Их небо

Дракону снился сон. Тот самый сон, что возвращался к нему снова и снова, словно старый шрам, саднящий в сырую погоду. Ему снился тот день — день, когда детский смех, полный злобы и жестокости, заглушил его слабый писк. Обозленные дети, с глазами, горящими недетской яростью, сбросили его с крыши в грязную подворотню. Он не умел летать. Его крылья, хрупкие, как сухие листья, не выдержали падения. Он рухнул на холодную, пропахшую сыростью землю, и боль пронзила всё его существо, от кончиков когтей до кончика хвоста.

Он лежал, глядя в синее небо, такое бескрайнее, такое равнодушное. Где-то там, в вышине, пролетел другой дракон — гордый, могучий, с крыльями, что рассекали облака. Его тень мелькнула и исчезла. Дракон хотел закричать, позвать на помощь, умолять, чтобы его заметили. Но из горла вырвался лишь хриплый, едва слышный стон. У него не было голоса. А если бы и был — кто бы услышал его в этом городе, где небеса полосовали сотни драконов, равнодушных к маленькой, сломанной фигурке внизу?

Дышать было тяжело. Каждый вдох отдавался болью. Тело ныло, каждая чешуйка, каждая косточка кричала от мучений. Он попытался встать, цепляясь когтями за скользкие камни, но лапки подломились, а больное крыло, и без того слабое, хрустнуло, как сухая ветка. Он снова рухнул, и слёзы — горячие, бессильные — обожгли его глаза.

Оставалось только лежать. Ждать. Ждать последнего вздоха, который унесёт его туда, где, быть может, боль наконец отступит. К звёздам? Нет. К звёздам возносятся души великих драконов. А он? Он жалкий, больной, никому не нужный. Его место — здесь, в грязи подворотни, под равнодушным взглядом небес.

Дракон закрыл глаза, ожидая, когда боль и холод подворотни наконец растворятся в вечном покое. Его дыхание было слабым, каждый вдох — как последний. Тишина окутывала его и он почти смирился с тем, что конец близок. Но вдруг в этой тишине раздались шаги — неуверенные, робкие. Шаги затихли, и дракон напрягся, ожидая новых ударов, новых насмешек. Но вместо этого послышался шорох, и что-то тёплое, осторожное коснулось его чешуи. Он сжался, инстинктивно готовясь к боли, но вместо удара почувствовал, как его бережно поднимают и заворачивают в мягкий, пахнущий пылью и травами кусок ткани.

Боль пронзила тело, и дракон дёрнулся. И тут он услышал голос — мягкий, дрожащий от волнения, но полный неподдельной заботы:

— Прости, маленький, я знаю, тебе больно. Потерпи, пожалуйста, совсем чуть-чуть.

Голос принадлежал ребёнку. Но это был не тот холодный, злой, что преследовал дракона в кошмарах. Этот голос был другой — тёплый, как солнечный луч, пробившийся сквозь тучи. Дракон замер, не веря, что кто-то в этом равнодушном мире мог говорить с ним так.

— Не волнуйся, я тебе помогу, — снова прозвучал голос, и в нём было столько искренности, что дракону захотелось поверить, но страх всё ещё сковывал его. А потом тьма мягко накрыла его, утянув в беспамятство.

Когда он открыл глаза, мир казался чуть менее холодным. Первое, что он увидел, — улыбку. Искреннюю, тёплую, такую, от которой в груди разливалось незнакомое тепло. Мальчишка с синяком под глазом и ссадинами на подбородке смотрел на него, будто дракон был самым важным существом на свете. Его глаза сияли радостью, но в них была и тень боли — словно он сам знал, что такое быть сломленным.

— Я так боялся, что ты не проснёшься! — воскликнул мальчик, и его голос дрогнул от облегчения. Он показал дракону ступку, в которой пахло горькими травами. — Я часто брожу у таверен, где болтают всадники. Подслушиваю их байки. Однажды слышал, как они лечат своих драконов. Вот, смотри, — он поднёс ступку ближе, но тут же поморщился от резкого запаха и убрал её, смущённо улыбнувшись. — Жуть как воняет, но должно помочь. Ты отдыхай, а я пока найду тебе что-нибудь поесть.

Мальчик протянул руку, чтобы коснуться мордочки дракона, и тот инстинктивно отпрянул, задрожав от страха. Воспоминания о жестокости всё ещё жгли его душу. Но мальчик не рассердился, не закричал. Он лишь замер, и его глаза наполнились тихой грустью.

— Не бойся, — сказал он мягко, почти шёпотом. — Никто тебя не обидит.

В этом обещании было что-то, что заставило дракона замереть. Впервые за долгое время он почувствовал, что, возможно, в этом холодном мире есть место для надежды. И эта надежда смотрела на него глазами мальчишки.

Мальчик вернулся, когда тени в начали сгущаться, а на небе зажглись первые звезды В его руках был небольшой кусочек мяса — мятый, с лёгким душком, будто его выудили из чьих-то объедков. Но для дракона, чей желудок сводило от голода, этот жалкий кусок казался даром небес. Он вцепился в него, жадно глотая, и на мгновение боль в сломанных лапках и крыле отступила, уступив место простому, почти забытому чувству — сытости.

— Ты уж прости, свежее ничего не нашлось, — виновато сказал мальчик, опускаясь на корточки рядом. — Борвик, что держит таверну, иногда выбрасывает куски получше, но в прошлый раз он так меня саданул… — Он коснулся синяка под глазом, и его губы искривились в горькой, почти взрослой усмешке. — Неделю к нему лучше не соваться. Но ты ешь, ешь! Набирайся сил.

Дракон жевал, чувствуя, как тепло от еды разливается по телу, а мальчик сидел рядом, подтянув колени к груди. Его взгляд, полный мягкой тревоги, следил за каждым движением дракона.

Шли дни, и с каждым из них дракон ощущал, как силы медленно возвращаются в его тело. Мальчик был рядом — приносил еду, менял повязки, говорил что-то ободряющее, даже когда его голос дрожал от усталости. Когда дракон впервые смог встать на дрожащие лапки, глаза мальчика загорелись такой радостью, будто он сам заново научился ходить. А в тот день, когда дракон сделал несколько неуверенных, хромающих шагов, мальчик закричал от счастья, хлопая в ладоши.