то веер упал с жеманным вздохом, слева две девицы шепчутся, не сводя с нас глаз, а прямо передо мной — он.

— Вы танцуете превосходно, мадемуазель, — его голос звучит тихо, так что никто, кроме меня, не может расслышать, что он говорит. Слова будто скользят по моей коже, оставляя мурашки.

Я делаю шаг, чувствуя, как юбки шелестят вокруг ног.

— Это потому, что вы ведёте, Ваше Высочество, — отвечаю я, стараясь не сбиться с ритма.

«Боже, он пахнет лесом после дождя… и чем-то ещё, тёплым, как старый пергамент. Как те книги, что я тайком читала в библиотеке отца. Запрещённые книги» .

— Луи, — поправляет он, и его пальцы слегка сжимают мои.

Я чуть не наступила ему на ногу.

— Простите?

— Если уж мы танцуем, то можем обойтись без титулов.

«Он предлагает мне называть его по имени? Это… неприлично. Это…»

Я представила, как матушка хватается за сердце, услышав такое. Как гувернантка мадемуазель Боннэ падает в обморок. Как граф де Монтескье, тот самый, что только что ретировался с видом оскорблённого достоинства, пишет донос королю…

— Тогда и я — просто Эйвелин, — выпаливаю я, прежде чем успела подумать.

Его губы дрогнули в улыбке — лёгкой, почти невидимой, но от этого вдруг стало жарко. Я вдруг поняла, что он вовсе не выглядел так, как все принцы из моих фантазий — холодными, надменными куклами в позолоте. Нет, в его глазах читалось живое любопытство. Будто я была не очередной дебютанткой на выданье, а… чем-то невероятно интересным.

Визуал. Луи-Август.

Крон-принц Луи-Август де Вальмон

Старший из братьев-близецов

Возраст: Неизвестен (может быть скрыт в связи с вампирской природой)

— Обладает природной харизмой и безопасной уверенностью, которые привлекают людей, однако обычно предпочитает вести дела из-за кулис.

— Искусный манипулятор, который осознает силу знаний и следит за завистниками и потенциальными угрозами.

Как старший из братьев-близнецов, Луи-Август находится под постоянным давлением ожиданий, связанных с его ролью будущего правителя. Его преданность брату может проявляться через защиту и наставничество, а также чрезмерную опеку.

Глава 3

Дома царит буря.

Громовые раскаты материнского гнева сотрясают стены родового поместья столицы, заставляя даже портреты предков на стенах съёживаться в своих золочёных рамах.

— Позор на нашу семью! — матушка расхаживает по кабинету отца, её шлейф яростно взметается за ней, будто разгневанный змей, готовый ужалить любого, кто осмелится перечить.

Я сижу на софе у входа, сгорбившись, как провинившаяся служанка, и впиваюсь взглядом в собственные колени, словно надеясь, что узоры на парче платья смогут дать мне ответ, как выбраться из этой катастрофы. Кажется, что даже складки моего платья выглядят виновато, неестественно съёжившись, будто пытаясь спрятаться от материнского гнева.

— Успокойся, Далия! — отец сидит за массивным дубовым столом, его пальцы неторопливо перебирают пергаментные свитки, но взгляд напряженный, выдающий внутреннее беспокойство за эту показную невозмутимость. — Эйвелин не сделала ничего дурного. То, что произошло — просто ошибка, досадное недоразумение, не более. Наследный принц не станет наказывать нашу семью из-за того, что наша дочь станцевала с его братом.

Матушка резко разворачивается в его сторону, как фурия, нападающая на того, кто первым подаст голос. По моей спине пробежали мурашки, будто кто-то провёл по ней ледяным ножом.

— Ну почему именно с «ним»? — её голос почти взрывается, достигнув той высоты, на которой даже хрустальные бокалы в буфете могли задрожать в унисон, будь мы сейчас в столовой. — Столько кавалеров было на балу! Не пересчитать! Танцуй с кем угодно, только махни веером в его сторону! Взять хоть того же графа де Монтескье!

— Боже, да он же старый! — вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать, и тут же я пожалела о своей несдержанности.

Матушка замерла, её брови взлетели к самым волосам, пытаясь скрыться в высокой причёске от такого вопиющего непослушания.

— И? — она резко махнула рукой, отгоняя мои глупые возражения, как назойливую муху. — Быстрее откинется. Будешь сама себе хозяйка!

Отец фыркнул, прикрыв рот рукой, но тут же попытался придать лицу серьезное выражение, хотя уголки его губ всё ещё предательски подрагивали.

«Хорошо ей говорить, у них брак по любви…»

— Далия, — он качает головой, — успокой свои нервы. Никто не умер. Никто не объявил нам опалу. Да и кто теперь вспомнит об этом через пару дней?

— Все вспомнят! — матушка хватается за виски, теперь уже пытаясь удержать разрывающуюся от ярости голову. — Ты не понимаешь, Гердеоний! Это же «Тирион»! Его имя и так на всех языках, а теперь ещё и наша дочь вписана в его очередную выходку!

Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони, оставляя маленькие полумесяцы на нежной коже.

«Выходка».

Разве это была выходка?

Тирион не выглядел человеком, который сделал что-то плохое. Он просто пригласил меня на танец, помог избавиться от докучливого старикашки, который наверняка попытался бы увести меня в укромный уголок под предлогом «обсуждения выгодного брака». Можно сказать, спас меня.

И этот смех…

«А она забавная…»

Я невольно поднимаю глаза и встречаю взгляд отца. Он смотрел на меня с тихим пониманием, будто читал мои мысли, будто видел сквозь все мои сомнения и страхи.

— Эйвелин, — его голос мягкий, почти тёплый, — что ты думаешь обо всём этом?

Матушка резко обернулась, её взгляд впился в меня, ожидая моего ответа, будто от него зависела судьба всего нашего рода.

Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как воздух дрожит в лёгких.

— Я… не знаю, — я осторожно перевожу взгляд на матушку, стараясь не дрогнуть под этим напором.

— Она «не знает», нет, ну ты слышал?

— Но мы не делали ничего дурного! — снова восклицаю, перебивая ее в ответ, — Просто один танец… и всё.

Тишина повисла в воздухе, густая, как туман над утренним парком. Даже часы на камине замедлили свой ход, будто ожидая, чем закончится этот разговор.

Матушка закатила глаза так сильно, что, казалось, они вот-вот останутся смотреть в потолок навсегда.

— «Просто один танец», — передразнивает она, складывая руки на груди так резко, что кружева на её корсаже затрепетали, как испуганные птицы. — Один танец с Тирионом де Вальтером — это как «просто один раз упасть в реку с крокодилами»!

Отец прикрыл глаза, явно молясь о терпении, или, может быть, о том, чтобы этот разговор поскорее закончился. Если матушка заводилась, это надолго. Но последний раз «так» сильно она завелась год назад. Когда Лаура решила не выходить замуж, а заняться своим обучением.

— Далия…

— Нет, Гердеоний! — она резко подходит ко мне, и я невольно вжимаюсь в спинку софы сильнее, чувствуя, как узорчатая ткань впивается в спину. — Ты хоть понимаешь, что теперь весь двор будет обсуждать, как дочь барона Леверье танцевала с младшим принцем? Как он держал тебя за руку? Как смеялся?

Я сжимаю губы до боли, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

— Он… не смеялся надо мной! А вместе со мной, это другое!

— Ах, вот как! — матушка всплескивает руками резко, воздух со свистом пронесся между её пальцами. — Ты уже защищаешь его?

— Я просто говорю, как было!

Отец поднимает руку, прерывая наш спор, и в этот момент его движение показалось мне таким же властным, как если бы он остановил целую кавалерию одним жестом.

— Хватит. — Его голос звучит тихо, но так, что даже матушка на секунду замолчала, будто её слова застряли в горле. — Что сделано, то сделано. Теперь важнее другое: что будет дальше? Подождем, что будет завтра. И сколько женихов придут на сватовство. После разберемся со слухами.

В свою комнату я вернулась без сил.

Скрип дубовой двери, тихий шелест ткани по паркету, слабый аромат лаванды.

Лунный свет пробивается сквозь тяжелые синие шторы, оставляя на стенах причудливые узоры, будто кто-то невидимый рисовал серебряными чернилами. Высокий потолок с лепниной в виде виноградных лоз, резное деревянное изголовье кровати, туалетный столик с разложенными флаконами духов — все это осталось таким же, как когда я покинула комнату перед балом, но сейчас казалось совсем чужим.

Визуал. Родители Эйвелин

Гердеоний Леверье

— Барон

— Отец главной героини

— Глаза: Голубые

— Цвет волос: Блондин с сединой

— Обладает утонченным и благородным обликом, характерным для аристократов:

Фигура: Среднего роста, с подтянутым телосложением, что подчеркивает его статус.

Стиль: Одевается с изысканным вкусом, предпочитая классические костюмы, которые подчеркивают его высокое положение в обществе.

Аксессуары: Часто носит небольшие аксессуары, такие как серебристые запонки или изысканные часы, что добавляет шарм его образу.

— Человек принципов и честности, его характер формировался под влиянием строгих правил аристократического общества:

Ум: Обладает выдающимися лидерскими качествами и проницательностью, всегда стремится понимать окружающий мир и свою семью.

Заботливость: Искренне заботится о своей дочери и ее будущем, всегда готов прийти на помощь в трудные времена, несмотря на строгость.

Мудрость: Жизненный опыт и знания позволяют ему выступать в роли наставника для главной героини, обеспечивая ей разумные жизненные советы.

Гердеоний старается создать для дочери безопасное и беззаботное детство, но и не забывает о важности формирования ее характера:

Поддержка: Всегда готов поддержать и защитить свою дочь, даже если их мнения расходятся.

Общение: Проводит время с дочерью, обсуждая различные вопросы, начиная от искусства и заканчивая политикой, что помогает ей развивать критическое мышление.

Требовательность: Несмотря на свою заботу, Гердеоний требует от дочери соблюдения этикета и норм поведения, что ведет к иногда жестким дисциплинарным мерам.

Глава 4

Завтракали мы молча.

Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кружевные занавески, ложатся на скатерть причудливыми узорами, но никто не обращает на это внимания. Даже серебряные приборы, обычно сверкающие, кажутся сегодня тусклыми, словно разделяя наше напряжение.

Отец выглядит сосредоточенным, читая газету, но я знаю — он не видит ни единой строчки. Его пальцы чуть сжимают край страницы, выдавая внутреннюю тревогу.

Матушка уже несколько минут держит чашку с кофе у губ, не делая глотка. Её взгляд был устремлен куда-то вдаль, будто она мысленно перебирала все возможные последствия вчерашнего бала.

А Клодин...

Моя младшая сестра сверлит меня взглядом, щурясь так, будто все уже знала, но ждала, когда кто-то первым откроет рот.

— Ну как, прошел бал? — наконец сорвалось у неё, сладким, ядовитым тоном.

Я медленно подношу ложку к губам, стараясь не дрогнуть.

— Много женихов сегодня ждать? — продолжила она, нагнетая.

Её улыбка была слишком широкой, глаза — слишком блестящими. Она определенно точно наслаждается этим.

Я сжимаю приборы в руках так сильно, что металл впился в ладони.

— Клодин, — предупреждающе тихо, но твердо произносит отец, не отрываясь от газеты.

Она тут же прикусывает свой длинный язык, но её взгляд все еще говорит: «Ты не отделаешься так просто».

Матушка наконец ставит чашку на блюдце с легким звяканьем.

— Через несколько часов двери будут открыты для женихов, желающих пообщаться в неформальной обстановке. Надо подготовиться.

Её голос звучит ровно, почти механически, будто она зачитывала инструкцию.

— С прической сильно заморачиваться не будем. Распустим несколько локонов, остальное соберем в хвост. Платье — голубое, с рюшами. То, что пошили на прошлой неделе.

Я чуть не подавилась кусочком булки.

«Вот она, моя матушка.»

Уже собрала себя в кулак и действовала по заранее намеченному плану.

Я украдкой взглянула на нее. Её пальцы, безупречно ухоженные, обхватывают чашку так, что ногти впиваются в фарфор чуть сильнее, чем обычно.

— А если... — начала я, но тут же замолчала.

— Если что? — матушка поднимает на меня взгляд.

— Если... никто не придет?

В комнате повисла тишина. Даже Клодин перестала жевать.

Отец медленно складывает газету и кладет ее рядом с тарелкой.

— Тогда будем считать, что нам повезло, — произносит он спокойно.

Матушка резко встает, отодвинув стул с громким скрипом.

— Ничего подобного. — Её голос дрогнул, но лишь на мгновение. — Мы не будем прятаться. Мы не будем делать вид, что ничего не произошло. Мы будем вести себя так, будто все идет по плану.

Она обводит нас всех взглядом, и в её глазах вспыхивает тот самый огонь, который я видела только в самые трудные моменты.

— Потому что так оно и есть.

Я опускаю глаза. В глубине души я знаю, что она права. Но от этого не становилось легче.

Клодин наконец проглотила свой кусок и ухмыльнулась.

— Ну что, сестрица, готовься к параду женихов.

Я сжимаю кулаки под столом.

«Готова ли я?»

***

Первый час прошел в тишине.

Я просто сидела на диване, уткнувшись в книгу, но не вчитываясь в строки. Пальцы механически перелистывали страницы, а мысли упорно возвращались к вчерашнему вечеру, будто привязанные невидимой нитью к тем мгновениям, которые я так отчаянно пыталась забыть. Слова на бумаге расплывались перед глазами, превращаясь в бессмысленные черные закорючки, а в голове звучал все тот же навязчивый вопрос: «Как же все теперь изменится?»

Звон колокольчика у парадного заставляет меня вздрогнуть, словно кто-то провел ледяным пальцем по моей спине. Сердце забилось чаще, но я сделала вид, что не заметила.

«Глубокий вдох. Выдох. Не сейчас. Не сейчас. Не схвати паническую атаку…»

Шел уже второй час, пришел сын герцога Аркура — Витольд.

Дверь отворяется, и в залу входит он — высокий, уверенный, с той самой улыбкой, от которой у меня всегда холодело внутри.

— Мадемуазель, — он склоняет голову, и солнечный луч, пробившийся сквозь тяжелые шторы, скользит по его темным волосам, выхватывая из полумрака залы острые скулы и тонкие губы, сложенные в вежливую, но слишком самодовольную улыбку.

Я встаю, поправив складки платья — чисто автоматически, чтобы занять руки чем-то, кроме дрожи.

— Витольд. Как приятно вас видеть.

Ложь.

Он знает. Я просто стараюсь быть вежливой, чтобы поскорее от него избавиться, чтобы этот визит не затянулся дольше необходимого.

Маркиз стоит передо мной, застывший в полупоклоне, как будто ждет, что я брошусь ему в объятия или хотя бы проявлю хоть каплю радости от его появления. Тошнит. От него. От его улыбки, выглядящей слишком уверенной, от взгляда — слишком оценивающего. Просто воротит от всего него.

Он осматривает меня так, будто я была скаковой лошадью, на которую он собирался сделать ставку, и ему важно было убедиться, что я не хромаю перед забегом.

— Вы сегодня особенно очаровательны, — произносит он, беря мою руку и целуя ее с преувеличенной галантностью, будто играет роль в каком-то театральном представлении.

Его губы были холодными и влажными.

«Противно»

Но надо терпеть.

— Благодарю, — я едва слышно отвечаю, отдергивая руку чуть быстрее, чем следовало бы по правилам приличия.

Витольд усмехается, будто моя реакция его только позабавила.

— Ну что, мадемуазель, — он по-хозяйски усаживается в кресло напротив, развалившись с непринужденностью человека, который знает, что его здесь ждали, что его присутствие — не просто визит, а проверка. — Как вам вчерашний бал?

Я прямо чувствую, как от его слов по спине пробежали мурашки.

— Прекрасно, — отвечаю я, опуская глаза, чтобы он не увидел в них ни капли правды.

— Правда? — он приподнимает бровь, будто удивленный моей наивностью. — А мне рассказывали... кое-что интересное.

Визуал. Адран Валентайн

— Герцог

— 20 лет

— Длинные рыжие волосы, которые Адран обычно собирает в низкий хвост, придавая своему облику нотку элегантной рафинированности.

— Среднее телосложение, что позволяет ему выглядеть достаточно подтянутым и спортивным, но без излишнего напряжения.

— Интеллигентный и харизматичный молодой человек, обладающий утонченным чувством юмора. Он часто может шутить о своих визитах к сестрам Эйвелин, подчеркивая остроту своего ума и дипломатическое мышление. Несмотря на свою высокую позицию, он остается доступным и дружелюбным для всех, с кем общается, что служит ему отличным качеством в роли герцога.

— Адран ценит семейные узы и стремится поддерживать хорошие отношения с членами своей семьи.

— Любит участвовать в благотворительных балах и светских встречах, где может продемонстрировать свои дипломатические навыки и обаяние.

— Интересуется литературой и искусством, часто посещает театры и выставки, что помогает ему оставаться в курсе модных тенденций и культурных событий своего времени.

— Стремится одновременно быть другом и защитником, готовым прийти на помощь в любой ситуации.

– «Имел честь приходить к каждой из моих старших сестер…»

Бонус. Арт. Глава 4

Глава 5

Рука скользит по водной глади. Вода в ванне почти остыла, но я продолжаю сидеть, надеясь, что останусь тут навсегда.

Письмо из дворца с приглашением на чаепитие звучит почти также как приглашение на собственную казнь.

Сам крон-принц прислал его. Он хочет меня видеть? Я показалась ему интересной? Или он узнал, что я его обманула, и решил поквитаться? Но я не сделала ничего преступного. Просто соврала, что его брат им не притворился.

«За такое вообще наказывают?»

Я потянулась к тумбе рядом, развернула письмо снова, будто между строк могло появиться что-то новое — какая-нибудь подсказка, объяснение, угроза. Но нет. Все те же вежливые, выверенные слова:

«Мадемуазель Эйвелин Леверье, Его Высочество Крон-принц Луи-Август де Вальмон будет рад вашему обществу за чаем завтра, в четыре часа пополудни, в Малом салоне Восточного крыла королевского дворца».

Ни намёка на причину. Ни единого слова о вчерашнем бале.

— Может, он просто вежлив? — бормочу я себе под нос, но тут же дергаю плечами.

Крон-принцы не приглашают на чай «просто так».

Вода окончательно остыла. Я резко встаю, оборачиваюсь в халат, висящий на ширме, и бросаю письмо на туалетный столик. Оно легло рядом с маминой шкатулкой для украшений — той самой, что она подарила мне на шестнадцатилетние, той самой, где лежало кольцо с аметистом, подаренное мне бабушкой. «Для решительного шага», — говорила она.

Я прикусила губу до боли, глядя на кольцо. Холодное и безмолвное, будто насмехалось надо мной. Какой «решительный шаг»? Бежать? Признаться? Или, может, вонзить нож в грудь крон-принцу и покончить с этим разом? А чем мне это поможет? Почему я вообще думаю об этом, если мне нужно просто выбрать себе жениха и покинуть семью? Я могу отказаться от чаепития и… и тогда…

Глупости. Тогда я опозорю всю свою семью и буду ничуть не лучше чем тетушка. Я думаю о всяких глупостях.

Я захлопнула шкатулку с таким треском, что даже горничная за дверью вздрогнула.

— Мадемуазель? — осторожно постучала она в дверь. — Ваша матушка просит вас к ужину.

Как вовремя. Удобно.

— Сейчас, — ответила я, но не двинулась с места.

Письмо.

Я снова беру его в руки.

«Будет рад вашему обществу».

Кто он вообще такой, этот Луи-Август, чтобы радоваться моему обществу? На балу он едва удостоил меня взглядом — холодным, как сталь.

— Черт, — прошептала я.

— Мадемуазель! — вскрикнула горничная за дверью, снова привлекая мое внимание.

— Да иду я, — бросаю я несколько раздраженно, поправляя халат.

Письмо снова падает на столик.

«В четыре часа пополудни».

До чаепития оставалось меньше суток.

Я подхожу к зеркалу. Лицо в отражении было бледным, глаза — слишком широкими, будто я уже стояла на эшафоте.

— Ну что, Эйвелин, — шепчу я своему отражению, — какой твой решительный шаг?

***

На следующее утро дом взрывался от суеты.

Шум, гам, топот ног — все смешалось в каком-то безумном вихре, точно не просто готовились к чаю с крон-принцем, а собирались штурмовать королевский дворец.

— Не «это» платье, — матушка хлопала в ладоши так громко, что, казалось, стекла в окнах задрожали, а горничные метались между шкафами, как перепуганные птицы, хватая то одно, то другое, но неизменно получая в ответ лишь раздраженное: «Нетакнетакнет!» — Что ты вообще думала, надевая бордовое на чай с крон-принцем?

Она произнесла это так, будто я предложила явиться в лохмотьях или, того хуже, в мужском камзоле. Как плевок в лицо будущего правителя.

— Хочешь ткнуть ему прямо в лицо их происхождением? — матушка закатила глаза, будто уже видела, как нас выволокут на площадь и прилюдно выпарят за «оскорбление величества цветом ткани».

— Может, тогда тебе пойти, раз ты лучше знаешь, как надо себя вести и одеваться, — пробормотала я, но тут же получила увесистый шлепок веером по плечу.

— Ауч!

— Эвелин Леверье, если ты сейчас не прекратишь, я лично отправлю тебя в монастырь!

— Простите, матушка…

В итоге, после бесконечных споров, вздохов и перебранок, выбрали бледно-голубое — скромное, но изысканное, с серебряной вышивкой по подолу, будто специально созданное для того, чтобы кричать: «Смотрите, какая я невинная и покорная!»

— Как раз для невинной дебютантки, — удовлетворенно кивнула матушка.

Я чувствовала себя куклой, пока меня приодевали, затягивали, припудривали и украшали. Смотрю на себя в зеркало и думаю: «Праздничный торт перед подачей на стол».

— Еще один шпиль — и я сломаю себе пальцы, — прошептала устало Мари, вонзая в мои волосы очередную жемчужную булавку с таким усердием, будто пыталась пригвоздить мне мысли к черепу.

Я дернулась, и острый металл царапнул кожу за ухом.

— Черт! Мари, осторожнее!

— Вот видите, — горничная склонилась ко мне, — даже волосы от вас шарахаются. Расслабьтесь! Если даже вы не можете, как быть мне?

В зеркале отражалось лицо, до неузнаваемости приглаженное, припудренное, причесанное в безропотность. Даже родинку на скуле — ту самую, которую когда-то называли «пикантной» — скрыли слоем перламутровых белил, как какой-то постыдный изъян.

— Я похожа на фарфоровую статуэтку, — пробормотала я, — Вот-вот хрустну....

— Вы похожи на ту, кого не посадят на кол, — поправила Мари и сунула мне в руки веер, — Теперь помолчите, пожалуйста. Подошью прямо на вас там, где висит.

Карета подкатила ко дворцу ровно в без четверти четыре.

— Держи голову высоко, — прошептала матушка, поправляя шляпку так, что кружева царапали кожу. Конечно она переживала, ведь в приглашении отчетливо был написано только мое имя, и это значило, что идти я должна одна, и сейчас от меня зависит благочестивость нашей семьи, — И ради всего святого, не спорь с ним.

Я фыркнула, глядя в окно на мраморные ступени, по которым уже скользили тени слуг.

Бонус. Арт. Глава 5

Глава 6

Дворец встретил меня молчаливым презрением.

Само здание, веками впитывавшее спесь и высокомерие своих обитателей, теперь смотрело на меня свысока. Каждый шаг по бесконечным коридорам, выложенным черно-белым мрамором, отдавался в висках глухим эхом. Как будто пол шептал: «Ты здесь лишняя».

Золоченые зеркала, в которых мое отражение казалось бледным пятном, портреты предков крон-принца — все они смотрели на меня с одинаковым холодным любопытством, оценивая, достойна ли я ступать по этим плитам.

«Ах, вот она — та самая Леверье, что осмелилась лгать семье де Вальмон», — казалось, шептали стены.

Лакей, проводивший меня, избегал моего взгляда, точно я была чем-то неприятным, что лучше не замечать. Или мне так только показалось? А может, такие гости были здесь слишком часто и он просто предпочитал не различать их для своего личного спокойствия. Одна родинка Леди Вальт, расположенная на пол лица, могла бы испортить аппетит на несколько недель вперед. В частности, когда она не удосуживалась избавиться от пучка волос, торчащих из нее, и любое съеденное пирожное оставляло свои следы на ее лице, как бы аккуратно она не старалась есть. А ОНА ВООБЩЕ НЕ СТАРАЛАСЬ!

— Его высочество ждет вас в Малом салоне.

Я сжала веер так, что костяные пластинки впились в ладонь, оставляя на коже красные отметины. Если бы матушка видела, как я порчу дорогую вещицу…

Я нервно сглотнула.

Дверь открылась беззвучно — дворец затаил дыхание, ожидая, чем же закончится эта встреча.

Крон-принц Луи-Август де Вальмон стоит у окна, залитый послеполуденным светом, весь в золоте и черном бархате. Волосы прилежно уложены назад. Стоит спиной ко мне. Лучший шанс для атаки в спину, если бы не факт его происхождения.

«Нарочно так стоит, — подумалось: — Чтобы я успела испугаться».

— Мадемуазель Леверье, — он обернулся медленно, давая мне время рассмотреть его профиль: острый подбородок, чуть насмешливый изгиб губ. — Как мило, что вы приняли мое приглашение.

Голос — ровный, как поверхность озера перед грозой.

Но глаза...

О Боже, глаза.

В этих янтарных плавала искорка чего-то острого, хищного, будто он уже видел, как я дрожу, и наслаждался этим.

Я делаю реверанс, чувствуя, как трясутся колени, а ткань платья шелестит. Клянусь, я слышу как она вопит: «Подбери меня и беги отсюда прочь!» Но, возможно, у меня просто богатое воображение.

— Ваше Высочество, вы ведь оказываете мне такую честь. Разве могла я не принять приглашения?

«Говори спокойно. Не дрожи. Не дай ему понять, что ты боишься».

Он рассмеялся — тихо, почти ласково, но в этом смехе не было ни капли тепла.

— О, не скромничайте. После вчерашнего я обязан был уделить вам хоть какое-то внимание.

Вчерашнего.

Я буквально чувствую, как холодная капля пота скатывается по спине, застревая в тугой завязке корсета. Даже ей некуда бежать. А что делать мне?

— Ведь по моей неучтивости вы так рано покинули бал, ваш первый официальный выход в свет как молодой девушки, — продолжает он, подходя к столу.

— Я на вас не злюсь, — поспешила я его уверить.

— Мне все же стоит извиниться также от лица своего брата. Он не должен был втягивать вас в наши… личные перепалки.

Я чуть не задохнулась.

Личные перепалки.

Так он это называет?

— А сам он извиняться не умеет? — вырвалось само собой. Закусила губу и мысленно себя поругала. Обещала ведь не пререкаться! А что теперь?

Принц замер, брови чуть приподнялись.

— Хотите лично его лицезреть? Я приглашу…

Нет. Нет, ради всего святого, только не это.

— Вовсе нет, — быстро отвечаю я.

Он улыбнулся, словно только этого и ждал.

— Чай? — указывает принц на сервиз из тончайшего фарфора, расписанного серебряными змеями.

Я коротко киваю, прохожу к столу, стараясь не спотыкаться о собственные ноги, будто пол подо мной внезапно стал зыбким, и сажусь, сжимая руки на коленях так крепко, что пальцы побелели, оставляя на коже бледные отпечатки.

— С удовольствием, — отвечаю принцу, голос прозвучал чуть более хрипло, чем я рассчитывала.

Луи наклонился, чтобы налить мне чаю, его рука на миг задержалась в воздухе, будто он раздумывал, не вылить ли кипяток мне на платье, чтобы увидеть, как я вскрикну. Но нет.

Он лишь улыбнулся — улыбкой, в которой не было ни капли тепла, — и сел напротив, откинувшись в кресле с видом человека, который знает, что время работает на него. А так оно и было. Он же будущий монарх.

Тишина.

Только тиканье часов где-то в углу, отсчитывающих секунды до катастрофы, да легкий звон фарфора, когда принц поправлял свою чашку.

Я провожу взглядом по залу — охрана за дверьми, ни души больше, ни единого свидетеля, который мог бы вмешаться, если что-то пойдет не так. А если я не возьму себя в руки — это запросто сможет случиться.

— Кто-то еще будет присутствовать при чаепитии? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, а не так, будто я пытаюсь убедить себя, что не одна в этой комнате с хищником.

Принц отхлебнул чай, не отрывая от меня взгляда, и поставил чашку с тихим, но отчетливым стуком.

— Беспокоитесь о том, что я могу сделать что-то, что опорочит вашу честь?

Я в замешательстве, но быстро взяла себя в руки, подняв чашку, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Да кто вообще так прямо выражается? Он разве не должен следить за своей речью? И вообще-то он прав! Если он принц, это не значит, что можно игнорировать правила.

— Вовсе нет. Переживаю о том, чтобы после вас не коснулись подобные разговоры. Еще подумают, будто я вешалась вам на шею или сделала что-то непростительное.

Его губы дрогнули, но улыбка не исчезла — лишь стала еще более острой.

— О, мадемуазель Леверье, какая вы заботливая!

— Все, чему меня учили, ваше Величество… Все, чему учили.

— Но разве вам не стоит бояться нечто иного?

Я чувствую, как холодная тяжесть опускается в живот, но не подаю вида.

Бонус. Глава 6

Глава 7

Вечерний воздух был прохладен, пропитан ароматом увядающих роз из придворного сада и тонким запахом керосина от недавно зажженных фонарей.

После чаепития меня проводили обратно к уже ждущей карете. Я машинально притянула шаль ближе к плечам (спасибо, что мне ее «выдали») чувствуя, как дрожь пробегает по спине — то ли от холода, то ли от только что закончившегося разговора.

Карета стояла в тени высоких кипарисов, их острые силуэты чернели на фоне багряного заката. Позолоченные детали экипажа тускло поблескивали, а на дверце отчетливо виднелся герб королевской семьи — три серебряные лилии на лазурном поле.

Лакей в ливрее с тем же гербом почтительно раскрыл дверцу, и я уже собиралась ступить на подножку, как вдруг из темноты внутри раздался знакомый голос:

— Ну что, как прошла ваша беседа с моим дражайшим братом?

Я вздрогнула, едва не уронив шаль, что придерживала рукой. Сердце бешено заколотилось, а в висках застучало.

«Неужели он осмелился?»

В глубине кареты, развалившись на бархатных подушках цвета спелой сливы, сидел сам принц Тирион. Его глаза смеялись, отражая последние лучи заходящего солнца, а в уголке губ играла та самая дерзкая усмешка, из-за которой я впервые почувствовала еще на балу, что королевский двор — место куда более опасное, чем казалось.

— Ваше высочество! — вырвалось у меня, и я тут же осеклась, оглядываясь — не услышал бы кто.

— Тише, тише, золотко, — он махнул рукой, его перстень с темным сапфиром сверкнул в полумраке. — Здесь только ты, я и пара преданных мне слуг, которые, кстати, ничего не видели. И если ты сейчас не сядешь в эту карету, мы рискуем привлечь куда больше внимания, чем нужно.

Я в нерешительности замерла у двери. Внутри все кричало, что это ловушка, что здесь нельзя доверять никому, особенно ему — второму принцу, известному своей способностью запутывать даже самые простые ситуации. Но что мне оставалось? Отказаться и вызвать скандал?

— Вы… поджидали меня? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он наклонился вперед, его лицо оказалось так близко, что я почувствовала легкий аромат бергамота и чего-то пряного — возможно, восточного табака.

— Конечно. Разве мог я пропустить момент, когда ты выйдешь от Луи с таким очаровательно растерянным видом? — Его тон был насмешлив, но в глазах мелькнуло что-то серьезное, почти настороженное. — Ну? Он тебя допрашивал обо мне?

Я вздохнула и, наконец, шагнула внутрь, позволяя карете поглотить меня.

«Почему бы им просто не сесть и не поговорить друг с другом? Зачем впутывать в свои игры меня?»

Дверца захлопнулась с глухим стуком, и внезапно мир сузился до этого тесного пространства, где пахло кожей, воском и его дорогим парфюмом все с тем же запахом пряного.

— Он спрашивал, что я о вас думаю, — призналась я, глядя в окно. Да куда угодно, но только не на него.

Тирион рассмеялся.

— Ах, Луи… Вечно ему нужно знать, что у других в голове. И что же ты ответила?

— Что вы харизматичны.

— И всё?

— Ну… я могла бы добавить, что вы наглы, непредсказуемы и любите появляться там, где вас меньше всего ждут. Но об этом я узнала мгновение назад. Мне вернуться и рассказать?

Он хмыкнул, в его взгляде промелькнуло что-то похожее на одобрение на мою дерзость, но рассчитывать на это до конца мне не стоило.

— А ты и правда забавная, — произнес принц и щелкнул пальцами.

Казалось бы, что такого в этом жесте? Да только карета тут же тронулась, и от неожиданности я чуть не потеряла равновесие, едва не упав прямо на него.

— Что вы…

— Не волнуйся, я просто решил тебя проводить, — перебил он, не дав договорить. Его рука на мгновение коснулась моего локтя, будто чтобы удержать, но тут же отпустила.

— Это излишне, — пробормотала я, отодвигаясь к противоположному сиденью плотнее.

— О, совсем наоборот, — его голос внезапно стал тише, почти интимным. — Видишь ли, если мой брат начал интересоваться тобой, значит, ты уже в игре. А я просто не могу позволить такой очаровательной пешке остаться без защиты. К тому же… я сам ввел тебя в это.

Я сжала пальцы в кулаки до боли, чувствуя, как на коже остаются красные отпечатки кружевного узора. Это начинает входить в привычку — подавлять свои эмоции.

— Я не пешка, — голос прозвучал резче, чем я планировала. — И уж тем более не играю ни в какие игры.

Тирион усмехнулся.

— Пока что — да, — согласился он, играя перстнем на пальце. — Но если будешь осторожна, и беспрекословно послушна, возможно, станешь будущей королевой.

Карета качнулась на повороте, и в окне мелькнули огни дворцовых фонарей, отражающиеся в черной воде канала.

«Королева?»

Я даже не знаю, пугает меня эта мысль или заставляет сердце биться чаще.

— В каком это смысле? — решила я спросить напрямую, хотя внутри все сжалось от нехорошего предчувствия.

Он вздохнул, словно объяснял что-то очевидное ребенку.

— Видишь ли… наш отец, ваш правитель, как ты знаешь, занемог, — его голос стал тише, но в нем не было ни капли сочувствия, будто бы он только этого и ждал. — Конечно, вампиры живут дольше людей, но и у нас бывают… разного рода болезни.

Я непроизвольно сглотнула, но не прервала его. Пусть излагает. Зато меньше спрашивает меня.

— Мой братец — первый наследник на трон, — продолжил он, проводя пальцем по краю окна, рисуя узоры, видимые только в его голове. — Он слишком серьезно относится к жизни и своему титулу, а еще слишком «бдит» за тем, как проживаю свою жизнь я. Мне это надоело.

— Пока что я не понимаю, причем тут я, — сказала я, хотя в глубине души уже догадывалась, куда он клонит. Не зря же заговорил про королеву…

— Все просто, — он улыбнулся, но в этой улыбке не было ничего доброго. — Ты станешь его невестой. И он отстанет от меня. Ему будет за кем заботиться, — это слово он произнес с легкой издевкой, — и кем командовать.

Глава 8

— Как всё прошло?

Голос матушки прозвучал словно из-под толстого слоя ваты — приглушённо, далёко. Я сидела за столом, уставившись в тарелку, где несчастный кусок мяса был искромсан в мелкие кусочки.

— Что?

Я вздрогнула, подняв глаза. Матушка смотрела на меня с тем выражением, которое я знала с детства — брови чуть сведены, губы сжаты. Она не просто спрашивала. Она вынюхивала. Ее ведь не пригласили на чай. А сплетни пойдут уже завтра. Вот и старается быть первой, кто хоть что-то узнает, чтобы после самой же разнести «весть» по округе о том, как «все было на самом деле».

— Я спрашиваю, как прошло? — повторила она медленно, положив вилку рядом с тарелкой.

Что мне ей ответить? Я не знаю. Сказать правду? Но что она сможет сделать? Испугаться? Запретить возвращаться ко двору? Или, что хуже, обрадоваться перспективе породниться с королевской семьёй? И потребует дать ответ младшему принцу незамедлительно. А что, если это все-таки его уловка? Просто игра, чтобы повеселиться, и обещанного сыра не будет, а будет только мышеловка?

— Всё хорошо, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Матушка не отводила взгляда.

— Звучит не очень уверенно.

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как в груди клубится что-то тяжёлое — смесь вины и страха. Я не могу сказать правду. Но и лгать тоже.

— Всё хорошо, матушка, просто укачало в пути после выпитого чая, не стоит волнений…

Тишина. Только треск дров в камине и лёгкий звон ножа отца, режущего свой стейк.

Да. В таком напряжении мы ещё никогда не ужинали.

— Далия, отстань от неё, — наконец вмешался глава семейства, откидываясь на спинку стула. Его голос был спокоен, но в глазах читалось лёгкое веселье. — Не видишь, девочка вся «завитала в облаках»!

Он ухмыльнулся, подмигнув мне, и я почувствовала, как уголки губ сами собой дёргаются в ответ. Если бы он знал, что дело явно не в том, насколько мне мог понравиться наследный принц, вслед которому вздыхала каждая третья не зависимо от возраста…

— Крон-принц так хорош? — поддразнил отче, и матушка фыркнула, но я заметила, как её взгляд стал чуть острее.

Я опустила глаза, чувствуя, как щёки начинают гореть. Вечно он меня подначивает.

— Да уж… хорош, — пробормотала я, протыкая вилкой последний несчастный кусочек.

Хорош? Если бы. Луи, он был… другим. Высоким, статным, с холодными, как лёд, глазами, в которых читалась не просто власть, а уверенность в ней. Но за этим скрывалось что-то ещё — что-то, что заставляло меня сжиматься внутри, когда он смотрел на меня.

А Тирион…

Я резко отпила вина, чувствуя, как тёплая жидкость обжигает горло.

Три дня.

Матушка вздохнула и наконец отвлеклась на свою тарелку, но я знала — этот разговор ещё не закончен. И она предъявит еще одну попытку позже, когда отца не будет рядом.

— Это что… Эйли станет королевой? — выдала внезапно Клодин, а я тут же поперхнулась вином. Так меня называли в детстве, и близкие и родные. Чаще всего в неформальной обстановке, поскольку иного не предполагал этикет.

— Клодин! Что за бестактность! — возмутилась матушка.

Но младшая сестра, не обращая внимания на общий дискомфорт, лишь небрежно пожала плечами, невозмутимо доедая свой десерт. Ее тонкие пальцы ловко орудовали серебряной ложечкой, выскребая последние капли сладкого крема со дна изящной фарфоровой чашечки. С основным блюдом она покончила гораздо раньше меня, слишком спешила поскорее перейти к самому главному.

— Ну а что? — ее голос прозвучал нарочито легко, — Все об этом думают. Просто не решаются сказать вслух. А я что? Я могу.

Мои пальцы сжали край скатерти.

«Все об этом думают».

И это было хуже всего. Хуже, чем открытая конфронтация. Эти шепотки за спиной, эти многозначительные взгляды, которые я ловила...

— Клодин, хватит, — тихо и твёрдо сказал отец. Его густые брови сдвинулись в строгой складке, а пальцы постукивали по ручке ножа — верный признак растущего раздражения.

Но Клодин, как всегда, не сдавалась. Она откинулась на спинку стула, играя локоном своих рыжих волос.

— Почему? — голос звучал сладко, как тот самый десерт, что она только что доела. — Это же правда. Если принц Луи обратил на неё внимание, значит, у него есть планы. А если у него есть планы…

Она не договорила. Я резко встала, отодвинув стул с неприличным скрипом, который громко разнесся по тихой столовой.

— Мне нужно… проветриться, — прошептала я.

Матушка открыла рот, чтобы что-то сказать — наверное, очередное успокаивающее «она еще ребенок» или «не принимай близко к сердцу». Но отец лишь молча покачал головой, и этот жест был красноречивее любых слов: не тронь, дай ей уйти.

Я вышла из-за стола, шаги глухо отдавались по паркету длинного коридора. Распахнув тяжелую дубовую дверь, я очутилась в саду, где ночной воздух был густ от опьяняющего аромата цветущего жасмина. Где-то вдалеке стрекотали сверчки, а листья шептались между собой, будто обсуждая мой позор.

Я глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в руках. Где-то в доме звонко хлопнула дверь — наверное, Клодин наконец-то удалилась в свою комнату, довольная произведенным эффектом.

— Как же я её ненавижу, — прошептала я, сжимая кулаки.

Да, было обидно.

Нет, в глубине души я, конечно, любила Клодин. Она же моя сестра, плоть от плоти, кровь от крови.

Но это не мешало мне чувствовать ту горечь, что поднималась в горле каждый раз, когда она говорила такие вещи, когда её голос звучал так сладко и невинно, а слова резали, как отточенный кинжал.

Но и родителей понять можно. Отец и матушка ждали долгожданного сына, наследника, продолжателя рода, того, кто унаследует титул, земли и фамильные драгоценности, кто будет достойным преемником нашего древнего имени. Но родилась я.

Матушка долго и много болела после родов, и врачи шептались, что больше детей у неё не будет, что её хрупкое здоровье не выдержит новых испытаний. Потому, когда спустя годы все же появился этот маленький ангелочек, дарованный ей всевышним, он получал все, что хотел, каждую прихоть, каждую минутную блажь. Капризы исполнялись мгновенно, взгляд матери смягчался только для нее, и даже отец, обычно сдержанный и строгий, умилялся ее выходкам и детской непосредственности.

Клодин Леверье

— 14 лет

— Рыжие волнистые волосы, которые, если не приводить в порядок, закручиваются в милые кучеряшки, создавая игривый и непосредственный вид.

— Голубые глаза.

— Энергичная и жизнерадостная девочка, обладающая природным обаянием. Однако ее избалованность порой заставляет её не замечать, как ее слова и поступки могут ранить старших сестер. Она стремится развлекаться и получать удовольствия от жизни, что иногда приводит к конфликтам в семье.

— Обожает «изучать конную езду». Во время поездок в семейное поместье за городом, часто проводит время в живописных уголках поместья, катаясь верхом на своем любимом скакуне.

— Страсть к сладостям заставляет её проводить время на кухне с кулинарами, где она учится делать праздничные десерты и с удовольствием их пробует.

— Несмотря на свою иногда эгоистичную натуру, Клодин искренне любит старших сестер и восхищается ими. Она видит в них образцы подражания и, в глубине души, хочет наладить более крепкие отношения, однако её недоразумения и недочеты в поведении часто ставят это на тормоз.

Глава 9

Следующим утром.

Лучи солнца, упрямо пробивавшиеся сквозь щели между плотными шторами, разбудили меня раньше обычного. Я застонала, перевернувшись на спину, и тут же почувствовала, как напряжённые мышцы плеч и шеи ноют после вчерашнего. Всю проклятую ночь я ворочалась, пытаясь найти удобное положение, но мысли не давали покоя, заставляя сердце бешено колотиться даже в предрассветной тишине.

В воздухе витал сладковатый аромат свежеиспечённых булочек с корицей — кухня уже вовсю готовила завтрак. Где-то внизу звенела посуда, слышались приглушённые голоса слуг. Обычный утренний гул нашего дома. Но сегодня он казался мне чужим, далёким, будто я наблюдала за всем из-за толстого стекла.

Я потянулась, чувствуя, как суставы похрустывают от напряжения, и тут же вспомнила.

«Три дня»

Три дня, которые отделяли меня от решения, способного перевернуть всю мою жизнь. Или я окажусь втянута в чужую игру без права на решение.

Я зажмурилась, вжавшись в подушки, будто это могло стереть реальность. Но нет — мысли о принце, о его холодных пальцах, сжимавших мою руку вчера за чаем, о взгляде, который скользил по моей шее, словно обжигал кожу, никуда не делись. Они висели надо мной, как дамоклов меч.

В дверь постучали — тихо, почти робко.

— Войдите, — пробормотала я, натягивая на плечи шёлковый плед, вышитый серебряными нитями.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла горничная с лицом, ещё не утратившим деревенской свежести. Она низко склонила голову, протягивая конверт из плотной, бархатной бумаги с золотым тиснением.

— Для вас, мадемуазель.

Я взяла его дрожащими пальцами.

— Матушка в курсе.

— Велела передать вам.

— Кто принёс?

— Посыльный от Леди Вальт, — прошептала Мари, не поднимая глаз. — Он ждёт ответа.

Я медленно разломила печать — тёмно-красный сургуч с оттиском герба Вальтов. Бумага пахла лавандой и чем-то ещё, едким и дорогим — возможно, духами самой Леди Вальт.

«Дорогая Эйвелин,

Будем бесконечно рады видеть вас сегодня в нашем доме на послеполуденном чаепитии в честь вашего выхода в свет. Герцогиня де Ланже выразила особое желание познакомиться с вами поближе, как и некоторые другие наши уважаемые гости»

Последние слова были подчёркнуты с изящной игривостью, оставляя мало сомнений в том, кто эти «некоторые гости». Иелая Вистра, дочь Алатеи Вистра, чье имя всегда произносили с придыханием, словно она была не просто светской львицей, а неким божеством, решающим судьбы смертных. Иелая была всего на год старше меня и, как она заявила на одном из вечеров, ее не интересовали «обычные» женихи. Это значило только то, что она была настроена именно на корону. И еще это значило, что если я приму предложение Тириона де Вальмона — она станет моей главной соперницей.

Я опустила письмо на одеяло, чувствуя, как ладони становятся влажными. Страх? Нет… Нет, скорее — предвкушение, смешанное с острой, почти физической болью от осознания: меня теперь видят. И это небезопасно.

«Так быстро»

Всего вчера — маленький салон, приглушённый свет, чашка с нежным ароматом жасмина, который принц Луи выбрал специально для меня. «Вы же любите цветочные сорта, не так ли?» Ему и об этом доложили?

Это чаепитие с принцем должно было быть тайным — или, по крайней мере, неофициальным. Но слухи расползались по городу со скоростью чумы, и теперь весь свет, должно быть, уже шептался о том, что принц Луи обратил внимание на скромную Эйвелин Леверье. «Обратил внимание» — какое мягкое выражение для того, что на самом деле означало «затянул в свои сети».

Тирион был прав, от меня тут мало что зависит. Разве что — не опозориться. Не дать им повода смеяться. Не показать, как дрожит сердце.

— Что ответить, миледи? — тихо спросила Мари, и её голос вырвал меня из водоворота мыслей.

Я провела языком по пересохшим губам. Отказаться? Но тогда они решат, что я трушу. Принять? Значит, войти в их игру…

— Скажи… скажи, что я буду.

Горничная кивнула и выскользнула из комнаты, оставив меня наедине с тяжёлым, сладким ужасом в груди. Что, если это ловушка? Что, если леди Вальт лишь хочет потешиться, поставить на место выскочку?

«Чаепитие у леди Вальт… Час от часу не легче…»

Я поднялась с постели, подошла к окну, и, резко дёрнув шнур, распахнула шторы. Утренний свет хлынул в комнату, ослепительно яркий, насмехаясь над моей тревогой. Как будто сам день издевался: «Ты думала, сможешь остаться в тени?»

«В честь моего выхода в свет».

Смешно. До вчерашнего дня никто и не думал приглашать меня на подобные мероприятия. А теперь — внезапная милость. Как быстро меняют правила, когда в игру вступает корона.

Столовая утопала в утреннем свете. Солнечные блики скользили по хрустальным бокалам, играя в гранях, как в крошечных зеркалах, отражающих сотни искажённых версий меня самой. Серебряные столовые приборы лежали безупречно ровно, будто вымеренные по линейке, а белоснежная скатерть с вензелями нашего рода казалась сейчас не символом роскоши, а полем битвы — чистым, ждущим первого кровавого пятна.

В воздухе витал аромат свежеиспечённых булочек, жареного бекона и кофе с кардамоном — привычный, почти уютный, если бы не напряжение, витавшее между нами, густое, как невысказанные слова. Как будто даже воздух застыл, ожидая моего ответа.

Я замерла на пороге, чувствуя, как взгляды всех присутствующих тут же устремились ко мне. Они уже знают. Конечно, знают. В этом доме стены имеют уши, а слуги — слишком длинные языки.

— А вот и наша героиня, — проговорил отец, откладывая газету.

Его тон был лёгким, почти шутливым, но я заметила, как его пальцы чуть сильнее сжали край листа, прежде чем отпустить. Он наверняка помнит о том, что я вчера ему сказала. Ах, если бы отмотать время назад! Я бы смолчала. Но теперь поздно — слова, как птицы, вырвались на волю и их уже не вернуть обратно в клетку.

Глава 10

Карета остановилась у особняка Вальтов ровно за пять минут до указанного времени. Я сделала последний вдох перед боем, поправляя перчатки. Голубое платье внезапно показалось мне слишком простым, слишком уязвимым — словно я сама надела на себя мишень. Может, стоило выбрать что-то другое? Обратиться к матушке за советом?

«Поздновато ты опомнилась…» — невольно мелькнула в голове мысль.

Лакей с каменным лицом распахнул массивную дубовую дверь. Первое, что поразило — тишина. Не та благоговейная тишина, что бывает в соборах, а плотная, тяжёлая, словно воздух здесь состоял из растёртого в пыль стекла.

Я осмотрелась. Коротко. В салоне уже собралось человек двадцать. Дамы в шелках, их кавалеры в строгих фраках. Все замерли в изящных позах, будто фарфоровые куклы, чьи заводные механизмы внезапно остановились. И в центре этого застывшего спектакля — она.

Леди Вальт восседала на кушетке цвета спелой вишни, одетая в платье такого же цвета, но чуть более светлого оттенка. Её улыбка была идеальной — ни на йоту теплее или холоднее, чем требовал этикет. Но глаза... Глаза были ледяными осколками, в которых отражалась моя слишком простая голубая фигура.

— Ах, наша виновница торжества! — голос как колокольчик, но с каким-то странным, металлическим призвуком. — Мы уже начали беспокоиться.

Мишень. Говорила бы уже как есть…

Она не встала. Не сделала ни шага мне навстречу, ждала, чтобы я сама подошла. Просто протянула руку для формального приветствия, и я почувствовала, как холод её пальцев проникает сквозь тонкую ткань перчатки, едва ли расстояние между нами сократилось до положенного.

— Простите, если заставила ждать, хотела прибыть раньше, но… — я сделала реверанс, точно отработанный до автоматизма. — Дорога была... оживлённой.

Лёгкий смешок пронёсся по залу. Кто-то прикрыл веером улыбку. Я поняла свою ошибку мгновенно — аристократы никогда не жалуются на дороги. Это было слишком... простонародно.

— О, мы понимаем, — леди Вальт томно повела веером. — Для тех, кто не привык к светским приёмам, подготовка отнимает та-а-ак много времени.

Укол. Точный и изящный. Я чувствовала, как жар стыда разливается по щекам, но заставила себя улыбнуться, списав все на смущение от ее замечания.

— Вы слишком добры, что беспокоитесь о моём расписании. Мне права слова неловко…

Её глаза блеснули — она явно оценила парирование.

Не успела я и отойти, как к нам подошла Иелая Вистра. С грацией пантеры, взглядом хищника, и в зелёном платье, с открытым декольте, но такого старомодного покроя, что приписывало ей еще пару лет сверху. Не говоря уже о прическе с каштановой копной волос, собранной на голове.

— Какое очаровательное платье, — проговорила она, — Оно... очень скромное. Как раз для первого выхода.

Я встретила её взгляд. Глаза Иелаи были цвета зимнего моря — красивыми и бездонными. Понятно, почему у ее порога толпилось столько желающих взять ее в жены. Да только она кокетливо отказывала, подавая это так, будто «не нашла еще того самого, который смог бы растопить мое сердце».

И как леди Вальт терпит ее в своем доме, если учесть, что эта девица метит на ее бывшее место?

«Уму не постижимо, сколько же в них этого… даже слова не подобрать, как это описать»

— Благодарю. А ваше... поразительно смелое. — Я позволила взгляду скользнуть по её глубокому декольте. — Видимо, для второго выхода? — уточнила я, поднимая взгляд обратно, встречаясь с ее глазами.

Тишина стала абсолютной. Даже леди Вальт приподняла бровь. Иелая слегка покраснела, но её улыбка не дрогнула.

Один : Один.

— Вот так атмосфера! — воскликнул за моей спиной знакомый голос, бархатный и чуть насмешливый. Адран Валентайн. Боги, неужели и он тут?! Сердце ёкнуло — от неожиданности или облегчения, я сама не могла понять.

— Мадемуазель Леверье! Чудесно выглядите, — делает тот мне комплимент, и его слова звучат так, будто он не просто произносит пустую любезность, а действительно замечает каждую деталь моего туалета. Он подходит, и тут же его губы касаются моей кисти, которую я протянула почти на автомате, подчиняясь его взгляду, говорящему без слов: «Я здесь. Доверься мне. Всё будет хорошо».

Адран выпрямился, и его чуть сутулая фигура казалась одновременно и элегантной, и немного небрежной.

— Герцог Валентайн, — я сделала небольшой реверанс, чувствуя, как напряжение в плечах немного спадает, словно кто-то снял с них тяжёлый плащ. — Как неожиданно встретить вас здесь.

Его появление было подобно глотку свежего воздуха в затхлой комнате, полной спёртых запахов духов и притворства. Адран всегда умел быть одновременно и своим в этом обществе, и чужим.

— Леди Вальт была так добра, что пригласила меня полюбоваться на... цветы в её саду, — он сделал многозначительную паузу, и его взгляд мельком скользнул по лицам присутствующих, — Хотя, признаться, комнатные растения оказались куда интереснее.

Леди Вальт слегка нахмурилась, её тонкие брови поползли вверх, но тут же она восстановила маску невозмутимости, будто ничего не произошло.

— Герцог всегда славился своей оригинальностью, — произнесла она с лёгкой насмешкой, но в её голосе слышалась едва уловимая дрожь раздражения. — Как и его покойная матушка.

Укол. Второй. Грязный и точный. Семью Валентайнов всегда считали чуть ли не сумасшедшими — слишком уж они увлекались науками и искусствами вместо политических интриг, слишком часто их имена мелькали в скандальных хрониках, а не в списках почётных гостей на королевских приёмах.

Но Адран лишь улыбнулся, будто не заметил оскорбления, его губы изогнулись в лёгкой, почти невесомой улыбке, которая делала его лицо беззаботнее.

— Да, матушка учила меня цвести там, где посадили, — он повернулся ко мне, и его глаза смягчились. — Кстати, Эйвелин, вы не видели новый сорт орхидей в оранжерее? Говорят, они цветут в оборот обычным цветам — только при лунном свете. Как жаль, что сейчас день и их бутоны закрыты. Однако, думаю, они будут не менее прекрасны и сейчас.

Иелая Вистра

Иелая Вистра

– 19 лет

– Рыжие, почти каштановые волнистые волосы, обычно собранные на затылке или макушке, открывая вид на шею и создавая впечатление легкости и игривости.

– Глаза цвета зимнего моря.

– Яркая, энергичная и хитроумная особа. Она любит оказывать влияние на окружающих и использует свою обаяние и остроумие для манипуляции.

– Отлично владеет искусством ведения слухов и сплетен, благодаря чему легко манифестирует свои планы и амбиции.

– Обожает коллекционировать редкие артефакты и книги о магии. Каждый новый экспонат в ее коллекции – это не только предмет гордости, но и источник вдохновения для новых интриг.

– Видит в главной героине своего соперника, делая всё, чтобы подорвать ее статус и уверенность. Надеется использовать свои интриги как средство к разрушению надежд главной героини, в то время как сама пытается выстроить свою собственную династию могущества, завладев сердцем наследного принца.