Играть... в тебя

Пролог

Дверь в душевую распахивается именно в тот момент, когда я через голову пытаюсь стянуть с себя влажную от пота майку. Вот, ни раньше, ни позже.

Замираю на мгновение с поднятыми руками, ничего не видя перед собой, проклятая ткань прямо на лице! Дергаю остервенело майку, но эта зараза и вперед, ни назад!

— Ого! — глумливый голос Прокопа узнаю сразу.

Задолбал потому что за эти пару недель до ужаса. Кажется, во сне его скоро видеть буду. Хотя, нет. Во сне у меня другой кошмар поселился, и он куда ярче. И агрессивней. Конкурентов не терпит.

Осознав, что Прокоп сейчас наблюдает мое голое тело, задрапированное лишь в тонкий спортивный лиф, бешусь и еще резче дергаю майку, наплевав уже на опасный треск.

Стягиваю ее через голову, наконец-то, но момент упущен.

Прокоп уже прямо передо мной. Да не один, скот! А со своими друзьями, Вадиком и Совой.

Все они — здоровенные парни-баскетболисты, стоят так близко, что приходится задирать подбородок, чтоб посмотреть в их лица.

Я это и делаю, хмурясь и прикрывая мокрый от пота лифчик рукой.

По коже бегут мурашки, взгляды парней слишком уж… Интенсивные.

А в душевых — ни одной живой души.

Я, конечно, не думаю, что они что-то захотят сделать, это город все-таки, а не дикий лес… Но сама ситуация тупая на редкость.

— Что вам надо? — хмуро спрашиваю я у Прокопа, не сомневаясь, что он — инициатор этой дряни.

— Недогадливая, — вздыхает Прокоп, переглядываясь со своими друзьями.

Те , радостно ухмыляясь, кивают послушными болванчиками. У деда на шифонерке такие стоят, трофейные, он говорил. И бошки у них такие же пустые. Щелкнешь по ним — и звон прямо.

— Ты мне должна, Оленька, — ласково говорит Прокоп и тянет ко мне свою здоровенную лопатообразную ладонь.

Невольно оскалившись, уворачиваюсь и отступаю.

— Кому должна, всем прощаю! — цежу я, — валите из душевой, пока преподу не пожаловалась!

— Так нет уже Вязанки-то, — улыбается Прокоп, — свалила пару минут назад. Никого тут нет, Оленька. Только ты. И мы.

Я отступаю еще, веду взглядом по сторонам, прикидывая, что можно прямо сейчас подхватить. Потяжелее, желательно.

— Слушай, Прокоп, — миролюбиво начинаю я, но придурок меня тут же обрывает:

— Для тебя — Виктор, дешевка!

— Хорошо, Виктор-дешевка, — покладисто соглашаюсь я, — хотя, по мне, Прокоп как-то лучше звучит… Аутентичнее.

— Ах, ты… — рычит он и дергается ко мне, но я настороже, уворачиваюсь и прыгаю на скамейку, по пути подхватив кроссовок. Он у меня тяжеленький, один раз качественно по роже смазать вполне сойдет. А там… Война план покажет.

— Не знаешь такого слова? — наигранно участливо интересуюсь я, — ай-ай… А ведь вышку получаешь…

— Иди сюда, сука говорливая, я найду, чем тебе пасть заткнуть!

— Не могу, Виктор-дешевка, — вздыхаю я, легко перелетая на соседнюю лавку, ту, что ближе к двери.

Путь отступления я себе уже наметила, теперь, главное, разозлить придурков до того, чтоб мозги отрубились от гнева. И это вполне выполнимое дело, потому что мозгов у них в черепушках отродясь не водилось. Чего там отключать-то?

— Я всякую дрянь в рот опасаюсь брать, — продолжаю я, четко отслеживая перемещения парней по душевой, — и тебе не советую! И без того гнилью из пасти несет!

Прокоп матерится, а затем снова резко дергается ко мне!

Он быстрый, гадюка!

Едва успеваю увернуться! И запускаю кроссовком, четко в лоб уроду!

Он воет, отскакивает, трет морду.

А я снова двигаюсь к выходу.

Чуть-чуть уже!

И свобода!

Ух, в этот раз я сто процентов в деканат пожалуюсь на них! Твари какие!

— Сова, дверь закрой! — орет Прокоп, разгадав мой нехитрый маневр, и вынуждая меня ускориться.

Наплевав на конспирацию и дальнейшие насмешки над туповатыми качками, я срываюсь с места с дикой скоростью, за которую меня Вязанка и взяла в команду легкоатлетов.

И моя задумка даже практически успешна, дверь — вот она!

Но в тот момент, когда я подлетаю к ней, происходят сразу два события:

ревущий от ярости Прокоп таки меня настигает, больно цапнув за локоть, а дверь открывается и на пороге появляется кто-то высокий и плечистый.

С перепуга толком не распознаю, кто это, впечатываюсь с разбегу в крепкую, словно из камня сделанную грудь, а через мгновение, сполна хапнув терпкого, со свежими острыми нотами запаха парфюма, задыхаюсь, машинально пытаясь отпрянуть, потому что мне лучше к Прокопу в лапы, чем вот к этому!

С Прокопом хотя бы есть шанс договориться, а тут…

Но мои надежды разлетаются с треском, потому что у вошедшего с реакцией полный порядок.

Он легко перехватывает меня за талию и прижимает к себе, распластывая по телу, словно лягушку по стволу дерева, даже пискнуть не успеваю!

Носом утыкаюсь в его грудь, резко выдыхаю, упираясь обеими ладонями, чтоб оттолкнуть… Но даже с места его сдвинуть не могу, само собой! Очень крепкий, гад!

Мое копошение вообще ни на что не влияет, на свободу мне не вырваться!

— Это у нас тут что? — раздается надо мной нарочито ленивый голос, и замираю, чутко распознав в нем знакомые, вызывающие оторопь, нотки.

Бли-и-ин… Какого черта, вообще?

Я бы сама разобралась!

— О, привет! — тормозят на полном ходу отморозки, — да мы тут так…

— Воспитательный момент, — ржет Прокоп.

Каменная грудь напрягается еще сильней, и я скулю про себя, трусливо зажмурившись.

Блин… Дураки… Валите…

— Воспитательный. — Задумчиво повторяет гад, — момент… Ну-ну…

— А у тебя тоже к этой сучке дело? — наивный Прокоп ничего не чувствует. Вот что значит, напрочь отбитый инстинкт самосохранения!

— Дело? — снова повторяет этот гад, талантливо притворяясь легким дегенератом.

А он — вообще не легкий! Он — тяжелый дегенерат! — Дело… Да.

— Ну тогда мы тебя пропустим вперед! — еще громче ржет Прокоп.

1. Месяц назад. Оля. Странный парень

Пирожок в татуированной лапе соседа по креслу в сидячем вагоне поезда выглядит подозрительно. Сам парень, кстати, еще подозрительней…

Дед учил держаться подальше от мужиков с татуировками. Особенно, с такими… Правда, у самого деда тоже татуировок хватало, ну так он и не образец для подражания, конечно… Так что, сто процентов знал, о чем предупреждал.

И я всегда его словам следую, потому что дед плохого не посоветует. Но вот сейчас…

Впрочем, я же не собираюсь с соседом общаться?

Я просто посмотрю.

Смотреть-то никто не запрещал?

Он сел на следующей станции после моей, ночью, в Краснодаре. Бухнулся в кресло напротив, разбудив уже задремавшую меня.

Спросонья я только обратила внимание, что он какой-то большой, и покрепче перехватила рюкзак. На всякий случай. Конечно, брать у меня особенно нечего, деньги я в вещах, которые могут быть потерянными, забытыми или вырванными из рук, никогда не держала, но все равно. Дернет рюкзачок, жалко… У меня сейчас финансовое положение не позволяет новый купить…

Упрятав рюкзак подальше от возможного покушения, я снова закрыла глаза. Но уснуть никак не получалось. Сосед все не мог успокоиться, крутился, устраивался в кресле поудобней, матерился вполголоса, и прямо-таки чувствовалось, что ему все неудобно и раздражает.

Наконец, не выдержала женщина, сидящая рядом с ним:

— Да хватит возиться уже! — проворчала она, — прямо шило в жопе у тебя!

Сосед тут же перестал двигаться, уставился на женщину, как мне показалось, с изумлением. Словно не поверил, что это к нему обращаются.

— И не блямкай тут зыркалами, — соседка чутко уловила интерес к своей персоне и не оставила его без внимания, — а то пожалуюсь проводнику на тебя.

Она повозилась чуть-чуть, умащивая свои необъятные телеса в кресло, и приказала изумленному соседу:

— Спи.

Он помолчал, подумал… Белки глаз блестели в полумраке вагона… Я видела только очертания его лица, очень нечетко, да и не всматривалась особо. Просто от него прямо-таки исходила волна непонимания и удивления, настолько явная, что я невольно улыбнулась. Забавный такой. Словно никогда в поезде не ездил…

Он коротко резанул по мне взглядом, и я едва не вздрогнула, выдавая себя. Блин, так неловко будет, если заметит, что рассматриваю…

Но сосед не задержал взгляд на мне, прошелся дальше, по лицам других людей, по обстановке вагона, потолку, полу… Едва слышно вздохнул… И откинулся на сиденье, закрывая глаза.

За ночь я в полусне отмечала, что он вставал, выходил, возвращался, опять умащивался… И так несколько раз.

А утром долго и с удивлением изучала развалившегося в неудобном кресле парня. Он спал, откинув голову назад, и татуированная шея его неловко изгибалась.

Я смотрела, смотрела…

И все больше мне было странно.

Наряд какой-то нелепый… Широкие рваные джинсы, словно краской заляпанные, с карманами, кучей каких-то нашивок разных цветов. Темная майка, открывающая полностью забитые татуировками широкие плечи и массивные руки. Цветные браслеты на запястьях, плетеные, разномастные… Он что, этот… как его? Дитя цветов? Хиппи? Дед говорил, что были такие в семидесятых…

Лицо парня было скрыто белой кепкой.

Он спал, широкая грудь мерно поднималась и опускалась.

И я, немного загипнотизированная этим спокойным медитативным движением, все не могла оторвать от соседа взгляда.

А затем он, словно ощутив, что на него смотрят, резко вскинулся и сел ровно. Снял кепку и прищурился прямо на меня.

Его глаза, неожиданно светлые и безумно яркие, тут же вогнали меня в краску. А само выражение их… Он как-то так смотрел, изучающе, в легкой иронией и откровенным интересом, что я не выдержала, резко поднялась с места и, прихватив рюкзачок, торопливо пошла в тамбур.

Сердце билось дико, щеки краснели, губы словно налились кровью. Я вообще не могла понять, что со мной происходит.

Ну, парень, да.

Красивый?

Да… Несмотря на все эти дурацкие прибамбасы, красивый.

Глаза такие… Ох… И волосы эти светлые, почти белые, взлохмаченные. И руки. Сильные, загорелые. И сам он… Словно инопланетянин…

В тамбуре я постояла, подышала, приходя в себя.

И вернулась обратно.

Пока шла к своему месту, натолкнулась на неприятный, какой-то ощупывающий взгляд мужика, сидящего через три ряда от меня.

Отвернулась.

Этот мужик уже дырку во мне проделал, пока стояла на перроне, ожидая поезд, и потом тут. Хорошо, что места все пронумерованы, и садиться надо было согласно купленным билетам, а то, если б он еще и рядом оказался, то поездочка была бы офигенной.

Мужик, не сводя с меня взгляда, что-то коротко сказал своему соседу, тот тоже на меня посмотрел и заржал.

Фу, противно как.

Я устроилась на своем месте, мельком оглядела соседей, старательно не задерживая взгляд на парне, отвернулась к окну.

Боковым зрением чувствовала, что он смотрит, и краснела.

Правда, смотрел он недолго, снова заерзал, начал оглядываться по сторонам, а затем спросил, не у кого-то конкретно, а в пространство:

— А тут еду дают?

Его соседка, как раз разворачивающая нереальных размеров курник, засмеялась:

— Ага! А еще наливают!

— Да? — он снова начал оглядываться, — а когда?

Соседка фыркнула, принимаясь за свой курник, второй наш сосед, мрачный мужик, от которого я ни одного слова вообще не слышала еще, только глянул на парня и отвернулся, закрывая глаза.

Парень непонимающе покосился на него, потом на жующую женщину, сглотнул.

И мне стало жаль его, такого растерянного.

— Здесь не кормят, — коротко сказала я, — скоро станция, там можно будет купить что-то.

— А воду дают? — как-то по-детски у него этот вопрос получился, и сам парень неожиданно показался мне совсем ребенком. Котенком, выброшенным на улицу из теплого, сытого дома.

— Нет, — помотала я головой. — Не дают…

2. Оля. Пирожок

Надо сказать, что парень и сам явно что-то подозревает, потому что пирожок осматривает со всем вниманием. Принюхивается, присматривается… Наверно, инстинкт самосохранения есть все же у него, и он что-то там такое ему пищит.

Но, похоже, голод затмевает разум…

Я смотрю, как парень подносит пирожок к губам, и не выдерживаю:

— Не надо его есть, пожалуйста.

Парень тормозит, смотрит на меня с удивлением, иронично выгибает бровь. И я как-то засматриваюсь даже, очень у него это красиво получается. Игриво и горячо.

Волнуюсь, облизываю губы и продолжаю:

— Если, конечно, не хотите животом потом мучиться…

Парень снова осматривает пирожок, ноздри его чуть подрагивают. Понимаю. Когда хочется есть, то запах жареного кажется самым изысканным и лучшим на свете.

Не удивлюсь, если сосед сейчас проигнорирует мои предостережения…

Но парень на удивление хорошо владеет собой, опускает руку с пирожком, смотрит на меня:

— Че, все так плохо?

— Да, — киваю я, обрадовавшись, что в нем все же разум над животом возобладал, — обычно такие пирожки делают… Из подручных средств… — и, видя, что меня не совсем понимают, добавляю, — которые недавно лаяли… Или мяукали.

Парень неверяще осматривает свою покупку, потом опять — меня.

— Реально?

Столько в его голосе удивления, что невольно улыбаюсь.

Боже, он что, в самом деле никогда в поезде не ездил?

Ну, ладно, поезд…

А вокзалы? Шаурмячные при дороге? Это же азы безопасности…

— Да, — говорю я, — но, если, в принципе, происхождение мяса еще можно пережить… — парень хмыкает, показывая свое отношение к моим словам, — то вот качество… Обычно такие пирожки пекут большими партиями и продают по нескольку дней… И пережаривают многократно… Чтоб запах тухлятины перебить.

После этого физиономия парня кривится, он уже брезгливо осматривает пирожок, шарит взглядом по сторонам, выискивая, куда его выкинуть.

Я снова хочу предложить ему яблоко, раз уж пирожка лишила, но тут в проходе появляется толстая неопрятная тетка в сопровождении полицейского. Она осматривает вагон и, увидев моего соседа, принимается верещать:

— Вот! Он! Пирожок украл, скотина!

Парень поворачивается на звук, с огромным удивлением смотрит на приближающихся людей.

— Просто взял с лотка и пошел, представляешь, Коль? — возмущается тетка, — наглость какая! Нахальство! Думал, управы на тебя не будет? Коль, пусть платит! И штраф с него, штраф!

Полицейский подходит ближе, смотрит на парня, затем на пирожок в его руке, фиксирует состав преступления и солидно говорит:

— Нехорошо, молодой человек. Надо платить за покупку. Или пройдем оформлять кражу.

— Чего? — изумляется парень, — какая кража? Пирожок этот, что ли, тухлый, кража?

— Какой тухлый? — принимается визжать тетка, — у меня самые свежие пирожки всегда! Никто не жаловался!

— Да просто никто не возвращался, — резонно отвечает парень, — из поезда-то не выпрыгнешь!

— Ах ты, нахал! — еще больше разоряется тетка, — пирожок мой ему не нравится! Наглец! Украл, а теперь еще и оскорбляет! Коля, его надо в полицию! Я заявление напишу за оскорбление!

— Нехорошо, молодой человек… — басит полицейский, — пройдемте? Или оплатим покупку и штраф?

— И сколько штраф? — парень не двигается с места, он вообще, похоже, не испугался полицейского, сидит, развалившись, крутит в руках пирожок, словно раздумывает, что с ним делать.

И мелькает что-то дикое в его взгляде, опасное, отчего у меня складывается ощущение, что пирожок этот сейчас полетит прямо в лицо полицейского. Вот не понимаю, откуда у меня это чувство, но оно есть. И очень оно яркое. Полное понимание, что у соседа моего вообще стопов нет никаких, и сейчас тут что-то будет…

— Три тысячи, — говорит полицейский.

— Три тысячи? За это жареное говно?

— Какое говно? Самы ты говно!

— Рот закрой, — холодно обрывает начавшийся визг парень. И торговка послушно замолкает, похоже, сама удивляясь этому событию.

А сосед поворачивается к полицейскому, щурится на него:

— Представиться не хотите? Штраф по всей процедуре оформить?

— Без проблем, — спокойно отвечает тот, — но для этого придется сойти с поезда. Стоять вам еще пять минут, не успеем оформиться на месте.

Парень косится куда-то в конец вагона, вздыхает, сжимает губы. И поднимается, потирая ухо с россыпью сережек.

И я не выдерживаю. Ну бред же! Из-за пирожка!

— Я оплачу пирожок, — говорю я строго, — и пятьсот рублей штрафа. Больше нет.

Все на меня поворачиваются.

Я встречаюсь взглядом с изумленными глазами парня, вспыхиваю всей кожей, кажется, и продолжаю, упрямо глядя на полицейского:

— Поезд скоро тронется. Стоит ли закатывать скандал из-за пирожка?

Помедлив, полицейский кивает.

Я отдаю пятисотку и сто рублей за пирожок.

Ворча, торговка уходит.

Следом за ней топает полицейский.

Парень падает опять на свое место и смотрит на меня с вопросом в светлых ярких глазах.

— Можешь просто сказать “спасибо”, — бурчу я, краснея еще больше и отворачиваясь к окну.

— Спасибо, — серьезно говорит парень, — я отдам.

Вздыхаю.

Ну вот нафига мне это все?

Дед постоянно ругал, когда всех зверят с заповедника таскала в избу, пока маленькая была.

И вот, вроде выросла… А все равно не могу мимо попавшего в неприятную ситуацию пройти…

— Меня зовут Савва, — говорит парень и протягивает через проход свою татуированную лапу.

Аккуратно пожимаю:

— Оля.

Его пальцы горячие, сухие и сильные.

Соседка, за все это время не проронившая ни слова, хмыкает. И мне становится неловко и стыдно почему-то.

Отворачиваюсь, снова вздыхаю.

И все же достаю яблоко. Передаю парню.

— Вот, возьми. Оно мытое.

______________________________________

Начало положено, девочки... Посмотрим, что дальше будет? Какие у вас предположения? Какие дорожные приключения ждут наших героев?

3. Оля. Дорожные разговоры

Яблоко улетает в одну секунду буквально. Я моргаю на белые-белые хищные зубы Саввы, на то, как двигается кадык на татуированном крепком горле… Потом парень облизывает нижнюю губу, неожиданно яркую и полную.

И я отворачиваюсь.

Как-то все… Слишком.

Отмечаю, что яблоко он съел полностью. Даже семечек не оставил. И, судя по очень голодному взгляду, явно не наелся.

— Еще хочешь?

— А есть? — оживляется Савва, — хочу!

И тянет ладонь.

Я достаю ему еще одно яблоко.

— Не стыдно, девчонку объедать… — фырчит соседка.

Савва тут же убирает руку, смотрит на меня, чуть нахмурясь:

— А ты?

— Я поела уже, — успокаиваю я его, косясь на женщину. До всего некоторым людям дело есть, надо же! — Бери, не стесняйся.

— Спасибо, — он охотно берет у меня второе яблоко и сжирает его, кажется, еще шустрее, чем первое.

— Почему ты без вещей? — спрашиваю я, когда яблоко пропадает в ненасытной утробе Саввы, а взгляд его приобретает хоть немного более спокойное выражение. До сытости там далеко, понятно, что такому здоровенному парню надо хорошо питаться, и два яблока — это даже не на один укус, но я по себе знаю, как иногда сладко бывает что-то закинуть в абсолютно пустой желудок.

— А… — улыбается он безбашенно, — так получилось.

Меня от его улыбки чуть-чуть ведет. Очень залипательно. И метаморфоза такая. Совсем недавно он производил впечатление неприятного и опасного типа, а сейчас прямо няша-улыбаша.

— И денег тоже нет? — удивляюсь я. Небывалая ситуация в наше время.

Савва, еще шире улыбаясь, разводит руками.

— Ой, врун… — снова пыхтит тетка, и мне становится неприятно от этого. Мало ли, какие могут быть обстоятельства у человека? Почему сразу врун?

— Воздухом хочешь подышать? — правильно понимает мою гримасу Савва, и я с готовностью киваю.

Мы выходим под ироничным взглядом соседки. Пассажир, сидящий рядом со мной, даже не просыпается все это время. Это же надо, как человек устал! И скандал проспал, и разговоры.

В проходе я, внезапно вспомнив неприятный взгляд того мужика, хочу свернуть в другой тамбур, но Савва, скользнув глазами по лицам людей, сидящих у выхода, молча поворачивает в противоположную сторону.

И я не останавливаю.

Фиг с ним.

Туда, так туда.

Одергиваю юбку, досадуя на себя, что джинсы не надела в дорогу. И теперь моя скромная льняная юбочка с веселым принтом кажется нарочито детской и короткой.

А, учитывая, что я и сама-то не сильно взросло выгляжу, то понятно, что для всяких пожилых извращенцев тут раздолье. И посмотреть, и гадости сказать. Тем более, что одна еду.

Ну, ничего, может, увидит, что я с Саввой, и не станет больше лезть.

Потный взгляд на своей пятой точке чувствую, пока иду по проходу, но больше ничего. И это хорошо.

В тамбуре Савва прислоняется стене рядом с дверью, тянет из кармана сигареты.

— Будешь? — предлагает мне.

— Нет, — отказываюсь я и добавляю строго, — и ты не будешь. Нельзя в поезде курить.

— Это почему еще? — изумляется снова Савва.

— Правила такие… — пожимаю я плечами.

— А где курить тогда? — не понимает Савва.

— На остановках… В специально отведенных местах…

— Бл…ин, — нейтрально заканчивает он начавшееся ругательство, косясь на меня. — Последней радости лишили…

— Да ладно тебе, курить вредно, — бормочу я примирительно.

— Жить вообще вредно, — улыбается он, прячет сигареты обратно в карман, засовывает руки туда же, смотрит на меня. — Рассказывай.

— О чем? — я стараюсь не смотреть на его голые плечи и бицепсы, сейчас возмутительно красиво напрягшиеся. Он что, специально это делает? Знает, что в таком ракурсе его тело офигительно выглядит, и пользуется этим? Или просто так получается?

— Куда едешь, — говорит он, вынимает руку из кармана джинсов и проводит ею по волосам, небрежно зачесывая их назад.

Нет. Не специально.

Просто так получается у него, что каждое движение — целая волна мурашек по моему глупому телу…

Я называю город. Савва улыбается.

— О, как! И я туда же! Живешь там? А в Краснодаре что делала?

— Живу, — киваю я, — учусь на заочном, поступила, вот… А в Краснодаре я до этого жила. Верней, не в Краснодаре, а чуть дальше… В заповеднике. С дедом. Он там лесничий.

— Прикольно… — тянет Савва, — то есть, ты, типа, лесная нимфа?

— Скорее, лесная ведьма, — смеюсь я.

— Не-е-е… — он осматривает меня медленно, тягуче, и взгляд неожиданно из смешливого становится серьезным, острым, как у кошака, нацелившегося на добычу, — не тянешь на ведьму. Максимум — феечка. Мелкая слишком.

— Рост и размер — не показатель!

— Ну, не скажи…

И снова этот взгляд. А мы точно об одном и том же говорим?

— А ты? — после небольшой паузы, спрашиваю я, — как так получилось, что без вещей и денег?

— Да блин… — он снова вздыхает, ерошит волосы, — украли, прикинь? Я отдыхал… Ездил к друзьям туда. И прямо на вокзале… Ладно, хоть паспорт в другом кармане был…

— Ничего себе, — возмущаюсь я, — а как же так? А полиция? Заявление подавал?

— Нет, — говорит Савва, — перед самым отбытием сперли все. Мне срочно ехать надо было, я и плюнул. Все равно ничего там ценного не было. Белье, легкий шмот. Телефон. Старый. И нал. Тоже немного. Я и решил, что доеду так. Не умру же, если двое суток не пожру.

— Какой ты рискованный… — бормочу я, удивленная той легкостью, с которой он говорит об украденных вещах и ситуации в целом.

— Да просто ехать надо было… — словно оправдывается он.

— Работа? — понимающе киваю я.

— Ага… — с легкой заминкой отвечает он, — она самая…

— А кем ты работаешь?

Мне становится интересно, кем может работать парень с такой внешностью.

— Бармен… — пожимает он плечами.

— Интересно, — киваю я, и паззл в голове складывается. Конечно, где еще может трудиться такой яркий человек? Только там, где его внешность помогает в работе!

4. Оля. Демон

— Это чего, можно есть? — Сава смотрит на заваренную китайскую лапшу с таким лицом, словно что-то невероятное увидел, то, чего вообще не может быть.

Я в очередной раз удивляюсь: он что, никогда ничего такого не пробовал? И не видел даже? Да кто он такой, вообще?

— Ну да, — пожимаю я плечами, — попробуй. Вкусно.

Он снова смотрит на меня так недоверчиво, словно подозревает в чем-то плохом. Типа, отравлю я его, или еще что-то такое же дикое.

— Не хочешь, не ешь, — не выдерживаю я, — я потом съем сама. Нам еще сутки тут сидеть, на одних яблоках не продержишься. Да и не осталось их уже у меня…

Сава отводит взгляд, заметно стыдясь.

Ну да, килограмм яблок вытаскал, тут ничего не поделать. Я не в укор, сама предлагала. Голодный же парень. Жалко.

И дошик предложила сама.

У меня не то, чтоб большой запас, но еду уже не впервый раз, потому примерно знаю, сколько надо брать. И знаю, что иногда хочется и побольше. А тут, на перронах, даже дошик космических бабок стоит, так что лучше с собой прихватить.

Открываю заваренную, исходящую ароматным паром лапшу, тяну ноздрями вкусный запах. Ух… Поем сейчас!

Сава заинтересованно ведет носом.

Глаза алчно вспыхивают.

— Бери, — с улыбкой протягиваю ему пластиковый контейнер, — только осторожно, горячо!

Он в некоторых вещах словно ребенок, ей-богу! Уже умудрился чаем обжечься, потому теперь я предупреждаю.

Сава аккуратно берет лапшу, пытается с помощью пластиковой вилки намотать упругие нити на зубцы. Пару раз все это дело плюхается у него обратно в контейнер, обдавая брызгами темную майку и рваные джинсы.

— Вот, салфетку возьми, — делюсь я влажными салфетками. Сава кивает с благодарностью. И снова упорно сражается с лапшой.

Дотягивает вилку до рта, пробует… И удивленно таращится на меня:

— Слушай, охеренно вкусно!

— А то! — улыбаюсь я его удивлению.

На некоторое время мы замолкаем, занятые едой.

Сава сидит теперь рядом со мной, мой молчаливый сосед вышел на одной из станций.

И мне немного волнительно от того, насколько парень сейчас близко.

И… Он такой внушительный, все же. Ноги длинные, много места занимают. Он их еще расставляет так вольно, широко, словно не привык сидеть в тесных неудобных местах. Тоже странно. Ну ладно, на поезде, в сидячем… А в электричке? Автобусе? Метро?

Впрочем, лишних вопросов я не задаю, все еще под впечатлением от своих глупых мыслей о том, что Сава — красивый парень, с профессией, которая позволяет заводить море всяких связей. И сейчас он со мной общается вынуждено, просто потому, что я — примерно его возраста. И добрая. Яблоками кормлю. Пакетиком чая поделилась. И дошиком, вот, теперь…

А когда поездка наша закончится, он вернется в свой привычный мир, и вряд ли при случайной встрече вспомнит, как меня зовут.

Так что не стоит всякие иллюзии питать…

И слишком пристально разглядывать интересного красивого парня.

Надо себя беречь. И построже с ним, посуше.

Сава, правда, вообще не понимает причины изменения моего поведения, все время старается поговорить, улыбается, подмигивает очень завлекательно. Пару раз ловила его взгляды на моих коленках…

И это все выбивает из колеи. Потому что… ну… Потому. Красивый. И смотрит так… Блин, вот правильно дед опасался отпускать! Все говорил, что нехрен мне в городе делать, чтоб жила с ним в заповеднике.

Ага. И замуж за медведя вышла, блин…

Потому что в тех местах только медведи в качестве женихов и выходят к нашей лесной заимке.

Нет уж.

Мне хочется мир посмотреть, учиться хочется. И парня тоже хочется завести, почему нет? Чем я хуже других?

Но не сразу, конечно.

И не такого… Этот… Он слишком.

— Слушай, офигеть, как вкусно, — делится эмоциями Сава, улыбаясь так солнечно и легко, что я не могу не улыбнуться в ответ.

Плевать, что там будет потом, после того, как мы приедем.

У меня есть мое сейчас!

Закончив есть, я складываю контейнеры один в один.

— Пойду выброшу, — говорю Саве.

— Давай я, — поднимается он, но я торможу.

— Я сама, ничего. Руки помою как раз.

Он, чуть помедлив, кивает.

Я встаю, иду по проходу, чувствуя, как он смотрит вслед.

Хочется нервно одернуть юбку, но это уже совсем будет…

В туалете мою руки, смотрю на себя в маленькое забрызганное зеркало. Кусаю губы. Блин, поплыла ты, Олька. И чего так?

Успокаивайся уже…

Что будет, то будет. Никаких надежд…

Но какой он прикольный. И совсем не дурак, не пошляк какой-нибудь, не отморозок, как показалось в самом начале. Татухи, конечно, эти… И пирсинг… Но ему идет.

Хороший парень.

И я, вроде, не страшная… Дед говорил, что вообще красивая… Может…

В смятенных эмоциях выхожу из туалета и напарываюсь на того мужика, что глаза о мою задницу ломал.

Он стоит, перегородив проход, и пялится на меня.

Отступаю, думая, что ему надо пройти в тамбур.

Но он неожиданно толкает меня грудью дальше, теснит, заставляя выйти в тамбур с ним.

Это так быстро происходит, что я лишь ойкнуть успеваю!

Следом за этим мужиком двигается еще один, тот, что с ним рядом сидел. Этот второй плотно перегораживает выход, приваливается к двери.

Я, почуяв опасность, отступаю в угол тамбура, прижимаюсь к стене:

— Что вам нужно? Пропустите!

— Сколько за отсос? — спрашивает мужик, мерзко усмехаясь.

И я в самом начале даже не понимаю смысла вопроса. О чем он, вообще?

Правда, потом догадываюсь по гадкой интонации и пошло блестящим глазам.

— Отпустите! — повышаю голос, в панике понимая, что в ловушке!

Тамбур пустой, если кто захочет выйти, сосед этого мужика не пустит. Или просигнализирует, что надо завершать.

Сжимаю кулаки.

— Я кричать буду!

— Кричи, — пожимает плечами мужик, — а могли бы договориться… Чего ломаешься?

Он подходит ближе и хватает меня за грудь!

5. Оля. Вопросы без ответов

— Сотряса нет, небольшой ушиб, — спокойный мужчина с суровым, острым взглядом профессионально осматривает меня, затем переводит взгляд на сидящего рядом Саву, — врачу надо показать ее, когда приедете в город.

Сава кивает, сжимает губы злобно.

— Этих… блядей…

— Разберемся, — говорит мужчина.

Я сижу, толком не вслушиваясь в разговор, все еще в шоке от случившегося. В голове до сих пор звон, а перед глазами — злобный оскал напавшего на меня мужика, его гадкое лицо.

И он, мой светловолосый демон, крутящийся в тесном тамбуре поезда…

Это было последним, что я запомнила.

Следующий кадр — вот он.

Я сижу уже на своем месте, рядом Сава. А передо мной — незнакомый широкоплечий мужик, с очень профессиональными движениями и выражениями. Врач, наверно? Откуда он тут? Или полицейский?

Сава вызвал?

Наверно, в поезде должен быть пост полиции?

Но, боже…

Как вовремя Сава… Если бы еще чуть-чуть…

До меня только теперь начинает доходить весь ужас ситуации. И того, что могло произойти.

— Сава… — я поворачиваюсь и смотрю в невозможно синие встревоженные глаза парня, — боже… Сава…

Он тянется ко мне, изломав брови в волнении, обнимает, и я приникаю к его груди, плачу навзрыд.

Не могу остановиться, слезы текут и текут, и даже не понимаю, что уже не на своем месте сижу, а на коленях его, в надежных теплых объятиях.

— Тихо… Тихо… Мелкая ты какая… Сука, надо же, полез… Блять… — он что-то говорит, но я, хоть и слышу, но не осознаю слов сейчас. Просто плачу, выплескивая в эмоции свой страх, ужас от случившегося, обиду свою. Я никому не сделала ничего плохого! За что они со мной так? Я же даже не смотрела, не провоцировала никак…

За что?

Мне ужасно себя жалко, и от этого истерика только набирает обороты.

— Вот, выпей, — Сава сует мне к губам бутылку.

Послушно отпиваю, кашляю, потому что это не вода, а что-то спиртное. А спиртного я не пила никогда, дед — яростный противник…

Горло обжигает, дышу с трудом.

— Че это такое? — слышу раздраженное рычание Савы. И голос мужика, осматривающего меня до этого:

— Коньяк.

— Оставь. А сам иди!

— Нельзя…

— Ну попробуй взять назад! — в голосе Савы невероятная злоба, она режет слух, но я сейчас слишком занята жалостью к себе и истерикой, чтоб нормально все воспринимать.

— На, еще глотни, мелкая… — бормочет Сава и снова подносит мне к губам горлышко небольшой бутылки.

— Не-е-е… — мычу я, пытаясь отвернуться, но он как-то по-особому перехватывает меня и заставляет выпить еще.

Кашляю, слезы текут, но в голове неожиданно проясняется.

Затихаю, уныло шмыгая носом и ерзая на коленях Савы. С просветлением приходит понимание, что не особо правильно я себя веду.

Ну, то, что расплакалась, понятно, а вот то, что до сих пор на Саве прыгаю…

— Спасибо, — сиплю я, потому что нос заложен намертво, — мне надо… умыться…

— Давай потом, мелкая, — говорит Сава… И придерживает меня, не позволяя сползти с коленей.

Замираю, уже даже не ерзая, непонимающе хлопаю мокрыми ресницами на такое близкое-близкое лицо парня.

У него… Глаза такие… Еще ярче кажутся. А зрачки — черные-черные… И расплываются, как у кошака… Красиво. Завораживающе. Ох… Что же это такое?

— А то прогулялась уже один раз… — хрипло добавляет Сава, не сводя с меня своего яркого взгляда, — еле поймал.

— И держишь… — шепчу я, завороженная.

— Держу, — так же тихо отвечает Сава. Рука его на талии тяжелеет. В том месте, где задралась футболка, пальцы касаются голой кожи живота, и от этого горячо.

— Пусти… — прошу я, не смея шевельнуться. Кажется, что, если двинусь, то он ладонь полностью мне на живот определит. Под футболку. А это… Неправильно.

— Нет, — падает на меня его тихий ответ. — Посиди чуть-чуть.

И так серьезно он просит, и так серьезно он смотрит, что я… Подчиняюсь. И сижу. Смирно сдвинув голые коленки.

А Сава все глядит, не отрываясь, изучает мое лицо.

— Сколько тебе лет? — спрашивает он неожиданно.

— Восемнадцать…

— А выглядишь на пятнадцать.

— Это все… Из-за роста… Дед говорит, птичка-невеличка…

— Точно… Птичка… Мелкая… Красивая…

Что он?.. О чем?..

Мне так странно и горячо сейчас, что теряется в памяти ужасная ситуация, мерзкие слова, отвратительные руки.

И только это мгновение есть сейчас.

Сильный красивый парень, его горячие надежные объятия, его восхищенный внимательный взгляд. Его слова.

Поднимаю ладонь и провожу пальцами по его волосам, растрепанным, на удивление жестким. По лицу, нахмуренным бровям, ссадине на скуле, губам, красивым, полным, так легко готовым растянуться в улыбке.

Сейчас Сава не улыбается.

Серьезен, как никогда.

Неосознанно тянусь к его губам…

— Ну вы еще прямо здесь трахаться начните…

Словно ушат грязной воды на меня опрокидывается!

Вздрагиваю, оглядываюсь на соседку, с неодобрением пялящуюся на нас.

И, изо всех сил упираясь в плечи Савы, пытаюсь выбраться из его объятий! Ужас какой! О чем я вообще?.. Как я вообще?..

Сава, пару секунд помедлив, словно раздумывая, отпускать или нет, все же расслабляет руки, и я, взволнованно выдыхая, падаю на свое место. Спешно поправляю футболку и юбку, приглаживаю волосы.

И, мне кажется, щеки и шею сейчас разорвет от жара, полыхающего под кожей!

— А вы бы лучше рот едой заняли, — дерзко говорит Сава соседке, — давно пустует!

— А ты мне не хами! — огрызается она, — а то придумали мне тут! Обжиматься! Это место общественное, между прочим! Я вас и в полицию могу сдать!

— Да ты бы… — начинает Сава, подаваясь вперед так неожиданно и с такой угрозой, что тетка, отпрянув назад, принимается верещать на весь вагон:

— Ай! Убивают! Помогите!

На нас начинают оглядываться, и Сава тихо рычит:

— Какого хуя орешь? А ну пасть закрыла!

6. Сава. Птичка-невеличка

Я смотрю в окно, на пролетающие мимо березы, рябины, дубы… И какие там еще есть деревья на просторах моей родины? Хер его знает. Что из школьной программы помню, то мозг и выдает… Ясени! Во! Ясени еще!

Какие-то бесконечные поля, домики-развалюшки, глядя на которые, невольно охуеваешь: а че, там реально люди живут?

Вот прямо там, да?

Это не бутафория?

Не гребанный театр?

Странно, я был в Европе, много где, в Швейцарии, во Франции, в Германии. В Италии. На Кипре был… Там я, правда, нихера не помню, чего видел, Айя Напа безжалостна… Но, в целом, много где побывал.

И никогда меня такое ощущение странности не посещало, хотя там тоже и домиков хватало, и всяких прикольных местечек, отдаленных от цивилизации. Типа, отдаленных. И ключевое здесь слово: типа.

Потому что там, даже в самых глухих местах, все равно было четкое ощущение игрушечности, некоторой картонности.

Вроде бы, и люди жили вполне обычные, и все реально… А как-то кукольно. Все близко, все рядом. В одной стране сел, через пару часов — ты уже в другой. Еще пара часов — ты на побережье, в море теплое ныряешь. Пара часов в другую сторону — ты в горах, на горных лыжах уже катаешься…

А тут…

Ощущение безграничности. Бескрайнего мира за пределами твоей вселенной. Странно: живешь-живешь…

Думаешь, что ты все знаешь, все видел, весь глобус объездил. А потом — хоба — и огромный неопознанный мир совсем рядом. Стоит один шаг от джета сделать.

И люди в этом мире — другие. На тех, что тебе привычны, не похожие…

Эта девочка в моих руках.

Она вообще другая.

Странная.

Да, наверно, это самое правильное слово, которым можно охарактеризовать ее с первого взгляда.

Странная.

Причем, эта странность нихрена не читается вот так , с налета.

Девчонка, как девчонка…

Я бы на нее на улице даже не глянул, вообще не моего формата картинка. Мелкая, какая-то серенькая. Волосики эти, веснушки, ручки тоненькие, ножки… Ножки ничего так, ладно.

Мне понравились сразу.

Хотя, вообще удивительно, что я хоть что-то заметил в первые несколько часов, когда в этот гребанный поезд сел.

Злой был сильно.

И пьяный.

И недовольный всем. Братом, в первую очередь. Придурок потому что редкостный. Какого хера так сделал?

Ну, подумаешь, поиграл я с его куклой, вытащил ее из нашего родового склепа, покатал на джете.

А почему нет? Кто ее еще покатает? Не Сандр же?

Ему позволь только, он ее вообще к кровати прикует где-нибудь в подвале нашего симпатичного мертвого замка.

И будет вокруг нее, как дракон огнедышащий ходить.

И ревниво пыхтеть этим самым огнем на любого, кто осмелится посмотреть в сторону его драгоценности. Придурок бешеный.

Нет, я его понимаю, конечно, девочка у него хороша, я бы и сам ее попробовал… Раньше.

До того, как понял, что брат залип на ней мертво, не отковырять.

Потом-то, конечно, все сдуло.

Да и Лика оказалась своим пацаном.

Прикольная и веселая, сразу понятно, почему Сандр так вперся в нее.

Красивых кукол полно, а реальных девочек, на которых глаз тормозит… Я не встречал. До Лики. И вот… До этой птички, так удобно и правильно сидящей на моих коленях.

Пользуюсь тем, что она спит, и трогаю. Ну, а чего нет-то?

Я же живой тоже.

А она… Она офигенная. Красивая.

Сразу и не поймешь, да… А сейчас смотрю в ее милое курносое личико, на ресницы, длиннющие, как у куклы, губы пухлые, нереально вкусные, ничего вкуснее не пробовал! И не понимаю, как я с первого взгляда ее посчитал серенькой мышкой?

Реально, протупил.

Голова болела, пить хотелось дико с похмелья, ссадина на морде ныла и дергала, заживая. Ну, и перспектива просидеть двое суток в дико неудобном кресле, доставляла, конечно.

Пиздец, братик меня полюбил, конечно! С душой и знанием дела! Садист хренов.

Хуже папаши.

Тот попроще как-то, погрубее. Наказания простые, понятные. Бабла лишить, машину отобрать, и прочие, вообще не интересные вещи.

А вот Сандр… Этот — редкий изврат, конечно. Бедолага Лика.

Хотя, я все равно же кайфанул, да?

В Краснодар ее на джете домашнем свозил, в “Бизоне” подрался, с Касьяном поболтал чуток. За все надо платить…

Вот и плачу.

Двое суток, без телефона, бабла и со строгим указанием двоим парням из охраны: ни в коем случаем мне ничего не давать и ни во что не вмешиваться. Только если меня убивать будут.

Офигенное наказание, да.

Я заценил, Сандр, спасибо.

При случае, припомню.

Глажу голые коленки птички, кайфуя от их хрупкости, нежности.

На одном — ссадина.

Это та тварь, что попыталась ее обидеть… суки. Мало я их поломал, слабовато, толком душу не отвел даже, парни из охраны прилетели, не дали мне по-полной разгуляться…

Вот и пришлось оставить мудаков, толком не поломанными даже.

Ну ничего, Гоша решит. Он — офигенный решала, один из лучших, заместитель нашего спеца по безопасности, Петровича. Этим двум отморозкам офигенно не повезло. Лучше бы сами с поезда спрыгнули, блять. Тогда обошлись бы лишь ногами отрезанными.

Птичка возится во сне, хмурит тонкие красивые бровки, сжимает нежные яркие губки. И мне опять хочется ее поцеловать.

Странно, столько девочек было в моей жизни, а никого так сладко не целовал… Недотрога она. Наивная. Глаза эти, широко распахнутые, словно в душу сразу — выстрелом.

И, как дурак, слова теряешь…

А она смотрит… И тебя видит. Именно тебя. Саву. Обычного парня. Не сына всемогущего Сим-Сима, брата бешеного Сандра Симонова, а простого Саву, без бабла, будущего и прошлого. В моменте.

И в этом моменте я ей нравлюсь.

Это греет.

Это как-то правильно.

Вот только…

Неправда это все.

А жаль.

_____________________________

Девочки, кто еще не в курсе про то, кто такой Сандр и его драгоценность Лика, из-за которой так пострадал Сава? Тогда велкам сюда: В ЛАПАХ ЗВЕРЯ (https://litnet.com/shrt/lglC). Горячая, безумная история одной одержимости... Сандр - редкий зверюга... Вам точно понравится!

7. Оля. Как пережить ночь?

— А потом он говорит: “Симонов, вы согласны с тем, что я говорю?”. Я отвечаю: “Нет”. Он, такой: “Надо согласиться”. И к группе: “Давайте применим общественное давление”. Все тут же начали орать: “Да, да! Всё правильно!”. Он мне снова: “Симонов, мы на вас давим, пора согласиться”. Блин… Я говорю: “Ладно, согласен”. И он выдает: “Вот вам урок демократии в действии!”

Я сначала хлопаю ресницами, а затем принимаюсь смеяться! Вот это преподы у него в универе! Офигеть!

Сава тоже смеется, заразительно так, что я ловлю смешинку и уже захлебываюсь хохотом. На нас снова смотрят с разных сторон, но мне откровенно плевать.

Я смеюсь до слез просто и чувствую, как уже полностью отпускает напряжение, то самое, что не давало дышать и нормально воспринимать мир до этого.

Странно, я себя ведь сильной всегда считала. А тут расклеилась.

Размякла.

Уснула в руках Савы.

А до этого… До этого позволила себя целовать. И трогать. Причем, очень даже вольно, развратно!

Наверно, это все от стресса.

Не каждый день на меня нападают и пытаются изнасиловать. Просто так такое не проходит…

Вот и… Не прошло.

С тех пор, как я проснулась в руках Савы, минуло уже полчаса, наверно. Или даже больше. Время близится к вечеру, поезд мчится, за окнами мелькают деревья, поля, полустанки и станции.

А мы сидим, по-прежнему вдвоем, никто напротив не подсел к нам, и болтаем. Верней, болтает Сава, а я слушаю, смотрю на него и… таю. Такой он…

Классный!

Простой и одновременно загадочный.

Чем больше я присматриваюсь, тем больше понимаю, что он очень сильно отличается от всех парней, с кем я общалась раньше.

Хотя… С кем я там общалась?

Обучалась я дома, дед не мог возить каждый день в школу, а в городе мне жить было негде, потому оформили домашнее обучение. Но я вообще не скучала, ни одного дня! Дома всегда было, что поделать, а дед постоянно забирал меня с собой в лес, на работу. Как он там один сейчас? Эх…

Я, конечно, ему вкусненького наготовила много, но он же может и не съесть… Так и оставит в морозилке, опять будет своей вечной кашей с мясом питаться…

— Ты чего опять грустишь? — Сава берет меня за руку, внимательно смотрит в лицо.

И я краснею, отвернувшись стыдливо.

Он прикасается ко мне так, словно имеет на это право. Не спрашивая. И, наверно, это правильно, да? Он же меня спас… И целовал потом… И трогал. Наверно, он мой парень теперь? Наверно, ждет, я об этом буду с ним говорить? Или он должен первым?

Мыслей в голове у меня море, и все хаотичные.

А взгляд у Савы очень четкий.

— Иди ко мне? — шепчет он и тянет меня на себя.

О-о-о… Опять на колени?

Я и без того без красноты во всем теле не могу вспоминать, как проснулась в его руках.

Открыла глаза и увидела, что он смотрит на меня.

И взгляд его… Такой завораживающий. Глубокий. Синий-синий. Он наклонился, хотел поцеловать, наверно, но я испуганно уперла ладони в его грудь, останавливая.

И аккуратно сползла коленей на соседнее сиденье.

Сава с сожалением во взгляде отследил за моими движениями, но не стал тормозить.

Наоборот, моргнул и переключился на веселую версию себя.

Начал болтать, что-то спрашивать, вовлекать меня в разговор. Потом мы пили чай. Потом Сава опять болтал, уже про свой универ и про веселых преподов. Отвлекая и развлекая меня.

И я отвлекалась и развлекалась с удовольствием.

А вот теперь…

Теперь он меня по-другому хочет отвлечь. А я? Я хочу?

Я не то, чтоб сопротивляюсь его давлению, но и не соглашаюсь.

Сава, чуть нахмурившись, останавливается:

— Не хочешь? Боишься?

Мотаю головой сначала отрицательно, затем положительно.

Сава улыбается.

Хитро-хитро.

И одним движением вытягивает меня себе на колени!

С тихим вскриком хватаюсь за его шею.

Сильный какой! И ловкий!

— Не бойся, — шепчет он, — я просто… Поцелую. И все. Веришь? Только поцелую. Очень хочется…

И такой у него шепот проникновенный… И взгляд… И…

Я не могу сопротивляться. Боже, как дурочка… Загипнотизированно киваю, и в следующее мгновение он касается моих губ.

Нежно-нежно. Пробует, гладит своими губами, побуждая ответить, раскрыть податливо рот, впустить его…

И, когда это происходит, Сава усиливает напор. Теперь его губы жадные и умелые. Он все крепче и крепче меня сжимает, уже с усилием вылизывая мой рот жестким языком, его руки словно сами собой двигаются по моему телу, пальцы гладят голую кожу на спине, вторая ладонь ползет под юбку.

Все это отмечаю чисто машинально, краем пылающего сознания. А голова кружится, летит, дуреет. И уже не хватаюсь за шею Савы, царапаю ее бессильно. И сладко мне до боли. Внутри что-то такое просыпается, волнительно-странное, и остановить это невозможно. Ерзаю на коленях Савы, дыша урывками и дурея. А он внезапно как-то очень жестко меня перехватывает, прижимает к бедрам и толкается, словно покачивая на коленях! Ритмично, так правильно, так попадая в такт движениям своего языка, что меня это комбо с ума сводит.

Выстанываю свое волнение и растерянность в его губы, открываю глаза, безумно таращась в его лицо.

Когда это все внезапно останавливается.

Сава держит меня.

Одна его ладонь на моей спине. И… И застежка лифчика отщелкнута!

А вторая… О-о-о… Нет! Нет-нет-нет!

Испуганно хватаю воздух исцелованными губами, дергаюсь, пытаясь сползти с опасных коленей. Ощущаю, что на чем-то твердом сижу. И это явно не мобильный!

— Блять… — шепчет Сава, и по глазам его вижу, что он тоже растерян, наверно, не меньше меня, — охуеть… Как мне ночь-то пережить теперь?

Я дергаюсь, интуитивно понимая, что он что-то такое имеет в виду, неправильное. Из разряда тех вещей, что сейчас со мной делал.

Торопливо сползаю с его коленей и на подгибающихся ногах делаю пару шагов, чтоб упасть в кресло напротив.

Сава отслеживает мои движения, его брови хищно дергаются, когда при посадке у меня задирается юбка.

8. Оля. Пережить ночь

За совершенно темным окном грохочущего по рельсам поезда мелькают огни. Они нанизываются яркими бусинами на одну нить, непрерывную, безумно длинную. А еще в этом окне отражаемся мы.

Свет погашен, остались только точечные лампы в начале и в конце вагона. Их достаточно, чтоб люди могли выходить в туалет и в тамбур.

Мы с Савой сидим рядом, опять.

Но в этот раз просто болтаем, иногда Сава, забывшись, трогает меня за руку, но я торопливо освобождаю свои пальцы.

Очень памятно то мгновенное помутнение, которое случилось с нами обоими пару часов назад. До сих пор в дрожь бросает.

Нет-нет-нет!

Посидим еще чуть-чуть… И спать.

Я кутаюсь в мягкий легкий плед, купленный за пятьсот рублей в магазине постоянных распродаж специально для того, чтоб по ночам в дороге укрываться.

Сава сидит в своей майке, голые татуированные плечи — горячие. Одно — так уж точно, я это чувствую. Именно им он прижимается ко мне.

Мы успели перекусить картофельным пюре мгновенного приготовления, выпить по чашке чая и заесть это все сухим печеньем. Мне — вполне достаточно для ужина, а Сава, наверно, голодный. Но у меня нет больше ничего, все запасы кончились, а выбегать на остановках и покупать дошик за бешеные деньги… Не до такой степени он голодный, а я — богатая.

Завтра утром мы будем уже в точке назначения…

Сава решит вопрос с деньгами и телефоном, он говорил, что это не проблема, главное, доехать… А потом…

Мы не говорим про потом. Словно это табуированная тема, полностью закрытая. Завтрашнее утро мне видится рубиконом, неким пределом, за которым… Ну, что-то будет, наверно? Должно быть. По крайней мере, мне будет очень жаль, если… Если все закончится вот так…

Дед всегда говорил, что просчитывать ситуацию надо так, чтоб держать в голове самые плохие варианты и быть к ним готовой. Тогда все, что выйдет лучше, чем твои расчеты, еще и принесет удовольствие.

И вот сейчас я просчитываю.

Тот самый.

Худший.

Если после приезда, Сава просто исчезнет из моей жизни.

Пытаюсь представить, каково это. Что буду чувствовать, о чем думать?

Эти мысли в голове сидят так прочно, что иногда зависаю во время разговора и смотрю на Саву. Будто пытаюсь насмотреться впрок.

Потому что я — дура.

И я влюбилась.

Я это четко знаю, ведь раньше такого никогда не было. Я ни разу в жизни ничего подобного не испытывала! Только читала… Да даже и чтение очень слабое представление дает… Теперь я это понимаю, да…

Сава, судя по всему, замечает, что со мной что-то происходит, потому периодически пытается потрогать, как-то обнять и поцеловать в шею. Или мазнуть губами по губам, легко и нежно.

Меня словно током дергает от каждого такого случайного прикосновения. А жар под кожей расплывается все больше и больше.

Вообще, странная ситуация: мы сидим, болтаем, типа, на совершенно нейтральные темы общаемся… А внутри все пылает. У меня — так точно! Того и гляди, загорюсь!

Под пледом становится жарко, я скидываю его с плеч.

И Сава, замерев на мгновение, моргает на мои голые плечи и, сглотнув, неожиданно поднимается и тянет меня на себя.

Рядом, через проход буквально, спят люди. Полный вагон пассажиров. А мы — одни во всем мире. И только наши отражения в темном окне дублируют происходящее.

Сава смотрит на меня сверху вниз, его глаза — черные в полумраке вагона.

А руки — тяжелые.

Смотрю, как размеренно пульсирует жилка у виска. Как медленно движется кадык по мощному горлу. Ощущаю, как сжимаются капканом большие ладони на моей талии.

Я могу это остановить.

Могу.

Но… Не хочу.

Вдруг, это все завтра закончится? А я так и не узнаю полноценно, каково это: умирать в его руках?

— Такая маленькая… — шепчет Сава, завороженно глядя на меня, — такая… Не бойся. Не боишься?

Отрицательно машу головой.

— Смелая… Я хочу тебя обнять. Можно?

Киваю.

Можно…

— И поцеловать. Сдохну, если не поцелую. Можно?

Снова киваю.

Можно…

— Иди сюда…

Сава неожиданно подхватывает меня под ягодицы, поднимая над полом. Растерянно цепляюсь за плед, сжимаю его зачем-то в кулаках.

Сава наклоняется… И целует. О-о-о… Как хорошо, что он меня держит… Иначе бы точно упала!

Этот поцелуй похож на предыдущий тем, что голову мне отключает намертво. И сразу. Мгновенно.

Я ничего не понимаю, могу только покорно раскрывать рот, позволяя себя целовать, так, как целуют взрослые опытные парни наивных девчонок, попавших к ним в лапы.

Сава — очень опытный, а я — крайне наивная.

Звезды сошлись.

Дальше у меня в памяти провал случается, потому что следующее осознание: мы сидим, я — верхом на Саве, боком к нему, мои голые ноги — на соседнем сиденье.

Изумленно осматриваю диспозицию, дергаюсь, чтоб спрыгнуть, но Сава удерживает:

— Посиди… Пожалуйста…

Это противозаконно… Так просить…

— Ты что? — пытаюсь я его вразумить, неловко ерзая и понимая, что ерзаю опять на чем-то очень твердом, — люди вокруг…

— Никто ничего не увидит, — убеждает Сава и легко прикрывает нас пледом, полностью пряча мои оголившиеся бедра. Плед не особенно большой, но мне хватает, чтоб еще и плечи закрыть.

Сава поудобней расставляет ноги, усаживает меня… Да так и оставляет ладони на талии и бедрах. Горячие. Горячие ладони!

Пытаюсь контролировать дыхание, ставшее слишком громким, а Сава, напряженно глядя мне в глаза, ведет одновременно обеими ладонями… Под футболку, по талии и выше, к кромке белья… И по бедру… И тоже выше!

Дергаюсь снова, зачем-то цепляю пальцами его майку, словно пытаясь удержаться на этом краю.

— Нет… — шепчу сбивчиво и жалко, — нет-нет-нет… Ты что?

— Нет?

Горячее дыхание опаляет мои губы.

— Точно нет?

Пальцы еще чуть выше. Уже совсем-совсем неприлично!

9. Сава. Самое темное время перед рассветом...

— Что это?.. — тихий измученный шепот, дрожащие искусанные губки, блестящие в полумраке вагона огромные испуганные глаза. В них огни отражаются. И мое безумие.

Моим пальцам мокро и горячо.

Она сжимает их, все еще сжимает собой, держит. Не отпускает. Она меня всего держит, блять…

Влип я, да так, что невозможно отлепиться.

— Это? — улыбаюсь и целую ее в приоткрытые губы, мягко, утешающе, — это — кайф, птичка…

Она медленно моргает, затем длинно всхлипывает.

Невероятные глазищи свои еще шире распахивает, словно осознавая только теперь, что произошло, и дергается всем телом, стремясь вырваться из моих рук.

Но я, естественно, не пускаю.

Применяю силу, удерживая ее на месте. На коленях своих. И на члене, чего уж там. Он, кстати, того и гляди лопнет от напряга. Дико больно, низ живота сводит от недополученного кайфа. Но продолжать не собираюсь, конечно.

Птичка моя, судя по всему, вообще нежный цветочек, и все для нее впервые.

И я ее, само собой, хочу, дико хочу. Так дико, что голова отключается, и даже секс на глазах у всех, прямо в этом гребанном сидячем вагоне, уже не кажется чем-то кринжовым.

И, если бы у Оли был хоть небольшой опыт в этих делах, я бы не тормознул. Потихоньку, помаленьку, посадил бы на себя и покачал… Мягко-мягко, сладко-сладко, медленно-медленно… Дождался бы, как она окончательно одуреет от темпа, и долго бы со вкусом трахал…

Но Оля — маленькая и сладенькая целочка. И устраивать ей первый раз вот так, прямо на глазах у всего вагона… Нет уж. Перебьются!
Я — тот еще собственник. Симоновы своим не делятся.

А ее первый раз — определенно, мой.

И я хочу его выпить до дна, сожрать полностью, в одно лицо. Без подрачивающих на сладкий нежный возбужденный щебет птички придурков.

Это Оля наивно думает, что весь вагон спит… Ага, как же!

По крайне мере, двое мужиков в нем точно бодряком. Те, кого братишка отправил со мной в это офигенное путешествие.

Они по службе спать не должны. И дрочить, кстати, тоже. Но последнее — не отследишь…

— Тихо, тихо… — утешающе скольжу губами по влажному от напряжения и стыда виску, собираю сладкие капельки пота. — Тихо, птичка… Все хорошо…

И тихонько толкаюсь опять пальцами в нежную мякоть.

Оля тут же захлебывается судорожным вздохом и вытягивается на мне в струнку.

Восприимчивая какая… Охереть…

— Пусти… — шепчет она жарко мне в шею, — пусти… Стыдно так…

— Ничего не стыдно… — отвечаю я, — все хорошо… Тебе понравилось?

— Не знаю… — жалко бормочет она, — не понимаю…

Аккуратно освобождаю влажные пальцы и провожу ими по ее губам.

— Оближи, птичка…

Осознав, что происходит, снова задыхается и пытается отпрянуть.

Не позволяю, перехватываю посильней и целую. Горячо, глубоко, с наслаждением слизывая ее терпкий вкус возбуждения. И ощущая, как снова по грани, по тонкой-тонкой нити…

И в этом свой кайф.

Недоступность, невозможность продолжить… И ощущение полного растворения, того, что вот-вот сорвусь… И падение это будет окончательным. И невероятно кайфовым!

Когда нельзя, но дико, до искр из глаз, хочется.

Оля снова цепляется мне в плечи, но не отталкивает больше и не пытается вырваться. Покорно позволяет себя целовать, раскрывает ротик, такая податливая и измученная. Это отдельно заводит.

Вот такая неискушенная покорная сладость. Восприимчивость. Чистая, органическая сексуальность.

Ничего наигранного, ничего искусственного. Ни одной попытки понравиться, показать себя в выгодном ракурсе.

Я такого никогда не видел, клянусь!

Наверно, только Лика, девчонка моего старшего братишки, такая вот. Но Лика — свой парень. Боец. Ей палец в рот не клади, откусит. Чисто внешне — няшная до офигения, а внутри — стержень жесткий.

А Оля… Оля — наивная, податливая, беспомощная. Открытая и честная. Ранимая нежная птичка, так доверчиво слетевшая с безопасной ветки в лапы хищнику…

И вот хищник тискает ее, лениво и довольно, не спеша жрать.

Потому что кайф же, невероятный, болезненный, растянутый во времени и пространстве кайф…

И даже в ее стыдливости и сопротивлении — кайф.

Наслаждение, кристальное и чистое.

— Ты — вкусная, — шепчу я, отрываясь от розовых подрагивающих губ и скользя раскрытым ртом по шее, прихватывая полупрозрачную мочку ушка. Оля дрожит податливо, и я снова умираю, сдерживая в себе зверя из последних сил.

Мазохи-и-изм-м-м… М-м-м… Какой ты можешь быть сладкий, оказывается…

Какое может быть невероятное удовольствие вот так, насильно, тормозить себя, растягивать…

Вот только на ночь меня не хватит.

Не железный.

И не правильный нихера.

Если она продолжит так сладко трепыхаться в моих руках, то… То первый раз ее точно случится здесь, в поезде.

Не надо было ее на коленки затаскивать.

Но как не затащить?

Невозможно же!

— Мне стыдно… — шепчет она, — так нельзя… Я тебя вообще не знаю… А ты меня…

— Ты меня знаешь, — отвечаю я ей, — я — твой парень.

Оля замирает, напряженно вслушиваясь в мои слова.

Они… Странные, да. И, наверно, преждевременные. Но мне хочется их сказать. И очень-очень хочется, чтоб она поверила.

— А ты — моя девочка, — продолжаю я логическую цепочку правильных слов.

— Да? — она медленно поднимает на меня взгляд.

И я тону в ее невероятных глазах.

Зачарованный, заторможенно, но очень уверенно киваю.

— Да.

— Но так не бывает… — шепчет она, а в глазах загораются робкие огоньки надежды.

Ей очень хочется мне верить.

А мне очень хочется, чтоб она поверила.

— Бывает, — уверяю я ее в том, во что сам бы еще день назад не поверил. — Бывает.

— А с тобой было?

— Нет. Никогда. Сейчас — впервые.

— И со мной… Впервые.

Она так наивно верит сейчас мне.

11. Оля. Ты меня найдешь?

— Хочешь еще печенье?

У меня последняя заначка, обычное печенье “К чаю”, купленное дедом специально в дорогу. В пачке девять штук. Две из них я съела, четыре — Сава. И, судя по голодному взгляду, явно не против и остальное умять.

— Нет, это твое, — решительно отказывается он, но я настойчиво пихаю ему в руки упаковку.

— Не хочу.

Реально не хочу, в горло ничего не лезет.

И напряжение такое по всему телу, что просто ужас. Так бывает, когда понимаешь, что неизбежное вот-вот наступит. Что считанные часы, а то и минуты, остались до чего-то серьезного. До какого-то очень-очень важного события в твоей жизни.

Все внутри скукоживается в одну горячую точку, прямо в центре груди. И ни вздохнуть, ни выдохнуть.

У меня с самого утра такое.

С того самого момента, как проснулась в объятиях Савы.

Встрепенулась, сначала не поняв, где нахожусь, что случилось.

И только спустя мгновение накрыло воспоминаниями и жаром от этих воспоминаний. От того, что происходило между нами этой ночью.

Очень важное.

И очень развратное.

Неужели, все парни такое делают со своими девочками? Как-то у меня на этот счет не было никакой дополнительной информации.

Поцелуи, обнимания… Да, черт, даже секс! Про это я, само собой, знала чисто теоретически.

Но вот в деталях…

Что парень может такое делать… Руками. И губами. И… И что это вообще не механический процесс, оказывается! Что это — до такой степени будоражащее, безумное, горячее, волшебное, в конце концов, ощущение… Этого никакими словами, никакими видео не передать… Только прочувствовать.

Я сполна прочувствовала.

И утром не могла в себя прийти от смущения, волнения и еще чего-то… Невероятного.

Сава спал, крепко обнимая меня во сне, прижимая к себе.

А я, чуть-чуть отклонившись, что не потревожить и в то же время лучше рассмотреть, изучала его лицо. Такое близкое сейчас. Невозможно красивое.

Надо же…

С первого взгляда он мне показался привлекательным, да. А вот сейчас я поняла, что это слово вообще ему не подходит. Он не просто привлекательный. Он нереально красивый! И татушки, пирсинг, выбритые по-хулигански виски вообще его не портят! Наоборот, шарма придают.

Такой роскошный бэд-бой, невероятный красавчик… Он, наверно, в своем баре ужасно популярный… Только улыбнется, и все девчонки бегут, чтоб именно этот красавчик сделал им коктейли.

В воображении сразу же нарисовался Сава в окружении красивых раскованных девчонок, четко знающих, чего они от него хотят, и настроение испортилось.

А еще в груди поселился тот самый ком, темный, не дающий дышать. Потому что я вспомнила, что сегодня, через пару часов буквально, мы уже приедем… И что там будет дальше, вообще непонятно.

Мысль, что Сава может просто со мной попрощаться и уйти, была острой и болезненной. Но я ее живо отогнала, решив, что в любом случае мы поговорим перед тем, как сойти с поезда. И разберемся, что делать дальше.

Видимо, я увлеклась изучением лица спящего Савы и потеряла бдительность, может, шевельнулась неловко, потому что он открыл глаза, машинально сильнее сжал меня под пледом прямо за ягодицу, подтащил ближе к себе, заставив ощутить, что там, внизу, твердо все. Я смутилась, покраснела, задумавшись, а оно вообще мягчело за ночь?

Сава сфокусировав на мне чуть сонный взгляд, улыбнулся и хрипло прошептал:

— Офигенно доброе утро…

Я смущенно положила руки на его плечи, несмело улыбнулась, и Сава тут же притянул меня еще ближе, сжал и поцеловал.

О-о-о…

У меня все смущение из головы выбило! Тело настолько быстро отозвалось на простую ласку опытных губ, настолько сладко мне стало, что непроизвольно выгнулась, притираясь сильнее, раскрыла рот, позволяя настойчивому языку проникнуть, коснуться моего, закружить в нежном горячем танце…

Это было офигенно-о-о…

— Молодые люди, вы бы хоть чуть-чуть постеснялись, — проворчала бабка из ряда напротив нашего, — мало того, что всю ночь тут непотребничали, спать не давали, так еще и утром… Нельзя же так! Тут общественное место…

Я вздрогнула, испуганно замерев в руках Савы.

Боже…

Боже-боже-боже! Ужас какой! Ужас!!!

Я-то думала, что все спали… Я так на это надеялась… О-о-о…

— А вы не смотрите по сторонам, бабуль, — спокойно отозвался Сава, настойчиво придерживая меня за бедра и не позволяя спрыгнуть, — и не завидуйте.

— Вот ты нахал какой! — возмутилась бабка, — завидовать! Чему завидовать? Блядству? Тоже мне! Да в мои времена девочки такое себе не позволяли! А тут как проститутка!

Ее голос пронзительно ввинчивался в мою голову, словно шуруп вкручивали дрелью. На глазах выступили слезы от стыда.

Она же… Это же, наверно, все окружающие так обо мне думают… Что шлюшка, за пару часов знакомства позволила парню с собой все, что ему хотелось, творить! И не объяснить ведь то, что внутри тебя происходит, то, что с ума сводит! Чему противиться никак не получается!

— Ой, бабка, да заткнись ты, — лениво перебил ее сидящий неподалеку мужик, — дело молодое, если сама не помнишь нихера уже, как оно бывает, то и к другим не лезь. Они ничего такого не делают. Подумаешь, целуются. А когда им еще целоваться и тискаться? Не в твои же годы.

— Да это же срам! — переключилась бабка на новую мишень, но мужик оказался несгибаемым, словно молот Тора.

— Срам — это когда твари всякие к девчонке пристают, а такие, как ты, даже ухом не ведут. Из всего вагона только парнишка и побеспокоился… Не лезь, я сказал. Не твое дело.

— Сам-то чего не помог, раз такой правильный? — язвительно спросила бабка.

— Чего-чего… — пробормотал мужик с досадой, — тоже не сообразил сходу. А потом… Думал. У меня жена. Двое детей. Пырнут ножом меня в живот, и все. Кому они нужны будут?

— Вот-вот! — с презрением подытожила бабка, — все вы такие! Только со стороны лаять! А как до дела, так вот такие бестолочи, как этот, вперёд и лезут.

11. Сава. Когда все проебал...

Раньше я как-то не понимал ценности времени и проебывал в расслабоне и веселье кучу часов и дней.

А, оказывается, время — оно может спрессовываться в мгновения. И каждое из этих мгновений — нереальная ценность.

Каждая секунда нашей ночи с Птичкой — горячая, безумно дорогая бусина в четках, которые хочется бесконечно перебирать в пальцах, кайфуя от воспоминаний.

Ее запах, ощущение ее тела в руках, кожи гладкой под пальцами, подрагивающие влажные губы — сладкие, огненные бусины.

Как их забыть? Выкинуть из головы?

Никак.

Да и незачем.

Уже на перроне, я еще раз утрамбовываю в голове основные ключевые моменты: где живет моя Птичка, какой номер телефона, короче, полностью плацдарм пробиваю.

Провожаю ее на автобус, смотрю, как заходит, садится.

Машет мне ладошкой из окна.

Дико страдаю от того, что автобус — страшенная развалюха, а водила — усатый черт с золотыми зубами. И это вообще не безопасно!

Когда автобус отъезжает, отправляю Гошу следом, проверить, как моя девочка доехала.

А сам сажусь в семейный рэндж, потому что наказание мое кончилось, и теперь у меня снова есть все привычные привилегии.

Сходу требовательно протягиваю ладонь к Паше, и тот отдает мне телефон.

Включаю и в первую очередь, прежде чем открыть ворох входящих, вбиваю номер телефона моей Птички.

И набираю.

— Алло? — настороженно отвечает она, и я расплываюсь в неконтролируемой улыбке. Моя девочка…

— Это я, Птичка, — хрипло говорю я.

— Ой! — удивленно восклицает она, — ты так быстро телефон нашел?

— Да, знакомого встретил… — неуверенно вру я, сходу как-то даже и не придумав нормальную легенду и дико палясь.

К счастью, моя девочка — наивная до беспредела. И сейчас мне это на руку.

— Это мой номер, малыш, запиши, — говорю я.

— Хорошо, — покладисто соглашается она.

И прямо по голосу чувствую, что рада мне.

Рада, что позвонил.

И это так греет, прямо нежной кошачьей лапкой по ладони.

Пушисто и няшно.

— Ты… — она смущенно замолкает, а затем говорит все же, — ты приедешь?

— Да, малыш, конечно… — бормочу я, поглядывая на совершенно равнодушного к нашему разговору Пашу, просматривающего свой телефон с дико напряженной и хмурой мордой. Похоже, ему тоже за два дня море указаний прилетело, как только объявил боссу, что мы на месте. — Я только чуть-чуть с делами разберусь… С доками, картами и тому подобное…

— Да, это же столько времени занимает… — сочувственно вздыхает Птичка, и я улыбаюсь еще шире. Как только физиономия не трескается, фиг его знает.

— Разберусь, малыш, — хриплю я, косясь снова на Пашу. Не, не слушает. Занят.

И отлично.

Почему-то мне сейчас важно, чтоб никто мои разговоры с Олей не слышал. Это — только моё. То, чем делиться не хочу ни с кем.

Оно как-то так глубоко внутри, что даже не осознается. Просто есть — и это хорошо.

Сейчас доберусь до дома, помоюсь, а то грязный, как черт, переоденусь… И обратно. К ней.

Смотреть, чего там за хата.

И завершать то, что начали в поезде. Но уже на другом уровне, более качественно.

“Ты ведь меня найдешь?” — спрашивала она. И глазки такие тревожные были, настороженные.

Глупенькая.

Да даже если бы не дала свои координаты, нашел бы!

Без вариантов.

Отрубаю звонок и смотрю на Пашу, с все более обеспокоенной рожей изучающего свой телефон.

— Че такое там? — спрашиваю у него.

— Глянь в сообщения, — отвечает он.

Открываю мессенджер… И охуеваю.

Читаю сначала последние, уже финалочку пиздеца. А потом — с самого начала. Выдохнув, с чувством, с толком, с расстановкой.

И, пока читаю, думаю о том, что время — это реально ценность.

Вроде бы, на два дня всего выпал из обычной жизни, а столько проебал!

Но и приобрел, конечно, несравнимо больше.

Но все равно! Все равно, блять!!!

Пока меня не было, оказывается, тут чуть ли не госпереворот учинили в одной, отдельно взятой империи.

Империи моего отца, Симонова Андрея Савельевича, которого в очень узких кругах кличут Сим-Симом. Кличка эта — говорящая, как можно понять. И означает она как раз то самое, что и в сказке про Али Бабу. То есть, место, где полно сокровищ. И вытащить эти сокровища из хищных лап этого места вообще не представляется возможным.

Кроме как в сказке.

Ну, сказки врут.

А вот жизнь — она справедливая.

И правильная.

Мой отец никогда не отпускает того, что принадлежит ему. Как и мой старший брат, обрадовавший меня этой душевной поездочкой, Сандр Симонов. Да и я, собственно, тоже Симонов. Типичный самый. Со всеми фамильными приятными чертами, типа холодности, сволочизма, способности мертвой хваткой в горло вцепляться и абсолютного неумения отдавать то, что оказалось в руках.

Пока я грел жопу на жестких сиденьях поезда и спасал маленькую сладкую Птичку из лап извращенцев, моего отца попытался нагнуть старый деловой партнер.

Для этой цели он оплатил рейдерский захват парочки наших предприятий и украл девчонку моего старшего брата, маленькую аппетитную блондиночку Анжелику.

Последнее было его роковой ошибкой.

Сандр тупо слетел с катушек, а, учитывая, что он и без того не сильно в адеквате был, когда я его последний раз видел, то понятно, что всем досталось.

Была полноценная осада, захват, засланный казачок и прочие прелести. Которые я проебал! Всего два дня не было, и надо же! Не поучаствовал в самом крутом мероприятии этого года!

Пиздец, Сандр, удружил! Ничего хуже в качестве наказания он придумать просто не мог.

Ну вот что стоило тому уроду, на свою голову поверившему в собственное бессмертие и по этому поводу полностью отрубившему все виды мозгов, включая спинной, не начать свой переворот попозже? Что я успел поучаствовать?

Закон подлости, не иначе!

12. Старая жизнь с новыми переменными

— Да, дедуль, все в порядке… — я придерживаю трубку у уха, открываю дверь в квартиру, пыхтя от натуги, потому что замок древний, ключ от него — ровесник замка, и как-то они меня сразу не полюбили. — Еще не зашла… Только с поезда…

— А чего не позвонила сразу, как из вагона вышла? — ворчит дед, — и вообще… На два дня пропала. Я извелся весь. Хорошо доехала?

— Да все хорошо, дедуль… — вздыхаю я, — а чего звонить, деньги тратить? Тем более, что там в дороге связи не особо было много, не ловило…

Мне ужасно стыдно обманывать деда, но не рассказывать же, насколько насыщенной была в этот раз моя поездка!

Дед, он такой… Психанет и не пустит никуда больше. А я и без того едва уговорила его… И, может, даже не уговорила бы, но тут случилось несчастье, которое обернулось для меня удачей, хоть и плохо так думать.

Умерла двоюродная сестра деда, баба Катя, и ее квартира перешла по наследству к нему. Случилось это все этим летом, дед сам не мог уехать, как раз самая работа у него в лесничестве, да и замены никакой никогда не было, потому оценивать новую недвижимость поехала я.

Это был первый раз, когда я уезжала одна, да еще и так далеко, больше, чем за полторы тысячи километров от дома!

В тот первый раз я, правда, ехала в плацкарте, и, в принципе, путешествие показалось легким и интересным.

Этот город меня поразил своими широкими улицами, зеленью, такой другой, совсем не похожей на наше южное буйство, но по-своему богатой. А еще тут была река. Широкая, спокойная, тихая, она гнала свои волны мерно и гордо. Ласково обнимала мои голые ступни, дышала свежестью с легким привкусом тины.

Прямо посреди реки рассыпалось кувшинками в голубой глади много-много маленьких островков, куда жители города любили плавать на лодках.

А еще тут был красивый исторический центр с старинными зданиями, небольшой белокаменный кремль, смотрящий прямо на реку, и совершенно невероятный бизнес-сити, с высотными зданиями и сверкающими хромом и стеклом огромными окнами.

Короче говоря, город мне очень понравился, куда больше Краснодара, в последнее время ставшего совершенно невыносимым из-за толкотни, пробок, дичайшей жары и обилия переселившегося туда народа.

Мы с дедом крайне редко выбирались из нашего леса в город, он — так вообще от силы пару раз за все время, что я помню, и потому каждый раз городская толчея меня утомляла и сбивала с толку.

А тут…

Вроде и народу много, больше, чем в Краснодаре, а все равно дышится легче.

Я приехала летом и поразилась тому, насколько тут не душно. Комфортно. С реки постоянно дул свежий ветер, много зелени давало хорошую тень, асфальт не плавился, трава не жухла.

И я поняла, что хочу тут жить.

Не в Краснодаре, где у меня, после тишины нашей лесной заимки, постоянно болела голова, не в лесу, потому что все хорошо до поры, до времени, мне учиться хочется, профессию получить. И мир посмотреть, в конце концов. А в лесу этого не сделаешь.

Квартира, маленькая скромная однушка в одном из старых районов, с пятиэтажными хрущевками, утопающими по самые крыши в тополях и березах, показалась мне невероятно милой. Конечно, очень старенькая, запущенная, не знавшая ремонта, наверно, с момента постройки, но чистенькая и светлая.

Спасибо тебе, баба Катя, за подарок!

Я сходила на кладбище, потратила деньги на простенький крест и оградку, принесла фотографию из альбома, найденного в одном из шкафов.

Со снимка на меня смотрела строгая женщина с жесткими морщинами у губ. Дед говорил, что баба Катя не была никогда замужем. Собиралась, но ее жених, моряк, погиб. И она больше ни на кого никогда не смотрела.

— Это — напасть наша, Никифоровых, — ворчал дед, — однолюбы мы. Что бабы, что мужики. Так что ты смотри, Олька…

Я только отмахивалась.

Какая любовь, о чем он, вообще?

Нет, это не для меня!

Дед хотел продать квартиру, отложить деньги мне на жилье в Краснодаре. Но я уговорила его этого не делать.

В конце концов, ну сколько можно было выручить за эту крошку? Только на первый взнос в Краснодаре, где цены на жилье скакнули запредельно.

А, учитывая, что мне сам город понравился безумно, да и универ тут имелся, очень даже хороший…

Дед возмущался, что далеко, что боится меня отпускать, и нечего, вообще… Но тут я проявила свой фирменный Никифоровский нрав и уперлась руками и ногами.

Применила секретное оружие: огромные кошачьи глазки. И дед не устоял, конечно же.

Две недели я отмывала квартиру, приводила в порядок сантехнику, а заодно изучала возможности поступления в универ, на факультет журналистики.

К сожалению, на бюджет я не попадала никак…

Да и на коммерцию очно тоже. А вот заочно… Узнав, сколько стоит обучение за семестр, я заплакала.

И позвонила деду, сказав, что вернусь обратно.

Денег было взять неоткуда.

Но дед, поворчав, уточнил сумму, а затем огорошил, что у него есть деньги на первые два года обучения! Откладывал, оказывается!

Я не хотела брать, это же последние! И он для себя копил!

Но дед выматерился и заставил взять.

— Мне в могилу их не утащить с собой, — строго сказал он, — а ты, если так хочешь, учись! Блажь это, я считаю. Но вдруг что-то и выйдет…

Короче говоря, понятно, почему я такая счастливая и воодушевленная была.

Денег на счету у деда хватало строго на обучение, и я ни копейки оттуда брать не собиралась на другие нужды, панически боясь, что вдруг не хватит. Вдруг, повысят стоимость семестра, или какие-то дополнительные затраты будут? Мало ли, что жизнь подкинет?

Потому я приняла решение о строжайшей экономии. Квартира у меня есть, это отличное подспорье.

На еду мне пока хватит, дед еще дал чуть-чуть, а потом на работу устроюсь. И буду учиться и работать. И откладывать на дальнейшие годы обучения. Я была уверена, что через годик примерно уже вполне смогу подрабатывать по профессии. Столько сейчас возможностей…

13. Новые переменные

“Пришли мне свою фотку”

“А еще?”

“А если ниже?”

Уф-ф-ф…

Отбрасываю телефон на диван, ловлю в отражении старенького трюмо напротив свою физиономию. Физиономия выглядит растерянной и ужасно довольной.

Моргаю, пытаясь прийти в себя и вынырнуть из сладкого флера нашего телефонного флирта.

Первого в моей жизни, между прочим!

И уже очень-очень горячего… И пошлого… Хотя, Сава, вроде бы, ничего такого, но… Такой подтекст мне в каждом сообщении чудится, такой прямо пошленький, сладенький…

Или это у меня в голове все? А на самом деле, Сава ничего такого…

Телефон тренькает, на экране появляется картинка.

Голый торс, прокачанный сухой пресс, разрисованный картинками. И косые мышцы, уходящие под резинку низко сидящих спортивок…

О-о-о…

Не в голове у меня, однозначно…

И Сава прямо все такое…

Ох, развратник какой… И чего мне так жарко? И вообще, чего я об этом думаю? У меня тут дел невпроворот, а я, стоило только зайти в квартиру, лишь тем и занимаюсь, что переписываюсь со своим парнем.

Отражение в трюмо мечтательно жмурится…

Парень… М-м-м-м… Мой парень. Настоящий… Обалдеть…

“Хочешь, еще ниже сфоткаю?”

О-о-о… Нет-нет-нет!

“Мне надо уборкой заниматься”

“Подожди, я приеду и помогу”

Что-то сильно сомневаюсь, что он мне будет помогать в уборке! А вот в чем-то ином… Например, в том, чем мы ночью занимались…

От этих воспоминаний становится еще стыднее и жарче.

Отражение радует красными свекольными щеками и дурными глазами.

Кошмар какой!

Позорище!

“Нет, у меня мало времени”

Вот так, строго. Спокойно. У меня, в самом деле, море дел…

Сава присылает новую фотку. Камера берет снизу. И он весь, с его шикарнейшим расписным торсом, отлично виден. И выражение лица. Скептическое.

“Не динамь меня, Птичка”

Ну вот как с ним переписываться? Невозможно же… И смотреть невозможно, сразу, как мороженка, стекаю вся в трусики…

С легким удивлением вспоминаю, что Сава в моей жизни всего двое суток присутствует… А ощущение, что до него все было пресным и совсем не интересным…

Я ведь влюбилась в него, дурочка такая…

И понимаю это.

И чувствую свое падение. То, что на краю я прямо. Вот-вот упаду… Руки раскину и брошусь навстречу ветру, глухо воющему из пропасти…

И падение мое будет сладким…

От предвкушения губы сохнут.

И надо бы прийти в себя, но…

“Я приеду через час”

Ну вот как тут в себя приходить? Как? Он же не помогает! Он только подталкивает! Я же не дура, я понимаю, что будет, стоит нам оказаться в одном пространстве! И без свидетелей! И…

Ох, черт!

Он сюда придет!

А у меня срач колоссальный!

Подхватываюсь и принимаюсь судорожно метаться по квартире, пытаясь прибрать все и сразу.

И почему-то старательно обходя диван, на котором сплю.

Потому что перестилать белье… Это будет совсем уж… Совсем…

А я не такая.

Я просто… Не позволю, вот.

Он в гости придет, надо что-то приготовить, вряд ли он успел поесть. Наверно, занимался восстановлением документов, всякими такими срочными делами, о которых я понятия не имею, потому что не приходилось мне, слава всем богам, терять документы…

На кухне — ужас. Пыль везде, чашки грязные! Мы же чай пить будем. Надо блинчики… К чаю… А у меня нет молока и яиц. Зато есть смесь для блинчиков! Ее водой развести и вперед…

И самой бы переодеться, потому что некрасиво вот так, в домашнем… Я же только душ принять успела, волосы мокрые… И сама я — как ощипанный воробей, глаза бешеные совершенно и дурные.

Он на меня посмотрит сейчас и передумает… Решит, что я ему не подхожу… Ну и ладно! Ну и пусть! Боже, сколько всего в голове! Вот я дурочка…

Звонок в дверь заставляет подпрыгнуть и уронить уже пропеченный блинчик на тарелку. Неловко так, комом.

Чертыхаясь, торопливо выключаю газ, вытираю руки полотенцем, иду с колотящимся сердцем в прихожую.

По пути торможу у трюмо. Смотрю.

Ужас… Какой ужас… Но ничего не исправить уже.

Я вообще ненормальная.

Другая девушка бы подкрасилась, переоделась… А я — блинчики… И воняет теперь ванилью на всю квартиру, хорошо, хоть не сожгла ничего…

Звонок снова оглушает, бьет по нервам.

Выдыхаю, вытираю мокрые ладони о шорты.

Все хорошо.

Это же Сава.

Он пришел в гости.

Просто так. Да. Мы попьем чай, поедим блинчики… Посмотрим друг на друга снова. Познакомимся ближе… Это же нормально, да?

Звонок звенит в третий раз.

Иду.

Дверь открываю, даже не глядя в глазок.

Сава стоит, опираясь на косяк, чуть пригнувшись. Большой такой, высоченный. В одной руке у него цветы и какой-то пакет, судя по виду, из хорошей пекарни или дорогого ресторана.

Сава смотрит на меня, без улыбки, без намека даже на тот веселый настрой, что сквозил в его сообщениях…

В не особо ярком освещении подъезда его лицо кажется темным. А взгляд — жестким. Это какой-то другой Сава. Незнакомый совершенно.

Он делает шаг через порог, я отступаю автоматически, не смея оторвать взгляда от его неулыбчивого напряженного лица.

Мы молчим.

Я в растерянности, все слова позабыла. А он…

Он, не глядя, сгружает цветы и пакет на калошницу, закрывает с грохотом дверь и, сделав еще один стремительный шаг ко мне, все так же молча подхватывает на руки.

Вжимается лицом в шею, жадно дышит. Его большие ладони на моей талии, его тело — горячее! И между нами воздуха нет.

Растерянно кладу руки ему на плечи.

— Птичка… — шепчет Сава, сжимает крепче, стискивает так, словно мы сто лет не виделись, и он наконец-то меня нашел.

Ощущаю его губы на своей шее, возле неистово бьющейся венки, слабо ахаю… И теряю связь с реальностью полностью.

Последняя связная мысль: “Белье все же надо было… перестелить…”

___________________________________